Удача неудачника Руки, естественно, слегка подрагивают, но хотя бы частично зыбкие надежды на стабилизатор изображения себя оправдают. Штатив Вадим с собой не таскал, за неимением такового. Предпочитал лазить по чащам и буеракам налегке, да и какой спрос с любителя? Его фотографии не бликуют на разворотах глянцевых журналов, не продаются в фотобанках. Некоторые кадры, тщательно выбранные из более или менее удачных, без видимого успеха мелькнув в сетевых конкурсах, оседали на малопосещаемой страничке с немудрящим дизайном. Забава для неудачника. Малопритязательное хобби, захватывающий процесс с посредственными результатами. Для фотографий, непосредственно претендующих на нечто, из цветастого потока тщеславия выдающееся, нужна техника посерьёзнее. Техника во всех смыслах этого слова. Штатив, пожалуй, тоже временами не помешал бы. Хотя как сказать. В малиннике, оккупировавшем вырубку, ещё как помешал бы. И без громоздкой треноги еле продерёшься. Колючие длинные плети, увешанные ягодами всего спектра зрелости, облепленные клочковатой паутинкой и пахучими клопами, назойливо цепляются за рукава, за брезентовые штанины, и, крепко перепутавшись друг с другом, останавливают щуплого охотника, дразня налитым пунцовой сладостью дармовым угощением. Но малина — торопливо набранными горстками и отдельными, на диво крупными ягодами — потом. Сначала — съёмка. Бескровные тихие выстрелы короткими сериями. Иногда вслепую, чуть ли не против солнца. Накалённая синева, облачная накипь, маленькие силуэты. С хроматической аберрацией придётся на обработке повозиться. Всюду бабочки. Бестолковые мохнатенькие существа с глазастыми крыльями. Одна села на взмокший лоб, потыкала кожу хоботком, и упорхнула, оставив мгновенно испарившееся на солнцепёке ощущение прохладцы. Немного погодя можно и бабочек поснимать. Потягаться с самим собой — сколько красоток вида "павлиний глаз" уместится в кадре. Их хрупкие бархатистые крылышки — услада для человеческого взора, мягкие тушки — отрада для птичьих желудков. Именно за портретами прожорливых ценителей свежатины из бабочек Вадим и заявился в дикий малинник. Здесь, в окружении сумрачного буреломного ельника, обреталась семейка жуланов — неутомимые живчики родители и три бойких слётка, ещё не умеющих охотиться самостоятельно. Птички скорее опасались, чем боялись наблюдателя с выдвижным стеклянным "оком", и даже проявляли к пришельцу снисходительное любопытство, время от времени поглядывая на него сверху вниз. На ветвях стройных молодых лещин, жмущихся друг к другу, крючконосые гурманы чувствовали себя недосягаемыми. Почти беззвучные щелчки их нисколько не беспокоили, да и объектив не смущал занятых насущными делами птах. Место на карточке закончилось гораздо быстрее, чем иссяк энтузиазм фотографа. Благо, запасная накануне с пристрастием почищена. Сменить карту памяти — дело на пару секунд, мелкая досадная заминка. Вадим присел на корточки, и потонул в зеленоватой мгле сомкнувшегося над головой малинника. Опрокинул фотоаппарат, надавил ногтем на синее ребро утопленной в слоте карточки. Всё же странная конструкция. Каждый раз, проделывая нехитрую операцию смены памяти, натуралист-светописец гадал с лёгкой тревогой, не выпадут ли в самый неподходящий момент и не утеряются ли безвозвратно плотно упакованные в пластик, неосязаемые, но красочные плоды его охотничьих потуг. Впрочем, ничего подобного никогда не случалось, да и не могло случиться, по здравому размышлению. Старенький фотоаппарат зажужжал, подмигнул из-под кнопочек алым сполохом и вырубился. Аккумуляторы сдохли. Замечательно. Мысленно восхваляя собственную предусмотрительность, Вадим полез в сумку за батарейками. Приведя технику в чувство, фотограф обнаружил, что пресытившиеся обществом незваного "папарацци" жуланы переметнулись к окраине вырубки и затерялись где-то в лиственной гущине подроста. Гоняться за хищными пушистиками — дрянная идея, под ногами бесчисленные и малозаметные колдобины, вывороченные корни, обломки