Аннотация: Немыслимая невозможная надежда на миг поселилась в сердце - бывают же чудеса, самодельные, собранные руками! Когда колонна автомобилей повернула на Флору, нам казалось: остановить хищные вещи не легче, чем бронепоезд на полном ходу.
Свет накатывал мощным потоком - огромные панорамные окна совсем не сдерживали его. Майское буйство торжествовало, сверкая праздничной синевой неба, белыми стрелами новеньких башен-высоток, сочной зеленью лесопарка, перламутровой лентой Ташлицы. За окном должно быть пахло цветами, мокрой черемухой. А с больничным химическим духом не справлялись никакие кондиционеры.
Я сидел на уютной тахте, скрестив ноги, делал вид, будто по уши занят новостями, мелькающими в планшете. Остальные столпились по другую сторону коридора - говорили, молчали, кусали губы, вскидывались на любой шорох, долетавший из-за блестящей двери с надписью "реанимация". На меня не смотрел никто. Чистоплюи. Я знал, о чем они думают. Даже Мишель не решился бросить вслух обвинение, но приговор читался на лицах однокашников и бывших друзей. Не скажу, кто из них без греха, камней мне хватило.
Ученики Г.А. не собирались вместе больше двадцати лет - после истории с Флорой лицеистов разнесло по стране. Кого-то забрали родители, кто-то сам увильнул, только мы с девочками доучились последний год, а потом поступили в пед. Созванивались, общались, с Мишелем ездили на Байконур, с Кириллом опускались на дно морское отстреливать осьминогов, но как-то порознь - стеснялись что ли. Г.А. мог бы созвать всех, но не торопился - оставив лицейскую программу, он зарылся в воспитание малышей, нянчился с детским садом, после переключился на особых детишек и остался работать в "Вишенке". Он всегда радовался звонкам и визитам учеников, но держался холодновато, стал замкнут. Со временем все ребята (кроме Иришки, конечно же) перестали докучать Г.А. своей жизнью.
Настоящий Учитель, он вырастил хороших детей.
Про Микаэля и так все знают. "Муж благородный, увенчанный славой". Звездолетчик, герой, побывал в Третьей Лунной, чудом спасся с Венеры, девять раз поднимался в космос и ещё полетает. Здоровье у Мишки, как у слона, силы воли полно и характер счастливый. Удачно женился на маленькой конопатенькой лаборанточке, не надышится на неё. Прошлой осенью сына родили.
Энтузиаст Кирилл стал разводить рыб в Приморье, о его тресковых плантациях была статья в "Известиях". В свободное время писал картины из жизни обитателей моря, делал выставки по району. Семьянин и дом у него уютный.
Чистюля Зоя (кто б мог подумать) уехала в Африку, делать новых людей из детишек, служивших в бандах Судана. Присылала страшные фотографии - милые черненькие мальчишки с глазами убийц, беременные двенадцатилетние девочки, увешанные оружием. Один из Зойкиных подопечных в прошлом году поступил на физфак в Ташлинске.
С Аскольдом несколько лет было плохо - он сумел, наконец, понять, что его диктаторские замашки и жизнь коммуниста несовместимы, но не смог принять это. Подался к "дикобразам", много пил, схлопотал условное, мы с Мигелем по очереди его вразумляли. Когда под "кайфом" на мотоцикле влетел в дерево, пролежал полгода, врачи думали, что не встанет. Но силы духа Аскольду нашему не занимать - поднялся. С благословения Г.А. окончил институт, занялся биомеханическими протезами, говорят, творит чудеса. Мы с ним последние годы не общались - из-за Иришки.
"Легкое сердце живет долго". Глупышка так никем и не стала. С четвертого курса вылетела замуж, родила двух дочек подряд, ушла от мужа, отправила детей в интернат - тогда только-только вводили семидневное обучение. Пробовала себя на сцене, собирала киберов, волонтерила, спасала орангутангов и какие-то редкие пальмы. Аскольдиус был влюблен в Ирэн с шестого класса, но нашему эскулапу никак не удавалось вклиниться между двумя проектами. Иришка нарисовалась в Ташлинске на юбилей матери, Аскольд пригласил её в гости, объяснился, был груб - я сам видел синяки. Г.А. тогда очень жестко поговорил с ним. А спасенная Иришка незаметно приклеилась к дому учителя. Шептали всякое, но я не верил. И до сих пор не верю - не тот человек Г.А., чтобы жить со своей ученицей.
