- Ну и куда ж ты смотрел, ворона полоротая? - наседал тысяцкий на десятника Киршу с таким важным видом, какой бывает лишь у конного в разговоре с пешим. - Как они мимо тебя проскочили? Признавайся, спали в дозоре, бесовы дети?
- Да не спали мы, - опустив взлохмаченную после ночи в лесу голову, буркнул десятник.
Вины он за собой не чувствовал. Как-никак уже четвертый год служит в городской дружине, и служит на совесть. Да и в отроках своих уверен, почитай, как в себе. Да только конокрада изловить, или хмельную потасовку на торжище успокоить - это одно, а по чащобе черемисов выслеживать - совсем иное. И добро бы одного-двух, хоть и эта задача не из легких. Они же в лесу - как дома. Здесь родились, здесь и помрут, когда срок придет. Но мыслимое ли дело - сразу за всем черемисским родом пригляд вести? Глаза разбегаются, ноги в разные стороны тащат. Их же в становище сотен пять, если не больше. И все мельтешат, ровно мураши. Как за всеми угнаться? Детишки по ягоды собрались - за ними тоже смотреть? Старуха на погост собралась, усопших проведать - опять следом идти? Девки на озеро купаться отправились... Ну, тут уж его молодцы сами бы с большой охотой за ними увязались, только Кирша не позволил. Да еще и подзатыльников надавал, когда ворчать начали.
После, понятно, самому же пришлось пуще отроков стараться, дабы не подумали, будто он только с другими так строг. Да что проку с тех стараний? И себя извел, и недорослям своим три ночи спать толком не давал, а все псу под хвост. Обезлюдело поутру становище черемисов, точно мор прошел. Видать, прознали нехристи, что игумен задумал, заметили соглядатаев и провели Киршу, словно дитя малое.
- Тогда как же ты их проглядел? - не унимался тысяцкий. - Где я теперь их искать буду? Что игумену скажу?
- Не ведаю, Авдей Парфенович, - пряча в себя обиду, выдавил дружинник.
- Ишь, ведун какой выискался! - скривил губы тысяцкий, но, по всему видать, уже малость подостыл. - Не ведает он. Сгинь с глаз моих, рохля, пока в поруб тебя не отправил!
Кирша уныло побрел к опушке леса, где уже собралась вся дружина, включая отроков и спешно собранных ополченцев. Только, видать, напрасно мастеровых и землепашцев от работы оторвали. Черемисы безбожные как в воду канули. И старики, и малолетки - все до единого. Отроки Кирши уже все становище оббегали - никаких пожитков не осталось, ни горшков, ни ложек, ни прялок, ни свистулек детских. Собаки всю ночь перебрехивались, а поутру и тех след простыл. Разве что истуканы поганые на местах стоять остались, да много ли с них спросишь?
А впрочем...
Кирша остановился, задумался, подтянул пояс и побежал обратно к тысяцкому.
Авдей досадливо поморщился и почесал окладистую бороду. Хотя зудело совсем в другом месте, но под доспехом, еще от пращура доставшимся, туда не дотянешься. И зачем, спрашивается, он на себя этакую тяжесть нацепил? Разве что для красоты и пущей важности. Оно, конечно, неизвестно, как все может обернуться, если черемисы добром креститься не захотят. Легко игумену говорить "хоть волоком приволоки", а коли и правда их принуждать придется?
Нет, никакого кровопролития он конечно не ждал. Если дружинники и прихватили с собой копья, то лишь для того, чтобы черемисов по дороге к городу подгонять. Святые старцы еще в заповедные времена пригрозили анафемой любому, кто на собратьев своих оружие поднимет. Да черемисы и сами не дерзнут. Они хоть и нехристи, а тоже, небось, от стариков наслышаны, что приключилось, когда началась усобица между последним князем и тогдашним игуменом. Истончилась от грехов людских Заступь Божия, того и гляди, исчезла бы совсем, кабы князь Всеволод Ингваревич скоропостижно не преставился. Тут его приспешники одумались, покаялись перед игуменом и крестным целованьем поклялись впредь смуту не чинить и христианский люд меж собой не стравливать. А потом еще долго пришлось Заступь восстанавливать - молитвой, постом и праведной жизнью. И не одни только Святым старцам, но всему народу православному.
Игумен-то для того и задумал черемисов крестить, чтобы полное единение в народе установилось, чтобы Заступь Божия, хранящая город и окрестности от разорения магогами, никогда больше не ослабевала. И как теперь ему сказать, что с этим благим делом оплошка вышла?
