Страхов Анатолий Александрович : другие произведения.

Вектор ненависти

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Как обычные современные школьники могут превратиться в террористов благодаря влиянию интернета и школьной атмосфере, подчас побуждающей учащихся совершать девиантные поступки.
  
Вектор ненависти
  
  Любе Страховой
  
  Я хочу упомянуть об одном очень тяжёлом факте моей биографии. Мне как-то очень долго - лет 6 - пришлось пробыть среди власовцев, не среди жертв - хотя, в общем-то, жертв было больше, - а, так сказать, среди волков. Это были очень страшные и закалённые в ненависти люди. Целеустремлённые и непримиримые. Так вот, добрая половина из них в доверительных разговорах со мной, когда я спрашивал их о том, что же они думали, когда шли с Гитлером или участвовали в том-то и том-то, рассказывали мне о чём-то совершенно подобном - о таких же судах и следствиях. И абсолютно не обязательно, что это были суды уголовные, с тяжёлыми санкциями, - нет, это могло быть простое школьное собрание, собрание актива и общественности, колхозное собрание, милицейский протокол и многое-многое другое. Важно было одно, и это они подчёркивали всегда, - первая трещина в сознании появлялась не от вражеского удара, а от пощёчины, от плевка, от отсутствия государственной совести.
  Домбровский. Записки мелкого хулигана
  
  
  Глава 1
  
  Звонок с урока вдребезги разбил размеренную тишину школьных коридоров. И пока воздух сотрясала акустическая судорога, казалось, что и стены тоже трясутся, будто нечто живое под ударом электрического тока. А когда звонок смолк, настала тишина беспокойная, тревожная. Тишина-ожидание.
  И вот распахнулись двери классов, из них вылетели ученики, как семена из бешеных огурцов. Вырвались - и забегали, загомонили, завопили, да так громко, что лишь звонок на следующий, последний урок перекричал их.
  Вяльцев, историк, на переменах чувствовал себя узником огромной цистерны, по которой лупили железными палками. Окружающий шум наполнял его голову и не давал покоя, хотелось забиться под учительский стол, пусть это и не спасло бы от мучивших его звуков. Из учителя он готов был превратиться в карикатуру на учителя, если бы это хоть как-то помогло. Физичка Репова говаривала: "А что такое белый шум? А это школьная перемена". Вяльцев не знал, что такое белый шум, но изображал на лице ту поддерживавшую разговор улыбку, после которой проницательный человек и сам понимал, что не интересен своему собеседнику, а Репова на такое просто не обращала внимание. Она была некрасива, но молода, ещё молода, и Вяльцев, находившийся в том возрасте, когда мужчина делит женщин не на красивых и некрасивых, а на молодых и немолодых, одинокий Вяльцев питал к ней сентиментально-анемичные чувства, которые никак не могли распуститься, расцвести наконец.
  Уроки же давно стали для Вяльцева единственными приятными отрезками времени. Сидя за столом, стоя у доски или расхаживая по классу, он рассказывал, задавал вопросы, выслушивал ответы. К нему было приковано внимание учеников. Он ставил оценки - и влиял на чужие судьбы. Пусть и незначительно, пусть совсем-совсем незначительно, но всё-таки влиял. Нет-нет, Вяльцев не занижал оценок, Вяльцев был объективен, и это тоже придавало ему значимости в собственных глазах. С грустным лицом, с вечной скептической усмешечкой на губах он полагал, что быть значимым для себя - не так уж и мало, особенно - и этого он никогда даже мысленно не додумывал - если ты почти ничего не значишь в глазах других. Уроки истории были небольшим мирком, пожалованным ему во владение Министерством образования, и Вяльцев, полноправный властелин этого мирка, считал, что является определённой величиной и в большом мире. Занятия воспринимались им как установление гармоничного миропорядка, и всякий раз, когда хаос перемены разрушал гармонию урока, Вяльцев мнил себя патрицием, переживающим падение педагогической цивилизации под натиском малолетних варваров и вандалов. А когда он слышал, как старшеклассники фрондёрски распевали в школе: "Перемен требуют наши сердца!" - то бубнил недовольно: "Анархия, мама - анархия..."
  И звонок с последнего урока всякий раз убеждал Вяльцева в том, как недолговечен анархистский порыв. Детский бунт, хлынувший по команде, постепенно стихал, стихал, его эхо некоторое время ещё доносилось с улицы, а потом воцарялись тишина и пустота.
  Впрочем, философское настроение возникало у Вяльцева не часто. Обычно учитель запирал пустой класс и, минуя выкрашенные в безжизненно-бледный зелёный цвет коридоры, спускался в столовую, где духовная депрессия сменялась депрессией гастрономической. Питая отвращение к склизким макаронам и жидковатому картофельному пюре, он предпочитал запеканку, поглощая которую, подсчитывал число изюмин в порции. Обычно их попадалось две или три, больше бывало только в дни каких-нибудь плановых проверок, когда в школе ожидалось начальство из РУО. Сегодня же и вовсе не было ни одной изюмины, так что, отхлебнув сладковатого компота, Вяльцев вдруг почувствовал себя проигравшим, обманутым. Словно сыграл с мошенником в напёрстки и проиграл: не на тот напёрсток указал, не ту порцию запеканки взял с прилавка. Обида усиливалась ещё и осознанием своей беспомощности: не подойдёшь же к поварихам поскандалить, не потребуешь полагающийся изюм, полагающийся, по рецепту положенный, но в тесто не положенный, а положенный в сумку какой-нибудь поварихи. Вяльцев даже попытался представить, как они делят между собой уворованную добычу: всем всего поровну - или одной изюм, другой мясо, третьей макароны? Последний способ дележа казался более подходящим, наверняка и график составляли: кому вчера досталась курица, нынче мяса не получит, нынче берёт рис. "А мне сегодня досталась пустая запеканка", - подумал Вяльцев, злобно усмехаясь.
  Ему вспомнилось детство, вспомнилось, как часто он играл с друзьями за домом, и мимо них ходила женщина с полными сумками. Она работала в школьной столовой, а жила в дальнем подъезде, но шла с работы не коротким путём, а делала небольшой крюк. Дети не обращали ни на неё, ни на сумки никакого внимания, потому что это не мешало их играм. Лишь позднее, уже став учителем, Вяльцев однажды вспомнил про неё, и стало ясно, почему она возвращалась с работы кружным путём: чтобы сидевшие у подъездов жильцы не видели сумок с продуктами, которые она не покупала в магазине, а таскала из школы. И он, советский школьник, и все его друзья и одноклассники годами получали в столовой чуть уменьшенные порции, а эта труженица и её товарки годами - даже не воровали - уворовывали. И Вяльцев снова усмехнулся: "Стоило разрушать СССР, если всё равно ничего не изменилось..."
  И вдруг он решил испытать судьбу. Да, испытать, бросить судьбе вызов. Он подошёл к раздаче и попросил ещё кусок запеканки. "Понравилось?" - расплылась в улыбке одна из поваровок. "Нет", - беря тарелку, бросил Вяльцев, так что у поваровки физиономия стала такой, будто её поймали с поличным за дележом того самого изюма.
  А Вяльцев вернулся к столу и принялся за вторую порцию. Он втыкал вилку в запеканку так, словно пытался причинить ей боль; челюсти работали с аллигаторским проворством. Вяльцев даже перестал понимать, хочет ли он, чтобы попалась хоть одна изюмина, или наоборот. Он просто поглощал запеканку, исступлённо, остервенело, пытаясь что-то кому-то доказать, но не разбирая, что и кому. Наконец, разжевав последний кусочек, он кинул вилку и ругнулся: "Ворьё-поварьё". Хотелось бить посуду, орать и швыряться стульями. Хотелось устроить скандал, но Вяльцев, бережно взяв поднос, встал и направился к окну судомойки.
  Когда он вышел из столовой, в кармане завозился смартфон. Звонила мать Серёжи Тосина, ученика из его класса. Вяльцев сделал глубокий вдох, задержал дыхание, досчитал до пяти и принял звонок.
  - Алло.
  - Здравствуйте, Андрей Александрович, - голос звонившей казался тревожным и суетливым.
  - Здравствуйте.
  - Скажите, Серёжа сегодня был в школе?
  - Не знаю, у меня сегодня не было уроков в моём классе. А что случилось? - Вяльцев не был уверен, стоит ли переходить к сочувственным интонациям, поэтому вопрос прозвучал несколько отрешённо.
  - Он до сих пор не пришёл домой после школы, дозвониться до него мы не можем, он мобильник выключил, мы звонили ребятам, они сказали, что его сегодня в школе не было, - протараторила мать Серёжи.
  - Он мог куда-нибудь зайти, - всё ещё отрешённо ответил Вяльцев.
  - Но у него мобильник выключен, мы дозвониться не можем.
  - У меня сегодня не было уроков в моём классе, - ещё раз сказал Вяльцев. - Я спрошу у наших учителей, был ли он в школе, и перезвоню вам.
  Не дожидаясь ответа, Вяльцев завершил звонок и со вздохом направился к доске со школьным расписанием. Классное руководство безмерно тяготило его. Денег доплачивали очень мало, зато ответственность и нагрузка возрастали существенно. Одни только внешкольные мероприятия чего стоили. И родители учеников постоянно названивали: то снимите с питания - ребёнок заболел; то поставьте на питание - ребёнок выздоровел; то узнать что-то архиважное; то сообщить что-то архиважное; то ещё какая-нибудь глупость. Теперь вот Тосин срулил куда-то после школы, а ему, Вяльцеву, покоя не дают. Не работа - мученье.
  Быстро найдя нужную клетку в таблице расписания, Вяльцев чуть улыбнулся: последним уроком в его классе сегодня была физика. Что ж, это был повод заглянуть к Реповой. Настроение как будто улучшилось, и учитель, окончательно позабыв про запеканку без изюма, бодро направился к лестнице.
  Репова как раз запирала дверь, когда он подошёл к ней.
  - Ольга Михайловна, день добрый.
  - Здравствуйте, Андрей Александрович, - повернулась в нему Репова. Её лицо являло собой дисгармонию красоты: миловидные глаза, нос, губы природа не пожелала соединить в миловидное целое - лицо Ольги Михайловны. Отчего казалось, что перед вами - оживший портрет Пикассо.
  - У вас ведь пятый урок был в моём классе?
  - Да, в вашем.
  - А Тосин был на уроке?
  - Тосин? Нет, его не было. А что?
  - Да вот, ищут Тосина. Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы нашей столицы, - чуть насмешливо продекламировал Вяльцев.
  - Что-то случилось? - встревожилась Репова.
  - Надеюсь, ничего серьёзного. Штатный прогул. Не волнуйтесь. Всего вам доброго.
  - До свидания, Андрей Александрович.
  - До свидания, Ольга Михайловна.
  "Как старосветские помещики, - думал Вяльцев. - Андрей Александрович. Ольга Михайловна. Ещё бы галантно раскланялись..." Необходимость называть Репову Ольгой Михайловной, а не Олей стесняла Вяльцева и воспринималась им как непреодолимый барьер для развития их отношений. Он пасовал перед условностями педагогического коллектива, ни разу не задумавшись о том, как их можно преодолеть.
  Вернувшись в свой класс, Вяльцев включил компьютер, загрузил электронный журнал и увидел, что Тосин сегодня не был ни на одном уроке. Он отзвонился маме Тосина. Та всё ещё не знала, где находится сын, и сообщение Вяльцева окончательно убедило её в том, что стряслось нечто серьёзное.
  - Нужно звонить в полицию, - проговорила она, словно не была до конца уверена в необходимости этого шага.
  - Да. Если считаете нужным - звоните, - ответил Вяльцев. Ему не хотелось, чтобы события разворачивались именно так. Ему не хотелось, чтобы события вообще разворачивались. Он собирался уйти домой и провести остаток этого пасмурного сентябрьского дня, находясь в состоянии усталости и лёгкого отупения; может быть, даже вздремнул бы... Но отсоветовать звонить в полицию было бы в данной ситуации крайне неосмотрительным шагом, и Вяльцев добавил:
  - Позвоните.
  Завершив звонок, Вяльцев стал размышлять, нужно ли ещё задержаться в школе или можно уходить. В самой школе ничего не случилось, раз Тосин тут не появлялся. Он, Вяльцев, тоже ни при чём. С другой стороны, ответственность за то, где ученик находится во время школьных занятий, ложится на учителя - и иногда очень тяжёлым грузом. Даже если Тосин через час придёт домой цел и невредим, избежать формальных объяснений Вяльцеву всё равно не удастся. Он подошёл к окну, и в этот миг из-за облаков показалось солнце и залило светом школьный двор. Вяльцев смотрел на пожелтевшие деревья, на лужи, и тоска наполнила его душу. Начался очередной учебный год, очередной цикл бесконечного процесса образования, воспитания и развития. Будет прочитан материал, будут отработаны часы, будут проведены контрольные работы, будут выставлены оценки. Будет проведена ГИА. Всё будет сделано. Бег по кругу. Жизнь без цели. А потом - снова первое сентября, снова отыграет песенка Шаинского про "учат в школе, учат в школе, учат в школе". Вяльцев постареет ещё на год, незаметно так постареет. И - никаких перспектив впереди. Сейчас нет - и потом не будет. А тут ещё Тосин...
  Придя домой, Вяльцев опять позвонил маме Тосина. Та сообщила, что по-прежнему ничего не известно, хотя она обзвонила всех Серёжиных друзей. Сама она уже находится в полиции, привезла фотографии сына, написала заявление на розыск. По голосу чувствовалось, что женщина держится из последних сил и нервный срыв близок. Всё же Вяльцев не смог побороть любопытства и поинтересовался: "Что в точности произошло?" Оказалось, что Серёжа утром ушёл в школу, ушёл как обычно, с рюкзаком. А теперь выяснили, что он нужные тетради и учебники с собой не взял, а что лежало в рюкзаке - не известно. И никто его больше после этого не видел. Куда он ушёл? Зачем? А главное - с кем?..
  Вяльцев выслушал, выразил сочувствие и готовность помочь. Теперь и он начал волноваться: произойти могло всё что угодно, даже непоправимое. Раз Тосин не взял учебники, выходит, он что-то задумал, заранее спланировал. В его возрасте на такое идут легко и быстро, не задумываясь о последствиях. Вяльцев порылся в памяти, стараясь отыскать хоть что-нибудь, случившееся недавно и касавшееся Тосина, но ничего не вспомнилось. И вдруг его озарило: нужно было проверить по классному журналу, не отсутствовал ли сегодня кто-то ещё. И по журналам других классов тоже. Не бог весть какие сведения, но и они могут иметь значение. С юношеской увлечённостью он решил действовать. Загрузил компьютер, но обнаружил, что интернет-соединение не устанавливается: в браузере появилась картинка с извинениями за сбой в работе сервиса. С обычным формальным оптимизмом сообщалось, что восстановительные работы уже ведутся и доступ будет восстановлен в ближайшее время. Вяльцев схватил смартфон, но из мобильного интернета тоже не удалось ничего выжать.
  Чертыхаясь, Вяльцев наспех оделся и направился обратно в школу, до которой было пару остановок на автобусе. Но его охватило возбуждение, хотелось действовать, а не терять время на остановке, и он быстрым шагом пошёл вдоль проезжей части. И чем ближе была школа, тем больше он чувствовал уверенность в том, что его догадка верна и он найдёт, обязательно найдёт ценную информацию.
  В классе Вяльцев первым делом просмотрел журнал своего, 8 "Б" класса. Кроме Тосина никто больше уроков сегодня не пропускал. Вяльцев просмотрел журналы других восьмых классов, но и там не нашёл ничего существенного: из 8 "А" пропустила занятия отличница Лена Колтунова, а в 8 "В" отсутствовавших вовсе не было. Решив, что между Тосиным и Колтуновой вряд ли возможно протянуть цепочку причинно-следственных связей, Вяльцев приступил к изучению журналов седьмых и девятых классов, но и в них не нашёл ничего интересного.
  Испытывая разочарование от несбывшейся иллюзии, Вяльцев трахнул с досады по столу кулаком и выключил компьютер. "Возомнил себя Эркюлем Пуаро!" - злобно сказал он, не в силах справиться с нахлынувшей досадой.
  И лишь на обратном пути он сообразил, что результаты его проверки тоже могут оказаться важными. Вяльцев некоторое время колебался, не желая навязываться и беспокоить и без того измученную женщину, но всё же позвонил, извинился, объяснил ситуацию, сказал, что остальные ученики вряд ли причастны к пропаже мальчика, выразил надежду на то, что всё разрешится благополучно. В ответ мама Серёжи долго и горячо благодарила его за помощь и неравнодушное отношение, так что Вяльцеву даже стало неловко.
  Происходившее уже пугало и угнетало учителя. Серёжа Тосин, обычный восьмиклассник, ещё вчера получивший "четыре" за ответ на уроке, привычно мелькавший в толпе учеников, - этот самый Серёжа теперь находится невесть где. Да и жив ли он?..
  Дома Вяльцев достал фотографию класса, сделанную пару недель назад по случаю начала нового учебного года. Вот Серёжа, стоит в третьем ряду. Ничем не выделяется, ничем не отличается от остальных. Но остальные сегодня были на занятиях, а он - нет. Остальные и завтра придут в школу, а он?.. Вяльцева пронзил ужас. Он смотрел на ребят - и видел ребят, и знал, что они живы. А Серёжи на снимке словно и не было. Его лицо, шея, плечи стали пустой видимостью, за которой - дыра, провал, пустота.
  Потом Вяльцеву позвонила директор, взволнованная, расспрашивала его о Тосине. Расспрашивала так, словно именно Вяльцев виноват в случившемся. Словно учителю следовало сегодня утром зайти за учеником и за руку привести его в школу. Вяльцеву стало тошно, погано. Даже захотелось нагрубить, но - сдержался.
  Вечером он старался хоть чем-нибудь занять себя, чтобы отвлечься от тревоги. Не получалось, в голове вновь и вновь возникали догадки о том, что происходит с детьми в таких случаях. Насильники, убийцы, подростковые группы смерти... Если Серёжа сам ушёл из дома, значит, действовал не спонтанно, готовился, имелась цель. Ушёл без учебников, без тетрадей. Куда? К кому? Кто позвал его?
  Хотелось помочь, хоть как-то помочь, хоть в чём-то быть полезным, но приходилось лишь томиться и ждать. Восстановительные работы у провайдера закончились, и Вяльцев просмотрел ленту городских новостей: о пропаже Сергея Тосина - ничего. Это обнадёживает или удручает?..
  А когда перевалило за полночь, психическое напряжение перешло в новую фазу. Подсознательно смирившись с тем, что Серёжа погиб, и привыкнув к мысли об этом, Вяльцев тяготился неизвестностью: хотелось непременно узнать, что же произошло, или хотя бы увидеть труп ученика. Один в своей квартире, он не мог справиться с тревогой, штормившей его, переходившей в панику. Не в силах больше бороться с наваждением, он выпил тройную дозу валерьянки, лёг в кровать и через некоторое время, измученный волнением и расслабленный лекарством, заснул.
  Проснувшись с тяжёлой головой, Вяльцев первым делом потянулся к смартфону: проверить, есть ли пропущенные звонки. Но ночью никто не звонил. Отсутствие новостей привело к новой волне беспокойства: предстояло что-то тягостное, но Вяльцев не осознавал, что именно.
  Позавтракав, побрившись, почистив зубы, он снова взял фотографию класса - и понял, что его тяготило. Предстояло вести урок в классе, где больше нет Тосина; увидеть его место пустым. Предстояло отмечать в журнале пропуски занятий, долгую череду пропусков, пока не...
  Вяльцев выронил фотографию. И вдруг, словно желая использовать невесть откуда возникшую магическую возможность повлиять на ход событий, он метнулся в ванную, вытащил из бельевой корзины вчерашнюю рубашку и надел её. Подошёл к зеркалу, взглянул себе в глаза и горько усмехнулся.
  В школу он вновь отправился пешком, мерно вышагивая и стараясь таким образом совладать с нервозностью. Глубоко вдыхал прохладный утренний воздух, глядел на ясное небо, на шедших в том же направлении учеников и учениц, с родителями и без, с рюкзаками и мешками для сменки, и некоторые ребята развлечения ради попинывали мешки на ходу. Они не горевали, они вообще, наверное, не знали про Тосина. Пока не знали...
  А когда в плотном потоке учащихся Вяльцев уже подходил к вечно распахнутым школьным воротам, он мельком увидел... Он даже сперва не поверил... Вгляделся... По соседней дорожке к воротам шёл Тосин. "Серёжа! - закричал Вяльцев. - Серёжа! Тосин!" Тот обернулся на крик. По газону, по хрустким листьям Вяльцев с вытаращенными глазами подбежал к нему. "Серёжа! Что случилось? - тараторил учитель. - Ты в порядке?" А ученик смотрел ему в лицо и улыбался.
  
  Глава 2
  
  В интернете много интересного. Интернет придумали, чтоб интересно было. Там куча лайфхаков и приколов. И ещё разные игры. Не компьютерные, а реалити. Круто! Тебе дают задания, а ты должен выполнять. Сначала лёгкие, потом сложнее. Лёгкие - не интересные. Зачем их дают? Сделай глупость какую-нибудь. Подпрыгни. Хлопни в ладоши три раза. Это же любой может.
  Я начал играть. Сперва было так себе. Потом втянулся. Хлопнул в ладоши три раза. Разбил чашку. Родичам сказал, что случайно. Им до меня дела нет. Уроки выучил - и ладно. А остальное - по барабану.
  Каждый день задания давали. По одному в день. Я выполнял. Хотел узнать: а чё дальше-то? Написали, чтоб сделал на руке порез и сфоткал. Я не стал. Крови боюсь. Меня из игры выкинули. И я немного обиделся.
  Вписки - тоже здорово. Я хочу куда-нибудь вписаться. Но там чуваков не знаю. Нарвешься ещё на неадекватов... Я не очкую, но... пока не знаю. Ну, попозже впишусь.
  "Прятки на сутки" меня прикололи. А чё, почти как в шпионов. И резать ничё не надо. И не так страшно... И ещё на смелость себя проверяешь.
  Мне писала BlackAnna. Я не знаю, кто такая. Никогда её не встречал. Предложила сыграть. Спросила: "Смогу ли?" Я ответил: "Смогу". Ничё страшного. Обещала, что будет зашибенно. Никаких заданий не давала. Просто написала: "Исчезни на сутки, чтоб про тебя никто не знал. Никому ничё не говори. Не выходи на связь. Выключи мобильник, а лучше оставь дома. Возьми с собой попить и поесть. Затеряйся. Будь смелым. Обо мне - ни слова. Месседж удали". А я месседж не удалил, кстати. Для прикола оставил, хи-хи...
  Я особо-то не парился. Взял воды, пачку печенья, шоколадку, чипсы. И тетрадки на следующий день, чтобы после "пряток" сразу в школу двинуть. Я не думал, куда пойду. Никакого плана не было. Решил: уйду утром, чтобы ничё не просекли. Типа в школу.
  Ещё подумал, что можно узнать, как родичи тебя любят. Насколько сильно. Ну, проверить так. Узнать, на чё они ради тебя готовы. Реально ли любят.
  Кажись, я им не очень важен. Они мной не интересуются, ничё сами не покупают. Я им по фигу. Когда просишь купить чё-нибудь, часто игнорят. Просто отказывают - и всё. А мне обидно. Может, они и не любят меня совсем. Если я пропаду, им будет всё равно. Или даже обрадуются. Я пропаду - а они обрадуются.
  BlackAnna спросила точную дату, когда исчезну. Не знаю, на фиг ей это. А я написал другую дату, на день позже. Нет, я ничё не пронюхал. Ну, просто решил, что если пропаду, то и она ничё не узнает. Пропаду для всех. И для неё тоже. Круто придумал, да?
  Свалил из дома утром. Почти дошёл до школы, потом повернул к остановке. Иду, а мне навстречу другие чуваки. Я просёк, что меня щас заметят. Друзья или учителя встретятся - и ничё не получится. Я свернул за детсад. Тут только вспомнил, что смартфон не вырубил. Вот бы спалился!.. Надо было его дома оставить, а не таскать с собой, всё равно он мне не нужен. Мне же запретили. А так только зря таскал, когда выключил.
  За детсадом ещё дома были, я пошёл туда, побродил, потоптался. Скучно не было, лучше уж по улицам гулять, чем на уроках париться.
  Так шарахался полчаса или дольше, оказался возле остановки. На автобусе доехал до тэцэ. Там классно. Эскалаторы, прозрачные лифты, магазинов много. Я там пару часов точно убил. Поел. Денег с собой почти не взял, болван! Такое дело замутил - и без денег! С собой только на пару кусков пиццы было. А то мог бы в кино намылиться, из кинозала не вылезал бы. Надо было лучше готовиться. Лучше обмозговать всё. Я только уже потом просёк, но - поздняк...
  Потом ещё пошарахался. В магазины не заходил, чтоб за вора не приняли. А то бы всё накрылось. Я особо не светился, да. Чтоб не застукали случайно. Просто ходил.
  Потом в другое место попёрся. Погулял по улицам, зашёл в другой тэцэ. Погреться. Поднадоело, но надо было идти до конца. Стопудово. Я не мог всё бросить и спрыгнуть.
  Скоро у меня еда закончилась. Которую с собой брал. Шоколадка, печенье. И пить хотелось. Я в толчке прям из крана попил. Вода - гадость. Думал, отравлюсь и подохну на фиг.
  Когда поздно стало, я хотел на вокзал двинуть, там ночь проторчать. Но меня там взяли бы, я это просёк. И ночь в парке просидеть страшно, нарвёшься ещё... Ну и проторчал всю ночь у реки под мостом, забился в самый угол. Машины сверху ездили, прикольно.
  Ночью такой дубак был! Я весь окоченел. Думал, околею. Ещё и руки-ноги затекали. Несколько раз вылезал размяться, разогреться. Зато никто вокруг не шарахался. Только машины сверху гоняли. И есть очень хотелось. Надо было больше жратвы с собой брать!.. И еще думал: а как там родичи без меня?
  Утром поехал в школу. Решил домой не заходить. У меня же тетрадки с собой были. Нужно ровно сутки пропадать, ровно сутки, минута в минуту. А если бы я ещё домой заскочил, опоздал бы в школу. Или вышло бы меньше суток, а так нельзя. Было бы обидно: всего полчаса не дотянуть. А родичам думал перед уроками позвонить, чтоб не волновались.
  Подхожу к школе - и тут ко мне мой классный подбегает, Андрей Саныч. "Серёжа, ты где был?" - спрашивает. Я ещё удивился: он-то откуда в курсах? Ему-то чё дёргаться?..
  А я - радостный, я же сутки продержался! А он какой-то нервный, напуганный. Я ему: "Андрей Александрович, вы чё?" - "Где ты был?" - "Да всё нормально. Живой я, Андрей Александрович. В школу иду".
  
  Глава 3
  
  Характеристика
  
  Тосина Сергея Валерьевича, 13.09.200* года рождения, учащегося 8 "Б" класса, проживающего по адресу: г. NN, ул. Софьи Перовской, дом 18, квартира 81. Семья полная, один ребёнок, родители трудоустроены.
  Сергей обучается в школе ?** с 1 класса. Начальную школу закончил на оценки "4" и "5". В средней школе продолжает учиться на "4" и "5". Пропусков уроков без уважительной причины не было.
  Ученик имеет высокий уровень учебно-познавательной мотивации.
  С преподавателями Сергей вежлив, отношения с одноклассниками ровные, в классе имеет много друзей.
  Уход из дома на сутки является первым подобным случаем. Ранее таких поступков Сергей не совершал. По словам ученика, конфликтов с родителями не было.
  Ученик нуждается в усилении контроля за его поведением со стороны родителей, а также в профилактических беседах со школьным психологом.
  
   Директор МБОУ "Школа ?**"
   В. Д. Удальцова _________________
  
   Классный руководитель
   А. А. Вяльцев ___________________
  
  Глава 4
  
  Перечитав только что законченную характеристику Тосина, Вяльцев фыркнул с досадой: "Глупости!" Слова "высокий уровень учебно-познавательной мотивации", "отношения с одноклассниками ровные", "конфликтов с родителями не было" никак не вязались с выходкой Тосина и с тем, что она неизбежно влекла за собой.
  Конечно, в школе Вяльцев регулярно сталкивался с трудными подростками; конечно, ему доводилось наблюдать грубость и провокации, в том числе и в свой адрес; конечно, на специальных семинарах для педагогов Вяльцеву рассказывали об угрозах интернета и соцсетей. Поражало другое. Подраставших маргиналов и уголовников Тосин всячески сторонился. Замкнутым интернет-одиночкой тоже не был. Серёжа относился к той группе учащихся, с которыми легко любому учителю. Он делал домашние задания, в меру активно работал на уроках, не выплёскивал негативных эмоций. Словом, не доставлял учителям хлопот.
  Не доставлял...
  Вяльцев всегда был убеждён, что проблемы детей, во-первых, вызревают постепенно, во-вторых, проявляются в той или иной форме на любом этапе вызревания. Это подтверждал и весь его педагогический опыт: не было случая, чтобы не "прозвенели тревожные звоночки".
  Но случившееся с Тосиным свидетельствовало о таком, с чем раньше Вяльцев не сталкивался. Крепко удерживая нить рассуждений, учитель пришёл к выводу, что либо проблема возникла спонтанно, либо в течение инкубационного периода не проявлялась вовсе. Либо проявления её были такими, что он, Вяльцев, сам не смог в них разобраться. Имелась выгодная лазейка: списать всё на летние каникулы, когда он с подростком не контактировал, выходит, не мог наблюдать и развитие проблемы. Выходит, он, возможно, тут вовсе ни при чём. И Вяльцев не заметил сам, как лазейкой воспользовался, да так ловко, что и нить рассуждений незаметно исчезла.
  Тосину предстоял совет профилактики, и Вяльцев вызвал в школу его родителей, пообщался с ними, разъяснил ситуацию, вкратце описал грядущую процедуру. Родители, чувствовавшие себя виноватыми перед ним, под конец разговора выглядели окончательно подавленными. Положение, в котором они оказались, было для них постыдным и унизительным, и они, как и учитель, также не могли найти внятного объяснения поведению Серёжи.
  Через несколько дней в кабинете директора собрались на совет профилактики, и явившийся с родителями Серёжа был удивлён: кроме Вяльцева и директора, пришли ещё два завуча, соцпедагог и школьный психолог. Мальчика напугало, что его поступок будут обсуждать так много взрослых людей, почти или вовсе не знакомых ему.
  Расселись. Столы в кабинете, выстроенные буквой Т, всегда виделись Вяльцеву некой бюрократической фортификацией: сидит за главным столом начальствующее лицо и ведёт своими разрывными замечаниями прицельный огонь по подчинённым, которым и укрыться-то негде.
  - Ну, Тосин, поиграл в прятки? - с ходу пальнула в ученика директор, Виктория Дмитриевна. От этого мальчику захотелось или выбежать из кабинета, или сползти под стол, найти там люк и нырнуть в него. Ему никогда прежде не доводилось разговаривать с Викторией Дмитриевной, так что её вопрос, заданный в упор безапелляционным тоном, полностью подавил его, и без того напуганного, слабого.
  - Давайте рассмотрим суть дела, - попытался вмешаться Вяльцев.
  - Именно этим, Андрей Александрович, я и занимаюсь, - отрезала директор, и Вяльцев покорно замолчал, а Виктория Дмитриевна продолжала: - Перейдём к разбору ситуации.
  Её тон, теперь ставший официально-сухим и лишённым агрессивных интонаций, даже казался более миролюбивым. Но восстановить атмосферу объективности и беспристрастности уже было невозможно, особенно для Серёжи, опустившего голову и съёжившегося на стуле. А Виктория Дмитриевна заговорила:
  - Утром 19 сентября этого года ученик 8 "Б" класса Сергей Тосин ушёл из дома и отправился гулять по городу вместо того, чтобы идти в школу. Сергей никому не сообщал о своих планах, выключил сотовый телефон, и в течение суток его родственникам не было о нём ничего известно. По словам ученика, он ходил по торговым центрам, по улицам, а ночь провел под мостом. За это время с ним ничего не случилось, и утром 20 сентября его, направлявшегося в школу, встретил классный руководитель, - Виктория Дмитриевна указала ручкой на Вяльцева. - Родители, ничего не знавшие о планах сына, обратились в полицию. Были проведены меры по розыску пропавшего, не давшие результатов.
  Виктория Дмитриевна замолчала и выдержала паузу, после чего зачитала характеристику Тосина. И теперь слова "высокий уровень учебно-познавательной мотивации" и "конфликтов с родителями не было" звучали для Вяльцева так, словно это не положительные моменты, а отягчающие обстоятельства. Сидит виновный перед судом - и про него говорят хорошее. А это хорошее, оттеняя и ярче очерчивая вину, лишь усиливает её. И виновный должен не только свою вину искупать, но и всё то хорошее, что про него сказано. И отношение к нему - строже. И приговор - суровей.
  Прочитав характеристику, директор выдержала ещё одну паузу и обратилась к ученику:
  - Теперь мы слушаем тебя.
  Сидевший понуро Серёжа даже не понял, что обращаются к нему. Тогда мама тронула его за руку, и он поднял голову.
  - Слушаем тебя, - спокойно повторила директор.
  Серёжа раскрыл рот, но ни мыслей, ни слов у него не было. А все ждали, он должен был говорить, и это понуждение лишило его последних сил: мальчик неожиданно зарыдал. Внезапно, резко, со всей мочи. И звуки рыданий похожи были на слова, будто мальчик оправдывался - и его оправдание с плачем клокотало в горле.
  Сидевшая рядом мать обняла его, и он уткнулся в её пальто, словно ища защиты. Отец, степенный и молчаливый, встал и бросил директору:
  - Могли бы говорить и помягче!
  Та открыла рот, чтобы возразить, но речь про дисциплину, плохое воспитание, дрянное поведение, ответственность за свои поступки и за последствия, к которым эти поступки приводят, - речь эта так и осталась невысказанной: слишком злобно смотрел на неё Тосин-отец.
  Психолог подошла к маме:
  - Вам лучше выйти в коридор.
  - Да-да, - сказала та, встала вместе с сыном и вывела его из кабинета.
  Недовольная тем, что постепенно нагнетаемое ей напряжение привело к слишком быстрому - и совершенно не запланированному - срыву, директор подождала, когда оставшиеся рассядутся, и обратилась к отцу:
  - Тогда расскажите вы.
  - Что рассказать?
  - По поводу случившегося. Ваше объяснение.
  - Выслушивают ребёнка и родителей, - пояснила соцпедагог. - Пункт такой.
  Отец, соображая, помолчал некоторое время, пожал плечами и произнёс:
  - Мне сказать нечего.
  Директор рассчитывала на нечто подобное и, как только обнаружилась брешь в уверенности противника, пошла в наступление:
  - Но ведь с вашим сыном произошёл инцидент.
  - Да.
  - И нам всем, - она обвела взглядом присутствовавших, - нужно знать причины. Какие мотивы побудили ученика совершить столь безрассудный поступок.
  Вяльцеву стало противно. Он бывал на советах профилактики и знал, что эта часть процедуры - самая унизительная. Сперва каяться и выворачивать душу наизнанку заставляют ребёнка, а потом - его родителей. И Виктория Дмитриевна Удальцова проделывала это умело, с деликатной изощрённостью. Отцу Тосина хотелось, чтобы она вела себя помягче, - и она будет вести себя мягче. Настолько мягче, что тошнота возьмёт. "Где она только научилась такому изуверству? Специальные курсы для директоров есть, что ли? Или, чтобы стать директором, нужно быть прирождённым изувером?" - гадал Вяльцев.
  - Я не понимаю, как это случилось, - глухо проговорил отец.
  - Тогда давайте подумаем вместе.
  "Вот! Вот оно: вместе! Давай, Тосин-папа, выкладывай всю подноготную. Живописуй семейные проблемы. Сколько времени уделяешь воспитанию сына, а сколько времени не уделяешь".
  - Чем ваш сын увлекается?
  "И на что засматривается?"
  - С кем дружит?
  "Гуляет ли допоздна? Перезванивается ли с девочками?"
  - Что читает? Какие фильмы смотрит?
  "Какие сайты посещает? Был ли застукан с порнушкой? Восьмой класс - самый возраст".
  - Виктория Дмитриевна, - вмешался Вяльцев, - я уверен, что Серёжиному папе, простите, вылетело из головы, как вас зовут, действительно нечего сказать. Я думаю, что уход сына из дома оказался для родителей полной неожиданностью.
  - Вот и плохо, Андрей Александрович. Вот и плохо, что подросток сбегает из дома - а для родителей это полная неожиданность. Я подготовилась к нашему собранию. Вот, полюбуйтесь, - и из-под кипы лежавших перед ней листов директор вынула книжку.
  Психолог ойкнула, и директор обратилась к ней:
  - Сталкивались?
  - Слышала о таких блокнотах, - уклончиво призналась та, и деланая неопределённость ответа выдала её куда более глубокую осведомлённость.
  - Слышали? Теперь вот возьмите, полистайте. Я вам всем покажу, - директор вытянула перед собой руки и стала листать книжку, - смотрите. Это что-то вроде ежедневника, называется "Уничтожь меня". Задания на каждый день. Начинается с инструкций: "Всегда носи с собой. Следуй всем указаниям". Дальше вроде бы безобидно: "Оставь страницу пустой". А вот читайте: "Встань сюда, вытри ноги, прыгни сверху". Ребёнок должен это выполнить, да так вытереть ноги, чтобы следы остались. В уличной обуви, понимаете? "Разлей, расплескай, накапай".
  - Расплещи, - зачем-то поправила соцпедагог.
  - Ребёнок и расплещет, и расплескает, и размажет потом. "Нарисуй толстые и тонкие линии. Закрась всю страницу", ?- опять вроде бы безобидное, хоть и глупое. "Нарисуй что-нибудь бессмысленное. Разорви страницу на полоски". Не задумывайся, а просто разорви. "Пожуй эту страницу". Кто-нибудь из вас когда-нибудь жевал страницы? А вот эту страницу надо пожевать, и, я уверена, множество детей такое со своими дневниками проделали. "Вырви и скомкай. Рисуем языком". Остальное - в том же духе. Ну, что скажете?
  - Где вы это достали? - спросила одна из завучей.
  - Купила. Да, купила. И любой из вас может купить, в любом книжном. Или в интернет-магазинах. Это не сектантская брошюрка, не подпольный контрафакт. Всё абсолютно легально, никаких ограничений, никакого нарушения законов. Эту мерзость ещё и рекламируют, активно рекламируют. Покупайте, дарите детям, пусть жуют страницы, - Виктория Дмитриевна сделала очередную эффектную паузу и продолжила: - А что будет в голове у ребёнка после того, как он выполнит все задания? Что в голове у него будет, как по-вашему? Чего он захочет после? Что ещё ему захочется потоптать и порвать? "Уничтожь меня". Отличное название! А почему бы не придумать продолжение, а? "Уничтожь себя" или "Уничтожь друга". Выпустить такой же милый блокнотик с заданьицами, которые научат ребёнка, как с крыши спрыгнуть или товарища столкнуть. Про "синих китов" слышали? Здесь, - Виктория Дмитриевна щёлкнула ногтем по обложке, - та же методика. Абсолютно та же. И находятся те, кто покупают своим детям... такое.
  - Этот блокнот какая-то канадская художница придумала, - подала голос одна из завучей. - Его во всём мире продают. Мировой бестселлер.
  - А нам непременно нужно всякую гадость перенимать. В 90-е - я тогда начинала в школе учителем - особо рьяные старшеклассники писали на партах: "Секс - в школы". Тогда идеи секса активно в молодые умы внедряли. Так я одного отловила и поинтересовалась: "А как ты это себе представляешь - секс в школе?" Да, не стала ругать, а попросила озвучить, так сказать, план действий. А он стоял весь красный и молчал, болван. А сегодня секс для подростков - обычное дело. Сейчас уже и наркотики... Вот, недавно был случай в одной школе: нашли шприц в туалете для девочек. Выяснилось: выпускница забежала по старой памяти - и укололась. А дальше что будет внедряться: гей-пропаганда, группы смерти? А вы, - она вперилась суровым взглядом в Тосина-отца, - не знаете, как ваш сын докатился до такого. Не кажется ли вам, что вы слишком многого не знаете? Что пора бы уже знать побольше?
  - Я не знаю, почему мой сын исчез на сутки, - отец говорил словно по инерции.
  - Но серьёзность-то ситуации вы понимаете?
  - Да.
  - И нужно принимать меры. Срочные меры. "Прятки на сутки" - это сейчас модный тренд среди подростков. Хорошо, что Серёжа остался цел. Могло бы и что-нибудь неожиданное произойти. Или партнёры по игре такие правила придумают, что... Знаете вы, кто его в эти прятки сыграть надоумил? И с какой целью? Сейчас жизнь такая: всё быстро, молниеносно. Раз - и нет человека. И это не детские страшилки, поймите.
  Виктория Дмитриевна спрятала книжку под кипу листов. Её отповедь произвела на всех гнетущее впечатление. Конечно, ждали чего-то подобного, ибо Удальцова славилась большим мастерством по части нагоняев и выговоров. Но сейчас она продемонстрировала не только напор и директорское красноречие - в её речи звучала правота. И она обрушила обвинения столь безжалостно, что, несмотря на полное согласие разума с доводами и аргументами, в душе хотелось защищаться. Вяльцев, которому Удальцова однажды устроила даже откровенную выволочку, после споров с ней всегда оставался при своём мнении, хоть и вынужденно подчинялся решениям директора. А на этот раз он был полностью согласен с начальницей, но что-то в нём противилось сказанному.
  - Продолжим собрание, - чуть ли не обречённо сказала Виктория Дмитриевна, кивнула психологу и указал на дверь: - Пригласите.
  Та послушно отправилась выполнять поручение.
  Вот тут-то Вяльцев и разобрался в причине своего внутреннего несогласия, своего душевного протеста, сопротивления голосу разума - голосу Виктории Дмитриевны Удальцовой. Серёжин плач настроил Вяльцева против неё, и то в её словах, что было правильно, правильно, трижды правильно, тысячу раз правильно, - дошло до разума, но не достигло сердца. В сознании, словно мигающая лампа аварийной сигнализации, вспыхивало и вспыхивало: "Так нельзя. Так нельзя. Так - нельзя!" И что-то металось внутри, не находя покоя, лишая Вяльцева равновесия.
  Когда вместе с психологом и мамой в кабинет вошёл заплаканный Серёжа, Вяльцев, посмотрев на него, решил, что обязан принять чью-то сторону. Пусть не в обсуждении, а мысленно. Он всегда и во всём стремился достичь определённости, ясности, потому что любил честность. Неопределённость же виделась ему отступлением от честности, рано или поздно приводящим к лживости. История, которую он преподавал уже много лет, имела множество примеров того, как личности, не способные совершить выбор, в конечном счёте терпели поражение. Когда необходим выбор - нужно выбирать, а не уклоняться, не отступать в сторону. И Вяльцев принял сторону провинившегося, потому что, приняв сторону директора, почувствовал бы себя предателем.
  Стараясь всё делать беззвучно, вошедшие расселись, и Виктория Дмитриевна продолжила спокойным, даже чуть миролюбивым тоном:
  - Нам необходимо выяснить причины, толкнувшие Сергея на этот поступок.
  - Прекратите! - выкрикнул отец Серёжи.
  - Это наша обязанность, - всё тем же ровным голосом ответила директор.
  Вяльцев тронул отца за локоть, словно хотел если не удержать его, то хотя бы предупредить резкое движение:
  - Не волнуйтесь. Так нужно, такая процедура.
  - Сергей, - обратилась Виктория Дмитриевна к ученику, - ты видишь, в какой ситуации оказался сам и как подвёл своих родителей. Мы, - она обвела всех руками, - вынуждены вмешаться. И нам необходимо знать, что толкнуло тебя на этот поступок. Пожалуйста, расскажи нам.
  Наступила пауза, которую директор умышленно не прерывала. Ученик должен был заговорить. И он заговорил:
  - Это игра такая... Я узнал про неё в интернете...
  - А от кого узнал?
  - Ну, случайно...
  - И что было дальше?
  - Захотел попробовать. Поиграть.
  - Тебе кто-то помогал? Кто-то общался с тобой, - Виктория Дмитриевна внимательно следила за учеником, за каждым его движением. И по тому, как он две-три секунды сидел молча, явно что-то обдумывая, она поняла: "Помогал".
  - Нет, никто, - еле слышно проговорил Серёжа.
  - Ты уверен?
  - Да...
  - А если ты просто забыл? Забыл от волнения. Ты подумай, вспомни. Это может оказаться очень важным.
  - Со мной никто не переписывался.
  Виктория Дмитриевна перевела взгляд на отца и повторила глухо, отстранённо:
  - Никто не переписывался. А дальше? - и снова нацелила взгляд на ученика.
  Серёжа растерялся от такого простого вопроса: он никак не мог сообразить, где во всей цепочке событий находится то самое "дальше", о котором его сейчас спрашивают.
  - Как его звали? - неожиданно спросила психолог.
  - Никак, - выпалил Сергей.
  - Значит, кто-то всё же был, - подвела итог Виктория Дмитриевна.
  Поняв, что запутался, Серёжа чуть было снова не заплакал. Ему очень не хотелось упоминать о BlackAnna, иначе он счёл бы себя предателем. И ещё ему стало жутко: а вдруг BlackAnna найдёт его и отомстит за всё... Но все взрослые пристально смотрели на него, и даже родители в эту минуту не выказывали своей поддержки. Нужно было срочно придумать какой-нибудь никнейм, но ничего подходящего на ум не приходило.
  - Black, - сказал Серёжа. Он решил, что если не назовёт имя полностью, то и не предаст человека.
  - Чёрный, - директор сказала так, словно, играя в мяч, ловко поймала сложную подачу. Итак, некто Black предложил тебе сыграть в "прятки на сутки". А где ты с ним познакомился?
  - Не помню, - и тут Серёжа нисколечко не соврал, ибо и вправду не помнил, где и как пересёкся с BlackAnna.
  - В соцсетях?
  - Да, но где - не помню.
  - А что ты знаешь о нём?
  - Ничего, - и это тоже было правдой.
  - А как он преложил это?
  - Не помню. Просто предложил.
  - Как вы общались? - вставила вопрос психолог. - Была какая-то закрытая группа, в которую ты входил?
  Серёжа заёрзал: его снова припёрли к стенке. Сейчас ему придётся назвать группу - и окончательно раскрыться.
  - Нет, - помедлив, ответил он.
  - Тогда как вы общались? - не отступала психолог.
  - По почте переписывались. Он мне письма слал.
  Психолог посмотрела на Викторию Дмитриевну и еле заметно мотнула головой. Та заметила подсказку, да ей и без того было ясно, что никакой переписки не было. А была - и сейчас наверняка есть - закрытая группа, где "подкованные" в психологии дяди и тёти морочат подростков, подстрекая их совершать страшные поступки.
  - Сергей, припомни, возможно, всё-таки была закрытая группа? - вопрос Виктория Дмитриевна задал таким тоном, чтобы стало ясно: любой ответ, кроме утвердительного, будет расценен ею как ложь.
  - Мы по почте переписывались, - ответил Серёжа, и в его голосе зазвучала некая твёрдость. А потом добавил: - Я все письма удалил.
  Виктория Дмитриевна снова перевела взгляд на отца:
  - По почте переписывались. Все письма удалил.
  И вдруг, метнув взор на ученика, рявкнула:
  - Перестань врать! Не было никакой переписки по почте. Посмотри на родителей. Посмотри, до чего ты их довёл. И не вздумай снова реветь! Как называлась закрытая группа? Отвечай!
  Отец Сергея шумно завозился, словно хотел выразить своё недовольство чем-то, но Виктория Дмитриевна оставила это без внимания.
  И Серёжа рассказал всю правду, умолчав лишь об одном: что никнейм был BlackAnna, а не Black. Он верил, что с ним общалась девушка, и после всего по-прежнему чувствовал себя немножечко рыцарем: не выдал её, утаив имя.
  Покончив с выяснением прочих подробностей, директор обратилась к родителям и, периодически обращаясь к психологу для подтверждения собственной правоты, объяснила им механизм работы закрытых групп в соцсетях, часто оказывающихся группами смерти. Предложила несколько рецептов, больше для профилактики, чем для настоящей борьбы. Потом перешла к законодательству:
  - Мы должны предупредить вас об ответственности за воспитание и поведение вашего несовершеннолетнего сына, которую вы несёте согласно, - она взяла верхний лист из своей кипы и стала читать, - Конвенции о правах ребёнка и Конституции Российской Федерации, статья 38, часть 2. За неисполнение или ненадлежащее исполнение родительских обязанностей вы можете быть привлечены к юридической ответственности: к административной (статья 5.35 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях); к гражданско-правовой (статьи 1073, 1074 и 1075 Гражданского кодекса Российской Федерации); к семейно-правовой (статьи 69 и 73 Семейного кодекса Российской Федерации); к уголовной (статья 156 Уголовного кодекса Российской Федерации).
  Кончив перечислять, она протянула лист отцу Тосина, который тот взял так небрежно, словно собирался сразу скомкать. Заметив это, директор попеняла:
  - Зря вы так. Дело-то серьёзное. Вам ещё в КДН ехать.
  - Куда? - отец удивлёно посмотрел на Вяльцева: ни о чём подобном классный руководитель Серёжиным родителям не рассказывал.
  - Комиссия по делам несовершеннолетних, - расшифровал аббревиатуру Вяльцев. - Да, придётся. Это... - Вяльцев хотел сказать "неизбежно", но вовремя поправился, - необходимо.
  - В полицию, что ли? - сдавленно проговорила мать.
  - Нет, - посмешила вмешаться директор. - Но представитель полиции там будет.
  Вяльцев хотел было бросить: "Спасибо, утешили", но промолчал.
  - Процедура неприятная, - пояснила соцпедагог, - но - если в первый раз - больше формальная.
  - Хотелось бы, чтоб вы оказались правы, - с явным неверием в формальность КДН заметила директор. - Теперь мы снова выслушиваем вас, - обратилась она к Тосиным. - Прежде всего тебя, Сергей. Что ты извлёк из нашего обсуждения? Какие выводы сделал?
  Серёжа, большую часть обсуждения проплакавший в коридоре, пробубнил избитое обещание:
  - Я больше так не буду.
  - Да уж, постарайся. Вам тоже, - Виктория Дмитриевна глянула на родителей, - следует о многом подумать и предпринять необходимые действия. За помощью обращайтесь к классному руководителю, к соцпедагогу Тамаре Васильевне, - директор кивнула на неё, - и к школьному психологу Ольге Сергеевне, - и слова сопроводил кивок в другую сторону. Вы обещаете принять меры?
  - Обещаем, - выпалила мать, - мы обещаем.
  Родители Сергея, посчитав, что на этом всё и завершится, почувствовали хоть какое-то облегчение, внешним видом выражая готовность встать, попрощаться и уйти, но директор сменила тон на непроницаемо-официальный:
  - Решение: ученик 8 "Б" класса Сергей Тосин ставится на внутришкольный учёт. Усиливается контроль за поведением ученика, который должен каждую неделю приходить к соцпедагогу и рассказывать о своих делах. Давайте протокол, Тамара Васильевна.
  Родители посмотрели на неё чуть ли не с испугом. Отец, чьё внимание в течение всего заседания было сфокусировано на директоре, не замечал, что соцпедагог всё это время что-то непрерывно записывала. И как выяснилось теперь - протоколировала.
  Директор просмотрела записи, убедилась, что про демонстрацию "Уничтожь меня" нет ни слова, после чего утвердительно кивнула и пустила их по кругу на подпись, сама расписалась последней.
  - Что дальше будет, - отец Сергея указал на протокол, - с этим документом?
  - Дальше Тамара Васильевна отвезёт протокол заседания в полицию, вместе с характеристикой классного руководителя. А потом - КДН. Дров-то наломали прилично.
  Выходили из директорского кабинета так, словно никто не мог решить: лучше выйти первым или последним? Завучи, во время обсуждения почему-то не проявлявшие никакой активности, отошли в сторону и принялись философствовать. Отчего современные дети так восприимчивы к любому влиянию? Вот, "Трое из Простоквашино". Мальчик уехал из дома из-за пустякового конфликта с родителями, поселился в деревне. А родители не в милицию обратились, а дали объявление в газете: "Пропал мальчик". Сказочка, конечно. Но какая оказалась популярная! И не было никаких массовых детских побегов - вот что важно! Дети жили дома, а не удирали невесть куда с котами. А теперь подростки готовы копировать любую глупость. Да ещё и сами придумывают такое!.. Чего только не вытворяют, лишь бы их в соцсетях лайкали.
  Соцпедагог и психолог куда-то незаметно исчезли, Серёжины родители, видимо, чувствуя перед Вяльцевым неловкость, попрощались и ушли вместе с пристыженным сыном. Чтобы не выходить следом за ними, Вяльцев поплёлся в свой класс. Для него ничего сверхнеожиданного на заседании не произошло. Серёжины увёртки - обычное поведение загнанного в угол подростка, натворившего глупостей, а потом испугавшегося ответственности. Вяльцев даже не счёл это ложью. Эмоциональные же встряски директор нередко устраивала не только ученикам, но и учителям, а иногда и завучам. Зная характер Удальцовой, Вяльцев и сегодня был готов к чему-то подобному. Да, её правота была неоспорима, но сама Виктория Дмитриевна не знала, где следует провести границу, отчего Вяльцеву захотелось протестовать, протестовать открыто. Возбуждённо походив пару минут по классу, он спустился к директору. Та всё ещё сидела за столом, занимаясь какими-то делами.
  - Виктория Дмитриевна, я хочу поговорить с вами насчёт Серёжи Тосина, - произнёс Вяльцев типовую для подобной ситуации фразу.
  - Я вас слушаю, - ответ Удальцовой также оказался типовым.
  - Зря вы так...
  Удальцова молчала.
  - Серёжа - хороший мальчик. Он же не хулиган, не шпанёнок.
  - Со шпанёнком у меня и разговор был бы другой.
  - Но... вам не кажется... что вы... всё-таки... перегнули?..
  - Если и перегнула, Андрей Александрович, то не сильно.
  - Вы так считаете?
  - Да, я так считаю. Пожалуйста, не забывайте, что мальчика искала полиция. И его возвращение - очень удачный... финал. Могло быть и хуже. Вы со мной согласны?
  - Но я уверен, что больше подобное не повторится.
  - Надеюсь.
  - Он образумится, я вам ручаюсь, - Вяльцев даже удивился, как вдруг перешёл на высокий стиль.
  - И мне искренне хочется, чтобы ваш ученик не подвёл вас. И меня тоже. Мне искренне этого хочется.
  Выходя от неё, Вяльцев испытывал смешанное чувство недоумения и облегчения. Недоумения, потому что его протест ни к чему не привёл, несогласие выразилось в согласии с Удальцовой. И облегчения, ибо выпад, который он готовился нанести, не поразил цель. Нанесённый им удар пришёлся в пустоту.
  