стволов, поспешишь — искалечишься. Значит, пришло сладкое время малины. Вадим наелся отборными ягодами едва ли не до отвращения, удивляясь тому, что аборигены и дачники пренебрегли столь богатым месторождением самых что ни на есть природных витаминов. Похоже, от нашествия обвешанных бидонами любителей целебного варенья малинник хранили труднопроходимые последствия набедокурившего по весне урагана. Гастрономические искусы обывателей, разумеется, оказались куда слабее охотничьего азарта фотографа-любителя... Чтобы беспрепятственно увековечить в цифре бабочек, Вадим выбрался на тропу, по которой он и вышел к малиннику, форсируя через каждые десять-пятнадцать шагов сучковатые нагромождения погубленных стихией деревьев. Буйствующий высоко над кронами ветер нагнал рваных облачков, и освещение изменилось. Вадим добрёл до лежащего поперёк тропы облупленного соснового ствола, изъязвлённого древоточцами и высохшего до мертвенно-серебристого матового блеска. Присел отдохнуть и собраться с мыслями. Где-то в потемневшей выси жалобно пищал невидимый сарыч. Хотя, возможно, пронзительные стенания кареглазого нытика усердно пародировала сойка, весьма склонная к подобного рода шалостям. Вадим, трезво оценивая на слух расстояние до голосистой пискли как непробиваемое для имеющейся в его распоряжении оптики, рассеянно посматривал на глянцевое дно впитавшейся в супесь лужи — след позавчерашнего ливня, промывшего тропу от палой хвои. Пару часов тому назад торопящийся к импровизированной фотосессии "папарацци", бодро перемахнув через лежащую сушину, неловко поскользнулся на грязи и чуть не вывихнул лодыжку. Наконец взгляд сфокусировался на глубоких отпечатках чьих-то лап. Свежих отпечатках. Похоже, что пока энтузиаст-фотограф вылавливал наиболее выигрышные ракурсы для семейного портрета сорокопутов, по тропинке бесшумно прогулялась здоровенная псина. Если подумать, ничего странного. Мало ли... Но нечто тревожащее Вадим ощутил. Собак чащобный фотокорреспондент не боялся, но и недолюбливал, главным образом за неимоверный шум, производимый нередко одной-единственной пёсьей глоткой из-за какого-нибудь неопределимого пустяка. Вадим нехотя встал и приблизился к обезвоженной луже. С полминуты он пялился на следы, чувствуя, как пересохло и запершило в горле. Это надо сфотографировать. И что-то пристроить рядом, для масштаба. Хотя бы собственную ладонь. Или спичечный коробок, так даже лучше. Да только некурящему человеку, не планирующему лесную ночёвку, раз плюнуть запихнуть мимо кармана спички. Ладно, в качестве мерила сойдут и выдохшиеся пальчиковые аккумуляторы. Сначала отщёлкал найденное в грязи свидетельство неведомого с высоты собственного роста. Затем опустился на колени, настроил съёмку в макро. Кадры хоть куда, сенсация, как ни посмотри. Не удержался, пристроил рядом левую ладонь, не касаясь грунта. Не белоручка и не чистоплюй, но не хотелось бы хватануть невзначай капризную технику замаранными пальцами. Бегло просмотрел кадры. Получилось, очень хорошо получилось, чётко. Да и чему поражаться, это же не крылатых вертихвосток в трясущийся объектив ловить! Выковырял из грязи аккумуляторы. Оцепенел. Надо убираться отсюда. Немедленно. Что за тварь здесь бродит? Здесь и сейчас! Что у неё на уме, кто знает. В кармане брюк завалялся складной нож. Вернее сказать, ножик. Вот когда пригодился бы надёжный штатив. В качестве нестандартного оружия вполне бы пригодился. Вадим быстро огляделся, на глаза попадался, как нарочно, только сгнивший в труху валежник. Но можно вывернуть из рыхлой почвы высохшую на корню ёлочку, стволик у такого деревца прочный. Живо обломать комель, сучки, подточить... чем не кол. От крупной собаки вполне можно отбиться, при должном везении. От зверя величиной с крупную собаку. Очень крупную. С кавказскую овчарку, наверное. Вадиму хватало самокритичности, чтобы не возомнить себя великим следопытом. Но если отпечатки задних лап загадочной твари с натяжками и сошли бы за следы некоего представителя псовых, то