Вот куда, скажи на милость, эти клятые черемисы направились? Кабы на восход, так разъезды дружинные их давно бы перехватили. На полдень - Светлоозеро дорогу преграждает. А на закат и на полночь - лес непролазный на много верст вперед, до самой Заступи. Некуда им идти, разве что схорониться. Кто знает, может, у них на такой случай норы в лесу выкопаны?
Нет, игумен не тот человек, чтобы от своего отступиться. Рано или поздно, всех черемисов поодиночке переловят. Но это ж сколько мороки предстоит!
- Ох, грехи наши тяжкие, - пробормотал себе в бороду тысяцкий. - Черт бы побрал этих черемисов...
"И игумена вместе с ними", - хотел было добавить он, но вовремя прикусил язык. Мало ли услышит кто. Да хоть бы тот же десятник Кирша, что несется куда-то сломя голову. Раньше надо было поспешать, дубина ты стоеросовая!
- Авдей Парфенович! - на бегу возопил десятник. - Уразумел я, куда черемисы направились! У них в лесу тайное капище есть.
- Тайное, говоришь? - недоверчиво хмыкнул тысяцкий. - Откуда ж тогда ты о нем проведал, коли оно тайное?
- Бабка рассказывала, - невольно заулыбавшись, объяснил Кирша. - Она сама из черемисов, хоть и крещеная. Только я об этом давно слышал, еще мальцом. Оттого сразу и не припомнил.
- Крещеная, стало быть... - задумчиво протянул тысяцкий. - Что-то я таких случаев не припомню.
- Так она, может, одна такая и была, - с непонятным довольством ответил десятник.
Тысяцкий косо взглянул на него и подумал, что следовало бы получше знать своих людей. Одному Господу ведомо, какие тайны могут еще открыться. Ведь и не скажешь по наружности, что этот Кирша черемисской крови. Волосы русые, глаза голубые, нос прямой. И в Божью церковь каждое воскресенье исправно ходит. А вот поди ж ты! Получается, что ему за своими сродственниками следить повели. Чего уж тут удивляться, что не уследил? Но коли так, то он и теперь слукавить может, нарочно в самую чащу заведет, где лешак - и тот заплутает. А черемисы там временем... Хотя, что черемисы - они и так запропастились куда-то. Так что терять тысяцкому, почитай, и нечего. Не с пустыми же руками к игумену возвращаться? Но впредь этого Киршу надобно от черемисов держать подальше. Своим между собой сговориться - раз плюнуть.
- Ну и где оно, твое капище? - с напускной строгостью спросил Авдей. - Далеко, небось?
- Да уж не близко, у самой Заступи.
- А дорогу-то найдешь?
- С Божьей помощью, - ответил десятник и подумал, что только на Бога вся и надежа, потому что бабкины рассказы он помнил с пятого на десятое.
- Ну так веди! - решился наконец тысяцкий и для острастки прибавил: - И смотри у меня. Ежели что не так...
Он не стал договаривать. Коли и впрямь что-то пойдет не так, ему не до Кирши будет. Самому бы от игуменского гнева уберечься. Так что лучше пока о том вовсе не думать.
- Вот и оно, капище черемисское, - с облегчением выдохнул Кирша, смахивая прилипшую ко лбу паутинку.
Он уже начал опасаться, что до сумерек так и не отыщет место, которого и сам-то в глаза не видел, но спасибо бабкиным дотошным рассказам - вывела кривая точь в точь туда, куда нужно. Правда, намаялись они в дороге изрядно. Как ни упрямился тысяцкий, но все ж таки на исходе первого часа велел спешиться и отослать лошадей обратно. Идти пришлось по таким буеракам, что и лошади копыта переломают, и самому недолго шею свернуть. Но уж зато и наслушался от него Кирша вдосталь. Тысяцкий и сейчас продолжал бы ругаться, но сил оставалось разве что на заунывные причитания.
- Да чтоб тебя самого в рай окольным путями водили, душегуб ты этакий, вот погоди ужо... - снова затянул было он, но умолк, пораженный невиданным зрелищем.
На большой поляне полукругом стояли каменные изваяния с несоразмерно крупными головами и устрашающими ликами. Перед ними, на замшелом плоском валуне, извивался в причудливой пляске и стучал колотушкой в бубен старик-черемис в длинной рубахе, обвешанной звенящими от каждого движения побрякушками. Небо над ним искрилось рыжеватыми зарницами - так светится на закате и восходе невидимая днем Заступь. Стало быть, до нее рукой подать. А мимо валуна неспешной вереницей проходили остальные черемисы - старики и дети, мужчины и женщины, взвалив на спины узлы с пожитками, подгоняя лошадей, коров, коз, свиней и прочую живность.
"И как только они изловчились скотину сюда провести?" - не к месту подумалось Кирше.
