Аннотация: Тикают так, как вулканы поют, Реки стоят, воду больше не пьют. Ты, как они. Я-же, как ворона...
БЕЛЫХ ВОРОН НА ЗАКЛАНИЕ
--
Юля! Дорогая, ты не поверишь, я сегодня разговаривал с Платоном!
Она сделала вид, что отрывается от книги, посмотрела на меня большими печальными глазами. Еще миг и она заплачет.
--
Я действительно говорил с Платоном.
--
В таком виде? - в голосе раздраженный скепсис.
Пришлось развернуться к бабушкиному трельяжу. В зеркале отразился небритый и красноглазый тип в черной майке с надписью "METALLICA", спортивных, провисших на коленях, шароварах, на ногах ковровые тапочки.
--
Нормально, - я поскреб подбородок. - На нем тоже была хламида.
--
Ты пил? - в её голосе горечь и обида.
--
Мы пили вино, которое он привез из Сиракуз.
--
Ты пил. - Книга громко хлопнула, как выстрелила.
--
Не сердись и не дуйся, - я сел на диван, пружины виновато скрипнули. Хотел обнять, сердитую, бедную девочку - руку оттолкнули. - Неужели ты не хочешь узнать, о чем мы с ним говорили?
--
Нет.
--
Я спросил, почему он так и не дописал своего "Крития". Ты помнишь его знаменитые диалоги, в которых он описывал Атлантиду?
--
Нет.
--
А он сказал, что они не так важны и он занят "Законами". Я стал расспрашивать про Атлантиду, а хитрый старик смеялся и все подливал вино. Юля, солнышко мое, не сердись, я понял - про Атлантиду он придумал. Не было такого царства-государства. Круто, столько веков морочить человечеству голову.
Солнышко, наконец, посмотрело в мою сторону.
--
Валера, миру не нужен второй Иероним Мюнхгаузен, оставайся самим собой.
--
Я и остаюсь самим собой.
--
Как ты мог общаться с Платоном, не зная древнегреческого? - Юля поморщилась, - от тебя несет как из винной бочки.
--
Это сиракузское, темное и кисловатое, по вкусу напоминает "Рислинг".
--
Валерий! Я устала. Я очень устала быть с тобой, с твоими исчезновениями, фантазиями, этой ложью. Я боюсь, - она всхлипнула и позволила себя обнять. Я крепко прижал, обхватив за хрупкие плечики.
--
Тише, тише, солнышко мое, - стал шептать и гладить, как маленького ребенка. - Странности - это гениальности, - пропел тихо.
--
У тебя едет крыша, - буркнула Юля. - Ты спиваешься.
--
Нет.
--
Я боюсь за тебя.
--
Не надо, солнце моё.
--
Я устала. Как дурочка, прождала всю ночь...
--
Не знал, что ты придешь, - виновато промямлил.
--
Валерий!
--
Давай оставим официальный тон?
--
Я устала быть с тобой, если ты не перестанешь быть белой вороной, я уйду.
--
Тише, не говори этого, - я запечатал ей рот поцелуем. - Ты ведь знаешь, я люблю тебя. Джордано Бруно, мне как-то сказал, что белых ворон всегда приносят на заклание.
--
Перестань.
--
Подожди секунду, - я вскочил с дивана, бросился в прихожую и стал рыться в карманах пальто. - Сейчас я приму душ и мы пойдем, куда-нибудь покушаем. - В одном из карманов нащупалась пачка казначейских билетов. - Вчера приходил Никитин. Купил у меня новую повесть - "Адмирал Колчак и Пифагор". - Я вернулся в комнату. Юля плакала, уткнувшись в подушку.
--
Солнце мое! - деньги просыпались на ковер, - не плачь, - я упал перед диваном на колени, мои ладони погрузились в её черные волосы, пахнущие лавандой. - Не плачь. Я постараюсь, я превращусь в черную ворону, я стану как все, - прислушиваясь к собственному голосу, понимал, что никогда так не сделаю. Вспомнилось смеющееся, круглое лицо Платона:
--
" Не важно, мой юный друг, была Атлантида или нет, важно то, что она дала людям. Вы совершили столько открытий. Я рад, что мечта и фантазия, продолжают жить в вашем мире".
