Раскрыла, наконец, глаза, которые сердобольная бабка Нунёха горестно омывала ей всякий день травным снадобьем. Привычно было старушке за больной ходить, и краса юная радовала. Потому как - достанься ей в жизни лучшая доля - может, была б у неё красавица-дочка. А то - и внучка.
- Кто ты, бабушка? - едва слышно прошептал голос за спиной, и Нунёха разом повернулась к болезному одру девицы. Та разлепила ресницы - и удивлённо смотрела на старуху. Тут же ресницы снова захлопнулись, словно не выдержав своей тяжести - но Нунёха уже радостно лопотала:
- Ай, свет наш ясный! Проснулась, золотце! Ну-ка - дай, я те на язычок молочка тёплого капну. Разними губки-то, ласточка!
При всей своей сухости и остатках воспаления - отнюдь не подурневшие, по-прежнему полные и выразительные губы - послушно приоткрылись, и бабка бережно сцедила в них с ложки чуточку молока. Глядя изумлёнными глазами - девушка напряжённо глотнула - и перевела дух.
- Вот, и хорошо! Вот и славно, - принялась приговаривать старушка, черпая ложкой молоко и поднося к оживающим устам. - А из плошки пить? Как? Сможешь? Головку-то подними...
Девица с усилием приподнялась, и Нунёха поддержала её ладонью. Весьма жадно губы припали к краю посудины, полной до половины - и молоко медленно влилось в отвыкшее горло. Девица слегка закашлялась.
- Ну, и довольно, - проговорила лекарка, убирая плошку, - полежи теперь спокойно.
Прекрасная царевна опустилась на тюфяк со всей покорностью. Недоумевающий взгляд вновь уставился на бабку Нунёху.
- Ну, дева Евлалия! Что тебе сказать? Кто я? Старуха я. Нунёхой Никаноровной звать. Или бабкой Нунёхой.
- А...
- Ты молчи, молчи. Говорить тебе трудно. Успеешь. Что? Имя откуда знаю? Стах твой сказал.
- Стах?! - резко вскричала девушка и разом задохлась от кашля.
- Да не кричи ты, молчи! Я сама тебе скажу! Ну, да, Стах. Притащил тебя ко мне. Спас он, вишь, тебя. Полечи, говорит, бабка, девицу. Вот - я и лечу! Вот - кажись, и вылечила!
- Откуда - Стах?! И - где?!
- Ну... - поджала губы Нунёха, - далеко Стах. Сама жду, не дождусь. Что-то нейдёт. Обещался быстро, да, видать, завертели дела. Там важное чего-то, в купецких промыслах. Сидел, аки пёс, возле тебя, а как получше стало, ускакал. Ты, говорит, бабка, сама долечивай, а мне бежать надобно.
- Стах... - растерянно прошептала девица, - откуда взялся, Стах?! Уехал... невесть куда... скоро год!
- Вот приедет, и всё узнаешь: как, откуда, почему! А сейчас помолчи, полежи тихо. А когда сможешь, попробуй подняться. Только не спеша.
Евлалия в тот же день села на постели, на ноги поднялась наутро. Поднялась - и, шатаясь, цепляясь за стены - потекла к дверям.
- Ты куда?! - подскочила едва проснувшаяся Нунёха, подхватывая заваливающуюся набок красавицу. Та смущённо пролепетала:
- А вдруг уже приехал?!
- Ну, вот что, - сердито глянула старуха, - не дури. Не порть мои труды! Не хватает ещё тебе рухнуть да поломаться! Не для того лечила! - и осторожно, поддерживая, повела девицу из горницы, через сени - устраивать на завалинку. - Коль охота тебе на дворе - тут посиди. Дело доброе - солнышку порадоваться. Со двора только - не смей! Стах слушаться велел!
- Хорошо, - с улыбкой пролепетала Евлалия.
Через пять дней резвые ножки уже носили её по двору. И язычок болтал весьма живо. Днём красавица помогала бабке во дворе и только печалилась, что не может пойти к роднику: Стах не велел. А закатными июльскими вечерами старуха с девушкой пряли на завалинке да беседовали. О травах и снадобьях. А в основном - о Стахе. Всё - о нём. Нунёха - про то, как появился у ней молодец, вместе с племянником, роднёй холодной, но славной. А Лала - про то - как Стах всю жизнь спасал её от разных бед. И вот - снова спас!
- Как он спас меня, а? Баб Нунёх!
- Как-то взял - да спас... - пожала плечами старушка.
- Конечно, вытащил из болота. Иначе, как бы ты оказалась здесь?