Заполошно залаяли и заметались под ногами у хозяев собаки, почуявшие чужаков. Но старик продолжал плясать, а его сродственники один за другим подходили к страшным изваяниям и пропадали в клубившемся у подножия камней палевом тумане.
- Это что за ж непотребство здесь творится? - растерянно пробормотал тысяцкий.
- То самое, о чем ты подумал, Авдей Парфенович, - с невесть откуда - не из бабкиных ли сказок? - взявшейся уверенностью ответил Кирша. - Уходят они. Лаз в Заступи пробили, и уходят.
- Какой ещё лаз? Как пробили?
- А я знаю? - взвился Кирша, хотя и догадывался, что тысяцкий спрашивал не у него, а может, и не спрашивал вовсе. - Только, думаю, то, что верою построено, верою и разрушить можно.
- Скажешь тоже! Да какая у твоих черемисов вера!
- Да какая бы ни была, а вон, гляди, что сделала!
- А ну, нишкни! - рявкнул тысяцкий, досадуя больше на самого себя, что ввязался в досужий спор. - Разговорился ту, понимаешь! Вот ужо скажу игумену про твое суемудрие, он тебя мигом вразумит! А вы почто рты пораскрывали? - оборотился он к понемногу собиравшимся на краю поляны дружинникам. - Живо разворачивайте черемисов и уводите подальше от этого бесовского места!
- А как же волхв? - опасливо обронил кто-то, по виду - ополченец.
- Делай, что велено, а с волхвом я сам потолкую, - отрезал тысяцкий. - Живо, кому говорят!
Третий раз повторять не пришлось. Дружинники опрометью бросились исполнять приказание, за ними, после недолго замешательства, потянулись и ополченцы. И только Кирше - вот ведь репей приставучий - что еще оставалось неясно.
- Погоди, Авдей Парфенович, - окликнул он тысяцкого. - А может, леший с ними, с черемисами этими, пусть себе уходят? Баба с возу - кобыле легче.
Тысяцкий едва снова не помянул черта в купе с игуменом.
- Пусть уходят, говоришь? А как же магоги?
- Так, может, крещение для черемисов хуже любых магогов, - упрямо гнул свое Кирша.
- Ах вот оно что! - опешил тысяцкий. - В тебе, видать, кровь черемисская взыграла - все о них беспокоишься? А о нас ты подумал? Ну как магоги безбожные через лаз этот к нам проберутся? Что тогда будет?
Кирша на мгновение смутился. Видно, и вправду не подумал, чем бегство черемисов может для остальных обернуться. Но назойливая шлея под хвостом не дозволяла ему просто так отступиться.
- А может, и не проберутся. Может, волхв за собой лаз закроет. Может, и магогов-то никаких давно уже нет, а мы все еще их страшимся, почем зря.
Тысяцкий окинул взором поляну. Пока дружинники отбивались от ополоумевших собак, большая половина черемисов успела скрыться в тумане. Остальные, побросав скарб и скотину, со всех ног помчались туда же. Однако же сохраняли какой ни на есть порядок, пропуская вперед стариков и детей, а десятка два молодых охотников даже выстроились в охранительную цепь, полагая, видимо, что сумеют задержать дружинников. Пустая затея, только бы, не дай Бог, до кровопролития не дошло. Худо, что черемисы уже в лаз забрались. Придется теперь их как-то выманивать, как-то с их кощуном договариваться. Забот и так невпроворот, а ту еще этот спорщик.
- Это ты верно сказал, - со вздохом продолжил тысяцкий. - Может, и нет магогов. Только наперед этого никто не знает. А проверять я и сам не стану, и тебе не позволю. Лучше помоги мне с волхвом договориться. Может, он тебе, как единокровника, скорее послушает.
Кирша опустил кудлатую голову и пробурчал:
- Да какой я ему единокровник? Я и язык-то их понимаю с пятого на десятое.
- Так что ж ты мне голову тут голову морочишь? - снова вспылил тысяцкий. - Иди, помогай остальным, вишь, какую неурядицу устроили!
Кирша оглянулся.
По правде сказать, дружинники почти справились со своим немудреным делом. Держа древки копий поперек груди, они оттеснили черемисов к дальнему краю поляны, словно скотину сгоняли. Хотя, коровы и свиньи как раз бродили вокруг без всякой помехи, лишь добавляя неразберихи. Что уж тут говорить о собаках. Те и вовсе взбесились, едва не заглушая своим лаем завывания старика-кощуна.
Но это еще полбеды. То один, то другой отрок-черемис - или девка - врывались из загона и мчались к мерцающей дымке. И даже одна молодка с грудничком. Эту ловить было особенно несподручно - не ровен час, дитя зацепишь. Однако перехватили и ее. До каменных идолов, понятное дело, добегали лишь немногие. Но дружинники и сами опасались к ним приближаться. А пока ловили одного, вырывались еще трое. Если так дальше пойдет, останутся в загоне только старики да старухи.
