Эй, Джуд!

     В тот год удалось состыковать отпуска, оставить детей на бабушек-дедушек и выбраться в Крым летом. Годовщину свадьбы, десятилетие, подгадали встретить в уединённом месте побережья. Взяли у родни старенькую Ниву, постель, у родни же в саду и на рынке набрали фруктов, разного сыра, местного вина. И умчались в ночное — небольшую уединённую бухту, окружённую скалами, поросшими приземистыми соснами. На море царил штиль. Подготовили площадку под ночлег, разожгли небольшой костерок, быстро перекусили с дороги. И, раздевшись донага, ушли вплавь подальше. На авантюру подталкивала полная луна, да и мужчину всю дорогу тянуло «на подвиги». Ей же частенько приходилось идти вослед, если, конечно, была рядом. И жена вынужденно обретала новые, подчас экстремальные и сомнительные горизонты. Но и опыт, и большую уверенность в себе и спутнике жизни.

     На удалении от берега, в свете луны они как-то различали силуэты друг друга, в лучах поблёскивали её серёжки и его крестик на шейном шнуре. Но появившиеся из неоткуда облака иногда закрывали ночное светило, и двое погружались во тьму. Тогда лишь пунктирная линия береговых огней, их костерок да пара далёких светящихся объектов за спиной, корабли, ориентировали в пространстве.

     — Мы как будто в эфире. Парим в бесконечности вдвоём. Ты всё ещё здесь, Лидочка?

     Поверхность воды как будто смазана клеем. Никаких волн и брызг, ласковое море мягко покачивало ночных посетителей.

     — Тута я, вот же, рядом,— женщина перевернулась в воде на спину, громко «поплюхала» ножками по воде, — слышишь?

     От её манипуляций — или какой-то хищник вышел на охоту? — стайка мелких рыбёшек испуганно запрыгала по поверхности — сокрытая ночная жизнь обитателей моря. Уже вернувшись из заплыва по дороге к своему стихийному бивуаку, они остановились по колено в воде и долго целовались.

     — Ты чудо.

     — А уверен, что это всё ещё я, а не ушлая черноморская наяда, голодная до человеческой любви и вставшая на путь обмана?

     — Так! Сейчас разберёмся, — его губы обшарили Лидочкино лицо, шею. Руки остановились на груди, скользнули по спине и ниже. — Никаких сомнений. Единственная наяда тут приходится мне женой.

     Женщина засмеялась, коснулась пальчиком кончика мужниного носа:

     — Я тоже всегда и всюду узнаю тебя. И найду дорогу, свет в окошке. Вместе и навсегда?

     — Клянусь.

     — И я. Клятву следует закрепить...

     Двое всё так же, не выпуская рук друг друга, вышли на берег, опустились на влажную прохладную гальку в паре метров от уреза едва-едва колышущейся воды.

  

  

     Машина уткнулась в пробку за «Соколом» прямо перед большим электронным рекламным щитом. Что-то стряслось на дороге и на выезде из центра по Волоколамке стояли все полосы. Пёстрая меняющаяся рекламная лента предлагала квартиры в комфортабельных жилых комплексах, зазывала в круизы, навязывала услуги банкинга и стоматологии. В качестве культурной паузы мелькнули «Большой театр» и информация о новогодних мероприятиях в столице. Но затем возник лик Пола Маккартни, совсем молодого, за студийным микрофоном. А рядом с картинкой строки из «Hey Jude» — тоже в связке с чем-то московским, утончённым и дорогим. Женщина за рулём не успела, да и не желала разбираться в рекламных контекстах. Лишь горько выдохнула, повернулась к сестре на пассажирском сиденье.

     — Папина песня. Любимая.

     Та оторвалась от пудреницы:

     — Вижу, Кать. Напоминание: завтра восемь лет, как его нет с нами. Маме непросто.

     — Сын вчера за столом шепнул: «Ма, бабушка Лида теперь другая». Они в воскресенье два часа в Сокольниках гуляли. С санками, термосом, лепкой всякого из снега — совсем на неё не похоже. И потом дома уже листали тот атлас. Бабушка показывала первоклашке откуда не вернулся дед...

     Сестры переглянулись, невесело покивали головами.

     — Алиска тоже заметила. Её отношение к внукам изменилось, хотя с готовностью принимает и хороводится с ними.