передние лапищи зверя виделись чем-то слишком экзотичным для собаки. На влажном грунте не осталось ни царапины от гипотетических когтей, но это как-то не утешало. Выглядело всё так, будто бы тварь опиралась на кулаки, весомые такие кулачищи... не в пример тем смехотворным кулачишкам, в какие мог скорчить вспотевшие ладошки тощий офисный выползок. За спиной раздался протяжный звук, напоминающий смешок с финальным причмокиванием. Вадим развернулся на пятках, рискуя повалиться навзничь в декорированную зловещими следами грязюку. Из еловой чащи на него катилась переливчатая мгла с пылающими яростной синевой глазами. Не успеть дотянуться до ножика и вытащить лезвие. Пальцы, елозящие по фотоаппарату, действовали независимо от парализованного рассудка. Отслоили от корпуса блок со встроенной вспышкой и активировали режим, теоретически не допускающий проявления на снимках эффекта красных глаз. Очередь усиленных компактным рефлектором, иссиня-белых ослепительных разрядов, гарантирующих сужение зрачков портретируемого, отозвалась визгом, переходящим в скрежет и клёкот. Тварь вывалилась на тропу, мотая башкой и щуря обожжённые "фейерверком" буркалы. Атака неведомого захлебнулась... на какие-то жалкие мгновения, достаточные для подзарядки светового "ружья". Секунды утекали, но зверь не спешил нападать. Либо тварь утихомирил шок, либо согбенный ужасом фотограф не значился в меню лесного чудовища. Мало что соображающий Вадим всё же не преминул заметить, что морда зверюги явно плосковата и челюсти коротковаты для специализированного хищника, привыкшего рвать в ошмётки не самую мелкую жертву, величиной эдак с человека. Впрочем, лавры барона Жоржа Леопольда де Кювье, способного даже во сне отличить безобидного рогатого вегетарианца от плотоядной скотины, не жали опустошённую вихрем переживаний голову фотографа-анималиста, и он не спешил доверяться своим дилетантским выводам. Но с жадностью новооткрывателя пожирал глазами облачённое в щетинистый сумрак животное, преградившее ему дорогу. В холке лесная невидаль была повыше любой овчарки, и, судя по строению передних конечностей, в горилльей манере попирающих землю костяшками мясистых пальцев, числилась в родне у приматов, а не псовых. Однако более ничего обезьяньего Вадим в облике неизвестного науке зверя не углядел. Тварь видом напоминала противоестественный гибрид росомахи и гиены, с примесью не то гепарда, не то борзой собаки. И ещё с полдюжины преимущественно хищных и всеядных зверей. Плотная кудлатая шерсть угольно-чёрной масти, сизая жёсткая гривка, лохматый хвост "поленцем". Длинная шея, крупная тяжёлая голова с коротким, приплюснутым рылом, широкий лоб, округлые уши, прижатые к черепу, большие изжелта-медовые глаза с ультрамариновыми зрачками. Не сказать, будто милота неописуемая, но и страшилище весьма сомнительное. Хотя одними только габаритами вполне может испугать. Увлекайся Вадим мифологией, фольклором и новомодными подделками под таковые, он безрадостно опознал бы в твари демоническую собаку, якобы кочующую из предания в предание на протяжении веков и безмолвно пророчащую скорую погибель узревшему её человеку. Но фотограф лишь робко диагностировал ночной образ жизни удивительного животного и почему-то вспомнил как-то некстати о мочегонных свойствах малины. Ничего демонического в морде глазастого существа, вызвавшей в напичканном мелко покрошенной зоологической эрудицией сознании неуместные ассоциации с ошеломлённым ленивцем, фотоохотник не видел в упор. Но видел, что зверь чувствует себя явно некомфортно, хотя, пожалуй, после обстрела из "антидемонической" вспышки умеренный дневной свет, болезненно-резкий для подлунного обитателя, стал неотличим для пламенных глазищ от благодатного полумрака. "Гиеномах" нерешительно топтался на месте, повиливая крестцом и исторгая из утробы низкочастотное бульканье и урчанье. Скрюченный фотограф попытался выпрямить спину и расправить плечи, надеясь казаться выше и мощнее того хлюпика, каким он, увы, и являлся в