Аннотация: Птица-надежда осторожно опустилась на плечо и с жалостью заглянула в глаза...
- Что за имя - Жола Вакра? -
Кто-то из проезжих вякнул.
- Да Анжол! - другой орёт. -
Так привык честной народ.
Ростом Жола невысок,
И сложеньем коренаст,
Иней бороду посёк.
И, толкуют, Жола - Гназд,
С той же спесью - фу ты, ну ты!
Слышал Дормедонт Пафнутов...
В прежние годы Дормедонт Пафнутьич пред зятем лебезил да заискивал. Потому как - богатый деловой дочкин муж подмогой служил, ступенькой к положению. Но со временем, как сам в силу вошёл - ломаться начал, зятька в сторону пихать.
Зятёк тоже своенравен родился. Давал порой тестю знать, кто лошадьми правит. И бывало - чёрный от злости, тяжело слезал Дормедонт Пафнутьич в облучка и с поклоном зятю вожжи подавал. От поклонов этих нутро ныть начинало, и сердце посасывало. Потому с Агафьиным муженьком держался Дормедонт куда как чопорно. Но нынче, за весть золотую - расцеловал в обе щеки.
И зятя, и сына среднего. Молодцы ребята! Не только слабость у врага нащупали - а потрудились-проверили, поездили, людей поспрашали. Чрез десятые руки отыскали человека нужного - Жола Вакра такой есть - и слили ему сведенья брильянтовые тонкой струйкой прямо в подставленную чашу! Туда, куда надо!
Попался Гназд. Дальше можно не тревожиться. За всё получит. Его вина пред Дормедонтом, конечно, никакими яхонтами не окупится, но душу потешить горестями супостата - в наслаждение! Да и как знать? Что там натворил у Гназдов старший зятёк? Кого задел, обездолил? Может, такого наворочал, что сами родственнички приведут связанного молодца к законной жене да и вручат Дормедонту уздечку? Вот он покуражится!
От радости такой совсем Лаван разнежился и старшенькую свою по голове погладил:
- Ну, дочка! Вот и на нашей улице праздник! Глядишь - и получишь муженька! Слыхала новость?
Гаафа слыхала. И кабы не так подробно - разделила бы общее торжество. Но братец расписал наглядно, что живёт ненавистный муженёк не с гулящей, а с женой. Женой так и величает! А зять, прибывший в дом тестя вместе с супругой, не счёл нужным умерить цветистость слов и маслянистость взгляда, рассказывая о сучкиных красотах. Чем сестрицу Агафью в досаду ввёл. А в досаде сестрица злая становится и ей, Гаафе, гадость всякую в уши капает. А Гаафе и без неё жизнь соломенная давно невмочь.
Агафья, своенравно подбоченясь, похаживала по горнице. Хмыкала, в зеркала поглядывая:
- Ну, теперь после домашних плёток опадёт её краса, как вишен цвет. Она поплачет! И поделом! Нечего у моей сестрицы мужа отбивать. А то вон Гаафа сколько лет горюет! - она усмехнулась, покосившись на старшую. Потом, помолчав, задумчиво сквозь зубы цедить пошла, уже не глядя:
- Однако вряд ли муж к сестрице вернётся. Он и раньше-то её не жаловал, а теперь, когда кралю его лупцевать начнут - никакой поруб не удержит его, выручать кинется. Коль на разрыв со своими пошёл - тут чувства сильные. Видать, любит. Да и то - разве сравнишь нашу Гашу с девкой той? Боюсь, батюшка - не видать Гаафе супружника. Сбежит.
Раз, другой сказала Гата в таком духе. И с каждым разом всё неподвижнее становилась старшая сестра, всё напряжённее. Так и сидела - как каменная. Глаза вниз, лицо застывшее. Пальцы - в край лавки впиваются. Уста мертвы. А что на душе, внутри - про то лучше не знать.
Пока не наговорилась семья, не обсудила дела да планы - всё молчала Гаафа, точно нет её. А потом вдруг - точно смыло с неё оцепенение. Шевельнулась, ожила - и даже взгляд повеселел. Неожиданно подняла голову и легко так спрашивает:
- А что, батюшка - поди, ведь, и правда - могут Гназды своего наказать эдак?
