Аннотация: Был ли вампир Региш джентльменом? И можно ли верить газетным статьям, если ты заранее знаешь, что подобные материалы идут в печать с лёгкой руки твоего старого врага -- фон Хельсинга?..
"До чего же больно вспоминать".
Стройная и хрупкая, в простом и лёгком жакете, словно модница со Стрэнда, слегка заломив круглую шляпу, Невеста плясала перед ним; тень её скользила старому шкафу, по спинке кровати, по шторам. Там, за шторами, пусть не в полную силу, играло зарево - то есть, брезжил рассвет.
-- "Ох... я ещё способен во время Танца отвлечься на посторонние мысли?!"
Граф не хотел признаваться самому себе, что именно этого он сейчас желает: не думать о Невесте. Не смотреть на неё.
"Что ж, раз тебе так больно -- не сознавайся. Хуже, чем есть, уже не будет. Но ты и так все это прекрасно знаешь".
Региш почувствовал - трупное окоченение сводит ему руки и ноги. Плед больше не мог согреть, шёлковая сорочка пропиталась холодом, а смех Невесты ранил сердце - пока ещё не совсем застывшее, хоть уже и скоро. Кладбищенскую фазу граф ненавидел больше всего. "Нет. Просто - ненавидел..." Нельзя же, в самом деле, сказать, что он ненавидел Гиацинту. И ту сладкую боль, которой отзывался каждый её приход.
"Думай, думай", -- велел он себе, как всегда в такие утра, -- "пока ещё можешь, думай о пустяках. Потому что через пару минут ты будешь безжизненным брев..."
Внезапно боль прервалась. Граф успел сдавленно выдохнуть, но сознание тут же помрачилось. Он снова утратил власть над своей псевдожизнью, позволил драгоценной субстанции вытечь из тела -- "кувшина", как если бы в нём была трещина.
Очнулся Региш только в момент, когда пришла Элиза.
-- Г-г-д-де т-тебя носило...
-- Тише, тише, -- горничная успокаивающе приобняла его за плечи. - Давайте снимем сорочку, граф; я сделаю вам инъекцию.
-- Ты такая тактичная, -- несмотря на холод ("До сих пор не прошёл!") и судороги, он не мог не усмехнуться. - Это не инъекция, ma chere, это совсем по-другому наз...
-- Вам вредно болтать, -- насупилась Элиза. - Молчите, или позову миссис Джонстон. Она-то с вами церемониться не будет, в отличие от меня.
"Ты и... такой... бываешь, ага. Ехидная грымза". Снова усмешка. "Совсем... Ну совсем как она. Тогда. В прошлом".
Переливание крови, впрочем, возымело действие - но наш герой, как обычно, ощутил это не сразу. Добрых три четверти часа Лиз сидела рядом, пока он, уподобленный бревну, недвижно лежал. Гладила его по волосам, целовала. Зная, что граф ничего не почувствует - всё равно не хотела отступаться.
-- Ну хорошо, иди, -- сказал он наконец. Ткнул кулаком ей в бок - слабо, но всё-таки достаточно для того, чтоб девушка поняла: он уже владеет своим телом, как раньше. Вот только мисс Арден совсем не спешила уходить.
-- Не льсти себе, -- опять вздохнул он. - Ты пока ещё... не совсем она.
Он знал, что служанка почувствует подвох в этой фразе - остроты ума ей хватало. И поэтому искоса воззрился на неё: как, мол, среагирует? В глазах мисс Арден затеплился крохотный огонёк - больше, наверно, сочувствие, чем ирония... Граф, правда, сейчас и недоброму, горькому сочувствию благодарен был.
Тогда-то (и только тогда) она ушла. Региш откинулся на бархатные подушки и прикрыл глаза.