- Да... - задумчиво согласилась Евлалия, - кажется, упала... обрыв скользкий... всё глина... глина... и сразу хлынуло в горло... перед глазами чёрное, красное, зубцами... Я помню... летела вниз головой...
- Ну-ну... ты пряди, пряди... напрядёшь - и, пока нет молодца - соткём тебе полотна на рубашечку. А то, вон, сменить-постирать нечего.
- Дома-то у меня есть, баб Нунёх. Только дом далёко. Мне, знаешь ли, бабушка - молитва матушкина помогает. Я везучая, бабушка! До того везучая - аж, не верится! Вот - даже в том - что Стах - откуда ни возьмись! Откуда он взялся? Мы же чуть ни год как расстались!
- Ну, расскажи, коль охота.
- Мы расстались в ноябре, бабушка! И как расстались - повалили мне сразу злоключения! Я ж, бабушка, никогда в чужих людях-то не жила! Только всё дома, с родными, все меня опекали, уклад соблюдался - я и не знала, как оно бывает... так... слыхивала... вроде сказок. Какие ж люди хитрые бывают! Как всё ловко у них! В кого ни рядятся! Как только греха не боятся?! К нам в крепость, баб Нунёх, молитвенница одна заявилась... Раненько так. В Воскресенье. Кто-то из Гназдов подвёз. Как не подвезти?! Богоугодное дело. Она ж объяснила-то как! Де, епитимья наложена ей, вся прямо раскаянья полна, должна отстоять обедню в сорока церквах. Ну, и странствует. Я про неё уже прослышала, когда вдруг она сама нам на порог! Следом за мной. Только-только я из храма вернулась. Калитку закрыть хотела - тут эта, ведьма коварная. Но тогда я этого ещё не знала. Думала, и впрямь квасу ей надобно да хлеба ломоть, как просит. Я даже в горницу её пригласила. Думаю, пусть отдохнёт-обогреется, поест спокойно: сколько ей пути-то предстоит! Она - точно! - пожевала неспешно, кое-чего поспрашивала, про себя поплакалась, де, мирские искушения, де, в монастырь пойду... А потом поклонилась, простилась - и в двери... И вот в дверях-то - суёт мне, бабушка, бумагу дважды свёрнутую... тихонько так... и раз! - глазом подмигнула... и пошла себе. А мне страшно стало! Я не знаю, что и думать... тоскливо так что-то стянуло изнутри... нехорошо... Но - бумагу глянуть не терпится! В горнице меж тем никого не оказалось. Братец с женой покуда не вернулись. Я села на лавку возле окна - лист развернуть. Я грамоты-то кой-как разумею... Псалтирь читаю. И знаешь, баб Нунёх, чего там понаписано было?!
- Чего?
- Вот чисто Стаха рукой... его руку-то знаю... Стаху! - внезапно выкрикнула девушка: в ворота забарабанила крепкая рука. Нунёха едва-едва успела стремительно рванувшуюся красавицу за подол уцепить:
- Куда? Стой!
Девица замерла посередь двора, а старуха, обойдя её, заторопилась на стук и выглянула в оконце при калитке. И сразу заулыбалась:
- А! Гость любезный! Наконец-то!
- Не к тебе, не к тебе! - сочувственно кивнула она Лале и отворила створку, впуская прибывшего. Спешившийся всадник ввёл коня во двор. Никакой не Стах. Наверно, племянник Нунёхин. Больше, вроде, и некому. Евлалия печально разглядывала его. Ловкий суховатый мужичок, ласково похлопывая лошадь, окинул двор спокойным взглядом - и сразу остановил его на пригорюнившейся красавице. Лицо его вдруг просияло изумлённой улыбкой, и рука в растерянности сдвинула шапку набок.
- Эттто что ж такое? - пробормотал он, забыв про коня. Нунёха в тот миг отошла в сараюшку за мешком овса, и гостю никто не ответил.
- Здравствуй, барышня, - всё так же, не двинувшись, прилежно поклонился мужичок, не сводя с царевны широко распахнутых глаз. Евлалии не привыкать было к распахнутым взглядам, а мужичок не вселял опасений и выглядел доброжелательным, да и слышала она о нём только хорошее - так что девица со всей почтительностью склонилась в ответ.
- Меня Харитоном звать, - продолжал гость, - а тебя? Откуда ты здесь?
- Евлалией, - неохотно проговорила девушка, слегка хмурясь: она невольно сердилась на приезжего за доставленное разочарование. Вежливость соблюдена - ничто не мешало Лале вернуться к прялке. Что и последовало.
