Будь неладна традиция ставить в доме елку! Моим барышням приспичило под Новый год подышать натуральной хвоей, а посему мне надлежало отработать ежегодную мужскую повинность - добыть живую елку. Точнее - сосну. Мои барышни - это жена Майка, ее дочь Ася и наша с Майкой дочь Полина.
В сущности, Ася только биологически "не моя". Я сроднился с нею еще до ее появления на свет. Когда мы с Майкой учились в мединституте, она, то бишь Майка, будучи моей любимой девушкой, закрутила роман с преуспевающим адвокатом. Роман иссяк, как только возникла Ася. Еще и не Ася, еще и не возникла, а только обозначила свое существование в Майкином организме. Майка, нежный горный эдельвейс, не приспособлена к доле матери-одиночки. Она увидела лишь один выход - наверх. В прямом и переносном смысле. Подняла размытое слезами и беременностью лицо к потолку: люстра. Люстра висела на крюке. Далее - по предсказуемому сценарию. Майку спасли. Я неделю дежурил в реанимации. Потом женился на Майке. Ася - подарок судьбы. Она вернула мне любимую женщину. А Полина появилась у нас с Майкой полтора года назад. Еще тот подарок. Подарочек! Сил на нее уходит уйма. Преимущественно моих. Вообще мне иногда кажется, что у меня не одна, и даже не две, а три дочери: Ася - по судьбе, Полина - по крови, Майка - по жизни.
Так вот, о елке. Насели на меня втроем. Уж меньшая-то что бы понимала! Но орала и требовала "ёку". Ладно. Чем бы дети не тешились, лишь бы не вешались.
Символ Нового года продается в городе повсюду. Вечнозеленые деревца стоят, прислоненные к стенам магазинов или просто воткнутые в сугроб вдоль тротуара. Долго искать не пришлось, спрос явно превышал предложение. Я придирчиво выбирал лесную красавицу. Продавщица в кокошнике, надетом поверх вязаной "ушанки", взирала на мои потребительские ужимки:
- Да свежие, они, мужчина, свежие, - уверяла она. - Вчера еще на корню были.
Я перебирал живой товар, густо пачкавший ладони смолою.
- А ветки отдельно продаете? - услышал я справа.
Продавщица поглубже натянула ушанку, отчего кокошник упал ей на лицо. Водрузив убор на законное место, работница торговли повела рукой в сторону своего товара:
- Выбирайте, девушка, со стволом. Я ветки обрывать не буду.
- Я не донесу, - рассудила вслух покупательница.
Я машинально глянул в ее сторону. Ну да, не донесет. Тоненькая, даже тонюсенькая. Сложно представить ее в роли Деда Мороза.
- Мне три ветки достаточно, - уточнила свои притязания девушка.
- Господи, да на вас не угодишь, - возмутилась продавщица. - Одному - елки, другому - палки.
Потом разрешила:
- Ладно, собирайте, те, что на снегу.
Я расплатился за сосну, вполне приличную по росту и цене, и отправился было восвояси. Но меня удержало зрелище под названием "Девушка, собирающая еловые ветки". Ей пришлось присесть на корточки, лавировать между полами пальто и шуб покупателей, чтобы вытянуть из-под чужих ног хвойный хворост. Народ, толпившийся вокруг, мало обращал внимание на ее поползновения, каждый был занят своей покупкой. Мне казалось, что ей или на руку наступят, или огреют по голове стволом вытащенного из дальнего ряда дерева.
- Хотите, я донесу вам елку? - склонился я над девушкой. - Или сосну.
Не вставая, она взглянула на меня.
"Сейчас спросит, сколько это будет стоить. А я скажу, что это новогодний подарок. Будет выглядеть щедро и шикарно". Я даже был готов заплатить за зеленое насаждение. Моя подруга детства Юлька говорит, что я дамский угодник. При этом имеет в виду вовсе не сексуальные подвиги.
- Мне нужны ветки, - был ответ. - Для гирлянды.
Ну, ветки так ветки. И тут бы мне время отойти, но меня будто кто за язык дернул:
- Можно купить елку целиком, а веток настричь сколько хотите.
Она недолго подумала и ответила:
- Можно.
В итоге я после работы, усталый, как черт, плелся по зимним сумеркам с сосной в левой руке, с елкой - в правой. Сам виноват. Как говорит моя подруга Юлька: хочешь делать добро - учись быстро бегать.
Благо, нам оказалось по пути. Мы с моей попутчицей, вероятно, имели вид супругов, которые, не сумев сойтись в выборе древесной породы, оптом взяли и ель, и сосенку. Впрочем, мне плевать, кто что подумает. Тем более взгляды больше были направлены на девушку. О, наша провинциальная привычка расчеркивать встречных прохожих взглядами буквой "зет"! Кто с кем идет, и кто во что одет?.. Взаимный интерес. Моей спутнице доставалось сполна. Одета она была не шикарно, или, как сейчас говорят, не гламурно. Но забавно. На голове берет с черным кожаным кантом, какие носят военные легионеры, черное пальто, маленькое и короткое, больше похожее на платье, сапоги на высоком каблуке. Вокруг шеи пестрое, грубо вязаное кашне из толстой шерстяной нити. Да, прикид неформальный и не зимний.
Оказалось, что обитали мы на одной улице. Это воодушевило меня, вселило надежду на скорое прибытие "до дому, до хаты". Но совместное шествие как-то надо было заполнять, создавать звуковой фон. Познакомились: Миша. Очень прият- но, Саша. Голос милый, но сипловатый. Конечно, зимой чуть ли не в платье скакать. Тут не только голоса лишишься. Все нижние чакры застудишь. Это я как врач рассуждал сам с собою и не озвучивал. Не мое это дело. Да и нет у лекарей привычки с советами лезть. Это профессиональный бонтон.
