Quod licet Iovi, non licet bovi

- Только бы мишку не привезли... - вздохнул К. Е.

Все разом запрокинули головы, безошибочно нащупав взглядами подножие монумента Альбрехту Медведю, почти скрытого откосом холма и непроглядной травой. Но с того места, где они сейчас лежали, разглядеть можно было именно подножие - и часть правого латного башмака. А каменный зверь, одноименный грозному маркграфу, жался к его левой ноге.

- Мишка еще полбеды, - рассудительно заметил старший объездчик Ипатьич. - Оленебыки дрогнут - ничего, там ведь и конская клеть всегда на подстраховке. Хотя, конечно...

К. Е. снова вздохнул. Остальные промолчали. Они были совсем мальчишки, встревать в разговор седобородых им не полагалось - хотя каждому было ясно, чего опасается замзав и что упускает объездчик.

Канны и вправду не всякий живой груз повезут, пускай в обозные телеги-клетки впрягали только отборных самцов, поневоле делая упор скорее на послушание, чем на силу и стать. Однако даже они - тягловая скотина в первых поколениях, так что при виде и запахе опасного зверя, пусть даже незнакомого никому из их предков, могут взыграть инстинкты, бывало такое. На этот случай у станции всегда дежурит упряжка тяжеловозов, которые свой ездовой долг выполнят по-солдатски, без каприз. Но дело и вправду не в том. Ладно, не только в том.

Херр директор вроде бы еще черт-те когда отстоял концепцию заповедника как "Die große arische Steppe" окончательно и успешно: Великая Готия, степные конунги Аларих и Теодорих, турьи пастбища, тарпаньи табуны... Но в последний год незыблемость его победы начала вызывать сомнения. То ли вообще что-то сделалось неладно (а что сделалось - сомнений нет, это было видно по многим признакам), то ли его конкуренты, сторонники "Der große arische Wald", сумели найти путь к слуху влиятельных покровителей. Директор по этому поводу рвал и метал, его теперь всерьез приходилось бояться: раньше он, человек вообще-то тяжелый, но за дело болеющий по-настоящему, без дураков, для любого ценного сотрудника был щитом и опорой. А вот неделю назад зоотехник Томковый, в беседе с другим зоотехником назвавший директора по-простому "Лутц", мигом лишился и должности, и брони. Сейчас он наверняка на пути к Вестфронту, если не уже там.

(А как называть: херр Хек, Людвиг Георг Генрих? Херр К-зондерфюрер? Язык сломаешь!)

Так что очень даже имело значение, кого именно доставят нынешним эшелоном: партию заказанного скота для турьей программы - или лесных жителей. Сама секретность, которой раньше не было, ничего хорошего не сулила.

А сам по себе медведь - что ж, бывают звери и неудобнее. Найдем, куда поместить, и сохранить тоже сумеем, даром что в степной Аскании ему вправду будет жарко и странно. Зубров же пристроили, более того - даже внесли в число козырей "Die große arische Steppe". Ладно, Waldsteppe...

Над вершинами трав воздух тек и плавился от жары, звенел скрипками кузнечиков и вместе с ним звенело, текло, плавилось время - плыло невесть куда, уносило в своем течении. О том, чтобы встать, даже подумать было страшно.

- Ладно, ребята, - теперь во вздохе К. Е. не было никакого подтекста. - Поднимаемся. Вольер сам себя не выстроит.

- Ну еще мину-утку, Климе-е-ентий Евдоки-и-имович! - в один голос, как близнецы-тройняшки, жалобно проныли Юра, Оська и Мартын. Сами удивились такой синхронности и, тоже в один голос, прыснули.

- Подъем-подъем-подъем, - твердо проговорил замзав. - Ям под столбы вон еще сколько осталось.

И, подавая пример, встал первым. Мальчишки тоже поднялись, вздыхая и переглядываясь: их просьба о лишней минутке отдыха, конечно, была попыткой хоть немного поберечь самого К. Е. Ему ни по возрасту, ни по должности не полагалось лично сооружать вольеры, но замзав подчеркнуто взваливал на себя работу как можно тяжелее - и как можно неблагодарней; чтобы поменьше оставалось возможностей припрячь его к... ну, другой работе.

- Со станции скачет кто-то, - вдруг сказал Ипатьич. - Карьером.

- На рослом жеребце, - прислушавшись, уточнил К. Е. - Кровном

- На Бриганте, - согласно кивнул объездчик.

- Значит, Рибергер-младший, - К. Е. нахмурился. - Что-то у них там...

Мальчики, кроме Мартына, слушали их разговор с разинутыми ртами: только к концу его они вообще смогли вычленить из степных звуков далекий перестук копыт. С запозданием же до них начало доходить, что пора тревожиться: Йохан Рибергер мужик нормальный, однако просто так во весь опор никто от станции коня гнать не будет. Особенно в такую жару. Да еще резвейшего из заводских жеребцов: пред глазами возможного начальства все асканийские сотрудники старались ездить на коньках-тарпанышах - по той же причине, честно-то говоря, по которой зоовагоны встречали на упряжках с каннами.

- Да ты каверзы от графа Медведя не бойся, Евдокимыч, - негромко произнес объездчик. - Он для нас скорее хранитель. От этого, Фриц который, своего пра-пра... Овечка-то, чай, пострашнее мишки будет!

И снова все сперва одновременно посмотрели на каменного Альбрехта Медведя, самого знаменитого из рода Асканиев - а потом перевели взгляд на венчающий соседний холм памятник его потомку, герцогу Ангальт-Кётенскому. Позой Фридрих Фердинанд был не менее горделив, чем могучий маркграф, генеральский мундир сидел на нем еще воинственней, чем рыцарские доспехи - а каменная овца у его ноги тоже взирала на окрестную степь столь горделиво, воинственно и даже хищно, что медведь на противоположном холме, кажется, искал у Медведя от нее защиты, прятался за своим хозяином, только в нем и видел спасение.

