"Кто-то высмотрел плод, что неспел. Потрусили за ствол - он упал.
Вот вам песня о том, кто не спел, и что голос имел - не узнал.
Видно, были с Судьбой нелады, и со Случаем плохи дела,
И тугая струна на лады - незаметным изъяном легла..."
В.Высоцкий
"Всё это может показаться смешным и устарелым нам.
Но, право, может только хам над русской жизнью издеваться.
Она всегда - меж двух огней. Не всякий может стать героем,
И люди лучшие - не скроем - бессильны часто перед ней..."
А.А.Блок
Глава 14
"Дремлет полдень. На тропах звериных
Тлеют кости в травах. Три пути
Вижу я в желтеющих равнинах...
Но куда и как по ним идти?
Где равнина дикая граничит?
Кто, пугая чуткого коня,
В тишине из синей дали кличет
Человечьим голосом меня?
И один я в поле, и отважно
Жизнь зовёт, а смерть в глаза глядит...
Чёрный ворон сумрачно и важно,
Полусонный, на кресте сидит".
И.А.Бунин
1
После окончания Университета и болезненно-нервного расставания с Мезенцевой Татьяной Викторовной герой наш, Максим Кремнёв, будто бы АНГЕЛА-ХРАНИТЕЛЯ вдруг разом лишился за какие-то там грехи, без постоянной целебной подпитки и защиты которого его молодая самостоятельная жизнь стремительно понеслась под откос! Хотя со стороны это его падение не сильно было заметно на первых порах: это остро чувствовали и переживали в душе только он сам и его бедные родители.
В конце июня 1977 года, получив диплом и нагрудный знак МГУ в учебной части, до осени распрощавшись с истфаком и другом душевным Ботвичем, новоиспечённый университетский выпускник Кремнёв улетел на отдых в Пицунду с Терлецким Пашей, о чём вкратце уже сообщалось выше. Вдвоём они отдыхали месяц почти в лагере "Солнечный", набирались здоровья и бодрости духа, безвылазно барахтались в море словно тюлени, часами грелись на пляже, загорали до африканского вида, до облезания кожи со спины и плеч. На экскурсию даже съездили на озеро Рица и дачу Сталина, полюбовались тамошними красотами, которыми так гордятся и так кичатся грузины. Всё было у Максима на юге о"кей, одним словом, что лучшего было бы и придумать трудно, невозможно даже. Ведь первое лето фактически из последних пяти он дурака валял и набирался сил, а не пахал в стройотряде как проклятый каторжанин.
Вокруг него в лагере, вдобавок к этому, ежедневно крутилось много красивых девушек-студенток в модных и откровенных одеждах типа бикини, стройных и сочных как те же персики и виноград, желанных до одури и похотливых, южным солнцем накаченных и растревоженных до неприличия. Они откровенно заглядывались на него, возбуждённые, а то и вовсе дразнили, кокетливо строя глазки ему на пляже и в столовой, и даже смешные рожицы... Когда и это не помогало, не действовало на Кремнёва, они, набравшись храбрости, предлагали дружбу ему на танцах, чувственные отношения - и напрямую, и через гуляку и ловеласа-Терлецкого, не пропускавшего юбок и дискотек. Обычное курортное дело, короче, - дармовая, стремительная, бешеная любовь, никого ни к чему не обязывающая и оттого особенно сладкая и запоминающаяся!
Но и голодные и чумовые подруги, таявшие в его объятиях как шоколадки те же, не сильно радовали Кремнёва, не разгружали полностью его буйную голову, трещавшую от невесёлых дум и постоянной болью своей негативно действовавшую на потенцию. Думы же его были всё об одном - о собственном послеуниверситетском будущем; как и о предстоящих осенних мытарствах в Москве, которые, как почему-то чувствовал Максим всем воспалённым естеством своим, не будут лёгкими и пустяшными... И так оно всё и случилось в итоге - даже круче и горше того, что он предполагал, к чему подспудно всё лето готовился...
2
Вернувшись с отдыха во второй половине июля, Кремнёв уже на другой день пошёл с отцом прописываться в своей родительской квартире, после чего вставать на учёт в местном военкомате, сиречь становиться опять городским жителем - касимовцем, как и раньше. Это надо было сделать быстро, не затягивая процесс, потому как в советское время нельзя было жить без прописки более месяца: за это власти могли наказать - за потерю контроля над человеком! - и наказывали, ибо бомжей в СССР не должно было быть по определению. Тогда это был главный принцип социализма - отсутствие лишних людей и безработицы, а в целом - отсутствие анархии, без-порядка. Порядок в те годы железный был: государство за этим зорко следило - до прихода в Кремль Горбачёва, когда уже начались вакханалия и бардак под броским названием перестройка, что кончились, как известно, крахом Державы... И на воинский учёт Максим обязан был быстро встать как молодой лейтенант запаса, снявшись с учёта в Москве: дезертирство от Армии, опять-таки, каралось сурово в те времена, куда суровее даже, чем неимение прописки в паспорте. Такие были тогда времена и такие были законы, за неисполнение и уклонение от которых, повторим, шло неизменное и неотвратимое наказание!...
Из местного военкомата домой отец и сын Кремнёвы возвращались в траурном настроении и с почерневшими как после пожара лицами. Каждый думал об одном и том же, хотя и не говорил об этом вслух, не трепал нервы себе и близкому человеку, что шагал рядом. Да и что говорить, и зачем? - когда и так всё было каждому ясно. После 5-ти прожитых в столице лет дипломированный специалист Максим, выпускник элитного МГУ, опять вернулся к себе в Мухосрань оплёванным неудачником. С призрачной надеждой вернуться вскорости назад, в Москву, чтобы закрепиться там на постоянной основе... Через неделю-другую об этом диковинном и сногсшибательном факте узнают соседи сначала, потом родственники, сослуживцы Кремнёвых-старших и все остальные знакомые и не очень. Это как пить дать! Ну и конечно же - ровесники-товарищи Максима, с кем он когда-то в школе вместе учился, по улицам как угорелый гонял все детские и отроческие годы, кого за слабаков после школы считал, за неудачников и балбесов. Касимов - маленький город, сугубо провинциальный. Тут, как в деревне той же, ни от кого не скроешься, не утаишь скандал, болезнь или беду; все друг про друга всё знают через многочисленные связи и отношения, через сплетни те же. Узнают, естественно, и про Кремнёвых через работников ЖЭКа и паспортного стола, что сын их единственный, шибко учёный, назад вернулся ни с чем и прописался опять к отцу. А значит - и работать будет в городе. Вот только кем и где?!
Тогда-то и начнётся потеха! - порадуются "доброжелатели" от души! "Ну что? - спросят соседи или те же родственники при встрече, зубы радостно скаля, - обосрался ты, Максимка, в Москве, да, не понравился там, не пригодился, рожей не вышел?! Там такого дерьма, - добавят зло, в отместку за прежние унижения, - и у самих, видать, выше крыше. Вот и послали на х...р тебя, м...дака! - чтобы не путался под ногами, не засорял Москву провинциальным хламом. И даже хвалёный университетский диплом тебе не помог! Надо же! Хорошо, видать, ты там учился, паря, если, кроме как в забытом Богом Касимове, ты нигде более не понадобился, не оказался нужен!..."
Представить подобные настроения и разговоры дикие и досужие, оскорбительные для Кремнёвых, ещё даже и год назад было бы невозможно просто из-за их нелепости и абсурдности. Ибо год назад, перед и после стройотряда в частности, Максим приезжал и расхаживал по родному городу этаким НЕБОЖИТЕЛЕМ-ОЛИМПИЙЦЕМ. А по-другому, без пафоса и восторга, было бы и сказать нельзя про студента Московского Университета, лучшего вуза в те времена, напомним современным читателям, набатом гремевшего по всему мiру. Понятно, что статус сей действовал на студента Кремнёва самым позитивным и духоподъёмным образом, помимо воли накачивал-наполнял его гордостью превеликой, собственной значимостью и важностью. С радостью на сердце и на лице гуляя по родным улицам, Максим охотно встречался тогда с друзьями детства, родственниками и соседями, учителями бывшими, одноклассниками, которые смотрели на него почтительно, снизу вверх - как лилипуты на Гулливера! Кто-то это делал искренне и с симпатией, кто-то - притворно и зло, держа большущий камень за пазухой, клевету и наветы в мыслях, - но подобострастные улыбки при этом присутствовали у всех, или почти у всех, исключая евреев разве что, для которых успехи гоев - рана вечная и незаживающая на сердце... А куда было им деваться, скажите, куда?! - притворным и злобным завистникам! Ведь за спиной Кремнёва, как ни крути и ни скрежещи зубами, какие пакостные теории ни придумывай для очернения, маячил Ломоносовский град на холме своим величественным Главным зданием невиданной красоты, который неизменно и незримо придавал Максиму духовную и интеллектуальную мощь, красоту и стать, определённую святость и силу. И хотя половина его одноклассников тоже учились в вузах и готовились стать инженерами, врачами, педагогами, зоотехниками или агрономами соответственно, - но что значили их рязанские, владимирские или тульские политехнические, медицинские, педагогические и сельскохозяйственные институты в сравнение с МГУ, что выпускал профессиональных учёных самого лучшего покроя и марки, стоявших на передовых рубежах советской и мiровой науки... В СССР это знали и понимали все, кто в принципе способен был что-то высокое и значимое понимать, а не только лишь есть, пить и совокупляться, уподобляясь животным, - потому-то и прогибались, и расшаркивались знакомые перед Кремнёвым-студентом как перед потенциальным светилом, мэтром Русской Истории, заискивающе называли его при встречах будущим профессором и даже академиком.
Польщённый Максим не переубеждал их, не разочаровывал и не рассказывал про истинное состояние дел на истфаке и своё невесёлое настроение на факультете все последние годы. Зачем? Он просто "с учёным видом знатока хранил молчанье в важном споре", хитро посмеивался во время бесед, а потом быстро переводил разговор на другие темы, далёкие от своей учёбы и судьбы и близкие судьбам собеседников. И этим вызывал ещё большее уважение к себе отсутствием самолюбования, высокомерия и зазнайства.
Надо сказать, что его образовательные успехи и связанные с ними людское уважение и почёт невольно распространились и на родителей, Александра Фёдоровича и Веру Степановну Кремнёвых, к которым резко поменялось отношение в лучшую сторону и на работе и дома после того, как их единственный сын после школы вдруг оказался в Москве. Да не где-нибудь на стройке или на заводе ЗиЛ, по лимиту тупо крутящим гайки в цеху за комнату в коммуналке, а в Московском Университете, духовном, культурном и интеллектуальном центре великой советской страны, повторим. Прославленном вузе с многовековой историей, в котором тогда считала за честь учиться вся советская чиновная знать, не имевшая ещё возможности выезжать в Европу и Америку за образованием и красивой жизнью. Подобных парней и девчат в их Касимове можно было пересчитать по пальцам одной руки за годы существования СССР, кто удостаивался подобной чести - быть студентом МГУ и получить его престижный диплом на руки...