Неужели, что бы понимать друг друга, надо обязательно говорить на древнегреческом языке?
Петр Ильич, мой уважаемый сосед и бывший учитель языка и литературы, сидит в углу дивана, где любила сидеть Юля, что за геоактивная зона, сочувственно смотрит. Такие взгляды не лечат, а ранят. Меня - раздражают. Хожу, кружусь нервно по комнате, экзальтированно хрустя суставами заламываемых пальцев. Иногда кошусь на трельяж. Старинная работа, можно загнать какому-нибудь антиквару. Верхняя полка украшена жемчужно-розовым перламутром, если отодвинуть единственную шуфлятку, заиграет известный полонез Огинского. Обычно, там хранила свою косметику Юля. Ящик пуст, в нем болтается огрызок забытой алой помады, который я безжалостно изуродовал, написав на зеркале: "Я люблю тебя Солнце!"
Ненавижу это зеркало, напоминающее переросшего моллюска, с двумя крыльями, украшенными оловянными купидонами. Если закрыть боковые зеркальные створки, с внутренней стороны будут наклеены, из того же перламутра, портреты: дамы и джентльмена, начала века. Ненавижу...Особенно после того, как загулял с Есениным по Московским кабакам: "там пьяницы с глазами кроликов...", про истину в вине кричат... Эти строки Блок написал про нас...После того, как одним ранним утром, увидел в нем раскачивающиеся, обнаженные ступни поэта. "Шаганэ ты моя, Шаганэ...", - Господи, почему у великих, судьба всегда проклята?
Сергей признался, что в Персии так и не побывал: "Обманули комиссары..."
--
Что с вами, Валерий?
--
Ничего, - я нервно и зло смеюсь, - сегодня навестил Ивана Алексеевича, бедный старик.
--
Вы о ком?
--
"Не собьет с пути меня никто,
Некий Норд моей душою правит,
Он меня в скитаньях не отставит,
Он мне скажет, если что, не то!"
--
Бунин! - догадался Петр Ильич
--
Он самый.
--
Почему ты назвал его бедным?
--
Разве его жизни в Париже позавидуешь?
--
Он получил Нобелевскую премию.
--
Потом, его дом заполнился просителями и ничего не осталось. Иван Алексеевич слишком добр и щедр.
--
Насколько я знаю, его печатали при Сталине, предлагали вернуться.
--
Вернуться под крыло Хозяина, и петь дифирамбы, как это делали все? Бунин не тот человек, чтоб продаться за бутерброд с красной икрой и дачу в Подмосковье. - Я вижу, как сереют, становятся тревожными, глаза моего учителя, но удержаться не могу, - Иван Алексеевич жаловался, что не получал денег, ни за одно издание вышедшее у нас.
Я шагаю мимо зеркала, в нем мелькает аскетичный силуэт прозаика и поэта, вздернутый подбородок, пронизывающий, чуть презрительный взгляд. Худая, старческая фигура дрожит, кутается в заношенный халат из верблюжьей шерсти, на столе лежит широкополая шляпа. Протираю глаза - зеркало мутно, перечеркнуто красной надписью.
--
У вас есть дарование, - чуть слышно говорит Петр Ильич. - В школе, вы были моим лучшим учеником. До сих пор храню некоторые ваши сочинения, - дребезжащий смех.
Я поворачиваюсь к учителю:
--
Все было давно и стало неправдой, - пробую шутить.
--
Вы много пьете, пропадаете целыми неделями, - осторожно замечает Петр Ильич.
--
Я общался с Есениным, спорил с Маяковским и Горьким, искал Велесову книгу, - возражаю.
Учитель вздыхает, укоризненно качает головой:
--
Валерий, вам надо самому писать и издавать произведения, а не продавать их.
--
В чем разница? Помните, я читал вам сонеты - подарок Шекспира?
--
Я восхищен ими, вы написали прекрасные сонеты.
--
Написал Шекспир, а не я. Никитину они не понравились. Сейчас он хочет, чтоб я написал детектив, лучше политический. С кем мне встретиться? С Кеннеди, Улофом Пальме или Нероном?