действительности. Зверюга не дрогнула, не ощерилась, но проявила живейший интерес к таким метаморфозам, наклоняя голову то вправо, то влево. — Ты... чупакабра, за малиной... сюда? — промямлил Вадим, осознавая, что его план по устрашению дикого животного непоколебимостью, сталью звенящей в голосе, провалился с позором. Хотя сама идея о намерении "чупакабры" полакомиться ягодами казалась здравой. В зверюге угадывалось, помимо всего прочего, и нечто медвежье, а какой медведь, помилуйте, откажется от спелой малины? Да и росомаха вряд ли протопала бы мимо... — Ты... я не трону, не бойся, — лепетал натуралист-самоучка, убеждая себя в равнодушии "гиеномаха" к свежей человечине. — Иди... ешь... Только не меня. Вороная "чупакабра" вдруг расслабленно уронила зад на тропинку и по-собачьи вывалила мятый тёмно-розовый язык из пасти набок, продемонстрировав крепкие зубы, очень даже годные для нанесения тяжких телесных повреждений. Вадим сглотнул, и его пальцы, как ни в чём ни бывало живущие своей жизнью, аккуратно сшелушили крышечку с объектива. Лёгкое нажатие — и вспышка с тихим щелчком утонула в корпусе. Всё, "световое ружьё" зачехлено и теперь, рассвирепей вдруг диковинный выходец из чащобы, придётся отбиваться от агрессора руками, ногами... никчёмными зубами и, возможно, даже, бесценным старичком-фотоаппаратом. А ножик... стоило загодя доставать. Фотоохотник на мгновение застенчиво потупил нескромный исследовательский взор. Сбросил предосмотр с видоискателя на экран. Проверил настройки: следящий автофокус... диафрагма, выдержка, максимальное разрешение... всё подходяще. Серийная съёмка — отлично. Лёгким мановением руки поймал в рамки кадра рассевшуюся на тропе "чупакабру", поднял глаза, нервно скосоротившись. Нащупал овальную кнопку спуска, придавил. Затвор споро отсчитал двенадцать кадров на выдохе. Косматая "фотомодель" заинтересованно пошевелила ворсистыми ушами, но не взбудоражилась. — Вот видишь, это совсем не страшно, — пробормотал Вадим, плавно меняя ракурс съёмки. "Чупакабра" не возражала, явно не видя никаких причин для страха. Несомненно, таинственная зверюга и раньше встречала людей. Слишком загустело в наши дни население, чтобы предполагать иное. Куда не высуни нос из чащи, всюду городишки, деревни, дачные посёлки. И дороги, дороги, дороги. Разве что... если двинуть от безлюдного малинника на северо-запад и строго выдержать направление, можно пройти, не покидая бора, километров пятнадцать. Дебри, да и только. Наверняка, и зверь попадался людям на глаза, но в обманчивой светотени, на расстоянии, казался просто крупной чёрной собакой, и всего-то. Только взгляд его и на отдалении мог удивить, испугать, заворожить. Не верилось, что зрачки необычной формы склонённого полумесяца выпускают только уловленный и отражённый свет. Да у невозмутимой "чупакабры" по смотанной клубком гирлянде в каждой глазнице, не иначе! Флуоресценция?.. Какая-то ещё чертовщина? Ну не киборг же он?! Оно... Зверюга шумно зевнула, клацнув зубищами, и умиротворённо повалилась набок. Дрыгнула мускулистыми лапами и перевернулась на спину, будто бы приглашая боязливого чудака со стеклянным глазом в руках почесать лохматый животик. В колдовских зрачках игриво поплёскивались изумрудные блики. Неосознанно улыбающийся фотограф не купился на кошачью уловку необъяснимо дружелюбного мутанта. Челюсти зверушки, в случае чего, если и не отхватили бы руку начисто, то раздробили бы кости за один шутливый кусь. Твёрдо помнив, что пока человек выше неразумной твари, он внушает "младшему брату" опасение, Вадим неуклюже приосанился и переключил свой безотказный агрегат в режим видеосъёмки. Ролик запишется паршивенького качества, но зато последовательность нечётких картинок со звуком гораздо убедительнее стопки разрозненных немых кадров. Разнежившаяся "чупакабра" с готовностью изливала из могучего организма мерный поток басовитого воркованья. Ёрзая лопатками по земле и перекатываясь с боку на бок с грацией раздобревшего на краденой сметане