Наши с Сашей дома разделяла дорога. Она жила в довольно старом доме, воздвигнутом в советские времена для партайгеноссе. Высокие потолки, окна, двери. Моя семья обитала в модерновой шестнадцатиэтажке на пятнадцатом этаже. А этажом выше жила моя подружка Юлька. Мы поднялись с Сашей на пятый этаж ее дома. Она пригласила меня в квартиру. Легкомысленно с ее стороны. Я не одобрил. Но она просто вошла в свой дом, оставив меня наедине с открытой входной дверью. Оставить ее колючее приобретение на лест- ничной клетке и уйти? Неприлично. Под ноги мне выкатилась собачка явно дворянской породы, похожая на мохнатую лисичку. Ухоженная, с умными глазками-каштанами. Собачка деликатно ткнулась шоколадным носом в мои кроссовки и вернулась в квартиру. Через порог вопросительно глянула на меня. Такое приглашение трудно проигнорировать. Юлька часто выговаривала мне: "У тебя волевая сфера ослаблена. Какой ты на фиг хирург?" Она просто меня в операционной не видела! Иногда мне казалось, что только усилием воли я удерживал некоторых на этом свете. Я уговаривал то пациента, лежащего вверх разверзнутым брюхом, то Всевышнего, подпиравшего серебристо-седую бороду и в раздумье пересыпавшего песок дней земной жизни раба свое- го. Уговаривал так усердно, что ассистирующая сестра Медина едва успевала вытирать пот с моего лба. Мои телепатические посылы действовали на Спасителя, и он отмерял человеку еще чуть-чуть песочка. Электрокардиограф информировал о стабилизации пульса, жизнь продолжалась, и можно было зашивать. Иногда мне казалось, что я больше не хирург, а удачливый торговый посредник.
- Миша, проходите же! - донеслось из глубины квартиры.
В мои планы не входило гостевание. Только бесплатная доставка. Но близость своего дома как-то успокаивающе действовала. Вот он дом, совсем рядом, виден из окна. Я пью чай, Саша хлопочет вокруг, собачка сидит возле моей ноги. Подливается в чашку кипяток, подкладывается на тарелку выпечка, подается салфетка, включается музыка. Пронесенная пятьсот метров елка, подъем на пятый этаж вовсе не стоят того, чтобы незнакомого человека вести в дом, сажать за стол, кормить-поить. В своей родной семье я привык к самообслуживанию: налил, разогрел, поел, убрал. Вообще с гастрономическими изысками дамы кружили вокруг меня по двум причинам. Первая: родственники больных пытались "отблагодарить доктора" и всучить пакетики со съестным до или после операции. Но я брезговал и отвергал подношения. Вторая: напрашивались на более тесное знакомство. Я совсем не балдею от самого себя. Хоть Юлька и говорит, что я "парень видный, не промахнешься". Но то ли дамы мне попадались со стандартным мышлением, то ли у меня вид недокормленный. У нас в отделении меня обхаживала молодая терапевт, Галочка, только что из ординатуры. Она действовала по штампу: путь к сердцу... Ну, и так далее в соответствии с анатомическим атласом. Я долго артачился, делал вид, что не понимаю что к чему. В конце концов, стало неловко изображать из себя дауна. Когда дело дошло по патетического момента, моя визави опять-таки не сумела проявить фантазию и решила облечь наше с нею сближение в форму ролевой игры: медсестра и больной. Наверное, немецкой порнушки насмотрелась. А, может, мечтала потом впечатлениями с подругами поделиться. Я как представил себе наши экзерсисы в ее вольном словесном изложении, меня стал раздирать смех. Романтический момент, как я полагаю, многократно проигранный в Галочкином воображении, был безнадежно испорчен. Чтобы как-то сгладить происшедшее, в ночь дежурства Галочки я поставил ей на стол букет гвоздик.
"Только, пожалуйста, без двусмысленных намеков и улыбок, лучше - прямым текстом", - мысленно уговаривал я свою новую знакомую. А ее руки все порхали и порхали над столом. Впрочем, мне-то что? Допью чай и пойду домой. Вон уже и Майка с девчонками с прогулки вернулась, засветились огоньки в моем доме. Однако невежливо пялиться в окно, когда перед тобой девушка. Саша налила себе чаю и присела напротив. Ее лицо показалось мне знакомым. Кого-то она напоминала, но не ближних знакомых, а кого-то, кто... И тут радио пропело: "Mademoiselle chante le blues". Точно! Похожа на Патрисию Каас! Только более мягкий и теплый вариант. Подбородок уже, профиль тоньше. Глаза так же широко поставлены, такие же синие. Синева июльского неба. Золотистая кожа, медово-золотистые волосы. Надо же! И такое бывает! Я, например, никогда не встречал, людей, похожих на себя, даже отдаленно. Сказать - не сказать?
- Миша, вы кем работаете? - спросила Саша.
Вопрос задан, скорее из вежливости, нежели из любопытства.
- Хирургом. Людей режу и шью.
- Ну, тогда мы почти коллеги. Я тоже шью. Кукол.
Конечно, все работы хороши, выбирай на вкус. Но чтобы мою миссию сравнить с шитьем кукол, это уж слишком! Пора сматываться.
- Спасибо за чай, за гостеприимство. Мне пора.