А я... для своих сорока двух достиг многого, очень многого. Куратор системы интернатов Ташлинского района, директор комплекса "Леонардо" для особо одаренных детей, уважаемый педагог, известная личность в области, из Москвы регулярно звонят. Благодарности, награды, почести, письма от учеников. С личной жизнью не задалось, но сын есть, в Аньюдинском интернате, сорванец и отличник, учителя хвалят. Публикуюсь, готовлю докторскую: "преимущества раннего и позднего старта в общественном образовании". Устал от кое-какеров - нельзя детей раньше трех лет отправлять в систему, как котят раньше месяца нельзя забирать у кошек. И доказывать свою правоту устал. "Из кучи чавги не слепишь одного туйвана".
Двери медленно разъехались, запахло озоном и хлоркой. Вышли врачи. Ребята бросились к ним, загомонили шепотом. Я ещё раз удивился, что ни Нуси ни дочь Г.А. не дежурили у палаты. А с другой стороны, мне всегда казалось, что ученики и есть его настоящая родня. Какие же они до сих пор дети!
Подождав, пока врачи освободятся от назойливого внимания, я осторожно двинулся следом. За поворотом придержал за локоток высоченного брюнета с роскошной шевелюрой, в голубом халате и старомодных очках на длинном носу. Он опередил мой вопрос:
- Не могу дать прогноз. Инфаркт, ишемия, почки начинают отказывать. Организм борется, но сами понимаете - возраст, нагрузки, организм изношен. Если до вечера стабилизируется, попытаемся прооперировать ещё раз.
- Почему не сейчас?
Врач вздохнул, мизинцем поправил дужку очков:
- Говорю же вам русским языком - почки отказывают.
Я понизил голос:
- Может быть нужно что-то особенное? Лекарства, специалисты, техника? Я позвоню в Оренбург, в Москву.
- Для Носова город самое лучшее соберет по кусочкам, сами же понимаете! Только за сегодня два спринтера "готов, мол, пожертвовать органом для пересадки". Довели человека, мерзавцы, поздно заторопились!
- История с Флорой стоила ему здоровья, - понимающе кивнул я.
- Если б только она, - вздохнул врач. - Я, знаете, сам из бывших фловеров, чудил в молодости. Носов многим "кустам" тогда мозги на место поставил, показал, зачем жить и куда расти. Помните, он говорил: пересадить свою доброту в душу ребенка - это операция столь же редкая, как сто лет назад пересадка сердца.
Я кивнул, медленно узнавая. Двадцать три года назад у врача была пышная борода, волосатая грудь и повадки гориллы. Он тоже узнал меня. Мне показалось, что врач сейчас ударит прямо в лицо, могучим хирургическим кулаком. Но он плюнул мне под ноги и ушел.
Дался им этот штурм! И никто, ни одна сволочь не понимает, что у меня тогда не оставалось другого выхода.
Я спустился вниз в больничное кафе, заказал синтетическую котлету с натуральным горошком, стакан сока, чашечку кофе и устроился у окошка, чтобы спокойно перекусить. За столиками болтали и сплетничали молодые интерны, заботливый внук помогал дряхлой прабабушке справиться с электронным меню, перешептывалась влюбленная парочка. Мельком заглянула экскурсия - два десятка голенастых подростков, с ними Учитель. Я улыбнулся, ощутив гордость - двадцатилетние в этом кафе уже выросли в интернатах, под присмотром заботливых опытных педагогов, никакие неумные, неопытные, а то и жестокие родители не влезали грязными лапами в тонкий процесс воспитания человека. Штурм библиотеки не был, не мог быть ошибкой, и повторись тот день, я поступил бы так же.
...Шел к концу удивительно жаркий август, раскаленное небо совсем не давало тени. Мы с Михайлой сидели в старом-добром "Кабачке", потягивали ледяное вино и лениво беседовали. Он уже рассказал о кошмарных венерианских бурях, свирепых болотах и Урановой Голконде, добраться до которой не представлялось возможным. Я в ответ поделился "пальцевой грамотой" от Г.А. - метод разработанный для слепоглухонемых детей, как оказалось, прекрасно помогал развивать и здоровых малышей. Глумливый Михель заметил, что вскорости и грудные младенцы начнут цитировать Шекспира. "Как часто нас спасала слепота, где дальновидность только подводила", парировал я. "Всё, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, - непрочно, неверно и ненадежно", ответил Миха. "Правду говорить легко и приятно" - я выдвинул тяжелую артиллерию.