***
Графский замок стоял посреди равнины, вдали от шумных лондонских улиц и скверов. Деревья не шелестели здесь листвой, крестьяне - подданные Ионы - предпочитали, даже посещая замок, ни с кем не разговаривать, и поэтому девушка чем дальше, тем больше убеждалась в правоте хозяина, который называл их пребывание здесь "псевдожизнью". Ни радости, ни грусти здесь не было в помине. Только снег по обочинам тракта, грязный и противный. Почему грязный, не знала ни миссис Джонстон, ни сам Региш. "Эманации псевдожизни, моя дорогая. Не более того", -- говаривал он. Ну а когда Элиза спрашивала, что такое эманации, граф пожимал плечами или переводил разговор на другую тему.
-- Если бы тут, по крайней мере, были волки, -- вздохнула она как-то раз, -- или ваши три невесты, граф... Я была бы рада и такому обществу. А то все снег да снег! Ничего, кроме...
-- Какие три невесты, душенька?! - не выдержал Региш. - Меньше читайте бульварных романов! У меня была всего одна. И я вам, кстати, про неё уже говорил.
-- Я - не ваша Гиацинта, граф.
Он смеялся:
-- Пока - да...
В замке было мрачно. Одиноко. Тоскливо, чтоб не сказать проще: тошно. Молодая горничная привыкла совсем к другой жизни. Долгие утренние беседы с графом, и её упорное (а ныне, пожалуй, притворное) нежелание согласиться, мол, она-то и есть Невеста, служили для девушки хоть каким-то развлечением. Время шло; она привыкла к хозяину ("притёрлась к нему", -- поправила себя мисс Арден); стала находить в нём привлекательные черты, и... жалеть. Это было странно - а всё-таки, мысль о скором освобождении прекрасной (и в то же время -- ужасной) Невесты больше не казалась Элизе таким чудовищным замыслом, как сначала.
Она перелопатила гору литературы в графской библиотеке ("дар языков" действовал здесь, почему - она не знала. Видимо, свойство самого этого старинного дворца: каждый, вошедший под его кровлю, понимал графа, говорившего - и читавшего, что немаловажно! - в основном на валашском, к тому же очень, очень древнем)...
...так вот - пролистала кучу книг, пока нашла упоминание о некоей Габриэли, богатой дворянке, умершей (именно умершей, а не погибшей) в 1499-м. ("Надо же, почти наше время!" В её представлении Невеста была, скорее, созданием средневековым: платья до полу, увесистые литые венцы из красного золота, и все такое). Но, короче: женщина эта, видимо, Гиацинта и есть. Служанка видела, насколько её другу больно касаться этой темы, и понимала: что-то в энциклопедии - неправда. То ли вот это сакраментальное "умерла" вместо "погибла", то ли... то ли, чёрт подери, вообще само упоминание смерти. Ну и к тому же имя немца-священника, отпевавшего графскую подругу, о многом говорит...
Ночью ей снился Том Рив, которого злые силы оборотили оленем, и он молил её: "Обними меня, милая! Не выдавай себя криком". Лиз проявила недюжинную (по своим собственным меркам) рассудительность, не бросившись к бывшему другу со всех ног, а лишь холодно сказав: "Пойдём к Регишу, он снимет чары". Олень грустно помотал головой, взвился - и одним прыжком исчез в темноте.
Проснувшись, девушка поняла: вчера она слишком много читала; это вредно на ночь. Конечно, оставалась ещё гипотеза, что старый Хельсинг продолжает её испытывать - но сейчас Элизе не хотелось ни о чём таком думать. Её подопечным был -- прежде всего, сейчас -- Иона; значит, на нём и стоит сосредоточить все силы.
***
Следующим утром она проявила преступную неосмотрительность, задевши локтем античную вазу, которая немедля рассыпалась в хлам. Элиза от души надеялась, что граф не заметит - он же сразу, без слов, указал ей на обломки. Тогда она, уже не таясь (и - про себя - плюнув на все последствия), спросила, что ей за это будет. Иона съехидничал, сказав, что пожрёт её плоть - и тут же ахнул: "Ой, я проговорился!" Но Элиза, вопреки ожиданию, не ужаснулась. Она... прыснула. Людоедские шуточки хозяина лишь позабавили ее.
-- Давайте всерьёз, -- негромко сказала горничная. -- Если вы вкусите моей плоти, ваша любимая вернётся?