Да уж. Степных ли туров воскрешай, лесных ли зубров приучай к степи - все это меркнет перед тяжеловесно-зримым напоминанием, что Новая Аскания полтораста лет назад была основана вовсе не как заповедник, а как овцеводческая станция. И если сверху прикажут - быть ей снова таковой. Поставлять ненасытным фронтам шерсть для шинелей, шкуры для полушубков, ценное мясо - баранье и человеческое, потому что для обслуживания овцеводческой станции требуется на порядок меньше людей, а научным сотрудникам там вовсе не место.

Сверху. С самого верху.

Из чертогов Вотана.

* * *

- Клим Евдокимыч, скорей, там такое! - еще издали, не сходя с коня, закричал Рибергер по-русски: у него, правнука и внука таврических колонистов, немецкий вообще был такой, что перед настоящими германцами следовало рот раскрывать как можно реже, иначе они сразу ржать начинали почище тарпанов, - Оленебычий обоз сразу обделался, мы битюгов подгонять - а они, оба, Чубарый и Нагель, тоже что-то не идут, головы к земле клонят, храпят... И сопровождающий руками машет, на своем что-то непонятное лопочет, по-немецки - ни в зуб ногой! Херр директор уже туда, сюда - а грузовика-то нет...

- Да кого привезли-то, Ванечка? - спокойно спросил К. Е. - Неужели и вправду медведь? Или уж сразу лев, чтоб не мелочиться? "Лютый зверь вскочил мне на бедры и конь со мною поверже"...

- Бык, - Рибергер пружинисто соскочил наземь. Мартын тут же подхватил взмыленного жеребца под уздцы, повел его по кругу, успокаивающе говоря что-то, без страха гладя оскаленную морду. Юра как младший держался рядом, перенимая науку; завистливо поглядывал на Мартына, потому что такую науку в полной мере не перенять, подлинным лошадником родиться надо.

- Ага... - К. Е. задумчиво поправил очки. - Значит, сопровождающий говорит по-испански. Ося, ты...

Тут возникла пауза. Совсем короткая.

- Там еще в эшелоне несколько спецвагонов, - Рибергер, еще ничего не заметив и не сообразив, вытер пот рукавом. Нетерпеливо щелкнул пальцами - Ипатьич тут же протянул ему жестяную флягу, - жадно присосался к горлышку, пил и пил, остаток воды вылил себе на голову. - Я думал, тоже для нас, а вот нет - кавалерийские. И всадники в отдельном вагоне, целый полуэскадрон. Я сперва чуть не сдурел, потом понял - эйнхерии. Жутче некуда: все в рунах, с мечами, в рогатых шлемах, в меховых плащах - под таким-то солнцем, а?! Сразу оседлали коней, выстроились в цугколонну, стоят неподвижно, ждут... Все-таки по нашу душу, выходит. Херр директор туда, сюда, и звонить, и всё - ну, нет нигде мотофургона, никто не дает! Шепчу ему - может, волов запрячь, я сгоняю по-быстрому... хотя вскачь-то оно быстро, а вот назад, с волами... Но этот, сопровождающий, видать, все же по-немецки малость понимает - снова руками замахал: мол, нет, никаких волов, никаких коней, о каннах даже речь не идет! Оська, на тебя одна надежда - выручай, придумай! Херр директор сейчас с их эскадронным пытается объясниться - но это ж сдохнуть и то менее страшно, хоть и херр директорсбрудер рядом с Буниктой на плече... Проще уж сразу тому бычище на рога!

Тут он, наконец, сообразил что-то.

- Ося... - повторил К. Е.

- Ну, делать-то нечего! - Рибергер виновато развел руками. - Тот на Буникту даже взгляд не скосил... Впервые и вижу такое!

Буникта. Потому что гибрид Bubo bubo и Nyctea scandiaca, филина и полярной совы. Внешностью ровно посередине между своими родителями: небольшие аккуратные ушки, белые перья с грифельно-серым окаймлением... Но размером чуть ли не с них обоих, взятых вместе, а когда встопорщится, расправит крылья, так вообще невозможная великанша.

Любое начальство, прибывавшее с инспекцией или для чего угодно, первым делом завороженно обмирало, уставившись в бесстрастные, янтарные, отлично приспособленные для дневного зрения глазищи этакого чуда - и дальше уж держалось совсем иначе, готовое поверить в сказку. Почти ни у кого язык не поворачивался спросить о практической ценности такой птицы для Рейха. А если все же поворачивался, херр Хек невозмутимо отвечал таким бесстыжим, что здесь, конечно, развивают проект "Арийская степь", но и братскому "Арийскому лесу" готовы оказать посильную помощь. Арийским же промысловикам, несомненно, вскоре предстоит добывать в сибирской тайге ценного пушного зверя под названием соболь - и арийский полярный филин, первая ловчая птица нового типа, окажет им в этой стратегически важной охоте большую помощь.

После чего начальство, кем бы оно ни было, испуганно переводило разговор на другую тему, потому что до Сибири было все еще далеко... и, по слухам, за последний год это расстояние вдруг начало увеличиваться.

Говорил-то такое Лутц Хек как директор, но Буникта сидела на плече у Хека-старшего, с него же и взлетала по команде, безошибочно устремляясь домой, что тоже впечатляло. Только директорсбрудера слушались столь странные твари и только у него они получались. Не всегда, кстати: в единственной кладке было лишь два яйца, повторить гибридизацию с тех пор не удалось, а Бускан, брат Буникты, вырос куда менее роскошным, да и диковатым к тому же.

Но о таком начальству точно знать не следовало.