Константин Августович, начальник гормилиции, прервал увлекательный спор самым бесцеремонным образом. Из сумбурных объяснений обычно сдержанного майора я понял одно - надо тотчас садиться в машину и спешить к центральной библиотеке. Мишель решил ехать с нами.
Пока водитель - молодой лейтенант, сверкающий новенькими погонами, - включив сирену, гнал по душным улицам Ташлинска, Константин Августович, отдышался и разъяснил ситуацию. У меня волосы встали дыбом, Мика коротко выругался. С сентября вступал в силу указ о всеобщем полном образовании. В семидневные ясли детей принимали с трех месяцев, в сад с двух лет, в школу-интернат - с шести. С первого класса обучение в интернатах делалось обязательным. Ничего удивительного, проект готовился долго. В Ташлинске последние годы работала одна дневная гимназия, остальные перепрофилировали. Несколько семей "неедяк" занимались домашним обучением и детей в школы вовсе не отдавали. Указ встал им поперек горла. Мало того - в городе окопались сектанты, приверженцы христианской ортодоксальной церкви. Я думал, их давно расточили - ан нет, прятались по подвалам. Так вот, два десятка семей с детьми, от грудничков до подростков, заперлись в библиотеке и под угрозой коллективного самоубийства отказались отправлять детей в интернаты. У библиотеки уже собрались все первые лица города - мэр, председатель горкома, начальник горздрава, майор безопасности, и вы, товарищ Мытарин, нам просто необходимы. Надо найти общий язык с преступниками и попытаться спасти детей.
Взвизгнув колесами, автомобиль вырулил на площадь. Я выскочил из машины, Мишель и майор за мной. Народу было почти как на демонстрации, только вместо ощущения праздника горло перехватывало от жути. В любой момент могло случиться непоправимое. Двухэтажное, бело-розовое здание библиотеки казалось совсем мирным - если не считать грубо намалеванных транспарантов, свисающих из окон. "Венец стариков - сыновья сыновей, и слава детей - родители их", "Ребенок должен расти в семье", "Мой дом моя крепость" и ещё какая-то ересь. Прикрываясь благородными словами, мерзавцы грозили смертью собственным детям. Жаль, что тюрьмы нынче отменены - только больницы и санатории, комплексное лечение закоренелых преступников. Здесь бы не помешала кутузка, с тараканами, вшами, холодным полом, угрюмыми стражниками в ржавых доспехах... нет, стражники были раньше. Г.А. бы, наверное, как всегда призвал к милосердию - а разве можно _это_ щадить?
Окно второго этажа распахнулось, длинноволосый, выразительный мужчина с мегафоном в руке выглянул наружу.
- Я не прошу у вас многого! Просто задумайтесь - кому мешает, что ребенок растет в семье? Кому мешает, что мать и отец воспитали сына по своему образу и подобию, вложили душу в дитя? Зачем стричь всех под одну гребенку, одинаково одеваться, делать одни и те же прививки, заставлять читать одни и те же книги?
...Узколобый фанатик! Он никогда не слышал об индивидуальных программах для каждого первоклассника, о школьном портфолио, системе профессиональных тестов и оценках экспертов. Такие невежды как он когда-то сожгли Бруно и отравили Корчака газом.
Я почувствовал, что переполняюсь гневом - точно так же как двадцать лет назад закипел яростью, увидав окружившие лицей "сцепки". Умница Мишель положил мне на плечо руку:
- Не горячись, Гор! Кулаками тут не поможешь.
Прекрасно поставленный, сильный голос заполнил пространство площади.
- Истинно говорю вам, кто совратит одного из малых сих - никогда не войдет в царствие небесное! Бог послал нам свободу выбора для нас и наших близких. Мы живем в свободной стране и можем распорядиться своей свободой, выбрать ту жизнь, которая нас устраивает. Руки прочь от наших детей!
Нестройный хор подхватил "Руки прочь от наших детей". Не хватало только Джихангира.
- Прости им, ибо не ведают что творят! Игорь, эти люди напуганы, их злость происходит от страха и косности. Тебе ли их не понимать?