3
Теперь же бывших злобных завистников - и молодых, и старых - прорвёт изнутри как проржавевшие трубы канализации, и их язвительные насмешки польются на головы бедных Кремнёвых сплошным зловонным потоком. Это уж как пить дать! - и к гадалке ходить не надо! И главным виновником такого окаянства и таких предполагаемых поношений станет сам Максим, вдруг захотевший по дурости молодой обнулить все свои 5-летние достижения, обширные знания и профессию, свой высокий социальный статус выпускника МГУ, наконец, и вернуться к тому первоначальному состояние, которое у него было по окончанию школы в 1972-ом году. С одним весьма существенным нюансом только. Тогда он, 17-летний желторотый парень, мечтал поступить в Университет, чтобы подняться посредством полученных на истфаке знаний к вершинам Мiрового Духа. Теперь же, достигнув 22-летнего возраста, он, словно свихнувшийся на учёбе студент, вдруг ставит перед собой уже совершенно иную цель - прямо-противоположную прежней! - хочет скатиться со свистом вниз по социальной лестнице и упасть в отхожую яму, и пропасть навсегда в ней, не оставив следа и памяти.
А если отбросить метафоры и аллегории, - то он планирует вернуться в Москву, оставленную на время, послать там к чертям распределение и диплом - и попробовать устроиться вместо этого на какой-нибудь столичный автозавод простым работягой, где иногородним гражданам-лимите дают комнаты и прописку. То есть он хочет, он загадал уже пойти по тому же проторенному пути, по которому шли с давних пор некоторые особенно ушлые и оборотистые касимовские удальцы-лоботрясы, не желавшие никогда учиться, не имевшие в голове мозгов, - но желавшие, тем не менее, жить красиво и лучше всех, и жить непременно в столице. В Москве ведь традиционно был самый высокий уровень жизни в сравнение с провинцией: и в романовской империи, и в СССР, - и было полным-полно ресторанов, борделей и кабаков, где можно было бы славненько погулять - оттянуться и порезвиться по полной программе, с пользой убить время и ублажить себя. Чем тебе не рай для таких вот самолюбивых гуляк-гордецов, которые, отслужив армию и покрутившись дома какое-то время, наев жирок на боках и накопив денежек на дорогу, ехали потом работать в Москву согласно существовавшему советскому законодательству и трудовому кодексу, устраивались где придётся в этом чудном и милом городе, где их возьмут. Чтобы впоследствии, пройдя соответствующие трудовые и бытовые ступени, нервотрёпку, инстанции, препоны и кутерьму, стать полноправными столичными горожанами - со всеми вытекающими отсюда благами и привилегиями, не доступными оставшимся дома сидеть и небо коптить землякам. Которые, между прочим, во все времена чопорным москвичам завидовали устойчивой чёрной завистью....
4
Вот и Максим Кремнёв, ещё будучи студентом-старшекурсником, решил в свою очередь пройти путь борьбы за Москву через бытовые мытарства и неудобства провинциалов-лимитчиков, про которые (мытарства) он фактически ничего ещё и не знал толком, и даже и не догадывался о их наличии. Совсем-совсем. И первый шаг на этом тернистом и кремнистом пути им по сути был уже сделан по возвращении из Пицунды: он опять прописался в родном Касимове - без всякой надежды и шансов быстро выписаться назад и прописаться опять в столице.
Как к этому его роковому шагу - пока что прописке в отчем дому - должны были отнестись его родственники, друзья и соседи? С недоумением и со смехом, конечно же, с кручением указательных пальцев у висков! И это - в лучшем случае! Ведь большинство его бывших товарищей-одноклассников, получив в одно время с ним диплом и, в довесок, серьёзную и уважаемую профессию руководителей, не могли нарадоваться новой жизни взрослых и деловых людей, людей уважаемых и желанных. Как и резко улучшившимся положением в обществе в связи с концом утомительной студенческой пятилетки - с её хронической усталостью от учёбы, вечным безденежьем и отсутствием собственного угла!!! Закончив рязанские или соседние владимирские, тульские и калужские институты, они, став дипломированными специалистами - врачами, инженерами, педагогами и агрономами, - распределились по области кто куда и получили на новых местах всё что хотели, что требуется для комфортного проживания и счастья. А это значит: получили зарплаты хорошие на шахтах, заводах и фабриках, в больницах и школах, собственное жильё, пусть пока и не очень комфортное. Те же из них, кто решил, поддавшись партийному призыву и гос"пропаганде, поехать на село в качестве врачей, учителей и агрономов и закрепиться там, пустить корни, - те и вовсе получали от колхозов и совхозов целые дома в собственность с большими участками плодородной земли, с гаражами, садами и огородами. Красотища! Им, скороспелой сельской аристократии, оставалось только побыстрей найти себе пару, создать крепкую трудовую семью и дальше уже жить - не тужить, сообща поднимать деревню по мере сил, детишек рожать и воспитывать, готовить смену. Ибо всем необходимым для сытой и комфортной жизни государство их обеспечило на сто лет вперёд, и душа у них ни о чём уже не болела, естественно, кошки по ней не скребли, кровь не пускали... Были и такие выпускники Политеха, оборотистые одноклассники Максима, кто умудрился, именно так, получить себе распределение даже и в Московскую область, на машиностроительные заводы Коломны. Такие везунчики и вовсе ходили по Касимову дурные от счастья, гордые и важные как индюки! Ещё бы: найти жильё и работу в двух часах от Москвы - это всё дорогого стоило!
Смешно и горько сказать, и грустно одновременно, но даже и их местные дурни и алкаши, ничтожества, двоечники и прохвосты с весьма показательными и говорящими фамилиями Разгуляевы и Разорёновы, кто вообще нигде не пожелал учиться, не захотел после школы учёбой себя утруждать, - даже и те прекрасно в итоге устроились в жизни, после службы в Армии вернувшись домой, в насиженные и обжитые места, где у них, паразитов и трутней законченных и патологических, всё было давным-давно на мази, всё устроено и всё схвачено. Сердобольные родители запихнули их в блатные места, где они дурака валяли годами, не били пальцем об палец и за то получали зарплату - и не плохую, по разговорам, не маленькую, не грошовую, какую они и заслуживали по логике вещей. Из-за чего и рухнул Советский Союз: что таких вот "дятлов" и дармоедов массово себе на погибель плодил и как на убой откармливал все последние годы, как крыс и тараканов тех же, как упырей, которые мощь и богатства родной страны и сожрали в итоге... От нечего делать они, их местные упыри-дармоеды, развратники и гедонисты с рождения, слонялись по городу целыми днями в поисках левых заработков и развлечений, резались в городском саду в домино до упада, регулярно пьянствовали по вечерам да местных дурочек без счёта портили, халявным сексом ублажали себя, дармовой душещипательной садомазой. Чем не жизнь, чем не счастье, скажите, для упырей?! Голова у таких пустышек и подлецов, во всяком случае, если и болела когда, то исключительно и только с похмелья; а нервы стальные канаты напоминали, которыми можно б было буксировать баржи и трактора...
И только у Максима Кремнёва, когда-то лучшего в классе и школе ученика, "с внутренним огоньком парня", как про него учителя на собраниях говорили, всё пошло кувырком после окончания Университета. На душе у него было темным-темно, тоскливо и пусто как в доме заброшенном, холодно. Его, отличника бывшего и светильника Божьего, маленького касимовского Икара, будто бы сглазил кто, или перешёл дорогу...
5
Прописка в отчем дому была ещё "цветочками", была ничто в сравнение с тем, что сообщил Максим отцу с матерью после этого. Вернувшись из Пицунды заметно окрепшим физически и чуть обмякшим и успокоившимся душевно, отошедшим от студенческих любовных страстей и бурь, от болезненных и неестественных отношений с Мезенцевой, он решил наконец посвятить батюшку и матушку в разработанный им в Университете план своей дальнейшей жизни. Ранее он им про это не говорил: и времени не было, и настроения; да и не хотелось заранее своих стариков нервировать и тревожить. Зачем?... А в июле он понял, что долгожданное время пришло: не гоже родителей держать за дурачков и пошло водить за нос.
Тем же вечером, когда он официально Касимовским жителем опять стал, Максим, собравшись с духом и силами и выпив водки для храбрости, рассказал за ужином домочадцам про то, что планирует делать осенью, когда в Москву вернётся. Он рассказал в частности как можно спокойнее и тише, как можно увереннее в себе, что сильно ошибся с распределением и хочет от него отказаться поэтому, исправить положение и судьбу - пока это ещё не поздно. Как это уже сделал Серёга Жигинас, наверное, который потому и не приехал к ним в Рязанскую область прописываться, как планировал, как они о том с ним зимой ещё договаривались...
Несчастные родители были настолько ошарашены и подавлены заявлением сына, что не сразу нашлись что сказать: ни батюшка, ни матушка... За столом после этого образовалась долгая и мучительная пауза с тишиной вперемешку, которую первым прервал и нарушил заметно побледневший и посуровевший отец.
-...А у тебя это получится - отказаться от распределения? - тихо спросил он, в упор строго взглянув на сына. - Насколько я знаю, слышал от других людей, у кого дети в институтах учились ранее, выпускники вузов обязаны отработать три положенных года там, куда их пошлют. Чтобы отдать тем самым долг государству за потраченные на их без-платную учёбу деньги.
- Не знаю пока, - неуверенно пожал плечами Максим, ухмыльнувшись натужно. - Должно получиться, должно. Не могут же они меня силой заставить работать: я же не раб их, не крепостной. Да и какая от таких польза, у кого к работе душа не лежит? А работать мне там что-то совсем не хочется - одному, без друзей, и временно, к тому же... Да и потом... есть же какие-то уважительные причины, наверное, по которым отменяются договора, расторгаются по обоюдному согласию. Подумаю осенью, покумекаю, короче, когда в Москву вернусь и на месте оценю обстановку; с руководством конторы когда встречусь и переговорю. Сейчас об этом рано сидеть и судачить, гадать на кофейной гуще, когда исходных данных нет на руках. Чуть подождать и потерпеть надо...
И опять образовалась долгая пауза в разговоре, болезненная, мучительная для всех. По как-то сразу осунувшимся лицам родителей можно было только судить, что им очень не понравились бунтарские планы сына...
-...Ну ладно, допустим - уволишься, отпустят тебя на все четыре стороны с Богом, - опять первым прервал молчание отец, осторожно озвучивая то, что стихийно приходило ему в голову. - И что потом собираешься делать? Ты, надеюсь, думал уже про то?
- Конечно же думал, конечно, - последовал быстрый ответ виновника "торжества". - Я же у вас не раздолбай безмозглый, не ветрогон, живущий одним днём. Давно уже всё спланировал и обдумал, составил план действий. Потом буду устраиваться по лимиту на какой-нибудь столичный автозавод: чтобы получить там жильё и прописку как все остальные лимитчики. Другого выбора у меня просто нет, чтобы стать москвичом, чтобы за Москву зацепиться. Выпускникам МГУ жильё и прописку в Москве не предоставляют, увы. А без Москвы мне хана, родные мои, любимые, без Москвы я и месяца не проживу, загнусь от тоски и скуки - настолько я за пять студенческих лет в этот чудный город влюбился...