- Вот это да... - только и смог произнести потрясённый Харт, всё так же неподвижно стоя подле лошадиного навеса, пока резвый скакун не напомнил о себе крепким толчком. Спохватившись, молодец принялся обхаживать лошадку, то и дело бросая смутные взоры на окно избушки.
- Слышь? Нунёху! - с волнением обратился он к подошедшей старушке, откопавшей, наконец, овсяный куль среди прочих, - что у тебя за девка тут? Откуда взялась?
- Девка-то? - неторопливо проговорила Нунёха, - да уж месяц живёт. Стах привёз. Должен приехать за ней.
- Стах?! - изумился Харитон. - Сестра, что ли?
- Да нет, - вздохнула бабка, - не сестра. Тут, вишь, какое дело... Беда у мужика. Женат он.
- Девица! - осадила бабка родственника со мгновенно вспыхнувшей гордостью, - рода Гназдова. Больную, в горячке привёз, спаси, дескать... всё, говорит, за неё отдам... так что - видишь - не любовница, а любовь. И что с этой любовью сделается - Бог весть...
Он огляделся и другим, уже спокойным тоном, кивнул старушке:
- Слышь? Нунёху! Сваргань чего пожрать... я те пока дров, что ль, поколю...
- Да каша горячая в печи! Ступай в избу!
- Да ну... - смутился племяш, - чего там... сюда, на завалинку, притащи... да квасу... голодный, понимаешь...
- Щас, щас, голубчик, - засуетилась Нунёха, кидаясь в горницу. Через окно Харт слышал, как грохнул чугун, доставаемый из печи, как торопливо загремели плошки, и бабкин озабоченный голос обронил:
- Ну-ка, девка... оторвись чуток... помоги донести... вон - и того, и сего...
Молодец свирепо скрипнул зубами - и плюнул сквозь них.
- Старая ты дура... - проворчал про себя с досадой.
Послушная Лала появилась вслед за хозяйкой, неся жбан и кружку, зацепленную за ручку мизинцем. Она по привычке ожидала встретить Харитонов ищущий взгляд - и была несколько удивлена его полным отсутствием. Это сразу примирило её с нежданным гостем, и весь следующий день она воспринимала его спокойно-дружелюбно.
Хартика пробыл у старухи немного больше суток и ускакал на рассвете следующего дня. За это время двор весьма преобразился, жизнь наладилась. Крепко встал на место покосившийся столб у ворот, перестала течь крыша сарая, занял своё прежнее законное место отвалившийся ставень, и даже шаткая скамья у стола перестала качаться.
Так что - когда неделю спустя запоздалый вопрос: 'Что те поделать, бабк?' - задал Стах - Нунёхе и предложить-то ему было нечего. Да и незачем! - справедливо рассудила она. Потому как - если месяц денно-нощно, к каждому стуку прислушиваясь, ждала тебя прекрасная царевна - царевной и занимайся. А не столбы поваленные подпирай.
Внимательный Стах заметил поправленный столб, царапнувший ему совесть при прежнем посещении.
- Чего? - справился он, - Харитон побывал?
- Побывал! - радостно сообщила старушка, - вот, как ты, в ворота стукнул. Мы на тебя, было, подумали...
Стах не так стукнул в ворота. Это знал он точно. Совсем иначе. С замиранием сердца! Потому как - до последней минуты - боялся и не знал, чего ему ждать за воротами. А потом оказалось - лучшего и ждать нельзя! Там любовь притаилась!
Ни мгновения не заставили его под воротами томиться - засов лязгнул сразу же, точно за створкой караулили. Проворная Лала совсем позабыла старушечий наказ. Да и просто рассудила по-своему: мол, если вхожи сюда только Стах и Харт, и если Хартика всего ничего как отбыл - кому тогда быть, как не Гназду долгожданному?
Он и оказался! Растерянный, настороженный, точно к прыжку пригнувшийся - сразу вспыхнул и расправился весь, будто мгновенно разгоревшийся огонь, едва девушка возникла пред ним... такая же... моментально вспыхнувшая!
Ну, а дальше - все чопорные устои были презрены. Да и кому тут правила проверять, условности блюсти? Лес кругом. Нечеловеческие силы швырнули их друг к другу и сбили в единое объятье. Оно всё и решило. Не было больше сомнений. Смолкло клокочущая боль Стахова сердца. И разом забылись все кикиморы в болотных чащах.
Уже потом стал разглядывать Стах светящийся счастьем лик возлюбленной. Не мог без того разглядывания: тревожило, помнил ещё голубое мёртвое лицо. А увидел - цветик ярче прежнего: все лишения и беды разом ухнули в небытиё - как только пришла долгожданная встреча.
