Вот чего Лала никак не могла вспомнить. Потому как - в памяти только и осталось: прочла, вслед страннице кинулась. Может, в кулак зажав, унесла. Может, обронила. Может, на лавке у окошка оставила. Вот это последнее - было бы весьма нежелательно. Разом связывало Гназда в передвижениях да дел устроениях.
Как в воду смотрел Стах. Ибо в тот декабрьский день - ещё дома не успели хватиться сестрицы - подобрала Тодосья на метёном полу возле двери исписанный лист. Разбирать наспех карябанные Стаховы загогулины было недосуг - писанину положила на стол, полагая мужниной грамоткой. Так что Зар за обедом вгляделся в небрежный почерк:
- Ктой-то накалякал? Чертовщина какая-то... гм...
Да и вчитался:
- Бедный я путник одинокий... звезда моя в ночи недосягаемая... - некоторое время слышалось недоумевающее бубнение. Подцепив за угол, хозяин приподнял и оглядел послание со всех сторон.
- Это что ещё! - наконец грозно привстал, отложив ложку.
- Да... мелькнула после обедни... а к столу собирать - её не нашлось.
- А надо бы поискать! - загремел Азарий, отодвигая плошку. - Надо бы поспрашивать, что за путники одинокие по чужим домам каракулят! Где эта звезда в ночи?! Щас разберусь, откуда такая бумажонка!
Зар свирепо скамью пнул, поднялся, перепугав своё семейство - и, с грохотом задевая лавки да кадушки - вывалился из дому. Чёрные усы стояли торчком.
Он прошёлся по ближним улицам, расспрашивая о сестре всех и каждого. Немного времени-то прошло с ухода странницы - однако, Зару не повезло: девку никто не видал. Крутящаяся позёмка загладила следы валенок, да и - поди, разберись - где какие валенки: все войлоком валяны, кожей подшиты, как братья-близнецы.
Немного больше повезло Зару, когда, ближе к закату, обошёл он четверо гназдовских ворот. У юго-восточных, что выходили к речной протоке - бдительный привратный сторож заметил Зарову сестрицу да вспомнил, что вскоре после обедни выходила она со странницей, вроде монашкой, и пошли они вместе прочь от крепости... а вскоре вслед им сани выехали, и сидел в санях чужой человек. Села ли сестра в сани - сторож сквозь круговерти снежные вдали не разглядел. Да если села - вслед уж не догонишь.
В сумерках Зар вернулся домой лютее крепкого мороза. Семья тихо жалась по углам. Хозяин мрачно глянул на всех - и неожиданно сморщился. Когда ком внутри растаял, и кадык перестал дёргаться - Зар поднял глаза на жену, и она так и кинулась к нему, преисполненная жалости.
- Слышь? Досю! - прошептал Азарий, и голос клёкнул в горле, - а ведь девка-то - не придёт...
- Да придёт! - утешающее обняла его жена, - может, сейчас и появится... мало ль, к кому из подружек зашла... да засиделась... подождём!
Долго полуночничал Зар, свесив голову и угрюмо уставившись прямо перед собой. Ближе к рассвету сон сморил его, но любой шорох заставлял дёргаться, тревожа надеждой. Когда розовый восход озарил двор, Азарий встал, старательно оделся - и, ни слова не проронив, степенно вышел в двери.
Путь его потёк за ворота - и упёрся в соседние, через улицу. Зар мощно заколотил в железные скобы, крепящие дубовые створки.
- Да ты чего! - выбежал полуодетый Василь, - чего случилось-то? Враг напал? - он торопливо открыл калитку, пропуская дружка.
- Напал, - коротко буркнул тот и, перекрестившись на пороге, твёрдо прошёл в дом. Встревоженный Василь вкатился следом. Азарий снял шапку и сдержанно поклонился старикам:
- Мир этому дому, - хмуро пробубнил он, не поднимая головы. Подумав, продолжал:
- Тебе, Трофиме Иваныч, уважение всякое, тебе, мати, и тебе, Василе... - обернулся к тому, - только нынче потрудись ты, давний преданный товарчу - сходи-ка за братьями, за всеми, да пусть поторопятся, - он с размаху плюхнулся на скамью у стола - и выдохнул:
- Говорить буду!
Василь всмотрелся в тусклые Заровы глаза - и молча вышел за дверь. А Зар - долго и мрачно ждал его - ни слова не проронив, не глядя на недоумевающих стариков.
Столь же недоумевающие братья: брат Иван, брат Никола, брат Пётр и брат Фрол - поодиночке - вскорости сдержанно затопали в сенях, потихоньку наполняя горницу. Каждый сперва удивлённо замирал на пороге, бурчал осторожные вопросы, ему не отвечали, и пришедший растерянно пристраивался на лавку. Так собрались все четверо.