- Да лучше ничего не придумаешь, - откликнулся отец.
- Тут и овцы целы, и волки сыты, - согласился братец, - я б именно так и сделал.
- Пожалуй, - пробормотал зять, растерянно глядя куда-то в окно - и затем в сомнении головой покачал, - только я бы так просто кралю не отдал...
- Уж ты бы! - не удержалась Агафья, но, метнув на сестрицу взгляд, язык прикусила. Гаафа даже не заметила. Она всё что-то думала про себя, глаза же, и так неброские - точно исчезли с лица. Да и лица-то не было. Только странный клёкот из-под запечатанных уст слышался.
Считай, не ошиблось Лаваново семейство. Именно такое, как и предполагали они - жёсткое - решение приняли Гназды, сойдясь в доме батюшки Трофима Иваныча, когда на закате дня в крепость въехали сани о двух лошадях, а из саней вышел ни кто иной, как Жола Вакра, в Смоле Гназдов правая рука: счёл нужным прибыть самолично в виду особых обстоятельств.
Не в привычку было Вакре метельными лесами кататься. По неюным годам и наличию лавочки - всё больше за прилавком он сиживал, а что бразды держал от многих путей, нити от многих сетей - на то талант, мелкой торговли не в помеху. И если в одном месте аукалось - тут же с другого конца ему отзывалось. На самом стрежне, на перекате - укрепился Жола. Кряжист был, тяжек Жола - зато с места не сдвинешь. Надёжен. И не только ста́тью. Потому дела на подручных оставил: такие вести следует сообщать из первых уст.
- Не было ещё, - обронил между слов горько, - чтоб Гназд - против Гназдов. А ведь это, мои уважаемые - первая птичка. Как бы за ней стайка не порхнула? Это - силе Гназдовой конец!
По бабке Гназдом был Вакра.
Когда-то в молодости езжал он в крепость на все свадьбы да похороны, да и без похорон родню не забывал. Но это когда было! Нынче молодые Гназды сами к нему хаживали. Где какое дело - поддержкой заручались, советы слушали. Только и он был человеком. Ошибался порой Жола Вакра. Старел Жола Вакра...
- Все узлы вздыбились, вся связка упёрлась, дела мимо скользят... - жаловался за вечерней трапезой Жола совсем сникшему Трофиму Иванычу и горестно висок потирал. - Слухи, толки... и твердят одно и то же, без расхождений: видели вашего младшего... на заимке с кралей, и краля своя, из Гназдов...
- А может, не он? А на крале - написано, кто она? - вздымался надеждой Трофим Иваныч, - может, ложь и навет? А, Анжолий Анисимыч? Ну, как могли столь многие видеть его? Чай, не выставлялся. Поди, заберись на заимку.
- Может, и так, да подельники сомневаются, мол, нелады у Гназдов, стоит ли на слово верить... Пока ещё - колеблются, пока ещё отговориться можно... а только пошатнулась твердыня - и никак не утрясается. За неделю уже трое руки умыли... Вот что человечьи наветы творят! И не знаешь против этой карты козыря! Надо строго зло пресекать. Чтоб, вякни кто - его бы носом ткнуть: сам убедись... И чтоб было куда ткнуть!
Кабы не Гназдова честь - может, уже и не поднялись бы Трофимычи. Набегались. Да и Зар бы в сердцах рукой махнул. Страшно за девку на заимке, срамно вспоминать - но что с ней делать-то теперь? Ну, отыщешь бедолаг, ну, захватишь - и куда их? Живут и живут, глаза б их не видали, а домой привезёшь - под замком всю жизнь держать? А если Стах благоверную свою привезёт, как братья советуются, и будет жить та ворота в ворота - что ж это за казнь египетская!
Но долг - есть долг.
- Стерпится... - угрюмо пробурчал Иван.
- Обкатается... - горько вздохнул Николай.
- К старости, - уточнил Фрол. А Василь и говорить не стал: уж больно сдавливает горло горе.
- Не поеду я... - опустил взгляд брат Пётр. - Что мы, в самом деле, на своего, как на зверя... Да и руку нынче зашиб. Да и родителей одних оставлять грех... Вон, батюшка, Трофим Иваныч, с добрых вестей аж занемог.
