|
|
||
Разное прошлое, настоящее. Плюс минотавр. | ||
Пламя для минотавра I. Слои и приближения Солнце садилось, но этот участок скалы всё ещё был хорошо освещён. Бойцы заслона двумя группами сосредоточились над и через провал напротив широкой площадки у выхода из расселины, притаились. Воины и стрелки из рыбаков, конечно, никакие. Однако, стрелы и арбалетные болты с семидесяти шагов всё же изрядно выкосили и покалечили выскочившую на площадку вооружённую группу. А потом: «Камни, сети вниз!» для верхней группы; «Тяни» и «Пускай» для стрелков: истребление. Кьяра, как командир заслона, первой прыжками по ступенькам-уступам спустилась на площадку, заколола раненого, поднявшего было меч охранника. И пробежала до расселины, заглянула вовнутрь темного прохода: никого. Просматривались всего метров двенадцать, дальше тропа внутри скалы поворачивала. Но ОН там. Замер перед поворотом, и Кьяре, как никому другому было это известно, громко, хрипло рассмеялась: — Ну же, смелее! — постучала плоскостью клинка по скале. — Иди сюда! Убей! Убей бабу из Порту! Там, у выступа какие-то звуки. Наверное, это отброшенный факел. Кьяра продолжила зазывать: — Козоржо с ополчением трёх деревень громит, режет твой арьергард, — она снова смеялась. — Нет выхода, нет пути назад! Ко мне, тварь! Только вперёд! И вот, сначала тень, а затем и тот, ради убийства кого всё и затевалось: рослый; могучий; в пластинчатом грудном доспехе поверх дорогого камзола, он появился. Вышел на свет, поигрывая топором, меч и кинжал в ножнах на поясе; щурится под лучами солнца. — Иди, здесь я! — Кьяра отступала, пятилась вдоль неровной стенки скалы; палаш в вытянутых руках направлен в сторону врага. Рыбаки привстали из-за кустов укрытия и дали ещё залп. В этом случае бесполезный, но и отвлекающий. Он осмотрелся, зашагал по трупам охраны к Кьяре, что оступилась, вскочила, но неудачно упёрлась спиной в выступ тропы: пути назад тоже нет, точнее, нет времени на манёвр — какая битва без жертв. Руки вцепились в рукоять меча: «Готова...» — шептали губы. Враг приблизился, топор поднят на изготовку. И тут свист Валенте — условный знак. Шорох, осыпь песка, гравия, человек в доспехах остановился... в этот момент Чаша и накрыла его. Последовала яркая, ослепившая заслон, вспышка; охваченный пламенем враг отбросил топор, покатился поперёк тропы, достигнув её края, упал в пропасть. Сейчас Кьяра смотрела вниз, вдыхала запах океана, принесённый бризом. И ласковые порывы его играли длинными тёмными волосами: закончено, ЗАКОНЧЕНО... По ступеням спустились, подошли к краю пропасти и Чика с Валенте, Чика набросила на плечи подруги плащ, приобняла, Валенте же поднёс к губам рог. Сигнал был хорошо слышен. Козоржо отпрянул назад, выставив вперёд меч — урвать немного времени, чтобы сориентироваться. Значит, цель достигнута, они победили! Воин свиты тоже замер и сразу упал накрытый тяжёлой сетью — их осталось трое, но вот не сдаются. Что за люди? Люди ли ещё? — Всё! Пленных не брать, — скомандовал Козоржо бойцам ополчения, сбросил кольчужный капюшон с головы. — Мы потрудились не зря, победа! Да воздастся! Перевязать раненых. Ответный сигнал рога оповестил Кьяру и заслон, что весть принята. Солнце опустилось, они всё сделали правильно, всё успели. *** Профессор факультета филологии Лиссабонского университета Марисса Бежуш внесла итоговую запись дня, захлопнула факультетский учётный журнал, долила чернил в чернильницу — на завтра. А что у нас там завтра, кроме двух лекций? Открыла ежедневник: завтра суббота. Значит, всё-таки в понедельник. Надо бы микстуры попить для памяти — путаюсь и путаюсь. Голова вообще какая-то туманная... Так, ладно: «5 октября 1918 года. Посетить библиотеку. Сборник стихов семнадцатого века уже должен освободиться». Настенные часы с гербом университета гулко бьют, сообщают: пора собираться и отправляться домой. Марисса аккуратно сложила, убрала очки для