Аннотация: Неживой на блошином рынке. Неживой дома. До одури красивый, до истерии безответный. Время. Времявремявремя. Что, если наши куклы однажды проснутся?..
Знаю, даже через миллионы лет ты не ответишь, но в конечном итоге ты последний, к кому я возвращаюсь. Люди, с которыми мы говорим, от которых слышим слово "вечность" и "клятва" остаются так же преходящи, как время и мир. И я возвращаюсь к тебе и призраку придуманной на твоем лице улыбки.
И через миллионы лет я все равно готов вернуться.
Мы встретились на блошином рынке, если ты помнишь. Если способен помнить. Ты удрученно рассматривал прохожих исподлобья, не мигая и почти не двигаясь. Привалившись спиной к шаткой стенке навеса. Все было завалено хламом, целый мир из хлама. Сколько ты там торчал? Дни превращались в годы. Наверняка было одиноко. Многие из нас делают странные вещи, чтобы заполнить пустоту внутри, это нормально. Вот почему я взял тебя. Хотя тогда это было похоже лишь на детский каприз. Прошел год, и я чувствую себя старше.
В том смысле, что мудрее, старее, уставший от жизни. Я расту в таком поколении, когда взрослые смеются над нашими проблемами, а потом мы совершаем суициды. Потому что родители называют нашу депрессию просто плохим настроением. Потому что слово "боль" стало затертым, постыдным, превратив нас обычных и ранимых - в нытиков. Мне не с чем сравнивать, но вроде люди двадцать лет назад были гуманнее.
Но мы находим выход?
выбора_нет.
У меня отвратный почерк, чтобы вести дневники, и нулевые способности к творчеству; к книгам и их нудности я отношусь прохладно. Это к тому, что книги тоже уводят от реальности. Настоящим, молчаливым, внимательным слушателем стал ты.
Прошел год, а я так же истово разглядываю тебя по миллиметру. Оперирую взглядом, немного жалею. Сколько раз можно было отправить тебя на помойку или рынок? Странно, но даже перед тобой мне было немного стыдно откровенничать. Но нормальные люди живут с такими, как ты, лелея менее печальные цели.
В общем, я не уверен, в какую сторону повернула бы реальность, если бы не ты. Читай дальше.
***
- Не могу поверить.
Шаги разносились по глухой комнате так, будто кто-то кидал камни в стену. Резкий, острый звук.
- Господи, как я мог так слажать.
Птицы щебетали за окном, комментируя наступающее лето. Это был прохладный май без частых дождей. В прошлом году было жарко и сухо, но погода отыгралась холодным летом.
- Надо было думать головой...
В комнату задувал влажный травяной ветерок. Пахло так от свежескошенной травы. С час назад под окнами маячил газонокосильщик.
- Ненавижу его. Ненавижу их всех.
Он плюхнулся на кровать спиной, промахнулся немного и наполовину сполз на пол. Ногами отпихивая от себя мусор из-под чипсов и газировки, он закрыл лицо руками, не желая, чтобы собеседник видел его эмоции. Как будто раньше это пугало.
Но обстоятельства вышли из-под контроля.
- Знаю, что ты думаешь. Я знаю... Господи боже...
Голос быстро срывался, и парень направил все усилия на то, чтобы выровнять дыхание. Не хватало еще любопытных шепотков на улице или беспокойных вопросов мамы.
Мама.
Как давно говорил ей правду?
Как давно вообще подходил ближе, чем на метр в коридоре?
По телеку на тумбочке шло какое-то немецкое военное кино. Не в тему вспомнилось... немцы любят бить своих жертв по щекам. И бьют. Это как-то пошло.
Только мысль соприкоснулась с оттенком извращения, тело снова передернуло дрожью.
- Не смотри так. Ты и так понял. Мне не нужны проблемы. Отчисление, тоже мне... надо принимать его угрозу всерьез. В любом случае... матери не до этого. Я прав? Я же прав?
Парень проводит пальцами по волосам, оттягивает их до боли, приводя себя в чувство.