Тогда - Азарий поднялся с лавки:
- Вот какое дело, Трофиме Иваныч да Трофимычи! Я, как прежде, чту соседство и родство, а Василь остаётся другом, - повёл он продуманную речь, - только нынче мне от вашей семьи - пала смертная обида! Что делать будем?
По горнице разнёсся зыбкий рокот:
- Обида? Какая? Ты чего, Зару! Что стряслось? Объясни!
Зар молча положил на стол пред Трофимом Иванычем злополучный лист. Тут же над ним сгрудились, поталкиваясь-умещаясь, могучие сыновьи плечи, склонились головы. Растерянно шевелящиеся губы нестройно и гулко принялись читать:
- 'Бедный я путник одинокий в странствии своём... На стезю небосвода не ступит нога дерзновенная...'
Всплеснулся лёгкий хохоток:
- Что за чепуха! Ты чего притащил, Азарие?
- До конца читай!
- 'Лалу, Лалу... Звезда моя в ночи недосягаемая... Лалу, Лалу... Звезда моя в ночи несгорающая...'. Вот заумь! Эк, нелепость! Откуда такое?
- Несуразица какая-то! Кто это накарябал - не поленился?
- Лала... Сестрица, что ль, твоя, Зару?
- Глянь! А, вроде, рука-то знакомая!
- Младшой, никак?
- Стах?
- Он самый! - резко выкрикнул Азарий - и сразу быстро и отрывисто заговорил:
- Узнайте же, други-соседи, о том, что свалилось на обе наши семьи, и чего не расхлебать нам отныне вовеки! Моя сестра исчезла после обедни! Моя сестра не ночевала дома! А на полу вот это найдено! - он с омерзением поддел помятый лист. - А я о прошлом месяце двух голубков разлучил: больно миловались! А я не люблю, когда мне в дом про мою сестру женатые мужики таскаются!
И отец, и братья замерли, точно их громом пришибло. Потом послышались растерянные обрывки:
- Быть не может... часом, не ошибся? чтоб наш - да... Мужик-то - честный!
Зар с болью рыкнул:
- Золотой! Только что ещё тут можно подумать? Как - ошибиться? Если девка пропадает, да мужика еле выгнал, да звёзды появляются всякие несгорающие!
- Однако, - с сомнением высказался Иван, - не такой парень Стах - чтоб девицу погубить.
- Да и девушка не такая, чтоб с хахалем убегать, - согласился Никола.
- Убегать! - зло поддел Азарий, - да ты посмотри, что пишет! '...сровняюсь с землёй... меня нет и не будет более... снизойди на последний призыв... пригубить тебя в предсмертный миг...' Это что? Это - глупая девка выдержит? Надо ж придумать! '...пригубить...' Где пригубить - там и погубить! А вон ещё! - ядовито хохотнул он, - '...упаду за ребристые кряжи'! Рёбра бы покорёжить! На что упирает, тать! Щас! Помер! Жив-здоров - и девку выкрал!
- Вроде... - пожал плечами Василь, - впрямь было что-то такое... пришлось Стаху за Полоческое дело взяться... не по своей воле. И девка - это верно - смурая сидела. Это сам заметил...
- Нет, ты смотри, смотри, что пишет! - продолжал клокотать Азарий, - '...к дальней звезде единственной - молитва моя последняя'! Видел я его молитву! Кабы не зашёл - невесть до чего домолились бы! Ух! - в конец зашёлся он от возмущения, - вон... нацарапал! 'Ты, моя неведомая'! Ну, да. Неведомая. А его, вишь, такое дело не устраивает! Ему, вишь, любопытно! Руки распускает - с познавательными целями!
Припомнились тут долгие Стаховы сиденья у ворот. Да и сама скамья, вдруг молодцу вздумавшаяся. Да ярмарка, и невзначай ускользнувшая парочка. Подарки, пляски, внимание.
Упали духом братцы. Неужто - правда, украл? Гназдов оскорбил? Против Бога пошёл? С Василем не посчитался? Сиротку обидел? Их младшенький? Стах?
- По пятам за ним не угонишься, - жёстко проговорил Иван, - надо порыскать, ребята. Поспрашивать, поискать. Где у него дела завязаны - там... Заранее худого утверждать не буду. Помалкивать придётся. А проверить - надо.
- Надо, - мрачно согласился Никола, - труд тяжкий да хлопотный. Быстро не управишься. Потому - шарить предстоит вкупе со своими делами. Заодно - промыслы выправим. Так что - ребятки, давайте делиться. Кому куда. В ближнее время - покоя не будет.