  Глава 5
  
  Грузинов возник ниоткуда. Сперва "сдружился" с Вяльцевым в "Фейсбуке", потом списались по электронной почте. Прислал пару бессодержательных посланий. После чего в "Фейсбуке" с Вяльцевым "раздружился", но второй канал связи поддерживал - и неожиданно предложил встретиться.
  Вяльцев согласился, хотя был сильно озадачен: зачем он понадобился вузовскому одногруппнику, с которым не виделся почти двадцать лет? Они учились на истфаке в университете, однако никогда не были близки и в студенческих компаниях не пересекались. И уж тем более не враждовали, чтобы спустя много лет помнить друг о друге. А после вуза и вовсе не контактировали: их ничего не связывало. Учился Грузинов как будто похуже Вяльцева и в целом проявлял равнодушие и к оценкам, и к знаниям. По крайней мере, со стороны казалось именно так. И это было нормой: на истфак в те годы шли не ради изучения истории, а чтобы иметь хоть какой-то диплом о высшем образовании. Вяльцев рылся в воспоминаниях, вызывая образ Грузинова-студента, и тот возникал, маячил в отдалении, но никак не выходил на передний план, а лишь исчезал в кулисах памяти. Вяльцев не мог вспомнить о Грузинове почти ничего примечательного. И тем примечательней было то, что Грузинов вспомнил о Вяльцеве.
  Они встретились в торговом центре, в том самом, где сначала побывал исчезнувший на сутки Тосин. И Вяльцев, проходя вдоль бутиков, вдруг увидел Серёжу, шарахнувшегося от него в сторону. Вяльцев только хмыкнул и пошёл дальше, а через несколько метров обернулся, услышав сзади виноватый Серёжин голос:
  - Здравствуйте, Андрей Александрович.
  - Добрый день.
  - Андрей Александрович, извините...
  - За что?
  - Я не... Всё в порядке, Андрей Александрович, я просто тут хожу... Я никуда не убегал. Позвоните родителям, если не верите.
  - Я тебе верю.
  - Честно, я никуда не убегал.
  - Я верю.
  - Я не убегал.
  - Верю. И сегодня - воскресенье, - улыбнулся учитель, - поэтому в школу идти не обязательно.
  Серёжа помялся и вдруг сказал:
  - Спасибо.
  - За что?
  Ответа не нашлось, и ученик спешно попрощался:
  - До свидания.
  - Всего доброго, - кивнул Вяльцев, развернулся и пошёл дальше, чувствуя на душе что-то неладное. Так у мнительного и неуверенного в себе человека мгновенно портится настроение, если перед ним проскользнёт чёрная кошка. Вот и Серёжа словно перебежал ему дорогу.
  Полагая, что заметит Грузинова издалека и сразу узнает его, Вяльцев уверенно шёл к назначенному месту встречи и оказался застигнут врасплох, когда откуда-то слева окликнули: "Андрей!" Голоса Вяльцев не узнал, но понял, что это зовёт его бывший одногруппник, и, развернувшись, несколько растерялся: Виктор Грузинов неподвижно стоял перед витриной с манекенами, и стоял так, что казалось, будто он из их компании. Он выглядел довольно моложавым и элегантным. Лицо, напряжённое и как бы стягивавшееся в одну точку, выглядело хитровато-хищноватым, как у злой мультяшной лисы. Ещё рыжеватая, хоть и потемневшая шевелюра. Коричневое пальто, явно в тон волосам, ладно сидело на стройной фигуре. Во внешности Грузинова было что-то рекламное, отчего хотелось рассмотреть его, полюбоваться им. Вяльцев, одетый в бесформенную болоньевую куртку и неприметную кепку, позавидовал чужой презентабельности и - невесть отчего - почувствовал горечь проигрыша, мелкого, пустячного, не сравнимого с поражением, но всё ж неприятного, обидного.
  Он поприветствовал Грузинова, пожав протянутую руку:
  - Здравствуй, Виктор.
  - Слушай, я голоден, - радостный и слегка возбуждённый голос Грузинова звучал очень по-дружески. - Тут есть пара сносных ресторанчиков. Пойдём.
  Вяльцев смутился: посещение ресторанов всегда являлось непозволительной роскошью для тощего учительского бюджета. Тем более он не собирался идти в ресторан с Грузиновым: с чего бы такие излишества? Но Вяльцев постеснялся прямо отказать и стал прикидывать, можно ли просто посидеть там, ничего не заказывая, а Грузинов уже увлекал его к лифту, и получилось, что Вяльцев вроде как и согласился.
  В ресторане он шёл за уверенно двигавшимся Грузиновым, решив повторять всё за ним, дабы случайно не опростоволоситься. Вяльцев вообще побаивался официантов и таксистов, не имея с опыта общения с ними, а потому не знал толком, как следует себя вести.
  У шагнувшей им навстречу искусственно-приветливой девушки в белой блузке Грузинов попросил столик на двоих, "в уголке". Она повела их по залу; справа тянулся ряд сервированных столов, слева, вдоль всей стены, открывались оформленные в стиле гротов ниши. Увидев свободную, Грузинов скомандовал шедшей впереди девушке: "Здесь", - и резко свернул в арку. Но белоблузка не остановилась, не расслышав его или решив проигнорировать. Вяльцев неожиданно оказался перед выбором: за кем следовать? Будь он один - пошёл бы за белоблузкой. Но Грузинов действовал настолько уверенно, что Вяльцев подчинился его решению и тоже шагнул в нишу. Место там предназначалось явно не для двоих, и вернувшаяся к ним белоблузка попыталась было это объяснить, но Грузинов, в тот момент уже снимавший пальто, проигнорировал её замечание. Сев за стол, он сказал: "Меню", и прозвучало это как нечто среднее между просьбой и требованием, не допускающее, впрочем, возражений.
  Вяльцев тоже разделся. В поношенной кофте с катышками он чувствовал себя здесь чужеродным телом. Ему не дано было естественно вписаться в изысканный интерьер, как это получалось у Грузинова, чей ладный пиджак из мягкой ткани - лишь повседневный гардероб элегантного господина. Но в обращении с приятелем Грузинов никак не подчёркивал своего превосходства и, когда Вяльцев сел-таки за стол, Виктор спросил:
  - Графинчик водочки?
  Вяльцев мотнул головой и, поняв, что отсидеться без заказа не получится, углубился в изучение меню. Точнее, цен.
  - Тогда вина? Красного, белого?
  Прикинув, что бутылка вина может выйти подороже графинчика водки, Вяльцев захлопнул меню.
  - Я совсем не голоден. Ты заказывай, Виктор. Я посижу.
  - Хорошо. Тогда позволь мне тебя угостить, - и Грузинов нажал кнопку вызова официанта.
  - Угостить?! - ужаснулся Вяльцев. - Зачем? Что ты затеял?
  Вместо ответа бывший одногруппник улыбнулся и легонько махнул рукой. В проёме ниши возник официант, и Грузинов быстро накидал заказ тысяч на пять. Вновь оставшись вдвоём с Вяльцевым, он проговорил успокоительно:
  - Расслабься. Давай просто посидим, поболтаем. О счёте не беспокойся. У тебя, кстати, никаких ограничений в рационе нет? Врачи диетами не морят? Вот и отлично. А то я боялся, что закажу тебе что-нибудь не то.
  - К чему всё это? Что тебе от меня нужно?
  - Вот и поболтаем об этом. Как у тебя дела?
  - Нормально.
  - А в целом?
  - И в целом нормально.
  - Жизнью доволен?
  - Доволен.
  - Ну и отлично. Ты по-прежнему в школе?..
  - Да.
  - Сейчас в школе трудно, - понимающе заметил Грузинов. - Да и никогда не было легко. Работа - адская. Зарплата - низкая. Благодарности - никакой. А главное - полное бесправие. Когда я учился, со мной произошёл случай: по геометрии решали сложную задачу в классе. Учительница продиктовала условие, все записали. Она и говорит: "Я, дескать, и сама не очень представляю решение. Так что будем разбираться вместе". А я и брякнул: "А у нас и в голове не было, что вы знаете решение". Она мне сразу учебником по макушке треснула, я как раз на первой парте сидел. И знаешь, - тут Виктор выдержал небольшую паузу, - за дело получил-то. Я и не обиделся на неё вовсе. И она ко мне хуже относиться не стала. Ну, получил в воспитательных целях. Бывает.
  - Вот тоже случай, - поддавшись дружеской откровенности приятеля, подхватил Вяльцев. - Учился у нас в классе второгодник. Рожа у него была смазливая, блудливая. Как-то на географии проходили полярных исследователей, учительница назвала Скотта. А тот на весь класс: "Скот-т-тина!", - и "т" так просмаковал, до сих пор это помню. "Скот-т-тина!" Она его за шиворот - и из класса. А нам говорит: "Человек ради науки жизнью пожертвовал, а про него всякая шваль такое!.."
  - И правильно она вышвырнула. Абсолютно заслуженно. А сейчас попробуй тронь ученика - засудят!
  Официант принёс вино, откупорил бутылку и разлил по фужерам.
  - Твоё здоровье, - Виктор легко взял бокал и потянулся чокнуться с Вяльцевым. Тому тоже пришлось поднять свой: ничего иного не оставалось.
  Чокнулись, отпили вина, и Вяльцев поинтересовался:
  - А почему вам давали сложные задачи по геометрии? Разве ты не на гуманитарной параллели учился?
  - Нет, в физмате. Но мне точные дисциплины так надоели, что в одиннадцатом классе решил: на технические специальности поступать не стану. Ничего, подтянул литературу, историю, английский. Ну, и поступил туда, где мы с тобой и встретились.
  - А сейчас чем занимаешься?
  - Сложно сказать в двух словах. И в трёх тоже. Знаешь, есть такие сферы, где чем-то занимаешься, а вот объяснить, чем именно, - трудно.
  - А с чем это связано?
  - Ну, смотри... Я наблюдаю за тем, что сейчас происходит. В России, в мире, да и вообще. Что-то вроде пиара в его изначальном смысле.
  - Рекламой?
  - Не-ет. Реклама - это как раз то, во что пиар вырождается. А вообще это связи с общественностью. Public relations. Только не называй меня пиарщиком: я это слово не выношу. У меня оно с публичными туалетами ассоциируется. Звучит - как "писсуарщик".
  Вяльцев хохотнул от неожиданной шутки.
  - Тема не для застолья, - резюмировал Виктор. - Закроем её.
  Официант принёс салаты и сырную нарезку. Вяльцев покосился на поставленную перед ним тарелку: кушать ли?.. Виктор же, не обращая на него внимания, принялся за свою порцию, и Вяльцев взял в руки вилку и зачем-то нож. Он посмотрел на Виктора долгим, пристальным взглядом. Всё то время, пока Виктор балагурил, сидя за столом, его подвижное, живое лицо выглядело открытым, правдивым. Теперь же в чертах снова проступило что-то хищное, лисье. Виктор, поглощавший салат, ничуть не походил на самого себя, несколько минут назад дружески болтавшего. Как будто у него было не одно, а два лица. И невозможно было разобрать, какое из них подлинное.
  Доев салат и глянув на полупустые бокалы, Виктор подлил вина. Чокнулись ещё раз.
  - Недурно готовят. И вино отменное. Да ты чего стесняешься?
  - Объясни, - Вяльцев чуть подался вперёд, - что тебе от меня нужно?
  - Опять ты за своё, чудак-человек. Ну, хорошо. У меня чёрная полоса в жизни. Душевный кризис. Подробностей рассказывать не стану.
  - Извини, - смутился Вяльцев. - Всякое бывает, я понимаю.
  - Ничего. Тут ещё возрастное наложилось. Прошлое часто вспоминается. А с тобой пересёкся - и захотелось встретиться. Пообщаться. У нас, пожалуй, и тем для бесед нет, а мне вот захотелось посидеть, поговорить. Ешь салат, скоро подадут горячее.
  Чувство неловкости в ресторане сменилось у Вяльцева чувством неловкости перед Виктором, который, кстати, выглядел вполне жизнерадостным, ничуть не подавленным. Вальцев кинул взгляд в арку: а не уйти ли? Но решил, что этим ещё больше обидит приятеля, и принялся за салат.
  - А ты не думаешь из школы уволиться? - неожиданно спросил Виктор.
  - Куда? - отозвался Вяльцев.
  - Так, интересуюсь.
  - А куда я пойду-то?..
  - Ну, это не проблема. Было бы желание, а работа всегда найдётся.
  - Я только историю знаю. И педагогику. Если только в какой-нибудь лицей. А где ещё я нужен с таким профилем?.. - и тут, сообразив, Вяльцев мысленно одёрнул себя: "У кого я это спрашиваю! Оба один факультет окончили..."
  Виктор хотел что-то сказать, но передумал и снова подлил вина.
  - Пожалуй, одной бутылкой дело не обойдётся.
  - Нет, мне хватит, - запротестовал Вяльцев. - Что есть в бокале - и всё, больше не подливай.
  - Тогда тебе придётся долго растягивать удовольствие.
  Официант принёс суп. Теперь Вяльцев ощущал некоторую уверенность, как в парикмахерской: сиди не двигаясь, а мастер всё сам сделает.
  - Никогда не ел суп из шампиньонов, - признался Вяльцев, когда официант ушёл, и сразу смутился: так глупо это прозвучало.
  Виктор выразил искренне удивление:
  - Шутишь! Я вот разок черепахового супа попробовал.
  - И как?
  - Так себе. То ли дело жирный борщец со сметаной!
  Когда на второе подали котлеты по-флорентийски с картофельным пюре, Вяльцев даже пожалел, что не сделал заказ сам. Наверняка тут готовят судака по-особенному или даже телятину. И в душе ему нисколько не было стыдно перед Виктором за такие мысли. Если тому захотелось пообщаться и угостить его, Вяльцева, вкусным обедом, то почему бы и нет... Виктор - неплохой человек. И прежде тоже был неплохим. Да и вообще любого следует считать неплохим, если о нём нельзя сказать ничего плохого.
  Заговорили о прошлом, вспомнили студенчество. Девушек, с которыми вместе учились. Правда, тут Вяльцеву похвастать было нечем, и он вдруг осознал то, чему в прежние времена не придавал значения: Виктором интересовались многие девушки, а Вяльцева даже одногруппницы почти не замечали.
  Перебрали преподов, казусы на экзаменах. И о чём бы ни вспоминал Вяльцев, Виктор согласно кивал и поддакивал, а пару раз и дополнил. Зато рассказы приятеля иногда вызывали у Вяльцева недоумение: неужели такое случалось? Так, Ленка, "фамилию забыл, ну с длинными волосами, ну, ты помнишь", когда культурологию сдавали, спрятала "шпоры" под юбку: целая обойма на ляжке под резинками. И пошла на экзамен. Вот до чего додумалась! Не попросит же её препод: "Девушка, задерите юбку".
  - Я, кстати, после экзамена в коридоре юбку-то ей задрал. Все увидели: ровненький такой рядок "шпор", как гильзы скручены. Смеху было!.. Жаль, у неё в аудитории резинка не лопнула: высыпался бы на пол весь патронташ!
  Вяльцев ничего подобного не помнил и решил, что тогда либо уже ушёл домой, либо всё ещё сидел в аудитории. Он даже не разобрал, с какой Ленкой это случилось.
  За десертом Виктор неожиданно выдал:
  - А твоя школа отличилась. Весь "Ютюб" взбаламутили.
  Вяльцев потупился. Следом за историей с Тосиным, не имевшей особого резонанса, случилась другая - и куда серьёзней. Два балбеса, на сей раз из 8 "А", сняли креативный ролик о собственной глупости и выложили его на "Ютюбе". Реакция со стороны Департамента образования последовала мгновенно, скандала и санкций избежать не удалось. И хотя Вяльцев к случившемуся не имел никакого отношения, упоминание Виктора, пусть и по-дружески беззлобное, всё равно было ему неприятно.
  - Да уж, прогремели на всю страну, - поморщившись, согласился Вяльцев.
  - Вот-вот. И главное: вы-то, учителя, ни при чём, а РУО всё равно вам по шапке настучало. Сидят эти чиновники в своих креслах - и только выговоры всем делают. Сами и занимались бы воспитанием подрастающего поколения. Правильно, Андрей?
  Вяльцев кивнул, хотя толком не понял, что было бы правильно и как чиновники могли бы повлиять на ситуацию. Но чувствительная точка в его сознании, на которую Виктор легонечко надавил, сразу отозвалась болью: чиновники, конечно, всегда и во всём виноваты. Всегда и во всём.
  Вообще, отношение Виктора к школьным проблемам импонировало Вяльцеву. Приятель всё понимал правильно, ко многому относился почти сочувственно и на дело смотрел так же, как и он, Вяльцев. Выходило, что учитель Вяльцев не одинок, учитель Вяльцев способен добиться понимания в этом мире. Понимания! А это уже не мало. И не имело значения, каким образом Виктор возник теперь на жизненном пути Вяльцева, какие обстоятельства свели их вместе. Важно было, что с ним можно поговорить откровенно, открыть ему душу - и он поймёт. Не отмахнётся, не пройдёт мимо. И Вяльцев, поддавшись неожиданному чувственному порыву, протянут через стол руку - для пожатия. Виктор чуть удивлённо посмотрел на неё и, отложив ложечку, подал Вяльцеву свою. Рукопожатие вышло долгим и несуразным, так что Виктор наконец спросил:
  - Андрей, ты чего?
  - Как же здорово, - торопливо проговорил Вяльцев, - что мы встретились.
  - Да, пожалуй, - согласился Виктор. Он-то счёл, что неожиданное изъявление дружбы связано с оплатой счёта, который вскорости им принесут.
  Под конец Виктор рассказал несколько несмешных анекдотов про Путина, Вяльцев улыбался больше из вежливости. Ему хотелось сделать для друга что-нибудь приятное, поэтому, когда Виктор вызвал официанта и попросил счёт, Вяльцев полез за бумажником.
  - Не надо, - остановил его Виктор. - Плачу я, как обещал.
  - Но тут столько всего...
  - Расслабься, - Виктор вынул несколько банкнот. - И будем считать, что ты мне ничего не должен. Окей?
  - Окей, - помявшись, чтобы скрыть удовольствие, согласился Вяльцев.
  Они вышли из ресторана, и Виктор, сославшись на срочные дела, быстро распрощался и ушёл. Вяльцеву тоже нечего было здесь делать, но очень хотелось продлить радостное настроение, и он пустился бродить по торговому центру, бесцельно заходил в бутики, брал красивые товары, вертел в руках и клал обратно. Это создавало у него иллюзию обладания дорогими предметами. Проходя мимо турагентства, он вдруг решил зайти и поинтересоваться турами в Рим или в Париж, сделал было шаг ко входу, но одумался и прошагал мимо.
  Возвращаясь домой пешком, он радовался, глядя на предвечернее солнце. Холодный ясный день, безоблачное эмалевое небо, хрустальный, как будто звенящий воздух, - всё напомнило Вяльцеву другой осенний день, случившийся много лет назад, когда он, ещё школьник, возвращался откуда-то домой, и так же слепили снопы солнечных лучей, отражённые окнами. Забылось, откуда он шёл (из гостей? с прогулки?). Забылось, что вообще произошло в тот день. Всё забылось, что было не важным, - запомнились лишь бодрящая осенняя прохлада, яркий солнечный свет и упоительная радость оттого... Андрей даже сам не помнил - отчего...
  Придя домой, он ещё некоторое время пребывал в блаженном веселье, а потом радость незаметно притупилась, ослабела, подступило уныние, засасывавшее в трясину депрессии.
  Вяльцев осознал, какая пропасть - денежная, социальная - зияет между ним и Виктором. Учившиеся в одной группе, сидевшие в одних аудиториях и сдававшие одни экзамены (и получившие одни дипломы), они теперь находились так далеко друг от друга на жизненной шкале, что осознавать это неравенство Вяльцеву было очень тягостно. Причём особую горечь вызывал не успех Грузинова - успех, хочется думать, не такой уж и грандиозный, - нет, горько Вяльцеву было от собственной неудачи. "Я хочу прожить жизнь так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы", - по-корчагински заявлял молодой Кинчев, один из рок-кумиров школьника Андрея Вяльцева. И тогда для счастья нужно было просто жить, вовсе ни к чему не стремясь. А потом наступила обманчивая пора якобы бесконечной, якобы вечно длящейся молодости, когда вообще казалось, что "бесцельно прожитые годы" - это с другими, это точно не с нами, потому что мы юные, потому что у нас такой запас жизненных сил, что даже регулярные студенческие попойки не скинут нас с копыт. И хотя Андрей за всё время учёбы в вузе напивался всего два-три раза, но вполне разделял общее отношение к жизни: молодость - вот она! А "бесцельно прожитые годы" - это вообще что такое? А у нас ещё столько лет впереди, живи да живи, всё успеем, можно никуда не спешить.
  Молодость закончилась как-то неприметно - никакой разделительной черты. Так что было не ясно, всё ли ещё впереди - или чего-то уже никогда не вернуть? Но вроде бы не происходило ничего непоправимого, жизнь тянулась, пусть уже и не такая насыщенная, как раньше. Впрочем, иногда чего-то недоставало, чего-то, что уже имелось у других: денег, машины, отдыха в Турции. Однажды на школьной линейке стало невыносимо тошно от песенки Шаинского. Тогда-то и раскрылся смысл слов "мучительно больно за бесцельно прожитые годы", такой невыносимо замогильный смысл, что и меломану Кинчеву, пожалуй, невдомёк было.
  Не имея возможности съездить в Версаль или в Рим, Вяльцев всё-таки кое-где побывал: объехал Золотое кольцо, несколько раз посещал Питер и окружающие его дворцово-парковые городки-резиденции. Убеждал себя, что раз в советское время, при закрытой границе, граждане путешествовали так, по Союзу, то и ему, Вяльцеву, грех на судьбу жаловаться. Вон, ходят толпами японцы да немцы, издалека приехали нашими достопримечательностями полюбоваться. А ему для этого даже из страны выезжать не нужно. Ладно уж, проживём без Лувра и Колизея.
  А время уходило, ровно и неприметно. Как-то так получилось, что семьи Вяльцев не создал, жил один в квартире, оставшейся от рано умерших родителей. Из школы, куда после вуза устроился работать, пока ничего лучше не подыщется, так и не ушёл: тоже как-то так получилось. У него всё в жизни "как-то так получалось". И всё выходило не так, как хотелось бы. Хотя уже ничего особо и не хотелось.
  И вот, вспоминая встречу с Грузиновым и бессильно завидуя ему, Вяльцев понял, что когда-то что-то сделал неправильно - или не сделал вообще. Что пошёл по неверному пути и, слишком рано став Андреем Александровичем благодаря учительскому статусу, так ничего толком и не добился. Вместе с молодостью минуло время возможностей, которые, если они не появлялись сами, требовалось выискивать, выискивать, выискивать. Добывать из-под земли, а если нужно - то и из-под асфальта. Добиваться всего самому. Преодолевать трудности, преодолевать себя - самую главную трудность. Нужно было!.. Нужно было... А теперь!.. А теперь...
  Вяльцев ещё раз подумал о Грузинове, о преуспевшем Викторе Грузинове - и горло сдавил спазм. Выть, рыдать, реветь! Но Вяльцев лишь горько заскулил, подавленный осознанием собственной слабости.
  ...Вдруг мелькнула мысль: "Виктор же интересовался, не собираюсь ли я уходить из школы!" Он наверняка - по старой памяти - хочет предложить какую-нибудь работу. "Конечно, как только я сразу об этом не догадался, раззява! Надо было хвататься за подвернувшуюся возможность, а я, дуралей, прозевал, прозевал!" В бешенстве Вяльцев стукнул себя кулаками по коленям. Всё, всё у него наперекосяк! И работа, и жизнь, и... и всё остальное!..
  Включив компьютер, он написал письмо Грузинову. Сердечно поблагодарил, предложил встретиться ещё раз. Хотел было уже отправить, но в последнюю секунду понял двусмысленность послания: выходило, что ему хочется ещё раз отобедать за счёт приятеля. Дописав: "P.S. В ЭТОТ РАЗ ПЛАТИТЬ БУДУ Я", он подумал ещё с минуту, перечитал всё так внимательно, как дипломат читает иное донесение, от которого зависит вся его карьера, и наконец отправил письмо, шепча: "Только бы не сорвалось... Только бы не сорвалось... Хоть раз в жизни... Только бы получилось..."
  Минут через десять Грузинов прислал ответ: "Договорились".
  С выкриком "Всё получится!" Вяльцев по-мальчишески подпрыгнул и ударил кулаком воздух.
  
  Глава 6
  
  Скукотища!..
  В школе скукотища. Дома скукотища. Каникулы тоже надоели...
  В июне ещё оттяжно было, в июле тоже... В августе - чё-то не то... Даже в школу под конец захотелось: может, чё-нить прикольное будет? Нет, облом. Скучно.
  Год назад мы такой прикол придумали: зажечь спичку на уроке. Зажгли. Колян, дурак, спичку в одной руке держит, коробок - в другой. Училка подошла - и коробок выхватила. А спичка прогорела. Надо было коробок мне отдать или в карман положить. Потом нас сразу к директору, трали-вали, сапоги-сандали. А чё такого? Пожара же не было. Мы же не дауны - школу поджигать! Хотели назавтра опять, но Колян чё-то очканул. А я без него не стал: одному тоже стрёмно.
  А с трамваем я придумал. А чё, круто. Мы же ничё не поджигали. Другие ради прикола шмотки в магазинах тырят, жвачки всякие. Им эти жвачки на фиг не нужны, они их купить могут. Зато экстрим. А мы ничё не тырили, просто забегали и орали. Типа народ пугали.
  Пошли, значит, на остановку. Сидели, ждали. Днём трамваи не битком, в вагоне свободно. Забегали в первую дверь, орали, бежали в конец, выбегали. А чё такого? Потом двери закрывались, трамвай уезжал.
  Один раз кондукторша стала в дверях и нас не пускала. Она нас запомнила, чё-то там ругалась. Мы ломанулись в среднюю, пробежали полтрамвая. А кондукторша обломалась!
  А ещё раз двери закрылись, пока мы бежали. Мы в двери колотим, а трамвай поехал. Все на нас оборачивались, пялились. А нам по фигу. Колян придумал: "Давай вперёд-назад по салону носиться, пока трамвай едет". - "Ты чё, дурак? - говорю. - А если авария? Потом скажут, что из-за нас".
  А ещё такую фишку просекли: заснять всё на видео и ролик на "Ютюб" залить. Попиариться. Чтоб в интернете у всех крышу посрывало. Чтобы нас там залайкали. Там всякую лажу выкладывают про себя - и народ тащится. А у нас тут в тыщу раз круче, оборжаться можно. Кароче, решили оторваться на полную.
  Колян со смартфоном запрыгнул в заднюю дверь, я забежал в переднюю и понёсся по вагону. Ещё и рожу сделал пострашней. Там же на остановке посмотрели, поржали. Круто вышло. Потом поменялись: я снимал, Колян носился. Сделали несколько видосиков. Выбрали самые прикольные.
  Я Коляну говорю: "Какой-нить музон надо фоном сделать в ролике. Чё-нить металлюжное". А он: "Туфта получится. Пусть лучше все слушают живой звук, а не фанеру".
  Сперва как-то непривычно было зырить на себя: бегу на камеру и ору. Даже стеснялся немного. Когда бегал- нормально было, а со стороны... Думал: "Как дурак какой-то!.." Но не удалять же всё... Зря снимали, что ли?..
  Кароче, склеили файлы. Залили ролик на "Ютюб". Зачётный видос получился. Его там сразу все заценили, лайкать начали. Мы реально себя звёздами "Ютюба" почувствовали. Даже решили продолжение снять: в автобусе или в метро. Я предлагал в масках монстров бегать. И в костюмах. Ваще отпадно получилось бы. А Колян хотел пробежать голышом! Блин, мы так ржали, когда он это ляпнул!..
  Из-за ролика нас потом и вычислили. Ну, в полиции припугнули конкретно... Но ведь ничего же не случилось, бабульку откачали. Мы же не знали, что она такая нервная.
  