Тысяцкий это тоже понимал и поневоле еще больше ярился. Было бы справней потолковать с черемисским кощуном на холодную голову, но куда уж там - поздно спохватился. Заиграла кровь, разгорелось сердце. Сказал бы ему кто еще поутру, что он вот так, одним прыжком, да в кольчуге, вскочит на высокий камень, Авдей первым бы рассмеялся. А теперь словно бы разом помолодел лет на двадцать.
Оттого, должно быть, и дело попытался решить по-молодому, с наскока.
- Эй, дед, - крикнул он, подходя к заунывно голосящему старику, - прекращай свое непотребство! Да чтоб по порядку. Сначала сородичей назад верни, а потом уже лаз закрывай.
Богомерзкий кощун даже головы не повернул. Знай себе бормочет что-то осипшим голосом, уныло стучит колотушкой в бубен, да вместо былого припляса еле переминается с ноги на ногу. Совсем, видать, из сил выбился, а все не унимается, ирод!
- Да ты, никак, еще и оглох, дед? - рявкнул тысяцкий, теряя остатки терпения. - Бросай чудить, кому говорят!
Он не стал дожидаться ответа, да и догадывался, что не дождется, а потому властно протянул руку и дернул за длинный рукав стариковской холщовой рубахи. Кощун наконец-то оглянулся, словно только теперь заметил тысяцкого, и с сердитым подвываньем попытался выдернуть руку. Ветхая холстина не выдержала и треснула, старик покачнулся, отступил на шаг, и тут уже не выдержали его немощные ноги. Коротко вскрикнув, но так и не выпустив из рук бубен и колотушку, он низринулся с камня спиной вперед, да так, что угодил затылком прямо на соседний камень.
Тысяцкий помянул в сердцах Пресвятую Богородицу и с внезапно вернувшимся кряхтеньем сполз с камня. Еще до того как он нагнулся над неподвижным, тщедушным телом, приподнял голову и заглянул в остановившиеся глаза, тысяцкий уже понял, что случилось непоправимое. Некому теперь вернуть черемисов, некому закрыть лаз. И кровь старика на его ладони показалась Авдею кровью тысяч несчастных, что погибнут теперь по его недосмотру.
Тысяцкий схватился за сердце, но ощутил под пальцами только мертвый холод кольчуги. Взор его затуманился, и он медленно осел на камень рядом с бездыханным стариком.
Мало кто из собравшихся на поляне разглядел, какая беда случилась у молельного камня. Однако безумный, нутряной страх охватил всех и каждого - и черемисов, и дружинников. Только один пострел, в голове у которого по малолетству две мысли за раз не умещались, улучив мгновение, проскочил над опущенными древками, ринулся к каменным идолам и исчез в уже оседающем тумане.
Один из ополченцев-мастеровых, сам не многим старше беглеца и, по всему видать, не многим умнее, бросился за ним и, даже добежав до капища, не остановился и не свернул, а пролетел между камнями, разрывая в клочья остатки тумана. Пролетел, а не исчез, как отрок-черемис за мгновение для него. Ополченец с раскрытым ртом уставился сначала на свои руки, а после на каменные столбы и сотоварищей, застывших за ними. Должно быть, он в мыслях уже попрощался с этим светом, но почему-то не отступил.
Кирша тоже не смог бы объяснить, какая муха его укусила. Может быть, тревога за очутившихся незнамо где черемисов, может, смутное сознание вины перед ними, или перед игуменом с тысяцким, а может, и страх перед обещанным наказанием. Но внезапно он тоже бросился в слегка еще подернутый туманом проход между капищенскими камнями.
В последнее мгновение он все же сробел и зажмурился, а потому не видел, что происходит вокруг. Только ощутил, как вскипела на миг черемисская кровь в жилах, отзываясь на наложенные сородичем чары. А когда открыл глаза, понял, что очутился в незнакомом лесу, среди сотен одинаково крапчатых березовых стволов, не помня, сколько шагов он пробежал в этом новом мире, не представляя, в какой стороне искать проход обратно, и даже не зная, есть ли он вообще где-нибудь, этот бесовский проход.
Мудрено сказать, долго ли метался Кирша по лесу, наугад тыкаясь то туда, то сюда, то с зажмуренными, то с открытыми глазами, то шепча молитвы, то вслух припоминая нескладные и чудные черемисские слова. Покуда вдруг, обессилев и уже захлебываясь отчаянием, не различил вдалеке между белыми стволами белые рубахи черемисов.