     — Мне кажется, она в последнее время тихонько сходит с ума. Или вот что-то. Реже звонит, стучится в мессенджеры. И отвечает коротко и по существу. Это ново и беспокоит — внезапное обретение гармонии после лет заметённого под ковёр горя. Казалось бы, и хорошо, но как-то странно протекает.

     Впереди в пробке обнаружилось движение. Водительница заметила прогресс, умолкла и сосредоточилась. А вскоре их толком не отмытая после ночного снегопада и слякоти машина набрала темп и затерялась на проспекте.

  

     Если бы толстячок Карлсон с мотором заглянул в ковидные времена в Лидочкино окно в рабочее время, то увидел необычную картину. На большом столе монитор, рядом ноутбук, телефоны, папки и файлы с документами. На мониторе какие-то схемы с кучей параметров, открытые в окошках специальных корпоративных программ. Некоторые схемы напоминали генплан аэродрома с длинной и широкой ВПП и рядком узеньких рулёжек и прямоугольных стоянок. Когда она работала за компьютером, да ещё и с надетой служебной головной гарнитурой, попутно разговаривая по телефону, могло показаться, что и авиадиспетчеров перевели на удалёнку. Но всё проще — так или примерно так удалённо работал инженерный персонал структур связи, государственных и частных, кому было положено «сидеть в схемах». Лидочка работала в техотделе и занималась согласованием и правкой всевозможных подключений к существующим сетям. Шкафы управления, фидеры, мачты и подземные коммуникации, кабели, файлы и подрядчики — объекты и субъекты её производственного мирка. Который она, будучи перфекционистом, блюла старательно и строго по отношению к себе и коллегам, заказчикам.

     Внутренний же Лидочкин мир был изрядно скомкан. Его размеры и потенциальное многоцветие купированы невосполнимой утратой милого друга, первого и единственного. Муж пропал на восхождении в Непале. Ушёл, не простившись, растворился, нарушил клятву. Конечно, многие уже в школьные годы, а то и раньше сталкиваются с необратимостью, чёрной вестью: крахом мечты, здоровья, утратой близких. Она тоже не была наивна, но... Лидочка не приняла роковой необратимости в личном, краеугольном. Она не получила тела, а значит, не было оплакивания и похорон, обелиска, у которого можно поговорить, посмеяться, выплакаться. Механизмы смягчения, адаптации категорически не включались: еrror. «Он обещал, обещал. Всегда возвращаться и быть рядом. Я была рядом, исполняла свою часть. Всё это какой-то сбой, ошибка».

     Лидочка видела ситуацию не только раненым женским сердцем, но и инженерным умом, повадкой вникнуть, если надо, подключить необходимые ресурсы. Справочные и людские, чтобы разобраться, правильно составить схему, где соединены воедино все звенья цепи для прохождения сигнала. Женское сердце по полгода упадало в тёмную бездну горя и апатии, надолго выставляя жизнь на паузу.

     Инженерный же, неутомимый и организованный ум, в месяцы ремиссии всё искал и искал место обрыва коммуникации, причину, точку error. Ядерная смесь одержимости и женского упрямства, которую она тщательно скрывала ото всех. В месяцы поиска Лидочка читала разное, вникала в сферы и связи, далёкие от научного и лицензированного, привычной, такой простой технической коммуникации связи. Её вниманием не был обойдён ченнелинг, «Живая этика» и Рерихи, но после ряда подходов и тренингов что-то не пошло и интерес угас. Не слишком погружаясь, бралась и за другие учения и пути.

     Особенность развитого инженерного ума — находить и соскребать отовсюду что-то, что может пригодиться. Попутно разрабатывая свои системы использования и хранения информации. Каталогизация и анализ, вне зависимости от неудач в её подходах, всё равно шли через записи в блокнотах, подсознание, во снах.

     Что же было целью Лидочки, на что тратились долгие часы и годы? Выстроить контакт, достичь диалога с супругом, как-то оговорить новые сложившиеся условия. А если по-простому, житейскому: узнать, как он? В идеале, услышать голос любимого, знакомые нотки, поплакаться на родном плече за жизнь и попросить прощения за то, что не могла отсюда достучаться, преодолеть ошибку. Быть может, и он Там бьётся без ответов, в душевном холоде, одиночестве и тьме, в бесконечных попытках набрать «правильный номер»? А в том, что где бы он ни был, муж не бросает попыток у Лидочки сомнений не было.