- Да уж не до покоя, - крякнул Пётр, - думали ль когда - что на родного брата пойдёт охота!
Вздохнули братья:
- За грехи нам такое горе. Ан - делать нечего. Придётся мыкать. Ты-то что скажешь, батюшка?
Все разом обернулись к Трофиму Иванычу. Он недвижно сидел, понурив голову. По щеке на седую бороду ползла слеза.
Поутру Зар и пятеро Трофимычей простились с семьями. О тех санях, что выехали из восточных ворот вслед за Лалой и где правил чужой человек, расспросили Гназды у сторожа со всей подробностью. У разъездов узнали о дальнейшем их беге. Потому - взяли поначалу верное направление. Смущало - не было в тех санях Евлалии-девицы. Оно, конечно - спрятаться могла. Не было Стаха? Тоже не оправдание.
За пределами Гназдовыми, поделив меж собой белый свет и промыслы - разъехались, кто куда. Связь установилась - два старших погодка - Ивановых сына, да третий - Николов. Подросли ребятки - пусть приглядываются. Поначалу - новости доставляя. А там - мир поглядят, уму-разуму научатся. А потом - глядишь - в дела войдут. А грамоте - с младых лет обучены, псалтирь-то вычитывая.
Всё заметает позёмка. Никаких следов не оставит. И там, где свернули разбойничьи сани на лесную тропу - снежная скатерть легла без единой заминки-складочки. И проехали Гназды мимо, глазом не отметив. Дальше полетели. И верно. Зачем Стаху лес морозный? Стаху бы - людных мест держаться.
А ведь - глянул Азарий на подёрнутые серебристой дымкой ели, прикинул: что, де, там, за лесами, в той стороне? Получалось - если всё сложить и путь исчислить - в стороне той, где-то далеко - Кремечского владенья. Только на что нам Кремечский? Тут, понимаешь, меньшого Трофимыча изловить острая необходимость!
Рассыпались Гназды по свету. Не ловится Стах! Все места возможные изъездили, все тихие приюты-убежища, какие знали прежде, и какие новые нашлись. Нету молодца! К красоткам его прежним, ясно, не заезжали: с девкой до красоток, а вот постоялые дворы да знакомых верных прощупывали. И порой только плечами пожимали.
- Нет, ну, ты подумай, - случалось, говаривал Фрол Ивану, - такое место пригожее - и тут его не видали! Экое славное убежище пропустить! Что за дурень! Чего можно лучше найти? Я б на его месте... А? Ванику! Где б ты залёг на его месте?
- Дома на печке... - угрюмо пробурчал Иван.
Брат вздохнул:
- Это верно... на печку... к жене... вон уж весна - всё мотаемся по свету! Что за мужик неуловимый?! Эк... смотри... Не в Баже, не в Кроме - нигде о нём не знают! А ведь приметный! Вот мы в Ясте всю сетку купецкую прошарили... оно, помнят Гназда - ан, больно давно! вовсе не так, не с того конца, не в том составе, и мельком, с налёту! Да как же можно с девкой - и с налёту! Странные следы оставляет. Как ветер буйный - пронесётся - и нет его!
- Петре! - совсем в других краях огорчённо срывал шапку со вспотевшей макушки Никола, - ну, что ты скажешь? Экая жарынь! Считай, лето - толку нету! Ведь разве что не сквозь решето все просеяли... заметки везде поставили, людей верных... а - никак не пересечёмся! Весь мир знает - ищут Гназда, приглядываются! Он же - как оса сквозь паутину!
- Чудно... - в задумчивости пожёвывал травинку Пётр, лениво покачиваясь в седле, - видали его и там, и сям - а всегда одного. Может, верное гнездо у него? Только так сходится - не тянет его к одному месту! Лёгок больно! Лишнего дня нигде не задержится. И вести о нём по всему свету рассыпаны...
- Чую! Чую - быть ему в Юдре! - остервенело взнуздывал коня Зар, - не минует! Там его дело торопит! Юдры не миновать! Едем!
- Ишь как?! - кривил губы Василь, оглаживая жеребца, - Петра-Павла в Смоле отметили... всё караулили... должен был прибыть! Стерегли-стерегли! Ведь вот оно - тут! Отыскали - ну, просто для него, как по заказу! Лучше не бывает! Славное прибежище! Вдоль-поперёк - весь град обрыскали!
- Нечего тут больше рыскать! - махнул рукой Азарий, - видать, путь ему иначе лёг! В Юдре стоит связи процедить!