кота, звероподобная гривастая мгла ни на миг не отвела пылкого взгляда от лица вошедшего в раж фотографа. Столь пристальное внимание смахивало на попытку гипноза, но, в любом случае, Вадим слишком сосредоточился на съёмке, чтобы до его вдохновенного разума достучались бы какие-то ментальные провокации. Навалявшись вдоволь на бренной земле и, возможно, успешно передавив самых невезучих блох на хребте, тварина извернулась и рывком подняла серебристо-чёрную тушу в исходное четвероногое положение. Помахивая хвостом, неспешно двинулась в обход, но Вадим тотчас повернулся, вздрагивая, как стрелка компаса, и не забывая тискать кнопочки фотоаппарата. Осторожные манёвры повторялись разом за разом, сливаясь в подобие медленного танца. Конечно же, натуралист-фотохудожник знал о рекомендациях бывалых людей, считающих поединок взглядами с диким зверьём фатальной ошибкой. Но стоило Вадиму украдкой покоситься на тусклый экранчик, выверяя композицию кадра, тут же в движениях зубастой "модели" прибавлялось угрожающей развязности. Нет, не всё так просто. Если бросаешь вызов... или бестрепетно принимаешь его, значит уверен в себе, опасен — силён и полон сюрпризов. Человеческий взгляд явно действовал на "чупакабру" успокаивающе. Либо тварь находила какое-то извращённое удовольствие в созерцании блёкло-карих, напряжённо сощуренных глаз приблудного фотографа, либо видела в них некое веское предупреждение и побаивалась нарваться на болезненную уловку. То же "световое ружьё", к примеру. Откуда лесной животине знать об особенностях конкретной модели фотоаппарата и невозможности серийной съёмки при открытой вспышке? Не говоря о видео. От которого Вадим уже, поразмыслив, отказался, и теперь повидавший виды гаджет, трудолюбиво накаляясь, методично засеивал карточку порциями весомых, деликатно сжатых кадров. Не всегда идеально скомпонованных, но, немаловажно, в большинстве своём очень чётких. Следящий автофокус цепко держался за контраст огненных глазищ и кромешно-чёрной шерсти, практически не допуская промашек. Просто фары, а не глаза. И запах... мятой травы, влажной земли, сосновой хвои, смолистый запах... никакой псины или подобной вони, характерной для крупного животного. "Что ты такое?" Нечто материальное, весомое, но живое ли?! Что бы то ни было, "аккумуляторы" у твари наверняка не в пример выносливее обычных пальчиковых батареек, изрядно разогревших изнутри корпус уже впавшего в красноречивую задумчивость фотоаппарата. Вот-вот пыхнет рубиновый "отбой", и фотосессия завершится. "А я? Долго ли я продержусь?" Чего добивается от фотографа навязчивая клыкастая Удача с испепеляющим остатки самообладания взглядом? Плавятся и обугливаются нервы, тает место на карточке памяти. Но разве забудешь... если выживешь? Странные, душераздирающе контрастные чувства обуревали Вадима. Ледяные щипцы иррационального ужаса сдавили его и окунули в жаркую эйфорию охотничьего восторга. Душно, как душно! Пот струится между лопаток, кипит в подмышках, пузырится на лбу. Руки онемели, и разум закаменел. Время обмелело, застоялось, сгустилось. Вспыхнул неяркий красный огонёк, погас экран... объектив, как послышалось Вадиму, с безжизненным стоном втянулся в корпус. Сердце заколотилось с остервенением. Фотограф, пребывая в полуобмороке, на автопилоте надвинул защитную крышечку на оптику. "Чупакабра" замерла, раздула ноздри, показав их синюшно-пурпурную изнанку. Оскалилась, рокоча, и потянула левую переднюю конечность... руку, настоящую четырёхпалую ручищу к снулому фотоаппарату. Вадим мигом очнулся. — Не, не! Даже не думай! — гневно выпалил "папарацци", запихивая хрупкий агрегат под ветровку. — Иди... малину жри! "Чупакабра" не вняла дельному совету и, махнув толстым хвостом на церемонии, сорвалась в атаку. Озверевшая дичь весила, наверное, раза в полтора больше фотоохотника, и вмять его в дерновину с одного ленивого прыжка не составило труда для поддавшейся хищническим инстинктам "гиеномахи". Однако мгновенно подавить сопротивление человека, готового