Девочка шелестела. Ну, вы знаете девочек: они всё время шелестят. То одно зашелестят, то другое. Так, пустяки всякие... Ветер колышет ветки, треплет зелёные листья - и чего ей не шелестеть? Вот мальчик - да! Мальчик был молчалив и стоек. Стоек, как сто стойких оловянных солдатиков! Солдатики шагали в ногу - как на парад, и отбивали шаг по старой брусчатой мостовой... а может, местовой... место воя... брусчатка выла и содрогалась, попадая в резонанс. Из неё вылетали камни и неслись во все стороны, сшибая ранние автобусы и заваливая пути. Потому-то репетиции парадов проводились всегда только по ночам, когда лишь расплавленное золото фонарей напоминает о жизни города, и ничто не тревожится и не тревожит всех стойких и оловянных, вот разве первые автобусы... Да, автобусы - с ними всегда морока! Это удивительно своенравные создания - автобусы. Недосмотришь - такого натворят!
Автобусы злорадно посматривали из затемнения фар и насмешливо пыхтели: какая глупость полагать, что автомоторному парку требуются водители - и даже льготы сулить для затравки! У настоящих водителей, у водителей с большой буквы и природным призванием всегда существовала некая договорённость с автобусом: ты меня не трогай, я тебя, ладно? Рука руку моет, и так далее...
Короче, автобусы сама знали, что делали, а пассажиры - да, все пассажиры недоумевали: нет, ты смотри, что делает! Что творит! И никто не замечал эту неповторимую автобусную ловкость на поворотах или под огнём брусчатки! Эту геройскую выворотность, с какой автобус летел, едва касаясь колёсами мостовой, и ветер звенел стёклами и гудел в крыше, а девочка завистливо провожала его глазами, свесившись из окна, как маленькая одноногая балерина. Та самая, да! У которой одна нога - стебель, а вторая - устремлённый за ветром лист, оторванный ветром лист, лист в немыслимом антраша. Ветер рвал и листья, и розовые лепестки, и она даже не пыталась удержать их, пусть летят куда хотят, зачем они ей? она и без лепестков роза! Лепестки дрожали, жадно ловя каждый автобусный хлопок. Хлопки раздавались всё ближе и ближе. Девочка хлопала в ладоши и кричала:
- Эй, покатай!
- Садись! - лихо заламывал крышу автобус и галантно срывал розу. Они здорово смотрелись вместе - автобус и роза. А вокруг кружились, загребая пупырчатыми лапками, белые лебеди в зеркалах озера. Или моря? Конечно, моря! Того самого, в дремотном шелесте! Да, шелестящее море в грёзах, грозах, розах, позах и прозах... А куда деваться? Проза жизни! Когда на зеркало заднего вида падает роза, задний вид исчезает из виду - и ты несёшься Летучим Голландцем к эпилогу прозы, а из жаркого, как магма сердца, радиатора летит победный автобусный рык - ибо весь ночной парад в роскоши фонарного золота не стОит покрышки твоего колеса! Потому что в дремотном шелесте - море по колено!
А солдатик отбивает шаг по ночному городу. Оловянные слёзы застыли в его глазах. Застыли и не каплют. Правильно, ещё пригодятся.
- А ну её, ать-два, ать-два, одноногую!
Конечно, ну! В конце концов, не так уж текуче раскалилось его оловянное сердце, чтобы плавился металл. Пусть даже такой легкоплавкий, как олово.
- Я припаяю тебя ко всей своей электросистеме проводов, - рявкнул автобус, сметая росыпи лепестков потоком горячего воздуха, рвущегося из мотора. Танцовщица засмеялась, отбросив последний лепесток:
- Я из клетчатки!
- Что с того? Ведь в каждом таблица Менделеева! У каждого есть олово! Я найду твоё олово..., - автобус не договорил: мощный удар брусчатки разбил лобовое стекло, к которому прижималась розовая балерина, но её там уже не было. Море! Ветер с моря подхватил её невесомое тельце и понёс вдоль мостовой, и люди, спешащие на работу, спешно пригибали головы: ведь не знаешь, что ждать от маленькой одноногой балерины. Знал оловянный солдатик. Никогда и ни за что не достигнуть ему температуры плавления олова при таком порывистом встречном ветре и переменчивости морского климата.