-- Не будем об этом, -- страдающе взмолился Региш, но глаза его говорили совсем другое: да, да! Это часть обряда.
Лиз смущённо отвернулась - ибо видела, как трудно её другу в таком возбуждённом состоянии поддерживать разговор. И внезапно взгляд её упал на картину, небрежно заткнутую в пыльный угол. По первому впечатлению -- совершенно обычная, каких сейчас в любом богатом особняке пруд пруди. Сюжет был банальный, его светлости недостойный: Адам и Ева в раю, змий-искуситель подле их ног; как подобает, на картине также имелась пара кроваво-красных яблок. И ангел, чьи босые ступни по неведомой причине пугали. ("Наверно, сказать "тревожили" - а то и "будоражили" -- было бы правильней", -- подумала мисс Арден, хотя ей, как благовоспитанной молодой женщине, чувства эти были не слишком-то ведомы).
-- Его зовут Уриил, -- Региш заметил, куда она смотрит, и улыбнулся. То, что девушка наконец-то отвлеклась, было для него как бальзам на душу.
-- Ангела?
-- Ну да!.. В настоящее время, как и сам я, обретается в какой-то европейской столице. Дон Уриэль Парадизо, вполне достойный господин.
Элиза ошарашенно молчала, не зная, принимать его слова как шутку, или...
-- Вообще, -- продолжал граф, -- именно он всегда мне казался наиболее... как это назвать?.. вменяемым, уравновешенным, что ли. Прочие ангелы - как правило, безумные фанатики; он же...
-- Вижу, вы с этими господами хорошо знакомы, -- перебила его Элиза: не спрашивая, но констатируя факт.
-- Да, милая. Мы по сей день добрые друзья, невзирая, что из-за того скандала с Евой меня в раю не слишком жалуют.
"Скандала", -- она всё-таки удержалась от смеха, правда, с большим трудом. -- "Надо же! Впрочем... Теперь я готова поверить вам, ваша светлость".
Но тут её взгляд снова коснулся картины, и девушка еле слышно ахнула: Региш, действительно, не лгал. В плече у Евы была ещё не зажившая рана, даже, наверное, "разрыв" - недоставало крупного куска мяса.
-- Это сделал змий? - вопрос был риторическим.
-- Что "это"? - недовольно насупился его светлость, но Элиза видела: он понял.
-- Ну... -- она кивнула на полотно. Граф проследил её взгляд; усмехнулся; цинично поджал губы.
-- Да, девочка. Змий... Кому ж ещё.
"Я так и думала", -- удовлетворённо отметила про себя Лиз. Возможно, "вкусить Евиной плоти" на языке неведомого живописца означало совсем другое, но она предпочла не брать это в рассуждение. Как и то, что живописец ей, скорее всего, известен.
-- Я пойду к себе, -- прервал размышления девушки Региш, -- позаботьтесь минут через тридцать подать мне в кабинет чаю и пирожных с кремом.
"А Невеста?.. А её освобождение? Мы ведь не договорили".
Скрепя сердце, мисс Арден смирилась; больше уж ничего не оставалось делать.
Ночью ей, как всегда после тяжёлых тревог и волнений, снились они оба -- Том со старым фон Хельсингом. "Вернись, вернись", -- просил юноша. Немец же не проронил ни слова, молча держа её жениха за руку. "Ах, сударь", -- нежно, чуть ли не сюсюкая, пролепетала мисс Арден: немец этот был её крестным, всё детство таскал на руках и делал "гули-гули". А потом обещал крестить её же собственных, с Томом, детей - маленьких хозяев Ривз-Холла. И вот теперь - от всего этого отречься? Отправить в нети единственную свою, бережно выпестованную и вынесенную в недрах души мечту? Отказаться от ребёноч...
"Стоп", -- сказала себе мисс Арден. -- "Не теряй самоконтроля".
...И всё равно - ради чего? Только ради высвобождения некоей женщины, что жила три века назад, а...