драться за свою бесплотную добычу до последнего вздоха, одуревшей твари не удалось. Сварливо рявкая, зверюга вскинула башку повыше, спасая полыхающие фиолетовой жутью глаза от растопыренных пальцев отчаянно дрыгающегося фотографа. И заухала визгливо, прочувствовав взлохмаченной шкурой ребристость подошвы ещё толком неизношенной кроссовки. Никак не получалось лягнуть демоническую скотину в пах, но Вадим очень старался, вкладываясь в каждый удар. "Чупакабра", заливисто урча, вновь опустила рывком искажённую оскалом морду и наткнулась носом на сухонький и неприятно твёрдый кулак. Дёрнулась, взревела, лязгнула заслюнявленными, противоестественно белыми зубами. Пенка, стекающая по клыкам, зарозовела. Раздираемое сиплыми воплями кадыкастое горло жертвы почему-то не привлекало "чупакабру", и челюсти лесного чудища с хрустом сомкнулись на корпусе совершенно несъедобного фотоаппарата, выбившегося из-под ветровки. Рывок. Вадим захрипел. Тонкий прочный ремешок, сплетённый из синтетических волокон, не порвался, но крепёжные ушки не выдержали. Фотограф, с нечеловечьим ожесточением раздирая ногтями дёсны и губы приглушённо визжащего зверя, пытался вызволить своего верного одноглазого друга из пасти, смердящей какой-то неописуемой химией. И даже почти преуспел... но силы оказались слишком неравны. Тварь наконец пустила в ход двужильные горилльи лапищи, которыми, наверное, при случае замесила бы и борца-чемпиона. Один небрежный короткий тычок в лоб мохнатым четырёхпалым кукишем — и упрямый фотограф затих, обмяк, и его одрябшие руки сползли с расцарапанного в кровь звериного рыла. Неживые огни в зрачках "чупакабры" померкли, осыпались бирюзовыми искрами. Рычание смолкло. Тряхнув головой, тварь перехватила поудобнее трещащий на белых, как фарфор, зубах трофей. Окровавленная слюна капала на ветровку поверженного натуралиста. На клыках лопался и крошился безвкусный пластик. Недовольно хрюкнув, демонический мутант потрусил вдоль тропы, перепрыгнул оголённый ствол доедаемой ненасытными личинками сосны и остановился. С минуту или две зверь, обернувшись, смотрел потухшими глазами на вдавленного в дёрн неудачника. Ветерок трепал всклокоченную седую гриву. Затем "гиеномах" нырнул в малинник и, не обращая никакого внимания на соблазнительные ягоды, уверенной иноходью рванул на северо-запад. *** Малиновые джунгли сменились мглистым ельником. Легендарный предвестник бед и погибели нёсся тенью в колючем хрустком сумраке, вонзая кулаки в седоватый мох. Бор вдруг расступился у подножия холма, поросшего молодым сосняком вперемешку с осинками и берёзами. Добежав до возвышающегося над брусничными зарослями старого муравейника, чёрный зверь резко замедлился. Воздух дрожал и струился, вздымая блестящую щетину на холке. Заколыхался дёрн, брусничник встопорщила рябь, пробежавшая под корнями. Зыбкая явь растеклась, и холм поглотил неведомую тварь. В узких зрачках вновь занялся ровный жёлтый свет. Теперь чёрные кулаки упирались костяшками в эластичный шершавый пол, выдавливая из него лучистое голубоватое сияние, нарастающее с каждым шагом. Разжались челюсти, роняя покорёженный фотоаппарат. Из-под обломков тотчас потекли лазурные струйки. Хозяин светозарного подземелья шёл дальше. Примитивная человеческая поделка, фиксирующая двухмерные проекции. Занятно, не более. Подождёт. В пустоте коагулировало волокнистое перламутровое мерцание. Хозяин Брусничного Холма замер, всматриваясь в пульсирующую сферу гранулированного света. Перед сияющим взором проплывали, медленно вращаясь и наливаясь оттенками, человеческие лица. Точнее, разнообразные гримасы, сменяющие друг друга на одном и том же лице. Человек то недоумевал, то пугался, то напряжённо размышлял о чём-то. Улыбался, негодовал... Восторг, растерянность, злоба. Тончайшие градации чувств. Уникальная коллекция. Вылазка в верхний мир удалась как никогда. Очевидно, как ни у кого ранее. Предшественники и соперники по крупицам... и россыпям крупиц собрали, признаться, великолепные