--
Петр Ильич, я хочу сделать вам подарок, - приходит неожиданное решение проблемы: все-таки ломать или выкидывать - жалко. - Хочу вам подарить бабушкин трельяж. Вы ведь знали мою бабушку?
--
Софью Григорьевну? Удивительная женщина и лучший педагог, с которым я был знаком и дружен, - оживляясь, вскрикивает Илья Петрович. - Но я не возьму.
--
Возьмите, прошу вас. Пожалуйста, возьмите, - демонстративно падаю на колени. - У меня с этим зеркалом, связаны плохие воспоминания.
--
Валерий, перестаньте дурачиться!
--
Оно теперь ваше!
--
Хорошо, успокойтесь.
--
Я спокоен, как спокойны белые вороны, - вскакиваю на ноги и весело объявляю, - Сейчас я приготовлю кофе по рецепту удивительного человека - Сан-Жармена. Не человек, а загадка, с ним всегда интересно беседовать.
--
Валерий, вы не исправимы.
Я развожу руками:
" Я из десятого века, - решаюсь
Полюбопытствовать: вы из какого?"
И отвечает она оскаляясь:
"Ах как вы молоды! Я из шестого".
--
Знаю, Бунин Иван Алексеевич, - спешит с ответом Петр Ильич. - Вам надо поговорить с Юлией.
--
Не надо, - мой голос вздрогнул - нежелательная осечка. - Нет, Петр Ильич, сейчас она встречается со своим старым одноклассником. Возможно, у них что-то получится. Одноклассник - персона положительная - не пьет и не курит, преподает в университете механику. Пусть у них будет все статично и уравновешенно. Со мной, выход в море, сопряжен постоянными штормами.
--
Смените море, если таков ваш образ жизни, - советует Петр Ильич. - Я поддерживаю Юлю, вам надо измениться.
--
Хорошо, сменим море, - наперед знаю, что мне не верят.
Я отправился готовить кофе, а вечером перетащил в квартиру учителя бабушкину рухлядь с венецианским клеймом начала века...
Звонок заставил Петра Ильича приглушить звук телевизора, подняться, шаркая тапочками по ковру, пройти к дверям.
--
Кто там?
--
Это я, Юля.
--
Ах, Юля, - учитель торопливо открыл двери. - Очень рад вас видеть.
--
Вы не знаете, где Валера?
Петр Ильич засмотрелся, как тают снежинки в черном каракулевом пальто.
--
А вы не знаете? - голос учителя старчески дребезжит.
--
Что? - насторожилась Юля.
--
Ничего, - выдыхает Петр Ильич. - Он уехал.
--
Как уехал? - тревога сменилась на растерянность.
--
Не знаю, Юля. Уехал, ничего не оставил, - бормочет учитель, стараясь не смотреть на девушку.
--
Вот как? Спасибо, - шепчет Юля. - Она медленно разворачивается и начинает спускаться по лестнице. - Может так и лучше, - доносится, до Петра Ильича.
--
До свиданья, Юля, - Петр Ильич закрыл двери, медленно вернулся в комнату. Он раздраженно вскинул пульт, выключая телевизор. Упал в кресло. На миг, вспышка озарила стоящий в углу трельяж, раздался странный треск, так лопается холодный бокал, если в него плеснуть кипятка. Учитель, близоруко щурясь, всмотрелся в зеркало.
--
Что я мог ей сказать? То, что ты неделю назад, выбросился из окна, на обледенелую мостовую? - зеркало мутнеет, потому что веки учителя становятся мокрыми и на миг ему кажется, что в мутном отражении мелькает улыбающееся лицо Валерки, слышится насмешливый голос: " Вчера разговаривал с Оскаром Уайльдом, очень ехидный и ироничный. Он мне сказал что, художник не стремится что-то доказывать. Доказать можно даже неоспоримые вещи".
Старый учитель вытер глаза. В венецианском зеркале ничего нет, кроме угла комнаты: край стола и серванта с книжными полками. Единственной новой деталью, была кривая трещина, расколовшая зеркало, разделившая мир.