  Глава 7
  
  Ученики 8 "А" Коля Кулаков и Ваня Ермолаев, звёзды "Ютюба", ещё легко отделались. Съёмка последнего забега с воплями по вагону могла закончиться плачевно. Как только креативный дуэт, засняв номер, выскочил на остановку и трамвай тронулся с места, одна из старушек застонала и схватилась за сердце. Все посчитали, что ей плохо, и на следующей остановке вызвали скорую, а также полицию - из-за настоятельных требований потерпевшей. Приехавшая медбригада не только "бабульку откачала", но и поставила неутешительный для больной диагноз: симуляция. Есть бабушки в русских трамваях, которые ездят не по делам, а чтоб с кондуктором и пассажирами пособачиться. А тут безмозглый юнец по салону с криками пронёсся. Разве можно упустить такой случай!
  Но вызов полиции отменить было нельзя, так что хулиганов, и без того примелькавшихся водителям трамваев и кондукторам, стали искать. А креативный ролик только упростил поиски: опознать новоявленных звёзд теперь было нетрудно.
  Слава сошла на Колю и Ваню как лавина - накрыв с головой. Но их всё равно извлекли на свет, подняли за шиворот, отряхнули, опознали, поставили перед строгим начальством и назвали по именам.
  Пришлось спешно убирать ролик с "Ютюба", но это только усилило скандальную компоненту подросткового перформанса, особенно в масштабах школы. Все те лохи, которые не успели глянуть и заценить видосик, ибо вечно не в трэнде, и вправду почувствовали себя лохами - и только и мечтали том, как бы позырить. Нашлись те, у кого видео сохранилось в памяти приложений, кто-то даже предусмотрительно скачал его, и запись пресловутого отжига Коляна и Ванька стала распространяться среди школьников, как самиздатовская машинопись меж советских диссидентов.
  Им все завидовали, особенно же - Гоша Выкрутасов, их одноклассник. С гордостью нося свою фамилию и стараясь всегда и во всём её оправдывать, Выкрутасов был школьной достопримечательностью по части пакостей и провокаций. Выдумывая своим плоским умишком разные мелкие гадости и воплощая их в жизнь, он упивался своей скандальной славой и после пары лет упорных трудов добился того, что в школе прижилось выражение "выкрутасы Выкрутасова".
  Жадный до славы, Гоша не выносил чужой известности. И когда Колян и Ванёк, которых он по шкале эпатажа ставил куда ниже себя, вдруг прогремели на весь "Ютюб", Гоша, яростно завидуя им, столь же яростно их возненавидел. Бедный, он годами добивался того, чтобы прославиться на всю школу, а тут его одним махом уделала пара фуфлыжников, которые даже громко пёрнуть на уроке дристанут.
  Выкрутасову во что бы то ни стало требовалось восстановить status quo. Сперва он решил тоже что-нибудь заснять и выложить в интернете, но с его однобоко-гнусной фантазией не придумывалось ничего креативного. Пожалуй, если бы ненавистные ему звёзды "Ютюба" надоумили его заснять пробежку с воплями голышом, он взялся бы исполнить сей опасный номер, на худой конец в одних трусах. Но Колян и Ванёк считали Выкрутасова отмороженным, да и делиться с ним своей славой - это ещё с какого хрена?..
  Оказавшись в безвыходном положении, Выкрутасов пошёл на очевидное эпигонство. Как-то на уроке он попросился в туалет. Учительница, чуя недоброе, поначалу не хотела отпускать его, но он стал угрожать неизбежной аварией и, опасаясь срыва урока - как бы выкрутасник и вправду не напрудил под партой, - она уступила. Оказавшись за дверью, Гоша заорал что было дури и побежал по школе. Оглашая своими криками гулкие коридоры, он носился по этажам, пока его не изловил школьный охранник. "Адвоката! Я требую адвоката!" - заголосил пойманный Выкрутасов - и получил "адвоката" по загривку.
  Никакого всемирного резонанса выходка Выкрутасова не имела, а звёзды "Ютюба" только усмехались: "У нас было круче!" Зато нашлись старшеклассники, которые решили замутить похожий флэш-мобчик: взять не новизной, а масштабностью. И только вмешательство школьного психолога, случайно услышавшей об их затее, спасло компанию оболтусов от масштабных проблем, не позволив им лишний раз подтвердить принцип любого флэш-моба: дурной пример заразителен.
  Репова же, классный руководитель 8 "А", проклинала и своих учеников, и гневную Удальцову. Подвиг давно числившегося на внутришкольном учёте Выкрутасова не заслуживал внимания полиции или РУО. Удальцова лишь злобно скаламбурила: "Выкрутасов выкрутасничает, а мы выкручиваемся". А вот с Кулаковым и Ермолаевым всё было серьёзно, причём особое беспокойство всем, включая полицейских, доставляла неуёмная бабка, требовавшая наказания, как она считала, сурового и справедливого. Старушенция оказалась выносливой не по летам, когда писала заявления, давала показания, приносила медицинские справки. И всё-таки изначальный вердикт бригады скорой помощи выглядел вполне весомым, отчего остервеневшая симулянтка находила всё новые и новые силы для продолжения борьбы с распоясавшейся молодежью, пока наконец не надоела даже полицейским, классифицировавшим поведение школьников как мелкое хулиганство, не повлёкшее причинение вреда чужому здоровью.
  На совете профилактики Кулакова и Ермолаева распекали куда дольше и куда строже, чем Тосина. Против звёзд "Ютюба" Удальцова использовала тот же "Ютюб", показав всем ролики о том, как люди становились калеками из-за чьей-нибудь неосторожной шутки. Ваня и Коля не плакали, как Сергей, а лишь пристыженно сопели, опустив глаза. За позорную славу приходилось расплачиваться бесславным позором.
  Закончив с официальной частью и отпустив детей и родителей, директор попросила коллег остаться.
  - Учебный год только начался, а у нас уже два дела на КДН, - не скрывая раздражения, начала Виктория Дмитриевна. - Почему? Что происходит? Протуберанцы на детей влияют?
  - Что влияет? - переспросила одна из завучей, решившая, что протуберанцы - нечто из области медицины.
  - Солнечная активность, - тихо пояснила Репова.
  - Да хоть лунная! - продолжала наседать Удальцова. - У нас же почти уголовное дело нарисовалось. Хорошо, что бабуля жива. И какой позор для школы: на весь интернет прославились. Больше миллиона просмотров. Вдумайтесь: сколько человек полюбовались, как два наших... ученика дурью маялись. И половина - лайкнули. Половине это понравилось!
  Все молчали, и Удальцова принялась за соцпедагога и психолога:
  - Прежде всего обращаюсь к вам. Оцените положение дел.
  Обе ответчицы молчали.
  - Тогда я дам оценку: неудовлетворительно.
  Возражений не последовало.
  - Нужны меры. Надо что-то предпринимать.
  - Ни Тосин, ни Кулаков с Ермолаевым не стояли на внутришкольном учёте, - оправдываясь, подала голос соцпедагог.
  - А теперь - стоят. Проведите классные часы, расскажите ребятам об опасности интернета, об ответственности за собственные поступки. Действуйте, пока ещё один нежданчик не случился.
  Словцо "нежданчик", заменявшее в лексиконе Удальцовой приличествующие случаю бранные и матерные обороты, сигнализировало подчинённым, что безопасней во всём согласиться с начальницей и сдать позиции, чем продолжать отстаивать собственную, пусть и неплохо укреплённую, точку зрения.
  Назавтра Репова подошла после уроков к Вяльцеву.
  - Андрей Александрович, нам, видимо, вместе на КДН ехать?
  - Вы там ни разу не бывали? - догадался Вяльцев, вдруг обрадованный перспективой встречи с Ольгой Михайловной вне школьных стен.
  - Честно говоря, да.
  - Поедем, возможно, в один день, но время назначат разное. Там по очереди дела разбирают.
  - Я как-то не подумала... - Репова смутилась, словно школьница.
  - Да и я там бывал не часто. Ничего приятного, сами понимаете. Но вас там вряд ли будут отчитывать. Прямой вашей вины нет, и инцидент произошёл во внеучебное время. Достанется ученикам и родителям.
  - Прямо поветрие какое-то... В вашем классе, в моём... Чего им только не хватает?
  - Да всего того, чего и остальным в их возрасте: внимания, возможности выделиться, самоутвердиться. Ну, и ума не хватает. Переходный возраст.
  - Я понимаю. Но ведь семьи у них благополучные, полные.
  - Это роли не играет. Наоборот, в трудных семьях всё сразу видно. Приблизительно ясно, чего ожидать. А вот в благополучных случаются такие сюрпризы с детьми... Обычно в первую очередь винят родителей: безразличны к ребёнку, не занимаются его воспитанием. Спорить с этим непросто. Но сейчас сами взрослые как будто бессильны перед интернетом. Я разговаривал с родителями Тосина, и они уверяли, что с сыном у них хорошие отношения. Серёжа часто рассказывает им о том, что происходит в школе; показывает свой дневник; просит помочь, если возникают сложности с домашней работой. В общем, с виду - нормальные отношения. Но есть у мальчика какое-то свое личное пространство, куда родители не вторгаются. Тоже, вроде бы, правильно: нельзя устанавливать тотальный контроль, ребёнку необходим свой потайной уголок. И вот в этом уголке и заводится всякая гадость.
  - И что же теперь?
  - Не знаю. Как-то дезинфицировать потайной уголок втайне от ребёнка... Мы ведь, признаться, больше теоретизируем, да и смотрим на проблему со стороны. Не наших же детей на КДН вызывают.
  Тут Вяльцев понял, что его повело куда-то не туда, и, мягко улыбнувшись, извинился и завершил беседу, отговорившись мнимой занятостью. Репова, поблагодарив его за разъяснения, ушла, не в силах подавить беспокойства. И чем дальше, тем больше усиливалась её нервозность. Когда же в школу пришло извещение о дате и времени проведения КДН, молодую учительницу и вовсе бил мандраж, который она изо всех сил скрывала от коллег и учащихся: обнаружить свою психологическую слабость оказалось бы для неё позором.
  Рассмотрение дел назначили на один день, только Кулакова и Ермолаева пригласили раньше, чем Тосина. Вероятно, причина была в том, что их случай выглядел куда серьёзней, а с Тосиным долго возиться не планировали.
  В назначенное время Вяльцев явился в здание администрации района, даже внешний вид которого отдавал казёнщиной, и отыскал кабинет, где заседала комиссия. Серёжа и его мама уже ждали в коридоре. До назначенного времени оставалось чуть больше пяти минут, и Вяльцев решил подбодрить воспитанника:
  - Не волнуйся. Это - как совет профилактики. Ничего страшного. Главное: держи себя в руках, - и протянул ученику руку для пожатия. Тот, несколько озадаченный, вложил в ладонь учителя свою, и Вяльцев крепко пожал её, слегка тряхнув: - Будь мужчиной.
  - Постараюсь, - покраснев, ответил Серёжа.
  Вскоре дверь открылась, и из кабинета стали выходить: соцпедагог Тамара Васильевна, явно озадаченная; Репова, бледная и подавленная; Кулаков и Ермолаев, пунцовые, пристыженно опустившие головы; их родители, с серыми лицами и поджатыми губами. "Пытали их там, что ли..." - с недобрым предчувствием подумал Вяльцев.
  - Влепили штраф, - шепнула Вяльцеву Тамара Васильевна.
  - Штраф? - удивился тот. - Вот так сразу?..
  - Сама в шоке... Там какой-то полицейский остолоп в комиссии. Раньше была женщина-инспектор, нормальная такая, понимающая. А тут какого-то нового прислали, вот он и... А остальные все смолчали, никто не вступился...
  Несмотря на все мыслимые и немыслимые старания старушки, дело не возбудили, и школьники, ранее не отличавшиеся на поприще хулиганства, на КДН вправе были рассчитывать на предупреждение - первое предупреждение. Штраф же оказался слишком суровой карой.
  Вяльцев хотел возмутиться и выразить сочувствие одной фразой и начал было подбирать её, но последовало приглашение в кабинет, где приступали к разбору дела Тосина. В неуютном помещении с бюрократически-унылой обстановкой, за длинным общим столом, составленным из нескольких обычных, сидело с десяток невзрачных людей. Инспектор был в мундире; определить профессии остальных по их внешнему виду было невозможно. Вяльцев знал, что в комиссию обычно входят психолог, нарколог, психиатр, представитель РУО; но здесь членов было больше, и они не представились. Места для вошедших находились как-то сбоку от общего стола, и Вяльцев подумал: "Виктория Дмитриевна подемократичней будет".
  Началось рассмотрение дела. Некто с неприметным лицом, сидевший в центре, стал официально-безразличным тоном зачитывать выдержки из протокола совета профилактики, содержащие описание инцидента; характеристику учащегося; объяснения ребёнка и родителей; принятое советом решение. Процедура во многом повторяла школьную, только заседали в комиссии уже люди посерьёзней. Впрочем, явных причин для чего-то экстраординарного не имелось, и Вяльцев, несмотря на лёгкую нервозность, постарался благодушно настроиться на детективный лад: по ходу обсуждения угадывать профессии тех, кто перед ним заседает.
  Закончив с протоколом, перешли к беседе с учеником. Серёжа, хоть и робел, отвечал внятно, признавая свою неправоту.
  - Ты головой думал? - вдруг рявкнул инспектор, оборвав подростка на полуслове.
  Серёжа, его мама, Вяльцев опешили. Соцпедагог бросила напряжённый взгляд на Вяльцева, как бы предупреждая: "Вот оно!" Члены же комиссии, видимо, уже привычные к подобному, никак не отреагировали.
  Вяльцев испугался, что Серёжа опять не выдержит и сорвётся, но ученик лишь молча сидел, вообще не понимая, нужно ли на это реагировать...
  - Ты головой-то думал? - снова рявкнул инспектор, и Вяльцев понял, что тот ещё и ответа ждёт. Прямого ответа на поставленный вопрос. Это открытие поразило его: "Каков мерзавец!"
  Андрей Александрович, хотя и привыкший к напору и грубой прямоте Удальцовой, с негодованием зыркнул на инспектора. Виктория Дмитриевна, во-первых, мундира не носила, а во-вторых, всегда атаковала противника открыто, в лоб. А этот наносил удары сбоку, исподтишка. Выжидал, примерялся... Улучил момент - и треснул! "Каков мерзавец!"
  - Выбирайте выражения, - прозвучало в зале. И только через секунду Андрей Александрович сообразил, что сказал это - он.
  Теперь уже опешил инспектор. Мгновенно побагровев и приготовившись к словесной перепалке, он бросил:
  - С учениками надо лучше работать!
  - Это недостойно, - изо всех сил стараясь говорить спокойно, ответил Андрей Александрович.
  - Что - недостойно?
  - Так общаться с подростком.
  Учитель явно не рассчитал мощь ответного удара. Точнее, сам удар был не так уж силён, но нанесён был по такой болевой точке, что стерпеть инспектор никак не мог. Честь мундира, а также представление о достоинстве, трепетно лелеемые всеми облачёнными в мундир, подчас оказываются двойственной природы. Тщательно следя за внешним лоском, внешней чистотой и внешней красотой, мундироносцы легко мирятся с грязной подкладкой, лишь бы не было видно. Поэтому в любом выпаде, хоть как-то затрагивающем их непорочность, они инстинктивно усматривают одну опасность: их мундир сорвут и вывернут наизнанку.
  - А вы меня тут не учите! Вы вон его, - инспектор ткнул пальцем в Серёжу, - учите!
  - Давайте дальше, - почти оборвав его, наконец сказал неприметный некто, зачитывавший протокол, и обратился к Серёже: - Продолжай.
  Но тот молчал, и тогда заговорила Тосина:
  - Мой сын хоть и поступил... нехорошо, но от этого никто не пострадал. И какое... какое вы имеете право...
  - Не будем отвлекаться, - оборвал её неприметный.
  Серёжа так и промолчал до конца заседания, его мать отвечала на вопросы, но коротко и формально. При вынесении решения инспектор заикнулся было про штраф, но вся комиссия покосилась на него в недоумении: поступок Тосина явно не заслуживал столь жёсткого наказания. И группа непримечательных лиц, чей род занятий Вяльцев так и не определил, на этот раз проявила твёрдость и объективность: родителям Сергея вынесли предупреждение.
  Выйдя из кабинета, Тосина поблагодарила Вяльцева за то, что он заступился за Серёжу.
  - Хорошо, что не навредил своим заступничеством, - усмехнулся учитель и подошёл к одиноко сидевшей поодаль Реповой: - Что там у вас? Совсем плохо?
  - Штраф. У вас тоже?
  - Предупреждение. Хотя один там порывался...
  Подошла соцпедагог:
  - Ну как, Андрей Александрович?
  - Неожиданно, - сказал Вяльцев таким тоном, словно матюгнулся.
  - А что было, когда...
  - Думаю, нам лучше уйти отсюда, - прервал её Вяльцев. - А то ещё и нас привлекут к ответственности за что-нибудь. Предлагаю официально покинуть здание.
  На улице Тосина предложила подвезти их: в машине как раз хватало места на всех. Соцпедагог отказалась: "Спасибо, я сама за рулём". Вяльцев тоже отказался, посчитав себя ущемлённым в компании двух автоледи, а Репова и вовсе промолчала: постеснялась. Простившись с Тосиными, трое педагогов отошли от крыльца.
  - Впервые с таким сталкиваюсь! - прорвало Тамару Васильевну. - Где они этого остолопа откопали? Зачем его туда посадили? Такому волю дай - он и уголовное дело на ровном месте заведёт. Ольга Михайловна, я даже не знаю... У меня просто слов нет! Вам, конечно, не повезло, Ольга Михайловна!
  - Не повезло? - вдруг словно ожила Репова. - Причём тут везение?
  - Я не то хотела сказать, - затараторила соцпедагог. - Ни о каком везении речь не идёт, конечно же, просто... просто...
  И пока она излагала свои мысли, излагала вперемешку с эмоциями, Вяльцев, вспоминая мерзкого инспектора, вдруг понял, что встретился со своим двойником, таким же неудачником в жизни. Тот, в самом расцвете сил почти достигнув полицейского пенсионного возраста, скоро будет отправлен на заслуженный отдых. Никакой профессии он не освоил, лишь ломать чужие жизни умеет и этим, похоже, всегда занимался. Только вот мундирчик ему придётся снять - и пойти охранником в какой-нибудь офисный или торговый центр. Или в школу: не всё ли равно, где штаны протирать. Охранник! А то будет валяться на диване да в "ящик" пялиться. Только за сорок перевалило - а жить-то уже поздно. Плыл по течению, плыл - и приплыл: пора не пенсию. Вот и пыжился он из последних сил, значимость свою хотел показать, пока ещё в мундире. А перед кем показать-то? А не всё ли равно! Лишь бы показать.
  А сам Вяльцев - разве не такой же? Разве хоть раз против течения выгребал? На учениках он, понятно, не срывается, хотя немало учителей под старость этим грешат. А может, и он со временем превратится сперва в брюзгу, а потом - в злобного сморчка, больше всего на свете завидующего чужой юности, чужим возможностям. Надо что-то менять в своей жизни. Давно пора. Найти другую работу - и уйти из школы. Виктор! Вот кто поможет! Срочно, срочно встретиться с Виктором! Он же намекал, подкатывал с вопросами...
  ...Соцпедагог ещё что-то договаривала уныло кивавшей Реповой, рассказывала о снисхождении со стороны КДН, коему сама бывала свидетельницей - и бывала неоднократно. Вяльцев слушал и думал: "К чему это? Зачем нужно искать отговорки, оправдания, утешения?"
  - ...И ведь часто дети и подростки озлобляются от этого, на всю жизнь озлобляются. Вот Серёжа-то сидел сегодня молча - а что у него внутри творилось? Вот так, из-за чёрствости, из-за собственной злобы и наносят обиды. Натворит подросток дел по глупости, потом всё сам осознает и пожалеет, что дров наломал, - а его унизят. Не накажут, а именно унизят. И он никогда этого не простит. Так люди и становятся лютыми.
  - Лютыми? - Вяльцев удивился такому эпитету.
  - Да, Андрей Александрович. Лютыми. И всегда так было. А откуда, по-вашему, столько ненависти было у всех этих пугачёвых и разиных? У народников?
  - У народовольцев, - Вяльцев незаметно поправил неточность, - всё сложнее было, раз уж вы на исторического конька сели. Там идеи, идейные люди. А про детство Разина и Пугачёва что мы знаем? Ведь в те времена человека высечь - обычное дело...
  - Ну, вам виднее. Но всё равно, всё равно...
  Вяльцев вздохнул. Ему очень хотелось, чтобы Тамара Васильевна исчезла. Села в свою машину - и уехала одна. Он искоса глянул на неё: вот сейчас предложит подвезти, как пить дать, предложит. Нужно опередить. Срочно опередить!
  Вяльцев глубоко вдохнул и наконец решился:
  - Ольга, - обратился он к Реповой, - я бы прогулялся. Составите мне компанию?
  
  Глава 8
  
  Виктория Дмитриевна Удальцова неплохо устроилась. Конечно, другие устраивались и получше, а отдельные - просто замечательно. Но завистливой Виктория Дмитриевна не была - и это было главным пунктом её короткого личного реестра положительных качеств.
  Начав учительствовать в 90-е и поняв, что профессию выбрала крайне неудачно, она довольно ловко вышла замуж за предпринимателя средней руки и сочла, что игра сделана. Вскоре родив дочь, она уже видела себя обеспеченной домохозяйкой, которой и работать-то больше не нужно, а уж тем более в школе. Крепкая семья, возведённая на прочном финансовом фундаменте, сулила ей вполне безоблачное оранжерейно-тепличное будущее.
  Но запряжённый в семейный рыдван муж рассудил иначе и через несколько лет взбрыкнул, возжелав погарцевать под новой наездницей, помоложе и пофигуристей, - и променял жену на секретаршу, а размеренное движение по укатанной дороге - на мальчишескую скачку по дикой саванне. Решив всё в одностороннем порядке, он списал со счёта, словно непрофильный актив, поднадоевшую супругу с дочерью. И Виктория Дмитриевна снова оказалась у разбитого корыта, то есть у классной доски.
  Однако потерпевшая фиаско домохозяйка не превратилась в неудачницу, озлобленную на весь мир. Обычно женщины в такой ситуации вспоминают прошлое, вновь и вновь перебирая свои ошибки, чтобы, свыкаясь с ними, окончательно оправдать свою глупость. Удальцова же не рылась в прошлом, но анализировала будущее и хваталась за любые возможности в настоящем: периодически участвовала в конкурсе "Учитель года", возглавила школьное методобъединение учителей-словесников, наконец стала завучем, а потом и директором школы. Медленными, но твёрдыми шагами поднимаясь по скользкой карьерной лестнице, она не преодолевала марши одним махом и всегда цепко держалась за перила. Развила в себе напористость и стала в меру циничной. Во второй раз замуж не вышла. Вырастила дочь. Когда бывший муж, поистаскавшийся и подразорившийся, поизносившийся от диких скачек, попытался было наладить с ней отношения, она его попыток просто не заметила, как не замечала несущественные придирки какой-нибудь сотрудницы РУО, приезжавшей в школу с очередной проверкой.
  Она старалась не думать о возрасте, не молодилась, не прихорашивалась, но всегда выглядела опрятно: черта, обычно свойственная всем учителям, даже мужчинам.
  Прочно усевшись в директорское кресло, Виктория Дмитриевна решила, что настала пора самой вознаградить себя за годы лишений и трудов, и начала разъезжать по курортам. Но длинный учительский отпуск летом, прекрасно подходивший к размеренной жизни в советские времена, оказался слишком неудобным в новых, российских реалиях. Да и трехмесячные школьные каникулы ныне устраивают уже не всех. Заморские курорты, доступные теперь отечественным обывателям, готовы принимать их хоть круглый год, отчего родители учеников нередко поступают так: прямо посреди четверти, в октябре или в апреле, пишут записку с просьбой освободить ребёнка от занятий на недельку. А потом ребёнок приходит в школу загорелый, довольный - и вынужденный ликвидировать отставание от класса по всем предметам. И никто не может воспрепятствовать подобной вольности.
  Поэтому Виктория Дмитриевна сочла, что и она ничуть не хуже. Тем более что туристическая реклама манила, соблазняла, не оставляла сил на сопротивление. Шансов устоять не было. Да и зачем? Виктория Дмитриевна многого добилась - и отныне желала пользоваться благами своего положения. А одна поездка на море за год - это мало, слишком мало. И директор Удальцова стала выискивать возможности, которые - при её-то начальническом опыте - нашлись довольно легко. Она взяла отпуск - в счёт летнего - в осенние каникулы, оставив школу на завучей. Съездила за границу, отдохнула, загорела, пока педсостав занимался школьной канцелярщиной. Разумеется, о том, чтобы учителям также предоставлялись отпуска в каникулы, речи не было и быть не могло: учителя - люди подневольные. А лучший отдых - смена деятельности; в данном же случае - смена одной рутины (уроков) на другую (отчёты и педсоветы).
  Повторив осенний отдых и на следующий год, Удальцова стала подумывать о новых горизонтах. Всё-таки цены, особенно на авиабилеты, существенно возрастали в периоды школьных каникул. Да и нелегко оказалось довольствоваться двумя поездками в год. И Удальцова постановила: устроить себе отдых ещё и в середине третьей четверти. И в феврале, когда схлынула гриппозная волна и школа, в числе прочих, вышла с карантина, директор выждала ещё недельку для верности - и взяла административный отпуск, а с ним и относительно недорогой тур. Завучи, поначалу ошалев от такой наглости, стерпели и на этот раз. В РУО никто не пожаловался, так что в конце зимы, когда от насморка и простуды стабильно страдает половина школы, загорелая директорская физиономия вызывала у коллег тихую ненависть. На одном педсовете учительница изо, сидя с краю общего стола, даже тайком нарисовала карикатуру: тройкой запряжённых завучей правит удалая Виктория Дмитриевна, в одной руке вожжи, в другой - кнут. Нарисовала для себя, никому вроде бы не показывая. Но каким-то непонятным образом Удальцовой стало известно содержание рисунка, и незадачливой шаржистке тет-а-тет было сделано строгое внушение.
  Такой ритм жизни (три вояжа ежегодно) полностью удовлетворял Викторию Дмитриевну Удальцову. Теперь было важно не нажить себе трудностей с РУО, где у неё вообще-то не было никаких связей, хотя в школе и думали иначе. Рядовым подчинённым нередко свойственно заблуждаться насчёт связей своих начальников, видя "блатного" в любом, кто находится повыше на иерархической стремянке. Удальцова знала об этом, поэтому, при случае прибегая к недомолвкам и полунамёкам, всячески способствовала распространению сего заблуждения среди педсостава. И это приносило плоды: в РУО на Удальцову жалобы не поступали.
  А на совещании перед 1 Сентября, когда подводились итоги года прошедшего и объявлялись планы на год грядущий, Удальцова устроила презентацию "Как отдыхают наши учителя". Стремясь затеряться в общем калейдоскопе и как-то заретушировать свои отлучки посреди учебного года, она предложила всем желающим принести фотографии их летнего отдыха: кто где побывал. Желающие откликнулись, а так как среди учительниц имелись жёны вполне обеспеченных мужей, то, помимо гор Крыма и Абхазии, педсостав полюбовался видами Италии, Испании и Греции. Те же, которые весь отпуск томились в пыльном городе или загорали, пропалывая грядки и собирая колорадских жуков, лишний раз задумались: а правильную ли профессию они в своё время выбрали?
  Но Удальцовой был известен и такой случай: директора, организовавшую при школе какие-то неофициальные репетиторские курсы для учеников, уволили из-за доноса. Видимо, то предприятие приносило деньги, а директор не должен извлекать из школы никакой личной финансовой выгоды. Вот и нашлись честные возмущённые граждане, восстановившие справедливость: за доносом в Министерство образования последовало увольнение директора. Школа - не доходный дом, чтобы там собственный бизнес налаживать. Вот ежели где директор с завхозом на пару уворовывают, ежели на директорской даче установлены двери, оплаченные из бюджета школы, то всегда пожалуйста: лишь бы всё было шито-крыто, а в вышестоящие инстанции никакие сведения не просачивались. Но Удальцова в махинациях завхоза не участвовала: себе дороже выйдет. Да и сами махинации особо не пресекала: пусть себе выкраивает и обсчитывает, а случится ответ держать - загремит в одиночку. Зато в денежных вопросах, касавшихся лично её, Виктория Дмитриевна была донельзя порядочна и щепетильна: глупо наживать лишние проблемы, когда возможно честно и законно пользоваться преимуществами своего служебного положения. А чтобы оно и далее оставалось прочным, Удальцова старалась не привлекать лишний раз внимание инспекторов РУО к школе и к своей скромной персоне. Поэтому эскапады восьмиклассников, особенно Ермолаева и Кулакова, обеспокоили и разозлили директора: пришлось отменить осенний вояж, чтобы не подставляться перед районным начальством. Эта скрытая злость стала причиной разносов, которые директор устроила ученикам на советах профилактики: из-за их безрассудства Виктория Дмитриевна лишалась недели на пляже в Таиланде. В том, что отныне провинившиеся будут вести себя осмотрительней, она не сомневалась, но перед РУО нужно было как-то отчитаться, доложив о мерах, своевременно принятых для исправления ситуации.
  И Удальцова не придумала ничего лучше, как вовлечь отличившуюся троицу в какой-нибудь интеллектуальный кружок. Однако здесь возникли сложности. Всё следовало организовать в пределах школы, чтобы наглядней продемонстрировать проделанную работу. Но в школе действовали только спортивные секции и танцевальная студия. В последней этим троим делать было нечего, а склонности к спорту они не проявляли. И Удальцова задумала отыграться за счёт классных руководителей, Вяльцева и Реповой. Чтобы организовали какой-нибудь временный факультатив, полуофициальный.
  Встретив Ольгу Михайловну на перемене, Удальцова попросила:
  - Загляните ко мне после уроков.
  - Хорошо, - мгновенно ответила та и, волнуясь, добавила: - Насчёт КДН?
  - И не только. Итог, конечно, малоутешительный. Но надо исправлять ситуацию.
  Репова поспешно закивала и, отведя оставшиеся уроки, покорно спустилась в кабинет Удальцовой.
  - Ольга Михайловна, я всё отлично понимаю, и вашей вины в случившемся нет, но наше районное начальство... - тут директор сделала эффектную паузу (которую Репова заполнила очередным своим кивком), - к таким вопросам относится... Вы же сами всё понимаете. Я вот о чём подумала: почему бы вам не организовать кружок?
  - Кружок?
  - Да, чтобы занять наших героев чем-нибудь дельным.
  - Может, они уже ходят в другие кружки... - начала искать манёвры для отступления Репова.
  - Вам это известно? Они же учатся в вашем классе...
  Репова нервно сглотнула: никаких кружков те двое, конечно, не посещали.
  - За это вам будет выплачиваться ежемесячная премия, как доплата, - закинула приманку Виктория Дмитриевна.
  - Что за кружок? Я преподаю физику. Опыты мы, что ли, будем ставить?
  - А астрономия?
  - В планетарий их сводить?
  - Можно и в планетарий. А когда я ещё в школе ходила, у нас один учитель собрал с ребятами телескоп. И они по вечерам в школьном дворе изучали звёздное небо.
  - И мне телескоп собирать?.. - растерялась Репова. Всё, что предлагала Удальцова, вылилось бы в пустую трату времени: ученики и не заинтересовались бы этим.
  - Это было в советские времена. А сейчас телескоп можно купить.
  - Я не разбираюсь... - Репова чуть не сказала "в оптике", но вовремя сообразила, что учителю физики говорить такое недопустимо, - в телескопах. Да и кружков я никогда не вела. Я не смогу.
  Удальцова вздохнула:
  - Ну, я не знаю... Нам нужно что-то сделать. Вы подумайте. И если возникнет какая-нибудь идея, обязательно заходите.
  Озадаченная Репова вышла из кабинета, так и не поняв: воспринят ли её отказ как окончательный - или директор ещё вернётся к данной теме? А Удальцова так легко отпустила её лишь потому, что изначально не намеревалась обременять учительницу этой обязанностью. Собственно, свой выбор Удальцова сделала не между Реповой и Вяльцевым, а между физикой (к слову, про астрономию она сообразила во время беседы) и историей. Кружок физики выглядел бы чем-то несуразным, а кружок истории - почему бы нет? С Реповой она побеседовала исключительно для проформы, причём до того, как браться за Вяльцева. Предоставив Физике возможность отказаться, директор получила дополнительный аргумент для убеждения Истории, так как знала, что Вяльцев, обычно не проявлявший инициативы, тоже будет сопротивляться - и куда более умело. На всякий случай выждав пару дней (вдруг Репова согласится), Удальцова, отловив Вяльцева на перемене, попросила и его зайти к ней после уроков.
  
  Глава 9
  
  "После уроков".
  Одна фраза - а как по-разному звучит для учащихся и учителей.
  Одним "после уроков" несёт освобождение из кокона знаний, задач, вопросов и ответов, вопросов без ответов. Вдруг ослабевают путы, трескается гладкая скорлупа, но ещё крепки чары сонного царства знаний. Ещё не явился Звонок-Освободитель, который подкрадётся и гаркнет: "Пора!" И тогда - шум, грохот, безумная и безрассудная радость. Ветер в ушах, ветер в голове. Жизнь - начинается!
  Другие же после уроков плетутся на педсовет или проверяют тетради, и будни становятся скучней и безрадостней. Путы учительских обязанностей всё так же сильны, а выкрашенные масляной краской стены - не скорлупа, их не пробьёшь. И нужно всё привести в порядок, разобраться в теоремах, задачах, параграфах и упражнениях, словно кропотливо расплести спутанные мотки пёстрой пряжи знаний.
  После уроков Вяльцев явился к Удальцовой и, не застав её, направился в столовую. Там взял запеканку с чаем, подсел за учительский стол, где коллега рассказывала прелюбопытную историю о непроверяемой безударной гласной в слове "город". Оказалось, её муж лет тридцать назад, ещё школьником, нашёл проверочное слово: "междугородний". И доложил об этом своей учительнице. Та лишь открыла учебник русского языка, нашла "город" в списке словарных слов - и развела руками. А недавно их дочь-второклассница отдала домашнюю работу папе на проверку. И среди словарных слов оказалось "город". Пришлось супругу ещё раз блеснуть своими знаниями. Столько лет прошло, а учебники так и не исправили.
  Слушая семейный анекдот и расправляясь с запеканкой, Вяльцев отметил, как много было в ней изюма. Видно, боясь внезапной проверки, директор подвинтила гайки везде, даже в столовой. "РУО нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждёшь", - подумал-пропел Вяльцев, а вслух произнёс:
  - Я вот думаю, что правильней писать не "повар", а "повор". Обе гласные - "о". От слова "воровать", а на "варить".
  - Ну и шутка у вас, Андрей Александрович.
  - Какие там шутки. Обратили внимание, сколько теперь изюма в запеканке? В тот самый день, когда исчез Тосин, я в столовой съел два куска - и ни одной изюмины. В двух кусках - ни одной изюмины. Каково, а? А последнее время у нас в столовой чуть ли не английский пудинг выпекают.
  - Андрей Александрович!..
  Довольный своим фрондёрством, Вальцев доел обед и снова отправился к директору. Виктория Дмитриевна была на месте, и он начал с объяснений:
  - Я заходил полчаса назад, а вас не было.
  Директор кивнула, а Вяльцев подумал: "Почему оправдываюсь? Почему?.. А ведь всегда так. Проклятая рабская натура!"
  - Андрей Александрович, я хочу поговорить о Тосине, - сделала первый ход директор.
  - Извольте, - ответил Вяльцев с витиеватой изящностью, как если бы уклонялся от удара шпагой.
  - Андрей Александрович, я всё понимаю и не вижу в случившемся вашей вины.
  - Благодарю, Виктория Дмитриевна, - и Вяльцев сопроводил слова полукивком-полупоклоном.
  - Но для районного начальства всё выглядит несколько иначе. Не поймите меня неправильно: я не говорю, что в РУО вас в чём-то обвиняют. Для них виноваты родители. И школа.
  - То есть - и вы?
  Глаза Удальцовой широко раскрылись: такого контрудара она никак не ожидала.
  - То есть - мы все, Андрей Александрович.
  - Ну, если вы разделяете со мной вину, то как я могу возражать! - картинно развёл руками Вяльцев.
  - И вот что я хотела бы с вами обсудить, - не реагируя на его иронию, продолжала директор, - почему бы не организовать кружок, прежде всего для наших отрицательных героев?
  Теперь уже широко раскрылись глаза Вяльцева.
  - Кружок?!
  - Да, исторический. Что-нибудь факультативное...
  Застигнутый врасплох, Вяльцев растерялся и протянул:
  - Конечно, я могу сводить свой класс в музей...
  - Можно и в музей, - зацепилась за его уступку Удальцова.
  - ... или в архив областной библиотеки. Но это обычные внеклассные мероприятия. Зачем понадобился кружок?
  - Андрей Александрович, районное начальство...
  "Да плевать мне на районное начальство! - захотелось выкрикнуть Вяльцеву. - Плевать! Я вообще из школы скоро уволюсь. Прямо посреди учебного года, да! Встречусь с Виктором на днях, договорюсь обо всём - и уволюсь. Уволюсь. Уволюсь!" Но вместо этого он неуверенно произнёс:
  - И что конкретно вы предлагаете?
  - Например, ребята могут написать рефераты, о разных исторических личностях. В 8 классе - история XIX века, так? Пусть каждый из ребят выберет себе историческую личность и напишет реферат. Кутузов, Александр I, Александр II. Выступят с рефератами перед классом. Или - ещё лучше - устроим доклады в актовом зале, перед всей параллелью. Из РУО пригласим... А оценки за рефераты - зачтём. Помните, Андрей Александрович, в советские годы всё любили именовать... помните, называть чьим-нибудь именем?.. Например, не просто школа ?18, а школа имени Светланы Савицкой. А классы носили имена пионеров-героев: Вали Котика, Зины Портновой, Лёни Голикова, Марата Казея. И ученики сами выбирали, имя какого пионера носить классу. Назначали докладчиков, те выступали, рассказывали о разных пионерах, а класс выбирал. Вот и наши герои пусть расскажут о разных великих деятелях, а остальные выберут, кто им больше нравится, Багратион или Николай I.
  - И будет класс имени Багратиона? Класс имени Николая I?
  Удальцова дружески рассмеялась, а Вяльцев вспомнил, как сам школьником делал доклад про пионера-героя Колесникова. Учительница отобрала в классе лучших по успеваемости, раздала им большие красочные плакаты с портретами пионеров-героев и их краткими биографиями (недостатка в такой агитационной продукции советская школа не знала). И на классном часе ребята выступали, рассказывали, а класс выбирал, чьё имя будет носить. Колесников (теперь Вяльцев даже имени его не помнил), доставшийся ему, Андрею, не был известен так, как Марат Казей или Зина Портнова. Андрей вообще впервые услышал о нём, получая плакат из рук учительницы, и был уверен, что у Колесникова нет никаких шансов. И Андрей чувствовал лёгкую обиду: стараешься, а всё равно не победишь. Каково же было его удивление, когда класс предпочёл Колесникова остальным героям-кандидатам. Андрею даже хотелось встать и объявить на весь класс: "Да за кого вы голосуете?! Что вы нашли в этом Колесникове? Давайте выберем Портнову!" Но восторг и сладость внезапно одержанной победы лишили его сил - и класс стал носить имя Колесникова.
  - А если не захотят писать рефераты? Если откажутся? - продолжал упорствовать Вяльцев.
  - Не откажутся. Я подключу соцпедагога. А вам ежемесячная премия будет выплачиваться.
  Как вольнодумец перед цензором, Вяльцев откинулся на спинку стула. "Что происходит? Как такое получается? - допытывался он у себя. - Я же планирую уволиться, уйти из школы, хоть куда уйти... А мне навязывают дополнительную нагрузку. Зачем мне с рефератами возиться? Зачем вся эта показуха? Чтобы в РУО галочку поставили, да?"
  - Я, Виктория Дмитриевна, не горю желанием. Пусть кто-нибудь другой попробует.
  - Я уже говорила с Ольгой Михайловной. Но она физику ведёт. Не опыты же ей ставить, согласитесь.
  "Вот как! - чуть не выпалил Вяльцев. - И тут всё просчитано. Как умело подводит к тому, чтобы я не отказался!.. Как умело!.."
  - Возможно, кто-то ещё захочет...
  - Андрей Александрович, отличились ваши ученики, а заниматься с ними должен кто-то ещё? Нет уж, не перекладывайте ответственность на других.
  - Ловко! - на этот раз Вяльцев не сдержался. - А почему эта ответственность возложена на меня? Я не согласен.
  Теперь уже Удальцова откинулась на спинку кресла. Помолчала некоторое время, спросила:
  - С чем вы не согласны?
  - Не согласен браться за то, что вы мне предлагаете.
  - Очень плохо.
  - Что поделать, - развёл руками Вяльцев. Он вдруг почувствовал себя победителем, уверовал в лёгкий успех.
  - А если ваши ученики продолжат куролесить? Что тогда?
  - Соцпедагог подключится. Хотя она и так с ними работает.
  - Жаль, Андрей Александрович. Между прочим, я хотела отправить вас на конкурс "Учитель года", а исторический кружок - большой плюс для участника.
  - Я уже на этом конкурсе однажды провалился. Да вы сами помните, как нас прокатили в прошлый раз.
  Виктория Дмитриевна помнила. На конкурс отправили словесницу Зотову, одну из лучших в школе, кандидата педагогических наук. Начав преподавать после вуза, она задумала перебраться из средней школы в высшую: со студентами меньше возни, чем со школьниками. Зотова поступила в аспирантуру, защитила диссертацию. Но к тому времени, когда она начала через своего научного руководителя зондировать почву для долгожданного шага, высшая школа уже находилась в таком упадке, что сама руководитель отсоветовала Зотовой соваться в вуз. Остепененной Зотовой, проклинавшей всю систему образования, пришлось остаться в средней школе, чему втайне радовалась Удальцова: очень престижно иметь кандидата наук в педсоставе.
  И вот Зотову отправили на конкурс, который проводился в несколько этапов: на первом устраивались районные состязания, на втором победители районов соревновались на городском уровне. Победа на втором этапе, собственно, и считалась в областном центре NN победой в конкурсе, потому что к третьему (областному) этапу в городе не проявляли особого интереса.
  На районном этапе Зотова стартовала мастерски, получив высшие баллы за письменную работу по защите инновационного педагогического опыта и открытый урок перед жюри и обеспечив себе приличный отрыв от конкурентов. Последняя часть районного конкурса была совмещённой: концерт и доклад-защита письменной работы.
  Учитель года, по замыслу организаторов конкурса, обязан уметь петь-плясать да жюри развлекать. Тут-то Зотова и просела, получив довольно низкий балл, но всё ещё сохраняя лидерство. А доклад Зотовой, после концерта-то, уже особо и не слушали. Молодая кпн распиналась перед немолодыми грымзами, ни одна из которых, отдавших все силы педагогическо-бюрократическому копошению, так и не взяла такой вершины, как защита кандидатской степени. Да и ближайший преследователь Зотовой представлял гимназию, а не рядовую школу. Так что и за доклад ей дали мало: ровно столько, чтобы конкурент обошёл её на одну десятую по сумме всех баллов. Итоговый результат шокировал Зотову, а стерва, руководившая районным методобъединением учителей русского языка и литературы, бросила ей после конкурса: "Как была ваша школа деревней, так и осталась!" На что находившаяся там подруга Зотовой, недавно перешедшая работать из школы в РУО, ответила: "Не путайте свои личные интересы с интересами района".
  Удальцова, искренне жалевшая Зотову и всё равно выписавшая ей солидную - по учительским меркам - премию, несколько дней бесилась, проклиная гимназии, лицеи и всех на свете "блатных".
  - Я не забыла прошлогодний конкурс, Андрей Александрович, - твёрдо, однако без злобы проговорила Удальцова. - Но участвовать-то всё равно надо, даже если опять не выиграем. И насчёт кружка подумайте. Не отказывайтесь так сразу, подумайте.
  
  Глава 10
  
  Въезжает карета в решётчатые ворота, по тенистой подъездной аллее катит. Останавливается перед дворцом. Дверцу открывают - и выходит Вяльцев, по дорожке к парадному крыльцу ступает в камзоле, в ботфортах, песок под ногами хрустит. Караул, гвардейцы навытяжку, стройные, высоченные, а рожи одинаковы - и как у школьного охранника. Двери распахиваются, а дальше - лестница белого мрамора, с балюстрадой, ковром пурпурным устлана. И откуда-то сбоку, из-за парчовой портьеры - Ольга, в платье роскошном с панье, плечи голые, веер в руке, волосы белые, в пудре. Да она в парике! И сам Вяльцев - в парике, с буклями и косицею. Ольга хватает его за рукав, говорит ему что-то, волнуется, но Вяльцев не слышит, не слушает, по лестнице шагом тяжёлым восходит. Двери лакеи пред ним отворяют, входит он в зал преогромный, где сиянье и блеск, зеркала, позолота. А на троне в брильянтах и горностаях восседает - матушка, государыня, Виктория Дмитриевна венценосная. И поклон до земли бьёт Вяльцев - а ведь как ей не поклониться! Но - в последний раз, в самый последний, ибо конец наступает сегодня. Достаёт он свиток, грамоту увольнительную, собственною рукою писанную. Каждое слово пером выводил, каждую завитушечку. Разворачивает - и читает. А там - не прошение об увольненье, а согласие. Там - согласие! "Воле монаршей подчинюсь, кружок исторический буду вести!" А и как же иначе! Нельзя отказать вседержительнице.
  Вяльцев вскрикнул во сне и проснулся. Ему ещё виделся бело-голубой фасад дворца, а в голове стучало: "Бред! Наваждение!" Он взял смартфон, посмотрел время: 04:48. Ноль-четыре-четыре-восемь. Спросонья туго соображалось. Ещё пяти нет.
  Вяльцев закрыл глаза и стал ровно, медленно дышать, чтобы заснуть. Но болела голова, и сон не возвращался. Провалявшись в постели ещё полчаса, Вяльцев встал, сварил кофе, выпил натощак. Посидел, прислонившись к стене. Немного полегчало. Он сварил ещё кофе и позавтракал. голова как будто прояснилась, но тяжесть осталась.
  Так с чумной головой и проходил Вяльцев весь день, недоумевая, как такое вообще могло присниться. Императрица Виктория Дмитриевна! Курам на смех! Но ведь приснилось же, приснилось...
  На одной из перемен он заглянул в учительскую. Там Ольга Михайловна (или просто Ольга) спрашивала Тамару Васильевну, как писать аббревиатуры РУО и КДН: строчными или прописными?
  - Прописными, - с некоторым удивлением ответила Тамара Васильевна. - Так положено. Так во всех документах.
  - Если уж строго по правилам, то строчными, - вмешалась Зотова и пояснила: - Потому что образованы от имён нарицательных: районное управление образования, комиссия по делам несовершеннолетних.
  - Во всех документах - прописными, - авторитетно повторила соцпедагог.
  - Да, в некоторых случаях закрепляются особые формы написания: ГЭС, ЗАГС. Высшее учебное заведение вообще и строчными, и прописными пишут.
  - А как правильно: спид или СПИД? - неожиданно спросил Вяльцев, выделяя регистр букв интонацией.
  Все удивлённо посмотрели на него, как будто он сказанул что-то непристойное.
  - Думаю, строчными, - ответила Зотова. - Насморк или грипп вы же не будете писать с заглавной. Вот и синдром приобретенного иммунодефицита в этом отношении ничем не лучше. А вам зачем, Андрей Александрович?
  - Помню, раньше в газетах это слово писали заглавными. Как будто читателей попугивали: СПИД.
  - Хотя ОРЗ и ОРВИ пишут прописными, - подумав, добавила Зотова. - В каждой избушке свои погремушки. Так прижилось.
  - У нас, выходит, тоже прижилось: РУО и КДН? - допытывался Вяльцев. - Канцеляризмы прижились?
  - Да, - улыбнулась Зотова, - прижились канцеляризмы.
  "Вот! - размышлял Вяльцев, направляясь в класс. - Канцеляризмы! Проникли в наши умы, прижились, корни пустили. КДН - заглавными! Будьте так любезны - заглавными. А кпн - строчными. Зотова - кандидат педагогических наук, её - строчными. А комиссию - заглавными! И районное управление - прописными, заглавными! Прочь, прочь отсюда! Увольняться! Встречусь с Виктором, обязательно встречусь. Он поможет".
  Он почти влетел в кабинет, привычно окинув его натренированным учительским оком. За годы работы у любого педагога, особенно у женщин, рано или поздно вырабатывается способность несфокусированного, рассредоточенного зрения, когда весь класс можно охватить сразу и целиком, ни к кому конкретно не приглядываясь. И на контрольной заядлый списывальщик, украдкой наблюдая за училкой, даже не догадывается, что находится в поле её зрения даже тогда, когда учительский взор направлен куда-то в сторону, а не прямо на него. Стоит только проныре скосить куда-нибудь свой взгляд - и его тут же просят отдать учителю смартфон до конца урока, достать что-нибудь из-под парты или показать исписанную ладонь: диверсант разоблачён.
  На этот раз, помимо обычной чехарды, царящей в классе на перемене, Вяльцев краем глаза заметил Сашу Терентьева, чуть не отпрыгнувшего от одного из шкафов в дальнем углу класса. "Рылся там тайком, что ли?" - подумал Вяльцев, но не придал этому особого значения: в шкафу пылились карты, свёрнутые в рулоны. "После уроков проверю", - решил учитель.
  Раздался звонок на урок, и тут другой ученик, близорукий отличник, прозванный Хрюшей за тучность и большие уши, начал судорожно рыться в своём рюкзаке, вытряхивая содержимое на парту.
  - Что стряслось? - спросил Вяльцев.
  - Андрей Александрович, у меня мобилу стырили, - жалобно протянул Хрюша. Весь 8 "В" уставился на него.
  - Наберите его номер, - вздохнув, обратился Вяльцев к классу.
  Сразу несколько учеников выхватили смартфоны, словно соревнуясь, кто первым дозвонится. Но победа оказалась мнимой:
  - Абонент недоступен, - объявил самый проворный.
  - Ага, - подтвердил второй. - Мобильник выключен.
  Хрюша зачем-то снял очки, как будто так скорее мог отыскать пропажу, и, моргая, беспомощно завертел головой.
  Поняв причину поведения Терентьева, Вяльцев медленно, как бы даже неохотно и неуверенно прошёл в конец класса, к шкафам. Начал открывать один за другим, бегло осматривать. Последним был как раз тот, от которого отпрыгнул Терентьев, - и там-то, на дне, за пыльными рулонами, и лежал смартфон. Отдав его Хрюше, Вяльцев, идя к учительскому столу, произнёс: "Прошу впредь так не шутить!" - произнёс, обратившись сразу ко всем - и ни к кому лично. Дойдя до стола и повернувшись к классу, он окинул учеников вроде бы поверхностным, но очень внимательным взором. Терентьев сидел с таким видом, словно это была не его проделка и он к случившемуся совершенно непричастен. Вяльцев тоже ничем не выказал своей осведомлённости. За долгие годы наблюдений за учащимися он научился предсказывать их последующие судьбы так, что любая гадалка позавидовала бы. Из мелкого, незначительного в поведении складывалась мозаичная картина, отражавшая натуру того или иного подростка. Вяльцев определял хороших, определял плохих. Первые были многочисленней, но вторые сильней запоминались. Разок-другой он даже распознал будущих уголовников, хотя это были хорошо учившиеся ребята из благополучных семей. У одного такого Вяльцеву даже довелось быть классным руководителем. Закончив школу, выпускник уверенно поступил в вуз, учился без "академов", а на втором или третьем курсе стал с дружками по ночам вскрывать гаражи. Их поймали, посадили. Бывшие одноклассники и некоторые учителя были шокированы этой новостью. А Вяльцев не удивился: ранее он примечал за учеником кое-что такое, из чего сделал вывод, что тот рано или поздно свернёт на дурную тропку. По просьбе родителей юноши Андрей Александрович как бывший классный руководитель написал характеристику для суда. Положительную, разумеется. Но сам испытывал хоть и постыдное, но приятное удовлетворение оттого, что в своё время раскусил будущего негодяя. А о том, что ничего своевременно не сделал для его исправления, Вяльцев предпочитал не задумываться.
  Вот и теперь, отыскав смартфон и скользнув взглядом по невозмутимому Терентьеву, Вяльцев отметил не без злорадства: "Вот, подрастает гадёныш".
  