6
Простодушный рассказ сына про автозавод и желание после отмены распределения пойти работать по лимиту как последнему двоечнику, слесарем-сборщиком становиться на всю оставшуюся жизнь фактически, чумазым работягою, сразил родителей наповал. Не такого будущего безусловно они ждали от выпускника Московского Университета все последние пять лет, не на то в мечтах и мыслях своих рассчитывали... Оба долго не могли прийти в себя по этой причине - сидели бледные и растерянные за столом, скукожившиеся, маленькие и жалкие от переживаний, собирались с мыслями. Максиму было больно на них смотреть - и жалко одновременно... Но выбора у него не было... И утешений - тоже. Правда и план его горькими оказались, но иных у него не имелось в запасе, увы...
И опять первым пришёл в себя отец, потому как матушка была в глубоком шоке, в прострации, и плохо чего понимала из происходящего.
- А зачем тогда надо было учиться пять лет, не пойму, голову всем нам морочить? - спросил наконец Александр Фёдорович, болезненно и недовольно брови нахмурив. - Шёл бы тогда сразу уж на автозавод по окончании школы. Глядишь, может сейчас бы уже в собственной комнате жил в Москве и давно бы определился в жизни. А так? В 22 года всё начинать с нуля, когда ровесники твои в люди выбились, в руководители производства. Инженерами стали после получения диплома - уважаемыми людьми! - и большими делами скоро заправлять начнут, важными и крутыми дядями сделаются. А ты в это время, их одногодок, на заводе к станку прильнёшь и гайки крутить начнёшь как пацан желторотый. Чумазым будешь вечно ходить, неухоженным и немытым, и всеми вокруг презираемым. Ну-у-у, не знаю, не знаю... Извини, конечно, сынок, но как-то глупо, по-детски выглядит это всё, все твои мечты и планы. Зачем ты тогда учился-то столько лет, ответь, если историком работать не хочешь? Разочаровался в Истории, да, как в предмете?
- Нет, в Истории я не разочаровался. Скорее наоборот - очаровался за время учёбы. Только я реальную Русскую Историю имею в виду - не вымышленную, не сказочную, не заказную.
- Ну а чего же бунтуешь тогда? - не понял оговорки отец. - Зачем хочешь бросить профессию и сладкую и комфортную учёную жизнь, поменять её на утомительную маяту рабочую?!
- Она не такая уж сладкая и комфортная, жизнь порядочного историка с совестью, честью и головой, как вам всем это со стороны кажется. И не в самой науке как таковой я полностью и окончательно разочаровался, скажу это ещё раз, подчеркну жирно, - а в преподавании Велико-Русского прошлого, в той пошлой и вульгарной псевдо-Истории, какую нам в России преподают в школах и институтах, какую изучать заставляют. Её уже тысячу лет как гвозди вбивают простому народу в головы наши без-совестные профессора и попы - делают из него, из народа великорусского, м...дака и чмошника! Мне это всё не нравится категорически, и очень и очень обидно вдобавок - до боли и скрежета в зубах. Поверь, отец, сыну! Ведь у России, у славян-русичей в частности, с Древнейших Времён была и есть величайшая История, трагическая и кровавая, да, - но и славная и героическая одновременно, какой ни у одного народа нашей планеты более нет, и не было никогда, и не будет! Но её - ВЕЛИКУЮ и СЛАВНУЮ ИСТОРИЮ СВЯТОЙ РУСИ!!! - держат в глубокой тайне, под спудом Тёмные силы, социальные паразиты т.н., желающие жить за наш Русский Счёт, нашим хлебом, кровью и потом питаться. А вместо этого нам впаривают и втюхивают полную чушь и дрянь под именем Мiровой и Русской Истории, враньё откровенное и клевету на Россию, на русский народ! От чего давным-давно уши вянут у знающего и думающего человека, мозги кипятятся и плавятся, и что я не собираюсь ни преподавать, ни плодить, ни передавать по наследству детям, внукам и правнукам. Грех это! Ну их к лешему, эти пошлые байки! Забывать их надо скорей, вычёркивать из книг и памяти!
- Максим, послушай! - взмолился отец, как рак покрасневший от напряжения. - Я этих ваших учёных тонкостей не понимаю и понимать не хочу: старый уже для этого. Я только одного не пойму: не хочешь историком быть - ладно, хорошо, пусть так! Бывает такое: разочаровываются люди в профессии, меняют её на другую. Согласен. Но зачем от высшего образования-то отказываться, от диплома?! К тому же, от диплома МГУ?! Контора тебе не нравиться - хорошо! Нам с матерью она тоже сразу же не понравилась, как только ты зимой приехал и про неё рассказал, - но мы не стали тебя переубеждать, трепать тебе нервы сомнениями и предчувствиями. А теперь ладно, пусть! Посылай её к чёрту, коли так, и начинай работать в другом месте, выбери другой путь. Директором школы, к примеру, становись, или каким-нибудь чиновником важным. С университетским дипломом и с головой тебя же в любое место возьмут с радостью превеликой. Умные и грамотные кадры везде нужны и ценятся на вес золота. Уразумей ты это и не пори горячку! Найдёшь себе приличное место, где тебе и квартиру сразу дадут, и зарплату хорошую. Женишься быстро, семью заведёшь - как все нормальные люди делают. И будешь жить припеваючи! Посмотри вон сколько у нас по городу ходит хороших, но незамужних женщин. Красавицы и умницы все, здоровые как на подбор, любвеобильные и плодовитые! Но - одни пока, не встретили хорошего парня, не повезло, не случилось. Бывает. Да ты только им подмигни, только свистни, - они за тобой, выпускником МГУ, на край света кинутся и будут рады до задницы, что такого парня охомутали! А ты вместо этого в чумазые работяги собрался, в дебилы и алкаши; планируешь опуститься вниз, где пьянки-гулянки без-конечные, упадок нравов, да одни дуры безмозглые только и водятся, лярвы, шалавы да стервы. Не надо этого делать, сынок, не надо! Заклинаю тебя! На дно опуститься легко - поверь старику. Руки сложил безвольно, волю и мозг отключил - и ты уже там, на дне. А вот подняться сложно будет, если вообще возможно. Подниматься вверх - недюжинные силы нужны, стальная воля, деньги и связи.
- Отец, остановись, побереги здоровье и послушай меня внимательно, что я тебе скажу, - перебил родителя Максим. - Я бы пошёл работать кем угодно: хоть бухгалтером, хоть директором школы, хоть самым последним чинушей - лишь бы только в Москве. Но поскольку директорам и бухгалтерам жилья в столице не выдают, иногородним я имею в виду, а только исключительно работягам, - я и хочу пойти в токаря или слесаря. Я из Москвы не уеду ни под каким видом! Для меня это станет смерти подобно, пойми: в провинции кончится моя жизнь, ещё не начавшись даже.
- Да сдалась тебе эта Москва, Максим! - взорвался Александр Фёдорович. - Что, только в Москве одной люди живут?! В Ленинград вон езжай или ещё в какой крупный город: Калуга, Тула, Липец, Орёл, Курск. Да в ту же нашу Рязань! - чем тебе не место?! Старинный областной центр, промышленный и культурный регион России. И таких городов - десятки! Но только не бросай ты диплом, сынок, не становись работягой, от которых все нормальные люди как от чумы шарахаются; да ещё и морщатся и кривятся при этом, брезгливо на сторону плюются.
- Про Москву плохого не надо мне ничего говорить, - сказал, как отрезал сын. - С Москвой вопрос давно и окончательно решённый...
7
-...Ну хорошо, ладно, пусть так, - подумав с минуту, посоображав и поскрипев мозгами, попробовал было с другого бока зайти не на шутку встревоженный Александр Фёдорович. - Хочешь остаться жить и работать в Москве - оставайся. Мы с матерью разве ж против? Москва есть Москва - столица нашей Родины, силища вековечная, святыня общесоюзная, России Древний Молитвенник и Алтарь! Хочешь - оставайся там и живи себе на здоровье, коли душа прикипела и расстаться не может! Я понимаю! Но только зачем тогда увольняться с хорошего места-то, не пойму? - где ты будешь в тепле и светле, уважаемым человеком будешь, чистым, опрятным и хорошо пахнущим, одетым по моде, от которого глаз невозможно будет оторвать людям молодым и старым. И в Москве, и у нас, в Касимове. И где, главное, ты станешь сразу же получать очень хорошие деньги - 260 рубликов в месяц! О-го-го! Да такие денежки и я не всегда получаю, заводской мастер, специалист с 35-летним стажем и уважаемый человек. Матушка же твоя, старшая медсестра гор"больницы, получает вдвое меньше. А тебе их ежемесячно будут платить, пацану молодому, зелёному. Поди, плохо!... Так что не пори горячку, сынок, скажу тебе ещё раз, не надо. Оставайся и работай там пока, снимай квартиру в Москве, как другие командировочные. Денег у тебя на это хватит с запасом. А там видно будет, куда кривая тебя вывезет. Глядишь, через пару-тройку лет всё и образуется, появится свет в окошке, про который ты даже и не подозревал.
- А что образуется, не понял? И какой свет, откуда? - с ядовитой ухмылкой спросил Максим, с прищуром на отца посматривая. - Манна небесная на меня упадёт, да? Или мне кто квартиру с барской руки в Москве предложит в подарок? На, мол, Максим, пользуйся. Командировочный - он командировочный и есть. Кто на них внимание когда обращает?! Случайные, временные везде люди, как те же тени или призраки.
- Сегодня ты временный, да, а завтра, глядишь, постоянным станешь. Жизнь - она штука ветреная и переменчивая. Встретишь хорошую девушку-москвичку где-нибудь на танцах или на улице, которая в тебя влюбится по уши: в молодого, умного и богатого парня с перспективой роста чего не влюбиться! Поженитесь, и она пропишет тебя к себе. Вот тебе и квартира... А если она не одна, если с родителями, к примеру, живёт, - так встанете на очередь с ней на жильё или вообще себе кооператив купите. Денежки ты заработаешь к тому времени, да и мы чем можем - поможем. Вот и будет всё у вас хорошо и складно: я просто уверен в этом. Только не надо, сынок, истерику закатывать раньше времени, не надо. И не надо пытаться всего добиться самому, без посторонней помощи: крайне сложно это.
- А если не встречу любимую девушку, которая меня к себе прописать захочет, что тогда? - не унимался Максим со своими каверзными вопросами, ища в наказах родителя одни лишь тёмные стороны. - Москвички - они ведь ушлые все и с гонором превеликим, все - капризные и недоверчивые; на нас, приезжих парней, с большой опаской глядят, считают нас про себя захватчиками и вымогателями, охотниками за квартирами. Серёга Жигинас вон попытался через женитьбу москвичом стать - да пролетел с этим делом, облажался парень. Хотя и очень того хотел, поверь, отец, сил и старания приложил много. Весь пятый курс по москвичкам бегал как заводной - всё на женитьбу и прописку их раскручивал, на совместное житьё-бытьё. Но всё без толку... А потом разозлился, плюнул на них на всех, "нашёл себе маруху жирную, спокойную и смирную" из подмосковного Серпухова и укатил с ней в родную Хохляндию, бедолага, откуда в Университет учиться приехал. Я по его пути идти не хочу, увольте!