Так что - собрались наутро с большой неохотой четыре брата и Зар. Вервия заготовили, коней оседлали, пустились в скорбный путь.
Далеко-далеко забрался младшенький. Никогда б не сыскать его Гназдам, кабы не любезный тесть. И не один день следовали снежным путём, и ночевали то по знакомым стоянкам, а то по постоялым дворам. Двор за двором. А по дворам - народ пришлый. Когда людям долго глаза мозолишь, кто-нибудь да углядит. Мир - он велик, да тесен...
- Что-то рожа знакомая... - пробормотал, толкнув соседа под локоть, один незаметный человек, сидящий за столом в Пле́сненской харчме. - Узнать бы, кто такой?
Сосед тоже оторвался от ложки, внимательно посмотрел на Василя, который оживлённо толковал с харчмарём.
- Пожалуй, похож... - согласился задумчиво. - Но не тот...
- А я думаю, тот, - медленно проговорил другой. - Не, не тот, кто Хлочева коня продал - а тот, который ребят в Смоле на Известковой порешил... С тех пор только и выглядываю по дворам да харчмам - наконец-то встретились! Наше счастье, в лицо ни тебя, ни меня не видал он. А ты что ж - не запомнил его в воротах-то?
- Ко всем приглядывался, - с досадой поморщился собеседник, - да в утренний час народу полно, разве упомнишь...
Он перевёл взгляд на прочих Трофимычей и вдруг оживился:
- И вон тех, вроде, видел... Ишь ты! Лихо разъезжают. Будто про них пули нет... Хоть бы для приличия рожу повязали. Нет, даже обидно, право слово! Не уважают!
- А потому что похоронили. На Известковой, небось, только по слухам узнавали, да позже, а слухи, сам понимаешь... Надо поинтересоваться, кто такие.
Харчмарь оказался словоохотлив:
- Так это же Гназды! Народ известный.
У товарищей вытянулись лица:
- Мы чего, с Гназдами связались? - переглянулись они.
- Может - ну их?
- Да не могу я - ну. Я Хлочу на крови клялся. Он ко мне с того света придёт.
- Да и я пуп дедовский помянул... А если ошибаемся?
- Не ошибаемся. Нюхом чую.
- Эх, придётся разбираться. Пятеро. Многовато. Куда ж они двигают?
- Давай-ка так: я им в попутчики прибьюсь. А ты ребяткам свисни - пусть поторопятся.
И на унылой зимней дороге пятерым молодцам не давал скучать обаятельный забавный мужик. Шустр, невысок, живая улыбчивая физиономия, глазки с прищуром, внимательные. Словцо весёлое вставит, шутку отмочит. Гназды похохатывали и уже по-свойски с ним перебрасывались:
- Ну, ты, Коштику, горазд байки травить!
- Не отравлю - угощайся, ребята, у меня ещё сто пудов!
- Цены тебе, Коштику, нет. Сам-то далёко путь держишь?
- Я-то? Да лишь бы держался, упадёт - плечико подставлю...
Как он оказался рядом, они толком не помнили. На дороге всякий народ. А этому в ту же сторону. С той же размеренностью.
Промеж собой Гназды помалкивали. Да и что говорить? Всё давно обговорено. А про дорогу впереди вспоминать не хочется: до того погана, что пусть лучше Коштика чего смешное скажет.
Уговаривать Коштику не надо. Знай, небылицы сыпет да прибаутки роняет. И не только прибаутки. Вскоре после развилки глянул на него Фрол и заметил озабоченно:
- Эй, Коштику! А рукавица-то где? Морозно...
- Да вот она, - снисходительно откликнулся Коштика и ленивым движением сунул руку за пояс. И тут же, дёрнувшись, захлопал себя по тулупу:
- Ой... И правда, куда ж она делась-то... За кушак заткнул же... Вот беда...
- Обронил?
- Похоже на то... - пробормотал тот смущённо. И заоглядывался, вывернувшись в седле. Гназды тоже назад обернулись. Дорога лежала во всей своей чистоте и непорочности.
- Вернёшься? - сочувственно спросил Никола. - Снег не сыплет, не занесло. Без рукавицы худо.