Василь вскочил на лошадь и, чуть оглянувшись на давший им ночлег наёмный приют, тронул поводья:
- Что же... С Богом! Давай... вон! Известковой улицей... сразу выйдем в ворота... на Юдру...
Зар удовлетворённо кивнул:
- Оно верно! По Песчаной-то - переулками крутиться надоест...
Дружки пустили коней шагом, больше уже не оборачиваясь. В тот момент, как скрылись за поворотом хвосты лошадей, из-за угла с Песчаной улицы показалась грустная морда девственной кобылки.
Она могла бы появиться и раньше. Задержало её весьма печальное событие: только что, сдержанно поторговавшись, Стах продал Гнедого. Тот покорно последовал за новым хозяином, не сводя с подружки тоскующего взора, отчего путался ногами и ржал с надсадным упрёком. Голос дрожал от переполнявшего чувства. Из глаз кобылки капали на мостовую крупные слёзы.
Впрочем - человеку незаметные. Во всяком случае, Стах не придал им значения. Эти девичьи печали! Шут их разберёт! Сначала жалуются на приставания, потом - на расставания!
'Решили - продаём? Баста! Чего нюни распустила, дурёха?'
'У-у-у... и-и-и-а...'
'Ничего! Потерпишь!'
Конечно, потерпит. Что делать лошадке, как не терпеть? И не до лошадиных скорбей Стаху! Счастлив он! А когда человек счастлив - ничего-никого вокруг не замечает, и любые горести за радости принимаются!
Потому всю дорогу ехал Гназд в томном одурении, размякший от зноя летнего... от пути мерного... а ещё от сладостных воспоминаний, что сами собой всплывали... нет... не в голове... в нём во всём... в каждом кусочке, составляющем тело... внутри и снаружи... отовсюду подёргивало и посасывало - зовущее, увлекающее! И крепкая ладонь уверенно придерживала сидевшую впереди в седле красавицу с чувством собственности.
Воспоминания так и плавали в молодце, ни на минуту не отступая, и не отвлекали от них ни заботы пути, ни торговые сделки, ни густое кисейное покрывало, прятавшее сокровенный Стахов клад. Лишь для Стаха и наедине поднимется покрывало по-женски одетой и заплетённой на две закрученных косы Евлалии, с чем, покорно глаза опустив, ресницами скрыв радость, она согласилась. И так пусть и будет впредь! Чтобы жену... - а Стах настойчиво женой называл, когда приходилось говорить о ней... смакуя и чаще, чем следовало... жена! теперь уж точно, не девица! посмейте молвить иначе! - не видели и не могли узнать или описать. Во-первых - до Гназдов бы не дошло, во-вторых - пулю бы не схлопотать из-за красавицы.
Красавиц надо беречь и прятать. И если не удаётся защитить их крепостными стенами Гназдов - пусть оплотом станет нежная узорочатая кисея. Тайна.
Существовала ещё другая тайна, которую Стах болезненно пёкся сохранить, перелить в прошлое и вообще сжить со свету. И, похоже - это ему удалось. Там. В глухих лесах, на жарких солнечных полянах вокруг Нунёхиной деревни. Это тоже вплеталось в сладчайшие воспоминания, и мужик лелеял его не меньше самого, что ни на есть, пронзительного момента. Момент, конечно, будоражил немыслимо, ослеплял до судорог, но и лапушка, спохватившаяся гораздо позже, когда, казалось бы, улеглись все страсти, отшумели ветры-бури - умиляла и вскручивала чувства. Стах удовлетворённо посмеивался. 'Что это было', спрашивает! Что? Гром и молния! Грозовые раскаты! Жар-накал такой силы, что ничего в нём не поймёшь! От перегрева голова одурелая. 'Что это было...' Девица! Конечно, девица! И теперь нет в том сомнений. Лишние доказательства получил Гназд - и тут всё налицо: с искренней озабоченностью дева искала то - чего, собственно, быть не могло. Ну, и понятно - он скрыл следы.
Сколь следов не нашлось - и упрёков не дождался. Только удивлённо мигающие глаза. Помигали - вопросы пошли. А молодец не отвечает. Знай, похохатывает. На том и смирилась. Где, где? В мяте душистой!
Прохладой дышит мята-трава и по природе своей должна бы утишать она пылкость, от страстей жарких уводить куда-нибудь в помыслы небесные. На это - девичью осторожность если копнуть - у Лалы немалая надежда была. Как прогулялись они со Стахом с Нунёхина двора, и как поняла девица на той лесной прогулке, что неплохо бы унять с каждой минутой всё более крепчавшее молодецкое буйство - пришло тут в голову спросить о слышанных от Нунёхи мятных полянах. Де, есть в лесах здешних - поляны сплошь душицей-мятой покрытые. Ну, а Стаху - то и надобно. Подальше в лес, поглубже в чащу, от глаза людского, помехи всяческой. И зашли молодец с девицей невесть куда. И заблудились в дебрях цветущих. В цветущие дебри объятий - упали по нечаянности.