- А у Кольки Меркуленко получилось, как ты нам с матерью весной рассказывал, - парировал отец. - Молодец парень! Нашёл себе столичную дурочку, которая ему поверила и прописала - и в ус не дует теперь. И ты в итоге найдёшь, Максим. Обязательно! Только не надо сдаваться заранее и раскисать, на самое худшее настраиваться и опускать руки. Ты же у нас красивый, статный и грамотный парень. Не пьёшь и не куришь, спортсмен, человек физически и умственно здоровый то есть. Да такого парня ещё походить, поискать надобно. И не скоро найдёшь. За такого любая москвичка пойдёт, любая! Ведь иметь такого мужа - за счастье! Поверь!
- Не хочу я жениться на дурочке, отец, не хочу! Женитьба - это ведь не игрушка, не развлечение мимолётное. Это - на всю жизнь: я так это дело понимаю. Поэтому умную жену хочется, все знающую и понимающую, верную и надёжную как скала. Чтобы другом и помощником по жизни была - не вертихвосткой, не шалавой, не подлой изменницей... Есть такие ещё, не перевелись на Руси, встречаются: я лично видел таких, и даже общался. Но только у них самих жилья в Москве нет, как и у меня: они - иногородние... А остаться в столице им очень хочется, как и мне. Вот они и маются, бедолаги, крутятся как белки в колесе, ломают голову: что им делать. У хороших парней и девчат, отец, проблемы одни и те же - и одни и те же беды. Поэтому и живут они врозь - и маются-мучаются при этом.
Максиму очень хотелось дополнить свой короткий рассказ, сообщить понурым родителям, что у него уже есть невеста, любимая девушка Таня есть, Мезенцева Татьяна Викторовна, которая не выходит из сердца и головы, хоть плачь, и за которой он готов идти хоть в огонь, хоть в воду. Ради которой, собственно, он и затеял всю эту возню с работой по лимиту: чтобы получить в итоге своё жильё в Москве и привести в него иногороднюю жительницу-Татьяну в качестве полноправной хозяйки, её этим столичным жильём осчастливить и одарить, решить одним махом и её проблемы тоже. А они ведь обязательно через год возникнут, обязательно! Если только Мезенцева в аспирантуре не останется, конечно же, если далее не продолжит учёбу и не отодвинет от себя жилищную проблему на три года дальше по сроку... Очень хотелось Максиму сообщить родителям про неё - и навсегда закрыть щекотливую и неприятную тему с женитьбою по расчёту, на москвичке то есть. Не для него этот скользкий и неправедный путь, определённо не для него! Все его естество этому пути противилось...
Но он не выдал любовного секрета матери и отцу - удержался. Посчитал, что не подошло ещё время для таких сердечных откровений, да и подойдёт ли когда вообще, если вспомнить их с Мезенцевой крайне-сложные отношения... И зачем тогда заранее об этом трепаться, себя дурачком выставлять, пустозвоном и хвастунишкой...
Но без этого секрета план его выглядел безумным и диким со стороны. Не убеждал он родителей своим качеством и правотой и, соответственно, не давал жить спокойно...
8
Подобные душераздирающие разговоры возникали в семье Кремнёвых всё лето - до самого отъезда Максима в Москву в сентябре-месяце. И исходили они, как правило, от батюшки, Александра Фёдоровича. Тот, прожив долгую и тяжёлую жизнь, - напомним ещё разок это, - захватив войну в юном возрасте, унижения оккупации, голод и холод, смерть на фронте отца и двух старших братьев, хроническое семейное безденежье, всё пытался отговорить сына от его затеи с работою по лимиту. Чувствовал батюшка всю бредовость и абсурдность её, а то и вовсе гибельность для неразумного чадушки...
- Послушай, сынок, - теряя терпение, как можно добрее и ласковее обращался он раз за разом к сыну дома за обеденным столом, на даче или во время городских прогулок, не имея сил выдерживать внутреннее напряжение от кипевших в его голове и сердце жгучих сомнений и предельно-тягостных дум. - Давай с тобой ещё раз всё спокойно обсудим, разберём критически и пошагово тот стихийно-рождённый план, который ты сам для себя в Москве придумал, когда твой дружок Жигинас тебя бортанул, и по которому ты хочешь начать жить осенью, когда в Москву на работу вернёшься. Вдвоём-то легче любые вопросы решать, согласись: одна голова - хорошо, а полторы - лучше, как в таких случаях говорится... Ты только не кипятись и не перебивай меня, сынок, - а лучше помолчи и послушай. Я же отец твой, родная душа и кровь. И никогда не пожелаю тебе плохого, а только одно хорошее. Веришь?! Тем более, что у меня-старика опыт большой за плечами имеется, знание жизни и людей, которых у тебя ещё нет и не может быть по причине молодости. Вот я и хочу передать тебе это знание и этот опыт, предупредить о подводных течениях и об опасности, что могут перед тобой возникнуть в самом начале пути. А ты уж потом сам решай - пригодится это тебе или нет. Договорились?!... Но вначале выслушай, не перебивай, прошу тебя ещё раз. Я и без тебя собьюсь со своим природным косноязычием и 4-мя классами образования.
- Ну давай, давай, говори, чихвость меня и осмеивай, - недовольно отвечал Максим, морщась как от зубной боли. - Ты же про мои задумки с автозаводами хочешь сейчас говорить, с работою по лимиту, так ведь? Всё она тебе не даёт покоя.
- Да, не даёт, сынок, не даёт! Честно тебе признаюсь. Как ты только нам с матерью про это всё рассказал, вернувшись с юга, - я с тех самых пор уснуть не могу спокойно: всё про тебя и затею твою лежу и до утра думаю. И прихожу к выводу неутешительному и печальному, что затея твоя с работою по лимиту в Москве - самая что ни наесть глупая и пустая! Уж извини за откровенность и прямоту. Ничего ты там не добьёшься в итоге и не получишь. Только жизнь загубишь свою, а заодно и наши.
- Почему ты так думаешь? - тихо спрашивал Максим родителя, бледнея лицом и душой холодея как после страшного врачебного диагноза.
- Да я не думаю, я уверен в том, - прямо, честно и твёрдо отвечал Александр Фёдорович, не щадя психику сына. - Потому что в отличие от тебя, пацана желторотого, я знаю наши законы, по которым вся страна живёт, и ради тебя одного которые менять не станут. Законы же эти таковы, что ты, как молодой специалист с высшим образованием, просто обязан отработать какое-то время по специальности, понимаешь - обязан! Три или пять лет: не знаю точно. Могу для интереса спросить на заводе у своих молодых мастеров, что отрабатывают у нас положенный срок после окончания Политеха. Так что не одно столичное предприятие тебя не возьмёт работягой в свой штат сотрудников: в тамошних отделах кадров законы знают и чётко блюдут. И нарушать их не станут - отфутболят тебя в два счёта... И что будешь делать тогда, когда без работы совсем останешься, без куска хлеба? К нам в Касимов вернёшься оплёванным неудачником, да? Чтобы на смех нас с матерью и себя самого пустить, потешить город?!... А так оно всё и случиться в итоге: чуда не произойдёт. Я это ясно вижу...
- Поэтому, Максим, послушай меня, старика: не пори горячку и не руби сук, на котором удобно сидишь, не руби. И не плюй в колодец, из которого пьёшь воду. Как взрослый, опытный человек и твой родной отец, очень тебя прошу об этом. Ты в июне получил престижный диплом МГУ, которым гордиться надобно, а не бросать в помойку, который тебе очень сильно поможет и пригодится по жизни, поверь. А ещё ты, сам того не желая, как я понял из разговоров, получил хорошее место работы в Москве, с хорошей же зарплатою в 260 рублей, которой многие твои бывшие одноклассники сто раз ещё позавидуют, когда узнают. Да, без прописки и без жилья пока, - и что из того? Многие так начинают даже и в нашем городе, когда приезжают на заработки из деревень. И ничего - выкарабкиваются со временем, закрепляются тут и даже выбиваются в люди. И ты в итоге выберешься на свет Божий, сынок. Всенепременно! Наберись только терпения. Поработай годок, другой, как все остальные твои товарищи это станут делать, подзаработай денежек, - а там видно будет. С деньгами, поверь, ты будешь люб и нужен всем, всем желанен и интересен. Без денег же - никому. Совершенно! Так, сынок, вся наша жизнь устроена: и сложно, и просто одновременно; и подло, и справедливо.
- У меня есть деньги, отец, - всё также спокойно и твёрдо отвечал на это Максим, щуря глаза и кривя в усмешке пухлые губы. - Я заработал в стройотряде 5 тысяч рублей за четыре студенческих лета. Ты знаешь про то: деньги мои лежат на сберкнижке, которую я у вас храню. Через пару-тройку лет там будет лежать 10 тысяч, к примеру. И что из того? Я от этого счастливее стану? Или деньги автоматически сделают меня москвичом? Чёрта-с два! Деньги накоплю, а время упущу, несколько лет из жизни этим накопительством вычеркну. И университетских друзей-москвичей растеряю, вдобавок, которые мне хоть чем-то осенью смогут помочь и хоть что-то подсказать-посоветовать... И что тогда стану делать один в Москве, когда жизнь с нуля всё равно начинать придётся, и когда 25-26 лет мне стукнет?
- Выйдешь на работу - новых друзей заведёшь. Там их знаешь сколько будет!
- На работе будут такие же шаромыжники иногородние и бездомные, как и я сам. Много от них толку и пользы мне выгорит, как думаешь?... А потом друзей не заводят по щелчку пальцев: щёлкнул - и появился друг. Нет, не появился - и не появится. Друзья, как и любимые люди, - сугубо Божье дело. Их обрести тяжело, а уж коли однажды обрёл - беречь надобно. Я вон с Меркуленко и Жигинасом 5-ть лет бок о бок прожил, спал на соседних койках, в походы и на танцы ходил, из одной тарелки питался, - а другом их так и не стал, так и не сроднился душами в итоге. Оба плюнули на меня в трудную минуту, когда наши будущие судьбы решались, бросили как ненужную вещь - и сразу же про меня забыли, суки поганые, а я - про них. Ни одного светлого и доброго чувства в душе моей от них не осталось и желания встретиться. Совершенно!... Вот тебе и друзья, отец: век бы таких не знать и не видеть... Но есть у меня и другие в Москве, славу Богу, которых я не хочу терять, на которых как на себя самого надеюсь...
Тогда обескураженный и обезоруженный разговором Александр Фёдорович снова на девушек-москвичек переходил, на которых надобно-де непременно жениться, чтобы махом одним все проблемы решить с жильём и пропиской. Уверял, что иного выхода нет, что это для запутавшегося Максима - самый лучший и самый надёжный способ за Москву зацепиться. Но сын в вопросе скороспелой женитьбы упорен и непреклонен был как баран или как та же свая железобетонная - не хотел полагаться на случай, пускать на самотёк Судьбу: обласкает Она его - не обласкает; поцелует - не поцелует в темечко. От родителя он унаследовал одно хорошее качество: не был слюнтяем и нытиком с молодых лет, и всего хотел добиваться сам, чтобы не быть паразитом и иждивенцем, и кому-то и чем-то обязанным...