- Блядь. Сколько же ты можешь молчать.
Помотав головой, он порылся в рюкзаке рядом и рывком достал воду, застрявшую во внутреннем кармане. Вместе с ней неловко вывалилась и общая, чуть порванная тетрадь. Инициалы на обложке гласили, что вещь принадлежит З.Ю. На внутренней стороне размашистым почерком красными чернилами выведено: "где полное имя"? И ниже карандашом наспех нацарапано "Зак". На этом преподаватель, наверное, махнул рукой. Это всего лишь формальности.
Целая наша жизнь будто состоит из формальностей.
Наглотавшись соленой минералки, Зак сложил руки на коленях и ткнулся в них лбом, глубоко дыша. Картинки минувшего пылали в мозгу, задница чертовски болела.
Все случилось утром на большой перемене.
В уединенном кабинете директора. На стенах у него висят портреты писателей. Оден, Китс и прочие.
Вы трахались на виду у портретов умерших великих?
Это как дрочить в комнате одновременно с мыслью, что мертвые действительно наблюдают. Ваша бабушка, например. О, что бы она подумала.
Директор говорил без намеков. Прямолинейность Зак ценил, но лучше бы он умер.
Директор сказал, что все решит просто, он может просто на все закрыть глаза. Ни одна шавка из педсостава не вякнет. Если он поручится. Нужно будет разве что создать видимость улучшающихся оценок. Почаще ходить в школу, трезвым и чистым, без синяков. Хотя бы немного. Зак предпочел бы больше никогда там не появляться, но мать, все упирается в эту алкоголичку.
Директор говорил, это последнее предупреждение. Кроме отчисления он устроит и ей неприятности. Говорил, в университете у него связи, он заставит ректора собственными слезами подписать увольнительную. Он знал, что ректор трахает мать Зака, когда ему вздумается. И тоже потому, что ей позарез нужно это место.
Среднестатистическая жизнь
подростка из неблагополучной семьи.
Директор почти вырывал ему волосы и давил на поясницу так, что позвоночник мерзко трещал. Долгое ожидание из людей превращает нас в зверей.
Загнал по самое не хочу, что называется. Насадил. Натянул. Повертел. Слова мошкарой бились о череп изнутри.
А потом он наклонился к самому уху, и Зак через собственные задушенные всхлипы разобрал:
- А ты боялся. Ведь понравилось же?
Хочу раскроить тебе череп стеклянной табличкой "директор имя_фамилия" на столе.
- Ты разочарован, - с горькой усмешкой бормочет Зак в свои колени. Он не поднимает глаз. Хорошим людям все это показалось бы абсурдом. Они бы спросили: ты совсем дурачок? Что страшного в том, чтобы посмотреть ему в глаза? - Ты разочарован, - повторяет Зак, - как это делают все остальные.
Он все же поднял голову, но скользнул взглядом в сторону. Опиум. Опий. Так хотелось его называть. Сидел без движения напротив, смотрел в точку, где секунду назад была голова Зака. Временами это побешивает. Выбивает, так сказать. Но спасибо, что хоть здесь.
Не один.
Опий, потому что желание его увидеть опьяняло. В школе руки било тремором от стресса, от страха, будто оставил всю одежду дома и предстал толпе голым. Или будто над тобой смеются, а ты не соображаешь, что за забавную и ужасную мелочь ты в себе не заметил. Или будто за каждым углом они - одноклассники - поджидают с пластиковым ножом, тухлым обедом или кошачьими фекалиями в пакетике. Оно так бывало, не смейтесь.
Но едва притащив с рынка, Зак дал ему имя Море. Простой, больной юношеский импульс, первая ассоциация. Иногда называл его Мор - за то, что морит молчанием, за то, что неполноценный. Ну, он же таким казался? Совершенно идеальный внешне. Совершенно безупречный образ, нарисованный себе Заком. Образ, только образ.