Я обернулся. Г.А. Почти не изменился, так же легко улыбается, поблескивает глазами, разминает в задумчивости короткие пальцы. Но похудел сильно, морщины исчертили лицо, набрякли веки. Почти старик. Сердце кольнуло жалостью, я постарался улыбнуться в ответ, но не смог.
- У них дети. Много детей. А если кто-то из безумцев подожжет шнур - или что там за адская машина запрятана?
Мягкое сомнение, едва заметное движение подбородка.
- Не будь ребенком, откуда у них бомба? "Неедяки" никогда не применяют насилие к людям, сектанты тоже мирный народец. Они всего лишь привлекают к себе внимание, пробуют быть услышанными. Как Христос хотел проповедовать с креста - и ошибся.
- Этот вон соловьем разливается, проповедничек!
- У него нет другого оружия. Игорь... Г.А. замялся, неловко переступил с ноги на ногу. - Ты сейчас большой человек, Игорь, начальником стал, а я - простой педагог в интернате для безнадежно больных. Помоги мне пройти в здание. Там... там тоже мои ученики. Я сумею убедить их отпустить детей и самим выйти наружу.
- Да, конечно!
Я согласился прежде, чем подумал. Сработала память детства - Г.А. всегда мог решать проблемы. И сейчас, чем черт не шутит, сумеет убедить ополоумевших "неедяк". А обидеть его не обидят - я вспомнил трясущегося "хомбре" и разгром лаборатории.
Константин Августович (легок на помине) уже спешил ко мне с легкостью, удивительной для столь грузного человека.
- Позвольте, Игорь Кондратьевич, на два слова.
Мы отошли с площади в какой-то тихонький переулок. Майор поспешил рассказать - только что позвонили из Оренбурга. На армейском вертолете отправили шашки с усыпляющим газом, из последних разработок нетравматического оружия. Будут в Ташлинске через час, сбросят шашки на здание, останется только собрать спящих и разделить на преступников и детей. А пока нужно каким-то образом избежать эксцессов.
Я сделал значительное лицо:
- Отправьте парламентера, заговаривать болтунам зубы. Да хоть товарища Носова - его все в городе уважают, даже "неедяки".
Потный майор потряс мне руку и затрусил назад. Через минуту мегафон рявкнул:
- Пропустите парламентера Георгия Носова! Он несет вам медикаменты, еду и воду.
Я запомнил - тесная площадь, залитая до краев солнцем, проход между двумя рядами солдат и Г.А., ссутулившийся под тяжестью рюкзака с продовольствием. Со второго этажа сбросили веревочную лестницу, Учитель полез по ней, осторожно перехватывая ступеньки. ...Могли бы и дверь открыть, или там у них баррикада?
Гомон стих, проповедник заткнулся. "Неедяки" "неедяками", но Г.А. действительно знал весь город, за него беспокоились. Я мерил шагами скользкую плитку - двадцать восемь шагов вдоль фасада библиотеки, разворот и снова - раз, раз! Микелито отошел в тень, от жары или от переживаний хваленое здоровье космолетчика дало сбой. Я видел, что из носа у него пошла кровь, но не в силах оказался подойти хоть на минуту, отвлечься от напряженного ожидания. Минуты сыпались желтым песком в часах.
Наконец, изнутри в здании что-то заскрежетало. Затем приотворилась дверь, и появился Г.А. с хнычущим малышом на руках. За его брючины цеплялось трое малышей, сзади вышагивали ещё три до ужаса серьёзных дошколенка постарше. Безошибочно выцепив меня из толпы, Учитель вручил младенчика:
- Принимай ценный груз. И вы, птицы мои, облепите этого прекрасного дядю - он мой ученик, знает столько же сказок. Про Емелю хоть помнишь?
Я-то помнил, а малыши дружно сделали личики. Как большинство "дикорастущих" детей они предпочитали стереовизор сказкам. Ничего, это мы исправим.
- Проследи за маленькими, пожалуйста. Там ещё двадцать школьников, четверо старших наотрез отказались жить в интернате. Им осталось год-два доучиться. Как думаешь, пойдет ли РОНО навстречу?
"Пусть попробует отказать", - подумал я, но произнес другое. - Дура лекс сед лекс, Георгий Анатольевич, наша задача сохранить им жизни, а не идти навстречу. Я считаю, что "неедяки" совершают серьёзное преступление, доверять им детей значит становиться сообщниками. А детали обсудим, когда все закончится.