- Ничего, Климент Евдокимович, - спокойно проговорил Оська. - Справимся. Значит, Иван Карлыч, волов действительно не надо, а вот, пока Бригант еще в силах, скачите к пятому загону - ну, где у нас молодые коровы. Пусть отделят с полдесятка и сразу гонят к станции. А для нас тем временем оседлают трех тарпанов, - тут уж предельная резвость не важна, быстрее коров нестись без толку. Одного вам - вы прямо за этой пятеркой скачите и, когда поравняетесь, переймите у тех, кто ее гнал, они нам не потребуются, - второго мне, третьего тому, кто мне тарпана сюда приведет: лучше всего Золтану, наверно. Мы с Золтаном сразу за вами, догоним, и по пути к станции возьмем из загона 13-Б еще телок, тоже полдесятка, присоединим к гурту. Может, и лишнее, но на всякий случай. Вот со всеми ними бык пойдет, как миленький, какой он ни зверюга.

- Ага, - Рибергер кивнул без вопросов и возражений, словно получив приказ от высшего начальства. - Мартынка, Юрик, быстро с Бригантом сюда! А вы, дядь-Клим, распорядитесь и проследите: чтоб никого, кроме из Степпе-программы, этим, с рунами, на глаза не попалось. Страусов и нанду - на дальнее пастбище, кенгуру - в шестой вольер... или в седьмой, без разницы, лишь бы скорее. Зебр с зеброидами... ну, их-то не увидят, ладно... Эх, вот с Мижордом я бы и сам не пожалел эскадронного свести, чтоб его! Оленебыков все равно уже засветили... А! И этого урода, ублюдка белолобого - его первым прочь, с глаз долой!

- Кого? - К. Е. в недоумении переглянулся с Ипатьичем.

- Ну, Blässbulle же! - Рибергер раздраженно ткнул рукой в направлении Белолобого.

И снова в горячем, плавящемся воздухе повисла пауза. Но совсем иная.

Белолобый действительно был с пежиной посреди лба: его густая и ровная, по форме эталонная для воскрешенного тура челка, пятнала иссиня-черную голову, как пролитые белила. Это, конечно, само по себе выводило его из туровой части Степпе-программы - но вдобавок он с рождения был кроток не по-турьи, не просто по-бычьи, не по-телячьи даже, а прямо по-ангельски. Потому пасся свободно, ходил, где хотел, предпочитая держаться поближе к людям. Его давно уже перестали замечать. Только херр директор иногда в ярости отдавал - почти отдавал! - распоряжения "Выхолостить!" или даже "На мясо!", но никогда не доводил их до прямого приказа.

Уж очень хороша, прямо-таки идеальна была турья стать Blässbulle: никто из "воскрешенных" пока даже близко не стоял, хотя для программы выписывали все новых и новых быков, сохранивших первобытные черты.

Рост у всех нынешних туров, включая Белолобого, покамест не дотягивал до заявленного в описании планов "Arische Steppe-Programm" - однако, с другой стороны, нигде и не утверждалось прямо, что Асканию вскоре заселят именно двухметровые в холке гиганты, бродившие по плейстоценовой тундросаванне. Это потом. А с теми средневековыми турами, на которых охотился император Карл и прочие великие германцы, уже сейчас сходство получалось достаточное. Но даже среди них Белолобый был рослее всех. Как раз под копье всаднику, если охотничьими мерками мерить...

Иди знай: может, все-таки придется ставить его в очередь на размножение?

Возможно, имелась и другая причина. Как ни крути, Лутц, Людвиг Георг Генрих Хек, звероведом все же был настоящим, не ряженым. И его душа исподволь противилась мысли о погублении столь прекрасного живого существа...

- Чистота арийской крови очень ценится в корове... - пробормотал К. Е. себе под нос.

- Чистокровный прусский скот... - также негромко продолжил Оська и остановился: Иван Карлович Рибергер, принимая поводья Бриганта, шагнул вперед, оказавшись слишком близко. А эти строки не для него, какой он ни свой, потомственный асканиец. И фильм был не для него.

Юра понимающе улыбнулся тайком. Строго говоря, его на фильм тоже не позвали, решили - мал еще, вдруг сболтнет что лишнее. Пааадумаешь: старшие ребята, те же Мартын с Оськой, ему в тот же вечер все пересказали и показали в лицах, так подробно, что он словно бы своими глазами видел. О немецком скоте рассказали тоже, и объяснили, что означают прозвучавшие там имена - а им, наверно, Климентий Евдокимович объяснил, самим-то знать неоткуда...

И ничего он не проболтается. Сейчас все с самых ранних лет понимают, что можно говорить среди чужих, а что - только меж полностью своими. Раньше понимают, чем вообще говорить научаются, вот!

И отчего Оське лучше бы на глаза чужим не попадаться - понимают тоже...

Оська, несмотря на свою даже не юный, а подростковый возраст, был очень ценным специалистом. Прирожденный бычий пастырь: такие один на миллион встречаются и выучиться этому невозможно. Люди, идеально понимающие лошадей, во все времена ценились крайне высоко (вот Мартын и сейчас в цене, хотя лошадиный век уже проходит), а туровидный бык ведь тварь куда более непредсказуемая.

Поэтому Оську старались аккуратно убирать отовсюду, где взгляд рассенгигиениста, уполномоченного или самодеятельного, мог зацепиться за его черноволосый, носатый, откровенно нездешний облик. Пару раз это не удавалось; тогда начиналось расследование, сразу отметавшее самые страшные подозрения, однако потом неизбежно выходившее на следующий виток. Для Оськи тоже чреватый печальным исходом: уж ему-то депортация на родину ничего хорошего не сулила.

Каудильо строг и к прямым своим врагам, и к их детям. Даже вывезенным из страны в малолетстве. Пожалуй, к ним, с самых нежных лет впитавшим убеждения родителей - особенно.

Пока что влияния херра директора хватало, чтобы это остановить. Но неизвестно, как будет сейчас. Если будет.

***

- Поздно... - горько скривившись, процедил Ипатьич. Он снова первым услышал звук, доносящийся со стороны станции - хотя теперь это не был стук копыт.

Грузовик! Значит, херр директор все же сумел дозвониться?