      Эти мысли заставляли её скрежетать зубами и вновь и вновь браться за исписанный блокнот, слать и слать запросы в сеть. Психологи и психиатры так и не добрались до Лидочки, и она продолжала свой бреющий полёт во тьме и отблесках мечты.

     Новое дыхание поиску и надежде неожиданно придал популярный фантастический фильм. При просмотре ключевого фрагмента шестерёнки в Лидочкиной голове закрутились в утроенном темпе. Действительно, библиотека и его полка — сильное место притяжения, подходит! Он часто обращался к тем книгам, здесь и личные, дорогие мужниному (да и её) сердцу вещи. Лидочка вытащила часть книг, сложив их сверху на соседние — образовав «домик» с крышей и глубокой квадратной нишей-окошком. Итак, место определено. Теперь нужно максимально воссоздать условия. Что-то было на руках, что-то нужно было спросить, заказать у его друзей-альпинистов. Подготовка заняла три недели, и она очень хотела попасть в дату и примерное время исчезновения.

     Недели на подготовку истекли. Параметр «время» назначенный инженером Лидочкой, был выдержан. Рабочий стол она вплотную придвинула к книжному стеллажу. Справа и слева от «домика» монитор и ноутбук, сама в кресле напротив. На монитор ПК выведены видеоролики того восхождения, другие видео по массиву Аннапурна из Интернета. Здесь же, на паузе и сумеречный крик «баньши»: какого-то ястребиного на пролёте, не известного суеверным местным. Про «баньши» не раз рассказывал муж, да она надрывно кричала и на одном из видео. Лидия нашла и подобрала схожие треки с криками ястребиными птиц тех мест. Перед «домиком» у самого «окошка» и с заходом вовнутрь рядами выстроились: любимое фото мужа, совместное фото, костяные фигурки шерпов с поклажей, его личный знак «Снежный барс», личный жетон с работы, оставленный вдове, рог серны с Эльбруса, клык гималайского медведя с подножия К2, «столбик» непальских монет и прочие мелочи-«артефакты». Налила стакан ручьевой воды с Аннапурна: себе и ему, включила монотонную песню носильщиков-шерпов, начала настраиваться, приготовила заплаканный лист с составленной «мантрой».

     Лидия не забыла и о защите: на шее беспроводные наушники и на ноуте — тексты и ритмы, если на зов явится кто-то другой, «тёмный». Она должна справиться, считала, что дух крепок. Предусмотрела и страховку иного рода: две фотокамеры видеозаписью охватывали помещение целиком, активированы несколько приборов. Лидочка отдавала себе отчёт, что имеет дело — пытается, играет в это — с обрядом тяжёлой практической магии, которая небезопасна, если погружаться в подобное всем существом. Но она и так была изрядно погружена. И опять же Лидочка предусмотрела программу минимум: выполнит алгоритм по схеме; если контакта не будет, она выговорится и попрощается, попробует закрыть эту главу жизни и достигнуть «принятия». Программа-минимум отдельным пунктом была прописана в мантре.

     Определённое Лидочкой время неумолимо приближалось. Она отхлебнула из стакана и запустила длинное смонтированное видео, начала свой подъём в бездну, обратившись сначала к эгрегорам места: «Аннапурна, откликнись. Отзовись, Восточный пик. Откликнитесь, долины подножия, скалы и льды на подъёмах. Ответьте, заснувшие лавины на кряжах. Человеческая женщина из плоти и крови взывает к вам». На первом видео — скальник и кусты нижнего лагеря, на заднем плане — льды и снега склонов Восточного пика. Шерпы стайкой греются у костра, три бородатых европейца с обветренными коричневыми лицами, в ярких комбинезонах с флажками своих стран фотографируются перед восхождением к следующему лагерю. Крик баньши. Шум ручья. Через условленное ею время паузы Лидочка продолжила: «Я Лидия и пришла сюда по дороге любви. У вашего предела прошу милости и согласия. Готова к оплате своей просьбы. Всегда». В Лидочкиной схеме не было предусмотрено использование «магической биометрии» но на краю стола выложены: медицинская ванночка, жгут и любимый, острый, как бритва, сантоку Сакай, скорее как символ решимости. На ноуте медленно вращалась трёхмерная модель Восточного склона с топонимами на разных языках и высотными отметками, и она знала эту модель наизусть. На большом мониторе смеются шерпы, скоблят ложками закопчённые котелки. Оператор повернул камеру: на видео альпинисты у палаток что-то обсуждают у развёрнутой карты, смеются, тычут пальцами в камеру. В кадр зашёл патлатый грязно-чёрный як со съехавшей на бок поклажей, на его холке крутится ворона. Вот она взлетает в сторону камеры и на миг закрывает всё чёрным пятном, вот её огромный нечёткий моргающий глаз во весь экран. Камера дрожит, пропадает звук: проделки пернатого. Что именно там происходит дальше, осталось тайной, но понятно, что народ полон сил и веселится. Один из альпинистов, француз Венсан, схватил небольшой чайник и что-то наговаривает в носик, остальные хлопают в ладоши. Вот в кадр влезли и шерпы.

