Июнь зеленел за окнами - время отпусков и расслабухи. Разъехались кто-куда устроители-работодатели, отравители жизни. Той жизни - то тёплой и томной, то весёлой да бесшабашной - с яркими вспышками, звонкими перепадами - которая только и бывает янтарно-солнечным летом. Когда распахнуты все окна, и ветер гуляет по стылой пыльной мастерской, заваленной столь фантастическим материалом, который далёкому от художественной ремеслухи человеку покажется просто немыслимым! К художествам четверо находящихся в мастерской имели некоторое отношение. В той или иной степени. А правильнее сказать - это было их профессией.
Сравнительно недавно все они учились постигать и воплощать зрительную красоту мира, материальную, вкупе с духовной. И научившись - почти всё, за небольшим исключением - вынуждены были отложить на счастливое светлое будущее..., а может, загробную жизнь. Потому что отдаваться творческим наслаждениям доставалось весьма редко.... Ребята жадно ждали отпуска, а пока....
Понятие "халтурка" имело массу значений. Это означало и недостойное занятие, типа брака на производстве, и внезапно свалившийся приработок, и далеко не внезапно свалившаяся авральная работа, причём обязательная и за посредственную оплату. В последнем случае оно звучало издевательски. Именно это и рухнуло на ребятишек в нежный и ласковый июньский день.
В начале дня можно было себе позволить покурить, посидеть, задрав ноги, на продавленном казённом диванчике, похохотать над дружескими остротами. Ребятки расслабились, полагая неспешно завершить сей день, который по меньшей мере троих обнадёживал перейти в отпуск - как вдруг прогулявшийся за сигаретами Вася, мелкий и костлявый парнишка, тревожно вбежал в мастерскую: "Полундра! Там Гиппопотам!".
"Сам Гиппопотам?!", - испуганно подскочили Коля с Толей, длиннющий астеник и плечистый гиперстеник.
"К нам - Гиппопотам?!",- драматически воздела крепкие трудовые руки без маникюра всеми признанная красавица Елена, не пьющая, не курящая девушка строгих правил, тем не менее, гармонично вписавшаяся в богемный коллектив. Как и все прочие, наряжена она была в нескладную спецовку, заляпанную краской.
Гиппопотамом звался директор клуба Гипопатов Адам Бегмотович, угрожающие шаги которого уже раздавались за дверью. Он весело распахнул её и радостно закричал с порога: "Ребята! Тут халтурка свалилась!".
По интонации директора, все уже поняли, какого рода халтурка - и не сильно обрадовались. Плечистый Толик умел говорить с начальством и систематически брал это на себя.
"К какому и сколько?", - не глядя, буркнул он и свирепо затянулся свежекупленной сигаретой. Гиппопотам состроил умильную мину и, потупив глазки, сладко пролопотал: "Оплата обычная... но мы не можем отказать! Сам Угробов! мировое научное светило, искусствовед, которого мы так долго ждали... наконец-то снизошёл... вчера из-за границы... завтра обратно...".
"Чего?!", - вытянули шеи художники.
"Ничего особенного...,- слегка задёргался Бегемот, - одно выступление... тема "Тайна янтарной комнаты"... соответственно должно быть оформлено... сцена и зал... в десять утра прибудет со своим кордебалетом...".
"Чего?!", - вытаращили глаза художники.
"Чего-чего..., - директор молниеносно превратил сладкую щекастую физиономию в вытянутую и досадливо-озабоченную, - с кордебалетом! оригинально мыслит... на то и светило... освещение, стало быть, янтарное... роспись под янтарь... стены... свод... соответственно, внешний плакат... вот тут текст... две страницы... покрупнее так... и фамилию поувесистей! "Угробов". Да! - хлопнул себя по лбу Адам Бегмотович, - требует подступы к дверям зала как-нибудь этак... эстетически... тоже, конечно, в янтарном духе... чтоб, значит, кордебалет у него смотрелся...".
Художники в ужасе разинули рты - и по этой причине ничего больше не сказали.
"Давайте, ребята! - нервно повысил голос директор, молниеносно обнаглев от их безмолвия, - за работу! Время идёт! Каждая минута дорога!".