- И с любовью ведь точно так же бывает, отец, - подумав, дополнял Максим свой рассказ про поганых и подлых университетских дружков мыслями о делах семейных, на которые он, разумный и памятливый молодой человек, достаточно уже насмотрелся в криминальных хрониках по телевизору. - Встречаются люди случайным образом где-то, возбуждаются-вспыхивают друг от друга как те же спички от трения, любятся какое-то время, милуются жарко и страстно, женятся сдуру, детишек заводят бездумно и походя как те же животные. И вроде бы всё у них хорошо идёт поначалу, всё чинно и гладко на загляденье, всё о"кей. Оба счастливы и довольны до поросячьего визга, с удовольствием вьют семейное гнездо родителям и себе на радость... А потом вдруг взрываются оба неприязнью и ненавистью при первой же неудаче житейской или беде - и разбегаются по разным углам с руганью и матом, и мордобоем жутким, с дележом имущества и детей. Ненавидят и клянут друг друга на весь белый свет, что совестно за них становится и очень и очень обидно. И куда только любовь девается, думаешь, и была ли она у них вообще? Или вся их любовь так называемая заключалась исключительно в похоти, в сексе, в гормонах, что в крови очумело играют и делают людей бешеными и неуправляемыми как черти? А когда секс в семейной паре приелся и надоел, перестал удовольствие доставлять, обоюдную страсть и радость, - то и жить стало обоим вместе невмоготу: тошно и противно до омерзения? Так, что ли? Отсюда - и ругань, и скандал, и ненависть лютая к супругу или супружнице. Всё - отсюда... Нет, не хочу я себе такой вот случайной, пошлой и развратной любви, отец, не хочу, - уволь ты меня пожалуйста! - которая непременно скандалом и разводом закончится, всенепременно!... Тем паче, не хочу любви плутовской, основанной на расчёте и выгоде. Не надо мне больше женитьбу на какой-нибудь глупой и похотливой дурочке с московским штампом в паспорте предлагать: я на хохляцкой дружбе уже обжёгся - и сильно...
У отца от таких разговоров отчаянных и железного упрямства сына вдобавок голова раскалывалась пополам и безвольно опускались руки. Не было у него аргументов и слов в запасе, к великому сожалению, строптивого чадушку переубедить: выпускник Университета оказывался умнее, говорливее и грамотнее отца-работяги и неизменно побеждал в словесных дуэлях. А полуграмотный батюшка неизменно оказывался в дураках, увы и ах, оказывался в проигрыше... И именно с этого момента, когда решалась на небе и на земле судьба Максима, у Кремнёва-старшего начались серьёзные проблемы со здоровьем: стало скакать давление вверх и вниз почти ежедневно, из-за чего не прекращались страшенные головные боли, терпеть которые не хватало сил. Таблетками же в семействе Кремнёвых не пользовались никогда: Вера Степановна, фанатичная и истовая староверка, была категорически против таблеток, хотя и проработала всю жизнь медсестрой в гор"больнице... А без медикаментозной помощи в организме отца стала стремительно развиваться тяжёлая форма гипертонии, кончившаяся трагически для Александра Фёдоровича, о чём рассказ впереди...
9
Не удивительно, в свете всего вышеизложенного, что половину июля, август и половину сентября первого послеуниверситетского лета, что Максим прожил-промаялся в отчем дому, стали поистине чёрными для него и его домочадцев, если не сказать траурными. Тяжело и муторно было в это время в психологическом плане Кремнёвым: и бедным родителям, и их сыну, главному источнику бед. То была расплата, будто бы, за безмерное и безграничное счастье, которым их одаривал и награждал Господь все последние годы...
Что касается Максима, - то ему хотелось бы побыстрее уехать из дома: на ту же стройку студенческую умотать и забыться там в компании бывших друзей-приятелей; или на учёбу в Университет отчалить, как он это делал раньше, - в занятия и спорт окунуться с радостью и с головой. Хотелось, короче, скрыться от родственников и соседей подальше и поскорей, от разговоров досужих, пустых, что его сопровождали всё лето... Но уезжать ему было некуда - вот в чём вся заключалась беда. Его уже никто и нигде не ждал из людей близких и желанных сердцу, и в новой самостоятельной жизни он был никому не нужен и не интересен как индивид, как самоценная гордая личность и друг задушевный. И на работе - в том числе, где у него вообще близких людей не окажется. Где и работы-то не будет самой, если за таковую не почитать переливание из пустого в порожнее...
Это было так неожиданно сознавать после прошлых предельно насыщенных и ярких в эмоциональном плане пяти университетских лет - свою полную никчёмность и ненужность в обществе! - и так неприятно одновременно...
Раньше, напомним, было не так, всё по-другому было. Ещё и год назад даже, когда он приезжал на побывку к родителям летом, он чувствовал себя героем, хозяином своей судьбы, кто крепко, надёжно и волево Жизнь под уздцы держит. С каким возвышенным настроением и гордостью превеликой выходил он тогда на улицу погулять, по родному Касимову гоголем пошататься. Каждая встреча с людьми, и старыми, и молодыми, была ему тогда в радость - не в тягость.
Теперь же всё изменилось самым решительным и коренным образом: он будто выпустил вожжи Судьбы из рук, вывалился из Жизни по пьяной лавочке и на обочину закатился, в овраг, в пыль и грязь придорожную. И по этой причине из героя прежнего в полное ничтожество вдруг превратился, в безвольного неудачника без роду и племени, за плечами которого уже будто бы и не Московский Университет горделиво и мощно стоял, а какое-нибудь телего-строительное ПТУ, про которое и упоминать вслух было совестно.
Не удивительно, что встречи с одноклассниками, родственниками и соседями, с бывшими учителями теми же, вызывали в нём уже одно лишь сплошное расстройство, постоянное раздражение и душевную боль. Ведь все они, словно по уговору тайному или насмешке дьявольской, откровенно и заведомо-издевательской, начинались одними и теми же вопросами о трудоустройстве Максима, из которого автоматически вытекало и будущее его. А этим он уже похвастаться и покичиться как раньше не мог даже и в малой степени: неопределённой становилась жизнь свергнутого с пьедестала героя, как и у всех лимитчиков.
Те разговоры происходили так: опишем их коротко и приблизительно. "Привет, Максим, привет, дорогой! Давно с тобой не виделись! Ну, рассказывай давай, хвастайся, как твои дела, что после окончания МГУ делать собираешься? Дальше учиться будешь, да? В аспирантуре небось останешься - науку вперёд двигать? Чтобы под старость известным профессором стать? а то и вовсе заслуженным академиком? Так ведь?..." Бледневший Кремнёв отрицательно крутил головой, с неохотою отвечал, что не так, и в аспирантуру он не собирается, а пойдёт работать в НИИ. "Но этот твой НИИ в Москве ведь находится, правильно мы понимаем? - следовала мгновенная реакция на его ответ. - Ты же в Москве работать останешься? Университет, как-никак, закончил, а не какой-нибудь ветеринарный техникум, после которого всю жизнь быкам заносят хвосты"... "Да, в Москве" - без радости в голосе и без блеска в глазах отвечал Максим, желая побыстрее отделаться от любопытного собеседника и расстаться с ним под любым предлогом. Но отделаться быстро не удавалось, как правило: знакомцы категорически не желали его отпускать без получения информации, продолжали терзать расспросами дальше. Ведь так это было им любопытно всем - судьба бывшего отличника-Кремнёва: сложится она у него в итоге, не сложится... "Ну, разумеется, и жильё тебе предоставят в столице, да, прописку московскую?" - назойливо и лукаво уточняли они, за рукав новоиспечённого москвича придерживая. Максим утвердительно кивал головой, опуская глаза при этом и слыша в ответ: "Молодец, Максим, молодец! Остаться жить и работать в Москве - большое счастье и выгода одновременная. Не многим в нашем городе так фартит, как тебе. Ты, пожалуй, будешь единственным у нас счастливчиком. Устроишься на новом месте, Макс, - адресок сообщи. Хорошо? Будет при случае, где остановиться, когда в столицу за чем-нибудь придётся приехать".
Кремнёв хмурился ещё больше от подобных провинциальных наказов и просьб, сухо обещал сообщить новый московский адрес, когда всё у него наладится, и поспешно расставался после этого, прочь уходил совершенно расстроенным и побитым. "Какой адрес? и какое жильё? - шёл и матерился он про себя. - Мне ещё за свой уголок в Москве столько пота и крови пролить придётся". Но людям-то про то не скажешь начистоту, не выставишь сам себя перед ними посмешищем и идиотом. Вот и приходилось ему выкручиваться и лгать. Отчего на душе всякий раз становилось тягостно и противно...
10
В августе и, особенно, в сентябре он и вовсе перестал выходить на улицу днём - только поздно вечером это делал, перед тем как спать ложиться. Постоянно врать людям про своё прекрасное будущее житьё-бытьё он не хотел уже - стыдился. Да и не получалось у него это толком: он краснел всякий раз как рак, нервничал, суетился и опускал глаза при разговорах на данную конкретную тему, чем сильно смущал и напрягал собеседников, чувствовавших неладное.
К тому же, ближе к осени родственники и соседи по дому узнали страшную новость, что Максим в Касимове опять прописался, в квартире родителей. Естественно, все были в шоке от подобных известий и стали тормошить ежедневно отца и мать (из-за невозможности поговорить с самим виновником торжества, не выходившим из дома), спрашивать тех: что случилось, и где будет жить и работать сын? почему до сих пор на службу не уезжает?
Кремнёвы отнекивались, как могли, отвечали быстро и в один голос, что всё у Максима нормально, дескать, что прописка домашняя - это временное явление: до Нового года сын непременно выпишется, когда всё уладит и утрясёт в Москве, не волнуйтесь, мол, и плохого не думайте, с работой всё у него хорошо. А потом приходили домой, бледные и расстроенные оба, передавали сии разговоры сыну, валявшемуся на диване с книжкой в руках, и под конец просили его с дрожью в голосе и траурным видом: "Уезжал бы ты побыстрее в Москву, сынок, от греха и пересудов подальше, не мозолил тут людям глаза, не дразнил их своим присутствием. А то уж нам неудобно стало встречать соседей на улице и перед ними ежедневно оправдываться, дурные подозрения развевать, которые поползли по городу... Уезжай, Максим, уезжай пожалуйста. Принимайся в Москве за работу - хватит без дела болтаться и задницей диван протирать. Быстрее возьмёшься за дело - быстрее получишь положительный результат. А под лежачий камень вода не течёт, как известно"... "Уеду скоро, уеду, не переживайте, - с натужной улыбкой отвечал сын, пытаясь утешить расстроенных батюшку с матушкой, а сам думал при этом с грустью: - Только кому я там, в Москве, буду нужен теперь? У меня ведь даже собственной койки теперь там нет. И не известно - будет ли..."