     Ещё пара глотков, наложила поверх молчаливого видео трек с баньши, затем какие-то сказы на языке шерпов. На видео снова муж и товарищи — они продолжают что-то говорить одновременно. Ещё немного и запись обрывается. Они втроём пропали примерно в это же время суток, что и на записи, но через четыре дня. Ещё заложенная пауза: Лидочка продолжила мантру, обратившись к Вечности и Бесконечности. И затем к мужу. Никаких разделений на душу и дух, Лидочка шёпотом выкрикивала его единого, как выкрикивают альпинисты и скалолазы товарищей, сорвавшихся в трещину. Прикрыв глаза визуализировала мужа целиком: высокого, сильного и красивого. Его голос, запах, руки, тело, длинный косой шрам на груди, ёжик коротких жёстких волос, мерцание крестика в ночи, крепкое словцо и куплеты под аккордеон и гитару. «Отзовись. Жду тебя». Пора бы уже... Она провалилась, запала куда-то в своей скорбной угасающей медитации, лист с мантрой выскользнул из рук. Открыла глаза: на экране последние кадры и титры какой-то документалки, началось кино от «Дискавери»: тот самый пик: туманный, грозный, убийственный. Наложила поверх запись недавней японской акустической экспедиции к Восточному: слышные и неслышные человеческому уху звуковые частоты, добавила шелест ручья, стремящегося вниз по северной стенке пика. Не глядя, отпила ещё. Чего-чего, а ручьевой воды хоть залейся, ребята доставили аж два литра с Восточного. Вновь прикрыла глаза. Время течёт, но ничего и растущая пустота на сердце.

     Она вслушивалась в звуки из наушников, но там лишь свист ветра, какие-то щелчки и тихий скрежет. Шёпот всех сгинувших на Восточном пике? Лидочка не дала себе вновь провалиться в бездну — программа минимум. «Ты молчишь, дорогой. Опять. Слышишь ли, как я зову тебя по имени? Я падаю, почти. Моё сердце — в дребезги без тебя. Но прощай. Нет, до скорого. Прости, — она не удержалась и расплакалась, — за все эти слёзы. Я сделала, что смогла. Дочки в порядке. Прости. Люблю. И я тоже прощаю тебя. И отпускаю. Куда угодно». Медленно стянула, отбросила на стол наушники.

     Где-то рядом, на её планете, какая-то музыка. Наверное, лихач паркуется. Слышно так себе — через чуть приоткрытую форточку, на фоне треска динамиков, наушников. Внизу вкрутили громче: мелодия знакома. Лидочка не была меломанкой, а от «иностранщины» за редким исключением, вообще быстро уставала. Через пару лет после ухода мужа эта песня стёрлась из её памяти. Лихач не унимался и только добавил громкость. Она смахнула слёзы и впервые за долгий сеанс улыбнулась. Спасибо, город, неизвестный безбашенный водила. Я помню это. Водила и не собирался сбрасывать, а она, не зная текста, ждала припева. И улыбалась. С улицы — с Небес? — волнами неслось:

      «Эй, Джуд, не грусти.

     Возьми грустную песню и постарайся сделать ее лучше.

     Дай ей проникнуть себе в сердце».