Море был выше Зака на добрых полголовы и выглядел, как сбежавший из группы юный рок-вокалист. До безобразия тощий и бледный, он бултыхался в своих черных одеждах. Поверх горизонтально полосатой футболки черная кожаная куртка, черные джинсы, тут и там железки, мощные ботинки. Все это было припылено, местами запятнано. Море пришел с незаботливых рук.
У него были непослушные, жесткие черные волосы, падающие острыми прядями на лицо. Глаза холодно-карие, и все остальное - идеальное лицо, идеальное тело. По вкусам Зака, это то, каким бы он хотел стать. Может, в шестнадцать лет. Может, если бы еще так сильно любил музыку, если бы умел играть.
Пилик-пилик.
"Ты уже пришел? Обед в холодильнике, не трогай зеленый контейнер".
Как всегда: сухо, лаконично. Не удивлен. Есть хочется, но теперь не до того. Мысли заняты совсем другим. Зак прогонял в мозгу события последнего года, невольно выискивая причину. Передумать. Дело в том, что подростки склонны убивать себя, если они грустные или непонятые. Зак мог живо представить этикетку сильного маминого снотворного, спрятанного под раковиной в туалете.
Море смотрел так, словно хотел улыбнуться. Зак давно перестал думать, что лишь заставляет себя верить в это. Море - все, что у него есть.
Но Море молчит.
Причинам присвоен ноль.
- Хотел бы я такого друга, как ты. Хотел бы я, может, ненавидеть тебя, и всех, и не привязываться.
В смысле, так было бы проще. Суицидников в первую очередь держит что-то любимое.
Убей своих любимых.
Стреляй в своих возлюбленных.
Зак наклоняется к Морю, становится на колени, подается вперед.
- Но спасибо и прости.
Их глаза не выражают ничего.
С болью он липко касается губ Моря и закрывает за собой дверь. Все происходит, как во сне, Зак даже не отчитывается себе.
В ванной взметнулась пыль, ее видно в лучах полуденного солнца.
***
Прикосновение было таким ломаным, стремительным, одновременно нежным. Море опешил бы и не знал, что делать, если бы мог двигаться. Тяжело делить с людьми их боль, если ты всего лишь кукла. Буквально. Тогда на рынке в холодный март он покрывался очередным тонким слоем пыли. Пыль - это не только уличный песок, не только измельченная сухая грязь. Это отмирающая человеческая кожа. Жутко, если так подумать. Море давно не удивлялся людскому равнодушию. Ребенок, который любил его, вырос и переехал, а лишние вещи остались. Игрушки были розданы другим, а что не понравилось - живет теперь на рынке. Где-то по соседству маячил плюшевый лев с оторванной лапой. Может, уже купили тогда.
Но в тот месяц март ужасно необычный подросток положил на него глаз и купил. На самом деле, когда ты неодушевленный предмет, вроде как холодеешь к обстановке. Дело в банальной скуке. Всматриваться с невидимой тоской в лица базарных прохожих - одно, но другое - когда тебя воспринимают как товарища, больше, чем товарища, когда о тебе заботятся.
Безрассудный и прекрасный - гласил заголовок японских комиксов на кофейном столике. Взгляд Моря так или иначе цеплялся за знакомую обложку. Именно такими словами можно охарактеризовать этого глупого юнца. Старшая школа плодит депрессивных детей, как рыба икру, но было что-то в Заке особенное. Не только потому что он хозяин. Море видел разных людей за свои двадцать пять лет жизни, с тех пор как вышел с конвейера.
Адский ангел. Он был интереснейшей наполовину раскрытой книгой. Кажется, эмоции на виду, но за ними стоит что-то более глубокое и менее очевидное. У него светлые серые глаза с опущенными уголками, так что порой бывает не по себе от его взгляда. У него густые светлые, вьющиеся волосы, он по-настоящему прекрасен. В своей сильно мешковатой одежде, летом загорелый и худой, он напоминает бродячего мальчишку, ребенка бога-покровителя вечных скитаний.