"Это не ты, Лиз! Не ты!.. Это фон Хельсинг, он говорит в твоей голове, убеждает сдаться. Но ведь ты не сдашься, правда?"
Девушка покачала головой: -- Я не сдамся, -- зло и грубо бросила она, глотая слезы. - Региш нуждается в моей помощи, и, пока не сможет сам - я от него не отступлюсь.
Фон Хельсинг смотрел хмуро, юноша - вообще будто заживо погребённый ("Знал бы, что это на деле такое - вряд ли позволил бы унынию овладеть собой"). Но, поняв, что от Лиз толком ничего не добъешься (как уже бывало не раз), Том отпустил её - одним лишь лёгким кивком головы.
Потом был путь назад, сквозь Круги - не ада, но перевоплощений: вот она - Гиацинта ("для своих просто Инца. И -- да, ты, Региш, тоже сможешь меня так звать, но... после свадьбы! Лишь после сва...") Вот она - простая босоногая крестьянка, которую граф хватает за горло и порет по живому, не обращая внимания, что вместе с кровью в его рот попадает немалая часть плоти жертвы... Вот она - знатная дама, уже здесь, в столице империи; любит баловаться инъекциями, и, соответственно, укусы графа воспринимает тоже как что-то этого рода... Вот, наконец, она - Лиза Арден.
Сонная. Перед зеркалом. Одна свеча горит, одна погасла.
Пауза для мечтаний и грез кончилась. Здравствуй, новый день.
Плохой, серый и грязный. Тут к бабке не ходи. Большинство новых дней зачастую такие.
И всё-таки это - жизнь...
***
На дальней окраине Ист-Энда, в унылом, грязном коттедже с покосившейся крышей, в комнате, которая была и салоном, и кухней, и спальной сразу, седовласый фон Хельсинг сидел перед зеркалом, доверчиво уставясь в медную гладь меж двумя свечамми и до пор надеясь на какой-нибудь отклик от Лизы.
Пришёл Том. Его тяжёлые тупоносые башмаки застучали по лестнице; немец слышал, как он вытирает ноги на рогожке перед дверью; судя по этим шагам, юноша был явно не один.
-- Это корреспондент, -- сказал адвокат, входя в импровизированный салон и представляя своего нового друга: невысокий, рыжий, бледный и длинноносый -- в общем, типичный лондонский щелкопёр.
-- Мистер Уолтер, -- сказал Том. -- Он планирует написать о нас репортаж. Про то, как мы смело боремся со слугами сатаны...
-- Вы думаете, это поможет вернуть Элизу? -- фон Хельсинг мрачно посмотрел на него. -- Я вас разочарую, мальчик мой. Вчера довелось мне залезть в Общенациональную Валашскую и Далматскую энциклопедию начала так шестнадцатого века (почти что новое время, хе!) И вот то, что я откопал там, явно не для...
Он умолк. "На автомате" махнул -- или встряхнул? -- рукой, почти даже не снимая со стола. Столь же мрачно опустил голову, давая понять: разговор -- тем паче в присутствии третьего -- вряд ли состоится.
-- И всё-таки, что вы нашли? -- Том Рив был напорист; корреспондент тоже (со скрытым нетерпением) ждал.
Не сразу, но фон Хельсинг заговорил.
--...Вовсе не так уж трудно, право, -- произнёс он, словно в трансе, глядя перед собой, словно пытался что-то прочесть в пустом воздухе, и не обращался ни к кому конкретно. -- Вовсе не трудно сличить дату смерти некоей графини, определить, что муж её погиб на войне за несколько недель до этого предполагаемого дня, что звали его Региш, а по имени -- Иона. Потом мы, значит, лезем в фольклорные повести, баллады, сказки и всё такое прочее...
("Его прихватило", -- шепнул Том журналисту. -- "Случается иногда. Меньше всего хотелось бы оказаться невежливым, но ваше присутствие тут и вправду...") Старый немец тем временем продолжал:
-- И находим: рассказ о мёртвом женихе, -- не просто, заметьте, павшем на войне, но вернувшемся, поскольку одну ночь подруге задолжал - он намного ранее, до того, бросил вызов смерти...