Подавленные художники не сразу пришли в себя. Талантом торговаться с работодателями никто из них не обладал, но работать они умели. Быстро наворачивая обороты, все четверо закрутились слажено и напористо. Не в первый раз приходилось ползать по полу, организуя плоскость, лазить по стремянкам, плоскости укрепляя, а так же летать в поднебесье, монтируя их на потолке. Торопливо передвигаясь на карачках, оформители щедро поливали аргалит охрой, кадмием и хромом, стремясь воспроизвести нечто, напоминающее янтарный перелив.
"Какой он хоть из себя...? - озадачено пробурчал Вася, размазывая флейцем красочное месиво, - глянуть бы поподробнее... а то не знаешь, чего мажешь...".
"Полистать бы чего..., - в тон ему проворчал Коля, - времени нет...".
Елена встала с колен и выпрямилась: "Не надо, ребята, листать ничего..., - она вымыла руки в стоящем среди банок с краской ведре и вытерла их о приготовленную для росписи ткань, после чего сунула глубоко за ворот спецовки, - вот... есть у меня... вполне наглядно... и натурально". С этими словами из текстильных недр извлекла надетый на шею янтарный кулон мощного объёма и богатого декора. Обрадованные мужики обступили её. "А! Красота! - щёлкнул языком Вася, - ну-ка, к свету поверните! Не! Ты гляди, какая палитра, - продолжал он, цепляясь пальцами за янтарные шероховатости, - какой переход! Никогда и не додумаешься!".
"Это верно, - снисходительно вздохнул Коля, - чего Бог сотворит - человек да не дерзнёт...".
Янтарь полыхал в свете софитов подобно южному солнцу. И весь переливался - от ослепительного и почти снежного до откровенно-оранжевого и далее - по законной градации гаммы - впадая в дебри лилово-коричневого. Он представлял из себя композицию свободных естественных форм, частью сдержанно-матовых, частью глубоко-прозрачных.
"Да, Елен! Полезно с тобой работать, - уважительно протянул Толя, прищурившись, разглядывая дамское украшение - и не без ядовитости зацепил красавицу, - это чего? - женихи такое дарят?". - "Нет у меня никаких женихов!", - свирепо рыкнула Елена, дёрнув цепочку кулона.
"Еленушка!", - взмолились ребята.
"Ладно уж, - хмуро смилостивилась Елена и, сняв с шеи, повесила янтарь на вбитый в стену гвоздь, - пишите с натуры!".
"И верно! Хватит тянуть!", - спохватились мужички и судорожно заработали валиками и флейцами, временами взглядывая на сияющее творение природы.
Монтируемые полотнища становились живее и разнообразнее. Свод сцены предполагалось расписать под янтарную поверхность, а по стенам пятнами воспроизвести имитацию камней. Руки мелькали размашисто и чётко, без единого лишнего движения. Трудились сосредоточено, интенсивно - то хмурясь, то удовлетворённо хмыкая. Корпели, согнувшись в три погибели, проворно взвивались на стремянки. Спины взмокли, со лба стекали капли пота. Потели, пыхтели художники - и одновременно успевали полюбоваться янтарной красотой и порадоваться ей.
Дело шло к ночи. За окнами темнело. Нечего было и думать о благостном конце рабочего дня. Аврал! Считай, фронт!
"Пойду, позвоню домой, - горестно вздохнув, простонала Елена,- ребята... ни у кого хлебушка нет?".
"Мажь, Елен! - с искренней жалостью проговорил Толя, - завтра я тебе батон куплю...".
"Интересно...,- стиснув в напряжении зубы, пробормотал Вася, - зачем этому Угробову кордебалет?".
"Голова! - постучал по своей Коля, - он же лекцию читает! Куда ж ему без кордебалета?! Зал уснёт!".
"Ага..., - проскрипел взмыленный Толя, - а так - чего умное скажет - девки тут же тебе канкан! А в заключение, небось, его на руках качают!".
"Марсу добавь! Вон... вон подъянтарь!".
"А там... глянь... с души воротит... ну-ка, дай влезу... поконтрастней бы...".
"Серёдка что-то погано... самое видное место... надо ляпнуть поярче...", - Коля полез на стремянку. На самом верху глухо ругнулся: "Высоко... не рассчитали...".
"Елена! - позвал он, немного повозившись, - ну-ка... залезай...".
Дальше последовал акробатический трюк. Забравшуюся следом Елену стоящий на последней планке Коля поднял себе на плечи и, скрежеща зубами, держал те четверть часа, которые она резво водила кистью по потолку. Внизу, как и требовал того смертельный номер - царила гробовая тишина.
И только когда рисковая пара сошла с трапеции, художники перевели дух: "Отлично! Молоток, Елена! Хорошо получилось!".
И опять заторопились, спохватившись: "Не расслабляться! Скорее, ребята!". - "Я больше не могу...". - "Терпи, Елена! Нет слова "не могу! Ладно... остынь... дай, я!". - "Кто не может, тот умирает в борозде!". - "Кто не может, тот не пьёт... чай по утрам!". - "Ну! Поднажмём! Скоро утро!".
Утро осветило бледным зеленоватым светом и зал, и сцену. Заглянувшее в окна юное солнце выхватило лучами живописные пятна стен. Заглянувший в зал Адам Бегмотович узрел янтарную комнату... не ту, разумеется, исчезновение которой и по сей день остаётся загадкой - а попроще, бутафорную - но - не придерёшься! - сработанную на славу.
Увы! это его не обрадовало. Были причины. Было девять. Через час должно бы явиться мировое светило. Оно только что звонило. И уже пребывало в пути. Со своим кордебалетом. Кордебалет был наряжен в прозрачные юбочки в блёстках.
Гипопатов со скорбным выражением лица пошарил глазами. В первом ряду кресел дремали заляпанные жёлтым и рыжим полумёртвые художники. Десять минут назад они упали в эти кресла - и как упали, так и застыли. Бесполезно было взывать к их телам.
"Что делать...? - философски рассудил Адам Бегмотович, подняв брови и сложив их домиком, - есть суровое слово "надо!". Он трубно откашлялся. "Вот какое дело...",- с виноватым видом и товарищеской интонацией начал он. У художников слабо дрогнули веки. "Ребята... я всё понимаю, - директор добавил голосу энтузиазму, - но... сами понимаете... мы столько ждали... мировое светило...".
На начальника глянули восемь измученных глаз.
"Нет-нет! Я уважаю ваши потуги и ценю усилия! Но...".
"Чего? - слабым голосом простонал Толик, - Угробов умер?". Даже сквозь марево забытья он испытывал сложные чувства к светилу, объявляющему о выступлении меньше, чем за сутки, и применяющему кордебалет.
"Жив!", - с живым вдохновением утешил его Гипопатов - и тут же состроил кислую мину: "Видите ли...". - "Договаривай, начальник...", - тихо посоветовал безвольно стекающий с кресла Вася. Адам Бегмотович последовал его совету и торжественным голосом оповестил: "Дело в том, что научные изыски... сами понимаете, творческая натура... заслуженная личность... может иметь некоторые слабости...", - директор вздохнул и следом сразу же с энтузиазмом выдохнул: "Короче, изменилась тема выступления! Вместо сомнительных толков и малообоснованных предположений о янтарной комнате мы углубимся в подробности значения для науки и искусства коллекции государственного Алмазного фонда!".
"Пусть побольше алмазов по полу рассыплет - и выпускает свой кардебалет...", - рекомендовал директору шевельнувшийся Коля.
"Ребята!", - попытался авторитетно надавить Адам Бегмотович.
"Час остался до выступления! - прошептал Толя, - мы всю ночь вкалывали, как заводные...".
"Ребята...", - обижено покачал головой директор.
"Всё... мотор заглох...", - шевельнул губами Вася. Впрочем, он уже дёрнулся в привычном усилии. На протяжении всей своей не особенно долгой жизни каждый из художников только и делал, что преодолевал такое вот, бессильно-бесчувственное состояние. Это было нормально. И Гипопотам это прекрасно знал. Потому даже не стал угрожающе поднимать интонацию. Он с тихим удовлетворением наблюдал зашевелившихся оформителей. Теперь лучше было осторожненько помалкивать, дабы случайным словом не сковать тронувшийся лёд. Ибо - пошёл, наворачивая скорость, трудовой привычный позыв. И директор знал, что всё художники сделают и всё устроят. А как - это уж им видней. На то они и рабы таланта.