- Закон никогда не наказывает ПРЕСТУПНИКА. Наказанию подвергается всего лишь тварь дрожащая - жалкая, перепуганная, раскаивающаяся, - возразил Г.А. - Они не преступники, а родители, они всего лишь хотят оставаться отцами и матерями.
- Ребенку не нужен хороший отец, - снисходительно парировал я. - Ребенку нужен хороший Учитель.
- Все существа метафизически состоят из мощи, мудрости и любви, поскольку они имеют бытие, и из немощи, неведения и ненависти, поскольку причастны небытию. Откуда? - лицо Г.А. просветлело, он продолжил, не дожидаясь ответа. - Мы строим светлое будущее, возводим Город Солнца - неужели пара-тройка семей может обрушить строение? Пойдем со мной, Игорь, ты сам все поймешь.
Младенец заворочался у меня на руках. Я увидел, что это прехорошенькая девочка с большими, внимательными ореховыми глазами.
- Вы ступайте, Георгий Анатольевич, а я её здесь подержу.
Учитель молча вернулся в здание. Я попятился к автомобилям "Скорой помощи", избегая недоуменного взгляда Мишеля, сунул ребенка на руки первой встреченной медсестре. Откуда-то сверху уже доносился гул вертолетных лопастей.
В тот час никто и подумать не мог, что усыпляющий газ опасен. Я понял, что натворил, когда стали выносить тела и "Скорые" с визгом помчались в городскую больницу. Четыре трупа - две женщины, школьник и проповедник - старинный пистолет у них все-таки был, и две пули в стволе нашлись. У выживших - нарушения речи, памяти. Г.А., казалось, отделался легче прочих - только слегка пошатывался при ходьбе. Но через полгода у него случился первый инфаркт, ещё через год второй. Третий имеет все шансы добить Учителя. И за все это время мы не сказали друг другу ни единого слова.
Отставив недоеденную котлету, я резко встал - что-то холодное словно кольнуло мозг. В коридоре меня обогнала торопливая бригада. На этаже кипела свирепая суета. Ученики столпились у выхода, поминутно мешая врачам и сестрам. Иришка плакала взахлеб, как на похоронах. Странно, неуместно смотрелись детские слезы на стареющем личике. Зоя кусала пальцы, Аскольд сжимал кулаки, Кирилл тоже плакал. Мишель молчал. Ещё один человечек - маленький, толстый, неопрятный, с заискивающими ладошками и пронзительным взглядом - ходил из угла в угол бормоча то ли жалобы то ли молитвы, зажав под мышкой антикварный, распухший портфель. При виде его я шарахнулся.
Немыслимая невозможная надежда на миг поселилась в сердце - бывают же чудеса, самодельные, собранные руками! Когда колонна автомобилей повернула на Флору, нам казалось: остановить хищные вещи не легче, чем бронепоезд на полном ходу. Но пришла телефонограмма прямиком из Москвы, секретарша не поленилась оседлать мотоцикл, привезла им депешу, и враги словно растворились в редеющем утреннем тумане, в запахе волглых тряпок и подгорелой каши. В тот день рядом с нами стоял смешной лысый, потирающий потные ладошки, маленький человек. Может и сейчас?
- Нет! Нет! Нееееет! - забилась в крике Иришка, Мишель обнял её, пытаясь успокоить. По его лицу протянулись две влажных дорожки. Врач - тот самый, огромный, обволошенный - бормотал утешения, хлопал их по плечам и, похоже, сам чуть не плакал.
Я оперся о стену. "Не успел" крутилось в голове, "не успел". Я однажды предал учителя, предал глядя ему в глаза. Я поступил бы так же тысячу раз подряд - ради детей. Но учитель не говорил со мною, и я молчал. И теперь это уже не исправить.
Ученики по одному прошли к лифту. Ни один из бывших друзей не поднял глаза на Игоря К. Мытарина. Пыль рудничная, грязь манежная... Вдруг я почувствовал прикосновение потной ладошки, услышал вкрадчивый голос:
- Записка, мой славный. Последняя от него.
Листочек обыкновенной бумаги в клеточку. Расплывающийся дрожащий почерк.
...В истории было много случаев, когда ученики предавали своего учителя. Но что-то я не припомню случая, чтобы учитель предал своих учеников... Откуда? Прощай.