  Глава 11
  
  Вяльцев не придумал ничего лучше, как повести Грузинова в тот же ресторан. Облачился в костюм, который уже лет пятнадцать надевал на школьные праздники, но вместо сорочки и галстука надел водолазку. Постригся накануне, отчего стал выглядеть даже чуть старше. "Как на свидание иду", - фыркнул, застёгивая болоньевую куртку, которая портила весь вид.
  По дороге Вяльцев обдумывал, как и о чём говорить с приятелем. Как повести разговор... Несомненно, у Грузинова для него что-то есть. Но в прошлый раз Виктор ничего ему не предложил, поэтому Вяльцев был слегка озадачен и озабочен.
  Грузинов явился в том же коричневом пальто - и с той же пышной шевелюрой, и Вяльцев горько пожалел, что не имеет такого же пальто - и такой же шевелюры.
  - Сегодня я плачу, - с ходу брякнул он.
  - Как угодно, - почти безразлично ответил Грузинов.
  Отправились в ресторан, где их встретила та же приветливая белоблузка.
  - Нам столик вон там, - Вяльцев указал на ниши.
  - Извините, но там всё заказано, - ответила она. - Пожалуйста, сюда, - и, указав рукой куда-то в сторону окон, чуть бочком двинулась по залу.
  Вяльцев растерялся и беспомощно обернулся к приятелю, но тот стоял с покорно-безразличным видом, как будто говоря: "Угощаешь ты. Будет так, как захочешь. Или - как сможешь". Вяльцев чуть не взвыл от отчаянья: так опарафиниться сразу же!.. Но управляться со строптивыми белоблузками из обслуги он не умел, а скандалом испортил бы всё окончательно. Пришлось покориться и проследовать к указанному столику. Впрочем, Грузинов на это никак не отреагировал, словно воспринял всё как должное.
  Снимая куртку, Вяльцев украдкой наблюдал, как Грузинов отнесётся к тому, что он, Вяльцев, явился в костюме. Но тот лишь скользнул по приятелю взглядом, как бы даже его и не осматривая. Это ослабило нервозность Вяльцева, которому хотелось, чтобы всё прошло естественно, чтобы он и Виктор были на равных.
  Сели за стол, раскрыли меню. Теперь уже Вяльцев чувствовал себя уверенней, возможная сумма в счёте его не тревожила: денег на банковской карте хватило бы, чтобы угостить целую компанию. Ему пришлось пойти на определённую жертву: из средств, которые он копил на поездку в Севастополь будущим летом, изъять почти половину. Утешало и обнадёживало лишь то, что не все деньги будут сегодня потрачены, а до летнего отпуска оставалось ещё больше полугода: достаточный срок для того, чтобы подкопить недостающую сумму, восполнить сегодняшнюю растрату и восстановить свой скромный финансовый баланс.
  Подошёл официант, в чьей привычной сервисной ненавязчивости не было и тени лакейской угодливости, и это тоже подействовало на Вяльцева успокаивающе. Виктор заказал салат и второе, затем погрузился в изучение десертов. Воспользовавшись занятостью друга, Вяльцев тоже сделал заказ, выбрав относительно недорогие блюда.
  - И банановое мороженое, две порции, - добавил Вяльцев, полагая, что мороженое выйдет дешевле, чем кусок какого-нибудь фешенебельного торта.
  - Я не ем мороженого. Возьми себе, если хочешь, - ответил Грузинов, подняв глаза от меню, и обратился к официанту: - Яблочный штрудель.
  - А мне порцию мороженого, - не желая показаться зависимым от спутника, с нарочитой беззаботностью вставил Вяльцев.
  Официант перечислил заказанные блюда так, словно ответил урок, и удалился. Грузинов скучающе уставился на салфетницу, как бы показывая, что первый ход делать не ему. А Вяльцев не знал, как подступиться к теме: всё-таки Виктор в прошлый раз никаких обещаний ему не давал. Понимая, что молчаливое бездействие затягивается, Вяльцев с дружеской небрежностью спросил:
  - Как дела?
  - В порядке, - ответил Грузинов, даже не взглянув на собеседника, - как обычно.
  - А я вот из школы решил уволиться.
  - Почему? - вопрос Грузинова обозначился смыслом сказанного, а никак не интонацией. Он по-прежнему не смотрел на Вяльцева, который терялся от такой безучастности.
  - Надоело. Всё надоело. Хочу уйти.
  - Куда? - Грузинов наконец перевёл взгляд на собеседника, а тому, как не сумевшему справиться с эмоциями школьнику, хотелось вскочить и убежать. На лице же Грузинова не было ни насмешки, ни даже намёка на неё. Он словно делал нужные ходы при цугцванге, ничуть не интересуясь исходом уже выигранной партии.
  - Ну, у меня есть варианты, - Вяльцев посчитал, что неопределённый ответ способен исправить положение.
  - Какие?
  От этого ненавязчивого допроса, на который сам же и нарвался, Вяльцеву стало вконец тошно. И он решился:
  - Честно говоря, почти никаких. Я подумал, что ты мне предложишь... что-нибудь.
  - Я? - Грузинов не удивился, не возмутился - лишь сделал очередной ход.
  - Мне показалось, что ты хочешь что-то предложить... В прошлый раз показалось...
  - Я? - повторил ход Грузинов.
  Вяльцев кивнул и напрягся. "Сейчас он скажет, что ни о чём таком со мной даже не заговаривал, - мысленно готовил он себя к самому худшему, - и я окажусь полным дураком. И поделом мне, поделом! Дурак! Какой же я наивный дурак!.."
  Но последний, выигрышный ход Грузинов не сделал. Вместо этого он решил отыграть на несколько ходов назад, словно там оставалось нечто, ещё не выясненное до конца, - более интересное продолжение партии. И с тонким оттенком заинтересованности Грузинов спросил:
  - Почему, если не секрет, ты хочешь уволиться?
  - Я двадцать лет глупостями занимаюсь, - решив отныне говорить откровенно, выпалил Вяльцев. - А надо было заниматься делом. Теперь вот понял, осознал... Может, ещё не поздно... Как ты считаешь?
  - Делом заняться никогда не поздно, - ободрительно отозвался Грузинов. - А почему так внезапно?.. Что-то в школе стряслось?
  - Оболтусы наши на весь "Ютюб" прогремели. Ты же в курсе. А в моём классе ещё один в прятки сыграл.
  - В какие прятки? - удивился Грузинов. - В жмурки, что ли? Того, жмурик?
  - Нет, что ты! - воскликнул Вяльцев, испугавшись даже такой возможности. - "Прятки на сутки", игра такая.
  - Знаю, - кивнул Грузинов с неожиданной деловитостью. - И чем дело кончилось? Туки-туки, нашли его или сам застукался?
  - Сам нашёлся. Через сутки.
  - Выходит, повезло тебе.
  - Повезло. Только на КДН всё равно пришлось ехать. На комиссию по делам несовершеннолетних, - на всякий случай пояснил Вяльцев, хотя Грузинов не спрашивал.
  - Но ведь твоему архаровцу срок не впаяли. Да и не за что.
  - Видел бы ты эту КДН! Там... - Вяльцев запнулся, видя приближающегося официанта. Тот поставил тарелки перед посетителями, пожелал им приятного аппетита и ушёл.
  - Там такой гад из полиции был, - вновь осмелел Вяльцев. - Ты бы видел!..
  - А в полиции других и нет, - флегматично ответил Грузинов. - Для тебя это новость? Как его зовут?
  - Откуда мне знать! Он не представлялся. А я, знаешь, в полицейские круги не вхож.
  - Я про архаровца.
  - Серёжа, - удивлённо ответил Вяльцев.
  - А фамилия?
  - Зачем тебе?
  - А ты знаешь, что архаровцами раньше называли жандармов? Был такой московский обер-полицмейстер - Архаров. Кстати, занимался делом Пугачёва. Вот его агентов, сыщиков, и прозвали архаровцами. А теперь так называют буйных. Так что архаровцы - и тот из КДН, и твой Серёжа... Петров, да?
  - Тосин, - поправил Вяльцев и, поздно спохватившись, подозрительно спросил: - Почему тебя его фамилия интересует?
  - Да, Серёжа Тосин. Ну и что за гад в КДН заседал? Расскажи, мне любопытно.
  Вяльцев эмоционально пересказал заседание, пока Грузинов уписывал салат с креветками. Закончив, Вяльцев вонзил вилку в самый центр своей, пока ещё не тронутой, порции салата так яростно, словно хотел проткнуть и тарелку.
  - А чему ты удивляешься? - наставительно заговорил Грузинов. - Чего ты ожидал? Встретить вежливое обхождение? О таком даже говорить несерьёзно. Ты, кстати, верно во всём разобрался: этот полицай - нашего возраста, а в жизни ему больше ничего не светит. Вот он перед вами и выкобенивался. Но беда-то не в этом. Вот ты думаешь, что у него власть есть. И тут ты, милый друг, ошибаешься. Очень сильно шибаешься.
  Подошёл официант, принёс второе. Вяльцев, ещё не справившийся с салатом, стал быстро заталкивать еду в рот, а Грузинов, ничуть не стесняясь присутствия официанта, продолжал:
  - Никакой особой власти у него нет. Полицай этот - мелкая сошка. Начальники их по всяким там комиссиям не шляются, а сидят в кабинетах да бабки считают. Или с лейтенантками практикуются, хе-хе. А грязная работа достаётся чиновничьей мелюзге, как и везде. Да и какая у него власть над вами? Что он мог сделать? Влепить штраф вместо предупреждения? Тоже мне, полномочия! Всё дело не в его силе, а в твоём страхе, - и, указав вилкой в сторону уже удалявшегося от них официанта, заметил: - Ты даже его испугался. Побоялся при нём рассказать. А почему? Думаешь, этот парень - сексот?
  - Нет, конечно, - стыдливо замотал головой Вяльцев.
  - А чего же ты испугался?
  - Привычка...
  - Точно: привычка. И не только у тебя - у многих. Все привыкли бояться, привыкли опасаться. Привыкли трусить. А кого боимся, перед кем трусим? Перед каким-то полицейским пустышкой, который сам-то ничего не может.
  Вяльцеву хотелось хоть как-то восстановить своё положение, выдать что-нибудь смелое, веское, но вместо этого он пристыженно промямлил:
  - Мне ещё директор дополнительную нагрузку навязывает: кружок вести.
  - Кружок? Зачем?
  - Начало года - а у нас два вызова в КДН. Ей перед районным начальством надо как-то реабилитироваться. Дескать, приняла меры, в школе проводится работа с проблемными учениками. Задумала организовать факультатив по истории. А мне - вести. Но я-то не хочу!
  - И что за кружок? - неожиданно заинтересовался Грузинов. - Расскажи. Мне как историку любопытно.
  - Да ничего особенного. Я сперва решил, что нужно детей по музеям водить. А она предлагает усадить их за рефераты. Выбирают себе какого-нибудь известного деятеля, пишут о нём, а потом - доклады в актовом зале. Собственно, ради этих докладов она всё и затевает. Пригласит гостей из РУО и Министерства образования, заполнит зал школьниками, а школьники будут с докладами выступать, про царей и генералов рассказывать. Потом получат памятные призы, разумеется, - на это обязательно деньги выделят. Одним словом, шоу, показуха, очковтирательство.
  - А неплохая идея, кстати, - задумчиво отозвался Грузинов. - А от тебя что требуется?
  - Вот это и требуется: темы раздать, рефераты проверять, докладчиков подготовить.
  - А темы тоже директор выберет?
  - Нет, - усмехнулся Вяльцев, приняв вопрос за шутку, хотя Грузинов спрашивал серьёзно. - В восьмом классе - история России XIX века. Ребята обычно Отечественной войной и декабристами больше интересуются. А Удальцова, директор наш, - царями.
  - А ты предложи им народовольцев.
  Вяльцев поперхнулся:
  - То есть как это - предложи? Я отказался, Виктор! Я не хочу этим заниматься.
  Грузинов ничего не ответил, сосредоточившись на запечённом судаке. Возник словесный вакуум, отчего Вяльцеву снова стало тягостно. Поковырявшись в своей тарелке, отправив в рот пару кусков мяса, тщательно прожевав и проглотив их, он наконец заявил:
  - Я намерен уйти из школы. Хоть куда!
  - Хоть куда? - отозвался Грузинов. - В дворники пойдёшь? Или уборщицей в своей же школе - устроишься? Уборщице точно не предложат заниматься рефератами. И насчёт квалификации проблем не будет: с тряпкой и шваброй управляться - особого ума не надо. Пойдёшь, а? Все работы хороши, выбирай на вкус.
  Грубость и цинизм Грузинова оскорбили Вяльцева. Выронив вилку, он обиженно выдавил:
  - Вот ты, значит, как...
  Грузинов недоумённо посмотрел на него:
  - Не понял...
  - Я... - Вяльцев хотел было сказать: "Я надеялся, что ты мне поможешь", но осёкся: Грузинов же ничего ему не обещал.
  - Ты хочешь найти место получше, - на свой лад закончил фразу Вяльцева Грузинов. - Нормальное желание, кстати. Вполне естественное. Я ничего против не имею.
  Соображая, как лучше поступить, Вяльцев решил не лезть напролом, а предпринять обходной манёвр.
  - А куда мне можно податься? Куда бы ты посоветовал, Виктор?
  Грузинов, изображая раздумье, откинулся на спинку стула. Помолчав с полминуты, ответил:
  - Нужно искать возможности.
  - А как?
  - В интернете уйма сайтов с объявлениями о вакансиях. Ты кем бы хотел работать?
  Понимая, что и тут ничего не вышло, Вяльцев вздохнул. Да, всё получалось очень глупо: нафантазировал невесть чего, а сам даже не догадался поразмыслить, кем хочет устроиться, чем заниматься. Эх, стыдоба!
  Молчание не то что повисло - нависло над столом. Вяльцев хотел уже попросить счёт и уйти, не отведав десерта. Но неожиданно заговорил Грузинов:
  - У нас иногда возникает потребность в специалистах, как раз гуманитарного профиля с историческим уклоном.
  - Да? - оживился Вяльцев. - А что за работа?
  - Названия этой профессии в нашем великом и могучем пока нет, да оно и не нужно. Это немного "пиарщик", немного "креативщик", а немного и журналист. В общем, нужно хорошо ориентироваться в мировой истории, в мировой культуре и находить параллели для, так сказать, текущего момента. А дальше разрабатывать концепции и внедрять их в сознание масс. Объясняю слишком туманно, но точнее не получится. Да и не нужно. Точность для технарей нужна, а нам, гуманитариям, она нередко мешает.
  От внезапно подаренной надежды у Вяльцева возникло ощущение, что у него под нижней челюстью жабры выросли и заработали. Что-то в горле, напрягаясь, сжималось и разжималось, и дышалось, словно насосом раздувало меха лёгких.
  - Наверное, интересная работа, - с нескрываемой радостью отозвался он. - Я бы попробовал... А ты можешь помочь, чтобы меня взяли?
  - Андрей, ты взрослый человек, должен понимать, что специально для тебя свободного места нигде не держат. Из-за текучки кадров нам периодически нужны новички, но сейчас у нас полный комплект, а когда в следующий раз возникнет необходимость, я сказать не могу. И никто не может. Конечно, я буду иметь тебя в виду, но придётся подождать.
  - Спасибо, Виктор! - чуть не захлёбывался Вяльцев. - Спасибо! А сколько нужно ждать? Я заранее согласен, но хотелось бы знать...
  - Обычно раз в полгода кто-нибудь увольняется. Но бывает по-всякому... Год на год не приходится.
  Срок показался Вяльцеву неимоверно долгим. Хотелось-то начать новую жизнь прямо сейчас, в крайнем случае через неделю. С другой стороны, иного подходящего варианта не было, Грузинов правильно указал, где его место.
  - А если вдруг ничего не получится?.. - Вяльцев попробовал обезопасить себя и с этой стороны.
  - Не получится - останешься в школе. Или сам куда-нибудь устроишься. Я же не всесильный! Не могу всё сделать так, как тебе удобно. И ещё один пунктик есть. Насчёт профессиональных навыков. Историю ты, понятно, знаешь, тут - никаких вопросов. А вот применять знания придётся не так, как в школе. Своя специфика имеется... Так что я бы посоветовал заняться историческим кружком, который тебе так навязывают. Для тебя это отличная возможность попрактиковаться как раз с том, что у нас на работе требуется. Пусть твои бойцы напишут рефераты, связав прошлое с современностью. Народовольцы, к примеру. Почему сейчас они для нас актуальны? Чему мы можем у них научиться? Народоволец сегодня. Вот в таком ключе, улавливаешь?
  - Я понимаю тебя, - раздумчиво проговорил Вяльцев, - но вот насчёт их значимости в наше время - не уверен...
  - А вот в этом, Андрей, не сомневайся. Ты посмотри вокруг, полюбуйся на майки, в которых молодёжь ходит. Нынче самый популярный герой - Че Гевара. А кто он такой? Да тот же народоволец. Тот же борец за права угнетённых. Только не наш, доморощенный, а заграничный. Нам ведь всё заграничное подавай, отечественные, кондовые аналоги нас не устраивают. А зря. Зря, потому что наши-то - позабористей. И жили раньше легендарного Эрнесто аж на целый век. А ты видел хоть раз Перовскую или Фигнер на майке? То-то, не видел. И я не видел. Зато маек с педофилом Джексоном - завались.
  - Ну, ещё есть много маек со Сталиным.
  - И со Сталиным, и с Путиным. Только это всё не то. Впрочем, я тебя не уговариваю. Не хочешь заниматься кружком - не занимайся, - внезапно свернул беседу Грузинов.
  Подали десерт. От шариков мороженого тянуло холодком, и Вяльцев, сильно изнервничавшийся и оттого словно продрогший, пожалел, что не заказал чего-нибудь горячего. Тот же штрудель, например, который уписывал приятель.
  - Хорошо, я попробую, - согласился Вяльцев. - Но ты мне поможешь советом, а?
  - Всегда пожалуйста, - кивнул Грузинов. - Впрочем, насчёт исторического материала - ты и сам с дипломом. А касательно общего направления - нужный вектор я тебе указал. Действуй.
  Когда принесли счёт, Виктор ненавязчиво выразил готовность заплатить хотя бы за себя, но Вяльцев замотал головой:
  - Ты угощал в прошлый раз. Сегодня - мой черёд.
  
  Глава 12
  
  Предложенное Грузиновым несколько озадачило Вяльцева. Осознание нелепости и смехотворности своих надежд и чаяний, возникшее было во время беседы в ресторане, сменилось новым упованием, едва приятель завёл речь о возможной перспективе. Вяльцев поверил, поверил безоглядно в то, что дело - верное. Но исторический кружок с рефератами нагонял на него тоску. А главное, учитель не понимал, зачем необходим новый взгляд на народовольцев. Полагая, что проводить исторические параллели, с его-то эрудицией, получится без труда, Вяльцев счёл, что лично ему ковыряние с рефератами не принесёт никакой пользы. Но наутро, критически оценив ситуацию, Вяльцев всё-таки решил не артачиться и последовать совету Виктора. Чуть не поплатившись за былую самоуверенность, чуть не получив от приятеля отпор, Вяльцев намеревался впредь быть осторожней, осмотрительней. К тому же Виктору виднее, что конкретно нужно уметь на новой работе. А если Вяльцев ещё и не последует его совету, то Виктор и вовсе отнесётся к нему как к человеку несерьёзному, которому и поручать-то ничего не следует. По всему выходило, что не взяться за исторический кружок нельзя, поэтому Вяльцев, не пытаясь отсрочить неизбежное, дал Удальцовой своё согласие, дал с деланой неохотой, намекая на денежную сторону вопроса. Удальцова, уже считавшая партию проигранной, легко согласилась на ежемесячную премиальную надбавку, выторговав при этом, что Андрей Александрович ещё и доклады со сцены с ребятами отрепетирует. Идея таких мероприятий в рамках школы всё больше нравилась Виктории Дмитриевне, твёрдо решившей, что на следующий год дело следует поставить на поток.
  Директор без проволочек отдала распоряжение соцпедагогу, чтобы Кулакова, Ермолаева и Тосина привлекли к написанию рефератов - в качестве исправительной меры. Учеников это нисколько не обрадовало, хотя им и пообещали зачесть рефераты вместо итоговой контрольной. И когда через пару дней ребята после уроков явились к Вяльцеву, ему по одному их виду было ясно, что к директорской затее они относятся так же, как и он, а может быть, и куда хуже.
  Для начала Андрей Александрович спросил, о ком бы они сами хотели написать. Кулаков и Ермолаев дружно выбрали Кутузова, причём даже заспорили, кому он должен достаться. Их выбор был продиктован исключительно меркантильным расчётом: известность Кутузова предполагала не только интернет-доступность сведений о его жизни, но и наличие готовых рефератов. Технология "скачивай и сдавай". Без труда догадавшись об этом, Вяльцев заявил, что Кутузов, чтобы никому не было обидно, никому и не достанется, и, пока ребята растерянно переглядывались, решил всё за них: Кулакову достался Багратион, Ермолаеву - Нахимов. А Тосину - Пестель. Но Серёжа, до этого тихо сидевший поодаль, неожиданно заявил, что будет писать реферат о Перовской.
  - Почему? - заинтересовался учитель.
  - Я живу на улице Софьи Перовской, - ответил Тосин.
  Вяльцев только улыбнулся, вспомнив недавно написанную характеристику и адрес ученика: ул. Софьи Перовской, дом 18, квартира 81.
  - А ещё её фотография есть в учебнике, - добавил ученик так, словно этот аргумент являлся решающим.
  - Хорошо, пиши о ней, - согласился Вяльцев, внезапно вспомнив про совет Виктора: "Предложи им народовольцев". Вяльцев, зная, что привлекает учеников, твёрдо решил не навязывать им фигуры типа Лорис-Меликова, которые и на уроках-то нагоняют на класс скуку. Народовольцы же возбуждали детский интерес многочисленными покушениями на Александра II - но и только. Детективно-приключенческий роман на десять-пятнадцать минут, зато - увлекательный. Словно актёры второго плана, мелькали Каракозов, Халтурин, Желябов, их фамилии записывались в тетради. Первое покушение, второе покушение, третья серия, продолжение следует, очередная серия, финал.
  И вот - Тосин сам захотел написать о Перовской. "Ладно, - подумал Вяльцев, - если выбрал, то пусть пишет".
  Выйдя из класса, Кулаков и Ермолаев принялись бурно обсуждать: до фига ли в интернете рефератов про Багратиона и Нахимова? Прикинули, что меньше, чем про Кутузова, но тоже до фига.
  - А ты чё Пестеля не взял? - спросили Тосина. - Скачал бы готовый - и чики-пуки.
  - На сайтах рефераты палёные.
  - Палёные? - удивились те. - Это как?
  - А вот так: принесёшь реферат, а тебе его вернут и напишут ссылочку, откуда ты его надыбал. Думаете, если вы скачали, то он, - Тосин мотнул головой в сторону кабинета истории, - не догадается скачать?
  Неожиданная практичность Тосина объяснялась, прежде всего, его личным опытом. Ещё в седьмом классе, разок скачав из интернета сочинение по литературе и сдав его Зотовой под видом собственного, рукописного, он вместо оценки как раз и получил от неё ссылку на страницу, с которой это сочинение скопировал. Ничего экстраординарного не произошло: начав читать Серёжину работу, Зотова сразу поняла, что семиклассник сам такое написать не сподобится, - и забила в поисковик начало одного особо витиеватого предложения. Первой же и оказалась ссылка на ту страницу, откуда надыбал текст ушлый проныра. И учительница не поленилась вместо оценки точно переписать в тетрадь адрес, который, выведенный беспощадными красными чернилами, выглядел унизительней "параши".
  Пристыженный плагиатор был сильно озадачен тем, как ловко его раскололи, однако уяснил, что учителя тоже умеют пользоваться интернетом. Пришлось писать самому, и это было не так худо по сравнению с залётом Серёжиного двоюродного брата, учившегося в Политехе и завалившего философию. Для получения зачёта по предмету студентам нужно было написать рефераты, поскольку практические занятия перед самым началом семестра неожиданно отменили из-за сокращения общего числа академических часов. Студенты поначалу обрадовались и пустились бороздить просторы интернет-баз рефератов. Но препод оказался зверем: полгруппы остались без зачёта и не были допущены к сессии. Вопросом "Что такое картезианство?" препод заваливал всех, кто принёс работы по Декарту. А брат Тосина и вовсе погорел: он и его одногруппник распечатали один и тот же реферат (по Гегелю). В довершение всего препод оказался конченой сволочью: ещё и взяток не брал. Пришлось решать проблемы с деканатом, и про недопуск к сессии Серёжин отец в подробностях рассказал сыну, предостерегая от схожих ошибок, хотя тот мог уже похвастать пред папой собственным опытом.
  Теперь же Тосин наставлял сверстников:
  - Рефераты надо заказывать. Если тебе на заказ делают, точняком сдашь. Это не палево, там реальные люди реально сами всё пишут. Те же учителя и преподы.
  - Кто?
  - Преподы в вузах. Они типа так подрабатывают: есть всякие конторы, где рефераты, дипломы, курсачи...
  - Чё?
  - ...курсовые работы можно заказать. Звонишь в контору, называешь тему, платишь бабки - тебе пишут. А конторы нанимают преподов и им платят. Иногда преподы сами своё же потом проверяют. Прикольно. Мне брательник рассказывал, он студент.
  - Круто! Надо заказать.
  - А вы их цены видели? - вдруг осадил приятелей Тосин. - У вас бабок немеряно?
  Кулаков и Ермолаев растерянно переглянулись.
  - А ты сам как же?
  - Я-то, - усмехнулся Тосин. - Нашёл я тут одно место...
  Последние дни Серёжу активно бомбардировало рекламными рассылками интернет-сообщество с интригующим названием "Явочная квартира". Предлагали зарегистрироваться на их сайте и вступить в секретную группу в "Фейсбуке". Сообщество занималось изучением конспирации. Разделы сайта говорили сами за себя: "Тайные организации", "Заговоры: триумфы и провалы", "Асы террора и шпионажа", "Практическая конспирация" с тремя рубриками: "Вчера", "Сегодня", "Завтра". Имелась литература, отсканированные книги, а также рефераты - сплошь о народовольцах и эсерах. Там-то и нашёл Тосин работу о Софье Перовской, такую, которой не было на порталах со свободным доступом. Уверенный, что вряд ли историк Андрей Саныч найдёт, откуда скачан реферат, ученик преспокойно застолбил тему, попутно найдя удачное объяснение: "Живу на улице Перовской".
  - А про кого ещё есть рефераты? Про этого... Нахимова есть? - спросил Ермолаев.
  - Не помню. Кажись, нет.
  - А про Пестеля? Про декабристов есть?
  - Кажись, тоже нет. Про Фигнер есть.
  - Фигнер? Чё за чувак?
  - Не чувак, а чувиха, - встрял Кулаков. - Я тогда её беру.
  - Скачай сперва, - важно заметил Тосин.
  - Скажи адрес, - хором попросили его ребята.
  - Давайте мейлы, вечером перешлю. Токо там регаться надо.
  - Зачем?
  - Правила такие. Как зовут, когда родился, где учишься.
  - Не боись, зарегаемся, - подытожил Кулаков.
  А вечером друзья сцепились в чате из-за Веры Фигнер, которую Ванёк вознамерился увести у Коляна. Но тот свою избранницу отстоял, и Ваньку досталась другая Вера - Засулич.
  Когда назавтра оба подошли к Вяльцеву и попросили изменить темы рефератов, учителю стало ясно: вся троица обнаружила источник готовой продукции. Он попытался было дознаться, чем им не угодили Нахимов и Багратион, но Коля и Ваня юлили и загибали про "интересней" и "больше понравилось". И Вяльцев уступил, тем более что и от Серёжи, очевидно, также не стоило ждать честности в написании работы.
  Уходя в этот день из школы, он встретился с Зотовой.
  - Скажите, как будет слово "народоволец" в женском роде? - спросил он, усмехнувшись. - Народоволка?
  - Звучит ужасно, - хмыкнула Зотова.
  - Почему же? Комсомолец - комсомолка, народоволец - народоволка. Или народовольщица?
  - Ещё хуже.
  - Тогда как? - не унимался историк.
  - Участница движения народовольцев, - ответила словесница и попрощалась.
  
  Глава 13
  
  Узнав, что обязанность заниматься с пресловутой троицей возложена на Вяльцева, Репова испытала стыдливое облегчение: словно в бочку радости добавили ложку непорядочности. Ольга Михайловна была убеждена, что лишняя внеклассная нагрузка достались Андрею Александровичу исключительно из-за того, что сперва отказалась она, - и поэтому считала себя обязанной. Правда, чем конкретно она обязана, Ольга Михайловна для себя не определила. Как-то раз она заглянула к нему после уроков, поинтересовалась, как идут дела.
  - Ничего, Ольга, дела идут исправно, как часы, - улыбнувшись, ответил Вяльцев. Последнее время, бывая с ней наедине, он называл её исключительно по имени; она же предпочитала делать вид, будто ничего не замечает.
  - Уже раздали темы?
  - Более того: двое уже поменяли темы!
  - Да?!
  - Наверняка уже скачали чужое. Это ведь раньше, лет тридцать назад, когда люди жили без интернета, приходилось идти в библиотеку, чтобы написать реферат. А теперь есть базы готовеньких, не раз сданных работ. Только титульный лист поменять. Так что даже электронные библиотеки нам не нужны. Вам Зотова про свою диссертацию не рассказывала? Нет? Она же кандидат наук, когда защищалась, рассылала копии диссертации по всяким инстанциям, я даже названий не знаю. А недавно наткнулась на какой-то сайт, где можно заказать копии чужих диссертаций. Не бесплатно, конечно. Нашла там и свою, сильно возмущалась. Какие-то оборотистые мошенники скопировали её труд и наживаются на этом. Авторам диссертаций, понятно, не только ничего не платят - даже их согласия не спрашивают. Вот так, Ольга. И это - с кандидатскими диссертациями. И с докторскими так же. Что уж говорить о рефератах!
  - И что же вы собираетесь делать?
  - А ничего. Что-нибудь сдадут. Я проверю. Не стану же я заставлять их просиживать в библиотеках, право. Я потихоньку становлюсь циником, мне всё это сильно надоело, - и Вяльцев обвёл руками класс.
  - Что надоело?
  - Всё. Решительно всё. Школа надоела, - рубанул он. - А вам ещё нет?
  Ольга пожала плечами:
  - А что ещё остаётся?
  - Подойти, так сказать, к решению проблемы радикально: сменить род деятельности. Пока не поздно, - и, глядя ей в глаза, Вяльцев спросил: - Почему вы стали учителем? Почему не пошли на инженера?
  - Так получилось с поступлением, - словно оправдываясь, выдавила улыбку Репова.
  - Простите, - спохватился Вяльцев, слишком поздно сообразив, что оплошал.
  - Ничего, ничего... Да я особо никуда больше и не стремилась. А вы?
  - Я... Знаете, моя учительница истории говаривала про свой предмет: "Историю можно любить, но лучше ей не заниматься". А я вот занялся. Увлёкся. Вот физикой, мне кажется, в школьные годы увлечься невозможно, уж извините. А литературой или историей - запросто. Кстати, одна моя одноклассница любила литературу, хотела стать учителем, целенаправленно стремилась к этому. А стала кассиром в супермаркете. Я как-то встретился с ней... на кассе. Оказалось, что литература и преподавание литературы - абсолютно разные вещи. А я вот стал учителем, смог стать.
  - Теперь жалеете?..
  - Да, - признался Вяльцев. - Поэтому и вам советую: действуйте радикально, пока ещё не поздно.
  - Ну, лучше всё-таки учителем, чем кассиром или безработной.
  - Послушайте, - Вяльцев взял её руку, - это только кажется, что лучше. А ведь вся эта учебная рутина так и будет тянуться, год за годом, год за годом, поймите! Ведь ничего не изменится, никогда не изменится. Нужно самим что-то менять.
  - У вас, Андрей Александрович, слишком мрачный взгляд на школу, - и Репова высвободила руку.
  - Нет, - вздохнул Вяльцев, - это у вас, Ольга, взгляд слишком радостный. Пока - слишком радостный...
  - А если все учителя разойдутся, разбегутся, то кто же тогда будет детей учить?
  - Мировые вопросы! Я почти на каждом уроке их решаю. Эта война началась из-за того, что страны не поделили колонии. А это восстание случилась из-за того, что крестьянам не дали земли. А ещё пафосные сентенции: война - поражение дипломатии, революция - несостоявшаяся реформа. И вот такие-то вопросы я решаю, решаю вместе с классом, и на словах всё получается умопомрачительно просто и доходчиво. А на деле... А на деле, Ольга, я эти проблемы никогда решать не буду. Со своими, частными, хоть как-нибудь справиться бы... Я забыл: вы в субботу работаете?
  - Да, у меня четыре урока.
  - Жаль. Ну, тогда давайте встретимся в воскресенье. Сходим куда-нибудь. В кино, например. Или в кафе. Как вы на это смотрите?
  
  Глава 14
  
  Сергей движется по мрачной улице. Высокие серые дома. Смутные юркие прохожие. Внезапно возникающие экипажи. Городовой на углу маячит, смотрит на него. Сергей проходит мимо. Находит нужный номер дома. Минует парадное. Сворачивает в подворотню. Направляется к чёрному входу. Открывает покосившуюся скрипучую дверь. По крутой узкой лестнице поднимается на третий этаж. Темно, почти ничего не видать. Небольшая площадка. Замызганные стены. Грязное оконце сверху. Свет еле пробивается. Дверь сливается со стеной. Сергей стучит по-условному. Из-за двери спрашивают:
  - Кого надо?
  Сергей знает пароль. Отпирают, но впустившего не видно. Сергей движется вперёд по коридору. Становится светлей. Сергей оказывается в комнате. Зелёные обои, высокие окна, портьеры. Посредине комнаты - стол, рядом стоят Иван и Николай.
  - Я тебя вижу, - говорит Иван.
  - И я, - вторит Николай.
  - Я тоже вас вижу, - отвечает им Сергей.
  На столе лежат три объёмистых свёртка. Сергей осторожно берёт один, прячет за пазуху. Остальные делают то же.
  Втроём, один за другим, покидают комнату, квартиру. Спускаются по лестнице. Выходят во двор.
  Как условлено, первым - Николай. Иван - за ним, на расстоянии. Сергей - последним. Движутся по тротуару. Сергей доходит до своего места. Занимает позицию.
  Впереди на противоположной стороне улицы видна женщина. Она даст знак. Все ждут. Сергею ничуть не страшно.
  Вот женщина махнула платком. Сергей приготовился. Слышен топот копыт, показались кони, карета. Промчались мимо Николая: по плану он пропускает.
  Первым должен метать центральный - Иван. Он выхватывает из-за пазухи свёрток и бросает в карету.
  Взрыв!
  Лошади падают, кучер валится с козел, кареты переворачивается на бок. Иван падает.
  Крики. Свистки.
  Сергей движется к месту взрыва. С другой стороны спешит Николай, суёт руку под пальто, вынимает свёрток. На него набрасываются жандармы, хватают, обезоруживают, лупят. Теперь вся надежда на Сергея.
  Дверца кареты открывается, из неё выбирается некто в шинели. Царь, которого надо убить. Выбрался, выпрямился, невысокий такой. Сергей сморит - и глазам не верит: это не царь, а Путин... Путин ехал вместе с царём???
  Сергей медлит.
  - Чё тормозишь?! - орут Иван и Николай.
  - Так ведь царя надо убить, а не Путина, - оправдывается Сергей.
  - Дурак! Путин и есть царь! Бросай бомбу! Мочи его! Мочи!!!
  И Сергей вынимает свёрток и, что есть мочи давя на клавишу, кидает его в Путина.
  
  Глава 15
  
  "Явочная квартира" развивалась. Некто Резидент, исполнявший обязанности куратора и администратора группы, снабжал свою агентуру образовательной литературой, устраивал обсуждение различных исторических событий, выкладывал документальные фильмы (о Зорге, о Мата Хари), а потом предложил новую опцию: онлайн-игры.
  "Дрентельн": геймер на лошади должен догнать карету с шефом жандармов, перебить верховую охрану, поравняться с экипажем и, стреляя в окно, уничтожить цель; затем - верхом скрыться от погони.
  "Трепов": геймер проникает в присутственное место, убивает охрану (при этом могут пострадать и находящиеся там мирные посетители), вламывается в кабинет градоначальника и стреляет в него; затем, так как здание оказывается оцепленным, геймеру лучше всего застрелиться.
  "Первомарт": несколько геймеров устраивают облаву на карету с царём, забрасывая её бомбами; сами геймеры также погибают в результате взрывов.
  Предпочтения Серёги, Коляна и Ванька не совпадали. Ванёк сыграл в "Трепова", раз уж ему выпало готовить реферат о Засулич. Серёга выбрал "Дрентельна" и даже попробовал поиграть, но управлять на клавиатуре лошадью оказалось непросто: прежде чем гнаться за каретой, необходимо было обучиться виртуальной верховой езде в манеже. Взяв несколько уроков и пару раз вылетев из седла прямо под копыта (виртуальный конь так реалистично бил подковой, словно прошибал экран монитора), Серёга быстро охладел к предстоящей погоне со стрельбой. А Колян сразу запал на "Первомарт": хоть мало драйва, зато можно жарить втроём.
  И когда после игры, выполнив задание и поразив цель, герои делились впечатлениями, Ванёк вдруг выдал:
  - А в "Трепове" тоже Путин.
  - Путин? - удивились остальные.
  - Ага. Прорываешься в кабинет, а там никакой не Трепов, а Путин в генеральском мундире. В него и стреляешь.
  - Значит, в "Дрентельне" тоже Путин в карете, - догадался Серёга.
  - Ваще беспонтово, лажа какая-то, - резюмировал Колян. - Круче с монстрами и гоблинами рубиться.
  На этом конспиративно-игровой пыл восьмиклассников иссяк, и они, проваландавшись ещё с месяц, отнесли свои рефераты Андрею Санычу.
  К этому времени Вяльцев провёл с ними несколько занятий, рассказал о народничестве, о тайных организациях, о политической эмиграции, о Герцене. Умышленно уклоняясь от какой-либо оценки, учитель излагал общие сведения - и только. Собственно, в этом он и видел свою задачу: расширить кругозор учеников, рассказав им то, что осталось за рамками школьной программы.
  Сданные же рефераты крайне изумили учителя. Он ожидал найти в них изложение общеизвестных фактов, пусть и не выполненное учениками самостоятельно, а взятое в готовом виде откуда-то из интернета. Но вместо этого в каждой работе имелся, пусть и в упрощенной форме, серьёзный исторический и - главное - психологический анализ поступков революционерок, коим давалось полное моральное оправдание. Например, в реферате о Засулич при разборе причины её покушения акцентировалось прежде всего то, что первым преступил закон сам Трепов: столичный градоначальник, приказав высечь арестанта Боголюбова, нарушил закон о запрете телесных наказаний. Подчёркивалось, что инцидент произошёл в 1877 году, а закон был принят в 1863-м и действовал уже 14 лет. Да и повод для расправы был незначительным: заключённый во время прогулки на тюремном дворе не обнажил голову перед случившимся там Треповым. Из чего очень ловко делался вывод, что покушение Засулич на Трепова, при всей очевидной преступной сути поступка, следует признать допустимым с точки зрения общечеловеческой морали. Вслед за присяжными, оправдавшими террористку, автор реферата также выносил оправдательный вердикт.
  В том же духе было написано о Фигнер и Перовской.
  Озадаченный учитель не мог понять причину подобного отношения. Поискав в интернете, откуда могли быть скачаны работы, он ничего не нашёл и поначалу даже подумал, что рефераты писались ещё в советское время, лет сорок-пятьдесят назад, и пылились в каком-нибудь книжном шкафу, пока их случайно не отыскали при переезде или капитальном ремонте. Но кое-что в написанном опровергало это предположение. Так, Засулич ставилась в один ряд не только с Шарлоттой Корде, но и с Леонидом Каннегисером, а подобное в советские годы было попросту недопустимо. Хотя случаи Засулич и Каннегисера выглядели поразительно схожими, первую большевистская власть причислила к своим революционным предтечам, а второго заклеймила как злостного врага, о котором даже упоминать было небезопасно. Да и восьмиклассник Ваня Ермолаев, в школе историю России XX века ещё не изучавший, вряд ли обладал столь широким кругозором, чтобы знать о фигурах калибра Каннегисера. "Ладно, Корде, - заключил Вяльцев, - её, возможно, не забыл. Но Каннегисер - это уж слишком".
  И тут Вяльцев вспомнил, как Грузинов упомянул в разговоре о популярности народовольцев теперь. Последнее время Виктор как-то не очень активно отвечал на письма, объясняя это своей занятостью: "Дела навалились". Всё же Вяльцеву захотелось с ним встретиться: Виктор наверняка более сведущ, значит, сможет в чём-нибудь его, Вяльцева, просветить.
  Грузинов охотно согласился повидаться, но только не в прежнем ресторане. Занятый даже в выходные, он мог бы уделить приятелю час-полтора, так что лучше всего послоняться по улицам около центра. Вяльцева это устраивало: радовала возможность уклониться от замаячившей было траты денег на ресторан.
  В назначенное время он прохаживался по периметру условленного скверика, поджидая опаздывавшего Виктора. Лёгкий декабрьский морозец бодрил, но порывистый ветер, нападая с разных сторон, пытался пробраться под одежду, нащупывал, где она потоньше. Солнце слепило, и тень лежала на снегу, словно нарисованная углём на бумаге. Появился Виктор, продрогший, в дублёнке с поднятым воротом, в шлемоподобном малахае, и искренне извинился за опоздание:
  - Работы - не продохнуть. А у тебя как жизнь?
  - Потихоньку.
  - Слушай, места для тебя пока нет, но я помню, ты не волнуйся. Надо подождать, так сразу ничего не бывает.
  - Я понимаю, спасибо. Только я не насчёт места. Я хочу с тобой поговорить про... рефераты.
  - Какие рефераты?
  - Про мой исторический кружок. Ребята сдали мне работы на проверку...
  - Ну и отлично. Проверяй, - выдохнул Виктор, приплясывая от холода.
  - Да, но тут есть один момент, который меня смущает. Помнишь, ты говорил, что народовольцы сейчас популярны?
  - Нет, скорее - актуальны. А что?
  - Мои, как ты говоришь, архаровцы выбрали народовольцев. Один - Перовскую, другой - Фигнер, третий - Засулич. Прямо пары для мазурки...
  - Пубертатный период, да?
  - Меня другое волнует, - Вяльцев поёжился, не то от холода, не то - вправду - от волнения, и продолжал: - Почему их вообще в эту область повело? Есть же Отечественная война, декабристы, Крымская война. Русско-турецкая война, наконец. Двое сперва Кутузова не могли поделить, а назавтра приходят - и берут Фигнер и Засулич.
  - А что тебя удивляет?
  - Их выбор удивляет. Ты мог бы это объяснить?
  - Ну, вот тебе простейшее объяснение, - Виктор неожиданно заговорил медленно. - Нашли готовые рефераты.
  - В точку, Виктор! Вся троица принесла чужие рефераты. Я совершенно уверен, что писали не они. Я уверен в этом!
  - Вот тебе и объяснение.
  - Нет, погоди. Про тех же декабристов написанных рефератов куда больше, про генералов 12 года - тоже. Вот, ты про моду говорил, про Че Гевару.
  - Это не мода, это тренд. Тенденция.
  - Расскажи мне об этом, - неуверенно попросил Вяльцев.
  Грузинов вдруг заговорил быстро, возбуждённо:
  - Рассказать? Изволь. Тебе когда-нибудь хотелось пристрелить облечённую властью гниду? Жирную, самодовольную, нагадившую тебе гниду, а? Хотелось? Направить на неё револьвер, нажать курок - раз, другой, третий. И чтобы не сразу пристрелить. Чтобы эта гнида помучилась, покорчилась. Раз, другой, третий, с наслаждением на гашетку давить. Хотелось когда-нибудь? Мне - да. И не однажды. И тебе хотелось. А скажешь: "Нет", - не поверю. Вспомни того на КДН. И вот так - каждому. Каждому!
  Вяльцев оторопело уставился на Грузинова, а тот всё строчил да строчил:
  - Россия движется к новой революции. Медленно, неуклонно движется. Ты и сам обязан понимать. Ты же историк, ты же различаешь предпосылки, противоречия, ты же разбираешься, что к чему и зачем. А народ, массы действуют бессознательно. Стихия. Её не остановишь. Особенно молодёжь, которая теперь взрослеет раньше, чем пару веков назад. Новая революция начнётся в школе. Ладно, бывай. Меня дела ждут, - он хлопнул Вяльцева по плечу, развернулся и зашагал прочь, и снег под его подошвами скрипел так громко, будто хрустели не снежинки, а кости.
  