11
Чтобы понадёжнее спрятать тоску и внутренний страх перед будущим, Максим, живя два месяца дома, с головой погрузился в литературу, что стала для него отдушиной настоящей или спасательным кругом. Записавшись в городскую библиотеку на правах местного жителя, он перечитал за лето и половину сентября все художественные произведения Тургенева и Куприна, которые были созвучны его тогдашнему настроению и лучше всего ложились на сердце, нежно ласкали и лечили сознание своими сюжетами, мыслями и переживаниями героев; потом познакомился с рассказами и повестями Льва Толстого и Чехова (последними, лучшими рассказами Антона Павловича, в частности, написанными в период 1895-1903 годов); несколько раз перечитал из начала в конец сборник стихов Есенина, который ему девушка Димы Ботвича Оля великодушно одолжила на лето. Сергей Александрович Есенин всем своим небогатым в смысле объёма творчеством настолько оказался близок Кремнёву, настолько внутренне сроден ему, - что и передать невозможно словами! Максим большую часть сборника без труда запомнил тогда наизусть, в том числе и поэмы своего великого земляка-рязанца, и бережно хранил потом есенинские поэтические шедевры в сознании до конца дней своих, поражая близких ему людей цепкой и долгой памятью.
Мало того, он мог бы вслед за Николаем Рубцовым с гордостью сказать любому:
"Да и невозможно забыть мне ничего, что касается Есенина. О нём всегда я думаю больше, чем о ком-либо. И всегда поражаюсь необыкновенной силе его стихов. Многие поэты, когда берут не фальшивые ноты, способы вызвать резонанс соответствующей душевной струны у читателя. А он, Сергей Есенин, вызывает звучание целого оркестра чувств, музыка которого, очевидно, может сопровождать человека в течение всей жизни.
Во мне полнокровной жизнью живут очень многие его стихи".
/Выдержка из письма Н.Рубцова В.Сафонову от 2 февраля 1959 года (последний год службы Рубцова на флоте)/...
"SIMILIS SIMILI GAUDET" - "подобное радуется подобному", - когда-то утверждали римляне, и были абсолютно правы: так оно в действительности всё и есть, всё в нашей жизни так именно и происходит...
Глава 15
"Если созрел в тебе дух высокий,
Если не дремлет совесть твоя, -
Сдвинь своим праведным выбором сроки
Мук бытия".
/Даниил Андреев/
1
В воскресенье 16 сентября 1977 года Александр Фёдорович и Вера Степановна провожали сына в Москву - уже на работу, а не на учёбу как раньше. Все трое молча стояли на перроне железнодорожного вокзала Касимова, растерянные, бледные как тени, неприкаянные и несчастные, - ждали утреннюю электричку на Москву. На родителей было и вовсе жалко и больно смотреть. Они будто сына на фронт провожали, или в тюрьму, предчувствуя будущие нешуточные проблемы своего упрямого и активного не по разуму чадушки. Матушка, та разревелась даже при подходе поезда, бросилась на шею Максиму, стала отчаянно его целовать и желать удачи. Отец не заплакал и на шею не бросился, как хотел, - сдержался. Но стоила эта природная стойкость ему много душевных сил и издержек воли.
Максиму плакать было нельзя - усугублять слезами тоску и печаль расставания; и одновременно показывать всем, что он, несмотря на слова, страшится будущего... Он и не плакал, не раскисал - терпел, беря пример с батюшки. А потом и вовсе шустро и с радостью будто бы запрыгнул в подошедшую электричку, заскочил с дорожной сумкой в первый вагон, занял у окна место. После чего озорно помахал отрешённым и убитым горем родителям через стекло рукой и даже широко улыбнулся. "Держитесь тут без меня, не кисните и не печальтесь, не лейте понапрасну слёз, - мысленно им обоим сказал. - Всё будет у меня нормально в итоге: даю слово"...
Через минуту электричка тронулась, и горько плачущие родители исчезли из вида, как и сам вокзал. А потом исчез с глаз долой и провинциальный город Касимов...
Через пять с половиной часов была Москва, Казанский вокзал столицы, на перроны которого прибыла переполненная Касимовская электричка... И опять, как и всегда во время приездов в Москву, сладко заныло и затрепетало восторженное сердце Максима от несказанной радости, гордости и любви, когда он оказался на Комсомольской площади, битком забитой народом: местными и гостями столицы. Москва, как Мекка и Медина на мусульманина, оказывала на него, глубокого провинциала, могучее жизнеутверждающее воздействие: неизменно преображала, очаровывала и завораживала его, до краёв чистотой наполняла, гордостью превеликой, праздничной неизбывной торжественностью, пафосом и красотой, великодержавным патриотическим духом, верой, мощью и силой.
Нечто похожее случилось и на этот раз - с одной существенной оговоркой только, или минусом, который, впрочем, не имел к Москве ни малейшего отношения. Сама-то Москва была прежней: не изменилась, не подурнела за лето ничуть, державной статью не поубавилась! Наоборот, стала ещё желаннее и дороже для сердца рязанского юноши, монументальнее, размашистее, озорнее, милее, роднее и краше... Изменился, однако, сам Максим с тех самых пор, как покинул столицу в июне-месяце, - и изменился существенно. Не внешне, нет! - социально, или же статусно. Ведь все прошлые годы, если стрелки часов в обратную сторону прокрутить, он приезжал в этот чудный, великий и пафосный город, что олицетворял собой кипучее, любвеобильное и пламенное сердце страны, её душу и разум одновременно, на правах хозяина. Приезжал как настоящий и законным москвич, понимай, студент Московского Университета, прописанный в его общежитии, а значит - имевший тут угол. Ни один страж порядка поэтому не посмел бы придраться к нему и предъявить какие-либо претензии в смысле того, за каким лешим, мол, он в столицу припёрся, и чего ему тут надобно!
Теперь же всё поменялось коренным образом, и он прибыл сюда уже как гость - житель Рязанской области, не нужный тут в принципе человек: ни то прохиндей, ни то паразит-прилипала. Со всеми вытекающими из этого печального факта нервозностью, душевными тяготами и нестроениями. Москвичом ему теперь только ещё предстояло стать - доказать своё право на это высокое и почётное звание. Но он верил и надеялся, нет, он твёрдо знал, что у него это получится. Непременно! Не уедет он никуда из Москвы - и точка: лучше костьми ляжет тут, умрёт где-нибудь под забором! Именно и только так, и никак не иначе! Потому что он успел уже влюбиться в Москву безумно, безмерно и без-конечно за пять студенческих лет - и мог бы в этом вопросе, вопросе количества и качества любви, с любым коренным москвичом поспорить и потягаться. К тому же, в этом городе продолжала учиться и жить БОГИНЯ его, Мезенцева Татьяна Викторовна, далеко отдаляться от которой он и не хотел и не мог - потому что рассчитывал в скором времени на непременную и судьбоносную встречу с ней, после которой они уже никогда не расстанутся: будут вместе.
Этот его фанатичный настрой, помноженный на железобетонную веру в успех, на молодецкие силы, здоровье и волю, грели душу ему невидимым радиатором и были по сути единственными его на тот момент надёжными подсказчиками и помощниками...
2
С вокзала Максим сразу же поехал в Новогиреево, на улицу Молостова, где должна была находиться квартира, адрес которой ему сообщили весной Казаков с Кокиным, и где они трое предположительно должны были бы жить первое время. Всю дорогу Кремнёва не покидало волнение, не спокойно было у него на душе. А всё потому, что как-то уж больно легко и просто, почти что дуриком он нашёл себе это жильё - через вторые руки по сути и без личного разговора с её хозяином, без каких-либо обязательств, главное, с его стороны и предоплаты.
Вообще-то, жильё изначально он планировал снимать с Жигинасом Серёгой, внутренне настроился на то ещё зимой и успокоился на какое-то время - на любовь всё внимание переключил, на чувства сердечные, бурные, которые его в тот момент с головой захлёстывали... Но Жигинас, подлюка и сволота, его бортанул, сообщив в апреле про отъезд в Хохляндию, чем сразил Кремнёва наповал, будто под дых со всей силой ударил. У Максима и так тогда голова кругом шла из-за проблем с Мезенцевой, всё из рук падало! А тут навалилась и другая напасть - и какая! - потеря товарища, близкого человека, на которого делалась ставка; а вместе с ним и потеря надежды на лёгкий поиск жилья... Что ему было делать в той чрезвычайной ситуации, куда грести, к какому берегу прибиваться? Снимать одному квартиру в Москве было и дорого, и опасно, и проблематично очень: знакомые были нужны, посредники.
И тут он вспомнил про Казакова с Кокиным, будущих коллег по работе, нашёл их в общаге весной, спросил, что они думают делать с квартирой, как решать жилищный вопрос осенью, когда оба в Москву из отпусков вернутся? Те спокойно ответили, что уже нашли, мол, себе жильё в Новогиреево - поэтому и не тужат, не дёргаются. Поведали как на духу, что у них на истфаке, оказывается, есть знакомый аспирант, земляк их, житель Поволжья, который уже второй год как снимает двушку в столице на улице Молостова. Платит за неё ежемесячно 100 рублей, что для него накладно, понятное дело. Вот он и решил пустить двух земляком к себе подселенцами: вместе-то им будет и веселее жить, и не так расточительно.
- А вы не можете ещё и меня к себе подселенцем взять? - осторожно поинтересовался Кремнёв. - Какая разница, в принципе, сколько народа будет в квартире жить - трое или четверо. Я вам не сильно помешаю, поверьте. Я не пью, не курю, со срамными бабами не якшаюсь. Зато платить будем по 25 рубликов каждый, если меня четвёртым возьмёте. Выгода существенная!
- Не знаем даже, - пожали плечами Сашки. - Мы-то не против, Максим, но надо с хозяином квартиры переговорить, с аспирантом этим, земляком нашим.
- Переговорите, парни, переговорите, пожалуйста, - попросил их Кремнёв жалобным голосом. - А то мне одному как-то стрёмно квартиру снимать. Тем паче заранее, за несколько месяцев вперёд договариваться. Нарвёшься на каких-нибудь м...даков или аферистов: без вещей и денег останешься. И будешь потом на вокзале дни коротать с бомжами вместе - ментам глаза мозолить.
Сашки пообещали, встретились с аспирантом и переговорили действительно. Тот подумал-подумал - и дал добро на Максима, о чём Казаков с Кокиным и сообщили Кремнёву в мае, во время первого гос"экзамена, написали на бумажке даже адрес квартиры. Сделали, словом, всё честь по честь: претензий к ним никаких не было.
Максим за хлопоты поблагодарил парней от души - и сразу же забыл про жильё, успокоился. Казакова с Кокиным он увидел ещё раз во время второго гос"экзамена - но мельком, не успев ни о чём с ними поговорить. А потом он и вовсе потерял их обоих из вида, переехав с Ботвичем на проспект Вернадского. А потом улетел в Пицунду, из которой вернулся уже только домой в Касимов.
Что там стало с квартирой и в силе ли их договор ещё? - он, разумеется, не знал: столько воды с тех пор утекло. Поэтому-то он и переживал всю дорогу до Новогиреева, страшась непредвиденности и облома...
3
Волнения его напрасными не были, как оказалось: интуиция его не подвела, сигналы давала точные как радар заправский. Про это Максим узнал сразу же, как только переступил порог съёмной квартиры на первом этаже типовой хрущёвки, дверь в которую ему открыл Казаков Сашка, за спиной которого маячил Сашка Кокин. Оба были дома по случаю воскресенья, сидели и обедали на кухне.