Но чем ближе подкатывался гул неузнаваемо мощного мотора, тем яснее становилось: тут что-то другое. Даже на пике своей влиятельности Лутц Хек не мог выбить для нужд Аскании такую машину, а уж сейчас-то, в пору жестокой экономии бензина, урезанных пайков и все более нехороших слухов...

Высокобортное полугусеничное чудовище, чадя выхлопами, проследовало мимо. В кузове хватило бы места на три-четыре транспортные клетки - но высилась там только одна. Одна клетка и один человек при ней. А внутри клетки, за толстыми стальными прутьями...

- Тур, - ошеломленно сказал Йоган Рибергер.

- Bos primigenius, - подтвердил К. Е. - Только мастью подкачал.

- Господи помилуй! - сказал Ипатьич и потянулся перекреститься.

- Toro bravo, - качнул головой Оська. - Но ведь он совсем rojo, рыжий. Не negro.

Вряд ли сопровождающий мог из кузова услышать хоть что-то, но он будто впился глазами в их группу. И вдруг, прежде чем грузовик успел ее миновать, яростно заколотил ладонью по крыше кабины.

Неизвестно, какие инструкции получил водитель - но машина остановилась.

Тот, кто был в кузове, не медля ни мгновения, перемахнул через борт, ловко приземлившись, хотя спрыгнуть ему пришлось с высоты двух ростов. Водитель недовольно просигналил, но сопровождающий вряд ли услышал это. Теперь стало ясно, что смотрит он не на всю группу, а на...

- Хосе? - прошептал сопровождающий. - Это ты, Хосе?

Говорил он не по-русски и не по-немецки, а - Оська нахмурил лоб, - по-испански.

- Хосе, сын Хосе, - чуть помедлив, кивнул он. - Хосе Сальдивар, как и отец. Здравствуй дядя... ты будешь мой дядя Алехандро? Или дядя Мануэль?

Всадники ехали цугколонной, почти геометрически ровным прямоугольником, с той же точностью, как марширует пехота. Серебрянные руны на одеяниях черной кожи, на конской сбруе, на эфесах и ножнах длинных мечей. Синие руны татуировок на руках - рукава закатаны по локоть, у некоторых даже на щеках и лбах, это знаки особого отличия.

Действительно рогатые шлемы. Меховые плащи. Все черное.

Пот стекает по шеям, по татуированным лицам - молодым: все тут увидели свет позже двадцать третьего года, многие - значительно позже. В эйнхерии берут только встретивших свой десятый год рождения уже при фюрере, и лишь их поколению дозволено не называть его фюрером, а использовать подлинное, истинное имя - Вотан.

На почему-то остановившуюся прямо посреди дороги машину всадники не обращают ни малейшего внимания, лишь кто-то в первом ряду подал знак - и цугколонна, чуть сместившись, огибает грузовик справа.

Еще меньше внимания на машину и стоящих в стороне людей обратили трое всадников, едущих отдельно от колонны. Один из них, видимо, командир полуэскадрона: самый рослый из всех эйнхериев, с самым длинным мечом, рунированный так, что кожи под татуировками не различить. Он время от времени с неудовольствием косился на двоих своих спутников, явно разочарованный тем, как они держатся в седлах. Однако, к большому его сожалению, братья Хек, штатские и немолодые, верхом ездить умели отлично, как бы даже не лучше него.

- То есть вы хотите сказать... - Лутц, херр директор, недоверчиво встряхнул головой, - что то отборное стадо, которое я отправил в распоряжение рейхсмаршала - оно уже...

- Да, - резко ответил командир. - Но это была человеческая охота, пусть и священная. Теперь настало время организовать божественную. И эта ответственность возложена на вас.

- Однако... Это ведь было именно отборное стадо, племенное! У нас осталась группа молодняка разной перспективности и есть несколько более-менее приличных взрослых особей... в основном коров... Но быка, достойного стать объектом божественной охоты, среди них нет! Четыре года. Минимум три, если Вота... - директор вовремя заметил, какой холод блеснул из глаз эйнхерия, и успел остановиться, - если фюрера устроит молодой бычок.

- Не устроит, - отрезал командир. - И ждать возможности нет. Даже месяц.

Он натянул поводья, потому что Лутц в волнении, сам того не замечая, преградил ему дорогу.

Третий всадник, Хайнц Хек, за все это время не проронил ни слова. Он вообще со времени своего появления тут больше помалкивал. Роль его в Аскании оставалась неясной: то ли член руководства заповедника, то ли, как шептались, чуть ли не арестант, ухитрившийся, при всех своих звероводческих заслугах, сотворить что-то, противоречащее интересам Рейха и выданный на поруки под присмотр своего знаменитого брата. Потому Хайнца предпочитали называть без должности, просто Direktorsbruder, "брат директора": за глаза, конечно, но в глаза к нему вообще никто не обращался.

Буникта, полурасправив крылья, покачивалась на его плече, огромная, как знамя.

- Молодой человек, вы уверены, что это здравая затея? - директору уже нечего было терять, взрослого тура он из кармана не вытащит, так что единственной обороной оставалось наступление. - Вы представляете, что это такое - охота с холодным оружием на дикого быка, пусть даже сто раз священная и божественная?! Вам действительно хочется подвергнуть опасности жизнь, имеющую для Рейха первоочередное значение?!

- Мои желания ничего не меняют, - ответил эриний неожиданно мягко, словно обращаясь к больному или ребенку. - Вотан долго тренировался, совершенствовал свое человеческое тело, оттачивал боевые навыки - и вот теперь изъявил свою божественную волю: выйти на древнего быка как древние герои, как император Карл. В меховых одеяниях, верхом, с копьем, в сопровождении лишь тройки так же вооруженных спутников. И сразить его. Тогда будет повержено мировое зло и завершится победой война - которой иначе не видать конца.

- Оно это... - неопределенно пробормотал под нос Ипатьич, - того...