- Дурная примета, - скривился спутник и, подумав, махнул рукой:
- Да ладно... Запасные есть...
Есть так есть. Без запаса не ездят. Достал Коштика новые, белой овчины, рукавицы и снова спутников потешает. А одну непотерянную, чёрную, в торбу сунул. Потом достал её зачем-то, потеребил - и снова в торбу... И опять достал... Из-за этого приотстал слегка.
Всё бы ничего - только вот, едва свернули в сторону Гражи - беда с ним приключилась. Услышали Гназды вопль за спиной, обернулись разом - видят, рухнул приятель, перекосив седло, с лошади да так грянулся о землю, что встать не может. Балагурить, вишь, ловок, а во время соскочить - ловкости не стало. Лежит, охает.
- Не выдайте, добрые люди, - стонет, - всем прикладом упал...
- Да на месте твоя рука, - склонился над ним Иван, ощупывая опытными пальцами. - Кажется, даже не сломана - ушибся, разве что... Дай, рёбра гляну. Вот тут больно?
На секунду Коштика растерянно уставился на него, потом кротко прошептал:
- Терплю...
Иван чуть внимательнее посмотрел на него и головой покачал.
- Давай-ка мы тебя, Коштику, - предложил со всей заботой, - в седло подсадим, да попробуешь ехать. До постоялого двора дотянешь - там отлежишься. Ну, что там, ребята, с седлом? - обернулся Иван к братьям.
- Всё в порядке, - отозвался Василь. - Подпруга ослабла, седло сползло. Давай, дружок, постарайся на лошадь влезть. Не на дороге ж тебе лежать. Ну-ка, обопрись... - он бережно подвёл руку под плечо приятеля.
- Вяяя! - что есть мочи завопил тот.
- Ну, держись, тут выбирать не приходится - придётся кое-как, а ехать, не то замёрзнешь... Доставим уж тебя до Гражи, хоть самим, - Василь тяжело вздохнул, - надо в сторону...
Подошедший Фрол с осторожностью подхватил мужика снизу:
- Давай потихоньку...
- Вяяя! - взвыл Коштика.
Понемногу его приподняли на конскую спину, он закатывал глаза, бесчувственно стекал вниз и даже не пытался ухватиться за луку. Но поперёк седла его всё-таки положили . Он висел, как мешок. И лишь при озабоченных словах Николы: "Привязать надо, не упал бы. Вервия хватит", - медленно зашевелился и простонал:
- Не надо. Не упаду.
Гназды запрыгнули на лошадей:
- Ну, что ж? Трогаем не торопясь...
В последний раз Зар обернулся через плечо на покидаемую местность, как увидел: из-за леса на повороте показался всадник. Он нёсся во весь опор и налету размахивал красным платком.
- Стой! - донёсся до Гназдов истошный крик.
Гназды в недоумении разглядывали молодца.
- Что за голубь? - пробормотал Фрол. При медленном их шаге тот вскоре нагнал их.
- Постойте! - повторил он запыхавшимся голосом и подъехал вплотную. Гназды и вовсе смежили ход, сдерживая лошадей.
- Здравствуйте, люди добрые! - бодро отчеканил всадник и ярко улыбнулся.
- Здравствуй, добрый человек, - выжидательно отозвались те, - чем обязаны?
- Огоньку не найдётся? - радостно проговорил он, - беда, понимаешь, какая: трубку в снег уронил, еле отыскал.
- Чего ж? Можно и огоньку, - согласился Зар.
- А табачку, а?
- Ну, куда ни шло - можно и табачку...
Пока раскуривали трубки, кони переступали ногами, крутились на месте...
- Больной, что ль, у вас? - сочувственно спросил молодец, сладко затягиваясь.
- Да вот, - с досадой поведал Зар, - расшибся мужик... может, сломал чего... до жилья надо доставить.
- Беда, беда, - почмокал тот.
Тут неожиданно умирающий подал голос:
- А ты не в Гражу ли, добрый человек?
- Туда! - охотно отозвался любитель табака.
- Дай, прибьюсь к тебе, - слабо шевеля языком, попросился тот, - за табачную понюшку. Освобожу от хлопот этих добрых людей, а то им не в Гражу - им в сторону надо...