Оказалось - не снадобье вовсе мята-трава от желаний горячих, и не хватит никакой мятной прохлады угасить жар ненасытный. Напротив! Пуще! Прохлада та - как лёд в жару, обжигает. Густа душица, пригретая солнцем! Мягка да упруга! Против мягкости-упругости той - не нашлось преград.
Оно, конечно - всхлопотало Гназдово воспитание! В последний миг, в бездну валясь - забила крылами бдительная совесть! Спохватилась нежная ручка, вцепилась в соломинку, привычно упёрлась молодцу в грудь! Но Стах уже решил для себя этот вопрос и потому упрямую ладошку со всею лаской оторвал от груди - да и завернул куда-подальше... девушке за спину. А чтоб из-за спины не выдёргивалась - заключил намертво между спиной да мятой упругой. Остатки же девичьей воли - безумная речь пресекла:
- Всё на свою голову беру, Лалу! Мой грех - мой ответ! И раз я на это пошёл - ты мне тут не перечь...
Речь безумная. Потому как - может ли кто судить о будущем неведомом? Только все доводы, все слабые 'нельзя' потонули в кипящей пучине.
Там, в пучине-то в этой, плохо - что: голова вовсе отказывает. Кружится в ослепительных ласках. Уж про ласки-то, по лугам-камышам нагулявшись - Стах сведущ был. Что могла девушка против него? Задыхаясь, лепетала что-то жалобное. И, задыхаясь, клялся Стах: 'Не лишу невинности!'
Ещё бы!
Но всё было жутко-сладко! Боже мой! Трепетавшие юные прелести! Прямо-таки язвящие огненные стрелы жадных губ! Обессилившее безвольное тело! Эта лакомая сочность! Нежная мякоть! Дальше - больше. Вот уж лемех плуга вонзился в тучную пашню и провёл первую борозду! Ну - а с первый борозды - пошла себе пахота! Мелкой зябью, глубокими пластами. Досыта, до одури, совсем по-сумасшедшему. Пока не пронзила обоих острая сладость, и внезапный покой не пресек зыбкое сознание.
И всё это без конца перебирал Стах в памяти. Не так, как затронуто здесь. Совсем не так. В корне - не так. А совершенно по-другому. Потому что - касательно этих минут - голова отказала ему. Крепко и надолго. Может - на всю жизнь...
- Что это было? - едва слышно спросила Лала, наконец, обретя рассудок. При потере которого - всё же меркнувшим слухом уловила она нежданные клятвы, и странное Стахово противоречие побудило в ней теперь сомненья. Вот тогда - Стах с широкой улыбкой взглянул на неё - и засмеялся. И потом - смеялся то и дело. Смеялся много. Оттого, что было ему весело. Был он счастлив. И вообще - всё прочее просто не имело значения.
- Что это было? Голубка чистая! Что это было! Ха-ха-ха-ха-ха!!!
Что это было - Стах не раз потом объяснял ей на мятных и прочих полянах, пока они жили у Нунёхи, старушки строгой и на грех смотрящей горестно. Впрочем, при всём своём нюхе - похоже, не распознала его бабка. Может, с возрастом притупилось чутьё. А может, просто забыла, как оно пахнет. Скромно держался молодец и спал на сеновале - старушка была довольна и покойна. Только печалилась о недоле молодых. И как понадобилось Стаху по делам в Смолу двинуться - проводила с попутным благословением и слезами прощальными.
Не знала старушка про грех. А грех имел место. Не освящала церковь сей брак! И бесы наверняка высунули хвосты.
Стах помнил, как недавно, в лесах-болотах молитвы покаянные твердил. На душу временами тяжесть наваливалась: 'Не дело, Стаху, сделал! Совратил девицу-то'. Писание вспомнилось: 'А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море'.
'Так ведь не девица же!' - мелькнула спасительная мысль, но Стах не успел поймать её за вертлявый хвост, как тут же ливанул ему на голову холодной воды ушат: 'Девица, не девица - а невинная была! А ты - в грех поверг!' - 'Ох...' - стонал молодец.
Стоналось порой. А всё же - счастье рассеивало всякие сомненья. Таково его свойство. Сияньем своим - уничтожать любые тёмные пятна, звучаньем - стоны заглушать. Да и было что-то такое - явно благоволящее молодым в медовый месяц - что не привело им оказаться на Песчаной улице минутой раньше.