Остальные покосились на него, но ничего не сказали. Любая хоть сколько-нибудь более внятная формулировка могла слишком дорого обойтись.

Год назад в Аскании крутили хронику, где как раз можно было увидеть того, кого эйнхерии называли Вотаном, открывающего пангерманские ристания - и как раз в облике древнего героя. Даже с копьем. Над его телом действительно годы подряд трудились лучшие тренеры рейха, причем в поте лица: трудно было поверить, что шестидесятилетнее мясо может выглядеть так эффектно.

А после той хроники, уже отдельно, в свободном порядке, показывали фильмы. И, еще отдельней, на следующий день - короткометражки. В том числе и ту, которая... не для всех.

- Кроме того, не считайте нас совсем уж безумцами, профессор, - по-прежнему миролюбиво продолжил эйнхерий. - У каждого из троих, кого Вотан отберет в спутники, под плащом будет вот это.

Он откинул меховую полу - и стала видна укрытая под ней кобура парабеллума.

К. Е. закусил губу. Мальчишки едва удержались от того, чтобы рассмеяться, Ипатьич - чтобы выругаться одним из своих знаменитых загибов. Рибергер безмолвно открывал и закрывал рот, как вытащенная на берег рыба.

Значит, не считать его безумцем? Эти священные хранители божественного тела - они, приученные к оружию, убивающему людей, в самом деле собираются остановить быка пистолетиками?!

- А лично мне как командиру в качестве особого исключения дозволено еще вот это, - эйнхерий небрежно кивнул себе за спину - и все словно только сейчас увидели за задней лукой его седла длинный предмет, тоже полностью закутанный в черный волчий мех, но несомненных очертаний.

Лутц Хек, не набравшись отваги возразить, в волнении махнул рукой - и жест этот случайно указал на клетку в кузове грузовика. Эйнхерий проследил за ним взглядом.

- Это он?

- Что? Нет, это испанский боевой бык, мы будем использовать его для скрещивания, у этой породы есть очень ценные гены. Молодой человек, да как вы собираетесь устраивать священную охоту, если в глаза не видели...

- А это - он?

Теперь взгляд эйнхерия был устремлен на Белолобого, мирно пережевывающего жвачку.

Лутц, похоже, хотел было ответить что-то отчаянно резкое, уже набрал в грудь воздух - и вдруг раздумал.

- Домой, - вдруг спокойно произнес Хайнц Хек. Сильно, но мягко оттолкнувшись от его плеча, Буникта прыгнула-нырнула в воздух, беззвучно распахнула громадные крылья - на исподе не рябые, а ангельски белые, - и с ангельской же стремительной плавностью, не прошелестев ни единым пером, устремилась в прозрачное от зноя небо.

Уже оттуда, как осколочную бомбу, обрушила дикий безумный крик, никоим образом не заставляющий вспоминать об ангелах.

Эйнхерий и бровью не повел.

- Я присутствовал при охотах, приводимых рейхсмаршалом, - сказал он. - Там были почти такие же быки. "Почти" - потому что куда менее достойные пасть под копьем Вотана... и не настолько смирные, но такое, поскольку мы не безумцы, вряд ли должно кого-то волновать. Так?

Это был не вопрос, а утверждение. Херр директор мелко закивал.

- Вотан слишком велик, чтобы тревожить его такими мелочами, - продолжил командир полуэскадрона. - Пятно закрасить, тура держать в отдельном загоне. Послезавтра к утру быть готовыми выпустить его в степь. Об этом разговоре забыть. Всё.

Он сильно понукнул коня шпорами и, объехав директора, вскачь понесся догонять колонну. Снайперская винтовка в чехле из черной волчьей шкуры билась о его седло.

На людей, стоящих рядом с Белолобым, эйнхерий так и не посмотрел.

***

- Так он твой дядя? А как ему доверили такое важное задание: не помешало родство с... ну, ты понимаешь?

- Дядя, - глядя в землю, ответил Оська. - Мануэль Сальдивар, брат отца. Давно уехал из Каталонии в Астурию, родство не проследили. Ну и вообще, знаешь, то еще важное задание - одного быка по железной дороге сопроводить! Даже такого...

- Какого?

- Пощаженного на арене. Трех пикадоров убил. Спокойно, без видимой ярости, выходит навстречу, сближается почти на удар пики, а потом - раз! Лошадь на земле со вспоротым брюхом, а он, не давая себя отвлечь, сразу превращает упавшего пикадора в очень рваное мокрое место.

- Ой! - Юра зябко передернул плечами. Мартын тоже поморщился - но он, наверно, за коней переживал больше, чем за людей.

- Вот и ой. Обычно такого, если уж он получил пощаду, выпускают в стадо как производителя, а этого - куда уж? Лучше от него приплода не иметь. Так что херра директора прислал свой заказ очень вовремя.

- То-то наши тяжеловозы и забастовали... - догадался Мартын. - Почуяли убийцу лошадей. Эй, мелкий, у тебя чего глаза на мокром месте?

- Жалко... - всхлипнул Юра. - Жалко Белолобого. Он ведь не боец никакой, никому в жизни зла не делал - и сам его от людей не ждет...

- Да, - тяжело кивнул Оська. - и мне жаль. Не должен такой бык отвечать за боевого. Вот наоборот - было как-то, еще при Наполеоне...

- Это тебе дядя Мануэль сейчас рассказал?

- Он. То есть он напомнил - так-то я, кажется, еще в детстве слышал... Короче, французы потребовали, чтобы к их лагерю каждую неделю пригоняли сколько-то скота на прокорм войска. Наши пастухи пригнали стадо, оставили его у лагеря - а сами очень быстро смылись. И когда наполеоновские гвардейцы попытались к этому стаду подступиться...

- То оказалось, что это не "скот на прокорм", а боевые быки! - в восторге выкрикнул Юра, забыв про слезы - но тут же снова пригорюнился.

- Хорошая история... - задумчиво произнес К. Е. - поучительная.