Дождалась Евлалия Стаха! Журавли сплелись в озёрах шеями, ласточки в гнезде обнялись крыльями, лебедь белый где-то в далёкой дали - кликнул ласковую лебёдушку. А молодец с девицей - что ж? - уста в уста слили, грудь ко груди прижали, руки за руки закинули - втянули друг друга в чашу цветка меж лепестков. Меж уст-рук-грудей - в чашу сердца!
Тут Нунёху нюх верный подтолкнул - тихонько попятилась она в заднюю калитку, выскользнула со двора - да и за работу принялась извечную: что-что - а работа у бабы всегда есть. Козу перевести, огородину подбить - да и по травы прогуляться. Некому ей, Нунёхе, травы передать. Век уходит - с ней знахарство и уйдёт. Разве - Лала подхватит. Много наслушалась девка за месяц - только для снадобий-знаний - годы нужны. Да и - не тем у девки голова полна. Молодцем.
К молодецкой груди прильнув - роняла девица, что сердце на язык прибивало:
- Ах, Стаху! Оторваться от тебя невозможно! Как же я ждала тебя! Ведь я думала - всё! Конец мне! Я думала - уже никогда не увижу тебя на этом свете!
- А я-то, Лалу! - шептал Гназд. - Я ведь уж совсем, было, судьбе покорился - думал, не пара мы. Думал - всё! Уеду! Выпущу пташку на волю, пусть летит себе, может, где-когда гнездо совьёт... А мне - всё равно не жизнь!
- А я, Стаху, ждала всё - вернёшься! Не верила никому! До снега всё на дорогу смотрела: вот-вот покажешься. Оттого, может, и приключилось со мной...
Приключилось... С уст сорвалось - а он и не замешкался, разговор. Такой шустрый! Уж и не поленится...
- Ну-ка! Ведь верно: расспросить всё тебя хотел! А? Бедная моя пташка! Как ты попала в лесную чащу?
- Ах, и не спрашивай... но ведь главное - всё позади! Ведь ты же спас меня!
- Спас... - молодец угрюмо замолк.
- Ну, что ты? - ласкаясь, затормошила его Лала, - ведь верно! Спас! Всё как прежде! Ты вечный мой спаситель! - улыбнулась она. - Как ты оказался в этих местах? Как узнал про меня? Ведь если б не ты - я бы утонула!
От этих слов Стах похолодел.
- Чего?! - воззрился на девицу.
Та заморгала ресницами. Осторожно повторила:
- Утонула. Нунёха сказала - ты меня из болота вытащил...
Гназд слегка поперхнулся и через силу проглотил ком. Потянуло задать вопрос - но вовремя спохватился. Помалкивая, смотрел в ясные девичьи глаза, что греха не ведали, слушал странные речи:
- За мной гнался ужасный человек! Я, понимаешь, обманула его - поэтому он был такой злой. Поймал бы - убил! Я затаивалась, и он, зверь зверем, рычал и ломился сквозь кусты - искал! Очень страшно!
- Ты кричала? - осторожно спросил Стах, поминая кикимор.
- Наверно... Я не помню. Я, помню, вся точно заледенела со страху... ноги сами по себе, как не мои... однако ж - быстро бегут! В жизни так не бегали! Я всё же убежала! Я спряталась. Но скользко, нога поехала вниз. Я хотела схватиться, а сорвалась. Под откос.
'Час от часу не легче!'. Стах со страхом заглянул ей в зрачки. Нет, она была здорова и благоразумна! Но что за чертовщину несёт? Может, всё же, кикиморы шутканули над ними обоими?
Гназд решился спросить:
- Этот... зверюга-то... как ты попала к нему?
Царевна вздохнула, поморщившись:
- Долгая история. Меня отдали вместо долгов...
Тут уж Гназд отпал навзничь:
- Как - долгов?! Каких? Кто?
Лала утомлённо поникла головой.
- Ох... Вспоминать тошно... - с тяжким вздохом проговорила она, - дай мыслями собраться... короче - князь Кремечский оказался должен Балике Хлочу.
'Князь Кремечский оказался должен Балике Хлочу, - подумал Стах. - Как просто! Как легко прозвучали эти имена'.
Имена не были безвестны. Балика Хлоч. Довольно свирепый тип, попадать в руки которого не стоило. Стаху приходилось сталкиваться с его людьми, а теперь вот ездит он на его коне, рискуя быть узнанным. Странно. Балика Хлоч оказался в одиночестве, на лесной тропе? Впрочем, чего ни бывает? Итак - Хлоч. Что ж? Это хорошо - что волки грызут его кости, а черти - душу.