  Глава 16
  
  Вяльцев долго смотрел вслед приятелю, смотрел и после того, когда тот свернул за угол. Отповедь приятеля ухала в голове, ухала, словно молот, забивающий вековечные сваи в человеческое сознание. Лишь когда начал коченеть нос и заломило скулы, Вяльцев задвигался, растёр лицо и побрёл прочь.
  Правота Грузинова была очевидной и... недопустимой. Не только мысль "Прибил бы!", но и желание её осуществить не раз возникали у Вяльцева в отношении заносчивого районного начальства. А доведись ему общаться с чиновницами от образования столь же часто, как Удальцовой, Вяльцев, возможно, и не сдержался бы. На лице Виктории Дмитриевны порой мелькали антибюрократические гримасы, и в такие минуты Вяльцев искренне сочувствовал ей. Однако никого убивать он бы не стал. В школе к районному начальству относились, как к злой собаке на цепи: не пугаясь лая, обходили на безопасном расстоянии.
  Впрочем, выпады Грузинова против власти не были Вяльцеву в новинку: они звучали во всех бунтарских призывах всех переломных эпох, незначительно различаясь лишь национальными модуляциями. Так действовали все революционные вожди, подчиняя себе ограниченные умы соратников, уже готовых к действию. Но Вяльцева волновало другое: почему он услышал подобное от своего приятеля, Виктора?
  И чем дольше учитель думал об этом по дороге домой, тем больше ему казалось, что вспышка Виктора - обычный выплеск эмоций. В простое объяснение проще всего поверить. Человек устал, заработался, а тут ещё к нему пристают со всякими глупостями. В конце концов, Виктор - не Удальцова, ему перед Вяльцевым сдерживаться ни к чему. И, кстати, правильно. В критическом взгляде на мир всегда есть доля цинизма. Порой нужно уметь называть вещи своими именами, находить в себе смелость для этого. "Иногда хочется убивать чиновников, - на ходу вслух произнёс Вяльцев. - Иногда - хочется".
  Дома он ещё раз просмотрел рефераты, вдумчиво перечитывая некоторые фрагменты. Всё-таки было, было в них что-то такое, от чего не следовало отмахиваться, как от случайно привязавшегося в поле слепня. Слишком уж просто всё преподносилось в этих работах... "Покушение на Трепова, например, - взялся рассуждать Вяльцев. - Если рассмотреть в обратном порядке: Засулич стреляла, потому что Трепов сам преступил закон, велев высечь Боголюбова. А Трепов велел высечь, потому что Боголюбов не обнажил перед ним головы. Фрондёрство, конечно, но ведь получается, что первым-то ход сделал не Трепов. Не спровоцируй его Боголюбов - не было бы порки. Накажи Трепов арестанта как-нибудь иначе, лиши его на месяц чтения книг или какой-нибудь другой тюремной преференции - и не возникло бы никакого возмущения генеральским произволом. А Трепов не только поддался на провокацию - ещё сдуру дров наломал. Но начал-то, начал-то - Боголюбов. И поступок его - мелкий. Провокация исподтишка. Пройди Трепов мимо - Боголюбов, как знать, ещё счёл бы себя выдающейся личностью. Как же, перед самим градоначальником шапки не снял! И что же получается? Дерзить - можно, вести себя вызывающе - можно, но если ответ на такие гаденькие провокации неожиданно окажется суров - то сразу за оружие? Не прав Трепов, не права Засулич, но и Боголюбов - не такая уж невинная жертва. Выходит, в революционной схватке правых нет - есть только недовольные. Прямо афоризм какой-то!.."
  Теперь предпринятая им попытка нивелировать выпад Грузинова не выглядела однозначно убедительной. И Вяльцев задумал на следующем занятии с учениками осветить революционное народничество с другой стороны, дабы выявить его неоднозначность. А чтобы всё выглядело совсем наглядно, учитель решил рассказать о наиболее неприглядной фигуре этого движения: о Сергее Нечаеве. Порывшись в книжном шкафу, он извлёк оттуда "Нечаев: созидатель разрушения" Лурье и принялся, перелистывая книгу, освежать в памяти подзабытый материал.
  Поначалу Вяльцев хотел рассказать о самой известной авантюре Нечаева: убийстве студента Иванова. Даже задумал в качестве литературной иллюстрации прочитать отрывок из "Бесов". Но постепенно ему стало ясно, что книга Лурье содержит куда более богатые сведения, чем разбор одного подлого поступка Нечаева, пусть и наиболее тяжкого. Она являла собой панораму подлости Нечаева вообще.
  Воодушевившись этой идеей, Вяльцев выписал на листе номера страниц с краткими пометками. Вот, желая приобрести себе вес в революционных кругах путём банальной лжи, Нечаев уезжает в Женеву, встречается с Огарёвым и Бакуниным: образуется "триумвират". Начинается печать антиправительственных воззваний и их отправка в Россию как знакомым Нечаева, так и незнакомым людям. "Перехватит полиция конверт с прокламацией и письмом - хорошо: узнают о существовании в Европе мощного революционного центра, адресаты попадут в тюрьму и увеличат число недовольных; проскочит корреспонденция мимо перлюстрата - тоже хорошо: кто-то прочтёт, передаст другим, авось ряды "прозревших" возрастут", - Вяльцев карандашом подчёркивал мысли автора. Вот, после убийства Иванова оказавшись во второй раз за границей, Нечаев отправляет обратно в Россию свою попутчицу Александровскую, снарядив её так, чтобы на границе при досмотре без труда нашли нелегальную корреспонденцию: "Подол её платья был подшит снизу широкой полосой коленкора. Нечаев прошил его в нескольких местах в поперечном направлении, вследствие чего получился в нижней части подола с внутренней его стороны как бы ряд карманов, в каждый из которых он заделал по письму, с полным на нём адресом того, кому оно предназначалось". И его расчёт оправдался: корреспонденцию нашли, Александровскую арестовали. Вот, предвидя скорый разрыв с Бакуниным и Огарёвым, Нечаев крадёт у них важные письма, их личные, Герцена и его дочери, Тургенева. Крадёт, намереваясь в дальнейшем шантажировать, вымогать деньги на издание газеты. А у дочери Герцена некоторые бумаги её отца он отнял силой.
  Всем, с кем у него случались дружеские отношения, Нечаев платил подлостью и предательством. Но некоторые пытались его оправдывать. Бакунин: "Единственное ему извинение это его фанатизм!" Натансон: "Если я имел основание быть недовольным Нечаевым за свой арест, сознательно им вызванный, то моя ему вечная признательность, что он окончательно поставил меня на революционную дорогу, разом вырвав меня из окружающей меня среды и обстановки..." Ещё в период студенческих волнений 1868-1869 годов Нечаев декларировал подобное отношение к людям: "Нет, если вы хотите, чтобы из нашего студенчества вырабатывались действительные революционеры, старайтесь вести дело так, чтобы правительство возможно больше сажало их в тюрьмы, вышибало бы навсегда из школы, отправляло бы в ссылку, выбивало бы их из обычной колеи, не давало бы им опомниться, оглушало бы их своими преследованиями, жестокостью, несправедливостью и тупостью. Только тогда они закалятся в своей ненависти к подлому правительству, к обществу, равнодушно взирающему на все его зверства и всю его бесчестность, ко всем тем, кто вместе с правительством и народными угнетателями". Иногда оказывалось именно так: люди закалялись "в своей ненависти к подлому правительству", а не к подлому Нечаеву. Выбитый им "из обычной колеи" Натансон не проклинал его, а поминал с благодарностью. А стражники Алексеевского равелина, распропагандированные и подкупленные Нечаевым-заключённым, после осуждения и ссылки в Сибирь отзывались о нём благожелательно, даже восторженно: "Наш орёл". Впрочем, в последнее Вяльцев верить отказывался, несмотря на всю достоверность источников.
  Тщательно проработав материал, учитель отложил книгу. В истории народничества его всегда озадачивал один вопрос: почему туда шло так много людей? Возбуждённый, он начал ходить по комнате, рассуждая вслух: "Не только молодёжь - затягивало и зрелых. Не только разночинцы - встречались выходцы из дворянского и духовного сословий. Не только недоучки - попадались и умные, талантливые люди. Отчего Софья Перовская, дочь губернатора, отказывается от всех благ ради общения с "сомнительными личностями"? Это же "Записки сумасшедшего" наизнанку. У Гоголя канцелярская закорючка мечтает о директорской дочери. "Он был титулярный советник", она же смотрела на него как на мебель. А и с чего бы казённому стулу объясняться ей в любви? Доведись этому чиновнику оказаться с ней на балу или на светском рауте, как бы он себя вёл, что бы делал? Сумел бы вести себя так, как в высшем обществе было принято? Поддержал бы галантную беседу? Да опозорился бы он! Прочь бежал бы оттуда мимо нахальных лакеев. А тут - губернаторская дочка Сонечка сама захотела "пойти в народ"! Желябов, гражданский муж её, - из крепостных, из дворовых, выгнанный из университета недоучка (у Перовской-то насчёт знаний и дипломов всё обстояло иначе). И ещё утверждают, что наша литература вышла из гоголевской "Шинели"! Да Желябов и Перовская - карикатура на Гоголя! Это что-то из русских сказок: там Иван-дурак женится на царевне.
  Ладно, это ещё можно назвать частным случаем. А остальные студенты, революционеры, сочувствующие?.. Зачем объединялись в кружки? Зачем занимались пропагандой? Ведь знали, что рискуют, многим рискуют - а всё равно шли на это. Верили-мечтали, грезили о светлом, счастливом будущем, но как-то примитивно, убого... У всех революционных теоретиков налицо детская однобокость суждений: главное - разрушить государственность, свергнуть царя, уничтожить власть. А дальше всё само собой образуется. Народ поймёт, народ поддержит, народ решит - как всё просто и замечательно! И невообразимо глупо. Остановиться бы им, оглядеться, подумать... А они теоретизировали, полемизировали - а всё непригодное для революционного дела считали глупостью. Когда же фракция таких теоретиков от революции взяла власть в 17 году, то пришлось им поначалу вводить мелкобуржуазный НЭП - на практике-то социалистическо-коммунистические теории не работали. Ленин, этот скрытый бланкист, как только не лавировал между Февралём и Октябрём, даже с левыми эсерами сошёлся, а всё равно потом марксистские фантазии пришлось отправить в утиль. А как при советской власти протестовала Фигнер: "Не за то мы шли на казнь, не за то сидели в Шлиссельбурге!" За то, как раз за то, только не задумывались об этом. И вся эпоха народничества - время мечтателей. Жизнь, видимо, не успевала за человеческой мыслью, за человеческими желаниями. Вот и швыряло людей в разные стороны, швыряло от неудовлетворённости: в книгах - вон как красиво написано, на словах - вон как понятно, а вокруг - удушье умственное, тоска духовная. Как тут не прельститься революционными соблазнами! Каким всё кажется интересным! Может, и ступали люди на эту извилистую тропу со скуки?.."
  Пошумев, помахав руками, Вяльцев брякнулся на диван и задумался. Внешне народнические кружки походили на позднесоветское диссидентство, когда интеллигенты, не нашедшие места в жизни и недовольные властью, рвались решать мировые вопросы. "А следовало быть недовольными собой - прежде всего! - изрёк он, продолжая прерванный монолог. - Кухонные разговоры о переустройствах государственного масштаба! Такие "решатели" вполне могли и террором заняться, если бы КГБ за ними не присматривал зорко. Запала диссидентам не хватало, горючести. Хорошо, что в походы ходили, в горы, пар там выпускали, песни горланили да горячие головы остужали. Народников в народ тянуло, а шестидесятников - в горы. И вот ещё интересная параллель: в искусстве ценили безвкусное. Разночинцы-демократы до Пушкина и Гоголя, до дворянской культуры попросту не доросли, им что попроще да поплоше нравилось: стихи Огарёва, Добролюбова, критика Белинского и Писарева, всё опрощавших, упрощавших, а главное - разъяснявших. И у шестидесятников так же. Возьмёшь стихи Вознесенского или Ахмадулиной и думаешь: а умели ли они рифмовать? Особенно Вознесенский - чего так родную речь корёжил? Что тогда находили в песнях Окуджавы и Высоцкого? Да то же, что и я в рок-музыке по молодости!.." Тут мысль Вяльцева, соскочившая с траектории, как игла с виниловой орбиты, повела его в самоанализ, самокопание. В конце концов он объяснил всё возрастными увлечениями, и объяснил себе настолько убедительно, что сам с собой во всём согласился.
  Захотелось ужинать, и Вяльцев пошёл на кухню, приготовил макароны и отварил пару сосисок. Пока кулинарничал, на ум пришла очередная идея: в своём фанатизме, религиозном по сути, народники были сродни ранним христианам, но по-особенному. И те и эти, не удовлетворённые жизнью, мечтали о жизни иной - и легко шли ради неё на смерть. Одни - ради блаженства в раю, другие - ради светлого будущего. Только одни верили в бессмертие души, их манило бытие за гробом, почему в жертвенности и ощущалась примесь личного интереса. А другие были нигилистами - и не желали верить ни во что, кроме светлого будущего, до которого они, вполне вероятно, могут и не дожить. Народники были даже самоотверженней христиан. Но, не сомневаясь в своей правоте, и те и эти вели за собой других - на смерть. А находились и такие, что подталкивали других вперёд себя.
  
  Глава 17
  
  Назавтра Вяльцев принёс в школу книгу Лурье. Выложил её на учительский стол и, подумав, перевернул лицевой стороной вниз. А перед последним уроком, в 8 "В", обнаружил, что книга со стола исчезла. "Терентьев!" - высветилось в его мозгу, будто яркие цифры вспыхнули на чёрном табло. Он мельком взглянул на Сашу: тот был занят чем-то и на учителя не смотрел. "Ты, - зло подумал Вяльцев, - ты!"
  Проведя урок, он попросил Терентьева задержаться и жестом указал на первую парту. Ученик, не задавая вопросов, сел и уставился на доску, стараясь скрыть скованность и напряжение. Две одноклассницы-любопытницы явно задерживались у двери, и учитель быстро подошёл к ним и попросил выйти. Времени оставалось мало, скоро должны были прийти кружковцы, поэтому, выпроводив учениц и оставшись вдвоём с Терентьевым, Вяльцев подошёл к нему и глядя в упор сверху вниз отчеканил: "Куда ты спрятал книгу?" Ученик неумело попытался изобразить на лице удивление, но учитель не дал ему опомниться: "Я видел, как ты тогда прятал смартфон. Я его так долго искал для виду, хотя знал, в каком он шкафу".
  Упоминание про смартфон вышло неожиданным: теперь Терентьев был растерян по-настоящему. "Мне все шкафы перерыть, что ли? - давил учитель. - Где книга, Александр?"
  Вяльцев назвал Терентьева по имени безотчётно. Так человек, знающий про тайник в стене, но не представляющий, как его открыть, шарит руками, постукивает, надавливает - и неожиданно находит потайную панельку, от которой срабатывает сложный механизм - и тайник открывается сам. Вот и произнесённое учителем имя Терентьева, словно магическое заклинание, привело в движение что-то внутри подростка, отчего он раскрылся подобно тайнику.
  - Она у Хрюши, - пробормотал Саша, - в рюкзаке.
  - Та-ак... - выдохнул Вяльцев.
  Дверь открылась, и в класс вошёл Тосин:
  - Здравствуйте, Андрей Александрович.
  - Здравствуй, Серёжа. Подожди меня, я сейчас, - и Вяльцев быстро вышел из класса.
  Рассчитывая перехватить незадачливого Хрюшу у выхода, Вяльцев направился к лестнице. "Как же ловко придумал: подсунул! - молча негодовал он, преодолевая марши. - И мне ещё придётся оправдываться, объяснять, как книга в рюкзаке оказалась".
  Когда Вяльцев вышел в вестибюль, тучный Хрюша, на ходу натягивая шапку, преодолевал турникет. Догнав его уже на крыльце школы, учитель не стал ничего выдумывать и прямо сказал: "Я узнал, что тебе в рюкзак чужую книгу подсунули. Проверь, пожалуйста". Хрюша оторопел, стянул с плеча рюкзак и, поставив его на ступень, медленно, даже чуть боязливо раскрыл молнию. Потом склонился над рюкзаком так, словно хотел туда занырнуть, и принялся рыться внутри.
  - Эта? - вытащив книгу, Хрюша выпрямился и протянул её Вяльцеву. - Я не...
  - Я знаю. Ты её не брал. Это была чужая злая шутка, очень плохая, - Вяльцев взял книгу. - Спасибо. Всего доброго, - и, развернувшись, быстро вернулся в школу, чтобы избежать расспросов.
  Когда он вернулся в класс, Ермолаев и Кулаков уже сидели за партой и вместе с Тосиным косились на Терентьева. "Он ещё здесь!" - чуть не ляпнул вслух Вяльцев и, подойдя к учительскому столу, демонстративно положил книгу.
  - Ты можешь идти, - сказал он Терентьеву, но тот продолжал сидеть. Вяльцеву очень хотелось схватить мерзавца за шиворот и вытолкать из класса, но вместо этого он спокойно проговорил: - Сейчас будет факультативное занятие для тех, кто должен его посещать.
  - А разрешите мне остаться?.. - неожиданно пробубнил Терентьев. Всё это время он избегал смотреть на Вяльцева, а теперь вдруг поднял на него глаза.
  Учитель задумался. "Это ведь он пытается таким образом извиниться передо мной, хочет как-то заслужить прощение, - понял он. - Если сейчас его выгоню, он обидится".
  - Пожалуйста, оставайся, - стараясь, чтобы тон был безразлично-дружелюбным, ответил Вяльцев - и начал рассказывать ученикам о Нечаеве, о студенческих волнениях 1868-1869 годов, о поездке Нечаева в Швейцарию, о триумвирате Нечаев-Бакунин-Огарёв, о нечаевской "Народной расправе", об убийстве Иванова, о бегстве Нечаева из России, об отношении к нему эмигрантов, о судебном процессе над членами "Народной расправы", об аресте Нечаева в Цюрихе и его экстрадиции как уголовного преступника, о суде над ним, о его заточении в Алексеевском равелине, о распропагандированных и подкупленных им охранниках, о предательстве Мирского, наконец о бесславной смерти Нечаева. Вся летопись жизни известного бунтаря укладывалась в небольшую получасовую лекцию, но Вяльцев, вполне разделяя взгляды историка Лурье на личность Нечаева, щедро сдобрил своё повествование упоминаниями о лживости и подлости создателя "Народной расправы", время от времени заглядывая в конспект, сделанный накануне, или зачитывая небольшие отрывки из книги. Учитель говорил с вдохновением, стараясь убедить ребят в правоте своих взглядов. Напоследок он ещё раз перечислил тех, кому Нечаев причинил вред. "За революционным пафосом Сергея Нечаева таилась подлость. Людей, даже близких соратников, он не ценил и ни во что не ставил. Запросто отверг мораль, не гнушался никакими средствами для достижения своих целей. В итоге его судили как уголовного, а не политического преступника. Да он и был уголовником", - подытожил Вяльцев, невольно удивившись последней фразе: так о Нечаеве он прежде не думал, но сознание, увлечённое изложением, неожиданно нашло мысль, которая показалась Вяльцеву ключом к Нечаеву и его судьбе. Участников организованной им "Народной расправы", нечаевцев, судили как преступников политических, а глава - главарь! - организации бежал в Швейцарию, тогдашнее прибежище политических беззаконников. Для экстрадиции Нечаева в Россию он был объявлен уголовным преступником - убийцей студента Иванова. Лишь на таких условиях швейцарские власти соглашались на сотрудничество в поимке и выдаче Нечаева. И судим он был как преступник уголовный, хотя остальных убийц - его сообщников - осудили как "политических". И такой кунштюк царизма, явившийся нарушением юридических норм, теперь в глазах Вяльцева находил своё моральное оправдание: уголовник Нечаев и не заслуживал политического процесса.
  Завершая выступление, Вяльцев предложил ребятам ещё поработать над рефератами, рассмотрев личности Перовской, Засулич и Фигнер с консервативных, антиреволюционных позиций. Он понимал, что для этого необходимо по меньшей мере наличие литературы, на основе которой были выполнены рефераты. А раз ученики свои работы писали не сами, то и ничего серьёзного с их стороны ждать не приходилось. Но всё-таки учитель надеялся, что ребята хотя бы вымарают те места, где деятельность революционерок не только прославлялась, но и преподносилась как пример для подражания сегодня. Хотя ученики, судя по их виду, не заразились энтузиазмом учителя...
  Занятие закончилось, ребята собрались уходить. Неожиданно к Вяльцеву подошёл Терентьев:
  - А разрешите мне тоже реферат написать?
  - Зачем? - удивился Андрей Александрович. - Ты же пока не стоишь на внутришкольном учёте.
  - Ну, интересно, - пропустив колкость мимо, протянул Саша.
  - Напиши, раз уж так хочется, - согласился Вяльцев, уверенный, что назавтра энтузиазм школьника истощится.
  - Я вот об этом, о Нечаеве... Можно?
  - О Нечаеве? Чем же он тебе понравился?
  - Он мне не понравился.
  - Тогда зачем тебе о нём писать?
  - Интересно.
  Вяльцев помолчал, словно выжидая чего-то, а Терентьев почти пролепетал:
  - Дайте мне книжку, пожалуйста.
  И учитель, уже убравший книгу в портфель, достал её, повертел и протянул Терентьеву:
  - Бери. Но только без фокусов.
  На что Терентьев радостно, по-щенячьи энергично закивал.
  
  Глава 18
  
  Приближение новогодних праздников повергало Вяльцева в уныние: он метался, желая пригласить Ольгу к себе и встретить Новый год вдвоём - и пугаясь этого. Осознавая, что откровенно смешон, он ничего не мог с собой поделать. Рыцарское поклонение на расстоянии, не требовавшее решительных шагов для сближения, было куда легче.
  Но всё же Вяльцев решился - и пригласил. И она приняла приглашение, так что его беспокойство, пусть и ставшее отчасти приятным, только возросло. Однако за неделю до конца второй четверти Ольга загремела в больницу с пневмонией, и Вяльцев, взявшись регулярно навещать её, вновь вернулся к столь удобной для себя роли непохотливого воздыхателя.
  Зато неожиданно напомнил о себе Грузинов. Извинился за резкое поведение, объяснил всё усталостью. Предложил встретиться в каникулы, поболтать о том о сём. Вяльцев, ничуть на приятеля не обиженный, охотно согласился, и в назначенный день они встретились в одном кафе-баре, стилизованном под ковбойское ранчо.
  - Я тебе такого наплёл в прошлый раз, - усмехнулся Грузинов. - Ты, пожалуй, меня записал в террористы-экстремисты.
  - Ты же говорил не всерьёз, - примирительно улыбнулся Вяльцев. - Представить школу революционным рассадником...
  - Отнюдь. Студенчество же устраивало волнения. И не только у нас при царе. Вспомни Францию, 68-й год.
  - Так ведь это же студенты! А школьники-то - дети.
  - А студенты - не дети? Перваки - вчерашняя школота. В июне отгуляли выпускной - в сентябре пришли на лекции. Скажешь, они за пару месяцев сильно взрослеют?..
  - Нет, конечно. Тут ты прав.
  - То-то и оно, - воодушевился Грузинов. - А коли студенты способны на массовый протест, почему на него не способны школьники?
  - Школа вообще-то отличается от вуза, - неопределённо заметил Вяльцев и подумал: "Сейчас ещё спросит: а чем отличается?" Однако Грузинов согласился:
  - Отличается. Но если создать нужный микроклимат среди школьников, то и они полезут на баррикады.
  -Да ну тебя, Виктор! - рассмеялся Вяльцев. - Такое придумать!
  И Грузинов, то того говоривший с абсолютно серьёзным видом, тоже внезапно расхохотался.
  - Здорово придумано, а? Ну, а если без шуток, как ты считаешь, Андрей, такое в принципе возможно?
  - Да это изуверство! - отмахнулся Вяльцев. - Школьники - на баррикады. Фильм ужасов какой-то...
  - Почему же... Подростковое насилие - не редкость. Разве в твоей школе этого нет?
  - Подонки есть всегда и везде. Но их, Виктор, не так уж много.
  - Судя по роликам в интернете, как раз наоборот.
  - Один ролик может всех взбаламутить. В этом всё и кроется. Вот, наши балбесы с криком по трамваю носились. Их всего двое - а резонанс на всю страну. Так же и с остальными. Заснимут собственную жестокость, выложат видео на всеобщее обозрение - и людям кажется, что это норма, что так - везде. А это всего лишь кучка недоумков, к тому же жалкая кучка: двое, от силы - трое. Малы клопы, а вони, вони...
  - Ну, к таким лучше сразу применять карательную психиатрию. Я не про твоих героев, а вообще... Кстати, как они?
  - Да так... Предложил им переработать рефераты, но, похоже, ничего из этого не выйдет.
  - Почему?
  - Их всё устраивает. Вся затея с историческим кружком - фарс. Только директору и нужна, чтобы перед районным начальством покрасоваться.
  Грузинов понимающе кивнул.
  - Слушай, Андрей, а какие у этих архаровцев отношения с учителями? Не про тебя конкретно спрашиваю, не подумай. Ты говоришь, они дружно народовольцами увлеклись. Может, они таким образом пытаются что-то компенсировать, какую-то несправедливость чувствуют?
  - Да скачали они готовые работы - вот и всё! Какое уж там увлечение...
  - Ну, не скажи... Ты же сам про полицейского гада из КДН рассказывал.
  - Я про него уже почти забыл. А они и подавно.
  - Уверен? Может, у них душевная травма...
  - Вряд ли. Это мы, взрослые, наделяем подростков тонкой психологией, как в романах Достоевского. А в детстве всё проще, поверхностней. Как в игре. Прямолинейней, без изгибов-перегибов. Наши психологические глубины - от жизненного опыта. А у детей он откуда? Они могут по десять раз на дню ссориться и мириться. И ещё они ранимей...
  - А с учителями-то у них как? Сплошь и рядом пишут: учителя притесняют учащихся.
  - Где пишут?!
  - Везде! Да я не про тебя, не про тебя. Не принимай на свой счёт. Но, по-моему, это даже ходячим сюжетом стало: учитель, изводящий ученика. Помнишь, несколько лет назад один пацанёнок в школе стрелял? Убил двоих. Как бишь его, Нечаев?
  - Гордеев.
  Они вспомнили прогремевший на всю страну случай в московской школе: вооружённый ученик заявился в класс, убил учителя, захватил ребят в заложники, потом убил беспечного полицейского, сунувшегося в класс, а ещё одного ранил. Вяльцев был категоричен:
  - Я уверен, там виноват папашка, приучивший сынулю к огнестрелу, да ещё хранивший дома оружие. А мальчишка просто нацепил маску супергероя. Наигрался в компьютерные игры, насмотрелся американских боевиков, взял стволы и пошёл свою крутизну показывать. Он и вёл себя так, словно в стрелялку играл. Мозги переклинило. Погрузился в виртуальный мир, где всё привычно. Появился из-за угла монстр - убей. Ещё один - убей. Только нажимал он не на кнопки, а на курок, и вместо монстров перед ним стояли люди. Жизнь-то - не компьютерная игра. Жизнь не перезагрузишь. А дети многому не понимают цену - этим и опасны. Играют, играют, а потом свою игровую модель переносят на реальность - и на тебе!.. И мне вот что из новостей в память врезалось: когда этого сопляка поместили под стражу, он попросил "чай с печеньками". Это ведь наверняка словечко из его детского лексикона - "печеньки". Двоих убил, одного ранил - и "чай с печеньками". Ещё потом рассказывал в интервью, что желал собственной смерти. Заливал! Если бы по-настоящему намеревался убить себя - убил бы, возможность была. Но чужие титры запускать легче, чем свои.
  - Ему защита на суде придумала задним числом конфликты с одноклассниками. Якобы это его спровоцировало, - поддержал Виктор. - Вот только из них он никого не убил, хотя весь класс держал под прицелом. Кстати, его даже в тюрьму не посадили - признали невменяемым. Двоих положил, третьего задел - и без срока. Как тебе, а? По-моему, это суд невменяемый, если такое решение выносит. И государство - невменяемое.
  Вяльцев матюгнулся, словно харкнул, и добавил:
  - Это и есть подростковый героизм: повыпендриваться с оружием перед классом, а потом трусливо избегать наказания.
  Приятели помолчали.
  - Давай тех погибших помянем, - глухо произнёс Вяльцев.
  Грузинов кивнул и подозвал официантку:
  - Водки.
  - Настоящие самоубийцы, - продолжил шёпотом Вяльцев, когда официантка удалилась, - кончают жизнь так, что их никто не спасает. А мнимые надеются на то, что в последний момент их остановят. А как становится ясно, что не спасут, не остановят, так и желание лишать себя жизни пропадает. Потом оправдываются: "Я хотел, я хотел". Нет, такие не убить себя хотят - покрасоваться.
  Принесли водку и две стопки.
  Виктор разлил.
  Выпили не чокаясь.
  Опять помолчали.
  - Возвращаясь к нашей теме, - опять заговорил Вяльцев, - насчёт учителей, доводящих учеников до крайностей... Это или детские нездоровые фантазии, или глупости, которые всякие неумные журналисты придумывают. Подлинные отношения искажают. Получается, что единственный учитель довлеет над беззащитным учеником. Ну, посуди сам: уже в среднем звене уроки ведут много учителей, а не один. У каждого - от одного до восьми часов в неделю. А учителя - разные. Бывают и скверные, конечно. Но чтобы все оказались чудовищами - это перебор. Если попадётся плохой - ребёнок потянется к хорошему. Или к нейтральному. Возможно, увлечётся его предметом. Как при психологическом приёме "добрый полицейский - злой полицейский". Я, ещё школьником, сам через это прошёл. Рассказать?
  - Валяй, - сказал Грузинов, снова разливая водку.
  - Когда меня перевели в новую школу, алгебру и геометрию у нас вела такая стерва... Знаешь, она была очень сильным педагогом, но при этом - патологическая сволочь. Вот у неё действительно была тяга терроризировать детей. На одном из первых уроков она меня вызвала к доске, доказать какую-то теорему, заданную на дом. А я её плохо выучил. Ну, другая поставила бы трояк с хвостом. Или посадила бы с двойкой. А эта решила мне устроить выволочку перед классом. Стала спрашивать: "Что ты вчера делал после школы? Как выполнял домашнее задание? Небось, вместо этого мультфильмы смотрел?" Перед всем классом! - Вяльцев залпом махнул стопку. - Ей нужна была жертва, вот я и подвернулся. А может, специально меня выбрала по своим сволочным критериям. Есть такие мрази, подтверждаю. Чтобы самим возвыситься, им нужно других принизить. Она и после надо мной изгалялась. Я же оказался жертвой! Причём она не только среди учеников, но и среди учителей так себя вела. Помню, такой был случай. Как-то она к нам притащила на урок ученика из другого класса, в котором даже уроков не вела. И тот паренёк был на год старше нас. Так она усадила его за свой стол, чтобы он прорешал вариант контрольной, которую незадолго до этого давала нам. И объявила, что он, девятиклассник, сейчас будет решать примеры, с которыми справляемся мы, восьмиклассники. И посмотрим, что у него получится.
  - Да уж, - усмехнулся Грузинов. - Ну и как, сдюжил этот храбрец?
  - Ты погоди, погоди. Он, помнится, не справился, но дело-то в другом. Это ведь для нас, школьников, так выглядело. А потом-то я понял, что просто так этого паренька она бы привести не смогла: он же в другом классе учился. Его другая учительница отпустила со своего урока, чтобы он во всём в этом, так сказать, поучаствовал. И та, другая, про всё знала. То есть этой сволочи страсть как хотелось ещё и коллегу в грязь макнуть: вон, твой девятиклассник не может решить задачи, которые мои восьмиклассники щелкают.
  - Ты пару минут назад утверждал, что подростки - без достоевщины. А сам-то, сам-то...
  - Так я же всё потом осмыслил, а не тогда...
  - Ладно, а чем дело кончилось?
  - Дело кончилось прекрасно: стерва сцепилась с директором и уволилась. Отвела она у меня год свою алгеброметрию, а потом та, другая, стала вести. Но я-то, пока она всех терроризировала, нашёл себе отдушину. Историчка у нас была очень хорошая женщина, мягкая, и я стал к ней тянуться. Увлёкся её предметом, лучше остальных его знал, даже участвовал в олимпиадах, хотя по алгебре-геометрии оставался беспросветным троечником. Теперь вот сам, как видишь, историк... Это, Витя, обычное подростковое поведение: плохого педагога ученик отторгает - и тянется к хорошему. А хороший учитель всегда найдётся. А если не хороший, то хотя бы неплохой. Так что слушать сказки про учеников, забитых учителями... Люди просто мелют без разбора.
  - Это просто твой случай, - возразил Виктор. - У других всё может быть иначе. Агрессии в школьной среде предостаточно, и не только между школьниками. Ненависть копится, а потом выплёскивается. А вот если ей, ненависти, ещё и вектор задать, то и получим революцию в школе.
  - Тогда уж не революцию, а террор. Только откуда у тебя такие мысли?
  - Какая работа, такие и мысли. Я, понимаешь ли, наблюдаю за происходящим в стране, в мире. Анализирую.
  - Изучаешь, чтобы предотвращать? Хорошее дело.
  - Вроде того, - усмехнулся Грузинов.
  Они ещё посидели, поболтали. Виктор заплатил, сказав, что сегодня его очередь. Когда же, разморённые теплом и водкой, вышли из кафе, уже начинало темнеть. По улице медленно ехала карета.
  - Прокатимся? - кивнул на неё Виктор.
  - Тогда плачу я, - отозвался Андрей.
  - Идёт.
  Они догнали экипаж и, сунув деньги продрогшему кучеру, забрались в неё и покатили.
  - Я никогда раньше в карете не ездил, - признался Вяльцев. - Чувствую себя аристократом.
  - Ага, царём, - хохотнул Виктор, и Андрею вдруг представилось, что и Александр II вот так же ехал, ехал по улице, и в него бросили бомбу. Он стал тревожно вглядываться во встречных прохожих.
  - Знакомых высматриваешь? - заметил его сосредоточенность Виктор.
  - Нет, ничего, показалось просто, - отшутился Андрей, а про себя подумал: "Никогда больше в карету не сяду".
  Потом приятели расстались, и Вяльцев, взволнованный неожиданным переживанием, по дороге домой вспомнил ещё один казус из школьных лет, с трудовиком. Совсем уж странный казус... Когда урок труда заканчивался, нужно было прибрать рабочее место, и трудовик иногда не отпускал целый класс, пока последний не закончит: все стояли возле своих мест и ждали копушу. А иногда отпускал тех, кто сразу, первыми прибрались, а остальных - оставлял. Зная это, Андрей всегда очень быстро наводил порядок: когда уроки труда бывали последними, никакого желания торчать лишние пять минут в школе не возникало. И однажды, зимой, учитель отпустил одного Андрея, а весь класс остался. Собственно, для Андрея-то не произошло ничего необычного: он попрощался, вышел из кабинета, оделся в гардеробе и ушёл домой. А назавтра ребята рассказали ему: все стояли, ждали, когда их тоже отпустят, а трудовик вдруг глянул в окно и сказал: "Вон какая девочка идёт". Все тоже посмотрели - и увидели Андрея, шедшего мимо школы. Рассмеялись, сказали, что это не девочка, а Андрей.
  О происшествии быстро забыли, и никаких последствий оно не возымело. Но позже, уже будучи взрослым, Андрей как-то вспомнил о случившемся и прокрутил всё в памяти. Школа располагалась между многоэтажками и обширным пустырём, за которым и жил Андрей. Очень мало школьников ходило этой дорогой: почти все жили в многоэтажках. А кабинет труда находился как раз в крыле школы, обращённом на пустырь, и Андрей всегда проходил мимо, отчего трудовик его и заприметил. И произошло следующее: отпустив одного Андрея, учитель задержал остальных ещё на пять-семь минут, чтобы тот оделся, вышел из школы и прошёл под окнами. Учитель задержал весь класс, чтобы указать на Андрея: "Вон какая девочка идёт".
  Почему он назвал его девочкой? Может быть, Андрей тогда носил пальто, покроенное для девочек? Обычно пальто мальчиков имели отложные вороты, у Андрея было со стоячим. Может быть, оно и застёгивалось налево? Ни Андрей, ни его друзья не обращали на это внимания. А трудовик - обратил? И решил ещё всему классу на это указать? Хотел, чтобы его девочкой дразнили? Но ребята ничего толком не поняли, разок посмеялись и забыли.
  С тем трудовиком ни у кого в классе не то что конфликтов, с ним и отношений-то никаких не было. И сам он не был открытой сволочью, как математичка. А вот потянуло его на подлость: приметил, рассчитал, осуществил и остался в стороне, как бы ни при чём.
  
  Глава 19
  
  Нужно соблюдать конспирацию. Всегда. Везде. Иначе - провал.
  Нужно быть незаметным, ничьего внимания не привлекать. Вести себя спокойно. Не нервничать, не паниковать. Нервозность - выдаёт.
  Так учил Резидент. И ребята, находясь под влиянием его изречений, еженедельные беседы с соцпедагогом воспринимали как допрос. Рассказывая о своих делах, особенно о пользовании интернетом, они упоминали соцсети, видосики, новости футбола и - реже - политики, прочую лабуду, но ни разу и словом не обмолвились о "Явочной квартире". Когда Тамара Васильевна заводила речь о компьютерных играх, они пробовали отшучиваться "Тетрисом", но она не верила, и приходилось пускать в ход "Майнкрафт", к которому они относились с прохладцей: "Первомарт" был круче.
  После каждой беседы ребята собирались для обсуждения. Пересказывали вопросы и ответы, стараясь ничего не упустить, потому что всё считалось важным. Придумали ежедневную явку: перед третьим уроком встречались в условленном месте, возле кабинета химии (Николай и Иван всегда приходили вдвоём, что, по мнению Сергея, подрывало конспиративность). Встретившись, убеждались, что всё в порядке, и шли на урок.
  Вскоре от Резидента начали поступать задания. Сперва простые, больше для проверки. Но однажды Николаю назначили настоящую встречу со связным, который передаст ему "литературу" для всей группы. И в условленное время Николай явился на указанный бульвар и сел на - "вторая, третья" - четвёртую скамью. Было морозно, промерзала поясница; хотелось встать, размяться, пройтись. Но он продолжал сидеть: ему так велели. Сидеть и ждать, иначе связной ошибётся, примет за него кого-то чужого, отдаст "литературу" врагам. И - провал.
  Как выглядит связной, Николай не знал. Зато связному было известно, как выглядит он, во что одет, какая надпись на его рюкзаке. Всё очень серьёзно, очень ответственно. Холодно, но надо ждать.
  К скамье подошла девушка в аляске, на голове - капюшон, на лице тёмные очки. Уже по её виду было ясно: связной! Она достала пластиковый пакет, хрустевший на морозе, и, не говоря ни слова, передала его Николаю. Тот принял, быстро убрал в рюкзак.
  Ещё он хотел заговорить с ней, но не знал, можно ли?.. А вдруг за ними следят? И девушка сидела молча, ничего не говорила, а через пару минут, ёжась, встала и ушла. Посидев ещё минуту, встал и пошёл в противоположную сторону Николай: явка состоялась! Главное, чтобы "хвоста" не было. Надо незаметно проверить, не следит ли кто за ним, не крадётся ли по пятам... И Николай, поехав домой на автобусе, сделал пересадку, после чего успокоился: "хвоста" не было.
  Дома, закрывшись в своей комнате, он вынул из пакета три одинаковые брошюры: для него, Ивана и Сергея. Чтобы получить их у связного и раздать боевым товарищам, Резидент выбрал его, Николая. С самой ответственной и сложной частью задания он справился превосходно.
  Николай взял одну брошюру. Размером она была с обычную школьную тетрадь, на белой глянцевой обложке - надпись "Совершенно секретно", стилизовано под машинопись. Внешне - ничего примечательного. Николай раскрыл её.
  "Дневник Рыцаря России" - заголовок красными готическими буквами. Ниже, тоже готическим шрифтом, но чёрным и помельче: "Постулаты".
  "1. Рыцарь России - человек обречённый. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей. Всё в нём поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью - служением Родине.
  2. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других.
  3. С поработителями Родины он - борец беспощадный. И от поработителей он не ждёт для себя никакой пощады".
  "Слава России!" - внизу, опять красным.
  "Круто!" - восхищённо выдохнул Николай и начал листать. "Дневник" был проработан, каждую страницу следовало заполнять так, как указано. На одной вверху значилось: "Враги Отечества", ниже - пронумерованный, но ещё не заполненный список. На другой: "Что произойдёт с Россией, если мы ничего не изменим" - и свободное место, напиши сам.
  Правда, некоторые задания вызывали недоумение. "Перед школой подпрыгни на месте 10 раз". "Поздно вечером на стене чужого дома напиши: "Я люблю Россию!" Крупными буквами".
  Просмотрев весь дневник, он спрятал его в стопке тетрадей и учебников, остальные два убрал в рюкзак. Хотелось прямо сейчас начать заполнять страницы, перечислить врагов Отечества поимённо. Но Николай проявил сознательность: следовало отдать боевым товарищам их дневники - и тогда уже сообща приступать к работе. Нельзя воспользовался доверием Резидента и действовать самолично, оторвавшись от боевой группы.
  