- Именно что поучительная, - произнес незнакомый голос за их спинами.

Мальчишки в панике подскочили, не зная, чему больше изумляться - тому, что директорсбрудер вообще вдруг оказался рядом, тому, что он заговорил - или тому, что он заговорил по-русски. И как с ним теперь себя держать? Он ведь, может быть, все-таки высокое начальство?

- Чистота арийской крови очень ценится в корове, - вполголоса продекламировал К. Е. Он, похоже, вовсе не был удивлен. Даже не обернулся.

- Чистокровный прусский скот выше всех других пород, - согласился директорсбрудер.

- Все мы чтим благоговейно... - начал К. Е. - и остановился. Хек-старший какое-то время ждал продолжение, а потом, видимо, сообразил, что такие имена можно произнести лишь чистокровному арийцу, сказал "А!" - и продолжил сам:

- ...не Эйнштейна и не Гейне -

- Потому что у коровы, - кивнув, подхватил строку К. Е., - Светлый ум и дух здоровый!

- А от Хэйнэ и Энштейна - тьфу! -

Ни телят, ни молока! - запретные имена директорсбрудер произнес этаким противным, нарочито простонародным голосом, который в народе вообще-то называют "жлобским" или "кугутским".

(Ничего себе по-русски говорить выучился! Впрочем, для старого селекционера немудрено: поди, еще до войны переписывался или даже работал с профессором Вавиловым, профессором Ивановым, академиком Мензбиром... С - тс-с! - врагом Рейха профессором Ресовским... С тем же К. Е....)

- Чтоб отец, взглянув на сына, мог с достоинством сказать... - улыбнулся К. Е.

"Настоящая скотина! - завершил Хек с каким-то горьким, презрительным торжеством, точно сплюнув. - Целиком в отца и мать!".

И действительно плюнул.

Мальчишки словно окаменели. Тут уж дело не в том, насколько хорошо директорсбрудер говорит по-русски: это были стихи из той самой короткометражки "Юный Фриц", которая не для всех. Брат директора совершенно точно смотрел ее не с ними: наверно, где-то раньше ухитрился, еще до своего прибытия в Асканию. Но кто же и как мог счесть Хайнца Хека настолько своим, чтобы показать ему... такое?!

Киномеханик - угрюмый, средних лет дядька, без двух пальцев на левой руке и с ожоговым шрамом на половину лица, - даже не предупреждал тех немногих, по-тихому допущенных в малый зал после основного просмотра, что они рискуют головой. И так яснее ясного. У него самого в случае чего формальная отмазка была бы: вон, полный ящик бобин - "Юный гитлеровец Квекс", "Кадеты, вперед!", "Ханс Вестмар - один из многих", "Капитан дьявола"... "Юный хиви Виктор", "Юный Фриц Бранд"... Откуда ему знать, как среди них затесалась еще одна лента под вроде бы правильным названием просто "Юный Фриц", то ли трофейная, то ли вброшенная с подрывными целями?! Лента, снятая сколько-то лет назад во все еще недосягаемом городе под дикарским названием "Алма-Ата"... по сценарию какого-то Маршака... Его, киномеханика дело - правильно поставить пленку в аппарат, он что, смотрит их?! С других спрашивайте!

Но это, конечно, была отмазка именно формальная. Если что - головы не сносить и механику.

- Здравствуй, Хайнц, - К. Е., наконец, обернулся. - Я все гадал: когда же ты, наконец, подойдешь...

- Здравствуй, Клемент, - так же невозмутимо ответил Хайнц Хек. - Контакт со мной, сам понимаешь, может быть токсичен - так стоило ли мне подставлять коллегу без крайней на то нужды?

- А сейчас, значит, есть такая нужда?

- Как видишь, есть...

Они немного помолчали. Мальчишки, само собой, молчали тоже. А больше рядом с загоном никого и не было.

- Quod licet Iovi... - задумчиво проговорил К. Е., - то есть Wotani... non licet bovi. Но, с другой стороны, верно и обратное: что дозволено быку...

- Быку дозволено, - кивнул директорсбрудер. - Даже если никому другому не.

- Может и так, - Хайнц равнодушно пожал плечами. - "Очень рваное мокрое место"... Воистину богат русский язык!

- Испанский не беднее, - огрызнулся Оська. Мартын и Юра посмотрели на него с испуганным изумлением.

- Может, и так... - бесстрастно повторил Хайнц Хек.

Буникта материализовалась над ним, как призрак, с невероятной точностью спикировала на левое плечо, охватила его страшными когтями: два пальца вперед, два назад... Все тут знали, что ее белоснежные лапы в таких случаях мягче пуха, но даже К. Е. на миг закрыл глаза.

- Особое исключение, - мрачно произнес Оська. И сделал движение, будто вскидывает к плечу винтовку.

На сей раз на него с изумлением посмотрел только Юра. А Мартын вдруг встрепенулся, словно что-то поняв. Даже раскрыл было рот, но, в отличие от Оськи, не решился заговорить при старших - настолько и во всех смыслах старших...

- Да, - чуть помедлив, признал К. Е. - С холма, где скифская баба, открывается очень удобный обзор для стрелка. Так что жизнь, имеющая для Рейха первоочередное значение, под надежной защитой.

- Вероятно... - тоже после паузы согласился директорсбрудер. - Впрочем, стрелок должен действовать, лишь если что-то... пойдет не так. Значит, у него будут лишь считанные секунды.

- Или даже меньше, - уже не так мрачно сказал Оська, странным образом принятый в этот странный разговор как равный.

- Или даже меньше, - снова кивнул Хек. - А кавалеристы далеко не всегда виртуозно владеют огнестрелом дальнего боя...

- Полагаю, этот - владеет. А желания проехаться верхом на нашем Мижорде он пока что не проявил. Хотя прав Ване... Иоганн Карлович: для кавалериста это уникальный случай, такой предоставляется раз в жизни... Ты что-то хочешь сказать, мальчик?