Как только Кремнёв поздоровался и зашёл внутрь, поставил сумку с вещами в прихожей и присел в кресло в большой комнате, чтобы с дороги передохнуть, Сашки, краснея, сухо поведали ему неприятную новость, что у квартиры этой поменялся хозяин, оказывается. Прежний - их земляк-аспирант, с которым они поначалу и договаривались, - женился летом на москвичке и переехал к ней жить, счастливец. А эту квартиру двухкомнатную он передал для проживания другому иногороднему аспиранту истфака, татарину-Беклемишеву, человеку неласковому и нелюдимому, как вскоре выяснилось, а по чести сказать - человеку злому, не способному к самопожертвованию и добрым делам. Обоих Сашек он, скрепя сердце, ещё согласился пустить пожить какое-то время рядом, как земляков-волжан, а по поводу рязанца-Кремнёва категорический дал отказ, заявив, что ему балаган в квартире не нужен: он-де от него в общаге устал. Потому и снял отдельную хату, чтобы никого не видеть и не слышать.
- Так что, извини Максим, - закончили парни рассказ на минорной ноте, глаза в сторону отворачивая, - но придётся тебе, наверное, новое жильё искать. Беклемишев тебя здесь видеть не хочет. Категорически! Извини ещё раз, что не предупредили тебя заранее, - но мы о том лишь перед самым отъездом узнали. А твоего рязанского адреса нет у нас, и никогда не было.
- А где он сейчас-то, этот ваш Беклемишев? - спросил побледневший Кремнёв, у которого всё оборвалось внутри от подобного разговора, и холодный пот выступил на лбу и спине. - Я поговорить с ним хочу, попросить слёзно оставить меня с Вами. Какая ему в сущности разница: двое лишних людей будут рядом или же трое. А мне он этим сильно поможет, облегчит жизнь. Одному-то искать квартиру мне что-то совсем не хочется, признаюсь честно. Объегорят меня одного барыги столичные, обдерут как липку.
- Он к своему научному руководителю домой поехал - в Давыдково, - обсуждать какие-то там вопросы, - послышалось в ответ. - Обещал к вечеру вернуться.
- Ну-у-у, до вечера, так до вечера, - обречённо ответил Максим упавшим голосом. - Посижу, подожду его пока здесь, отдохну с дороги. Вы, надеюсь, не против.
Сашки были не против, пригласили его на кухню даже - отобедать вместе с ними чем Бог послал. Максим поблагодарил за приглашение, достал домашнюю еду из сумки, сердобольной матушкой собранную в дорогу, стал ею парней угощать. За обедом разузнал последние новости.
Выяснилось, что Казаков с Кокиным приехали в Москву 1-го сентября оба и уже две недели как работали на новом месте, в коллектив входили и с делами знакомились, которыми занимались коллеги. Контора, в которой предстояло трудиться и Максиму, территориально находилась на юго-западе Москвы, на улице Волгина. Располагалась она в четырёхэтажном железобетонном здании с бело-синей раскраской, по виду похожем на школу, какие в Москве массово строили при Хрущёве и Брежневе с их авангардной архитектурой, основанной на минимализме. Занималась контора тем, как объяснили парням-новобранцам сотрудники и руководство, что каталогизировала какие-то левые архивы, переводила их с бумажного вида в цифру, сиречь - на электронные носители. Только-то и всего. В отделе, где работали Сашки и куда должен был скоро прийти трудиться Максим, все были командировочными, как выяснилось, жителями Центральной России; все поголовно снимали квартиры в Москве в разных районах. И только начальник отдела был москвичом, но Сашки его всего один раз и видели, когда на работу вышли и были приглашены к нему в кабинет для беглого знакомства. А так они работают под руководством какого-то 30-летнего вертлявого хмыря, скользкого и хитрющего.
А ещё Максим узнал, что зачислили в контору их троих с 1-го августа, и что парни уже получили первую свою зарплату - аж за три месяца: за август, сентябрь и октябрь. Около 800-т рублей у каждого в итоге вышло - огромные суммы им выдали на руки в сравнение с прежней 40-рублёвой стипендией, на которые даже и в Москве можно было жить по-царски. Парни предупредили Кремнёва, что так оно и дальше всё будет происходить: деньги им будут выплачивать раз в квартал. Таков был на фирме порядок, которого придерживаются все, к которому там привыкли...
- Ну а народ-то в отделе ничего? - так, для проформы больше, спросил Максим под конец, чай не спеша допивая. - Контингент молодой или старый?
- Стариков нет, молодёжь в основном, - дружно ответили Сашки. - И мужиков нет, кроме нас двоих, а вот баб много, и все одинокие и "голодные", как мы заметили, все здоровые как кобылицы, ядрёные и на любовь злые. На нас с утра и до вечера без-стыже пялятся, глазки строят, "авансы" пошлые раздают - дружить таким образом предлагают; склоняют, короче, к сожительству.
- А вы что? - понимающе ухмыльнулся Кремнёв сквозь зубы.
- А мы - ничего, - ответили Сашки, смеясь. - Мы пока держимся, вживаемся в коллектив и тамошнюю обстановку оцениваем внимательно, чтобы на неприятности не нарваться, на беременность и внеплановый брак, который нам и даром не нужен...
4
Татарин-Беклемишев ввалился в квартиру в 9-ть вечера голодный и злой, когда три товарища, три недавних студента истфака сидели в большой комнате и болтали за жизнь, балагурили и смеялись громко, телевизор гоняя при этом. Едва переступив порог и завидя смеющегося Максима в комнате, Беклемишев моментально скривился лицом как от вида вражины лютой и нервно стал раздеваться в прихожей, ещё злее и чернее делаясь при этом, ещё болезненнее и раздражительнее. Между ним и Кремнёвым почти сразу же возникла глубокая антипатия и неприязнь на глубинном подсознательном уровне, на уровне метафизики, какая возникает обычно между представителями разных рас - белой, жёлтой, красной и чёрной, - которые братьями не станут никогда на Мидгард-земле, в единую и неделимую семью не сольются. Сколько бы про то не талдычили через СМИ продажные и лукавые правозащитники, наживая на том пустозвонстве и трепотне капитал - социальный, финансовый и политический. Ибо Сам Господь нас всех расставил и разделил по разным экологическим нишам и континентам, по разным углам, наделив по этой причине особыми качествами, способностями, характерами и мiровоззрением. Это всё и под"рас касается, народов, народностей и племён, - на чём мы останавливаться не станем ввиду огромности и обширности темы. У нас пока другие задачи...
Итак, не удивительно и закономерно даже, что, зайдя в большую комнату через минуту, Беклемишев не стал сюсюкать и либеральничать, наводить тень на плетень, а прямо и твёрдо заявил гостю, что жить рядом с ним не желает ни при каком условии! Поэтому Максиму надо искать себе другое жильё - и побыстрее.
- Ночь переночуй, так и быть: не стану я тебя на улицу выкидывать, - сквозь зубы с вызовом заявил он Кремнёву, перед тем как на кухню уйти. - А завтра собирай вещи и уматывай ко всем чертям. Мне тут балаган не нужен: я не за то хозяевам деньги плачу. Завтра чтобы я тебя здесь не видел. Понял?!
Сказавши это, Беклемишев развернулся нервно и скрылся ото всех на кухне, давая понять, что разговор окончен. Он даже зло захлопнул за собой дверь, чтоб не мешали ему парни ужинать своими разговорами и смехом... Поужинав, он, сходив в туалет и потом молча проскочив через большую комнату, скрылся в соседней, маленькой, плотно закрыл её изнутри, и больше его в тот вечер парни уже не видели...
А побледневшему и упавшему духом Кремнёву, которому не оставили выбора фактически, уже не до смеха было, не до дружеского веселья. С ним даже не пожелали по-человечески поговорить, дать время на поиск новой квартиры. Послали на х...р - и всё! Катись, мол, паря, куда знаешь! А почему так? - непонятно, необъяснимо! Понятно было только одно, главное, что случилось то, чего Кремнёв, будучи студентом, больше всего боялся. Квартиру - хочешь, не хочешь, - но ему теперь надобно будет искать одному, и одному же её и оплачивать... И делать это надо быстро, за один день. Беклемишев больше ему рядом жить не позволит, плачь, не плачь: он это высказал твёрдо и недвусмысленно. Мытарства и проблемы Кремнёва татарина не интересовали ни сколько - чего уж тут говорить! Да и самому не захочется уже Максиму рядом с таким козлом мерзопакостным жить, с такою двуногой гнидой!
Настроение его упало до нуля, естественно, трепаться с Казаковым и Коиным ни о чём как-то сразу же расхотелось. Навалились физическая и психологическая усталость, плюс ко всему, накопленные за день... Поэтому посидев ещё с полчаса на диване и тупо и без-страстно поглазев в телевизор вместе с товарищами, он быстро разделся, постелил себя на полу голый матрац в свободном углу возле батареи и улёгся на него спать бедным родственником. Чтобы завтра утром пораньше встать и начать поиск свободной в Москве жилплощади...
5
Однако проспал он не долго: часа четыре всего, или пять. Какой сон и какой покой с такими-то чёрными мыслями в голове и траурным настроением в сердце?! Проснувшись под утро нервным и очумелым, Максим, заложив руки за голову, уставился болезненным, немигающим взглядом в потолок и принялся напряжённо думать, что ему сегодня делать и куда идти; стал вырабатывать план скороспелых действий с учётом сложившихся обстоятельств, неблагоприятных и абсолютно невыгодных для него... Ехать одному в Банный переулок в Москве, как вечером советовали Казаков с Кокиным, и искать там жильё у барыг как-то совсем не хотелось. Банный переулок пользовался дурной славой среди москвичей из-за обилия аферистов. По слухам, там многих кидали достойных и честных людей. Кинут и его непременно. А ходить по окрестным домам, звонить наугад в квартиры и просить пустить на постой было совсем глупо. Что делать?...
И тогда опечалившийся Максим вдруг вспомнил - с Божьей помощью! - бывшего одноклассника своего, Серёжку Дёмина, который, отслужив в армии два года назад во внутренних войсках, приехал работать в Москву в отделение милиции где-то в районе Таганки. Там его взяли на работу в патрульно-постовую службу, но служебное жильё предоставили лишь через год. А до этого он комнату снимал у какой-то старушки (МВД его жильё оплачивало наполовину), жившей в двухкомнатной квартире в том же районе, и был хозяйкой очень доволен по слухам, что само по себе уже было большой редкостью.
Максим его встретил случайно в Касимове летом на улице, обрадовался, долго и мирно беседовал с ним, наполовину уже москвичом, хорошо с ним расстался. Узнал от него, в частности, что Серёжка был службой и жизнью в Москве в целом удовлетворён, жениться вскорости собирался, чтобы квартиру однокомнатную получить, пусть пока и служебную. Даже сообщил по секрету, что женатые люди в столице в приоритете: у них-де проблем куда меньше с жильём и всем остальным, что молодожёнам требуется. По-дружески посоветовал и Максиму не тянуть с этим, поскорее заводить семью. Он даже свой адрес столичный, временный, хотел было оставить на всякий пожарный случай, но Кремнёв адреса не взял - потому что в ответ, по правилам хорошего тона, ему надо было бы оставлять и свой. А с этим у Максима были большие проблемы, как легко догадаться читателям: нечем ему было хвастаться и кичиться перед бравым московским сержантом, своим земляком... Серёжка всё понял правильно и обижаться не стал - подождать согласился. На том они тогда и расстались, крепко пожав на прощание руки...