  Глава 20
  
  Терентьев Вяльцева удивил: после новогодних каникул ученик сдал на проверку реферат о Нечаеве. Но учитель изумился ещё больше, когда, проверяя, обнаружил, что работа выполнена учеником самостоятельно, а не скачана из интернета. Правда, почти целиком она была переложением книги Лурье, но переложением весьма оригинальным: Терентьев утверждал, что поступки Нечаева оказывались прежде всего глупыми и недальновидными.
  Так, приехав из Иваново в Москву, Нечаев стремился поступить в университет, чтобы выбиться в люди. И случай свёл его с профессором Погодиным, у которого он даже некоторое время проживал. Такая встреча - большая удача для безродного провинциала, но Нечаев с профессором поссорился и в университет не поступил. Вместо этого он пытался сдать в Москве экзамен на звание уездного учителя, но провалился. А через несколько месяцев в столице сдал экзамен на звание городского приходского учителя. И Терентьев, выписав эти сведения, сделал разумный вывод: Нечаев совершил глупость, не воспользовавшись удачно подвернувшимся знакомством с Погодиным.
  Далее, Нечаев служил учителем в петербургском Андреевском училище, и вскоре его перевели в Сергиевское приходское училище, "что считалось как бы повышением". Он получил большую казённую квартиру, хотя денежных улучшений не было. Всё это время Нечаев числился вольнослушателем в столичном университете. Однако, продолжал восьмиклассник, Нечаев не сделал никаких выводов из своего московского провала - и сблизился с радикально настроенными студентами. И тут, характеризуя поведение Нечаева, ученик впервые козырнул выражением "революционный зуд", вычитанным, несомненно, у Лурье: так один из народников характеризовал бланкиста Ткачёва, близкого Нечаеву.
  В январе 1869 года, инсценируя арест и последующий побег, Нечаев совершил очередную глупость: наивные люди ему поверили; Ткачёв же, самый опытный и ценный товарищ, счёл распускавшиеся слухи лживыми и отнёсся к ним отрицательно.
  Оказавшись в первый раз за границей, Нечаев опять сглупил, рассказав Огарёву и Бакунину басни о своих революционных подвигах в России. Терентьев кусками цитировал Лурье: "Видя, что его внимательно и с удовольствием слушают, Сергей доверительно сообщил, что именно он руководил студенческими выступлениями в Петербурге, вдохновенно описал свои подвиги с ночными погонями и перестрелками, чудесными вызволениями с помощью отчаянных смельчаков-единомышленников, побегами от растерявшихся жандармов, да не откуда-нибудь, а из самой Петропавловской крепости". Бакунин и спившийся Огарёв поверили в нечаевские россказни только потому, что очень хотели поверить. Умных же людей, вроде Лопатина, Нечаеву провести не удалось.
  Рассылка агитационной литературы своим знакомым в России, предпринятая Нечаевым в Женеве, тоже показала его глупость. Надеясь таким образом стравить жандармов и людей с демократическими взглядами, Нечаев, выступая провокатором, добился лишь одного: настроил своих знакомых против себя.
  А разбирая возвращение Нечаева в Россию и создание тайного общества "Народная расправа", Терентьев с особым тщанием пересказал казус в Петровско-Разумовской академии, где впоследствии Нечаев в основном и вербовал членов своей организации - нечаевцев. Студенты академии, имевшие квартиры в казённом здании, приводили туда "женщин вольного обращения, что возбудило ропот других квартирующих в том же корпусе товарищей их, посещаемых нередко их матерями и сёстрами". Директор академии Железнов сделал студентам внушение в такой форме, "что обе стороны студентов, после взаимных между собою неудовольствий, начали негодовать уже на свое Академическое Начальство". Подробно разобрав сей скабрезный случай и упомянув, что в революционно настроенных кружках "участвовало до пятнадцати процентов" студентов, Терентьев, на свой лад перефразируя Лурье, резюмировал: "В революцию и бунт шли те, которые плохо учились". Читая же это, Вяльцев не только дивился верности вывода, но и ругал себя за то, что вообще предоставил ученику материалы, явно не соответствовавшие его возрастной планке.
  Пресловутое убийство студента Иванова, по мнению ученика, явилось верхом нечаевской глупости и непрактичности. "Народная расправа", несмотря на столь грозное название, было сборищем безобидных болтунов. Ничего дельного из этой затеи получиться не могло, но Нечаев, желавший верховодить, и тут наломал дров. "Он оказался плохим организатором, не сумевшим даже подготовить убийство", - эти слова восьмиклассника откровенно шокировали Вяльцева, хотя суть передавалась верно: что касалось уголовно-полицейской стороны дела, преступление было совершено вопиюще неумело, откровенно по-дилетантски, - и ученик детально разобрал это далее в своей работе, отмечая: "Студент Иванов был порядочным и никакой опасности не представлял. Нечаев соучастников убийства запугал, налгал им про Иванова". И проверявшему работу Вяльцеву оставалось лишь кивать: всё верно.
  "Позже, в Швейцарии, - продолжал Терентьев, - Нечаев хотел сколотить банду, чтобы грабить богатых туристов, а выручку пускать на дело революции. Бакунин вынудил его отказаться от этой затеи. Если бы банда провалилась, это оказалось бы позором для всей политической эмиграции". Тут Вяльцев не удержался и сделал пометку на полях: "Добавить: оглядки на среду уголовников у Нечаева - от Бакунина. Нечаевцы, особенно Прыжов, пытались наладить вербовку в кабаках, но там их не особо жаловали".
  Кража Нечаевым пальто, сюртука и пледа у Негрескула в Женеве привлекла внимание Терентьева даже больше, чем кража документов у Огарёва и Бакунина. Впрочем, просьбу последнего к польскому эмигранту Мрочковскому ученик всё же процитировал: "Ты был бы молодец и оказал бы нашему общему святому делу огромную услугу, если б тебе удалось выкрасть у Нечаева все украденные им бумаги и все его бумаги".
  Арест Нечаева Терентьев и вовсе трактовал своеобразно: Нечаев-де, ставший почти изгоем в эмигрантских кругах, сам пошёл на арест, чтобы закатить громкий политический процесс, - а получил процесс уголовный. Но гораздо больше привлёк ученика факт вербовки и подкупа стражи Секретного дома в Алексеевском равелине, где Нечаев отбывал бессрочное заключение. Раздобыв в интернете старый план Петропавловской крепости, Терентьев, обведя равелин жирной линией, вставил план в текст. Дальше, сравнив этот план с современным, ученик не поленился подготовить историческую справку, указав, что в XIX веке Заячий остров соединялся с соседним Петербургским только Петровским мостом, а Кронверкский мост был построен уже в XX веке. Равелин был самым труднодоступным местом в крепости, поэтому там и содержали самых опасных политических преступников. "Чтобы в XIX выбраться из равелина, - писал Терентьев, - надо было преодолеть всю крепость с запада на восток или перебраться сперва через стены, а после через Кронверкский пролив. Первый план был нереальным, потому что вся крепость охранялась, а Нечаев общался только со стражей тюрьмы. Второй план тоже был нереальным. Зимой пролив замерзал, но надо было ещё выбраться из крепости, миновав крепостную стражу".
  На этом месте Вяльцев оторвался от чтения и задумался: "А если бы Нечаеву удалось бежать?.. Любым, самым фантастичным способом... Бежал же Гершуни из каторжной тюрьмы - в бочке с капустой. Соверши Нечаев побег - и какой вышел бы резонанс! Нечаева приговорили к 20 годам каторги на рудниках, но Александр II повелел: "Навсегда в крепость". Что там по этому поводу у Лурье? Ага, вот: "...состязание произвола с произволом". А Бейдеман, ещё один узник равелина! Арестованный и брошенный в крепость лишь за то, что на таможне у него нашли разорванный на клочки "манифест" от имени Константина Первого, цель которого для историков так и осталась неясной: мальчишество, мистификация? Проведя двадцать лет в застенке, Бейдеман сошёл с ума. И долгие годы, заполнив промежуток между Чернышевским и Нечаевым, Бейдеман являлся единственным узником Секретного дома. Да уж, Чернышевский, Нечаев и Бейдеман - три великих заключённых! Прямо как Гомер, Мильтон и Паниковский - три великих слепых. За нелепую выходку Бейдемана кинули в самую страшную темницу империи. Без суда. До особого распоряжения. Как будто и держали этого бедолагу лишь для того, чтобы тюрьма не пустовала!.."
  Свои рассуждения о вербовке стражи Секретного дома Терентьев завершал мыслью, что наверняка умнее было бы избрать "линию Бакунина", который, также заточённый в равелин, начал строчить покаяния, умоляя смягчить его участь, - и добился высылки в Сибирь, откуда через Дальний Восток бежал в Европу, в спасительную эмиграцию. "Нечаев оказался твёрже Бакунина, - заканчивал Терентьев, - но не умнее".
  Отложив прочитанный реферат, Вяльцев некоторое время сидел, совершенно ни о чём не думая. Ясно, что Терентьев просто перекомпилировал данную ему книгу, только умело вставленный отрывок о Петропавловской крепости в XIX веке выглядел удачной находкой ученика. Но также было очевидно, что восьмиклассник всё выполнил сам, а это выглядело огромным плюсом на фоне остальных работ и в глазах учителя заслуживало похвалы. Угол зрения Терентьева оказался неожиданным, но и не лишённым оснований: Нечаев и вправду являлся фигурой не столько опасной, сколько скандальной. Громкая слава этого революционного уголовника явно не соответствовала его мизерному практическому вкладу в дело борьбы с самодержавием. Стремясь представить Нечаева напыщенным глупцом, Терентьев был по-своему прав.
  И тут наступила ответная реакция: мысль Вяльцева заработала, и он начал мысленно дискутировать с Терентьевым. Исходным пунктом стало заключение: "Если Нечаев смог создать тайное общество, то, каким бы бесполезным оно ни оказалось, наивно считать самого Нечаева круглым дураком". И дальше Вяльцев пустился размышлять о том, почему вообще так легко возникали в те годы революционные кружки: "Учебник всё объясняет появлением разночинцев - как будто раньше, при Николае I и даже при Александре I их не было! Вот, вольнодумцы-петрашевцы, осуждённые... за чтение письма Белинского к Гоголю. Сколько их было? Человек двадцать-тридцать. Один Нечаев в "Народную расправу" навербовал не меньше... Нет, не в разночинцах дело - в студентах. Их численность возросла в те годы - реформы требовали... Вот и не смогла власть управиться со студенческой средой: одни-то шли в науку, а другие - в революцию. Пятнадцать процентов - прямиком в революционное подполье. Ну, и к "женщинам вольного обращения" тоже захаживали. В этом наши доморощенные герои опередили и фрейдомарксизм, и "Красный май". Маркс был большим фантазёром: готовил революцию пролетарскую. Доказывал её историческую неизбежность!.. А вот революция студенческая - это похлеще будет. Эрос в крови и ненависть в голове... И ещё Россию считают отсталой страной. Да мы тут Европу на целый век опередили!"
  Потом, немного поостыв, Вяльцев ещё раз пролистал реферат - и присвистнул: о глупости Нечаева писал ученик, сам недавно совершавший неразумные поступки. Спрятал смартфон, подсунул книгу... Конечно, это легко объяснялось детским эгоцентризмом: подросток запросто анализировал чужие поступки, но не мог критически оценить себя, сделать шаг в сторону от собственного Я - и посмотреть на него со стороны. "И всё же, всё же..." - вздохнул Вяльцев.
  Встретившись через пару дней с Терентьевым, учитель похвалил работу и попросил убрать бытописание Петровско-Разумовской академии:
  - Слишком вольно для школьной работы.
  Ученик, покраснев, согласился, а потом неожиданно спросил:
  - А зачем Иванова убили?
  Вяльцев от удивления даже рот раскрыл: вот те на! Писал-писал школьник реферат, а теперь такие вопросы задаёт!
  - Зачем? Чтобы сплотить свою "пятёрку", подчинить себе остальных.
  - А по-другому никак было? Выгнал бы Иванова. Опозорил.
  - Доносов боялись. Что, если бы Иванов донёс?..
  - Но Иванов стучать бы не стал. В книге же написано: Нечаев всех обманул, а ему поверили - и убили.
  - Ну, это для нас сейчас очевидно, а вот им тогда... не всё было ясно. Задним умом заяц умён.
  Саша понимающе кивнул, а учитель, довольствовавшись этим объяснением, не стал упоминать о другой стороне дела, давно его занимавшей. Всё революционное братство виделось Вяльцеву братством не христианским, сплочённым духом, а языческим, сплочённым кровью. Как уголовники, часто поминающие в блатных песенках и крест, и церковь, и купола, никакими христианами отродясь не бывали, так и революционеры, шедшие на всё ради идей, ради светлого будущего, на деле оказывались людьми тёмного, липкого настоящего. Как и уголовников, объединяла революционеров не вера, не идея, а кровь. Идеи и вера, подчиняя личность, всё же не порабощают её окончательно: можно усомниться, можно раскаяться, можно и отречься. А вот если повязать человека преступлением, кровью - тут уж он не отречётся, тут будет "дело прочно". Отсюда и тяга к распискам, к письменным обязательствам - и у Нечаева, и - куда раньше - у петрашевца Спешнева. Нечаевщиной были заражены уже петрашевцы, и Достоевский, трудясь над "Бесами", доподлинно знал, как всё пошло и откуда. Создавались подпольные общества - писались уставы, а дальше - подписи. И во всех правилах и уставах непременно упоминалось о суде - на случай, если кто из членов общества взятые на себя обязательства нарушит. Революционный устав - не устав, если там про революционный суд не прописано. Ради дела, ради конспирации перво-наперво заботились о том, как отступников и предателей карать. Только такие товарищеские суды, справедливые до жестокости, больше походили на заговорщицкие судилища. Кровь, страх - и никакого милосердия. К себе не знали снисхождения - и других не жалели. Всё - как у уголовников, только прикрывались красивыми идеями о беспощадном революционном счастье. "Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России". Нет, не разбойничий мир был революционным, а революционный - разбойничьим.
  
  Глава 21
  
  Выздоровевшая Ольга изъявила желание поприсутствовать на занятии кружка, чем озадачила Вяльцева. Да, ему было приятно внимание Ольги, но в последнее время троица Тосин-Кулаков-Ермолаев вела себя довольно странно. Ребята, прикрываясь обычным любопытством, задавали каверзные вопросы, ответы на которые давались учителю с трудом. Так, однажды Ермолаев спросил:
  - А Трепова наказали?
  - За что? - удивился Вяльцев. - Стреляла-то Засулич.
  - За порку, - уточнил Ермолаев с таким видом, словно объявил учителю шах.
  - Насколько мне известно, - после небольшой паузы медленно проговорил Вяльцев, - Трепов наказан не был.
  - Значит, столичный мэр может законы нарушать?
  - Трепов был не мэр, а градоначальник, - мягко поправил Ваню учитель, понимая, что особой разницы тут нет. Понимал это и Ермолаев - и сразу парировал:
  - Какая разница? Закон-то он нарушил.
  - Нарушил, - согласился Вяльцев. - И лучше бы его наказали: тогда и покушения Засулич, я уверен, не произошло бы.
  В другой раз выступил Тосин:
  - Андрей Александрович, первомартовцев было с десяток - и они царя убили.
  - Да, - кивнул Вяльцев, предчувствуя недоброе.
  - И они царя убили, - повторил Серёжа.
  - Да, убили.
  - Как же его охраняли?!
  - Плохо, - улыбнулся учитель, желая таким ответом положить конец дискуссии.
  - А десять человек смогут Путина убить? - встрял Кулаков.
  - Вряд ли, - снова улыбнувшись, снисходительно ответил Вяльцев. - Жизнь царя кое в чём отличалась от жизни современного президента. Да и бронированных карет тогда не было.
  Всё же многочисленные покушения на Александра II приводили Вяльцева к циничной, но справедливой мысли: вместе с первомартовцами следовало вздёрнуть ещё и кой-кого из высших жандармских чинов. Если кучка обывателей-подпольщиков, пусть и вооружённых передовыми средствами уничтожения, способна убить монарха, то никакого оправдания бездействию карательных органов нет и быть не может.
  А на саму деятельность террористов учитель долгое время смотрел глазами веховца Булгакова. Прочитав его статью "Героизм и подвижничество", Вяльцев наивно считал всех русских революционных террористов инфантильными героями, пылкими, возбуждёнными, готовыми на подвиг, на сиюминутную жертву, но не способными на труд длительный, изнуряющий, подвижнический. И лишь позднее, прочитав "Воспоминания террориста" Савинкова, услышав голос из другого лагеря, он понял, насколько поверхностно судил о террористах философ Булгаков. Мясник-интеллигент Савинков, возможно, в пику суждениям в булгаковском духе, рассказывал о буднях террористов, трудных и однообразных. Прежде чем с револьвером или бомбой выйти на подвиг, подпольщики подолгу готовили покушение, выясняли маршруты и время поездок жертвы, для чего подвизались кучерами или лоточниками. Им приходилось маскироваться, мимикрировать, вживаться в роли, чтобы не возбуждать подозрения городовых и филёров; приходилось днями, неделями торчать на улицах только для того, чтобы приметить, когда и куда проедет нужная им карета. И чаще всего, особенно в начале операции, когда сведения о намеченной жертве бывали крайне скудными, целые дни тратились впустую. Но террористы не отступали и продолжали с фанатичным, подвижническим упорством продвигаться к намеченной кровавой цели.
  Однако в обсуждении с учениками Вяльцев предпочитал не лезть в историко-философские дебри и чаще давал поверхностные ответы, полагая, что и интерес ребят к затронутым вопросам был такой же поверхностный. Присутствие же на занятии Ольги отчасти усложняло дело: Вяльцев осознавал, что читать лекцию он будет отчасти и для неё, а не для одних учеников. Поэтому, подыскивая тему выступления, и обзорную, и интересную, учитель наметил следующее: порассуждать о том, почему народничество, поначалу ставившее своей целью просвещение народных масс, в итоге свелось к терроризму, к борьбе за народное счастье без самого народа. И когда на очередном занятии ученики расселись, косясь на скромно сидевшую за последней партой физичку Ольгу Михайловну, - учитель начал с вопроса к ребятам:
  - Как вы считаете: современная жизнь безопасна?
  К самому занятию он почти не подготовился. Современные подростки - аудиовизуалы, им требуются картинки, аудиозаписи, видеоролики. Для них школьная доска - разновидность экрана, на который должен быть направлен проектор. Но из-за недостатка времени, из-за проверки контрольных Вяльцев не собрал необходимый материал, даже фотографий под рукой не оказалось. Выбора не было: приходилось вести занятие, не пользуясь техникой. И он сразу же попытался втянуть учеников в беседу. Те молчали, выжидая, чтобы кто-то ответил первым. Наконец Терентьев решился:
  - Нет.
  - Нет, - повторил за ним учитель. - Ещё какие мнения?..
  Остальные дружно замотали головами.
  - Итак, вы не считаете, что наша жизнь безопасна, - резюмировал Вяльцев. - А почему?
  Ученики слегка освоились, послышались ответы:
  - Пешеходов сбивают.
  - Много наркоманов, преступников.
  - Разные катастрофы, взрывы.
  - Теракты.
  - А вы знаете, что Россия считается родиной терроризма? - подхватил последнюю реплику Вяльцев. - Увы, именно в России террор впервые стал применяться как средство политической борьбы. А кем?
  - Народовольцами?.. - неуверенно ответил Тосин.
  - Правильно, - кивнул Вяльцев и, видя удивление ребят, заговорил: - Как же идеи освобождения народа, провозглашённые народниками вообще и народовольцами в частности, привели к убийствам, к насилию? Об этом я и хочу с вами сегодня побеседовать. Кружки вольнодумцев возникали в России ещё при Николае I. Люди собирались и вели разговоры на разные темы, иногда откровенно крамольные для той эпохи. Наиболее известны "пятницы" Петрашевского, которые закончились шумным политическим процессом. Кстати, в наши дни тоже много свободомыслящих граждан, только собираются они не в кружках, а... Где?..
  - В соцсетях, - послышалось в ответ.
  - И на разных интернет-форумах, - дополнил учитель. - И чаще в таких сообществах вместо обсуждений - нападки и оскорбления. А в те годы вольнодумцы увлекались идеями французских социалистов-утопистов: Руссо, Сен-Симона, Фурье; увлекались идеями и идеалами эпохи Просвещения. А философы-просветители полагали, что одна из главных причин всех бед человечества лежит в его необразованности. Отчасти это было реакцией на вековое господство католицизма, отчасти отражало интересы буржуазии с её научным, а не религиозным мышлением. Просветители считали, что, когда люди станут образованными и начнут жить сообразно законам разума, наступит эпоха всеобщего благоденствия. Подобные идеи бродили в умах многих российских вольнодумцев, полагавших, что беда Отечества - тёмное крестьянство, лишённое света знаний. Поэтому народ нужно обучать, просвещать и поднимать на борьбу с царизмом. Идеологом этого направления был народник Лавров, чьи последователи "шли в народ" - учителями, врачами.
  Выдав порцию информации, Вяльцев оглядел слушавших, сделал паузу и спросил:
  - А вы можете себе представить интернет-вольнодумцев, совершающих "хождение в народ"?
  - А зачем туда ходить? - брякнул Кулаков. - Народ же весь в инете.
  - Да, - добродушно усмехнулся Вяльцев, - сейчас у пользователей интернета есть проблема хождения не в народ, а на улицу. А в народничестве было и другое направление, анархистского толка, которое возглавлял Бакунин, считавший, что народ к бунту готов, и нужно лишь его, народ, на этот бунт поднять. Проще говоря, устроить нечто вроде мирового пожара. Его последователи тоже "ходили в народ", но иначе. После Крестьянской реформы 1861 года среди крестьян тайно распространяли подмётные грамоты, в которых обычно говорилось, что царь даровал мужикам и землю, и полную свободу; а прочитанный на сходках царский манифест - не настоящий. Якобы помещики его подменили, чтобы и дальше пить народную кровушку. И крестьяне, веря грамотам и ненавидя помещиков, начинали бунтовать, хотя в крупные восстания это не выливалось. Так что постепенно подобная подрывная деятельность сошла на нет. Кстати, подобное подстрекательство вам что-нибудь напоминает?
  - Евромайдан, - недружно ответили двое или трое.
  - Верно, - похвалил учитель. - А ещё недавние революционные волнения в Египте и в Тунисе. Даже появился термин "твиттер-революция". Слышали? Вот так, продвинутому обществу - продвинутые подмётные грамоты. Но в XIX веке нанотехнологий не было, так что ни народники-просветители, ни народники-анархисты не добились успехов. Это ознаменовало кризис "хождения в народ", интеллигенты разуверились в таком методе борьбы.
  Слабое январское солнце заливало класс ровным светом, и Вяльцев ощущал привычное учительское умиротворение, когда спокойно повествуешь о делах давно минувших дней - и тебя слушают.
  - Причиной своего провала демократическая интеллигенция считала косность крестьян. Но всё было значительно сложнее. Обычно буржуазные революции преподносят как борьбу буржуазии с дворянством и духовенством, борьбу молодого класса с отжившими сословиями. Однако имелись ещё крестьяне, которые при новом строе превращались в пролетариев. И превращались вынужденно, а не добровольно. Множество крестьян разорялось и уходило в город, становясь рабочими. Сейчас люди сами стремятся уехать из деревни в город, а тогда всё было иначе. И неудивительно, что крестьяне нередко выступали непримиримыми врагами революционных сил. Например, Вандейская война, один из эпизодов Великой французской революции, - и, сообразив, что ребята наверняка уже не помнят изученное - и забытое - год назад, в 7 классе, он поспешил вернуться к народникам: - Что-то похожее получилось и в результате "хождения в народ". Не вооружённое сопротивление, конечно, а отторжение, неприятие крестьянами революционных идей. Крестьяне хотели пахать, а не бунтовать, как полагал Бакунин.
  Вяльцев прервал свою речь, досчитал до пяти и продолжил:
  - И вот в народничестве оформляется новое направление: бланкизм. Названо в честь француза Бланки, который сводил революцию к заговору и захвату власти. Кстати, а какие заговоры вам известны?
  Ребята задумались, и учитель, выждав несколько секунд, дал подсказку:
  - В XVIII веке в России была целая вереница...
  - Дворцовые перевороты, - последовал дружный ответ.
  - Конечно. Так вот, виднейшим русским бланкистом был Ткачёв, который полагал, что социалистическая революция должна начаться не снизу, а сверху. Её совершит активное меньшинство, а не пассивные народные массы. И это самое меньшинство, захватив власть, проведёт нужные реформы. А народ либо поддержит революционеров своим бунтом, либо так и останется пассивным. Позднее именно так поступили большевики. Октябрьская революция прошла не по Марксу, а по Ткачёву. Марксизмом там и не пахло. Но я забегаю вперёд, подробней об этом мы поговорим через год, - и вдруг Вяльцев осёкся. Слова, произнесённые автоматически, неожиданно обрели смысл. Через год... Через год его здесь уже не будет.
  - И Ткачёв, мучимый "революционным зудом", начинает развивать бланкистские идеи. Но идеи - одно, а как всё задуманное осуществить? В прежние времена заговоры случались нередко: те же дворцовые перевороты. Но заговорщики всегда занимали высокое положение в обществе. Захватив власть, нужно было ещё удержать её. В республике прийти к власти в результате государственного переворота может любой политик или генерал. А что необходимо заговорщикам при монархическом строе?
  Вопрос оказался непростым для учеников, и Вяльцев, выслушав несколько неверных ответов и видя, что ребята окончательно запутались, ответил за них:
  - При монархии в заговоре должен участвовать претендент на трон: невозможно было утвердить законность новой власти иначе. Поэтому дворцовый переворот, который возглавляла дочь Петра I Елизавета, оказался успешным, а выступление декабристов провалилось. По сути, декабристы пытались осуществить дворцовый переворот без претендента на корону. Но декабристы - офицерская знать, они вывели полки на Сенатскую площадь. А какие войска пошли бы за кучкой разночинцев-подпольщиков?.. На деле русские бланкисты добились ещё меньшего, чем остальные. У них даже не оказалось возможности хоть как-то осуществить свои намерения.
  Вяльцев сделал очередную паузу. Ольга слушала с вежливой внимательностью, точно так же, как слушала бы и об Иване Грозном. Ребята же сосредоточенно смотрели на него, как на фокусника, чей трюк им требуется разгадать. Дальше предстояло говорить о народовольческом терроре, о доведённом до жестокости фанатизме. И медленней, чем говорил прежде, Вяльцев продолжил:
  - Очевидно, что бланкисты, как и остальные народники, оказались в тупике. Но революционеры не желали отступать, не желали поворачивать назад. Они стремились только вперёд. И следующий шаг сделали народовольцы: объявили индивидуальный террор действенным методом борьбы с самодержавием. Раз невозможно захватить власть, нужно перебить тех, кто у власти. Главной мишенью, конечно же, был царь, но охотились не только на него. Так, убили шефа жандармов Мезенцова, харьковского губернатора Кропоткина, двоюродного брата Петра Кропоткина, известного князя-анархиста. Когда же народовольцы убили царя, оказалось... - тут Вяльцев запнулся, подыскивая взамен отшлифованным книжным словам свои собственные, подлинные, шероховатые. Глубоко вдохнув, он выпалил: - Всё оказалось обманом. Революционное движение очень быстро пришло в упадок. Террористы уже не вызывали сочувствия в обществе, от них все отшатнулись, а терроризм - осудили.
  Учитель замолчал, а в голове его ухало: "Где я вычитал, что общество их осудило? Сам только что придумал, что ли?.." Все, замерев, смотрели на него.
  - Нам нередко кажется, - снова заговорил он глухим голосом, - что история никогда не повторится. Что события, описанные в учебнике, остались навсегда в прошлом, а с нами ничего подобного не произойдёт. Это не так. Достаточно упомянуть, как часто на земле возникают войны. Сегодня, ребята, в мире около сорока войн и вооружённых конфликтов разных масштабов, а в будущем возникнут новые. То же касается и терроризма: проблема не решена до сих пор. Вспомните Беслан... Вспомните "Норд-Ост"... Вспомните взрывы в Волгограде... Можно ли назвать нашу жизнь безопасной?
  Ребята помотали головами.
  - А почему?
  Нестройные, обрывочные ответы выражали то, к чему и клонил Вяльцев, упоминая недавние теракты. И учитель подытожил:
  - У терроризма всегда была оборотная сторона: гибель простых людей. От терроризма погибают не только те, с кем борются, но и мирные граждане. Бросая бомбу в карету императора, революционеры не думали о кучере, оправдывая такие жертвы светлыми социалистическими целями. Сегодня же теракты часто направлены исключительно против мирного населения, потому что убить Путина, как мы недавно обсуждали, куда сложней, чем Александра II. И вот вам задание: подумайте, что всем нам, по мере наших сил, нужно сделать, чтобы предотвратить терроризм?
  В классе наступила тишина, такая, когда принимаются судьбоносные решения. Решающая тишина. Наконец кто-то из учеников зашевелился, за ним и остальные. Занятие закончилось, можно было расходиться.
  Когда в классе остались лишь Вяльцев и Ольга, она подошла к нему:
  - Ты очень интересно рассказывал, мне понравилось.
  Вяльцев замер от изумления: она впервые обратилась к нему на "ты". Чтобы скрыть смущение, он усмехнулся:
  - Я всё немного... не то что приукрасил... Все эти теоретики-народники рассуждали о народном волеизъявлении, а на деле всё сводилось к активному меньшинству, к бланкизму. А такое меньшинство у власти - это полицейское государство, фашизм. Я уж ребятам не стал рассказывать про это.
  Ольга, готовая согласиться с любым его мнением, улыбнулась. И пока Вяльцев запирал кабинет, шёл с ней по коридору, спускался по лестнице, в нём всё нарастала и нарастала решимость действовать. Здесь и сейчас.
  Простившись с охранником, они вышли на крыльцо. Школьный двор был безлюден, лишь со стороны футбольного поля иногда долетали крики: там гоняли мяч и по снегу. "Здесь и сейчас", - мысленно приказал себе Вяльцев. И, едва они, миновав школьные ворота, вышли за ограду, Андрей сделал пару быстрых шагов, чуть обогнал Ольгу и стал перед ней, потянул к себе, желая поцеловать.
  - Андрей Александрович! - испуганно оттолкнула его Репова. - Школа же рядом!..
  - Ах, да, да, - смутился Вяльцев.
  Как и большинство учителей, он работал не в той школе, что была ближайшей к его дому. Ежедневно приходилось тратить лишнее время на дорогу, зато в своём районе можно было чувствовать себя рядовым обывателем, а не педагогом, которому и в выходные нет покоя оттого, что постоянно сталкиваешься со знакомыми учениками и их родителями на улице и в магазинах.
  Они понуро поплелись к автобусной остановке, подавленные: он - её отпором, она - тем, что была вынуждена дать отпор.
  
  Глава 22
  
  Едва переступив порог квартиры, Вяльцев сорвал с головы вязаную шапку и прямо из прихожей метко швырнул её на стоящее в комнате кресло. Им владел мальчишеский порыв, в котором слились радость и досада. Ольга сама сделала шаг навстречу - а он неловко всё подпортил. Впрочем, была уверенность, что ничего страшного не произошло и в следующий раз он своего добьётся.
  Разувшись и скинув пуховик, он бодро зашагал по квартире, из комнаты в комнату, взад-вперёд. Слов не было, мыслей тоже, но ощущение бытия Ольги улавливалось неизвестно каким чувством, почти воплощаясь в её присутствие - здесь и теперь, в скромной хрущёвке, среди шкафов с книгами, письменного и компьютерного столов, скрипучего дивана и кресла с валявшейся на нём шапкой.
  А потом, когда волнение спало и ходьба стала более размеренной, начали проклёвываться мысли. Вяльцев додумывал, договаривал то, о чём не рассказал ученикам, - и всё это постепенно вылилось в спор-монолог с Достоевским. Попытка классика представить революционные увлечения разночинцев как бесноватость не удовлетворяла Вяльцева. Легко допустить, что бес вошёл в Нечаева, - но как быть с Герценом? Считать его идейным провокатором, если Нечаев - провокатор действия? Но Герцен Нечаева на дух не переносил, Герцен воплощал благородство и порядочность, Герцен никогда не стал бы воровать письма. А бес, по Библии и по Достоевскому, овладевал человеком полностью. И получалось, что бесовство - некая крайняя фаза революционности, подобно последней, предсмертной стадии болезни. "Тогда, - рассуждал Вяльцев, - всё дело в расщеплённом сознании, когда личность ставит себя вне закона и морали частично. Украсть - нельзя, солгать соратникам - нельзя, а убить царя - можно. А если не убить, то открыто призывать к свержению самодержавия, к революционному насилию. А если не призывать открыто, то внушать эту мысль намёками и полунамёками. И уголовниками таких людей никто считать не станет, они - преступники политические. А если однажды сместить границу дозволенного, то можно передвигать её и во второй, и в третий раз. Чего не позволял себе Герцен - позволил себе Нечаев".
  Удовлетворённый таким выводом, Вяльцев занялся шапкой: взял её, зачем-то отряхнул и отнёс в прихожую. Ему неожиданно вспомнился один друг детства. По замашкам тот был типичный нечаев. Его родители служили в милиции, в семье росли два сына, и старший отсидел в тюрьме: связался с подонками, которые убили какого-то прохожего. И в те советские времена сына офицеров милиции судили - и посадили. Правда, говорили, что сам он вроде как не убивал, а только присутствовал. Андрей, тогда ещё ребёнок, подробностями не интересовался. Знал, что посадили, - и этого хватало. А с младшим, нечаевым, Андрей рос в одном дворе - и дружил.
  Компанию нечаев подобрал такую, чтобы в ней верховодить: все были младше него, поэтому он подавлял других своим старшинством. Очень любил футбол, так что и остальных увлёк помаленьку. Заявлял, что его мечта - стать вратарём сборной СССР. Во дворе гонял мяч лучше остальных, благо преимущество в возрасте было решающим. Когда же - изредка - играли двор на двор, он на фоне одногодков ничем особо не выделялся.
  Учился нечаев средне и лидером класса не был. Готовился поступать в университет на юридический, но провалился и оказался зачисленным в школу милиции: родители похлопотали. К тому времени авторитет его во дворе сильно ослаб: ребята подросли и уже не видели в нём вожака. Кто поступил в вуз, кого забрали в армию - компания редела, у каждого начиналась взрослая жизнь. Порой, возвращаясь откуда-нибудь вечером или куда-нибудь уходя утром, встречались во дворе, перебрасывались парой-тройкой фраз, прощались. Потом - женились, переезжали.
  Став студентом, Андрей год-другой вообще не встречал нечаева, даже не интересовался им. Студенческие дела отнимали много времени, всё было по-новому, и к бывшим друзьям Андрей скоро охладел. Перестали общаться - и ладно. Но как-то в середине весны, когда Андрей учился на третьем курсе, ему довелось столкнуться с нечаевым. Тот уже служил в милиции, в уголовном розыске. Андрей же ничем особым похвастать не мог, да и не стремился. И вдруг нечаев, пожалев, что, в последнее время они разошлись и не встречаются, позвал Андрея в поход на майские праздники. Андрей сильно удивился такому приглашению и лишь поэтому согласился. Оказалось, что у нечаева есть какая-то новая компания, с которой Андрею предстояло познакомиться.
  Отказываться от своих обещаний Андрей не любил и в назначенный день, в назначенный час пришёл к нечаеву с рюкзаком, одетый по-походному. Тот сразу всучил ему три пузыря водки, велев хорошенько обернуть их одеждой, прежде чем класть в рюкзак. В свой нечаев тоже положил несколько бутылок, оставшиеся два намереваясь раздать остальным туристам. Но, подумав, решил, что получится затолкать в каждый рюкзак ещё по одному пузырю.
  - Пусть и другие несут, чего только мы! - возмутился Андрей.
  - Другим пока рановато носить, - отрезал нечаев.
  Смысл сказанного стал ясен Андрею, когда к нечаеву явились его новые друзья, сплошь пацаны четырнадцати-пятнадцати лет, рядом с которыми нечаев, которому уже светил четвертак, казался этаким тренером подростковой спортивной секции.
  - Где ты набрал эту мелюзгу? - тихо спросил его Андрей.
  - Да шарахаются тут по району всякие, - отмахнулся нечаев. - Всё нормально. Пузыри не разбей.
  И первый вечер у костра превратился в алкоразминку подростков, мнивших себя взрослыми, бывалыми. Опорожнили два пузыря, требовали третий, но нечаев не позволил. Андрей, не особо любивший студенческие пьянки, тут и вовсе чувствовал себя чужаком. Посиживал в сторонке; от водки отказался, чем обрадовал остальных. "Не будешь? Нам же больше достанется!" - ляпнул один пацан, явно побойчее прочих. Когда же малолетки захмелели, нечаев завёл речь о каком-то братстве, которое им необходимо создать. Андрей сперва подумал, что нечаев это буровит по пьяной лавочке, но тот говорил вполне складно, доходчиво. "Малышня", как ласково называл свою компанию нечаев, слушала больше по привычке, мало что понимая.
  Наутро кое у кого трещала башка, но нечаев, оказавшийся крепким по части бухла, запретил опохмеляться: "Вечером будем квасить". И весь день, пока рубили дрова, неумело варили еду и просто валялись у костра, нет-нет да и вворачивал пару слов про братство: дескать, будет, создадим.
  Андрей, проклинавший себя за то, что оказался в этой ватаге, избегал остальных, ходил в одиночку за сушняком или бродил туда-сюда по берегу реки. Что-то нечаев задумал, что-то задумал... Но с Андреем он ни о каком братстве не заговаривал, а вечером достал столько пузырей, что стало ясно: намечается алкозабег.
  И точно: малышня перепилась. Один даже спьяну надумал устроить алкозаплыв, поплёлся к реке, стал раздеваться. Андрей толкнул нечаева: "Утонет ведь. Утонет!" - "Назад! - скомандовал нечаев. - Назад его!" Остальные повиновались команде и оттащили пловца от воды, насильно одели и вдобавок накостыляли. Тут-то нечаев и объявил: "Сейчас будем в братство принимать". Что за братство, для чего - никого не интересовало. Главное было в него вступить.
  Андрей незаметно отсел от костра к ближнему дереву и стал наблюдать из темноты. Оказалось, нечаев даже придумал ритуал: каждый, кто вступал в братство, выдавливал каплю крови в общий стакан водки, который потом предстояло пить по кругу. Вот только инструментов для нанесения ран нечаев не заготовил, и братавшимся пришлось резать себе пальцы походным складным ножом, прямо в реке отмытым от налипшей на него еды. Кто-то вздумал надрезать предплечье и полоснул себя так, что сдуру чуть не задел вену. Разок посмотрели в сторону Андрея, зашушукались, но тот притворился задремавшим, и про него забыли.
  Приготовив братское зелье, стали по очереди его пить, морщились, давились, но не выплёвывали, а проглотив, иной раз говорили: "Гадость!" Потом называли друг друга братьями, называли так часто, словно дружно насмотрелись фильмов Балабанова. Андрею всё это напоминало детскую игру в индейцев, когда, бывало, он в компании деревенских друзей целое лето носился по лесу или гонял на двухколёсном мустанге по окрестностям, задорно улюлюкая. "Ещё и подобающие имена себе выдумывали, - вспомнил Андрей. - Санёк Меткий Глаз, Миха Крепкая Рука. Интересно, эти до подобного додумаются?"
  Но нечаевская малышня только лопотала: "Брат, брат", впрочем, тоже воспринимая вступление в новоявленное братство как игру. И хотя этот сброд легко можно было подбить на преступление, нечаев явно не собирался идти по стопам своего брата. Сотруднику уголовного розыска хватало того, чтобы вновь почувствовать себя предводителем, пусть даже такого смешного, шутовского ордена. В детстве он мечтал стать новым Дасаевым, а не стал даже Нечаевым. Вернувшись из похода, Андрей больше не искал с ним встречи, а через два-три года тот женился и куда-то переехал. О братстве тоже ничего не было слышно, всё оказалось благополучно безобидным.
  И вот теперь, много лет спустя, Андрей достал из книжного шкафа роман Достоевского, полистал и поставил на место. Не революционные кружки породили нечаевщину. Нет, нечаевы были, есть и будут всегда. И меж мирных обывателей их хилые потуги властвовать, пожалуй, ни к чему страшному не приведут. Но подпольная среда, словно обильно унавоженная почва, питает нечаевщину своими дурными соками, отчего та заполоняет всё, как сорняк, и цветёт буйным цветом.
  