Мартын стоял в точности за спиной К. Е., от желания заговорить и вправду чуть не лопаясь, но было совершенно непонятно, как К. Е сумел об этом догадаться. Впрочем, верно говорят, что у опытных звероводов на затылке всегда открыт дополнительный глаз.

Сперва Мартын растерялся, оробел. Но взглянул на Оську - и преодолел нерешительность.

- Мижорд... - сказал он. Облизал пересохшие губы: - У него ведь загон совсем неподалеку от... от холма с каменной бабой. Можно... Можно и - привести...

Да уж, Мижорд. Самый рослый и могучий, самый необычный из зеброидов: у всех остальных в матерях - обычные водовозные кобылы, в отцах - кто-нибудь из жеребцов зебр, но у Мижорда зебра - мать, отец же - жеребец лошади Пржевальского. И воистину самый страшный зверь, которого когда-либо носила асканийская земля: куда там боевому быку, даже сегодняшнему!

Разве что иные представители вида Homo sapiens могут превзойти... Ну так за нами в принципе никакому зверю не угнаться.

Копытный тигр. Тигр и есть: рыжеполосатый, совершенно плейстоценового облика.

Почти все зеброиды приучены ходить в упряжке, некоторые и под седлом. Они могучи: при росте чуть выше пони тянут груз, достойный тяжеловоза. Ох и славно бы подъехать верхом на зебропржевалоиде к станции пред очи начальства, еще славнее проделать это с ним, впряженным в грузовую повозку, чтобы принять тяжелый груз... Но достаточно бросить на Мижорда один только взгляд - и становится очевидным безумие этой мысли. Даже его стерильность, общий бич всех гибридных зебролошадок, оставалась под вопросом: еще не успев толком заматереть, любым оказывающимся в пределах досягаемости живым созданием (вне зависимости от пола, размера, видовой принадлежности и количества ног) интересовался лишь в одном смысле. А именно - за сколько секунд получится это существо убить.

Много секунд ему, надо сказать, не требовалось. Ни в одном из допущенных случаев.

Если какого кавалериста в самом деле посетит мысль проехаться на Мижорде верхом, просто подступиться к нему с конской сбруей или даже хоть приблизиться - что ж, такой случай действительно предоставляется раз в жизни...

Между тем "вести" его, как щуку за блесной, все-таки было можно и это как раз задача для всадника. Трудная задача и не для любого всадника, но может получиться.

Обитал злодей на отшибе от остальной фауны в специально для него выстроенном загоне особой надежности. И как-то раз, года три назад, по недосмотру служителя сумел вырваться. Заманивали Мижорда назад двое конных, используя как приманку себя и своих лошадей. Резвостью он, растянутый, тяжелоголовый и уже немолодой, уступал кровным скакунам - но держать дистанцию было тяжко: тут требовалось, чтобы такой скакун идеально доверял своему всаднику, не поддался панике, не заметался вдруг, подобно курице с отрубленной головой. Один из всадников в последний момент слегка утратил контроль над своим конем - и они, оба по уши в мыле, едва-едва успели вынестись через задние ворота загона.

Страшный преследователь с разгону ударился грудью о захлопнувшуюся прямо перед ним створку, взвыл от ярости голосом плейстоценового хищника, вгрызся в верхний брус так, что тот до сих пор хранит следы его зубов...

- Бриганта возьму, - с загоревшимися глазами сказал Оська. - Он к тому времени полностью отдохнет.

К. Е. сделал какой-то странный жест, то ли разрешающий, то ли запрещающий - но прежде, чем он успел ответить, вмешался Мартын:

- Не Бриганта, а Нигера. И не ты возьмешь, а я.

- Что?!

- То. Ишь, губу на все сразу раскатал, бычий пастырь! Ты свое дело делай, а дела конские оставь лошадникам.

Юра, отвесив челюсть, слушал, как эти двое собачились в присутствии К. Е. и директорсбрудера - которые почему-то даже не думали их осаживать.

- Так я беру Нигера, Климентий Евдокимович? Можно? - с невыразимым нахальством поинтересовался Мартын.

("Сейчас он схлопочет" - понял Юра. Драгоценный Нигер, лучший из асканийских скакунов, был предназначен исключительно для херра директора - и даже тот им пользовался редко!)

К. Е., не поднимая глаз, угрюмо кивнул. Мартын заплясал от радости. Еще бы: кто из асканийских мальчишек смел мечтать о таком счастье!

- Можно, - подтвердил Хайнц Хек. - Тебе, молодой человек, теперь все можно...

- А потом? - так же угрюмо поинтересовался К. Е.

- А какая разница, что будет потом? - искренне удивился Хек. И шевельнул плечом: - Домой!

Буникта повернула к нему свою фантастическую башку - белый лицевой диск был раза в полтора шире лица дитректорсбрудера! - гипнотически уставилась янтарными глазищами, щелкнула клювом. Хек рассеянно погладил ее меж ушей. Полярная филиниха, нежась, потрелась о его ладонь, распушив перья - и лишь после этого прянула в воздух: как всегда, бесшумно.

- По большому счету разницы и вправду нет, - согласился Г. Е. - Особенно для нас двоих, старых пней. Но мне все же хотелось бы знать...

- Ничего, Климентий Евдокимович, - бодро и даже радостно отозвался Мартын, уже предвкушавший сладость скачки на Нигере. - Унесусь в степь! Сразу не найдут, не догонят - а потом, может, станет не до того.

- ...Но мне все же хотелось бы знать, - не оглядываясь на него, договорил К. Е., - есть ли у тебя какие-нибудь мысли по этому поводу.

Обращался он, конечно, не к Мартыну, а к директорсбрудеру.

- Мысли... - качнул головой тот. - Мыслей нет, но раз уж ты ставишь вопрос так, то есть разрешение на свободный проезд. Если в вагоне класса не выше второго, то даже бесплатный. Еще есть документы на получение лабораторного оборудования - достаточно тяжелого и громоздкого, чтобы по умолчанию предполагалась помощь кого-то из местных ассистентов. Даже двух ассистентов сразу, потому что неуместно мне в присутствии местных самому тяжести таскать.

Юра уже смирился с мыслью, что он один тут чего-то не понимает. Ну и ладно, подумаешь! Это их дела, старших ребят и начальства, вдруг начавшего с ними цацкаться. Оборудование какое-то...

И все же было досадно. Ведь всего лишь год разницы!

- И по военному времени совершенно нормально, что эти ассистенты - подростки, - кивнул К. Е. - Что ж, лучшего не придумаешь. Тем более, что мальчик прав: очень может быть, всем сразу станет... не до того.

- Вполне допускаю, - согласился директорсбрудер. - Что ж, все решено. Тогда не будем мешкать: Хосе, отправляйся на склад за красителем. Сколько его потребуется - представляешь?

- Анилиновых красок - ведра два, - сразу ответил Оська. - на каждого, разумеется. То есть четыре. Два - с черной краской, полтора - желтой, и еще полведра коричневой для смеси, чтобы в тон попасть.

"Зачем так много черной? А желтая с коричневой вообще к чему?" - Юра в недоумении покосился на Мартына, но тот молча пихнул его локтем в бок.

***

Наутро вокруг малого ветеринарного загона, снабженного опадным ярмом, решетчатым станком для надежной фиксации скота и другими приспособлениями, остро пахло краской. Стоящий в этом загоне иссиня-черный бык без единой белой или рыжей метки насторожено озирался по сторонам. Впрочем, держался он в целом спокойно, видимой ярости не проявлял.

В соседнем загоне мирно хрустел сеном рыжий бык без единого черного или белого пятнышка.

Климентий Георгиевич сидел на деревянной скамье у стены сарая, ожидая, когда придут эйнхерии, чтобы выгнать тура в степь для божественной охоты. Он хотел увидеть это своими глазами.

Огромная птица, белая снизу и бело-пестрая сверху - впрочем, сверху на нее смотреть некому, - кружит в лазоревой, утренней, послерассветной вышине.

Она сыта: умение выдерживать дневной свет вовсе не мешает ей охотиться ночью. Она просто летит. Просто смотрит.

Видит и слышит всё.

Мелкая птаха чертит трепетанием крыл зигзагообразный путь над верхушками высокотравья. Не ее добыча.

Суслик привстал на задние лапки, вытянулся столбиком, засвистал-закричал, предупреждая других зверьков о какой-то померещившейся ему опасности. Смерть, парящую в небе над ним, не замечает. Он мог бы стать ее добычей, но... пусть. Зоб и так уже полон до отказа, а суслик не настолько соблазнителен, чтобы забыть об этом.

У подножья выветренного камня (совсем не добыча), контурами напоминающего человеческую, женскую фигуру, простерт человек (не ее добыча). Он почти неподвижен, на нем большой плащ под цвет травы и дополнительно утыканный настоящими травинками, однако эта маскировка, конечно, не от совиного взгляда.

Перед человеком, упираясь ему в плечо, лежит длинный предмет, из которого убивают. Буникту никогда не пытались убить, но она видела, как это бывает. Поэтому заложила над человеком более высокий круг, чем сперва намеревалась.

Впрочем, тут же ощутила, что для человека она значит не больше, чем давешняя мелкая птаха - для нее. Все его внимание было устремлено вперед, вдоль предмета-убийцы, на равнину меж холмами. Там, далеко даже для Буникты, движутся, медленно сближаясь, крупные тела.

А еще она слышит из поднебесья далекий для человеческого, но не ее слуха железный лязг. Он доносится со стороны хорошо знакомого ей загона, который нужно избегать, потому что там живет странный конь с безумным зверем внутри. Похожих животных тут много, для некоторых она безразлична, другие, впервые увидев ее, в полете устремляющуюся к плечу хозяина, пугаются - но сама она привыкла их не замечать. Однако, когда Буникта как-то присела на один из столбов этой ограды, обитатель загона начал подкрадываться к ней, почти по-кошачьи мягко переступая. Ей хватило ума взлететь за миг до того, как он прыгнул, люто клацнув челюстями.

Проскрежетал в тяжелом замке ключ. Потом дважды стукнули засовы. И тут же с грохотом распахнулись ворота от удара с разгона. А затем - перестук копыт. Двойной.

Буникта не смотрит туда: там точно нет ее добычи. Но на новом круге в ее поле зрения попадают те, кто скачет сейчас по степи. Их двое: рослый вороной конь с небольшим всадником на спине - и во весь опор преследующий его странный конь с безумным зверем внутри.

Скок вороного много резвее. Вскоре он отрывается от странного коня настолько, что уходит за пределы его видимости, и - Буникта продолжает видеть их обоих, - вдруг резко сворачивает, скачет не туда, куда направлялся прежде.

Преследователь, ощутив безнадежность погони, уныло останавливается посреди степи. Внезапно вскидывает горбоносую голову, хищно поводит ей из стороны в сторону. Буникта видит, как жадно трепещут края его ноздрей, как оскаливается страшная пасть...

Он уже у основания холма с фигурой каменной бабой на вершине и лежащим человеком под ней. Внимание человека по-прежнему устремлено куда-то вдаль, в направлении, противоположном тому, где сейчас оказался странный конь.

И конь начинает красться, бесшумно если не для ушей Буникты, то для нечуткого человеческого слуха. Почти различимо, как с каждым шагом безумный зверь, ликуя, рвется прочь из своей конеподобной оболочки. И, наконец, выплескивается наружу, одновременно несясь вместе с конем - в стремительном, счастливом, яростном галопе.

Крупные тела в далеком далеке к тому времени еще не сошлись в единое пятно, но уже сблизились почти вплотную.

Никакое из них не ее добыча - и белая птица, равнодушно скользнув по ним взглядом, летит прочь.