галереи и панорамы негативных эмоций. Тёмные мозаики страха, предсмертного ужаса, гнева, ненависти. Прекрасные в своей однобокости и монотонности собрания. Разве сравнится хоть один из самых прославленных и ценимых знатоками эмоциональных градиентов по красочности и полноте с сегодняшней добычей? Простое и изящное решение — найти... единомышленника. Но просто ли встретить такового среди чужаков?.. Дневная охота порицается догматиками, и всё же она действительно результативна. Сегодня попался редчайший экземпляр. Не лишённый инстинкта самосохранения, но до мозга костей поражённый такой знакомой охотнику страстью, точного определения которой не существует. Градиентом страстей. Ярчайших, но заметных лишь искушённому ценителю — ловцу неуловимого, стремящемуся к скрупулёзной регистрации всех полутонов бесконечности. Да, отличный экземпляр, пусть и невзрачный внешне. На редкость самонадеянный, и на редкость беззубый. У особи с подобными девиациями нет шанса не пострадать на охоте. Что ж, не о чем беспокоиться, человечество — процветающий вид. Людей даже слишком много, в верхнем мире эти прелюбопытные живучие создания в назойливости давно соревнуются с комарьём. *** Зуд, звон. Вадим стёр онемелой ладонью с лица пирующих кровососов. Разлепил веки. На верхушки елей, нависающих над тропой, легли рыжие сумерки. В голове мутилось тошнотворное беспамятство. Сначала удалось кое-как повернуться набок, затем сесть. Надо выбираться из леса, скоро ночь. Через бурелом, в потёмках, превозмогая головокружение, — возвращение в цивилизованный мир не покажется лёгкой прогулкой. Рука, стряхивая лопающихся от переедания комаров, зацепилась искусанными до немоты пальцами за болтающийся на плече ремешок. Значит, мерцающий в воображении морок достаточно материален, чтобы распускать загребущие лапы? "У меня сотрясение мозга..." Вспышка, ожёг, боль, темнота. Долгие часы темноты. Может, что и похуже сотрясения. Галлюцинации?.. Но ведь кто-то же сподобился на грабёж? Следы! Точно, какой-то зверь наследил в жиже на тропинке!.. Нет, отпечатки размазаны, уничтожены, ни намёка не осталось. Сейчас злополучный фотоохотник сам мало чем отличался от зверя. На четвереньках Вадим кое-как утвердился, но долго не решался оторвать руки от почвы. Нащупал в мятлике длинную сучковатую валежину, но, привстав, тотчас сломал хлипкую подпорку и повалился носом в грязь. Приподнялся на локтях, тяжело сопя, и выбившиеся из травы комары залипли на потном лице. Сощурился с отвращением. Проклятье, как бы и глаза не выели. Слезящийся взгляд задержался на тускло поблёскивающих в подколодной темени крохотных полосках желтоватого металла. Контакты... Задержал дыхание и прикусил губу, выколупывая из прелого сора находку. Случилось невозможное. Видимо, перепрыгивая толстую лесину, похититель непроизвольно сжал челюсти с излишним усилием, не рассчитанный на нагрузки серьёзнее хвата пятернёй корпус любительского фотоаппарата лопнул — и вылущилась невесомая карточка памяти. Сдул песчинки, присмотрелся и внешних повреждений не заметил. Ни царапинки. А вдруг?.. Вдруг! Сел, привалился к тихо скворчащему неуёмным аппетитом древоточцев стволу. Выудил из помятой сумки полупрозрачный футлярчик, втиснул туда карточку. Подумав, опустил пластиковую драгоценность в нагрудный карман, застегнул молнию. Нашлись силы встать... Смеркалось. Бесчисленными глазами и глазёнками, непроглядно-тёмными и посверкивающими слабым отражённым светом всех оттенков недоверия, отчуждения и любопытства, старый лес наблюдал за человеком, ковыляющим по заваленной ветроломом дорожке. Запоздалого путника мотало из стороны в сторону, но он не останавливался, шагал вперёд, опираясь на кривой отломок сосновой ветви. То и дело прижимая к сердцу левой рукой кармашек на ветровке. Под грубой тканью прощупывался маленький твёрдый прямоугольник — либо билетик в новую многокрасочную жизнь первооткрывателя, либо жёсткое разочарование заурядного неудачника, предпочитающего смотреть на мир через видоискатель.