Его Зак. Чью грусть Море впитывал в себя день за днем, разделяя, становясь похожим. Словно вбирая в себя самую чувственную его часть.
И он не мог теперь его потерять. Негласно его дело - оберегать хозяина. Так происходит со всеми преданными животными, когда-то подобранными на улице. Экзюпери был прав насчет прирученных. Ты в ответе за тех, кого приручил. Ты в ответе за тех, кто тебя приручил.
Если бы куклы умели плакать.
Окно не закрыто. Мать будет ругать сына, сегодня штормит. Глупый ребенок.
В ту секунду Море от неверия готов был поклясться, что это галлюцинация. Присущая неодушевленному предмету. Очень забавно. Или электрический импульс. Энергия. Ветер. Боже, что угодно.
Но это начало происходить само, когда Море отчаянно рвал себя на куски, не зная, что делать. От немощи.
По шарниру в локте прошелся разряд. Люди говорят, когда ударяешься локтевым нервом, то горячо и больно, как от удара током. Наверное, на это ощущение было похоже. Море пугливо дернул пальцем, вторым, всей кистью - это происходит, это не сон!
Это происходит...
Неумелыми, детскими движениями он вскочил и шатко бросился к двери. Зак, идиота кусок, запер изнутри. Море повис на ручке, ничтожной силой толкая дерево. Все движения ощущались непривычно, ноги подкашивались. Так детей учат ходить. Но Море был вне себя, это называется состояние аффекта. Плечо саднило от боли, когда дверь наконец с хрустом щепок слетела с петель, и эта боль - физическая, ощутимая! - казалась раем.
Зак был уже на дне. Тихий май птицами ругался за окном.
Никто не любит крепкий ветер.
***
Потолок расплывался в разводах прозрачной воды. Перед глазами маячили потемневшие волосы. Еще несколько секунд, и потенциал последнего вдоха сгорит над поверхностью воды. Как легко оттого, что мгновенье спустя настанет покой. Зак готов был плакать от счастья, но глаза не жгло под теплой водой. По рукам текла сонная истома. Ему не нужно выныривать, чтобы наверняка утонуть. Он уже едва жив. Лишь тело живет немного дольше, чем измученный дух.
Вопреки известному мнению, он умирал без страха и сожалений. Только апатия и предвкушение покоя. Так солдаты идут с войны.
Утопающий человек чувствует горение и резь в груди, но все это можно выдержать, когда знаешь, что в самые секунды перед концом случается эйфория. Кислород в мозг не поступает. Пациент мертв.
Зак дернулся, как от выстрела, и неожиданно для себя закашлялся. В горле першило и драло. В глазах мельтешили размытые пятна света и теней. В панике парень заозирался по сторонам, выплевывая воду и с трудом вдыхая. Лишь несколько секунд прошло прежде, чем он понял, что всё еще в ванной у себя дома, в попытке всё послать. Не успело осознание обосноваться в мозгу, как шею прихватило болью, какая-то сила давила на нее, тянула за шиворот. Парень пытался кричать, но горло сковало кашлем. Еще мгновение - и его уже выворачивает наизнанку над унитазом; что-то давит на горло, вызывая рвоту. Зак потерял чувство реальности.
- Мудак.
Незнакомый голос вернул парня в сознание так, будто бы он вынырнул из густого омута. Зак сплюнул и утер рот мокрым рукавом. Снизу вверх он оглядел темную фигуру рядом с ним. Взгляд сперва уперся в облупленные лаковые ботинки, потом черные истертые джинсы, тяжелый ремень с замысловатой пряжкой, черная, пару раз дырявая куртка... Лицо незнакомца выражало крайнюю брезгливость. Руки были скрещены на груди.
Незнакомец. Будь незнакомцем. Иначе легко поверить, что ты умер.