Хельсинг замолчал.
-- Давно, -- изрёк он в конце концов, ибо превозмог себя, пусть на мгновение, -- очень давно заключил сделку с силой мра...
Из его горла вырвался сдавленный хрип; по нижней губе потекла кровь.
-- Выметайтесь!! -- с горьким вздохом, едва ли не укором, бросил Том журналисту.
-- Как? Я ведь...
-- Ему плохо. Сами не видите? Где-то час ещё придётся откачивать. Если вам невтерпёж...
Том, грубо и без особого сочувствия посмотрел на репортёра.
-- Можете подождать за дверью. Тогда все и обсудим.
...Они долго говорили о том, на что намекнул старый немец. О том, что граф Иона, скорее всего, бессмертен -- и был, давно уже был таковым, когда явился жене после страшного фронтового ранения. И что корни этого бессмертия тянутся в очень, очень древние времена ("Когда люди были обезьянами? "-- спросил репортёр. -- "Когда состоялось изгнание Евы и Адама из рая", -- хмыкнул Том. -- "Большего -- подчёркиваю, БОЛЬШЕГО -- нам знать не надо!") То есть, оба, конечно, понимали, что это может оказаться, мягко говоря, сплошным гипотезированием, а без обиняков -- так вообще вымыслом и отсебятиной; только "разве ж оно для хорошей статьи помеха?" -- ухмыльнулся Уолтер.
Наконец, Том вернулся в комнату. Фон Хельсинг - вот уж чудо! -- был в полном порядке. Капля крови исчезла, речь снова стала гладкой... "Уж не спектакль ли это был? Но зачем?!"
Немец улыбнулся Тому, словно знал наперёд его мысли. Неуютное ощущение словно бы закралось молодому человеку за шиворот, как противная, когтистая и весьма царапучая кошка: ныне он лишний раз имел возможность удостовериться, что у старика -- свои тайны, и не всегда он лично, Томас Джордж Виллем Рив, бывает к этим тайнам допущен.
"Главное -- выручить Лизу", -- не менее хмуро, чем всегда, решил Том про себя. -- "Немцу, наверное, важно что-то другое -- и я знаю, что именно: одолеть его старого врага. А я для него - так, подсобное средство". Но, пока им по дороге, Том всегда может рассчитывать на помощь немца; "дай Бог, чтоб ещё очень долго так было". В одиночку он не справится, это как пить дать, с учётом того, что ему ведомо о трансильванском князе. А вот газеты и другие средства информации на свою сторону привлечь -- это, действительно, мысль отличная!
Он испытующе (пардон за трюизм!) смерил взглядом своего спутника, и выдавил из себя:
-- Чаю, герр Хельсинг?
На очаге как раз забулькал котелок. Отвар из малины, мелиссы, мяты и прочих успокаивающих трав (Том в очередной подумал, а нет ли там бузины либо вовсе хмеля); самое то после долгого, трудного дня. После пребывания в скорбях неизбывных, в безднах горя и в глубочайших расселинах души, где царило сплошное уныние, тёплый напиток неминуемо возвращал к жизни. Заставлял почувствовать себя, как говорится, "здесь и сейчас". Интриги Региша отступали на задний план перед простым домашним уютом.
***
Журналист Уолтер навис над столом, который был весь устлан кипой грязно-жёлтых листов.
"Известно", -- писал он, -- "что этот "Иона" - не кто другой, как сам Вельзевул! Он может скрывать сей факт, сколько ему угодно, однако ж нынешняя реальность именно такова: владыка ада ходит рядом с нами, носит импозантное чёрное платье, щеголяет новенькой тростью и белыми перчатками, в общем -- изо всех сил старается сойти за джентльмена. Оно бы и неплохо, ежели трезво рассудить: то, что дьявол хочет выглядеть хотя бы ненамного более культурным и утончённым (заметьте, дорогой читатель: мы не говорим "стать", мы говорим -- "выглядеть"!), есть знак, что в его чёрном сердце всё же наличествует тяга к идеалам Добра.