И вот теперь, до мелочей вспоминая ту их случайную летнюю встречу дома, оказавшийся в тупике Максим сильно жалел, валяясь на чужом вонючем матрасе и в чужой же квартире, что не взял Серёжкиного московского адреса, не закорешился с ним. Ведь у него можно было бы раздобыть координаты той бабки, у которой он когда-то жил. И как знать, может её уголок был теперь свободен от постояльцев. Во всяком случае, это был единственный достойный вариант быстрого и неопасного съёма комнаты. Серёжка, при желании, мог бы даже съездить к ней вечерком и лично представить Максима - для пущей важности и надёжности. А что? а почему нет? Друзьями они в школе не были, это правда, даже и в товарищах не ходили: Дёмин плохо учился в отличие от Кремнёва, был законченным шалопаем и неучем. Но в таком крутом мегаполисе как Москва земляк земляку поневоле брат: тут можно легко пропасть без дружеской помощи и поддержки...
6
Мысль о Дёмине в два счёта оживила и воодушевила Максима, вернула силы ему и радость жизни. Его бывший одноклассник, теперешний московский сержант-пэпээсник, определённо должен был стать спасением для него, - но вот только как с ним побыстрее связаться?... Звонить родителям с утра пораньше по межгороду и просить их побыстрее разыскать Дёминых в Касимове, чтобы столичный адрес их сына узнать, было элементарно глупо. Родители и дела не сделают, и перепугаются насмерть от подобных звонков. Матушка Максима была женщина нелюдимая и необщительная: вечно сторонилась всех и за версту обходила. А батюшка в школьные дела Максима сроду не лез: он про Дёминых и не слышал-то, вероятно... Поэтому - хочешь, не хочешь, - а надо было ему самому домой возвращаться, самому адрес одноклассника бегать и искать, что Кремнёв и сделал в итоге.
В 6-ть утра он резво вскочил с матраца, тихо оделся, умылся в ванной; потом разбудил Казакова и сообщил ему на ухо, что уезжает домой на сутки, а вернуться планирует завтра к вечеру. Попросил Сашку закрыть за ним дверь и подержать в квартире его сумку с вещами денёк, другой, которую ему не хочется тащить в Касимов и обратно. Заручившись согласием Казакова, Кремнёв после этого пулей помчался из Новогиреево на Казанский вокзал, чтобы успеть сесть на утреннюю электричку... Это ему удалось, и уже в час пополудни он шагал по родному городу по направлению к отчему дому, по дороге придумывая, что сказать родителям, чтобы не сильно расстроить их, и как повернее найти адрес Дёминых, главное, у которых он никогда не был ранее и где они живут - не знал.
Пока шёл к дому, вспомнил, что Дёмин все школьные годы дружил с братьями Разгуляевыми, жившими недалеко от Кремнёвых, а с младшим Володькой и вовсе в армии вместе служил. Обоих братьев Максим хорошо знал: все детские и отроческие годы провёл рядом с ними, мяч и шайбу часами гонял, по садам и огородам озорно лазил, в Оке всё лето купался. Поэтому-то, не заходя к родителям, он сразу же направился к ним - и не ошибся: про Дёминых в семействе Разгуляевых всё, что ему надо было, знали. Самих братьев, правда, Сашки и Вовки, не было дома - работали оба, - но матушка их, тётка Люба, домохозяйка вечная, была на месте и без лишних расспросов и препирательств сообщила Максиму адрес Дёминых, с которыми она продолжала общаться до сих пор: они доводились ей дальними родственниками. Обрадованный удачей Максим только лишь после этого пошёл к себе домой необычайно счастливым, где его испуганно встретила матушка, Вера Степановна, возившаяся на кухне.
Максим крепко-крепко обнял её с порога, прижал к сердцу и успокоил, убедил, как мог, что всё у него в порядке. Просто надо кое с кем встретиться и переговорить - и опять в Москву уехать. Всё нормально, мол, не волнуйся напрасно.
Когда матушка успокоилась и пришла в себя от неожиданной встречи с сыном, Максим пулей понёсся по указанному тёткой Любой адресу к Дёминым, которые как по заказу были дома оба - возились в огороде, готовили его к зиме. У Дёминых, как выяснилось, был на окраине города свой кирпичный дом и большой участок земли с садом и огородом, о чём Максим не знал и ранее никогда не слышал. Самовольно открыв калитку и оказавшись на территории домовладения, он без труда разыскал родителей бывшего одноклассника на огороде, поздоровался, представился им. Они его вспомнили, разумеется, и обрадовались. Стали расспрашивать после этого, как его дела в Москве, и где он будет работать после Университета. Похвастались, что и Серёжка их молодец: тоже теперь живёт и работает в Москве, в милиции служит сержантом и скоро полноправным москвичом станет.
- Да я знаю, - в ответ вежливо улыбнулся Максим. - Видел его летом в городе, долго беседовал с ним, хорошо расстался. Только вот адрес его московский забыл узнать. А он мне очень нужен теперь, ваш Серёжка: поговорить с ним хочу по поводу одного важного дела.
- Так его нет в Москве, - ответила матушка Дёмина, круглолицая седая женщина простоватого вида. - Он в начале сентября в отпуск ушёл и укатил с товарищем в Крым на отдых. Вернётся оттуда не скоро: в милиции отпуск большой, сорок календарных дней им начальство даёт за тяжёлую службу. У них же там ни выходных, ни проходных нет по сути: сутками парни на посту стоят, зорко следят за порядком в столице.
- Вот же незадача какая! - растерянно развёл руками побледневший от услышанного Кремнёв. - А он мне так нужен, так нужен!... Послушайте, - подумав, вдруг с жаром обратился он к хозяйке дома, которую даже не знал как зовут. - Ваш Серёжка, я слышал, когда-то комнату в Москве снимал. Так ведь?
- Да, снимал, было такое дело, - охотно подтвердила Дёмина.
- А Вы не знаете адреса хозяйки этой комнаты? не остался он у вас?
- Как же не знаем - знаем, конечно, - ответила Серёжкина матушка. - Он нам с отцом с этого адреса письма регулярно слал, а мы - ему. И мы бережно эти письма храним вместе с адресом.
- А не можете мне его, этот адрес, дать? Он мне очень нужен.
- Конечно, можем, в чём вопрос? - без лишних слов ответила мать одноклассника и тут же пошла в дом - искать старый адрес сына.
Минут через пять она вернулась назад с половинкой тетрадного листа, на которой были карандашом написаны корявым старческим почерком столичная улица, дом и номер квартиры, где когда-то Серёжка Дёмин жил, пока служебным жильём не обзавёлся.
С этим спасительным адресом Максим и вернулся домой необычайно довольным и просветлённым, переночевал дома в тепле и светле, всполошившихся было родителей успокоил. А утром раненько он с ним же, с адресом Дёмина, умчался опять в Москву, чувствуя всю дорогу необычайный прилив сил от мысли, что ждёт его в столице удача...
7
В Москву по расписанию он прибыл около часа дня, когда усталое осеннее солнце было ещё в зените, отчего на улице было светло и тепло, жарко даже: бабье лето правило бал торжественно и чинно. Всё это было бездомному скитальцу-Кремнёву в помощь и на руку - жара и солнце, день чудесный, непоседливые попрошайки-воробьи и курлычущие голуби повсюду, предвестники удачи! Воодушевлённый погодой и красотой осени, как и снующими людьми повсюду, куда-то вечно спешащими и озабоченными, Максим, не мешкая ни секунды, спустился в метро и на подошедшем электропоезде помчался с Комсомольской площади на Таганку; оттуда на троллейбусе - на улицу Верхняя Хохловка, что была указана в адресе. Ему кровь из носу нужно было комнату снять, и этим решить на время жилищный вопрос в столице, чтобы вечером не идти опять на поклон к злобному человеконенавистнику-Беклемишеву, не видеть недовольную морду его.
До нужного места он добрался за сорок минут приблизительно, без труда нашёл нужный пятиэтажный кирпичный дом на Верхней Хохловке, указанный в записке. Потом нашёл и подъезд, и квартиру, что располагалась на третьем этаже, позвонил в неё и стал с замиранием сердца ждать шагов хозяев... Они, шаги, не заставили себя долго ждать - послышались быстро. После чего заскрипел замок в двери, оббитая дерматином дверь распахнулась с шумом и в проёме появилась седая как лунь бабуля преклонного возраста в тяжёлых роговых очках с толстыми стёклами, маленькая, толстенькая и кругленькая как футбольный мячик.
- Здравствуйте! - первым заговорил Кремнёв как можно добрее и ласковее, не дожидаясь от хозяйки традиционного в таких случаях вопроса "что Вы хотите, молодой человек". - Извините за без-покойство, но я по поводу съёма жилья пришёл. Я знаю, что пару лет назад Вы сдавали комнату Сергею Дёмину, моему касимовскому однокласснику. Так ведь?
- Да, сдавала, правильно, - утвердительно ответила бабушка, поправляя очки на носу и чуть наклоняясь вперёд, чтобы получше рассмотреть гостя. - Хороший парень, в милиции работает. По хозяйству мне иногда помогал. Даже жалко было, помнится, что он съехал.
- А Вы не можете теперь мне сдать комнату? - спросил приободрённый Максим, стараясь развить успех. - Я Вам тоже помогать стану. Платить буду вовремя и не сильно мешать. Я не пью, не курю, Университет закончил, а теперь буду заниматься научной работой. Я - историк по профессии.
-...Да-а-а я бы рада была, молодой человек, честное слово, - не сразу ответила хозяйка, внимательно и с головы до ног рассматривая Кремнёва, стоявшего в коридоре. - Вижу, Вы - парень приличный, воспитанный, добрый. Да и денежки лишние не помешали бы, - чего уж тут говорить, чего стесняться. Но только... только у меня внук уже полгода как живёт. Весной отслужил парень армию, разругался с родителями в пух и прах из-за их ежедневных нравоучений... ну и ко мне перебрался жить в качестве опекуна, у меня же и прописался на постоянной основе. Живёт у меня теперь барином мой дорогой внучок, как настоящий хозяин. Квартиру переделывает под себя, новой мебелью обставляет: после моей смерти она же ему достанется. Я не вмешиваюсь - старая стала. Моё теперь дело маленькое... Так что извините, молодой человек, но вторая моя комната занята. Извините...
И опять у Кремнёва всё оборвалось внутри от последних слов старухи, опять мороз побежал по коже и по спине. А по-другому и быть не могло: он ведь столько сил потратил за последние сутки, столько эмоций; домой в Касимов сгонял и обратно вернулся, ехал в Москву счастливый как новоизбранный пионер, абсолютно уверенный в том, что всё у него получится. И вдруг - облом! Да какой! И к кому теперь идти? - неизвестно!...