Зак слабо поднялся на ноги. Вода струями стекала с волос и мокрой одежды, пальцы дрожали то ли от ужаса, то ли от волнения. До одури красивый, до неверия реальный - моргает и шевелится. Его гладкая кожа приобрела фактуру, а темные глаза - живой блеск. Пальцы нервно сжимали и теребили старый кожезаменитель куртки. Море возвышался над школьником почти на голову и даже будучи тощим, словно с голодухи, он внушал уверенность и опасность.
- Что? Ты?.. - только сипло выдавил мальчишка, уже провожая брюнета взглядом. За ним хлопнула дверь, и неудачливый самоубийца остался один на один со своим воображением.
Это что вообще было?
В воздухе все еще пахло душистым мылом и каким-то майским цветением из-за окна. Все осталось неизменно. Если это рай или ад, то Зак пока не чувствует разницы.
Он умылся, осмотрел себя в зеркало. Совершенно тот же уставший подросток с синяками под глазами, с детским шрамом над правым глазом. Парень вздохнул несколько раз, окончательно пришел в себя. В голове не столько бился вопрос "Зачем?", сколько "Что это сейчас было?". Заку было все равно, умер он или нет - а скорее всего нет, - но вот этот невразумительный глюкан сейчас был как снег в июле.
Все это определенно галлюцинация на почве нервного срыва. Предсмертные видения или что вроде. Надо проверить, немедленно. Если все так...
Его нет.
Исчез.
Зак ловил ртом воздух, как рыба, обшаривая свою комнату взглядом, но важной детали все равно недоставало. Солнечный свет заливал собой каждый предмет, ветер колыхал шторы и исписанную бумагу на столе - здесь было всё, но взгляд не нащупывал Моря. От куклы осталась лишь одежда на кровати. Зак истерично хохотнул, представив, как он голый шлепает по улицам города.
Пульс унялся и выровнялся до привычного, когда мальчишка переоделся и упал на мягкую кровать. Горло еще саднило, а в груди болело, и сердце болело - от щекотливого страха. И ощущения предательства. Но он сам виноват.
В конечном итоге Море, конечно, ушел. Если принять увиденное как факт - других исходов не может быть. Он жил в четырех стенах около года, он жил в четырех стенах с кем-то другим и раньше. Зак не знал, сколько ему лет, кто его создал, как его настоящее имя. В смысле - первое. Ну, это может быть номер, но это не так романтично.
Он действительно ушел, потому что наедине с суицидальным подростком, взахлеб читающим яой-мангу, ловить нечего. Потому что всякому заключенному нужна свобода, как наркоману доза. Потому что зачем сидеть в комнате, если можно выйти.
- Что у тебя вместо мозгов? Гей-порно?
Язвительный голос попал в самую сотку. Парень вздрогнул, почувствовав легкий удар, и сел. С живота скатилась пачка сигарет. Море уже успел прикурить и резко закашляться.
- Как ты это употребляешь.
Игнорируя его дерзости, мальчик дернулся вперед и не зная толком, что хочет сделать, схватился за одежду Моря. Тот нацепил на себя серую заковскую водолазку и его же джинсы. И был реальный. Теплый. Ощутимый.
- А, да, я одолжил, а то третий десяток ношу эту херню.
Зак с глупой улыбкой пробормотал:
- Господи боже.
Он ожидал, что Море оттолкнет его, ударит или обругает, но тот только удивленно приподнял бровь.
- Не совсем.
Зак улыбнулся шире:
- Как ты это сделал?!
Море нахмурился и аккуратно отодвинул от себя школьника на расстояние вытянутой руки.
- Не знаю, но держи дистанцию.
Он во второй раз попытался втянуть дым в легкие и все равно подавился.
***
Он почти видел заново эту декадентскую картину. Сумасшедше молодой, до боли настоящий и типичный представитель своего поколения - свесив руки и ноги пялится в потолок сквозь воду. В контраст ситуации за окном щебечут птицы и радуется солнце. Его лучи подсвечивают ярко-оранжевым пустую баночку из-под специального снотворного. Одна забытая таблетка нежно-синего оттенка закатилась под ванну и медленно растворялась в воде, вытесненной депрессивным телом. Море замер, ощупывая пальцами воду и глядя на умирающего мальчика. Секунду назад он слышал бульканье воды, а теперь ни единый пузырек воздуха не выходит из легких под водой.
