Соловей, в недавнем прошлом разбойник, сидел на вершине дерева, обхватив оное руками и ногами. Дерево мелко потряхивало, что в безветренную погоду выглядело особенно странно.
- Неа, - Соловей промычал отрицание, не размыкая губ.
- Слезай, кому говорю! - Илья перешел на "ты", что существенно упростило общение с бывшим социально опасным преступным элементом.
Соловей посмотрел вниз, молча помотал головой и вцепился в дерево с удвоенной силой. Обнимись он так на охоте с медведем - откинул бы косолапый когти, меда не пить. Но в охотах Соловей замечен не был, предпочитал он добывать средства к пропитанию как раз от охотников, минуя непосредственную встречу с медведем. Залихватский свист его порождал такие враждебные вихри, что бояре долго мечтали упечь его еще и по статье "терроризм", однако поскольку свист в его устах был не средством устрашения, а непосредственно оружием труда - в темницу Соловей влетел именно за "разбой". Отсидел, без шума и свиста досрочно освободился и поселился на отшибе. Благо свистеть ему было нечем - свистящий зуб пал жертвой Добрыни Никитича - старого боевого товарища Ильи. Добрыня - это прозвище, по зарплатным ведомостям Никитич проходил как Добрый Ополченец Быстрого Реагирования. Добрый не по складу характера, а исключительно благодаря размерам. Вот и не стал при задержании Соловья Добрыня пускать в воздух предупредительную стрелу, кто его знает, кому она в лапы упадет, еще жениться придется - прецеденты, как известно, в истории были.
Смешной обычай, помнится, в одной семейке извращенцев старшему брату ввиду меткости стрельбы пришлось жениться на среднем, а младший так и вовсе с лягушкой сожительствовал. Добрыня, об этом памятуя, с лука тетиву давно срезал, потому в ответ на свист прицельно предупредительно метнул булаву. Соловьиный свистящий зуб, вкупе с другими, такого обращения не перенес и покинул давно обжитые места.
Память творит с людьми страшные вещи, как только Муромец нарочито небрежно отстегнул от пояса булаву, Соловей с перепугу с дерева вспорхнул и, заложив противобулавный маневр, попытался улететь. Все честолюбивые планы покорителя небес сорвало земное притяжение.
- Шволошь, - тихонько простонал Соловей, - шешному шеловеку на дереве пошидеть шпокойно не дадут, богатыри пошорные...
- Но-но, гражданин, не заговариваемся, остатки зубов чтоль лишние?
- Напугал! До тебя тут такого, обрашины штрашной, добры молодцы вешелилишь. Только жубы у ведуна выправил, добротные, жолотые...
- А вот тут поподробнее, откуда золотишко взял?
- А жа это я уже отшидел, - вскинулся Соловей. - От швиштка до жвонка!
- Ну, звонка, допустим, еще не было, в бубен тебе, Соловушка, раньше зазвонили, а вот после этого ты уже и отсиживался и отлеживался...
- Нету уже жолота, нету! Жолотая молодежь на нового итальяншкого шкакуна крашного повыломывала, я и швишнуть не ушпел. Шынки боярские... Шкурдерия какая-то говорят...
- Странно, с каких пор живодеры скакунов обихаживают?
Соловей тихонько заплакал.
- Я шебе на жижнь жаработать губ не смыкал!
Илья осоловело уставился на страдальца. Соловей, осознав, что ляпнул несколько двусмысленную фразу, вскинулся вновь.
- Да не в том шмышле! Швиштел я, швиштел!!!! А теперь только и шиплю, как жмей полжучий...
- Ну, Соловушка, тут я тебе не помощник. С боярами свяжись - во всех смыслах "швиштеть" придется. На вот адресок Василисушки Премудрой запиши, она вечно всем убогим... в смысле обиженным помогает. Авось и тебя беззубым не оставит. И смотри у меня - озоровать будешь...
Соловей его уже не слышал. Строчки письма Василисе складывались ладно, одна за другой, и виделись за ними Соловью и новые золотые зубы, и красный скакун какой-то шкурдерии, и новый терем под любимым деревом... Но то уже совершенно другая история....