Саша не стала удерживать, пошла провожать до двери. В проходной комнате она остановилась:
Она протянула мне небольшую вещицу - куклу, изображающую ангела. И как-то посмотрела, что слова-отрицания провалились глубоко в подсознание. Снизу, склонив голову набок, и виляя хвостом, глядела собачка. Я ушел от Саши с ангелом во внутреннем кармане, чуть не забыв свою елку. Точнее сосну.
Новогодние праздники мы любим за ожидание праздника, а не любим за ожидание его окончания. Я тяготился затянувшимися выходными. И не только я. Наша младшенькая, Полина, и так не отличалась кротостью нрава, а тут, обалдев от обилия родственников и гостей, совсем руль потеряла.
- Уведи Аську куда-нибудь, - устало сказала жена. - Я их двоих не выдержу.
Свою старшую дочь Майка воспринимала неправильно. Любила, но видела не под тем углом. Считала ее браком. Если вспомнить те обстоятельства, при которых началось существование Аси, то нетрудно понять, почему у девочки впоследствии обнаружились некоторые особенности. Майка считала ее недоразвитой. И, памятуя о тех давних событиях, должна бы испытывать перед дочкой чувство вины. Но ей тогда было так плохо! Она жалела себя и тогда, и сейчас. За что ей такое наказание - отсталый ребенок? Но Ася не отсталая. Да, она пошла в школу с восьми лет. А в классе были и дети-шестилетки. Какие-то термоядерные детишки, которые усваивали школьную программу играючи. Плюс танцы, теннис, бассейн... Все успевали! В общем, предметы родительской гордости. Дети-призеры, дети-чемпионы. Наша Ася милая тихая девочка: смутная улыбка, склоненная головка. Я подозревал в ней немалые таланты. Сама она, видимо, тоже. Но не знала, куда ей руки приложить. Ходила неприкаянная и праздная. Майка досадовала на дочь, что та ей не соответствовала. Не была красивой, не была умной, не была такой, какую она хотела. И возлагала очень большие надежды на меньшую.
Чтобы освободить Майке и Полине пространство, я повел девятилетнюю Асю в кукольный театр. Ей идея понравилась. Мне тоже: на ближайшие три часа можно вынуть себя из бурлящего бытового котла.
По случаю новогодних каникул в фойе театра устроили выставку кукол. Ася обстоятельно осматривала каждый экспонат. И даже норовила потрогать, но зоркие бабуськи одергивали большую странную девочку. А мне хотелось одернуть бабусек. Пусть потрогает! Жалко, что ли?
В центре зала, как и полагается, стояла настоящая елка. Она была украшена игрушками ручной работы. Это привело Асю в полный восторг. Нарушив установленную дистанцию, она рассматривала елочные украшения, занося руку то над одним, то над другим. Я воровато оглядывался по сторонам и шикал:
- Ася, не надо! Просто смотри!
И все же мой дозор не помог.
- Папа, гляди! Ты принес такую же! Вот она, вот она!
Ася желала всему миру показать, что у нее есть такое же сокровище, какое на елке висит, и это папа принес ей ангелочка в кармане! На немой вопрос служительницы театра мне пришлось объяснять историю обретения экспоната.
- Так это наша Сашенька, - медоточиво пропела театральная бабушка. - Она делает кукол. И те, что на выставке, и на елке. Все она делала.
Бабушка была довольна как фея, которой удалось волшебство.
Тут прозвенел звонок. А до тех пор, пока не погас свет в зрительном зале, Ася донимала меня вопросами о тете, которая делает здесь все куклы.
Давали какую-то японскую сказку, по сюжету похожую на "Двенадцать месяцев": мачеха, любимая доченька, нелюбимая падчерица. Но вместо подснежников - земляника, причем голубая. Ася смотрела на сцену, открыв рот в буквальном смысле. Я смотрел на взволнованный профиль дочери и тоже волновался: боялся, что Аська надумает провести параллели. Хотя вряд ли. Не надумает. У нее чистое восприятие жизни и себя в этой жизни. Аминь.
После спектакля я ласково поинтересовался:
- Ну что, Асенька, понравился тебе спектакль?
- Да, папа, - выдохнула моя большая девочка.
Мимо, толкая друг друга в спины и бока, протискивались меж рядов дети и их родители. Толпа вынесла нас в рекреацию. Все устремились в гардероб. Ася застряла возле витрин с куклами. И экскурсия пошла по новому кругу. Только сейчас я обратил внимание на небольшие этикетки, обозначающие автора: А.Львович.
- А что тебе больше всего понравилось в спектакле? - я попытался отвлечь Асю, чтобы дрейфовать в сторону гардероба.
Выяснилось, что сюжет она поняла смутно. Ей запомнились куклы. Впоследствии она в деталях описывала, как выглядели персонажи. Сейчас же я понял, что никакая земная сила не может оторвать ее от выставки. В самом деле, чудо: посмотреть вблизи на то, что движется на сцене, разговаривает, живет. Вдруг, словно опомнившись, Ася принялась вновь меня с пристрастием допрашивать о Саше. Делала она это нарочито громко. Мне было неловко за нее и за себя. Театральная бабушка опять поспешила к нам.
- Детка, вот она, Саша, - и показала на портрет, висящий в галерее.
Саша улыбалась с портрета. Ася молитвенно воззрилась на портрет. Потом мозг ее заработал четко и прагматично. Поняв, что от отца мало чего добьешься, она обратилась к бабушке: как найти эту Сашу.
- Ну, сегодня-то у нее выходной. И завтра тоже. Сейчас только артисты работают, да вот мы еще.
- А когда можно прийти?
- Вообще-то у нас не положено. Нельзя мастера от работы отвлекать.