Неловко скользя конечностями, он наконец добирается до Зака и от страха не может двигаться. Водная гладь практически разровнялась. Можно было увидеть умиротворенное лицо, чуть приоткрытые бездвижные веки. Море встрепенулся, ругнулся хрипло чужим голосом и дернул Зака на себя под мышки. Мокрой, горячей спиной он упал на Море, и он мог зарыться носом в белокурые влажные пряди, почувствовать запах цветочного шампуня - маминого, как легко догадаться, - можно было касаться его и почти забыть, что сонная артерия не бьется.
Море сделал все, что в теории умел, разглядывая медицинские программы по забытому телевизору. Все, что он когда-либо слышал, что он пережил с бывшими хозяевами - каждое из этих событий могло в конечном итоге спасти жизнь грустному подростку. Откуда в их головах берется эта дурь? Море боролся с желанием пнуть Зака после того, как надавил ему на горло, заставив выблеваться в унитаз.
- Мудак.
С эстетической точки зрения курение - это даже красиво, но горло от сигареты схватывало нещадно. Впрочем, безмолвно наблюдая первые попытки Зака начать курить, в этой же комнате, несколько месяцев назад, Море даже верит, что привыкнет.
Никто не знает, что будет дальше. Что сейчас произошло - возможно, это его неодушевленное состояние сводит с ума. Возможно, все они мертвы, и это так - проекция умирающих сознаний. Возможно, еще секунда, и он проснется без движения и какой-нибудь конечности на свалке. Снова куклой, без никого, без Зака. Этот мальчик сводил с ума своей жизнью, плещущейся в юной голове, своим страданием, которое впитал верный товарищ, неживая кукла, которая никогда не возразит, которая будет тебе таким собеседником, какого ты придумаешь.
Интересно, Море разговаривает и ходит так, потому что так представлял Зак?
Зак был дорог и важен ему, но Море боролся между желанием лично утопить мальчишку в ванне и тягой наконец в полной мере обнять, прижать, п.о.ч.у.в.с.т.в.о.в.а.т.ь.
- Еще раз спрашиваю: где у тебя головной мозг? Какого хуя? У тебя был я!
Зак странно дернулся, повел плечом и вернулся на кровать. Он прятал глаза.
- Кто ж знал, что ты такой разговорчивый. Меня все достало.
Море закатил глаза и фыркнул:
- Типичная причина подростковых суицидов. Такая размытая, и в то же время причина.
- Ты статистики по телеку пересмотрел?
- Научись его выключать за собой!
Злость и обида клокотали в нем, кипели, словно в чайнике, но постепенно испарялись. Зак замолчал на несколько минут и неопределенно стал перебирать любые предметы на столе, на кровати, искать, за что зацепиться. Море наблюдал за ним какое-то время, тоже не зная, что сказать. Ему нравилось просто смотреть - он привык. Говорить хотелось много, захлебываясь любовью и яростью, хотелось бить и трепать по голове, просто сказать, как он был рад прийти в этот дом с рынка, где никто никого не ждет.
- Тебе мало мое барахло, - мрачно буркнул Зак так внезапно, что Море вздрогнул, невидяще разглядывая корешки книг на полке. - Завтра после школы заскочу к другу, одолжу что-нибудь. Ты внатуре слишком высокий.
Море кивнул и нахмурился в окно. Он двадцать пять лет торчит среди стен то тут, то там. Кажется, ему дана возможность оразнообразить свое существование. Школа - это не так плохо. Так ему казалось, по крайней мере.
К тому же, этому вечному ребенку может быть нужна защита. Море не подпустит директора к Заку ни на метр. Он раскрасит лицо каждому, кто посмеет Зака снова задуматься о суициде. Он просто сделает все, что нужно, чтобы уберечь его. От себя. От всех.