Ситуация складывалась немного странно, но, хотя начал Иван слегка хмурится, поглядывая на Коштику, всерьёз Гназды всё ж не насторожились: уж больно много всякого случается в дороге...
Насторожились, едва, простившись с бедным Коштикой и его товарищем, свернули в сторону, на лесную просеку. Сразу обступили их столетние ели до небес, полные мрака и безмолвия. Громадные колючие лапы провисли под многопудовыми пластами снега, скопленного за зиму. Под лапами во всех направлениях в мехах и кружевах переплетённых веток расходились-сходились низкие сводчатые коридоры. Здесь притихли человеческие звуки и пришли звуки лесные. Суетное мирское чутьё уступило тому исконному, которое вовек не подводит зверя. Зверь принюхался: что-то в лесу было неправильно...
Гназды никогда не были лёгкой добычей.
- На нас охота, - едва слышно произнёс Иван. Но и без него услышали: с неуловимыми шорохами приближается опасность. Она имела свой звук, запах и вкус. И дыхание, и прикосновение. И не узнать её было нельзя.
Спрыгнули с коней, стегнули их подальше в лес, сами укрылись за стволами. И вовремя. Враг пошёл палить разом. Враг приблизился со стороны дороги, прячась за деревьями. Гназдов с ними разделяла просека. Взвизгнули пули - и увязли в вековых еловых телах. И поползли с сонных лап снеговые пласты, и всей тяжестью обрушились на кружевные своды. Внезапно поломан, лесной мир загрохотал, затрясся, а просеку мгновенно застлал дым, так что ничего в нём не разберёшь.
Гназды сперва не отвечали. Застыли, слились со стволами. Застыли и враги. Наскоком не вышло, приходилось выжидать. Чутко слушать и смотреть, подлавливать любое движение. Человек не камень. Человек живой. Рано ли, поздно - выдаст себя. На каждое шевеление следовал одиночный залп. И с той, и с другой стороны. Затянулось надолго. Кто первым устанет и даст промашку. Плохо было, что не знали Гназды, сколько против них. Они уже приблизительно представили себе их число, не так уж и много, человек семь, но все ли здесь? Не отделилась ли часть злой силы и мягким осторожным шагом, пользуясь громом выстрелов, не заходит ли в спину? И конечно, занимало, кто она, эта сила. Какого лешего ей надо. Впрочем, занимало куда меньше, чем вопрос, отчего шевельнулась вон та ветка: то ли ком снега свалился, то ли... Тоже самое и ту сторону занимало. Куда больше, чем жажда мести за кровного побратима. Нерушимое разбойничье слово проговорили они когда-то, и связало их слово в пожизненный союз. Из него выход один лишь: в войско праотцев, тех самых, которые на этом свете сроду за сохой не ходили, ходили только тёмной ночкой на лихое дело. И потомки следовали обычаю: сбивались в ватаги, резали руку, кровь с чистой водой в чаше мешали, пили -кровью клялись... Уж такая порода. А нарушить слово - не моги и помыслить: войско-то не спит, всё видит. Теперь и Хлоч в войске, и трое побратимов. Ждут. Из-за них и лезли молодцы под Гназдовы пули. Высунешься прицелиться, а Гназд уже целится. Ты в него, а он в тебя. Кто скорей. А Гназды скорые.
Скорые-то, скорые, а и у них промашки. Что толкнуло Василя? Переступил, и казалось - в снегу незаметно. Лучше хотел упереться - на ж тебе, ногу высунул. По ней и ударили. Сапог прошили. В первый миг даже не понял. Будто и боли-то не было... А только мир поплыл, и в голове звякнуло удивленно: "Что? Это всё?"
Вцепился он в кору ногтями, чтоб вбок не выпасть, медленно сполз по ёлке. Снег ярко окрасился, радостно. Он то исчезал куда-то, то возвращался. И лес вокруг - то исчезал, то возвращался. И то место за просекой, где весело и победно упал с еловой лапы белый ком - тоже возвращалось. Лёжа в красном снегу, Василь поднял ствол и прицелился. И хорошо прицелился. Там, видать, от подбитого не ждали...
Как стало супостатов одним меньше, примолкли они на миг. А потом выстрелы засвистели частые и не самые прицельные: стрясали снег с таких далёких макушек, в какие и попасть чудно́.
- Что-то придумали... - пробормотал Иван. - Не жалеют пороху.
Выстрелы-то участились, а вот места, откуда те, сразу приметились. Не то, чтобы являлись одной точкой - нет, был разброс, и широкий, но возникало ощущение, что разброс тяготеет к постоянному месту. И таких мест четыре. А не шесть. Или показалось?
- Рассыпчатей прежде палили, - заметил Азарий.
- Да они в обход двинули! - осенило Ивана. - Двое покрались! Только вот - в какую сторону... - и горько выдохнул:
- Эх, Васику! Отойти бы вглубь - а тебя ж не бросишь!
С вражьей стороны принялись палить из-за развилки громадного дуба, что простирал над просекой крючковатые ветви в подвесках сухих скукоженных листьев, полных снега. Те заслоняли развилку и сбивали с толку. А сверху, видать, недурно просматривалось то, что могло скрываться за сугробами. Малейшее движение - залп. И потерявший сознание Василь оказался куда как яркой мишенью: что может быть ярче крови на снегу. Своим к нему не подобраться: из-за дерева носа не высунешь. Пропасть бы молодцу. А только враг в него не стрелял. Убитым счёл.
Оттуда, с развилки, драной кошкой вопил и улюлюкал Коштика. Раны у него разом все зажили, умирающий голос куда как ожил, и прибаутки сыпались, по десятку к каждому выстрелу. Но, сколь ни старался, ни те, ни другие в цель не попадали. Гназды хранили спокойствие. Фрола в какой-то миг ещё подмыло ответить, но Иван напомнил:
- Не языком...
И то верно: что порох, что праведный гнев - трать бережно, и только в цель.
Коштике тоже бы силы не в слова всаживать, да уж больно пёрло наружу озорство. Натура будоражила. Не было в нём надлежащей мрачной серьёзности. И чего к Хлочу прибился?
Правда, и весёлость - штука полезная. К примеру, противника отвлечь и раззадорить, на промашки подбить. В сердцах чтобы щедро жахал на полку порох. Рано ли, поздно - кончится. Во всяком случае, ему, Коштике, уж пора бы дорожить этим добром. Да и товарищам. Уж больно рьяно и увлечённо грохочут и хохочут...
Хохочи, не хохочи - а чем Гназдов покоробишь? И прицепиться-то не к чему: куда ни кинь - молодцы. Но знала кошка - всего обиднее, когда за душевную помощь - чёрная неблагодарность. Хороший повод. Ори себе из-за развилки дуба:
- Что, сердобольные? Пожалели убогого? Это я вам ещё не все сказки рассказал. Самая смешная у меня - про слезливых олухов, что ко всякому вранью - с разинутым ртом!
Гназды как не слышали. А чего слушать? Обидно, конечно, но не обидней, чем видеть раненого Василя и ощущать полную беспомощность. А что куражится кошка и шапкой над развилкой дразнится - так ясно, на палке шапка: больно резво попрыгивает, даже для весёлого Коштики. Да и не дурак он - башку выставлять.
- Прилежней, ребята, слушай, - бросил своим Иван. - Слева-справа... Снег-то скрипучий. А лес частый. Успеем, перекинемся.
Как ни орал Коштика, и как ни палили из-за просеки - а безмолвия зимнего леса уничтожить не удалось. Промеж залпов и кошачьих воплей - слышно было, как мягко падают комья снега, шуршат колышимые ветром ветки дерев. И приметную человечью поступь уловить представлялось вполне возможным. Слушай только.
Гназды слушали. И услышали. Не поступь, не снежный хруст, не тихий шаг, а два громких выстрела слева. Один - и сразу второй. Гулко раскатилось - и близко совсем. "Враг!" - дёрнулась душа. И туда же дёрнулись стволы ружей. Оказалось, запросечным молодцам только того и надо.
Двоих в обход отправляя, уговорились: вы, ребята, с тылу подберитесь и бейте, кого успеете, а как оставшиеся к вам развернутся - мы дружно навалимся. Потому, не осторожничая более, разбойнички из-за ёлок повыскакивали, и Коштика на дубу уже не шапкой на палке, а лихой башкой высунулся. Ну, тут же и получил. И полетел, сердешный, с высокой развилки, налету разворачиваясь по-кошачьи, с таким оглушительным: "Вяяя", - какого сроду не издавал.
Не вышел наскок. Сходу сообразили Гназды, к чему дело идёт, и ружья успели назад перевести, ибо слева хоть и палили всерьёз - а не по Гназдам. По лихим молодцам. В единый миг один рухнул, тут же второй. А третьего Иван порешил. И всё. Рассеивался среди потрёпанных ёлок пороховой дым, и воцарялась прежняя тишина. Ни выстрела.
Несколько мгновений осознавали Гназды тишину... Похоже, взаправдяшняя. Доверяясь нюху, Иван опустил ствол ружья, приказал братьям:
- Ну-к, бдите на всякий случай, - а сам, оставив спасительное дерево, побежал к Василю. Из-за другого дерева выскочил Азарий. Вдвоём принялись перевязывать пострадавшего. Голенище пришлось разрезать. Скрученным платком придавили сочащуюся кровью рану, плотно замотали в полосы рваной ветошью. Нашлась у Ивана ветошь за пазухой. Тётка Яздундокта, спасибо, навязала. А он ещё брать не хотел:
- Да на что? В сраженье, что ль, идём? Ну, сунь в тороку, раз тебе так надо...
- Нет, не в тороку, не спорь с тёткой, а за пазуху, благо изнутри кафтана жена подшила, не поленилась, вот и уважь, - сварливо настаивала та, - и чтоб под руками всегда была: не знаешь, когда настигнет. Бывает, и до тороки не дотянутся...
Вот ведь премудрая старуха! Всем четверым племянникам насовала. И каждый всласть попрепирался. Не любят молодцы, когда тётки учат.
Василь до того ослаб, что шевельнуться не мог. Без конца теряя сознание, он смотрел туманными глазами на брата и друга, а видел ли - поди разбери. Пытался что-то произнести, а уста даже не размыкались. Большей же частью уносился в свои зубчатые красно-чёрные видения, и из этих видений как будто кто-то уже отвечал ему...
- Ничего, потерпи, братку, - ободряюще бормотал Иван, накручивая на его приподнятую ногу ветошь, - с Гназдами всякое случалось, а ничего, выкарабкивались... Рана твоя не страшная... только крови много ушло... обойдётся, краше прежнего будешь... щас притихнет руда... а там и заживать начнёт... - и тревожно позвал, - слышь, братку?
Василь не отвечал.
- Васику! - заглянув в потусторонние глаза, позвал Зар. А потом не удержался. На чёрную бороду упала тяжкая капля и застыла сосулькой.
- Чего стоите?! - рявкнул на братьев Иван. - У кого крепкое что есть?
Никола спохватился, бросил ружьё, вытянул из-за пазухи баклажку:
- Вот, Иване, самая, что ни на есть... - и опять в ружьё.
Иван открыл закатанную в войлок посудину и, каплю за каплей, стал осторожно цедить Василю в рот, раздвигая пальцами губы.
- Ничего... - приговаривал он со всем спокойствием, какое наскрёб внутри. - Обойдётся.
Никола и Фрол глядели в оба, но ёлки шевельнулись не за просекой, а слева, откуда только-только раздавались выручившие Гназдов выстрелы. А ещё раньше еловых шорохов прозвучал издали знакомый голос:
- Братцы!
Гназды ушам не поверили:
- Меньшой?!
- Стаху?!
Стах оказался не один. Следом из снеговых лап выступил невысокий мужичок в сером полушубке и, остановившись, разглядывал честно́е собрание внимательными, весёлыми - и тоже серыми глазами. В этот туманный февральский день всё вокруг казалось серым. Серое небо, серая чаща, серый истоптанный снег, серые стволы деревьев - серые стволы ружей... Лишь красное пятно на снегу выпадало из общего бесцветья. А ещё слабый свет намечавшегося заката.
- Ты откуда тут, Стаху! - пошли сыпать вопросами Гназды.
Младшенький руками развёл:
- Да едем себе, слышим - стреляют... Вот, прошу жаловать, - кивнул он на спутника, - Харитон, хороший человек. Верный глаз, верная рука. И душа. Вы-то какими путями?
- А мы про твою́ душу, братку, - без обиняков сообщил Иван.
Что ж? Разве не знал Стах, чем увенчается его встреча с братьями. Знал. Однако вышел к ним. В лихую пору всё другое прочь - иди на выручку, а там что Бог даст.
- Чай, не враги... - промолвил Стах, не опуская взора.
- Потому и говорю, как есть, - вздохнул Иван. - Веди в хоро́мы, - и тихо пояснил, - беда у нас...
- Чего? - дрогнул Стах.
- Василь ранен.
Только сейчас, приблизившись, рассмотрели молодцы лежащего Василя и багровое пятно под ним. Стах рванулся к брату и растерянно замер. То, что он видел, казалось невероятным - и хотелось развести его руками, прервать, как дурной сон. Разве мог быть живой и добродушный Василь таким серым и неподвижным, точно слеплен из окружающего снега...
Стах в ужасе взглянул на Ивана.
- Бог милостив... - хмуро проговорил тот.
А Харитон посмотрел - и, ни слова не говоря, выбрался на просеку и зашагал в том направлении, откуда оба пришли.
- На санях мы... - пояснил Стах при вопросительном взгляде старшо́го.
Фрол тем временем ружьё закинул за плечо.
- Молчат, - проговорил задумчиво. - Если кто и остался, побоится себя обнаружить.
И добавил:
- Лошадей надо поискать. Куда их понесло...
- Погоди, - остановил его Иван, - два татя в обход пошли. Где-то притаились.
- Если двое - тех уж нет, - неожиданно уведомил всех Стах.
Гназды озадачено уставились на него.
- Обоих уложили, - подтвердил Стах. - Харитон не промахивается. А первого я: узнал его...
- Узнал?
- Узнал. Помните, вы сказывали, что приключилось у вас в Смоле...
- Вот оно что... - растерянно переглянулись братья.
Потом Фрол с Николой двинулись в лес, проваливаясь по колено, покрикивая и посвистывая. По глубокому снегу и лошади далеко не ушли. Хозяев они знали и вскоре, как смолкла стрельба, потянулись обратно. Тут их Гназды и перехватили.
- Четыре... - отметил Никола, - где Иванова-то?
Иванову чубарую лошадь увидели на просеке, когда привели Гназдам найденных. Возле неё стояла Стахова кобыла и ещё два незнакомых коня, впряжённые в сани. Те оказались полны сена, Стах и Зар осторожно укладывали туда Василя.
- Вечно моя в сторону уходит, - буркнул Иван и, оглядевшись, с ружьём наизготове пересёк просеку.
- Поберегись, Иване, - тревожно напомнил Никола.
- Прикрой, - не оборачиваясь, бросил Иван.
Четыре тела он нашёл сразу. И наклонился над одним:
- Знакомая рожа, - отметил мрачно. - Откурился, стало быть... - Гназд пошарил убитого. В ладони оказался полный кисет.
- Ишь, запасливый... - горько усмехнулся Иван. - Ничего ловчей просьбы покурить не придумал. А вывернись оно - чем бы открестился? Ладно, - решительно швырнул кисет обратно в растрёпанный полушубок убитого. - Волки, понятно, не курят, но и нам из поганых лап не надобно. Отравишься ещё.
А вот оружие всё забрал. Заодно выгреб деньги, какие нашлись: волкам уж точно ни к чему, а нам пригодится. Хотел снять рожок с порохом, а тот пустой.
- Вот чего нахрапом попёрли, - процедил снисходительно. - Продержаться не надеялись. Что ж им спокойно-то не жилось?
Не жилось... Видать, заждались их в нездешнем воинстве. Грешные души уже бродили где-то в тамошних весях, и лишь Бог им теперь был судья. С четверых поснимал Иван, что нашлось, а вот пятого не было. От высокого дуба с тремя торчащими из ствола ножами, по которым явно и вскарабкался Коштика, в мелкий ельник вёл кровавый след.
Иван поколебался, но подумал о пустых рожках и, свистнув Николе, всё ж двинулся туда. Никола подбирался левее, а позади о правую сторону, видя такое дело, ещё и Фрол поспешил.