Но... скажем начистоту, не ходя вокруг да около: тот, кто во время оно презрел вечный закон тленности и бренности сущего, ибо имеет постоянный, простите за выражение, билет в обе стороны - и "к нам", и "к ним" - может ли быть назван воспитанным или хоть сколько-то утончённым? Вот в чём вопрос, дорогие читатели, повторим мы вслед за принцем Гамлетом.
Преступление против рода человеческого, совершённое некогда в эдемском саду, ещё можно простить: Враг в ту пору - давайте уж честно - был ещё молод и наивен. Мы вполне готовы представить его проказливым мальчишкой, и согласиться: двигал им азарт, ничего более!.. Но вот то, что проклятая тварь и поныне плевать хотела на естественное право всего живого -- увядание (выражаясь чуть более просто - право на смерть)... а также то, что Региш приобщает других к своей псевдожизни, находя удовольствие в скрытых экспериментах и издевательствах над людьми, несомненно даёт любому британцу право называть его недостойным войти в элиту нашей великой империи...
Поверьте на слово, читатель: нам всё равно, что м-р Региш - дьявол. Пусть бы даже м-р Региш был сладострастным фавном или приапом, сие не так бесило бы нас! То, что он не джентльмен - куда хуже".
-- Алло, Том? Статья закончена. Да, она будет иметь успех, не сомневайтесь! Публика любит, когда столичную знать поливают грязью. Ага, ага. Сделаем упор именно на это. Не джентльмен!.. Олл райт, до связи.
Он положил трубку и откинулся на стул, вытянув длинные ноги с чувством абсолютного удовлетворения. "Если это не поможет нашему Томми вернуть подругу - то я буду не я!"
***
"Дейли газетт" пришла к полудню.
-- Жалкие людишки, -- пробурчал Региш, бросая её Элизе через стол. - Решили, значит, попортить реноме. И кому?
-- Вы, я вижу, задеты, ваша светлость?..
-- Да ничуть, милая. Это всё - лишь булавочные уколы; я давно проклят и не боюсь ничего. Кроме... кроме...
-- Договаривайте.
-- Кроме того, что вам, мисс Арден, будет плохо. Эти грубые пейзане находят удовольствие в том, чтобы травить именно тех, кто всерьёз не может ответить.
-- С чего вы взяли, будто я...
-- Да потому что не первый день вас знаю! Вы останетесь со мной - и будете изо дня в день молча терпеть, когда полетят булыжники, разобьются стёкла, парадное будут мазать собачьими экскрементами. Ради меня вы и не такое согласны выдержать. Но в сердце вашем будет копиться тайное недовольство; потом оно перерастёт в гнев, потом - в раздражение и разочарование... ну, а потом вы начнёте говорить мне в лицо всякие гадости. Мы поссоримся, вы проклянёте меня и пойдёте за помощью к Хельсингу. Что, я неправ?..
Девушка сокрушённо молчала.
-- Я отпускаю вас, мисс Арден, -- граф обнял её. Спрятал лицо в пышных кудрях Элизы. - Я вас в плен взял, стало быть, сам же из этого плена и... Ну, вы поняли.
-- Значит, Невесту мы не освободим?
-- Лучше пусть она вообще не выйдет на волю, -- с досадой пробурчал Региш, -- чем выйдет, используя ваши злость и гнев. Тёмные чувства - тем более, со стороны такого прекрасного созданья, как вы - это вообще не средство спасти положение.
Девушка заплакала.
-- Я не... Я не была к такому готова!
-- Я тоже, милая, -- вздохнул Иона. - Ваш Том и его, кхе-кхе, странный друг знают, куда бить.
"Это первый раз", -- подумала Элиза, -- "как я от него такое слышу..." Раньше бы граф ни за что не признал своё поражение. Видно, любовь крепко - и резко -- его изменила.
Она склонила колени перед своим пленителем и (как ни поразительно) единственным, кого любила.
-- Прощайте, ваша милость.
-- Какие уж т е п е р ь между нами церемонии, родная! Можете звать просто - Баль-Зебубом, -- и он мягко, почти без страсти, поцеловал её в лоб.