- Я отвлекать не буду. Я только посмотрю, - не унималась Ася.
Бабушка вопросительно посмотрела на меня. Я развел руками: каприз.
- А вы вот что. Вы к ней в школу сходите, - нашлась бабушка. - Она по вечерам еще в художественной школе учит.
Моя старшая дочь проявила невиданную доселе целе- устремленность. До окончания каникул она изводила Майку просьбами о тряпках-лоскуточках. Дело кончилось тем, что была порезана какая-то блузка жены, которую та давно не носила. "Но дело не в этом, дело в принципе", - бушевала Майка. Мне казалось, что жена просто использовала повод, чтобы выплеснуть свое раздражение на Асю. Я выцыганил у нашей сестры-хозяйки списанный докторский халат, серый после автоклава. Ася смастрячила из него ангела. Видимо, очень старалась повторить того, что я принес от Саши. Персонаж получился нелепый. Но синие широко расставленные глаза смотрели наивно и ясно. Ася совала его всем в лицо и требовала, чтобы все согласились, что он красивый. Требовала признания и не находила его.
- Он красивый, Ася, - говорил я как можно искреннее, - просто у него ДЦП.
Едва дождавшись начала учебной четверти, Ася потянула меня в ту самую школу, где, по словам театральной бабуси, преподавала Саша Львович. Конечно, мне проще было перейти дорогу, подняться на знакомый этаж, позвонить в дверь. Но как только представлял себе картинку "вот и я, цветов не надо", понимал, что это далеко не лучший вариант. Несколько раз мы с Асей приходили в школу неудачно, в неурочный час. Я думал, что она остынет. Но, казалось, препятствия только прибавляли ей решимости.
Наконец, цель была достигнута. Саша обрадовалась нам. Без всяких яких приняла Аську в группу детей, мастерящих мягкие игрушки и еще там что-то. Аська и здесь оказалась переростком. Впрочем, она привыкла, и это ее ничуть не смущало.
К моим рабочим и домашним обязанностям прибавилась еще одна - водить Аську в художку. Ничего, это все же лучше, чем слушать их дамские разборки: раздражение Майки на Аську, претензии Аськи на Майкино внимание, ревность и обиды Полины. Я привозил Аську в школу, ставил машину на заднюю площадку. У меня появлялся свободный час. Час ничего неделания. "И far niente - мой закон!". Что может быть для мужчины лучше? Ничего! Я сидел в машине, слушал радио или гулял - смотря по погоде. Я дорожил своим свободным полетом, выпадавшим мне два раза в неделю.
Потом Аська потребовала, чтобы мы приходили еще и по четвергам, то есть три раза. Я решил поговорить с Сашей.
- Да, ей стоит заниматься, - подтвердила она. - Дочка у вас ушла в руки. У нее получается.
Я сам стал замечать перемены в Аське. К лучшему, слава Богу. Она подобралась, сосредоточилась. Перестала докучать. Она возилась в кресле со своими лоскутками, и настольная лампа под розовым абажуром нежно румянила ей щеки. Я подходил и гладил ее по голове. Она склонялась ниже и улыбалась яснее.
- Она изменилась, - прошептал я Майке.
Та, убаюкав Полину, устало укладывалась возле меня:
- Кто - изменилась?
- Ася. Ты заметила, она даже читать стала без понукания? Ей интересно.
- У нее по математике тройка, - проговорила Майка, сладко зарываясь в подушки.
Тут Полина обнаружила, что мама, уговорив ее уснуть, сама улизнула в другую комнату. Не потерпев такого обращения, Полина громко и конкретно выдала ноту протеста.
- Началось в колхозе утро! - Майка обреченно поднялась, и, как мне показалось, с закрытыми глазами, словно зомби, потопала в детскую.
Теперь будет ютиться на узеньком диванчике, брыкаемая сильными ножками младшенькой. Зато поспит, по крайней мере, часов до четырех утра.
Зима ближе к Крещению показала свой крутой нрав. Страдали не только люди, но и техника. Моя "audi" не завелась, и мне пришлось сопровождать Асю на ее занятия пешим эскортом. А самому ничего не оставалось, как сидеть в полутемном холле в ожидании дочери. Сначала я полистал прихваченную с собой газету. Потом походил и поумилялся детским рисункам и поделкам, выставленным вокруг. До конца занятий оставался еще приличный кусок времени. Я сел в деревянное кресло неподалеку от кабинета, где занималась Саша с учениками. Наискось, на квадратной колонне висело большое зеркало. В него через приоткрытую дверь мне была видна часть класса. Помещение было ярко освещено искусственными лампами. Ася сосредоточенно рвала бумагу для папье-маше. В классе было тихо. Дети, как маленькие подмастерья, сопели над своими рукоделиями. Я подошел к двери, и, стараясь быть незамеченным, заглянул в класс. Саша помогала стоявшему возле нее мальчику отделить фигурку от формы. На лицах - полный серьез. Меня это почему-то позабавило. Когда процедура была закончена, оба удовлетворенно посмотрели на результат своей работы. Мальчик, утирая пот рукавом рубашки, пошел на место. "После операции, наверное, выгляжу также", - подумалось мне.