  Глава 23
  
  Санёк Терентьев быстро просёк, что остальные чуваки что-то от него скрывают. Поначалу он, как и любой новичок, держался особняком, и ребята его как будто вообще не замечали, даже не здоровались с ним неохотно. Но вскоре Санёк понял, что его очень даже замечают. Стоит ему приблизиться к ним - и они, о чём-то беседующие вполголоса, сразу смолкают. Приметил Санёк и какие-то тетрадки, которые кружковцы тайком друг другу показывали. Раз улучив момент, когда все трое о чём-то спорили, листая эти самые тетрадки, он внезапно оказался за их спинами:
  - Чё такое? Дайте позырить.
  Застигнутые врасплох, ребята растерялись, а Санёк уже протягивал руку к тетради Серёги. Тот дёрнулся, пряча её, а Ванёк ткнул кулаком в грудь незваного собеседника:
  - Не твоё дело!
  - Секреты, да? - процедил Санёк.
  - Да! - хором рявкнула троица.
  - Ну и шифруйтесь! - обиженно фыркнув, Санёк отошёл в сторону и демонстративно отвернулся: - Секретничайте! Я ничё не вижу.
  У кружковцев была своя причина сторониться Санька: Резидент дал на этот счёт чёткие указания. Новенький мог оказаться шпионом, внедренцем, тайным доносчиком, стукачом. Реферат он взялся писать по собственной инициативе, что выглядело крайне подозрительным. Наконец, Санёк даже не был жертвой режима, на КДН его не вздрючили, а значит, никаких заслуг за ним не числилось. Открытый же интерес Санька к "Дневнику Рыцаря России", а также попытка заполучить экземпляр дневника окончательно убедили юных конспираторов в том, что перед ними диверсант, которого следует всячески остерегаться.
  Но однажды случилось то, отчего инструкции Резидента оказались нарушенными. После очередного занятия троица возвращалась домой. Ребята уже завернули за угол школы, как вдруг их нагнал напуганный, возбуждённый Санёк:
  - Там педофил!..
  - Чаво? - отозвались ребята. - Какой ещё педофил?
  - Педофил. Вы чё, интернет не читаете?!
  (Последнее время в городе и окрестностях бесследно пропадали девочки. Скудные факты обильно приправлялись пахучими слухами, а в соцсетях иногда высвечивались сообщения о том, как чьего-то ребёнка чуть не похитили средь бела дня: незнакомец подходил на улице, предлагал сладости, мороженое или сходить на день рождения к его дочери. Родителей призывали бдительно следить за своими детьми и не оставлять их на улице одних.)
  - Ты сбрендил? - усмехнулся Колян.
  - Сам ты сбрендил! - захлёбывался от возбуждения Санёк. - Я иду, короче, а он какой-то второклашке предлагает котёнка погладить в машине.
  - Второклашке?
  - Ну, третьеклашке! Её же украдут сейчас! - Санёк готов был заплакать от отчаянья. - Надо её спасать!
  Троица нерешительно мялась, и Санёк, махнув рукой, метнулся назад. Ребята, поспешив к углу школы, увидели, как тот несётся через школьный двор к одной из дыр в ограде. Там, за голыми зимними кустами, виднелась две уходящие фигуры: тёмная мужская и розовая детская. Догоняя их, Санёк закричал больше от собственного страха, чем от желания привлечь внимание прохожих. Девочка в ужасе отпрянула и села в снег, а незнакомец обернулся - и подросток, прыгнув на него, повис на плече, продолжая вопить.
  Наблюдая за этим, ребята не столько раздумывали над происходящим, сколько переживали его. Совершалось то, в чём нельзя было не участвовать. И, видя самоотверженный прыжок Санька, взбудораженные его криком, они побросали рюкзаки и, уже ничего не соображая, кинулись следом. Вдруг крик сменился пронзительным визгом, который через пару мгновений перешёл в стон. Незнакомец отшвырнул корчившегося Санька, но сам при этом поскользнулся и упал, а пока поднимался, на него, сталкиваясь боками, налетели Колян и Ванёк и повалили на снег. Подбежавший следом Серёга с размаха пнул его, целясь в колено, но попал в бедро, отчего незнакомец лишь глухо ойкнул. Тут завизжал Ванёк и откатился в сторону, незнакомец же, отпихивая Коляна, вскочил и ринулся прочь, а Серёга, метнувшись следом, споткнулся обо что-то и упал. Когда он и Колян поднялись, до них донёсся лишь рёв набирающего скорость внедорожника. Ванёк и Санёк валялись, постанывая, а девочка, до того молчавшая, откинулась в сугроб и бурно зарыдала.
  С того дня Санёк не только перестал быть для ребят чужаком, но и невольно возвысился над ними. Зависть школьников, внимание одноклассниц, похвалы Удальцовой, дача показаний в полиции, даже интервью местной телекомпании - благодаря бдительности и расторопности Санька трое восьмиклассников добились славы, вскружившей их юные головы, словно внезапный выигрыш в лотерею. Троица чувствовала, что она перед Терентьевым в долгу, и ребята стыдились своей подозрительности: на деле Санёк оказался не каким-нибудь там внедренцем-диверсантом, а реальным чесноком. Удальцова же с гордостью заявляла, что главная причина героического поступка учеников - своевременно принятые меры по их перевоспитанию. Ещё недавно их шалости разбирала КДН - а теперь подростки спасли жизнь девочки.
  Зато Резидент выразил крайнее недовольство. "Агент, - объяснял он, - должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою дела. В серьёзный момент, когда нужно выполнять, а не рассуждать, колебания, сомнения и промедление оказываются роковыми". Ребята удивились подобному наставлению, Ванёк даже написал: "А чё надо было делать? Стоять и тупо смотреть?" Резидент не ответил, чем ещё больше усилил их недоумение. Ещё спросили про Санька: "Можно ли ему теперь доверять?" Резидент ответил уклончиво, поэтому ребята всё-таки продолжали осторожничать. И однажды после уроков, наткнувшись на Санька, были сконфужены: в тот день им следовало выполнить важное задание Резидента - сжечь в парке портрет Путина. Это показалось ребятам делом странным, хотя и увлекательным, рискованным. Купили в книжном магазине портрет, выбрали день, когда все заканчивали пораньше, встретились - и вот те на, наткнулись на Санька! Занятий в кружке в тот день не было, и когда Санёк подошёл к ним, ребята растерялись. Просто отшить его они не могли, а хорошую отмазку никто не придумал. Втроём вышли из школы, двинули к близлежащему парку, а Санёк увязался за ними. Он не спрашивал, куда и зачем они топают, просто шёл чуть сзади, но не отставал.
  Всю троицу охватило беспокойство. Пару недель назад, втроём выполняя задание из "Дневника", они, выводя "Я люблю Россию!" на стене дома аэрозольным баллончиком, чуть не попались и, не дописав фразы, смылись, а Резиденту об этом решили не сообщать, но он сам спросил: "Почему надпись на стене не полностью?" Пришлось сознаться. Резидент потребовал полного выполнения задания, и в один из следующих вечеров ребятам прошлось, едва справляясь с колотившей их дрожью, доводить начатое до конца, отчего конец надписи вышел корявым, а расхлябанный восклицательный знак со стороны казался символом сомнений, а не твёрдой убеждённости в написанном.
  Теперь же, направляясь на новое задание и не зная, как избавиться от "хвоста", конспираторы всерьёз опасались полного провала операции. Наконец, когда пришли в парк, Ванёк решился слегонца наехать на Санька:
  - Ты чё пришёл-то?
  - А сами чё? - буркнул тот. Ему было ясно: троица задумала что-то опасное - и интересное.
  - У нас, может, дело есть...
  - Какое дело?
  - Иди домой, - вставил Колян. - Нам из-за тебя по башке настучат.
  - Кто настучит-то? - ухмыльнулся Санёк. Он наслаждался тем, что его не могли просто так прогнать, хотя и всячески стремились от него избавиться.
  - Серьёзный дядя настучит, - попробовал припугнуть Ванёк.
  - Путин, что ли?
  - Ага, Путин, - встрял Серёга и неожиданно вынул из рюкзака портрет: - Видал?
  Санёк только рассмеялся:
  - Зачем он вам? Вместо иконы? Молиться на него будете?
  Поняв, что сглупил, Серёга убрал портрет обратно в рюкзак. Но путь для отступления оказался отрезан. Если поначалу можно было просто разойтись и выполнить задание в другой день, то теперь, когда Санёк увидел портрет, положение сильно осложнилось. Завтра Санёк, обиженный тем, что его прогнали, растрезвонит, будто они после уроков тайком молятся на портрет Путина, - и над ними вся школа будет смеяться. Ещё и найдутся такие, которые начнут за ними следить. Выход оставался только один: сделать любопытного Санька соучастником затеянного - и тогда он будет помалкивать. Но совершить столь ответственный шаг можно было только при общем согласии, и, стараясь понезаметней перемигиваться, троица мялась, топталась на месте. Наконец Колян отважился:
  - Слушай, ты не стукач?
  - Нет, - твёрдо заявил Санёк.
  - Никому про нас не расскажешь?
  - Никому.
  - Клянешься?
  - Клянусь. А чё?
  - Ну, тогда слушай. Нам портрет надо сжечь.
  - На фиг?
  - Так надо. Если ты с нами, то пошли.
  - Ладно, - кивнул удивлённый Санёк, готовый подчиниться, лишь бы поучаствовать в затее.
  Опасливо озираясь, ребята двинулись в глубь безлюдного парка. Серый день был по-мартовски уныл, иногда налетал резкий ветер - и приходилось прятать лица, укрываться перчатками. Наконец увидели: метрах в пятидесяти среди голых деревьев торчит невысокий пень. Свернули с утоптанной дорожки и пошли по насту, иногда проваливаясь и зачерпывая снег обувью. Добрели до пня, огляделись. Никого кругом. Серёга вытащил портрет, Ванёк - спички и коробку праздничных свечей.
  - Новые не брать, - предупредил Ванёк, - у сестрёнки скоро днюха.
  Поставили портрет на пень, разобрали огарки подлинней. Ванёк чиркнул спичкой и, как заправский курильщик, прикрыл пламя ладонями, оставив сверху дырку. Остальные по очереди стали совать туда свои свечки, затепливать. Потом Ванёк, бросив прогоревшую спичку, затеплил свою от Серёгиной и посмотрел на остальных: заслоняя свечки от ветра, все стояли в нерешительности: никто не хотел быть первым.
  - Давайте вместе, - скомандовал Колян.
  - Ага, - подхватили остальные и, окружив пень, стали подносить горящие фитильки к портрету.
  - Снизу поджигай, - руководил Колян, - снизу. Так быстрей загорится.
  - Да без тебя знаем, - огрызнулся Санёк. - Молчи ты!
  Портрет загорелся, пламя занялось, словно откуда-то снизу высунулась красная ладонь и провела по лицу Путина. Ребята отшатнулись, побросали свечки в снег. Опять огляделись. Никого. Портрет похрустывал, словно огонь его пережёвывал. Колян достал смартфон и сфоткал Путина в огне.
  - Быстро сгорит, - сказал Санёк ободряюще.
  - Хорошо бы, - поддакнул Ванёк.
  - В магазе ещё побольше были, - объявил Серёга, - но я чё-то денег пожалел.
  - Ну и правильно, - похвалил Ванёк. - Этот бы сжечь!..
  Происходившее вызывало у подростков лишь чувство томительной боязни: поскорей бы всё закончилось, чтобы никто их не застукал. Никакого смысла в сожжении портрета Путина они не видели, и не было никакой пиротехнической радости, как от новогодних фейерверков или бенгальских огней. Даже Саньку всё представлялось какой-то дурацкой игрой, и он вдруг спросил:
  - А кто вас на такое подбил?
  - Ты не знаешь, - уклончиво ответил Колян и жёстко добавил: - Ты поклялся!
  - Да не скажу я никому. Придумали фигню какую-то...
  - Лучше бы того козла с КДН сжечь, - рыкнул Ванёк.
  - Точняк, - поддакнули Колян и Серёга.
  - Какого козла с КДН? - заинтересовался Санёк.
  - Ты его не знаешь, - отмахнулся Колян. - Был там один козёл... Я его до гроба не забуду!
  - А чё такое КДН ваще? - не унимался Санёк.
  - Комиссия по делам несовершеннолетних, - авторитетно ответили ему.
  Портрет и вправду быстро прогорел, и ребята, смахнув с пня на снег то, что осталось, пошли прочь. По дороге Санёк неожиданно оживился:
  - Чуваки, у меня идея есть!
  - Какая? - встревожился Ванёк. - Ты про Путина забудь и не треплись.
  - Да не про Путина! Давайте лучше Хрюше наваляем!
  - Какому Хрюше? - спросил Серёга.
  - Есть у них в классе один ботан, - пояснил Ванёк.
  - Во-во, - подхватил Санёк. - Давайте ему вчетвером наваляем, а? Мы же теперь вроде как... банда.
  - Какая ещё банда?! - резко остановившись, выпалил Колян. - Никакая мы не банда. И каким боком тут Хрюша? Чё он нам сделал?
  Остальные тоже стали.
  - Урод он! - завёлся Санёк. - Урод! Я его ненавижу.
  - А за что? - заинтересовался Серёга, как будто и вправду готовый наподдать Хрюше, если на то имеются веские основания.
  - Он, козлина, самый умный! Всё знает! Круглый отличник!
  - А тебе завидно? У нас тоже есть отличник в классе, а мне начхать, - не без гордости объявил Ванёк.
  - Да не завидую я ему! Он просто урод. Давайте ему наваляем, а?..
  - Сам и наваляй, если так неймётся, - бросил Колян и пошёл дальше. За ним потянулись и остальные.
  И уже на выходе из парка Серёга неожиданно ляпнул:
  - А прикиньте, если б мы его сожгли?..
  - Кого? - не поняли остальные.
  - Путина, презика нашего. Андрей Саныч говорил, что его убить трудно. А вот если б мы его сейчас реально сожгли...
  - Чё ты выдумываешь! - буркнул Ванёк. - Мы портрет сожгли, а не презика.
  
  Глава 24
  
  - ...А вот почему я должен идти на выборы, голосовать? Мне вообще выборы до лампочки! Я в них не верю. Мне жалко тратить на это своё личное время. Чтобы прийти, показать паспорт, взять бумажку, пройти в кабинку, поставить крестик и бросить бумажку в урну - мне личного времени жалко! Раньше на выборах был порог явки, человек хоть так свою гражданскую позицию выражал: не пришёл голосовать - не верю в выборы. Не признаю их легитимность - и всё тут! А потом и порог отменили, но голосовать всё равно принуждают. Зачем? Зачем вот это-то? Ну, пусть проголосуют сто человек на всю Россию и выберут президента страны. Так нет же, заставляют: иди, голосуй, потом по спискам проверим. Мало того, что приходится работать в эти дни, торчать в комиссии, так нужно ещё тащиться на свой участок.
  - Ты в комиссии сидишь?
  - А как же! Сами-то процедуры голосования проходят в школах, вот школы и пашут. Организовывают, так сказать. А учителей выгоняют на работу, в комиссии. Ты разве не знал?
  - Ну, не интересовался, - сказал Грузинов с лёгким пренебрежением. - Я на выборы вообще не хожу.
  - Вот и я хочу так же! - всё более возбуждаясь от собственной злости, продолжал Вяльцев. - А меня - заставляют!
  - А ты не ходи. Плюнь.
  - Я однажды так и сделал. Так Удальцова потом меня премии лишила. Ей после выборов список присылают: кто был на выборах, кто не был...
  - Заставляют голосовать за Путина?
  - До этого пока не дошло. Голосуй за кого хочешь. Я, честно сказать, бюллетени порчу. В отместку.
  - Это мальчишество. Несерьёзно, - резюмировал Грузинов, однако без пренебрежения.
  Приятели сидели в кафе, куда Вяльцев, по случаю весенних каникул, заявился прямо в будний день, аккурат после обеда. Удальцова опять улетела на отдых, и многие учителя, пользуясь благоприятным отсутствием директора, уходили с работы пораньше. Вяльцев и Репова тоже не засиживались, но покидали школу порознь. Первым, как и положено кавалеру, отчаливал Вяльцев. Проходя мимо кабинета Ольги Михайловны, Андрей Александрович перед уходом как бы походя прощался с ней, но это было условным сигналом: минут через десять Ольга Михайловна потихоньку запирала кабинет и, шмыгнув мимо вечно сонного охранника, мелким торопливым шагом направлялась к условленной детской площадке в нескольких кварталах от школы, где её и поджидал Андрей. Ольга становилась всё более близкой, всё более доступной, и жажда новой жизни наполняла Андрея безотчётной радостью и ребяческой верой в то, что всё непременно свершится. Но, стараясь по вечерам хоть как-то смирить разбредавшиеся мысли, Вяльцев неожиданно впадал в депрессию, осознавая, что новая жизнь для него невозможна без новой работы. Поэтому, когда в конце каникул снова объявился Грузинов и захотел повидаться, Вяльцев ухватился за подвернувшуюся возможность прозондировать почву и обсудить дальнейшие перспективы.
  Грузинов пришёл на встречу озабоченным, по-деловому задумчивым, отчего вести беседу приходилось Вяльцеву, который, стремясь подобраться к главной теме, попросту скатился на жалобы. Удальцову, выкроившую себе очередную курортную недельку, Вяльцев злобно называл крепостницей.
  - Ничего за полтора века не изменилось, ничего! - доказывал он изредка поддакивавшему Грузинову. - Та же крепостная система: в школе, везде, повсюду! Уселись на наши шеи и жируют. Вся школа работает, а директор на заморском пляже нежится. Ей, крепостнице, можно!
  - Сам-то где отдыхаешь? - неожиданно спросил Грузинов.
  - В Севастополь собирался, - неуверенно проговорил Вяльцев и добавил: - Как-никак, историческое место. Надо посетить, раз уж Крым вернули.
  - Да, прирастает Россия курортами. А в Европу планируешь? Там исторических мест - уйма.
  Вяльцев поджал губы. Втайне он всегда завидовал учительницам, которые, благодаря хорошо зарабатывавшим мужьям, каждое лето совершали вояжи и в Рим, и в Венецию, и в Париж. Теперь же зависть подпитывалась желанием куда-нибудь съездить с Ольгой, полюбоваться Афинским акрополем, Колизеем. И неосуществимость этого томила Вяльцева.
  - Я бы с радостью, - отозвался он, - да только... Слушай, мне всё в школе обрыдло! - и тут же ужаснулся: так сказанул про школу!..
  - А сам ты на что готов? - вдруг спросил Грузинов так, словно сделал выпад.
  - В смысле?..
  - На что готов, чтобы изменить жизнь? Кругом все жалуются, а менять никто ничего не хочет. Ждут, когда кто-то добрый и сильный о народе позаботится. В 90-е такого ждали, вместо развалюхи Ельцина. Ну, пришёл бодрый подтянутый гэбист-дзюдоист - и кому на Руси стало жить хорошо? Народу? Нет, крепостникам. А народ, а народ - всё чего-то ждёт, - последнюю фразу Грузинов насмешливо пропел.
  - Да уж...
  - Ну, так на что ты способен? - тон приятеля, вроде бы дружеский и мягкий, насторожил Вяльцева: Грузинов словно принял боевую стойку и готовился нанести удар.
  - А что вообще нужно сделать? - каким-то отнекивающимся голоском выговорил Вяльцев.
  - Эх, Андрей, Андрей, - вздохнул Грузинов беззлобно, - в твои-то годы - и такие вопросы... Менять что-то надо. Самому менять.
  - Так я готов, - обрадовался Вяльцев. - Работу вот сменить хочу...
  - Работу сменить - дело полезное. Особенно когда от этого есть польза. А как-то иначе поучаствовать? На митинг выйти, пикет организовать, акцию протеста - сможешь?
  - Какой пикет? Антиправительственный?
  - Ага. Я, кстати, о проправительственных пикетах пока не слышал, но при поголовной путинизации скоро и до такого дойдёт.
  - Да я никогда ни на какие митинги не ходил... Я и на выборы-то... только по принуждению.
  - Вот, начинается. Всё осточертело - но сами ничего менять не будем. Пусть за нас добрые люди постараются. Это, к слову, и есть российская ментальность. Или русская душа, называй как нравится.
  - А ты про какие пикеты говоришь? Про какие акции протеста?..
  - Да уже ни про какие, - и Грузинов стал рассказывать о том, как прошлым летом путешествовал по Северной Италии.
  
  Глава 25
  
  Перед четвёртой четвертью просто необходимо набраться сил. Слетать на море, отдохнуть и загореть. Отведать местной кухни. Съездить на экскурсии и побродить по каким-нибудь развалинам. Накупить сувениров или чего полезного. Словом, порадоваться жизни.
  Именно так Удальцова и поступила. Спасение девочки от педофила, совершённое учениками её школы, к тому же состоявшими на внутришкольном учёте, значительно укрепило позицию директора в глазах районного начальства, выразившего ей благодарность в устной форме. "Ничего, выразят и в письменной", - сказала себе Виктория Дмитриевна, оставила завучей замещать себя, отсутствующую, и отправилась на курорт.
  Учителям же не приносили никакой радости ни проведённые в школе весенние каникулы, ни конец учебного года. Это ученики, которые не учатся в выпускных классах, ждут последнюю четверть с нетерпением: после неё - лето, три месяца свободы и безделья. Учителей же в июне мобилизуют на проведение ЕГЭ, так что им перед своим законным отпуском приходится выдерживать ещё и экзаменационные нагрузки.
  В прежние времена выпускные экзамены проводились в родной школе: учителя сами экзаменовали своих учеников. При таком положении дел редкий учитель не "делал" своему чаду медаль, чаще золотую, реже серебряную. Министерство образования России пыталось с этим бороться: задания для основных экзаменов (темы сочинений по русскому и литературе и задачи по алгебре) централизованно рассылались из Москвы, а работы потенциальных медалистов после проверки в школах поступали в районные и городские комиссии. Но использовалось предостаточно приёмов, подчас даже анекдотических, позволявших обойти эти ограничения. В учительском кругу Вяльцев любил рассказывать про одну свою одноклассницу, шедшую на золотую медаль. Родители школьницы решили воспользоваться разницей во времени между часовыми поясами необъятной Родины. И когда в день экзамена в школах Владивостока были вскрыты присланные из столицы конверты и зачитаны темы сочинений, единые для всех школ страны, родители, у которых во Владике имелись не то родственники, не то знакомые, не то просто связи, позвонили туда - и будущая медалистка узнала темы на семь часов раньше учителей родного города.
  Медалистам предоставлялись льготы при поступлении в вузы, что приводило к конфликту школьного блата с вузовским: в университетах и институтах не желали принимать на высоко котировавшиеся специальности тех, у кого не было связей или денег на взятки. А кое-где даже готовым дать взятку сухо отвечали: "Мест нет". Неудивительно, что приёмные комиссии устраивали отдельные проверочные экзамены для медалистов, где их нещадно "резали". Конец подобному произволу ельцинских времён положила новая экзаменационная система, превратившая учителей в организаторов ЕГЭ, а школы - в ППЭ (пункты проведения экзаменов).
  В каждом ППЭ имеется штаб, где сидит руководитель ППЭ и члены ГЭК (государственной экзаменационной комиссии) - все из числа администрации других школ.
  В экзаменационных аудиториях установлены видеокамеры, ведётся трансляция, за которой следят специальные наблюдатели, все нарушения фиксируются. Кроме того, имеются ещё общественные наблюдатели из числа родителей и отобранных для этих целей студентов, которые могут проверять аудитории до начала экзаменов, а во время экзаменов - ходить по коридорам. Они также фиксируют нарушения, причём в последнее время студентам платят за каждое выявленное нарушение, стимулируя ревизорское рвение.
  Организаторы ЕГЭ делятся на три категории.
  1. Технические специалисты, отвечающие за работу видеокамер, компьютеров, принтеров и проведение видеотрансляций из экзаменационных аудиторий. Обычно техническая команда ППЭ - завуч и учителя информатики.
  2. Организаторы в аудитории, непосредственно проводящие экзамен. Это учителя, причём им нельзя быть организаторами на экзамене по предмету, который они ведут в школе.
  3. Организаторы вне аудиторий, дежурящие в коридорах. Это учителя, которым посчастливилось не попасть во вторую категорию.
  Основное бремя ложится на организаторов в аудиториях. За день до экзамена они проходят в ППЭ инструктаж, где им рассказывают о том, как оформлять экзаменационные работы, показывают бланки, объясняют, что можно и что нельзя делать ученикам и им самим.
  В день экзамена организаторы приходят в ППЭ к 8:00 и проходят очередной напутственный инструктаж. С собой учитель-организатор может пронести только бейдж и паспорт. Если у кого-то из организаторов проблемы с желудком, некоторые руководители ППЭ разрешают брать прозрачный пластиковый пакет с едой и оставлять его где-нибудь вне аудиторий, где нет видеокамер. Мобильники и прочие вещи учителей хранятся в специальной раздевалке; звонить можно, только выйдя из ППЭ. В аудиториях же сотовая связь должна глушиться.
  На аудиторию назначаются два организатора, в коридоре их может быть от двух до четырёх человек.
  После инструктажа организаторы в аудитории получают комплект документов в штабе и отправляются в аудиторию. В комплект входят: табличка с номером аудитории, текст инструкции для детей, список детей с их паспортными данными, распечатка верхней части бланка регистрации, протокол проведения экзамена (список детей с их паспортными данными и указанием парт, за которыми дети сидят: места распределяет компьютер), ведомость отсутствия детей в аудитории, конверты для экзаменационных материалов (первый - для бланков и ответов, второй - для КИМ (контрольно-измерительных материалов - заданий, помогающих измерять знания), третий - для черновиков). В штабе они получают черновики: проштампованные листы, по два на каждого ребёнка.
  Придя в аудиторию, организаторы проверяют освещение, проветривают кабинет, сверяют настенные часы. Компьютер уже подготовлен техническими специалистами.
  Один организатор (ответственный) пишет на доске коды образовательных учреждений, которые дети занесут в свои бланки регистрации: ЕГЭ сдаёт не учащийся школы ?* города NN, а учащийся образовательного учреждения, отмеченного многозначным кодом. После этого организатор раскладывает черновики в аудитории. Второй организатор ("безответственный") идёт с табличкой и инструкцией для детей ко входу в ППЭ.
  ППЭ, в котором ученики сдают ЕГЭ, всегда находится не в той школе, где они обучаются. Поэтому класс собирается в своей школе, и классный руководитель отвозит детей в ППЭ к 9:00. Каждый ребёнок имеет при себе паспорт и две ручки, если требуется для экзамена - линейку. На экзамен по физике можно брать непрограммируемый калькулятор. Пользоваться программируемым калькулятором запрещено. Остальные вещи сдаются классному руководителю. Приехав в ППЭ, ребёнок узнаёт, в какой аудитории он сидит, и подходит к организатору с табличкой, на которой указана данная аудитория. Когда собираются все сдающие экзамен в этой аудитории, организатор проверяет паспорта и проводит инструктаж для детей, после чего они расписываются. Приблизительно в 9:25 детей начинают заводить в ППЭ, на входе их осматривают. Каждый ребёнок проходит через металлоискатель: даже в обуви и причёсках могут быть спрятаны смартфоны. Также проверяют паспорта детей - во второй раз. А уже перед аудиторией паспорта детей проверяют в третий раз. В аудитории дети рассаживаются на места, указанные в протоколе проведения экзамена.
  В 9:40 ответственный организатор идёт в штаб и получает запечатанный в конверт компакт-диск с КИМ и бланками, ведомость дополнительных бланков и 10 дополнительных бланков, которые выдаются детям в случае, если не хватит основного комплекта. Организатор расписывается за получение и возвращается в аудиторию.
  В аудиторию приходит технический специалист и вводит пароль на компьютере. Далее дети и организаторы ждут в аудитории, когда наступит 10:00.
  В 10:00 ответственный организатор берёт инструкцию для организаторов, заранее приготовленную для аудитории, и громко читает выдержки из неё, чтобы было слышно детям и наблюдателям. Объявляются: предмет, по которому сдаётся экзамен; сегодняшняя дата; дата, когда будет известен результат; срок апелляции; что можно и что нельзя делать на экзамене; что следует делать при плохом самочувствии.
  В 10:10 распечатывают конверт, вынимают диск с КИМ и вставляют его в дисковод компьютера. При помощи специальной программы печатают экзаменационные материалы, бланки регистрации, бланки ответов. Один комплект документов для каждого ребёнка.
  Дети ждут, распечатка занимает около 10 минут.
  Когда все документы распечатаны, комплекты раздают детям, те по имеющейся у организаторов распечатке верхней части бланка регистрации заполняют свои бланки: бланк регистрации, бланк ответов ?1 для тестовой части экзамена, бланк ответов ?2 для заданий с развёрнутым ответом.
  После этого фиксируется время начала экзамена и объявляется время окончания. Дети наконец-то начинают сдавать экзамен.
  Во время экзамена организаторы ведут себя тихо и не мешают детям, иначе те могут подать апелляцию и аннулировать результаты экзамена. Также недопустимы нарушения со стороны детей. В некоторых случаях могут аннулировать результаты экзамена у всей аудитории.
  Если бланка ответов ?2 оказывается недостаточно для работы, ребёнок берёт дополнительный бланк у организатора, который фиксирует выдачу в ведомости дополнительных бланков.
  Если организатор обнаружит в аудитории случайно обронённую шпаргалку, следует связаться с организатором в коридоре и через него вызвать члена ГЭК, который эту шпаргалку и подберёт, чтобы потом по видеозаписи выяснить, кто её обронил.
  Если ребёнку нужно попить воды или сходить в туалет, организатор в аудитории проверяет у него всю комплектность документов, которые тот оставляет на парте, доводит его до двери аудитории и сдаёт организатору в коридоре. В специальной ведомости отсутствия в аудитории, прозванной "туалетной" ведомостью, организатор в аудитории отмечает время, когда ребёнок покинул аудиторию. Далее организатор в коридоре ведёт ребёнка или попить (кулер для этого находится рядом с аудиторией), или в туалет. Потом приводит его назад и сдаёт организатору в аудитории, который в "туалетной" ведомости отмечает время возврата ребёнка и провожает его на место.
  Если же нужно отлучиться организатору в аудитории, его на время отсутствия замещает организатор вне аудитории.
  За 30 минут и за 5 минут до окончания экзамена организаторы объявляют об этом.
  Когда истекает время экзамена, ребёнок откладывает всё в сторону и ждёт, когда к нему подойдут организаторы и заберут материалы: черновики, бланки ответов и КИМ. Сдавая бумаги, ребёнок расписывается в протоколе проведения экзамена. После него в протоколе расписывается ответственный организатор.
  Всё сортируется и складывается в стопки. Детей выводят из аудитории и сдают организаторам вне аудитории, те выводят их с территории ППЭ и сдают классным руководителям, которые отдают детям их вещи. Во время экзамена классные руководители находятся в специальной аудитории для сопровождающих. Классный руководитель должен отвезти детей в свою школу. Сами покидать ППЭ могут только те дети, чьи родители написали заявления, что их ребёнок может покинуть ППЭ самостоятельно.
  После того как детей выводят из аудитории, туда заходит технический специалист и распечатывает протокол окончания экзамена, который содержит время начала и конца экзамена и число комплектов документов. Протокол отдаётся организаторам, которые сверяют количество листов, раскладывают их по конвертам (первый - для бланков регистрации и бланков ответов, второй - для КИМ, третий - для черновиков), запечатывают конверты и читают содержание протокола перед видеокамерой.
  Далее организаторы собирают все материалы и несут их в штаб. В ППЭ работают от 10 до 15 аудиторий, при сдаче документов перед штабом образуется очередь. На сдачу документов одной аудитории тратится 5-10 минут. Организаторы входят в штаб, начальник ППЭ проверяет протоколы и ведомости (включая "туалетную" ведомость), вскрывает конверты и всё ещё раз пересчитывает, отдаёт пачку бланков регистрации и бланков ответов техническому специалисту, который сканирует работы и отправляет результаты в Москву. Организаторы сдают всё остальное и наконец покидают ППЭ.
  ГЭК и технические специалисты продолжают работать. Тесты проверяются компьютером в Москве, ответы развёрнутой части - в местном институте развития образования, куда и везёт все документы руководитель ППЭ. И там другие учителя перед видеокамерами проверяют экзаменационные работы, для пущей объективности одну работу проверяют три эксперта.
  Разумеется, на экзаменах не обходится без эксцессов. И вот тогда у организаторов могут возникнуть настоящие трудности.
  А детям остаётся ждать оглашения результатов, чтобы с полученными баллами поступать в вузы страны, открывшие двери всем выпускникам независимо от места проживания. А так как очень много детей с высокими баллами оказывается в регионах вроде Дагестана, столичным вузам приходится зачислять в студенты большое количество иногородних, чей интеллектуальный уровень после поступления явно не соответствует "измеренному" на ЕГЭ.
  Однако введением ЕГЭ для одиннадцатиклассников дело не ограничилось: для девятиклассников ввели ОГЭ, увеличив нагрузку школьников и, разумеется, учителей, которым теперь на ГИА приходилось работать вдвое больше. А однажды, из-за "сбоя системы", в NN и вовсе случился аврал: центр не смог обработать данные из области. И во все ППЭ области отправили распоряжение: срочно везти экзаменационные работы в NN и сдавать их на проверку в институт развития образования. И со всей области повезли короба с запечатанными конвертами, и курьеры, битком набив приёмное помещение, много часов ждали своей очереди, чтобы наконец-то избавиться от сверхценного груза. Разумеется, все сроки проверки и объявления результатов были нарушены.
  Для школьников же ОГЭ оказался куда более страшным, чем ЕГЭ. Провалив ЕГЭ, ученик лишается возможности поступить в вуз, но не лишается аттестата об окончании 11 классов. А вот провалившему ОГЭ аттестат об окончании 9 классов не выдаётся: или уходи из школы со справкой, или оставайся на второй год.
  От психологического перенапряжения, не выдерживая взваленной на них ответственности, некоторые дети срывались. На одном экзамене, где Вяльцев был организатором, случилась заминка: в принтере было мало листов, отчего не получилось распечатать все экзаменационные материалы. Пришлось вызывать технического специалиста, чтобы заправить принтер бумагой. Дети нервничали, и какой-то ученик тоскливо вздохнул: "Из окна, что ли, выброситься..." День намечался жаркий, и одно из окон в классе было приоткрыто. Второй организатор нервно метнулась туда, закрыла створку и объявила аудитории: "К окнам никто не подходит". Её поведение удивило Вяльцева, а потом он узнал, что в школе, где эта женщина работает, буквально за пару дней до ОГЭ случилось ЧП: боясь не сдать экзамен, ученик совершил самоубийство. Подросток, прощаясь с одноклассниками, разослал им смс, и выбросился из окна. И то, что в аудитории было произнесено невзначай, учитель восприняла всерьёз.
  Ещё прежде Вяльцев слышал об ученице, которая, не выдержав предэкзаменационного напряжения, повесилась, - и тот случай посчитал редким исключением. Теперь же прикрыться подобной отговоркой было невозможно: суициды школьников из-за страха провалить экзамены - возможны! Подавленное и измученное подростковое сознание ищет выход - и находит его в самоубийстве, ибо дети ещё не познали цену жизни, как чужой, так и своей. В Японии, Вяльцев знал, не поступившие в вузы юноши иногда совершают харакири. Но это - в японских традициях, там харакири - поступок достойный. А в России...
  Вяльцев помнил, как, будучи школьником, сам готовился к экзаменам. Конечно, нервничал, побаивался, но не трепетал. И никто не трепетал, не то что самоубийств - нервных срывов не бывало. Потому что судьба подростка не ломалась из-за проваленного школьного экзамена. А в нынешних жёстких условиях накручивают всех: директоров, завучей, учителей, а особенно - учеников и их родителей. "Уж лучше рисовать "трояки" в аттестатах, - заявлял коллегам Вяльцев, - чем вот так..." Коллеги соглашались, но изменить ничего не могли.
  
  Глава 26
  
  Весна - пора цветения, любви и подростковой дури. Молодые организмы не справляются с гормональной передозировкой, отчего школьники, ещё и уставшие от многих месяцев учёбы, буквально шалеют. Прорываются шлюзы, и потоки инфантильной энергии хлещут и хлещут, затопляя всё вокруг. Шум и беготня на переменах порой становятся невыносимыми даже для стойких, привычных к школьному гаму учителей. Но если младшему и среднему звену требуется лишь по-детски перебеситься, чтобы, подустав, поостыть, то со старшим звеном всё куда сложнее...
  Уже окрепнув физически, но ещё не окрепнув умственно, старшеклассники мнят себя взрослыми, самостоятельными и половозрелыми. При этом вся их самостоятельность обычно сводится к подражанию вредным привычкам взрослых. В лёгкой форме это проявляется в матерщине и девиантном поведении, в серьёзной же может закончиться посещением нарколога или абортария.
  Всё же обычно подростки куролесят вне школьных стен, и градус учительской ответственности за их проделки не зашкаливает. Опасным исключением является лишь одна категория учащихся, которой педагоги не вправе запретить отрываться прямо в школе, - выпускники, не упускающие возможность оставить после себя дурную славу, на прощание громко хлопнув дверью на последнем звонке или выпускном. Так, в одной из школ города чуть не устроенный выпускницами хлопок привёл к увольнению - по собственному желанию - их классного руководителя.
  Редко в каком классе нет паршивой овцы, иногда же их бывает и несколько. И две подрастающие стервы подбили ещё нескольких нестойких девиц объявить, что на последний звонок явятся в пижамках. Никто не усомнился в том, что это не пустые слова, а замысел, который девицы с лёгкостью осуществят. Их классный руководитель оказалась в шокирующе абсурдной ситуации: учитель не смогла им объяснить, что так поступать нельзя. "А чё, на "Ютюбе" и не такое выкладывают!" - прозвучало в ответ. Тогда учитель попробовала обойти твердолобых девиц с фланга и предложила им взглянуть на себя со стороны. "Вы будете выглядеть как быдло", - неосторожно сказала она и тем окончательно провалила воспитательную кампанию: прозвучало оскорбительное слово. Девицы сделали групповое фото в пижамках и выложили снимок в "Инстаграме", сопроводив его оскорбительной надписью в адрес "лучшего классного руководителя". Точка невозврата была пройдена. Родители вразумлять своих чад не стали, а администрация школы приняла сторону девиц, списав всё на некомпетентность педагога.
  На последний звонок девицы всё-таки оделись поприличней. Учитель же не захотела более оставаться в школе и уволилась.
  Разбирая позже ситуацию на педсовете, Удальцова предостерегала: "У нас таких выходок быть не должно. Нам в школе педократия не нужна. Детки сейчас, сами знаете, неуправляемые, без тормозов, да ещё и агрессивные. Произойдёт нечто подобное - лучше всё-таки воздействовать на них через родителей, а не напрямую". И педсоставом, при бдительном внимании директора, пресекались любые педократические тенденции, любые проявления школьного бунтарства, особенно в выпускных классах.
  Но беда всё же случилась, и не в старшем звене, как ожидала директор, а в среднем: дуралей Гоша Выкрутасов отмочил свой последний номер. Воспользовавшись тёплой погодой и отсутствием учителя в классе, он задумал сделать суицидное селфи: открыл окно и, сперва забравшись на подоконник, выпрямился во весь рост, разместившись прямо в оконной раме. Столпившиеся вокруг одноклассники подбадривали его, подкидывали идеи:
  - Высунься наружу!
  - Помаши руками, как крыльями!
  Кто-то выдал:
  - Выпрыгни, а мы твой крэйзи флайт заснимем.
  Это вызвало взрыв дружного хохота, идею подхватили:
  - Всего лишь третий этаж! Прыгай, Выкрутас!
  - А потом я!
  - И я!
  Стали занимать очередь, спорить, кто за кем.
  Щурясь от бившего в глаза солнца, Выкрутасов, корча злобные или испуганные рожи, сделал несколько кадров, наслаждаясь вниманием класса. Потом, собираясь слезать, начал разворачиваться и вдруг почувствовал, как смартфон выскальзывает из его потной ладони. Инстинктивно дёрнувшись, чтобы не выронить ценную вещь, Гоша потерял равновесие и вылетел из окна. Ударившись затылком об асфальт, он сразу умер. И никто не успел запечатлеть его крэйзи флайт.
  
  Глава 27
  
  Репова оказалась крайней и, не сумев увернуться, попала под раздачу. Она являлась классным руководителем Выкрутасова, но гораздо хуже оказалось то, что инцидент произошёл в её кабинете перед уроком физики, в её отсутствие, когда она "отлучилась, простите, в туалет".
  Боясь серьёзных проблем с начальством, Удальцова бесновалась, проклинала придурковатого Выкрутасова, не остановившую его Репову - да всех на свете. Когда пару лет назад одна ученица умерла от менингита, по школе долго рыскала районная комиссия, выискивая, к чему бы придраться. В конечном счёте нашли какие-то мелкие недочёты в работе столовой и наложили штраф на школу. Вообще же всякий раз, когда дело доходило до штрафа, директор стремилась договориться с подчинёнными, чтобы они брали вину на себя и платили штраф как физические лица. Тогда сумму штрафа она возмещала им при очередной зарплате. Иначе штраф, в разы больший, налагался на юридическое лицо - на школу, чем подрывался и без того скудный школьный бюджет.
  Теперь же Удальцова была уверена, что штрафом дело не обойдётся. Комиссия легко выяснит, что в весенние каникулы она брала отпуск, и сочтёт это грубейшим нарушением, повлёкшим за собой... Директор была готова ко всему, даже к собственному увольнению. Но прежде она уволила огорошенную Репову.
  Попытки Ольги Михайловны оправдаться не смягчили директора:
  - Формально вы несёте ответственность за детей в классе.
  - Да что мне, из кабинета выйти нельзя? Пасти мне их, что ли? - отчаянно защищалась Репова.
  - Ученик выпал из окна, разбился насмерть, - не отступала директор. - Радуйтесь, если на вас уголовное дело не заведут.
  Выкрутасов погиб в конце апреля, и до конца учебного года оставалось несколько недель. Выпускных классов у Реповой не было, так что Удальцова, раскидав её часы по совместителям, без колебаний подписала приказ об увольнении. И от поспешности принятого директором решения создавалось впечатление особой жестокости.
  Возмущённый решением Удальцовой, Вяльцев попробовал заступиться, чуть не спровоцировал скандал в директорском кабинете, но Виктория Дмитриевна, не повышая тона, осадила его:
  - Не путайте школьные дела с личными.
  - Что?! - взвился Вяльцев и чуть не выкрикнул: "Крепостница!"
  О его отношениях с Реповой знал уже весь педколлектив, разок им даже намекнули о предстоящей свадьбе, чем вогнали Ольгу в краску, а его самого сильно разозлили.
  - Андрей Александрович, давайте закончим дискуссию. Произошла трагедия, и я вынуждена поступить так - и никак иначе. Занимайтесь своими делами, готовьте выступление вашего кружка.
  Отчётное выступление школьников Удальцова запланировала как раз на конец апреля. Был подготовлен актовый зал, приглашены чиновные дамы из РУО. Директор требовала от Вяльцева, чтобы ученики обязательно попробовали читать доклады со сцены, но он вознамерился втихую саботировать репетиции, ограничившись пробными выступлениями ребят друг перед другом на занятиях кружка. Само мероприятие пришлось переносить на послепраздничные дни, и Удальцова злилась оттого, что даже это её начинание проваливалось по вине Выкрутасова. Мысленно она была солидарна и с Вяльцевым, и с ни в чём не виноватой Реповой. "Но ведь начальству ничего не докажешь..." - вздыхала про себя Виктория Дмитриевна.
  Репова же чувствовала себя опозоренной, отчего даже отношения с Вяльцевым дали трещину. Ей совершенно не хотелось видеть коллег, пусть и относившихся к ней сочувственно, но всё же - свидетелей её унижения. Андрей утешал её, старался поддержать, но и с ним не было прежней открытости: Ольга отгораживалась от него. Жившая со своими родителями, она не стала ничего им говорить, отчего приходилось имитировать ежедневный рабочий распорядок: утром уходить из дома и бесцельно слоняться по городу, убивая час за часом. Прежде такое времяпрепровождение показалось бы ей блаженством, теперь же оно не приносило никакого удовольствия. Ольга внушала себе, что нужно наслаждаться солнцем, пробивавшейся зеленью, беззаботно-безоблачным небом, но из этого ничего не выходило, и она сравнивала себя с подвешенным на пружине грузом: в мыслях всплывал один из школьных лабораторных опытов. После обеда она возвращалась домой и запиралась в своей комнате, имитируя учительскую усталость, точнее, за усталость выдавая подавленность. Когда же ощутила, что настало время выбираться из психологической ямы, ей вспомнились слова Андрея: "Нужно самим что-то менять". Что ж, обстоятельства понуждали её к действиям, раз сама она не хотела ничего менять.
  Со школой было покончено раз и навсегда - это Ольга решила окончательно. Да и вряд ли куда её взяли бы после увольнения, подробности которого при устройстве в другую школу скрыть не удастся. Оттуда сразу позвонят на прежнее место работы и всё выяснят: Удальцова наверняка не станет ничего скрывать. Требовалось искать альтернативы, и тут-то и возникали трудности: с педагогическим дипломом легко устроиться только в школу. А больше педагоги не нужны нигде. Исподволь Ольга стала приходить к мысли, что, поступив в пединститут, а после устроившись в школу, по наивности совершила ошибку, за которую теперь приходилось расплачиваться растраченными годами, упущенными возможностями. "Сама виновата, - твердила она, словно давила на больной зуб, - была бы умней и активней..." В ней пробудилась злость - исключительно к самой себе. И очень скоро несправедливость Удальцовой перестала её ранить, а однажды утром она подумала о своём увольнении как о неожиданной удаче. "Ведь так и тянула бы лямку до пенсии, если б не дали пинка под зад, - осознала она, удивляясь собственному открытию. - А теперь - ещё не поздно!.."
  Жизнь бросила вызов - следовало хоть как-то ответить: начинать заново, пусть и с потерями.
  
  Глава 28
  
  Остаться в школе - невозможно, ждать - глупо и бессмысленно. Следовало действовать. Следовало сделать хоть что-то, чтобы хоть что-то изменить. Настало время осуществить то, о чём Вяльцев мечтал уже несколько месяцев.
  Что-то происходило в его отношениях с Ольгой, и он гадал о причинах. Всячески стремясь оказывать ей поддержку, он натолкнулся на замкнутость, преодолевая которую напролом, лишь всё ухудшил: Ольга начала игнорировать его звонки и сообщения. Когда же он наконец вымолил у неё свидание, то был обескуражен её вежливой отстранённостью.
  - Как-то ты убеждал меня, - напомнила она, - что в школе делать нечего и лучше оттуда уйти.
  - Да? - удивился Вяльцев. - Разве я говорил именно так?
  - Ну, выходит, я так запомнила. Но это не важно. Зато теперь я поняла, что свою жизнь нужно устраивать самой.
  Эти слова ещё сильней убедили Вяльцева в необходимости решительного шага. Ему захотелось немедленно уйти из школы, сменить работу, иначе вдобавок ко всему ещё и Ольгу потеряет. Он метнулся к Виктору, попросил о срочной встрече. Тот выразил готовность: "Хоть завтра". И это Вяльцева обнадёжило.
  При встрече Виктор выказал сочувствие. Дав Вяльцеву выговориться, внимательно выслушав про Ольгу, он вдруг спросил:
  - А когда будет выступление твоих кружковцев?
  - В эту пятницу. А ты почему спрашиваешь? - удивился Вяльцев, восприняв вопрос как помеху для серьёзного разговора.
  - В пятницу... Через три дня, значит... - задумчиво проговорил Виктор.
  - Да зачем тебе?..
  - Неважно. А насчёт работы я поговорю с кем надо. У нас тут как раз кое-что наклёвывается. Думаю, для тебя вполне подойдёт.
  - Спасибо, Виктор! - Вяльцев поблагодарил друга так поспешно, словно боялся, что обещание может само ускользнуть, раствориться в последующих словах. - Я на всё согласен, на любую работу. Лишь бы из школы уйти.
  - Ну, а в целом как дела?
  Вяльцев скривился, и Виктор понимающе хмыкнул:
  - Да, бесправие сейчас полное. Школы чуть не в концлагерь превращают. Металлоискатели на входах. Как будто дети с пистолетами в школу идут. Осталось ещё территорию колючей проволокой обнести и вертухаев с овчарками расставить по периметру. Превратить школу в зону.
  - У нас металлоискатель отключили, - сообщил Вяльцев для поддержания беседы. - Установили, а через неделю отключили. Он звонит постоянно, чуть не на каждого второго. Даже на мелочь в кошельке реагирует.
  - Вот-вот, зачем только ставили! - подхватил Виктор. - Ладно, давай встретимся послезавтра вечерком, в шесть.
  - С радостью, - согласился Вяльцев.
  - Давай на пересечении Герцена и Достоевского.
  - Ехать далековато...
  - А я сейчас как раз в тех краях, - и Грузинов быстренько простился и ушёл, а послезавтра, обычно пунктуальный, неожиданно опоздал минут на двадцать. Вяльцев, как привязанный, топтался на перекрёстке, изнервничался и уже собирался уезжать, как вдруг увидел спешившего на встречу приятеля.
  - Извини, задержался, - как-то по-официальному отчитался тот.
  - Я уж боялся, ты не придёшь.
  - Ну, пришёл, как видишь. Пойдём, прогуляемся по улице. Вон туда, где народу поменьше. Что у тебя?
  Грузинов говорил сдержанно, глухо, и Вяльцев насторожился: по тону приятеля можно было заключить, что он принёс плохие вести.
  - Всё так же, - на ходу приплясывая от беспокойства, ответил Вяльцев. - А что с работой?..
  - Работа есть, - промолвил Виктор и замолчал.
  - Здорово! - обрадовался Вяльцев. - Спасибо тебе!..
  - Погоди благодарить, - оборвал его Грузинов и свернул на безлюдную улочку. - Тут, видишь ли, есть свои тонкости... Просто так ведь в нашем мире никто ничего не делает.
  - А что? - заволновался Вяльцев, быстро соображая: что такое могло понадобиться Виктору от него?
  - Нужно поучаствовать в одном деле...
  - В каком?
  Остановившись, Виктор повернулся к Вяльцеву, посмотрел в глаза долгим взглядом и тихо, но отчётливо произнёс:
  - В акции протеста.
  - В акции протеста? Я? Пикет, что ли, будет? Демонстрация?
  - От пикетов толку мало, - веско заметил Виктор. - Пшик, лёгкое сотрясание воздуха.
  - Что же тогда?..
  - Отойдём вон туда, - указал Виктор в сторону какого-то непонятного строения, - чтобы нас не слышали.
  Вяльцев неуверенно кивнул, и они, пройдя по растрескавшейся асфальтовой дорожке, остановились у щербатой, исписанной и изрисованной стены.
  Виктор закурил сигарету, затянулся и выдохнул с облаком табачного дыма:
  - Взрыв.
  - Че-го?! - вытаращился Вяльцев. - Взрыв?!
  - Убавь громкость, - неожиданно властным тоном приказал Грузинов.
  - Какой взрыв, Виктор? - повинуясь приказу, Вяльцев заговорил тише, но по-прежнему эмоционально. - Ты серьёзно? Ты за кого меня принимаешь? Я, по-твоему, чеченский террорист?
  Грузинов неожиданно улыбнулся:
  - Ты - учитель средней школы. Которому нужна работа. Всё верно?
  - Да, - смутился Вяльцев. - Но взрыв-то тут причём?
  - При том, что пора уже что-то в стране менять. Самим.
  - Взрывами?
  - Ну не пикетами же! Или тебя всё устраивает? Устраивает, что твою Ольгу вышвырнули с работы, как на... - Грузинов запнулся, явно подбирая слово, - как нагваздавшего котёнка. Устраивает, что сам ты в школе загниваешь? Устраивает, а?
  - Погоди, - очухался Вяльцев. - А взрыв-то, взрыв-то зачем? Кого взрывать-то?
  - Не кого, а что: школу.
  - Школу?!
  - Не пугайся, ты не так понял. Не всю, конечно. И без жертв.
  - Взрыв школы без жертв? Послушай, а как вообще возможно, что ты мне такое предлагаешь? Что происходит-то?
  - Есть определённые силы, - заговорил Грузинов мягко, доверительно, - которые, как ни банально прозвучит, хотят перемен. Чтобы жить стало лучше. Чтобы не было всяких там путиных, удальцовых и прочих... крепостников. Чтобы полицаи в КДН не бесчинствовали. И вообще никакие чины нигде не бесчинствовали. И силы эти, Андрей, серьёзные, и если вовремя влиться в их ряды, то можно многого добиться. Понимаешь, да?
  - Вроде народовольцев и эсеров?
  - Ну, ты сравнил! А впрочем, считай, что вроде них.
  - И методы такие же. Эсер без бомбы - не эсер. А школу-то зачем взрывать?
  - Потому что по-другому с нашей властью - никак. А ты что предложишь? Писать Путину жалобу на твою Удальцову? А на Путина кому жалобы писать будешь?
  - Что за дичь ты мне сейчас рассказываешь?! Виктор, объяснись! Ты говоришь, как какой-нибудь подпольный диверсант...
  - Я не диверсант, а в некотором смысле революционер...
  - А взрыв - в некотором смысле революция?
  - Да. А у тебя какие-то возражения?
  - Возражения?! Да это же терроризм, нечаевщина!
  - А власть - гордеевщина. Ещё неизвестно, что хуже. И давай без пафоса. Мы же оба истфак закончили, нам ли не знать, что к чему.
  - Я просто поверить не могу. Вот не могу поверить, что ты... такое мне предлагаешь! Людей взрывать!
  - Да не людей. Если никакой дурак не сунется куда не следует, то и жертв не будет. Бабахнет - и всё. А тебя даже не заподозрят.
  - Благодарю покорно! И жив останусь, и не заподозрят!
  - И, заметь, работу получишь.
  - Виктор, кто ты? - неожиданно спросил Вяльцев.
  - То есть? - удивился тот.
  - Кто ты, Виктор? Я ведь тебя совсем не знаю...
  - Как же не знаешь, - улыбнулся Грузинов, - когда мы вместе учились.
  - Это было давно. Может, вообще никогда не было. А теперь-то ты - кто?
  - Я? - и Грузинов внезапно рассмеялся: - Поверил? Нет, ты поверил! Я тут прикалывался, пургу гнал, а ты - поверил.
  Вяльцев растерянно смотрел на приятеля:
  - Это всё... шутка?
  - А ты что подумал? Что я тебе сейчас бомбу вручу? И заодно твоим архаровцам - каждому по бомбе, да?
  - Я... Ну, знаешь, ты так убедительно... И ещё когда сюда привёл, где нет никого...
  - А ты поверил, что я террорист, революционер! Диверсант! - и Виктор, уже отсмеиваясь, хлопнул приятеля по плечу.
  - Как дурак выглядел, да? - и Вяльцев натужно хохотнул пару раз, но рассмеяться так и не смог.
  - Ладно, не обижайся. А с работой всё нормально, есть место. Верняк. Я на следующей неделе с тобой свяжусь. А ты хоть завтра пиши заяву по собственному.
  Расставшись в Виктором, Вяльцев чуть не подпрыгивал от радости. Ему-то виделись непреодолимые трудности, а оказалось - так легко: всё нашлось для него, всё сложилось. Начинается новая жизнь! "Хоть завтра пиши заяву по собственному", - звенели в голове слова Виктора. И Вяльцев пританцовывал на ходу, представляя себе физиономию Удальцовой, когда он войдёт в её кабинет и с галантной небрежностью положит на стол собственноручно написанное... "Что там у вас, Андрей Александрович?" - "Заявление-с, Виктория Дмитриевна. Об увольнении-с. Извольте ознакомиться". Вот тебе, матушка-государыня. Получай!
  
  Глава 29
  
  Резидент назначил встречу. Экстренно. Всем агентам сразу. Завтра утром, до школы. В 7:20.
  Это было неожиданно. Ребята-агенты стали перезваниваться, переписываться, пытаясь выяснить, в чём дело. Но никто ничего не знал.
  Тем более странным показалось распоряжение привлечь Терентьева. О нём Резидент неоднократно расспрашивал. Агенты докладывали, что Саньку можно доверять. Про то, как он участвовал в сожжении портрета, Резиденту докладывать не стали: боялись справедливого выговора с занесением в личное дело.
  После сожжения портрета от Резидента поступили ещё несколько заданий, при выполнении которых агенты, чтобы не попадаться на глаза Саньку, после школы расходились по домам, а уже через пару часов собирались в условленном месте. Санёк раз поинтересовался, что за серьёзный дядя придумал сжигать портрет, но наткнулся на молчание и отговорки. Он попробовал припугнуть их разглашением тайны, но ему напомнили о его же клятве молчать, отчего Санёк осёкся, обиделся, даже как будто затаился, но больше об этом не заговаривал. Самих же агентов тяготила их скрытность перед Саньком: они бы давно всё рассказали ему сами, потому что считали его вполне своим. Но Резидент не давал на это разрешения, и следовало подчиняться.
  О выполнении заданий агенты немедленно отчитывались, отсылали сделанные на месте фотки, которые после этого удаляли со своих смартфонов и компьютеров: оставлять их на память строго запрещалось. За успешное выполнение "Явочная квартира" награждала агентов электронными стикер-орденами.
  Да, теперь всё было по-настоящему. Серёги, Коляна и Ванька больше не было, вместо них появились агент Z, агент Q и агент V. Свой "Дневник Рыцаря России" каждый сдал связному: всё той же девушке, неизменно являвшейся на встречу в тёмных очках, в плотно надетом на голову капюшоне. У агентов даже вышел небольшой спор насчёт цвета её волос, но мнения разошлись, а без капюшона её никто не видел.
  Для каждого агента Резидент завёл личное дело, к которому подшили "Дневник". Узнав об этом, ребята почувствовали замешанную на страхе ответственность: отныне на каждого имелись материалы, которые при необходимости могли пустить в ход. О том, кем и как именно это будет сделано, ребята не задумывались: боязнь парализует разум, не позволяя анализировать то, что пугает. И агенты чётко усвоили: все распоряжения и приказы Резидента следовало выполнять неукоснительно. И если сказано взять с собой Санька, так и следовало поступить. Вечером агент Z позвонил ему:
  - Завтра нужно встретиться до школы.
  - На фиг? - заинтересовался Санёк.
  - Насчёт того серьёзного дяди. Усёк?
  - Ага. А где?
  - Возле моего дома. Ровно в семь. Только никому не болтай. Если родичи спросят: "Куда так рано?" - скажи, что надо к выступлению подготовиться, в актовом зале чё-нито сделать.
  Родителям свой ранний уход из дома агенты догадались объяснить именно предстоящей защитой рефератов и очень этим гордились: конспиративное мышление работало. Когда же утром они встретились у дома Тосина, чтобы дождаться Санька, агент Z заметил:
  - Блин, а если нас ща засекут здесь!.. Мы же в школе должны быть.
  - Да, лажанулись, - согласился агент V.
  - Не очкуйте - вон он, - и агент Q мотнул головой в сторону шедшего к ним Санька.
  - Здорово, чуваки! - ещё издали радостно крикнул тот.
  - Здорово, - сдержанно ответили ему.
  Подойдя к друзьям, Санёк пожал протянутые ему руки и нагловато спросил:
  - Ну, чё?
  - Слышь, айда куда-нибудь отседова, - сказал агент Z.
  И компания поплелась прочь. Дойдя до трансформаторной будки, словно присевшей в густом кустарнике, ребята остановились в нерешительности: если спрятаться за ней, прохожие подумают, что пацаны курят, - и могут шугануть. А время поджимало, скоро уже 7:20. Решили остановиться возле будки, у всех на виду: открытость - тоже конспирация.
  - Поклянись, что никому ничего не скажешь, - сказал агент V Саньку.
  - Клянусь, - запросто ответил тот.
  - Даже под пытками не скажешь... - добавил агент Z.
  - Клянусь, - уже не так уверенно повторил Санёк. - А чё, пытать будут?
  - Всякое возможно, - уклончиво, с полунамёком на собственную значимость ответил агент V и, понизив голос, продолжил: - Помнишь, портрет сожгли? Так вот, Резидент... В общем, это было задание, мы его от серьёзного человека получили. От очень серьёзного. А теперь он нам встречу назначил. И тебя велел привести.
  Санёк ничего толком не понял, но заинтересовался:
  - А чё за президент? Одного-то уже сожгли...
  - Не президент, а Резидент. Мы ваще-то его ни разу не видели. А сёдня у нас встреча. Пойдёшь с нами?
  Санька уже давно глодало любопытство, мучили вопросы: "Зачем сожгли портрет? Что за этим кроется?" И вот - ему обещают про всё рассказать. Поэтому он не задумываясь клялся и соглашался со всем, что ему предлагалось, относясь к происходившему как к неопасной игре. Он вполне доверял товарищам, тем более что они рисковали, посвящая его в свои секретные дела, а он, Санёк, вроде и не рисковал ничем.
  - Пойду, - смело заявил он.
  - Тогда - вперёд, - скомандовал агент Z, - а то опоздаем!
  Как выглядит Резидент, никто из них не представлял. Подходя к условному месту, они стали озираться, но никого не увидели. Остановились, ещё раз внимательно огляделись. Никого. Пара случайных прохожих не в счёт.
  - Круто, - растерянно сказал агент Q и глянул на смартфон: - Уже 23 минуты.
  - Не ссать! - отдал приказ агент Z.
  И тут они заметили, что к ним направляется мужчина в тёмных очках, в капюшоне, с рюкзаком за спиной.
  - Здравия желаю, рыцари, - негромко, но твёрдо сказал незнакомец, подойдя к ним.
  От такого обращения подростки растерялись и дружно стали по стойке "смирно".
  - Здравия желаю, рыцари, - повторил незнакомец.
  - Здравия желаем, - нестройно ответили ему.
  Шумно вздохом тот выказал недовольство неслаженностью ответа, однако продолжил:
  - Все готовы?
  - Да, - ответили уже дружней.
  - Терентьев - ты? - спросил незнакомец Санька так, словно ткнул ему пальцем в лицо.
  - Я, - подтвердил Санёк.
  - В курсе, что мы тут не в игры играем?
  - Да, - кивнул Санёк и нервно сглотнул.
  - Хорошо, - одобрил незнакомец. - Теперь, бойцы, слушайте меня внимательно. Беспределу, который творится в стране, пора положить конец. Но сперва нужно положить конец беспределу, который творится в вашей школе.
  Последовала пауза, как будто для вопросов или возражений. Но подростки молчали, чем принимали на себя обязательство и дальше соглашаться со всем сказанным.
  - Про то, как вашу физичку уволили, рассказывать не надо? - и незнакомец обвёл всех взглядом, не различимым из-за тёмных очков и оттого по-рентгеновски жутковатым.
  - Не, не надо, - вразнобой отвечали ребята, не зная, кивать или мотать головой.
  - А раз так, вы, рыцари, должны дать отпор. Надеюсь, трусов среди вас нет.
  Последовала очередная пауза, перешедшая в заминку: незнакомец явно ждал от школьников подтверждения их смелости, а те хотели услышать, какой отпор следует дать.
  - Чего молчите? - недовольно спросил незнакомец.
  - А чё за отпор? - спросил Колян. - Чё делать надо?
  - Внятно ответить. Трусы есть?
  - Нет, нет, - прозвучало уверенно, убедительно.
  - Отлично. А ещё нужно достойно ответить директору. Внятно и достойно ответить. Но уже не словами, а делом. Готовы?
  - Да... - но теперь уверенности было куда меньше: неопределённость всё-таки настораживала. Уловив это, незнакомец повторил с нажимом:
  - Готовы?
  - А чё делать надо? - спросил Серёга.
  Пару секунд незнакомец что-то обдумывал.
  - Помочь Андрею Александровичу, - наконец сказал он негромко, сказал так, будто сообщил сверхсекретную тайну. Имя учителя оказалось паролем, снявшим все психологические барьеры: незнакомцу, который знал их историка, можно было доверять.
  - Да, мы готовы, - дружно ответили ребята.
  - Тогда слушайте задание, - незнакомец заговорил настойчиво и быстро, как бы не давая подросткам возможности опомниться. - Каждому я дам по пакету. Каждый положит пакет в рюкзак и пронесёт в школу. Пакеты никому не показывать и не вскрывать. На переменах передадите пакеты Андрею Александровичу. Но не все сразу, чтобы не возникло подозрений. Ты, - незнакомец указал на Коляна, - перед первым уроком. Ты, - незнакомец указал на Санька, - перед вторым. Ты, - незнакомец указал на Ванька, - перед третьим. Ты, - незнакомец указал на Серёгу, - перед четвёртым. Это всё. Пакеты не вскрывать.
  - А мы ему презент приготовили, - доложил Колян. - Мы сёдня с рефератами выступаем, он у нас руководитель. Может, мы с презентом всё и отдадим?..
  - Свой презент отдавайте, когда хотите, а пакеты - как я сказал, - весомо заявил незнакомец.
  - А чё в них? Наркота? - с оттенком шпионского задора спросил Ванёк.
  - Зачем Андрею Александровичу наркота? - тёмные очки незнакомца уставились на школьника.
  - Бомба, - догадался Серёга.
  Незнакомец помедлил с ответом и тихо, как бы доверительно произнёс:
  - Взрывчатка. Поэтому пакеты - не вскрывать.
  - Мы чё, школу взорвём? - бухнул, присвистнув, Колян.
  - Не всю, только кабинет директора. Ловите анекдот про Вовочку. Пришла молодая училка в школу, провела урок. Всех отпустила, а Вовочку оставила. Говорит ему: "Слушай, ты мне нравишься. Давай побалуемся..." А Вовочка в ответ: "Давай. Поднасрём в учительской и убежим!"
  Ученики прыснули, а незнакомец добавил:
  - Вот и вы поднасрёте в директорской.
  - Так мы ж взорвём, а не поднасрём, - промямлил Серёга. - Жертвы будут...
  - Жертв не будет, - уверенно заявил незнакомец.
  - А нам Андрей Саныч говорил, - не унимался тот, - что теракты без жертв...
  - Андрей Александрович в курсе дела, - авторитетно оборвал его незнакомец. - Андрей Александрович - конспиратор получше вас. Вы должны пронести пакеты и передать ему, остальное он сделает сам. Готовы?
  Ребята по-прежнему мялись: агентурная бесшабашность пропала, как только речь зашла о настоящем взрыве. "Явочная квартира", встречи со связными Резидента, сожжение портрета Путина и прочие задания - всё вроде бы подготовило нужную почву, нужную атмосферу, нужный настрой. Новое задание Резидента как будто было не сильно опасней предыдущих, словно следующий уровень в игре, который чуть посложней уже пройденных. Но что-то останавливало подростков. И не только страх перед настоящим, всамделишным взрывом, а то, как незнакомец говорил об Андрее Саныче. Узнай учитель про их подпольную активность, он наверняка отчитал бы своих "пионеров-героев". Но чтобы и Андрей Саныч являлся тайным агентом!.. По-детски наивные, ребята неосознанно оказывались под защитой своей наивности, вопиявшей: "Такого не может быть!" Их неверие требовало, чтобы сам учитель явился сюда невесть откуда и подтвердил правоту слов незнакомца, и Ванёк неуверенно сказал:
  - Андрей Саныч нам никогда не говорил...
  - Андрей Александрович - важное связующее звено, - упорствовал незнакомец, - Андрей Александрович глубоко внедрён. И сегодня он будет ждать пакеты. Иначе - провал операции.
  - А сам он пронести не может? - спросил Серёга, всё ещё пытаясь найти какой-то выход, как-то уклониться.
  - Чтобы вызвать подозрение охранника? Здорово придумано! - хохотнул незнакомец и вдруг спросил: - КДН помните? Мусора, который вас гнобил, не забыли?
  - Помним, - ответил за всех Колян. - Вот бы этого урода взорвать! Я бы ему сам бомбу к яйцам привязал!
  - И его взорвём, - уверил ребят незнакомец. - Уже готовим операцию. Но сперва нужно с нашей закончить, а потом к новой приступать. Верно?
  - Верно...
  - Я готов! - вдруг громко произнёс Санёк. - Я готов. Дайте мне пакет.
  Товарищи удивлённо уставились на него. Они уже не знали, как ещё можно увернуться от доводов незнакомца, и почти готовы были взять пакеты и пронести их в школу, - а тут Санёк, который вообще среди них на птичьих правах, вылезает вперёд и оттирает проверенных, бывалых.
  - Молодец, - незнакомец протянул ему руку, которую Санёк пожал так, словно ему медаль вручили.
  - И я! Я тоже! - выпалили остальные.
  - Вот это другой разговор! - похвалил их незнакомец и пожал каждому руку. - Так, ты, - незнакомец указал на Коляна, - относишь пакет перед первым уроком. Ты, - незнакомец указал на Серёгу, - перед вторым.
  - Перед вторым - я! - удивился Санёк.
  - Да, - поправился незнакомец, - перед вторым - ты. И так далее. Андрею Александровичу ничего не объясняйте, он всё знает. Отдаёте - и уходите. Пакеты - не вскрывать! Держите, - и незнакомец снял рюкзак, вынул из него четыре увесистых пластиковых пакета, плотно перетянутых скотчем, и раздал каждому, предостерегая: - С пакетами осторожней! Не мните, не сдавливайте. А то прямо здесь на воздух взлетим.
  Школьники бережно положили пакеты в рюкзаки.
  - Слава России! - неожиданно громко сказал незнакомец.
  - Слава России! - ответили ему.
  - Вперёд, рыцари! А то в школу опоздаете, - и, резко развернувшись, незнакомец зашагал прочь.
  - Точняк! - спохватился Колян. - Реально опоздаем на фиг. А мне ещё пакет надо отдать!
  Ребята поспешили к школе, но по дороге Серёга вдруг спохватился:
  - А если нас вычислят?
  - Чё? - не поняли остальные.
  - После взрыва вычислят. Найдут нас...
  Все остановились в нерешительности, и Ванёк добавил:
  - У меня в пакете чё-то твёрдое есть, типа коробки. Я, когда клал в рюкзак, нащупал.
  - Тебе сказали: не мять! - отчитал его Санёк.
  - А я и не мял, - оправдывался Ванёк, - так, слегка... Может, это детонатор?..
  - Нам только про взрывчатку говорили, - веско заметил Санёк. Неожиданная перспектива лидерства уничтожила в нём даже задатки критической недоверчивости.
  - Андрей Саныч в деле, он всё разрулит, - заявил Колян, не желавший мириться с главенством Санька.
  - А если он нас кинет?.. - не уступал Серёга.
  - Кто? Андрей Саныч? - рассмеялся Колян. - Ты чё, Андрей Саныча не знаешь?! Андрей Саныч никогда никого не кидал. Вперёд, рыцари! - скомандовал он и бодрым шагом направился к школьному крыльцу. Остальные двинулись за ним.
  Звонок уже надрывался металлическим лаем, когда запыхавшийся ученик 8 "А" Коля Кулаков вбежал в кабинет истории, где сидел 7 "А", и протянул пакет Андрею Александровичу:
  - Здрасьте. Это вам.
  - Доброе утро, - поприветствовал Колю учитель, принимая пакет. - Что это?
  - Вы всё знаете, - бросил Коля и опрометью вылетел в коридор.
  Стоя перед классом, Вяльцев повертел пакет и положил его на стол: начинался урок, и времени на любопытство не было. Впрочем, особого интереса пакет не вызывал: Вяльцев был уверен, что там обычный презент учителю. Он регулярно получал от учащихся незначительные подарки: на 1 Сентября, на День учителя, на Новый год и, разумеется, в конце учебного года. Но дарили их тожественно или хотя бы имитируя тожественность. А Коля впопыхах сунул пакет в руки - и убежал. Однако нужно было вести урок, дети, почуяв учительскую заминку, потихоньку завозились, и Вяльцев решил заняться пакетом на перемене.
  А посреди урока в класс заглянула завуч:
  - Андрей Александрович, на минутку...
  - Что случилось? - с недовольной покорностью спросил Вяльцев, подходя к двери.
  - Насчёт сегодняшнего выступления, - и завуч махнула перед собой какой-то бумагой. - На минутку, Андрей Александрович.
  Дав знак детям сидеть тихо, Вяльцев вышел из класса, аккуратно закрыл дверь.
  - Давайте лучше на подоконнике... - сказала завуч и направилась к окну. Вяльцев пошёл следом.
  Вдруг позади, в кабинете, раздался взрыв - и почти одновременно с ним ещё несколько в других классах. Вяльцев и завуч рухнули на пол, не то от страха, не то от выбившей дверь ударной волны. И сразу школу огласили детские вопли - безумные, жуткие, истошные.
  
  Глава 30
  
  Сидя в одиночке, находившийся под следствием Вяльцев подолгу смотрел на дверь камеры, как будто та сама распахнулась бы, подбери он некий мысленный ключ к случившейся трагедии.
  От взрывов, прогремевших в кабинете Вяльцева и ещё в трёх, где занимались восьмые классы, погибло больше полусотни учеников. Некоторые умерли позднее в реанимации, поэтому точное количество жертв Вяльцев не знал. Криминалисты установили, где находились бомбы: на столе Вяльцева и в рюкзаках Терентьева, Тосина и Ермолаева. Всех ребят-кружковцев разорвало в клочья, а учитель остался жив совершенно случайно. Для установления природы этой случайности следователи долго и дотошно расспрашивали завуча, вызвавшую его из класса во время урока. В итоге пришли к выводу, что учитель, скорее всего, не является непосредственным организатором взрывов (иначе погиб бы как террорист-смертник), но и подозрения полностью с него не сняли: слишком явные факты указывали на прямую или косвенную причастность Вяльцева к делу. И приняли решение: пока подержать в одиночке.
  Вяльцеву же многое стало очевидно сразу после взрывов. Едва прошли шок и последовавшая за ним паническая растерянность, он сразу вспомнил разговор с Грузиновым и понял, что каким-то немыслимым образом оказался втянутым в чудовищную... игру, провокацию - он сам не мог точно определить, во что. Было неясно, как к этому оказались причастны ученики, но относительно участия Виктора Грузинова сомнений не было. Приятель по истфаку, предлагавший ему, учителю, устроить взрыв в школе, нисколько не шутил, а самого Вяльцева рассматривал как опасного свидетеля, которого непременно следовало устранить.
  И что Вяльцеву оставалось делать, что следовало сообщить полиции? Что чуть не накануне теракта ему самому предлагали участвовать, а он отказался, счёл всё розыгрышем и никуда не сообщил?.. Что ученикам, которые несколько месяцев посещали его исторической кружок, он никаких бомб в руки не вкладывал? А Кулаков передал ему пакет, передал перед целым классом... Допустим, те из 7 "А", кто выжили, подтвердят это. Но как доказать, что пакет Кулакову дал кто-то другой, а Кулаков перед уроком не вернул назад то, что ранее получил от него же, от Вяльцева? Как доказать, что он, учитель Вяльцев, не глава террористической организации? Он очень хорошо знал историю, богатую фактами подноготной правоохранителей, и был убеждён, что удобней всё взвалить на учителя-террориста (а именно эту роль отвёл ему и Грузинов), чем искать подлинных убийц. Разум, понуждаемый опасностью и страхом, работал в определённом направлении, и Вяльцеву оставалось только одно: молчать про Грузинова, который чуть не отправил его на тот свет. И на допросах Вяльцев подробно рассказывал обо всём, что не касалось бывшего одногруппника. Выходило нескладно, так как связь Вяльцева со взрывами была очевидной. Его попробовали припугнуть, но он, и без того подавленный, лишь замкнул свой ужас в себе и перестал отвечать на вопросы, - и ему дали психологическую передышку.
  Сильно интересовавший следователей вопрос о пути, по которому террористы вышли на учеников, Вяльцева почти не занимал. "Через интернет", - определил для себя учитель, и этого оказалось достаточно. Куда больше волновал его Грузинов, приятель, невесть откуда возникший и - уж точно - невесть куда канувший. Что было о нём известно? Почему он, Вяльцев, так доверился ему? Как вообще оказалось возможным, что позабытый человек из прошлого вдруг возник в настоящем и чуть не столкнул его, Вяльцева, в пропасть? Да, он сам виноват, да, конечно, следовало смотреть на вещи трезвей. Хотя... Разве можно было Виктора заподозрить в подобном до их последней встречи? Ведь наверняка всё подготавливалось долго, планомерно. В голове звучали последние слова Коли: "Вы всё знаете". Что знаю? Что - всё? Ничего не знаю! Ничего!.. Вас обманули! И меня обманули! Вместе с вами! Что же произошло? Кто знает? Кто поверит? Какой пытливый исследователь соберёт по крупицам факты, сопоставит их, сложит в единую картину?.. Как просто читать исторические исследования, зияющие пробелами или залатанные на скорую руку авторскими домыслами!.. А здесь - кошмар и неизвестность. Кто поверит мне! Кто поверит, что я не учитель-террорист! Все скажут: "Знал - и не предупредил! Знал - и не предотвратил!" А кого предупредить? Что предотвратить? Что я знал? Что ученики пронесут в школу бомбы? Что и мне одну подсунут? Кто мне поверит? Что теперь их родители обо мне думают? Как, как такое случилось?!
  Ответов не было, и мысли, дикие и когтистые, впивались в мозг, царапали, царапали и не отпускали. И с наступлением очередного бессонного утра, истощённый нервным напряжением, Вяльцев зарыдал. В камеру никто не входил, да он и не обратил бы на это никакого внимания. Лежа на животе и сотрясаясь всем телом, словно от нещадного кашля, словно его било электрическим током, он не кричал, не выплёвывал из себя вопли, не визжал, а негромко подвывал, по-звериному безысходно. Он не ждал облегчения, но и остановиться не мог. И лишь устав, он потихоньку затих, потом приподнялся на койке, сел с заплаканным лицом - и увидел перед собой 7 "А". Увидел наяву - и обрадовался. Ребята привычно сидели за партами, на первом ряду прямо перед ним - Маша Степанова и Лена Верёвкина, за ними - Таня Сидорова и Максим Резцов, на среднем ряду - Катя Кольцова и Ваня Петровский, и остальные ученики, на третьем ряду, на дальних партах. Вот они, живые, привычные, даже чуть поднадоевшие к концу года. Все смотрят на него. Отсутствующих нет. И он, Вяльцев, ведёт урок. Какое счастье - вести урок! Проверять домашнее задание. Задавать вопросы. А класс - отвечает. А он, Андрей Саныч, слышит голоса, спокойные, уверенные, ровные. Слушает голоса. Обращается к детям, называет их по именам - и они отзываются. И всё привычно, как обычно, как бывало много-много раз. Ушакова снова подсматривает. Велеть, чтобы закрыла учебник? Ладно, пусть... Сегодня не буду слишком строгим. Сегодня не буду...
  Вот и с домашкой покончено, переходим к новой теме. Что у нас? Семилетняя война? Пугачёвский бунт? Великая французская революция? Какая разница... Лишь бы слушали, лишь бы урок длился и длился, пока не прозвенит звонок, пока не прозвенит звонок... Отсутствующих нет... Даже восьмиклашки пришли. А сколько учеников в классе? 56? 57? 58? Уже больше 60? Кто-то всё-таки опоздал? Ничего, пусть заходит, садится на "камчатку". Мест хватит всем. А почему так много учащихся? Почему такой большой класс? Сколько лет работаю - а такого никогда не бывало. Какой большой класс! И отсутствующих - нет. Удивительно! И все слушают, пока не прозвенит звонок. Отсутствующих нет. Пока не прозвенит звонок, отсутствующих нет. Пока не прозвенит звонок - отсутствующих нет. Пока отсутствующих нет - звонок не прозвенит. Не прозвенит звонок, пока отсутствующих нет. Отсутствующих нет и нет - звонок не прозвенит. Отсутствующих прозвенит пока звонок и нет... И нет звонок не прозвенит отсутствующих не... Отсутствующих не звонок и прозвенит пока... И учитель снова заплакал, но уже с блаженной улыбкой.
  На очередной допрос его так и повели растрёпанного, заплаканного. Задавали вопросы, смысла которых он не понимал. Вдруг произнёс:
  - Бастилию разрушили, а Консьержери нет, - и хихикнул.
  - Вы в порядке? - спросил некто, сидевший напротив.
  - Террор. Кругом террор. Терроризм и террор. Государственная машина запустила террор. Революционеры ответили терроризмом.
  - Вот с терроризмом мы и боремся. И нам нужна ваша помощь.
  - Чтобы отправить всех на гильотину.
  Сидевший перед ним вздохнул и глубже погрузился в воду, почти по самый подбородок. Красноречивый и бездушный, он что-то черкнул на лежавшей перед ним бумаге - и стало ясно: подписан ещё один смертный приговор. Возможно, его приговор. Даже принимая ванну, этот негодяй не расставался со своим писчим оружием. И казнь стала лёгкой и быстрой, как росчерк пера. Не нужно костра, не нужно палача, не нужно даже петли вить. Спасибо заботливому доктору Гильотену и его чудо-лезвию. Вжик-вжик, вжик-вжик. Прокрустово ложе революции. Кому не в пору - голову с плеч.
  Сидевший приподнялся в ванне и подался к нему:
  - Помогите нам их поймать.
  - Поймать... Бросить в тюрьму... Отправить на гильотину...
  Он вскочил, схватил нож и ударил негодяя в грудь. Тот как-то извернулся, схватил его запястье, вывернул - и руку пронзила боль.
  На шум в кабинет вбежали охранники и скрутили Вяльцева, кричавшего:
  - Он умер! Он должен умереть! Ведь я убила его! Почему он встал из ванной?! Нет, он мёртв! Я убила его! Я убила Марата!
  - Заткните ему рот, чтоб не орал, - выходя из-за стола, беззлобно приказал охранникам следователь. Потом оглядел себя и чертыхнулся: - Ручкой в меня ткнул! Теперь чернила придётся отстирывать!
  - Куда его? Обратно в камеру? - спросил один охранник.
  - Похоже, в дурку, - вздохнул следователь. - Ему теперь не наручники, а смирительную рубашку носить.
  
  Глава 31
  
  Это произошло незадолго до гибели Выкрутасова. В воскресенье.
  Она и Андрей гуляли по городу. Апрельское небо, безоблачное и легкомысленное, кружило головы, затягивало в себя, и они, взявшись за руки, наверняка взлетели бы, если б земля не держала. Солнечные лучи, повсюду отражаясь в окнах, служили моделью какой-то замысловатой оптической задачи, составлять и решать которую не было никакого желания. Дома казались странно неустойчивыми, а деревья - наоборот. Декоративные тёмные ёлочки в сквере выглядели игрушечно-пластмассовыми на фоне проклюнувшейся свежей травки. Лужи подсохли, и мостовая звонко звучала, так что Ольга радовалась поцокиванью своих каблучков, как будто ступала по корпусу музыкального инструмента. Мягкий ветерок шевелил волосы так, словно хотел поправить, но на открытом месте вдруг дунул сбоку - и сбил причёску. Она и Андрей бесцельно бродили, болтали, смеялись, целовались, сидели в кафе, снова бродили и целовались, а потом Андрей пригласил её к себе. Она согласилась, потому что в такой день не думается о будущем - только о настоящем.
  Но, когда они пришли к нему, ей овладела скованность. Привыкшая быть учительницей, она растерялась, оказавшись женщиной. Андрей вёл себя наигранно галантно, наигранно уверенно, и Ольга, стеснявшаяся своей неопытности, боялась её выказать, боялась всё испортить одной неуместной фразой. Она не догадалась, что за наигранностью Андрея скрывается ещё большая стеснительность, вызванная и разницей в возрасте, и необходимостью вести наступление. Ольга, впрочем, не выглядела неприступной, отчего Андрей решил, что она всё продумала, и в столь щекотливом деле, как последствия его победы, полностью положился на неё. Его неумелый флирт был принят со снисходительной благосклонностью, и, когда он начал брать её приступом, Ольга с лёгкой стыдливостью исполнила свою пассивную роль, нисколько не думая о том, что в вопросах контрацепции её партнёр вёл себя по-дилетантски. К тому же её волновала другая, механическая сторона происходившего. А потом, когда всё совершилось, Ольга нашла типично женский выход: "Будь что будет".
  Смерть Выкрутасова и последовавшее за ней увольнение отбросили уродливую тень на отношения с Андреем. Ольга стала воспринимать их близость через призму своего школьного унижения, словно они совершили нечто предосудительное, постыдное. Стремление Андрея сблизиться с ней ещё больше возбуждало в ней отторжение. Ей казалось, что вышвырнувшая её с работы Удальцова каким-то образом ворвалась и в их интимную жизнь - и всё испоганила. Ольга не вынесла того, что Андрей был невольным свидетелем директорского произвола. Работай он в другом месте, всё вышло бы иначе: он бы не наблюдал подробностей. И внутренние чувства Ольги оказались искажены внешними событиями, никак с ними не связанными. Андрей же, стремившийся её поддержать, пугал своей решимостью, настойчивостью. Когда же она поняла, что в сложившейся ситуации он вполне способен сделать ей предложение, её желание оставить всё в прошлом оформилось в потребность, в необходимость. В смерти ученика её вины не было, и незаслуженное наказание угнетало и возмущало её своей несправедливостью. Хотелось всё забыть, избыть, начать сначала, пока не поздно. Андрей... С ним всё было неясно. Возможно, потом, в будущем... Но сперва требовалось что-то изменить самой, найти в себе силы, не придавать значения тому, что тогда случилось между ними.
  О взрывах и аресте Андрея ей сообщили бывшие коллеги. Путаные и сбивчивые рассказы, факты, перемешанные с эмоциями и домыслами... Страх, смятение, истерия, усиленные необычайностью трагедии. Один из взрывов произошёл в кабинете физики, на "её" уроке, и если бы Выкрутасов не сделал свое роковое селфи, как знать, что было бы теперь с ней самой...
  Всё разом перевернулось в ней, и стало больно и стыдно перед Андреем за свою недавнюю холодность. Не сомневаясь в его невиновности, она поэтому не сомневалась и в его непричастности. С ним стряслось нечто столь же непредвиденное и куда более ужасное, чем с ней, и теперь уже её долг - помочь ему. Сама явившись в полицию, Ольга подробно рассказала обо всём, что ей было известно, особенно же про занятие, на котором присутствовала сама, на котором Андрей, то есть Андрей Александрович, излагал очень хорошие, да-да, очень правильные мысли, а ребята его внимательно слушали. Он, Андрей Александрович, был обеспокоен тем, что ребята увлекались радикалами-народовольцами, но никакой дополнительной информации по данному вопросу она, увы, сообщить не может. Её спросили, в каких отношениях она была с Вяльцевым, и Ольга, пунцово покраснев, созналась: "Любовники". Она попросила о свидании с ним, но ей отказали: "Пока нельзя".
  Тем временем в школе творилось нечто невообразимое. Так как пострадали лишь те кабинеты, где взорвались бомбы, и никаких разрушений не произошло, администрация района приняла решение продолжать занятия в школе: альтернативного помещения для проведения уроков у администрации не имелось. Многие родители не отпускали детей учиться, предпочитая держать их дома. Несколько учителей отказались вести уроки и написали заявления об увольнении: не помогали ни уговоры, ни угрозы, звучавшие смехотворно. Учебный процесс оказался фактически сорванным, о проведении ОГЭ и ЕГЭ никто не думал. Но ещё больше волновались в других школах: новые взрывы могли прогреметь в любой момент. Остановить цепную реакцию паники было так же немыслимо, как заткнуть СМИ. Усиленный надзор за школами и вузами, пикеты полиции, тщательная проверка рюкзаков и сумок, проносимых учащимися, - все эти запоздалые - и уже бесполезные - меры ничуть не успокаивали, как не могли восполнить утраты денежные компенсации, назначенные правительством родителям погибших школьников.
  Удальцову постигла участь Реповой. Районное начальство свалило на неё всю вину за случившееся. Ведь создание школьного исторического кружка, превратившегося в кружок террористический, - инициатива Удальцовой. "Не писали бы дети рефераты о народовольцах - не прогремели бы взрывы", - заявляли в администрации. Доводов против такой железной аргументации не находилось. Удальцову уволили, и Репова испытала гадкое мстительное наслаждение от позора Виктории Дмитриевны. Но следом за этой новостью пришла другая: сумасшествие Вяльцева. СМИ уже начали было туманно намекать о невиновности учителя, но его внезапное сумасшествие внесло новую сумятицу, и, словно мутанты в мультфильмах, расплодились версии, одна уродливей другой.
  Ольга, узнав про Андрея, испытала приступ отчаяния. Она было убеждена, что, если бы ей разрешили увидеть его, поговорить с ним, он не сошёл бы с ума. Из-за своей недавней отчуждённости она и себя считала отчасти виноватой в случившемся. Ольга была убеждена, что свидание с Андреем исправило бы всё, но его не разрешили в интересах следствия...
  Как-то Ольга, выйдя прогуляться, захотела пройтись по тем же улицам, по которым бродила с Андреем в то чудесное воскресенье. То ли умышленно причиняя себе боль, то ли надеясь таким образом запечатлеть нечто, ещё близкое и различимое, но уже ускользающее, растворяющееся во времени, она шла и шла, терзаясь оттого, что вот совсем недавно Андрей был здесь, рядом с ней, а теперь их разделило непреодолимое препятствие, привычный миропорядок нарушен - раз и навсегда. Можно любоваться ёлочками, подросшей травой, видеть всё, что вместе видели они тогда, но нельзя исправить случившееся, невозможно обратить необратимое. Она увидела знакомое кафе, зашла в него. Столик, за которым они сидели, был свободен, но она села за другой. Заказала чай и пирожное. И вдруг стрельнула мысль: месячные не приходят. Последнее время, встревоженная и подавленная, она и не думала об этом, да и сейчас решила, что это просто задержка из-за волнений. Но такое объяснение не успокоило её, и, выйдя из кафе, она зашла в аптеку и купила тест на беременность. Больше гулять не хотелось, и Ольга, насмехаясь над собственной мнительностью и так подбадривая себя, направилась к автобусной остановке.
  Дома никого не было. Быстро разувшись, она ополоснула руки, внимательно изучила инструкцию на упаковке и прямо в уличной одежде проделала всё требуемое для получения результата. Он оказался положительным. Ольга было подумала, что это может быть ошибкой, что для полной уверенности нужно купить ещё один тест, но вдруг выронила злосчастную полоску, опустилась на унитаз и заплакала. Ей не было страшно или стыдно. Она не думала о том, что сама она теперь - безработная, незамужняя; что отец её будущего ребёнка сошёл с ума несколько дней назад; что начать всё сначала отныне будет намного трудней. Она не думала ни о чём - просто плакала.
  Назавтра она отправилась в полицию и снова попросила о встрече с Андреем. Ей ответили, что он переведён в психиатрический изолятор, и свидание невозможно. "А это... лечится?" - безнадёжно спросила она, но полицейский лишь пожал плечами.
  Она снова осталась ни с чем. Подумала об аборте, но отмела этот вариант: по отношению к Андрею это выходило чуть ли не предательством. Оставалось - рожать. Рожать вопреки семейным и материальным трудностям. Рожать - и становиться матерью-одиночкой, тянуть лямку ущербного материнства. Но не это угнетало её. На всё можно было бы решиться, всё преодолеть, со всем справиться, будучи уверенной в безопасности собственного ребёнка. Но как жить в мире, где детей превращают в террористическое мясо... Где рядом с тобой всегда может прогреметь выстрел или взорваться бомба, потому что кому-то нужны теракты с жертвами... Где даже школа рассматривается как объект нападения... И размеренную тишину школьных коридоров вдребезги разбивает взрыв.
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"