Стах постучался в гостиницу, только что покинутую бдительными Гназдами... Об этой обители он знал ранее, однако не было частой нужды тут останавливаться, и хозяин, плотный невысокий человек с хитроватым взглядом, его не помнил. На пытливый взгляд Стах не обратил внимания. Понятно, что владелец постоялого двора присматривается к посетителям.
- Вот, какое-то время поживём тут, посмотрим, как понравится... - сказал ему Гназд, - устрой жильё, чтоб тихо-удобно, и народ бы не шастал - за жену быть спокойным.
Хозяин задумчиво окинул взглядом женскую фигуру и попытался проникнуть взором сквозь кисейные покровы. Это ему не удалось, а Стах ничем не выделялся из прочих проезжающих. Любопытного пара не представляла - разве, деньги, которые из неё стоит вытянуть, а на это у хозяина был талант.
И он кивнул:
- Да, почтенный...
И провёл чету в верхнюю, довольно путаную, галерею, окружающую двор, в который въезжали телеги, и где пристроил Стах кобылку. В глубоком закутке пред ним открылась незаметная дверь. 'Пока неплохо, - подумал Гназд, - что дальше?'
Дальше оказались две каморки, где была печь, чан для воды, который наполнял водовоз, не тревожа жильцов, и жёлоб для слива. И чем хозяин больше всего порадовал Гназда - крылечко имелось, да безо всяких лестниц, по которым тёмные личности забраться норовят. Балкон иначе называется. Новшество латинское. То бишь, в отсутствие Стаха не придётся Лале из покоев выходить. И засов надёжен.
Гназд холодновато кивнул и пошёл с владельцем торговаться. Тот заломил дорого. Это понятно. Раньше Стах подобных камор не снимал. И вообще - никаких не снимал. Так... как исключение. Впервые столкнулся молодец с таким явлением, как плата за жильё. Впервые прикинул, что не простое дело - ездить по свету с женой. Если раньше - пути обогащали Гназда, то теперь оно в копеечку стало. Но делать нечего. А казна позволяла.
- Вот сейчас, - перебил Стах, - один раз пусть обустроит - и не больше. Так что - бабу отчисляй!
'А нечего глазеть да вынюхивать!' - подумал про себя. Так хозяин и понял.
Препираться с ним пришлось упорно, но, в конце концов - по рукам ударили. Эти же руки радостно потирал тот, уже скрывшись за углом, когда отправился отдавать приказы. Притом - что скосил Гназд половину из первоначально заломленной цены. Мол, пустовала камора, да и деньги - без промедленья.
Громоздкая баба принесла кипу белья, одеял-перин, прошлась тряпкой начисто, подала хороший ужин на стол и самовар - и вслед за тем Стах выставил её да двери запер.
- Всё! - улыбнулся Лале, - наконец, одни мы - и никто нам не помеха.
Их сразу же повлекло друг к другу, и тут же заплелись они, что стебли цепкие, и на постель оглянулись свежезастланную. Спи-отдыхай, душа-радость, только с дороги откушай, голодный, поди... А постель - погоди. Постель ещё прочувствовать надо. К ней стоит не торопясь подвигаться. Потому как - до сей поры - по-супружески они ещё не спали. Теперь, здесь, ни единая душа не воспрепятствует...
- А завтра, - шепнул Стах затрепетавшей возлюбленной, - устроим пир свадебный! На двоих!
Он много чего наобещал этой ночью. Такое чувство не оставляло - что впереди какая-то другая, и, несомненно, взволнованная и яркая жизнь, и вместе-неразрывно вкушать им её, и никогда ничего в ней не приестся.
- Завтра я покажу тебе всю Смолу, все её убежища. И таких убежищ по свету немало. И ты будешь знать - все! Иначе - я не буду спокоен.
Гладкая и ровная постель к утру оказалась смятой и растрёпанной, будто по ней пронёсся табун. Табун за табуном, и пылил уже вдали новый. За окнами кипела жизнь, и во дворе покрикивали, и в дверь кто-то стучал, осторожно и негромко. Ничего не слыхала новобрачная чета. Ни на миг не разнимались объятья, и угль желанья, чуть покрывшись пеплом, вспыхивал от малейшего дуновения.
- Я с ума схожу! - бормотал молодец, не помня себя, - как мне наградить тебя, драгоценная моя, за всё, что ты творишь со мной... Говори, - жарко приказывал он в упоении, и возможностям его, казалось, не было предела, - чего ты хочешь?! Повели, царица моя! Я исполню! Я хочу исполнить!