Саша стала сгребать крошки папье-маше к краю стола. Ладошка узкая, пальчики тонкие. Время от времени ей приходилось заправлять длинную прядь волос за ухо. Волосы она забирала в хвостик, довольно куцый. Шея оставалась открытой как у балерины. Высокая шейка, легкая головка, худые плечики. Вид совсем пубертатный, подростковый. Саша направилась к мусорному ведру. У нее совершенно не развернуты бедра. Так, один намек на женственность. С такими бедрами не родишь, подумал я как врач. Но родила как-то. Сашина дочка Лиза Львович училась здесь же в этом классе. Говорят, что дочери мать старят, а сыновья молодят. Действительно, если перед вами одновременно мать и дочь, то видишь одно и то же лицо. Только одно в детстве, а другое - как бы спустя череду лет. И понимаешь, каким лицо было, и что с ним стало. С мальчиком - иначе. Чем старше сын, тем мать с ним моложе: такой кавалер вырос. Львовичи не вписывались в это наблюдение. Их вообще было трудно идентифицировать как мать и дочь. Они были родственно похожи, но их, скорее, можно было принять за старшую и сильно запоздавшую младшую сестру.
После занятий Ася моя копалась беспримерно долго. Я же, напротив, был полон решимости быстрее добраться до дома. Я вымотался после двух операций и ожидания в коридоре. Есть хотелось зверски. Всех детей разобрали старшие представители семей, а мы все толклись, укладывались. Уже и Саша с дочерью готовы были отправиться в путь, запирали кабинет, сдавали ключи на вахту. Моя красавица, естественно, потянулась к Лизе. Мы с Сашей пристроились у них в фарватере и отправились в путь.
Я не люблю зиму. Белый, как в операционной, свет. Воздух мертвый, ничем не пахнет. Ни нагретой землей, ни цветущими деревьями. А когда такая холодрыга, я вообще страдаю физически. Я глянул на Сашу. Все тот же легионерский берет, платье-пальто. Она, кажется, спокойно переносит мороз. Я бы завел с ней разговор про луну, про погоду, как требует ситуация, но мой словарный запас иссяк на рабочем месте: "Зажим, тампон. Прижигай. Медина, пот вытри...".
- Да потому, что глаза у них большие, а ротик - маленький!
Саша посмотрела на меня, пожала плечами:
- Вот образец современного вкуса. Именно так сейчас видят красоту: никакие глаза и обширная ротовая щель.
- А это некрасиво? - вяло поинтересовался я.
Дилетант, я никогда не подходил к дамскому лицу с рейс- федером, чтобы уточнить пропорции. У меня один критерий: нравится - не нравится. А этот критерий зиждется на постулате: здоровье и ухоженность. Если этого нет, то вопрос о симпатиях вообще не возникает.
- Вот посмотрите, - Саша задержала меня возле киоска "Роспечать". - Возьмите любую фотографию с обложки. Что первое попадает в поле зрения? Рот. Не губы, а именно рот. Всегда открытый. Знаете почему? Так он кажется больше. Для чего? Он будит желания. У Вермеера есть картина "Девушка с жемчужной сережкой". Этой картине прочили бесславие. Знаете почему? Рот у девушки был приоткрыт и видны зубы. Это считалось непристойным.
Я задумался. Стал перебирать лица женщин, возведенных в ранг секс-символов. И не вспомнил, какого цвета у них глаза. Ни у одной. Но у каждой крупные губы, подчеркнутые косметикой, жирно блестящие.
- Раньше люди думали о душе. Душа просвечивала в глазах. Смотрите на иконы: лики. Какие глаза? Большие. Души много, потому и лики. Личности. Радости много, ликования. Все связано. Душа, лик, личность, ликование, радость, жизнь. Сейчас как негатив или икона вверх ногами: низ, страсть, грех, страх, смерть.
- Мама, ты ничего не понимаешь!- сокрушалась Лиза.
- Да, мало что мне понятно, - быстро согласилась Саша, и я увидел, как ей стало грустно.
Сильный мороз гнал нас в тепло, мы простились на перекрестке дорог, разделяющих наши дома. И поспешили, каждый в свою нору.
- Мне нравится Саша, - простодушно призналась Ася, когда мы остались одни. - А тебе?
И требовательно подергала меня за руку. Стащила перчатку.
- Ну... ну, да. Дай сюда перчатку, холодно.
А что мне оставалось делать? Сказать: "нет, не нравится"? Это, во-первых, непедагогично, а во-вторых, неправда. Ну, не в том смысле, что я думал, что Саша мне нравится, а в том, что она мне не не-нравится. Как это сказать? "Она не плохая"? В общем:
- Да, Ася, она хорошая...
- Это будет наша с тобой тайна, - прошептала Ася.
Наша тайна жила в известном доме через дорогу с дочерью и собакой, которую звали Чуча. Муж Саши, отец Лизы, Глеб Львович жил в другом городе, большом и далеком и раз в полгода на три дня наведывал свое семейство. Но регулярно высылал по почте деньги. Он талантливый художник. Ему нужен большой город.
Сведения о наших новых знакомых как птичка в клювике приносила Ася. Я не расспрашивал, своих проблем навалом. Но Ася нет-нет, да и выдаст новую дозу информации.
- Лизин папа Саше шубу купил. Красивую.
- Давно пора: зима на улице.
- Ты на него ругаешься?
- С чего ты взяла, милая? Я рад, что у Саши теперь есть шуба.
Ася взрослела на глазах. Научилась принимать решения.
- Ася, завтра отправишься к бабушке на выходные, - говорит ей Майка.
- Завтра я иду на спектакль к Саше, - твердо заявляет Ася.
И все тут. И никаких гвоздей. И мы идем в кукольный театр, где играют Сашины куклы.
Ася теперь сама звонит по телефону. Раньше она просила набрать номер, а ее речь по телефону была бессвязной. Ей с трудом давался диалог с собеседником, которого она не видит, не чувствует. Сейчас свободно набирает Сашин номер и серьезно говорит с нею или просит пригласить Лизу.
Что остается родителям, чьи дети взрослеют и меняются под чужим влиянием? Наблюдать со стороны.
Мне это не удавалось. В смысле наблюдать со стороны. Асе очень нравилась конструкция квартета, она чувствовала в ней гармонию и требовала моего присутствия в шествовании домой с занятий, после спектакля, виденного раз шесть. Впрочем, благодаря Саше, я был избавлен от просмотров детских сказок. Пока девчонки набирались впечатлений, мы сидели с Сашей в ее театральной мастерской, веселой, хламной, пахнущей клеем и картоном. Меня особо притягивал этот запах картона. В нашем с Сашей детстве, когда мороженое стоило десять копеек и продавалось с тележек, так сладко-ванильно пахли картонные ящики, в которых хранились заветные порции в вафельных стаканчиках.
Во время этих посиделок я отдыхал. А Саша работала. Есть одна плоская шутка, что нет ничего приятнее, чем смотреть на огонь, воду и то, как другие работают. Подтверждаю. Но не с позиции ленивого кота. В самом деле, человек, когда он занят делом, очень красив.
- Помните, вы как-то сказали, что Аська ушла в руки? - спрашиваю я Сашу.
- Угу, - кивает она, потому, что губами зажала англий- скую булавку.
- Я тогда обиделся, честно говоря.
- ???
- Ну, мне показалось, что вы имели в виду, что в руки уходит тот, кто в голове ничего не имеет...
- Все не так! - Саша вынула булавку изо рта.
- Знаю. Теперь вижу, что мелкая моторика пошла Аське на пользу. Она учиться лучше стала.
- Ой, Миша! Я плохо понимаю в человеческом теле. Что на пользу, что во вред. Скажу одно: где ничто не положено, там нечего взять. Вашей дочери положено много. Она это чувствует.
Саша продолжает работу: сшивает два куска фетра.
- Как вы шьете?- интересуюсь я.
- Края встык и параллельные швы.
- Слушайте, Саша, это же хирургический шов! А так не пробовали?
Я забираю у Саши рукоделие и начинаю показывать:
- Края, как и прежде, встык. Швы диагонально сначала в одну сторону, потом в обратную сторону с другим наклоном. Получается прочнее.
Саша внимательно смотрит, как я кладу швы. Ее дыхание долетает до моих рук. Оно легкое и теплое. Будто бабочка крылышком машет. Вверх-вниз. Вдох-выдох.
На лоб ей спадает прядка и щекочет. Она хмурится и отдувает прядь. Я осторожно заправляю волосы за ухо. Упрямая прядка вновь стремится к лицу Саши. Я настойчиво убираю ее. Саша низко наклоняет голову. Под тонкой кожей шеи проступают позвонки. Не удерживаюсь, провожу пальцем вверх по позвонкам-бусинам, выше под волосы.
- Я же говорила, что мы коллеги, - говорит она, как будто ничего не происходит.
- Да, и тогда я, кажется, тоже обиделся.
- Сколько же я вам вреда нанесла! - шутливо сокрушается Саша.
- Наоборот. Вы для Аси сделали то, что ни мы с женой, ни учителя не смогли. Вы завели в ней какие-то механизмы, программа пошла. Вы для нее - свет в окне.
- А для моей свет в окне - папочка.
Видимо, этот факт не радовал Сашу.
- Он сказал Лизе, что заберет нас к себе в Питер. Она теперь живет этим.
- А это - плохо?
- Неплохо, если бы так оно и было. Плохо то, что с нею происходит. Настоящее она принимает как временное, как черновик. Он же - просто словами бросается. А Лиза все за чистую монету принимает.
Майка не против наших с Асей отлучек из дома. Им с Полиной без нас спокойнее, просторнее, привычнее. Когда мы собираемся на прогулку с Львовичами, она только велит одеваться теплее.
- Знаешь, я представляю эту вашу Сашу этакой Барби бальзаковского возраста, - говорит она мне.
Я не переубеждаю жену. Во-первых, я не четко знаю пределы бальзаковского возраста, а, во-вторых, я не умею описывать женскую внешность. Максимум - показать фото Патрисии Каас. Но Майка не поверит. И зачем тратить слова?
После занятий в художке мы гуляем дольше. Потом как-то само собой повелось провожать Сашу и Лизу до дома, они выводили Чучу. И мы гуляли уже впятером. Когда было холодно, Чуча управлялась за пять минут, и мы отправлялись домой к Львовичам пить чай. Мне нравилось у бывать у них. Дом жилой, живой. Много картин и книг.
- Это папа рисовал, - заметив мой интерес к картинам, будто нарисованным ребенком, сказала Лиза.
- Да, рисовал. Когда-то, - как бы в сторону прокомментировала Саша.
- Разве он не художник? - аккуратно поинтересовался я.
- Он теперь - искусствовед. Писать о чужих картинах круче, чем писать свои картины. И денежнее. Пойдемте пить чай.
Я обожал сидеть с Сашей за одним столом, за чаем. Она с удовольствием и много ела. И при этом оставалась худенькой, как щепочка. Думаю, у нее обмен веществ молотил по-стахановски, за пятерых. Девчонки и Чуча крутились вокруг нас. Мне хотелось остановить время и самому никуда не двигаться.
Я полюбил зиму. Самое лучшее зимой - это солнце. Вечернее солнце. Его лучи лежат на снегу, стенах домов. Такие золотисто-розовые и почти осязаемые. Кажется, светило закатится за горизонт, а свет его так и останется фосфоресцировать на всех земных поверхностях. Но, неуловимый, убегает, ускользает.
Я смотрю в окно. Вдоль дороги, на Сашиной стороне, растут старые тополя, образуя аллею. На закате стая птиц прилетела устраиваться на ночлег. Крупные птицы на голых деревьях. Я набираю Сашин номер по мобильному:
- Саша, гляньте в окно.
- Ага, вижу. Теплая компания.
- Помашите мне.
- Машу. Видно?
- Нет. Саша, выходите с Чучей на прогулку.
- Идет.
Я отключаюсь.
- Кто звонил?- за спиной голос жены.
- Сухоручко, - отвечаю я.
Сухоручко - моя коллега. Не очень удачливый хирург. Иногда завотделением ворчит: "Мало того, что сухоручка, так еще обе руки левые".
Я не думаю, что Майка будет обшаривать мою записную книжку в телефоне. Но на всякий случай Саша значится там как "Саша Львович". Кто скажет, что предосудительно звонить Саше Львовичу?
Беру куртку и бегу к лифту. Спешу к Саше Львович.
В середине февраля у Аси день рождения. Традиционно - это семейный праздник. Приглашается старшее поколение с обеих сторон: с моей и Майкиной. И все. На этот раз Ася настояла, чтобы пришли Саша и Лиза. Майка возражать не стала.
Лиза пришла одна.
Праздник бы удался на славу, но благодаря усилиям Полины, дом превратился в маленький Вавилон.
- Миша, сделай что-нибудь, - попросила Майка.
У меня вариант один - Юлька. Моя подруга детства, обитающая выше, на шестнадцатом этаже.
Воющую Полину депортировали вместе со мной из дома вон. В качестве моральной компенсации к Полине присовокупили два большущих куска орехового торта для Юльки и ее мамы.
Юлькина мама спит и видит, как ее дочь принесет в подоле. О зяте ей уже и не мечтается. Бушующую Полину вручили Юлькиной маме.
- Пусть, пусть понянчится, - злорадно произнесла Юлька. - А то через слово у нее внуки да пеленки.
Мы засели на кухне. Юлька заваривала чай. Я занял насиженное за годы нашей дружбы место у окна. Первое, что я сделал, это отыскал Сашины светящиеся окна.
Юлька разлила по чашкам крепкий красноватый чай. Разделила по-братски кусок торта, причитающийся ей. Одна половина для меня, другая - для себя.
- Ешь, Миш. Ты чего, фигурку бережешь?
Не отрывая взгляда от Сашиного окна, я произнес:
- Там живет женщина, которая мне очень дорога.
- Во как! И как давно подорожала? - Юлька отложила десерт.
- Не знаю. Крестик на календаре не ставил.
- Бинокль принести? - Юлька пыталась вернуть меня к реальности.
Я отвернулся от окна.
- И что ты будешь с этим делать? - полюбопытствовала она.
- Любить...
- А с этим? - Юльки ткнула пальцем в направлении пола. Под ее полом находилась моя квартира. Там моя семья.
- И это тоже любить.
- Не мне вам говорить, пан доктор, но так и шизануться можно.
Она потопталась по кухне. Маленькая, черненькая, как вороненок. С какой-то косой рваной челкой. Я представил ее в виде куклы. Презабавный получился бы персонаж.
- Вы с ней понравились бы друг другу, - сказал я. - Я познакомлю вас.
- Этого еще не хватало, - проворчала подруга, запихивая за щеку большой кусок торта. Саша тоже от сладкого никогда не отказывается.
Мне хорошо с Юлькой. Она не лезет под кожу. Просто смотрит, слушает и все понимает.
- Которые окна? - спрашивает она.
- Вон те, - навожу я азимут.
Юлька поворачивается и тоже смотрит на Сашины окна.
Ближе к семи за Лизой пришла Саша. Выглядела неважно. Пока она ждала Лизу в прихожей, у нее закружилась голова. Наши гости забеспокоились:
- Миша, Миша, смерь ей давление! Пульс сосчитай!
Давление было никудышное. Низкое. Я укладываю тонометр в футляр. Мы с Сашей впервые оказались на моей территории и в присутствии моих родственников. И это почему-то меня смущало.
- Я провожу вас, - бубню я.
Саша не стала отвергать помощь. Кажется, в самом деле, дела неважные.
- И я пойду! - объявила Ася.
Как говорится, слово именинницы - закон. Пришлось и ее взять.
Мы шли привычным цугом: девочки впереди, мы с Сашей за ними.
Возле их подъезда стали прощаться. Саша медлила подниматься на этаж.
- Я постою еще немного.
- А можно мы с Асей к нам в гости пойдем?- спросила Лиза.
Ася вопросительно посмотрела на меня. Я - на Сашу. Саша отдала дочери ключи. Мы остались вдвоем. Медленно пошли вдоль их дома к старым тополям.
- Одиночество - хорошая подготовка к старости, - из-под красивого мехового капюшона донесся голос Саши. - Все одиноки. Все. Посмотрите на пары, гуляющие вокруг. Смотрите!
Она дала мне паузу для наблюдения и продолжила:
- Женщины гордо выгуливают свой замужний статус. А мужчины? - Саша усмехнулась. - Пустые глаза, восемь любовниц и гонорея в анамнезе. Лучше так: никто никого не обманывает, никто никому ничего не должен.
- Саш, случилось что? - спросил я.
Шагов пять Саша молчала. Потом заговорила:
- Я хотела поехать на зимние каникулы к нему в Питер. С Лизой. Он пишет: не приезжайте, нет времени. Я же не дура. Понимаю, что не во времени дело. Но как ребенку объяснить?
Она поскользнулась, я помог удержаться ей.
- Спасибо, - машинально отозвалась Саша. - У меня много подруг. На Новый год, думаете, меня кто из них поздравил? Не-а! Если поздравляешь, надо следовать приличию и спрашивать: как отмечать будешь, где и с кем? А все знают, что мне - не с кем. Значит, надо приглашать. Но опасно! Одинокая женщина - охотница до добычи. Все берегут свои угодья. Счастливого Нового года, Саша!
С тополиной аллеи мы повернули обратно к дому. Она подняла голову, чтобы посмотреть на окна своей квартиры. Роскошный капюшон соскользнул с шелковистых волос. Саша все смотрела вверх и, по-моему, мало что видела. Я не мог сообразить, что делать. Стоял чурбан чурбаном. Я хирург, я не умею говорить. Я, как сказала бы Саша, ушел в руки. Я погладил ее по голове, как глажу своих дочерей. Из Сашиного аквамаринового глаза выкатилась слеза. Длинная и прозрачная. Я гладил ее голову, не ощущая, где ее волосы, а где - меха. Она не переставала плакать, ее распирало все больше и больше. Я прижимал ее к себе. Никогда бы не подумал, что невинное поглаживание по голове приведет к истерике.
- Девочка моя, - уговаривал я. - Не надо, перестань, все хорошо, хорошо...
Конечно, хорошо. Плачет, значит, будет разрядка. Давление в норму придет.
Я долго не мог уснуть. Майка ушла к девочкам. Я не отходил от окна. У Саши была включена настольная лампа в большой комнате, там, где балкон. Такая модерновая лампа над столом. Я представил Сашу сидящей за столом, устланным бумажными листами. Что она делает ночью? Рисует эскизы? Шьет куклу в виде ангела, похожего на себя? Читает? Не спит. Может ей опять нехорошо?
Я оделся и быстро вышел из квартиры. Дорога от моего порога до Сашиного заняла четыре с половиной минуты. Она, как мне показалось, не удивилась, увидев меня за полночь в своем доме. Мы стояли в полутемной прихожей, прижавшись друг к другу. Как после долгой разлуки. Саша пахла летом. Ею было приятно дышать. Она внимательно слушала мое колотящееся в ребра сердце. Целовал ее волосы. Сплетали пальцы рук. Два человека грелись друг о друга.
Я пришел домой, рухнул в постель и заснул, как умер. Я был одновременно пуст и полон. Светящаяся точка затеплилась в душе.
Наверное, это было смешно. Несовременно. Но для меня, очень взрослого мужчины, не имевшего опыта сознательных измен, все оказалось серьезно.
Когда прыгаешь с трамплина, после старта поздно поворачивать назад. Увеличивающая скорость и логика движения противостоят разуму и желаниям. Мы с Сашей оттолкнулись и заскользили вниз, чтобы взмыть в небо, парить над соснами. Нам уже было недостаточно согревать друг друга дыханием. Мы освоили птичий язык мобильных посланий. Нам было важно знать все друг о друге. Каждый день, каждый час. Только время моих операций прерывало наше общение. Разговоры в ее театральной мастерской отошли на второй план. Мы были заняты другим. Я пил свою любовь большими глотками. Днем и ночью. Ночи тоже были нашими благодаря капризам Полины. Майка уходила к ней часов в десять и возвращалась к часам двум ночи, а то и под утро. Я пользовался этим обстоятельством на полную катушку. Где были мои ум, честь и совесть? Нигде. Они существовали отдельно от меня, а я - от них. Вирус любви вовсю хозяйничал в моем организме.
- Мишань, а тебе адюльтер к лицу! - заметила Юлька, когда я в очередной раз пришел к ней с Полиной.
- Я не изменяю!
- Нет, конечно! Ты гуманитарную помощь населению оказываешь! - воскликнула Юлька. - Ну, извини, не дуйся. Я просто хотела сказать, что выглядишь хорошо...
- ...как нормальный счастливый человек.
Юлька закурила. Ей так идет сигарета!
- Знаешь, Миш, мне кажется, что счастье - это не норма, а патология.
Я повернул голову к окну, отыскал окна Сашиного дома.
- Нет, Юляш, как раз норма. Его отсутствие - патология. Отсутствие счастья морозит. Вот - Саша. Она как сирота. Знаешь, когда я к ней первый раз в дом пришел, с елкой, ну, помнишь, я тебе рассказывал... Она на меня посмотрела так, что я подумал: будет напрашиваться на общение. Потом я понял: это взгляд сироты детдомовской, которая смотрит на взрослых, приехавших выбирать себе приемного ребенка: может, я вам подойду?
- А муж? - напомнила Юлька.
- У него своя жизнь. А от Саши он откупается, - прокомментировал я. - Деньги высылает. Вон шубу ей купил дорогущую. Она в ней еще сиротливее смотрится. К шубе нужны и сапоги, и все прочие ваши дамские прибамбасы. А она ходит с непокрытой головой и в осенних сапогах. Случайная роскошь.
- А что он должен делать? - поинтересовалась Юлька.
- Любить. Ее надо любить. Она без этого не может. Это ее атмосфера.
- Это всехняя атмосфера.
- Знаешь, Саша как-то сказала: "Я умру не тогда, когда перестану дышать, а когда меня перестанут любить. Страшно, если дыхание продлится дольше любви. Дышишь, но уже не живешь".
Моя подруга надолго замолчала. Я знаю, о чем она думала. Вернее, о ком: о себе. Потом вернулась к теме:
- Миш, не мое собачье дело, но как же Майка, девчонки?..