...В ту ночь ему снилось, как он пробует на вкус кровь Элизы. И как она, медленно, но верно, перевоплощается - из живой и цветущей становится трупом, а из трупа... Впрочем, думается, вам лучше поберечь нервы, читатель.
Что до девушки, ей снился Франц фон Хельсинг - молодой, исполненный сил и задора, мчавшийся по горам Валахии и Далмации на лихом скакуне. Он размахивал кривой саблей и с азартом, во весь опор, преследовал своего извечного Врага. Тот улепётывал, кляня и себя, и немца, и вообще всю эту Трансильванию, которую так некстати выбрал в качестве теперешнего своего пристанища. А по пятам за Врагом бежала Невеста. У Невесты не было лица, и при этом - несколько десятков лиц сразу, сменявших друг друга, как в волшебном фонаре или детской трубке с разноцветным песком ; она ругалась, плевалась и кричала: "Некультурный! Невоспитанный!.. Не изящный! Скажи мне, почему я выбрала тебя? Почему не могу бросить?" Дьявол же хохотал в ответ. Фон Хельсинг тоже смеялся - так, что чуть с седла не упал.
Мисс Арден знала: это просто сон. Ничего этого не было... и не могло быть. Когда "Иона" впервые увидел Франца, тот был уже стариком. Гиацинта в то время была окончательно и бесповоротно мертва. Всё, что ей привиделось, было лишь следствием расстроенных нервов.
"Но, прах меня побери, как же это видение сейчас некстати!"
Она проснулась. Тесные серые стены; тусклый рассвет в каптёрке на чердаке, где сейчас ютился Том. Клопы - такие большие, что твой крыжовник; снуют по полу и простыне... Самого Тома здесь не было. Ушёл, наверно, к Хельсингу выпивать.
Элиза встала. Накинула поверх сорочки халат. Спустилась вниз, в кухню. Налила себе кофе (мутный, грязный, с гущей - но всё ж таки... Не в её теперешнем положении брезговать).
"У меня нет выбора, Том, excuse-mois. С ним я не могу остаться - но и с тобой тоже. Потому что, как ни крути, имею чувство собственного достоинства. К тому ж, немаленькое".
Одевшись по-дорожному и сложив свои нехитрые пожитки в саквояж, она вышла из дома. Ещё не было светло. Девушка ёжилась от сырости; надо было идти, но она почему-то застыла на месте.
...и не услышала, как подъехала коляска.
-- Куда, мисс? - кучер приподнял котелок; на макушке его, как и следовало ожидать, торчали два кривых костяных нароста.
-- На край света.
-- В Валахию? Или... простите уж старика за дерзость... обратно, к нашему господину?!
-- Не-ет. Ни туда, ни туда! А вот так бы, чтоб подальше от них обоих. Как от вашего, так и от моего.
-- Понял, -- гоблин неуклюже спустился с козел, помог девушке войти в экипаж, и, когда всё было уже готово, подхлестнул лошадей; те помчались вихрем...
***
"Ушла. Пропала".
Старый Франц брёл по заснеженной улице. Уж месяц, как Том беспробудно пьёт; уж полтора, как они ничего не слышали про Элизу.
-- Где-то я ошибся... но где? Ведь как хорошо было задумано с этой газетной публикацией!
А в старом поместье, окутанном туманной мглой, сидел за столом ничуть не менее страшный и мерзкий старик (во всяком случае, сейчас он выглядел пусть не на три сотни лет, что прошли с момента его изгнания из Карпат, но всё же больше не казался изящным аристократом средних лет). Старик тупо глядел в бокал с тёмно-красной жидкостью, не двигался, сколько его ни тормошила миссис Джонстон, и вообще, кажется, добровольно не собирался из своего ступора выходить.
-- Там, на Небесах, -- сказал он однажды, -- будут рады этой злосчастной статье. Очень, очень рады.
-- Возможно, сударь, возможно, -- кивнула экономка, не вникая, что же он имел в виду.