По правде сказать, он полагал услышать нечто вроде томного: 'Ещё!' Далее мысли допускали развлечения и подарки. То, что услышал - перехватило ему дыхание:
- Что?!
- Я хочу под венец, - просто и доверчиво пролепетала Лала - и вздрогнула от собственной просьбы. И тут же спохватилась виновато:
- Нет... я понимаю.
В окно повеяло прохладой. Уголь померк, и зола затянула его. Гназд угрюмо задумался. Опять Лаван... Опять злодейка-супруга... Опять! Он замер глухо и неподвижно, стиснув зубы и зажмурившись.
'Зачем здесь, сейчас - ты сказала это, Лалу? Али, Лалу, не сладко тебе - если о том помнишь? Ничего на свете, мнил я, нет тебе милее, Лалу - чем предаваться любви моей... Блаженней ласк - есть ли блаженство? Что говоришь! Что думаешь ты, Лалу - в моих объятьях! Чёрной горечи плеснула в молоко-мёд, землянику спелую!'
Но - скоро схлынуло. Жёсткое напряжение быстро размылось всем предыдущим.
'А! - стряхнул он, в конце концов, оцепенение, - не хватало ещё ведьме отравлять нам такие минуты! Не стоит принимать всерьёз оброненное слово. Всё давно сказано, и что говорить снова? Счастье с нами, и да не померкнут лучи его!'
Лала лежала на груди его. Лала была так покорна, так нежна! Да и как могло быть иначе! Лала горела его жаром, его дыханием дышала, жила его желаньями!
'Звезда моя, в ночи не сгорающая... - подумал Стах, приникая к ней с восхищением, - не отгореть ей! Ни в ночи, ни в полудни...'
- Я так люблю тебя, Лалу! - прошептал он.
Как и собирались - они устроили пир. Насчёт этого - поторопился Стах. 'Хватит! - спохватился герой, заметив новые язычки пламени, приподнявшиеся над ярко вспыхнувшими углями, - эдак, к вечеру меня не станет! И молодую пожалеть надобно'. Он чуть не сорвался с якоря, однако ж мягко отпустил красавицу - и, как ужаленный, выпрыгнул из постели.
Бросился к водяному чану и ливанул на себя поток холодной воды. Ну - протрезвила! Аж рявкнул! И сразу жрать захотел. Пошарил - всё съедено. И тогда закралась мысль о немедленном претворении в жизнь вчерашних обещаний.
Стол был вынесен на широкое крыльцо, густо заплетённое девичьим виноградом, отчего со двора его не видать. И Стах, заперев дверь, отправился к хозяину:
- Угощай, любезный!
- Что угодно господину?
- Мечи - что есть!
Не скупясь, молодец расплатился - и хозяин навалил снеди на блюдо. Всякой всячины! Чего там только не было! Жаренья-варенья, сластей-плодов спелых! Здоровенное блюдо еле в руках унёс.
На лестнице чуть не налетел на него дошлый мужичок. Стах едва успел от него посторониться, а то б завалились оба.
- Стой! Куда? - рыкнул Гназд.
- Ух, ты! - восхищённо присвистнул тот, - праздник, что ль, у тя?
- Голодному еда - всегда праздник, - сквозь зубы пробормотал Стах, обходя его боком. Однако пройда забежал впереди. Улыбается, балагурит! Вот ведь прилип! Чует поживу! Де - пригласи!
Стах усмехнулся, но, не желая ни с кем здесь ссориться, немного поговорил с ним. В меру. Для приятности. Сыпанул пустяков горох словесный. И очень твёрдо распрощался задолго до своей двери.
Мужик смиренно отступил:
- Ну, что ж... не обессудь...
На прощанье простодушно болтнул, покрутив головой:
- Ишь... а я думал - свадьба...
- Вот шельма! - про себя изумился Стах, - однако, догадливый...
'Всё впереди! - так думал Стах, - кто знает, может и впрямь сыграем когда! Оно и лучше - нескоро. Всё до свадьбы заживёт! Времени хватит! Залечит оно всякую рану. Такую - тоже...'
Потому как - оставалась рана. Несмотря на везенье.
- Молодой княгине! Самой распрекрасной из всех, когда-либо сидящей подле молодого князя! - весело прокричал Стах, пронося в камору высоко поднятое громадное блюдо.
- А! - восторженно ахнула Лала, всплеснув руками, - что это? Откуда? Чудо! Столько всего! - и она кинулась перебирать и разглядывать, лопоча радостно, - плюшки, ватрушки! Расстегаи, пряники! Окорок, сыр! А это что за зелёные стручки? А что в горшочке? А тут что?! Ой! Груши-сливы-яблоки! А в кувшине? Медовуха?