     ЕГО любимая песня — оптимистический гимн, как потом оказалось, написанный Полом Маккартни в день мужниного рождения. Музыкальный ритм, позволявший на марше или в горных лагерях объединяться людям разных народов и команд. Кто-то знал слова, кто-то припев или мелодию. Оно работало на тех высотах. В их среде работали и испанская какая-то песня, и «Катюша» с «Эй, ухнем!», но именно битловскую тему муж частенько мурлыкал под нос. Или громко пел после звонка в дверь, после чего она обычно срывалась и вприпрыжку неслась встречать, подолгу висела на его шее, болтая ногами в воздухе. Маленькая хрупкая женщина на богатырской шее. «Как же хорошо звучит, дорогой! Я так рада проститься с тобой под это. Прощай. Любимый».

     «Naa na na na na na na na na na na na na, HEY JUDE!» — слышалось с улицы. «Naa na na, HEY JUDE!» — что есть мочи подхватила Лидочка. В этот миг непостижимым образом, но она ЖИЛА. И была обласкана. «Naa na na», — и всплески света играли на клинке Сакай в руке.

     На экранчике магнитометра изменились показания. Костяная фигурка шерпы, что стояла внутри «окошка» качнулась. Пучок рассеянного света из ниши пробежался по рогу серны, медвежьему клыку и миниатюрному позолоченному Будде. «Naa na na na na», — уверенно и чисто, пусть и несколько отдалённо, словно это эхо и с другой, нежели битловская, интонацией, отозвалось «окошко». В комнате мигнуло электричество, пискнул компьютер, в коридоре слышно вздрогнул холодильник.

     — Ты?

     В ответ голос и смех. ТО САМОЕ, нараспев, наполненное бесконечным теплом и озорным нетерпеньем:

     — Лидка, открывай же! Сколько можно? Na na na na na.

  

     И Лидочка открыла. Сердце. Стёрла и забыла слова о прощании — программу минимум. Теперь она жила, пусть и сильно, иначе нежели другие замужние, и была счастливее некоторых. Лидочка и не мечтала о подобном финале контакта. Пусть только вечером и не дольше четырёх часов, пусть только речевое общение, но через «окошко» и муж мог видеть этот мир. ТАМ свои законы, физика и этика, приоритеты и какие-то допуски и очереди. Они ежедневно пили чай, читали книги и новости, обсуждали «кому, что и как связать?», смотрели телевизор, сериалы и лекции в сети, спорили. Муж освоил голосовые команды, Интернет-поиск и управление мышью, называл себя «Королём удалённых пользователей» а Лидочку — «Королевой поставщиков услуг» и просто «Королевой».

     Позже муж научился пользоваться домофоном, пультами, снимал телефонные звонки и с удовольствием общался с курьерами, рекламщиками и мошенниками, приводя последних в ступор и ужас потусторонним голосом и осведомлённостью.

     Лидочка протянула к окошку постоянный микрофон и выходы видеокамер. Супруги вместе разработали и внедрили свою версию «умного дома», пели дуэтом, научились обниматься. Они, наконец, прорвались друг к другу, и вновь удерживали «Вместе и навсегда».

  

     В дверь позвонили, забарабанили и детские требовательные кулачки. Лидочка отворила её настежь: свежая, чистенькая, подтянутая. В новом, заказанном в сети, отлично сидящем кардигане. С гроздью цветных бантиков по самому краешку, перекрашенного теперь в каштановый, каре:

     — Здравствуйте, родные! А кто это так весело стучал? И почему взрослые такие смурные?

     — Мам, — Катерина, старшая, крупная в отца обняла, что накрыла собой мать.

     — Ма, мы приехали. Все. Побудем с тобой пару-тройку дней, погостим, ничего? Помнишь, договаривались? — Ира, младшая, миниатюрная, подтолкнула детвору вперёд, обняла Лидочку со спины.

     Зятья стояли во «втором ряду» покачивали сумками-пакетами и ёлочкой в горшочке, как бы сообщая: «И да, всё с собой».

     — Проходите-проходите, только там, в комнате... — Лидочка запнулась.

     — Что, мам?

     — Ба?

     Лидочка освободилась от объятий, вытерла мокрые руки о белоснежный фартук, приняла ёлочку. Загадочно улыбнулась:

     — Эй, у нас, кажется, гости. Встречай!

     2023 г.