А другой - князь Кремечский. И тоже странно. Все знают, что князь Кремечский преставился ещё зимой. Но никто, кроме Стаха, не знает, что жаждущий справедливости Хартика приложил к этому руку. Робингудовские замашки Харитон оставил, но не забыл. И когда всерьёз назрела разборка между возмутившейся артелью и всепригнетающим князем, который давно приласкал всех разбойников края, Харт, никому не сказавшись, подстерёг на лесной дороге сомнительного господина и его живую тень, рванувших править права. Только Харт и мог столь точно почуять, столь верно послать пулю и столь легко уйти.
И вот Кремечский - таким образом коснувшийся Гназда - появляется в его жизни вновь, и куда ближе...
- Ну-ка, - твёрдо потребовал Стах, - давай-ка по-порядку - рассказывай, что с тобой приключилось!
А что, Стаху, могло приключиться - когда попало в руки девицы твоё собственное письмо? Расчувствовался на досуге влюблённый дурак! Зазмеились в доверчивых Лалиных глазах глупейшие твои строки - а почудились оно вещими знаками.
'Бедный я путник одинокий в странствии своём... На стезю небосвода не ступит нога дерзновенная... Лалу, Лалу... Звезда моя в ночи недосягаемая... Лалу, Лалу... Звезда моя в ночи несгорающая... Я сровняюсь с землёй... упаду за ребристые кряжи... К дальней звезде единственной - молитва моя последняя... Ты, моя неведомая! Пусть дрогнут лучи твоих сияющих очей... прольёшь ли свет печали на меня, приникшему к стопам твоей памяти... оторвана душа моя, как от стебля цветок... меня нет и не будет более... снизойди на последний призыв... чашу любви твоей пригубить в предсмертный миг...'
- В предсмертный миг! - простонала девушка, хватаясь за голову, - о Господи!
Тут же резвые ножки бедняжку подбросили, и, выронив бумагу, она опрометью кинулась вслед за путешественницей. Добежав до конца улицы, разглядела: та неторопливо брела почти у дальнего поворота. Девушка заторопилась следом. Однако гостья вдруг прибавила ходу, и Лала догнала её только за крепостными воротами. Запыхавшись, она окликнула женщину:
- Где он?!
Женщина сразу же обернулась и несколько мгновений разглядывала девицу с радостной улыбкой. Затем заструился её тихий вкрадчивый голос:
- Далёко, дева... далёко, - она запнулась, покачивая головой, - а впрочем... ты готова следовать, не так ли? Тогда мы дойдём к закату дня. Но если приведёшь лошадь - доедем быстрей.
- Лошадь... - в досаде Лала заломила руки, - брат, может, и даст, но спросит, зачем.
- Не надо брата! - решительно заявила странница, - вон кто-то выехал из крепости... неужели, не подвезёт?
Лала не успела высказать опасение, что будут вопросы, и брата известят... да и - отказать может возница: девиц Гназдовских нечего возить невесть куда! Женщина твёрдо шагнула навстречу запряжённой тройке, которая враз остановилась - очень даже охотно:
- Мил человек! Подвези бедных молитвениц!
- Почему бы нет? - любезно улыбнулся из саней совершенно незнакомый человек, - садитесь, барышни! - он приоткрыл медвежью шкуру, которой были застланы сани.
Лала села. Могла ль она не сесть?
- Что с ним?! - сразу пристала она к страннице, едва спрятались они в меховую полость.
- Отходит... - строго глянув, прошептала та, - тебя зовёт. Болен. Есть, сказал, девица, что вылечит одним своим явлением. За тобой послал. Умоляет! - она с серьёзностью поднесла к Лалиным глазам прижатый пальцами кончик мизинца, - вот такие слёзы текут!
Лала заплакала.
И всё время, пока они ехали до Гназдовых рубежей - утирала глаза и не находила себе места от медлительности санного бега. Спутница вкрадчиво и подробно нашёптывала ей, что молодец лежит в горячке на дальней заимке, что провалился под лёд и еле выполз из полыньи, и теперь за него только молиться остаётся, что и сделала она нынче на литургии.
По пути два раза остановил их разъезд, но Лала так зарылась в сено, что зоркие соколы ничего не разглядели в медвежьем пушистом мраке, а проезжих гостей чего не пропустить? Оказалось, что возница тоже не Гназд, а приезжий, и следует из Лахта в Хвалт по купецкой надобности.
- В Хвалт через мост берите, - посоветовал парнишка и отпустил уздцы.
Тройка полетела дальше, перенеслась через мост, замелькала снежными полями - только Гназды её и видели. Ах, Гназды, взоры ваши орлиные! Что ж проморгали вы девицу в самых-то пределах гназдовских!