Гназд установил блюдо на застланный цветастой скатертью стол. Рядом, на лавке закипал самовар.
Они уселись за стол. И прежде чем приступить к привлекательной снеди - Стах так сказал:
- Лалу! Отметим наш союз, и будем считать это нашей свадьбой и началом супружества, да потечёт наша жизнь светло, весело да обильно, как это застолье! Быть нам всегда вместе, неразлучно - и горя не знать...
И тихо напомнил:
- Горько!
После, сытые и довольные, они легко болтали, пошучивая и любуясь друг другом - и строили планы. С обилием снеди Гназд явно погорячился. Всего не съели. Хоть мужичка того вёрткого приглашай! Ну, что ж? Пришлось оставить про запас, укрыв холстом. А далее, лениво потягиваясь, Стах предложил своей драгоценной половине, что вечером обещал:
- Пойдём, посмотрим город!
Конечно, сделал он это для Лалы. Самому ему - чего смотреть? Итак, назубок знал, а зря маячить не стоило. Но были тут дела, места, которые следовало посетить, дома, куда надо бы заглянуть. Стах ещё поколебался немного насчёт Лалы - и всё же решил брать её с собой повсюду. Лучше знать ей, чем не знать - раз так судьба распорядилась. Да и сама, гляди, в помощь окажется.
Уже перед выходом Стах задумался - и, вытянув из-за пазухи тёмный платок, повязал им лицо до самых глаз.
Они чинно спустились по лестнице и пересекли двор. У ворот опять вывернулся откуда-то утренний мужичонка. И тут Гназду это что-то не понравилось. Он повнимательней пригляделся. Уж больно мелкий и больно вёрткий. Лицо невзрачное, но забавное. Взгляд пронзительный. Да, пронзительный. Стах подумал-подумал - но потом успокоился: для соглядатая, пожалуй, слишком пронзительный. Обращает на себя внимание. Не! Пустое!
Поначалу Стах решил выбросить его из головы. Но всё ж при выходе на улицу потянуло обратиться к сидящему напротив сапожнику:
- Бог в помощь, мастер! Мне вот... жене туфельки приглядеть.
Тот почтительно поклонился и указал на свою выставку, где пестрели женские башмачки. Гназд слегка подтолкнул Гназдку, и та склонилась над обувью с живым интересом.
- Давно здесь обосновался? - обронил невзначай Стах.
Тот кивнул:
- Порядком.
- Поди, надоело - что ни день одни и те же рожи видеть?
- Я на ноги гляжу.
Гназд хмыкнул:
- Я так и подумал - потому за ненадобностью личико-то прикрыл. А вон тот мужичок - вишь, мордаха ужимистая! - не раздражает? Небось, целый день крутится?
- Это какой?
- А вон мелькнул! Кто таков?
Лицо мастера сделалось злым:
- Да не видать никого! - буркнул он, глаза опустив.
- Ну, как - не видать? Ты ж смотрел на него - я заметил!
- Да нужно мне разглядывать всякую мелочь! Не знаю ничего!
Стах ухмыльнулся:
- Что ж ты за мастер, коль покупателей не высматриваешь? Немного наторгуешь! Тебе бы следует каждого знать. Вот как будешь знать - я твой покупатель. А пока мы у других поглядим, - и повернул за локоть Лалу на Известковую улицу.
Они прошли немного, и Стах спросил:
- Ну, что? Приглядела туфельки?
Она, как всегда, глянула простодушно:
- Неплохие, - и добавила с улыбкой, - краше твоего подарка ничего нет, а только сношу скоро... мне - и правда - туфельки не помешали бы.
- Знаю, знаю. Сейчас всё, что хочешь, купим, - Стах понизил голос, наклоняясь к ней, - ни в чём тебе сейчас не будет отказа. Я щедрый.
Лала глянула из-под ресниц:
- Только сейчас?
- Я счастлив, звезда моя несгорающая! - глухо шепнул Стах, - а кто счастлив, тот щедр.
И Стах был щедр. И, конечно, купили они туфельки. Совсем у другого мастера, который усадил Евлалию на скамью и сам долго примерял ей обувь. И так ладно подобрал, что Лала не удержалась - затанцевала прямо у него в лавке - до того ловко по ноге ей пришлось, и до того красиво гляделось! И Стах, и мастер - оба разулыбались. Аж звенит Лала от радости! Аж скачет! И ножку то справа, то слева разглядывает - ах, хороша! Пред Стахом так-сяк выкаблучивается, то и дело с надеждой спрашивает: