Баронский Парк разбит на высокой крутой излучине, где река Межа впадала в основное русло. Он большой и густой как лес. В глубине за чугунной оградой пансион для девочек Старый Каштан, по имени баронской усадьбы, отнятой у хозяина. Слабаком барон оказался, не Межичам чета. Каштаны теснили, сминали ограду и умерли на ней. Остались дубы, старые и замшелые, но живые.
В тырнете легко находятся фотки чугунных ворот Баронского Парка. Осенние, без вариантов. На самом верху арки обязательно кленовый лист желтеет под октябрьскими лучами в кованом солнце - винтажная открытка... С достопримечательностями всё.
В обе стороны от этой красоты уходит набранная пиками решётка. Через каждые десять шагов - каменный столб. За оградой регулярный парк, аллеи, особняк с башенкой, флигели. Воспитанницы постарше и помладше, в длинных платьях, накидках, передниках. Они гуляют, метут дорожки, по весне сажают мелкие голубые цветы, ближе к осени - алые и бордовые.
Красивые же они!.. Клумбы тоже, но я про пансионок. Очень красивые, в одинаковых старинных платьях.
На городской площади хор выступит и сразу обратно. Такие строгости. Вокруг не глазеют, походка по ниточке, за руки держатся... Смотрят за ними ого-го! Никакой воли. Я бы с ума чокнулся.
Я так надеялся поймать чей-нибудь взгляд из хора. Вроде и лицом к тебе стоит, а не улыбнётся и не отвернётся. Бьют их там что ли? Вряд ли бьют, запугали просто, родни ведь нет рядом, чтобы защитить.
Жутко хотелось познакомиться, поболтать с кем-нибудь из них разок... Анреал. И вдруг бац - получилось!
---------------------
Шла пятница второй недели живых.
В школе объявили: за желудями пойдём для зоопарка. Их мишки едят, кабаны, олени.
Детсад собирал жёлуди у школы и по дворам. Старшие пацаны в наглую слиняли. Я ушёл в Баронский Парк. Тихо, воздух осенний. Пансионки тоже собирают по другую сторону ограды. Все кроме одной.
Со спины я решил, что это Полька вырядилась в старинное платье!
Девчонка шла по дну оврага, с нашей стороны. Корзинка на локте. Запрокинула голову и увидела, что я смотрю. Испугалась, глазищи - с два неба, как привидение увидела! Лицо закрывает ладошкой. Эй, я не ваш надсмотрщик...
- Сбежала?
Видно, что улыбается, а руку не убирает! Я знал: пансионки ещё те хитрюги, чуть останутся без присмотра.
- Не убегай, лады? Хочешь, я отдам тебе, что насобирал, и мы просто так погуляем?
Не даёт в лицо заглянуть. Я - вокруг, и она крутится.
- Нуу... Что мальчишке за интерес?
- Как живёте, интересно. Как тебя зовут? Нет, серьёзно. Ты красивая. Я - Межич.
- Кто я?
- Ты у меня спрашиваешь?
Улыбается себе под ноги... Что? Она босиком. Серая юбка, волан и озябшие ноги. Перетаптывается в осенних листьях.
- Тебе норм, не холодно?
Пожала плечами:
- Так...
Странная девчонка. Или у них наказание - без обуви ходить?
- Пойдём до реки?
- Нее... Не теперь.
- А когда?
Отвернулась:
- Нуу... Через неделю.
Поставила корзинку и забыла про неё. Резкий звонок со стороны пансиона.
- Ужин?
Хмыкнула:
- Чай. С пирожком.
- Вас вкусно кормят?
- Так... Пока.
Я тоже забыл про её корзинку, потом заглянул и от удивления сосчитал... Ни одного жёлудя. На льняном полотенце - семь зелёных каштанов.
---------------------
- Сынка, за стол иди. Что ты как сомнамбула! Уж не влюбился ли ты, дорогой?
- Ма, ты о чём вообще!
Почему они такие, женщины, а! Влюбился, не влюбился, но как будто всегда знал. Как будто котёнка нашёл. Моё! Руки убрали!
- Иди обедать. Что за дела, как призрак бродишь. Ты - здесь, по живой луне. Сейчас ты - мой мальчишка!
- Ма, если девчонка обещала, то придёт? Или как?
- И так, и так бывает, Межка. И то, и то - не без смысла. Тебе с хлебом?
---------------------
Пришла! Обещала и пришла, честно гуляли вокруг пансиона! Но разглядеть её я всё равно не смог.
Рука - в кружевной перчатке, такой, без пальцев. Они слабые и прохладные. Веер в другой руке. Музыка за оградой.
- У вас танцы?
- Скоро...
- Можно к вам?
Головой качает, жаль. Над веером - носик, локоны круто завитые. Сегодня она в туфельках. Я по истории знаю, что у них: осенний Каштановый Бал...
У ворот за дубами стоит пламенно рыжий мужчина. Золотом расшитый жилет горит под солнцем. Воспитатель. Опирается на руины каменного столба, высматривает мою пансионку.
- Не заругают?
Отрицательно мотает головой. Прощаемся что ли...
- Лисица хитрая, так и не сказала, как тебя зовут!
В сторону:
- Тоже!.. Межич!
Теперь уже я смеюсь:
- Я знаю, кто я! А ты?
Она уже за оградой. Как бабочка, ничего себе, живо!
- Ты ведь знаешь, где дом Межичей, лисица? Приходи!
Веером из стороны в сторону, пока-пока, Межич:
- Приду!
Хороший день!
Подожди-ка, она обещала через неделю - и по мёртвой луне пришла. Как это понимать?
Я глянул на пансион между чугунных завитков. Да, его вижу правильно - безлюдным. Светлые окна, клавесин. Едва слышная мелодия польки. Обочиной не шагом, не бегом стелется кошка, голубая, как ранние сумерки.
Едва проснувшись, я рванул обратно в Баронский Парк.
Зря, конечно. Тишь да гладь, весь город пустой, кроме знакомых бабулек, успевших помереть в последние годы. Так и торгуют у вокзала яблоками и осенними цветами, так и сидят на перевёрнутых ящиках. С одной из них я заговариваю о парковых райских яблочках. Как называются, китайка, не? У неё банка компота из них. Странно щурится, подозрительно... Да и товарки её не лучше. Будто я власть над ними имею.
На Ярика так не косятся. Его бабки смородиной угощали, красной, чёрной. Ярика они жалеют, привечают. Он, как запойный алкаш, на станции неделями пропадает. Там и автобусное кольцо возле почты. Кому сказать: ждёт, что первая семья вдруг его ищет. Ок, жди...
Меня это заело, и я на обратном пути спрашиваю:
- Ярик, про что там бабки врали, когда ты подошёл?
- Да как раз про Баронов Парк! Напугал ты их. Решили, что мысли читать умеешь.
- И чего?
- Не верят в благоустройство, парк тронуть никто не посмеет. Лучше, говорят, не думать, что станется с бульдозером. Да и с шофёром. С любым, кто шляется у ворот.
Ага, так и знал, что про меня языками чесали! Видели, значит, с пансионкой рядом. Бабки есть бабки, что мёртвые, что живые.
Я хмыкаю:
- Проклятый парк? Валяй подробнее.
- А чего ты таким тоном?
- Каким?
Вполоборота кажется, что и Ярик посматривает с напрягом.
- Говорили про Барона, что его Межичи не отпустят. Самому дьяволу не отдадут. Кривились, да сплёвывали. Он закопан там.
- Почему?
- Мы в испорченный телефон играем. К деду пристань.
Я кивнул и отправился домой пасмурными, цикорием заросшими полями.
---------------------
Дед без охоты:
- Барон виноват, что Агнешка не с нами. Что исчезла по мёртвой луне. Он думал, что улизнёт! Нету того. Возмездие будет ему, а покоя не будет. За девочку нашу, за Агнешку, во веки веков, тьфу. Никогда.
Так я узнал, что ещё совсем недавно Межичи были самыми простыми людьми, их дети ходили в школу из милости. В Баронский пансион, устроенный на его деньги. Соседний город получил школу для мальчиков, наш - для девочек. Там был наставником соотечественник Барона, здесь он сам преподавал. Девчонки по-разному относились: одна счастливая домой скачет, другая нога за ногу плетётся, третья в слезах... Если кто из людей и задавался вопросом, что там, в школе за порядки, то промеж собой. Хозяин отчёта ни перед кем не держал, ему молча кланялись.
Барон - щеголеватый иностранец, Межичи на хороший отрез ткани денег не имели. Но когда подросла их Агнешка, первая, единственная девочка в роду, ей пошли платье, чтобы как у всех. Купили ленты в косу, отпустили её учиться.
Межичи всегда так понимали о себе: что парни идут на промысел и в мастеровые, своими руками живут. А женщина - "радость для сердца, для ночной темноты, воскресного пирога и буднего хлеба". Пусть их девочка музыке выучится не хуже других, и романсы под гитару, и танцы эти городские тоже. Чтобы всё могла, не смотрела бы на чужой праздник со стороны. Она стоит этого - лучшая, первая на свете красавица.
---------------------
Сколько Агнешка пробыла в пансионе? Год, меньше? Только с каждым днём она всё медленней шла домой, всё задумчивее становилась. Её спрашивают: "Учёба не заладилась?" Отворачивается, не говорит. А потом как снег на голову: оставила записку и удавилась.
Когда отец вынул дочь из петли в сарае, было непроглядно тёмное утро. Мужчины взяли факелы, ножи, топоры и пошли на Баронский дом, охватывая его широкой дугой.
Не нашлось, кому оборонять его, зато нашлось, кому присоединиться к Межичам.
Барон обхитрил всех.
Он выл как зверь. Он кричал проклятия с балкона, и пена летела изо рта. Он скалил зубы и смеялся как бешеный.
Под треск разносимой в щепки двери горело всё, что могло, без мародёрства. Но когда Межичи ворвались в башенную комнату, хозяин успел повеситься. Куски, оставшиеся от его тела, жгли двое суток, пепел и кости бросили в отхожую яму.
Барон ускользнул от них. Но Межичи знают, что он всё ещё там по мёртвой луне. Ходит и горит. День и ночь горит. Ограда для него, как факелы Межичей - сплошной стеной. Он горит, и они пылают. Барону век не уйти.
Так рассказал мне дед.
---------------------
Призрак, про который говорила мать Рая - Агнешка. Хм... Отец в красках расписывал жуткое существование самоубийц по мёртвой луне. На призрак Танцующей Девочки совсем не похоже. Видимо, суицид суициду рознь.
Зато на призрак Барона ещё как похоже.
Во мне полыхнуло жаждой мести. Через века. Потому что я Межич. Время не при делах для таких, как мы.
Я захожу в конурку Ярика, облюбованную им ещё при жизни. Останавливаюсь в дверях. У него на вкладке ноута: бар, столики, тётки манерные, прожектора. Саксофон и целующийся с ним взасос - чернейший перец. Из единственной дерьмовой колонки негромко фигачит джаз. Ха, так это он не свои модельки под музыку пытает стамеской и киянкой! Ярик - за барабанщика. Согнувшись как баба-яга, он солирует на табуретке и на колене!
- Браво! - я аплодирую, присвистнув. - Здаров, Бадди Рич!
Ярик подпрыгивает и оборачивается с таким видом, как будто я его поленом огрел. Исподлобья, пригнувшись, ощерившись:
- Н-ненавижу!
- Ой. Не хотел помешать.
- Ненавижу вас всех! До глубины души. Будьте вы прокляты.
- Майн гот...
Его лицо - подростка, мертвеца, залито слезами. Ворот рубашки - насквозь. Под такие мелодийки люди тусят, он рыдает. Хуже карапуза в песочнице, как приговорённый. К чему? Странные дела. Неужели до сих пор оплакивает свою смерть? Это потому что Ярик - не настоящий Межич. Представить не могу, чтобы хоть кто из нашего рода так разнюнился. Он старше меня, ростом на голову выше, а производит впечатление, что наоборот. Не мои слова, отцово мнение тоже.
- И что же я тебе сделал?
Прячет руки, одну другой держит.
- Они! Вы все! Почему она отдала меня?
- Кто?
- Моя настоящая мать!
- Она ведь погибла, Ярик... Разве не так?
---------------------
- Но почему? Почему?! Я знаю, что ты думаешь: я не вашего рода! Вроде барбоса к стае прибился. А фиг! Понял? Шиш тебе! Я больше твоего Межич! Потому и отдала, что отец - первый мужчина у неё был, а кто первый у женщины, тому она и принадлежит, и все её дети - его дети, я сын ему! А ты вообще... Ты вообще...
- Ну-ну...
- Да что ты мне сделаешь?! Мёртвый - мёртвому?! А-ха-ха.
- Ничего я не собираюсь тебе делать. Интересно стало, говори: что со мной не так?
Плеер уходит в дремучие дребеня, ветер северный. Ярик затыкает его, хлопнув по клаве, и чуток успокаивается.
- Брат, я хочу быть Межичем, понимаешь? Я был счастлив им стать! Почему так недолго, за что? Всё что я должен был тем родителям: не издавать громких звуков. Не бегать, не смеяться! Ты просто ничего не помнишь... Не в три года, меня забрали в семь, я тут в первый класс пошёл. А они, они... Даже когда салют, не разрешали мне поорать вдоволь! Какой уж барабан! Шуметь нельзя, свистеть, ни в коем случае: услышат, выследят. Что помогло? А ведь я так любил петь в детстве: в лесу сидел кузнечик! Аха-ха.
- В траве.
- Ещё добавь, что это плохо кончилось. Много стрекотал.
- Тоже версия.
- На улице праздник, оркестр военный! Я бегу за ним! А они за мной... Ловят: "Тссс... Не шуми, не хулигань... Придёт дядя и заберёт тебя". Ха-ха, пришёл и забрал! Лучше бы сразу! У дяди в доме: ори, сколько хочешь!
- Чего-то я не припомню такого за тобой.
- Я тоже не припомню. Не успел... Ты с отцом в тир ходил? Играл в стрелялку? Да тебя ещё не было! Я хочу быть таким, как все Межичи! Рычать как он! Стрелять как он! Хоть мёртвым наверстать! Я хочу вернуться.
Куда именно? Да и фиг с ним, братишка на эмоциях. Переспрашиваю:
- Что в моём случае не так?
- Не родной ты.
---------------------
Я пожимаю плечами:
- Известный факт.
- Неее... - гаденько тянет он, морщась от себя самого. - Все знают, Межка: брат Севы Вячеславовича, твой настоящий отец твою кровную мать взял... не девственницей. Для Межичей принципиально, ты же должен понимать. Тем более что поздно узнали. Ты уже родился. В первую брачную ночь твой отец не церемонился, и не заподозрил ничего. Кровь есть? Есть. А когда тот парниша, её первая любовь, вздумал с собой увезти, всё и открылось, что школьниками они под ручку за гаражи ходили...
- Но так и так выходит, что я - Межич.
- Ты - дурак или глухой? Я говорю, муж не первый у неё был, а для женщины главное - кто первый! А хочешь знать, почему тебя отдали? Без обид. Однажды за тобой в садик пришли пораньше, глянули, а ты девочкам косы плетёшь!.. Косички - девчонкам! Банты им вяжешь! Ну, сам посуди, Межич это или нет? Они и решили, что усыновлением дело ещё можно исправить... Что приёмный отец будет построже, и ты... - замялся. - Прямо сказать если: та родня отказалась от тебя.
Ярик совсем успокаивается, начинает картинки на ноуте листать, добавив только:
- Судя по твоему характеру, как они рассчитывали, так всё и получилось.
Я задыхаюсь. Тяжело выныриваю из болотной, застойной воды и тоже хочу...
- Орать... Ярик, ты хочешь рычать и мурлыкать джаз?.. Раз уж я подглядел, признаюсь: и я до сих пор хочу плести девчонкам косы. Откровенность за откровенность, мы квиты, братан. Спасибо, что рассказал.
По живой луне отец показывал мне фамильное древо не раз и не два. Он меня достал с этим нафталином. В альбоме, в раме на стене, и так, и сяк: ветвящийся рисунок и обычная таблица с ремарками. Тот случай, когда я выказал пренебрежение: к чему всё это так уж хранить. Я думал о Баронском Парке, отвлёк он меня.
Отец:
- Если мы про них забудем, что, по-твоему, они будут есть?
- Па, но ведь фактически: если пирог оставить на столе, он так и будет лежать, черстветь... Еда предназначена для живых, мы её поглощаем...
- Вот именно! Ты не чувствуешь всей конструкции. Еда - наша, мы - их. Мы должны помнить это и за столом и вдали от дома, везде. Должны работать, трахаться, драться, воровать, испечь следующий пирог. Для них. Для себя. А они уже ничего не должны, всё сделали при жизни.
- Это я понимаю: выполнили предназначение, продлили свой род на земле... Но ведь это в прошлом. А по мёртвой луне они же такие... бездельные что ли.
Надоел я отцу.
- Как ты? - бросил через плечо, щелчком вверх. Ушёл.
---------------------
Ок, проверю на себе, каково это.
Следующие две недели по мёртвой луне я не ем. Ой, неспроста пирогов на кухне вдвое больше. Мать Рая сердцем почувствовала, хоть я ей - ни полслова.
Мне в животе не голодно, а странно. Неустойчиво, тревожно. Эта шаткость распространяется до кончиков пальцев. Не тремор, но близко. Растёт желание делать хоть что-то, любые беспорядочные движения, хватать, шарить. Не горячее, а тупое сонно-прохладное чувство.
К обедающим деду и Ярику меня тянет, но лишь ради компании. Они разок пригласили, больше не зовут. Я с ними тоже не объяснялся.
---------------------
Жар наваливается...
Жар спадает...
Утречко! Завтрак, ура!
- Ма Рая, ты лучшая ма из всех!
- Добавки?
- Нет! Хочу второй завтрак! И третий! И полдник сразу!
Отец, расчленяя кусок мяса в подливке:
- Ну? И что ты, кому пытался доказать?
Ма ушла в кухню.
- Ничего. Я понять хочу, разобраться.
Сначала я не заметил, как набросился на еду, теперь не заметил, как встал. Отец сидел, я стоял над ним.
- Па, что не так? Ты сам говоришь: я - аномальный случай. Я пытаюсь разобраться. Что, надо меня на опыты сдать? Ну, сдай.
- Подождать бы тебе!
- Чего именно?
- Пока все соберутся. Слава Румын приедет. Он скажет, как есть... - нож с вилкой замерли, отец мечтательно уставился в потолок. - Межка, весь род ждём! Давным-давно такого не было. А то, учёный выискался! Ты спроси вначале! Посоветуйся, а уж потом... Да и не будет никакого потом. Не понадобится.
Звучит впечатляюще. Род Межичей целиком я даже и представить не мог, как он здесь поместится.
Мать Рая перестирывала залежалое постельное бельё, мыла окна и полы. Вынула из шкафов для торжественных случаев хранимую посуду. Я помогал, Полька кобенилась, но тоже участвовала - сервиз побила наполовину. Фыркнула и умотала со словами:
- На счастье! Всё, меня тут больше нет!
Ноябрь ещё потягивался в крайних солнечных деньках, когда Межичи начали съезжаться.
К нам полетели мейлы. Одни сообщали дату приезда, другие требовали ответа по мёртвой луне: спроси то, вызнай другое у деда. Чтобы не забыть, я по живой луне вопрос распечатывал крупным шрифтом, затем отдавал ему. Дед кряхтел, ворчал:
- Хм, не знаю, не знаю...
На чём всё и заканчивалось.
Но через раз я обнаруживал на обороте листа его корявые буквы. Запомнив дословно, по живой луне я оправлял ответ электронной почтой. Нередко латиницей, бывало и кириллицей со значками, на устаревшем языке... Тогда зарисовывал по памяти, отправлял картинкой. Я удивлялся: дед, вроде как, образование имел не среднее даже, а начальное. Плотник он. Странно и то, насколько часто просили узнать адрес в другой стране... Дед всю жизнь в нашем городишке прожил. Так или иначе, поддержание этой переписки стало моей обязанностью.
---------------------
Разгадка лежала на поверхности. Я без задней мысли однажды Ярика спрашиваю:
- Что дед мастерил-то, пока меня не было?
Ярик:
- Да я и не видел его. Как с твоей бумагой ухромал, так сегодня за полночь вернулся.
О? Такая простая мысль не приходила мне в голову! У нас в доме часто гостят мёртвые, отчего же дед не может навестить старых знакомцев?
Так, да не так! Если по роду идти, заковыристей получается. Мертвецы видят лишь тех, с кем были знакомы при жизни, ок. Дед знает свой, тоже ограниченный круг: мать и отца, родню вплоть до прадеда, соседей, как минимум... А прадед - тем же манером вглубь веков. Так вот с кем живые через меня переписываются!
Где же они находятся сейчас, прадеды и прабабки? Тоже здесь? В эту самую минуту? Что-то не складывается...
Напротив, отлично складывается! Под девяносто ему было, когда дед помер и, как это бывает, в последние годы слегка чудил. Мог заблудиться в доме, бормотал сам с собой. Эта же манера по мёртвой луне даже мало-мальски не привлекла моего внимания, а зря. Не с собой он бормотал! Ярик понял, а я упустил как-то.
Щас я деда-то прищучу за хвост! Всё для других, а мне ведь тоже кое-что интересно!
---------------------
- Дед, спроси мне про Агнешку!
Дед покряхтел, горбушку отрезал и корявыми пальцами мякиш вынимает. Корки складывает в карман, на реку с ними пойдёт, кормить уток своего последнего лета. Мёртвые утки долго не живут.
- Что ж тебе надо-то? Намедни ведь, что было, всё рассказал.
- Не скажи, а спроси! Подробней. С кем ты шушукаешься? У них спроси, кто сам лично Агнешку видел.
Дед косится на меня:
- Да погоди ты, чего мельтешишь. Вот Слава Румын приедет. Буду я тут ради твоих капризов...
Едва не дословно за отцом повторил.
Славу Брандмейстера, Румына, я почти не помню. Знаю, что из тех, кто за границей сильно поднялся. Образованный. Наши его уважают. Румын - это прозвище. Межичи хоть кто бывают, город не одному и не двум государствам принадлежал. В школе его историю в культ возводят: откуда что пошло. У нас дома всегда с презрением относились: "Мы - Межичи, точка".
- Сопля такая, - дед по-доброму, это у него не ругательство, - тут Лесник тебе привет передаёт. Во, пальцем грозит, чтобы ты покойников за глупостями не тревожил.
---------------------
Голова болит... Гулко... Не надо было...
Может, лично для меня смерти и нет, но сама по себе она ещё как есть и уходит в неизмеримую глубину. Она похожа на туннельную бездну. Снаружи отсутствует, а изнутри - глотка. Обрубленной шеей раскрывается, пищеводом спирально уходит под землю и всё время немножко сглатывает. Целиком собой сглатывает, опрокидывая эхо по винтовой лестнице глотки.
Мутно и жутко в голове...
Меня не видят, но им и не требуется. Они молчат, как бездонный барабан. Мой язык лепечет, как осина в затишье:
- С Агнешкой что стало? Что было в записке? Как выглядела, какой была?
Дед глаза прикрыл, губами не шевелит, всхрапывает.
Под звуки больших глотков слова огромными пузырями выходят из-под ног, идут не в уши, а в подошвы и ударяются в нёбо. Кислый, металлический привкус во рту.
- Неграмотные. Все. Тех годов.
Дед подхватывает потустороннюю речь, продолжает через гулкие паузы:
- Агнешка. Немая была. Напугалась. По малолетству. Редко скажет: пирожок дай. Выросла. Совсем замолчала.
Пузырь дрожит, поднимаясь, а его смертью сглатывает. Он поднимается... А его по спирали вниз сглатывает. Он обратно... Пузырь бьёт в подошвы, током проходит по телу, распластывается о черепной свод и выталкивает слова:
- Вечер. Пришла. Весёлая. Говорит: полька! Вот как умею! Танцует.
- Дед, я пас...
Дед замолкает и словно мякиш жуёт.
Оно и не было, а закончилось.
---------------------
- Полюбопытствовал? Доволен? - с прищуром.
Я за голову держусь:
- Ехидничаешь? Я что-то не то делаю?
- Хм, хм... Так ведь и тебе ничего плохого не сделали.
Звучало как: спасибо скажи. Да и слова шли через небольшое, захлёбывающееся эхо.