чтения в футляр. Секретарь факультета тихонько постучалась в дверь, зашла в кабинет: «Госпожа профессор, тут Вам передали пакет с направлением от ректора». Ректора следовало уважить, до дома идти всего ничего; если дело безотлагательное и надолго, завтра тогда на рынок и заскочу. Марисса снова пододвинула под ноги табурет, уселась поудобнее, включила настольную лампу. В пояснительной записке сообщалось, что вчера при производстве строительных работ в котловане, образовавшемся после подрыва части скалы, среди осколков породы обнаружена шкатулка со свитком. Инженер площадки сразу отправил найденное в альма-матер. Молодец какой — наш мальчик. Профессор вскрыла упаковку со штемпелем строительного подрядчика, аккуратно достала из пакета совсем простенькую, изрядно подгнившую шкатулку. В шкатулке в типичном для средневековья медном цилиндрическом футляре — действительно свиток. Профессор занялась им: бумага дорогая, в хорошем состоянии. Рукописные строки, выполненные чёрными чернилами, шли столбиком, немного «плясали». Почерк вычурный, с завитушками, немного неровный, с буквами разных размеров — не писарь. Это работа образованного человека, которому не часто приходится самому садиться за перо и чернила. Внизу стояла дата; сердце профессора невольно забилось, Марисса звонком вызвала и отпустила секретаршу домой. Сама же придвинула ещё одну лампу, из ящика стола достала пинцет, зеркальце и увеличительную лупу в черепаховой роговой оправе — подарок декана на пятидесятилетие. Достала лист покровного стекла и блокнот. Аккуратно развернула свиток, убедившись, что вреда ему нанесено не будет, осторожно и не до конца накрыла стеклом. Текст был на старопортугальском, без ошибок, и все слова были ей знакомы и понятны: «Здесь, рядом, в роще у скалы Закери пропали дети: Мария и Карлос Жежуф из семьи рыбака. А год назад ребёнок Таты Абользо и сама Тата, дочь Карлоса Антониу Абользо, смотрителя маяка, что тоже пропал через месяц. И ещё семнадцать человек, кого знаем, взрослых и детей, среди которых три иностранца и странствующий монах, что пропали в округе за три года. И некоторые найдены были в ужасном состоянии или части их. Знайте, вы отомщены. Силой меча и Святого Пламени исчадие Минотавр и земные слуги его низвергнуты, а нечестивый их прах развеян над океаном. Мы пятеро, на восходе следующего после битвы дня на этом месте свидетельствуем о деяниях Света и победе своей. И бесконечно благодарим Господа Нашего и Воинство его. И жителей местных, претерпевших немалое и вставших под нашу руку. Клянёмся тайну сохранить, оставляя во глубине скалы, на которой всё закончилось, памятный знак. И закладываем место камнем. Себастьян Козоржо (младший) вольный рыцарь из Эворы на службе у стражи Лиссабона, который и сделал эту запись Хуан Делгаду, кузнец, отец семейства, потерявший любимого сына Валенте и Чика Сфорцу — ремесленники Кьяра Касо, травница и медичка из Порту, вдова Ж.Б.О. Скальный массив Закери, в двух милях на восток от Мыса Рока 12 сентября 1424 года от Р.Х.» Марисса трижды перечитала текст, в раздумьях, аккуратно выписывая и повторяя порядок расположения сделала несколько копий в том числе и для ректора. Содержание примерно понятно, атрибуция записи традиционна для века. Смущали «Минотавр» — персонаж из греческой мифологии, персонаж зла; стоило уточнить. И ещё эта странная аббревиатура: «Ж.Б.О.» В этом месте могла стоять какая-то объединительная позиция подписантов, например: «Конгрегация», «Совет» или «Банк». Что из подобных организаций или сообществ в те времена могло начинаться на «Ж», Марисса не знала... «Женщины»? «Жнецы Большой Общины»? «Жаворонки»? Отличный повод заглянуть на кафедру истории, заодно чайку с преподавателями попьём. Ой, да и справочники верну... Марисса всплеснула руками. Она осмотрела свиток на просвет — ничего значительного. Ещё раз отметила и порадовалась сохранности артефакта. Убрала всё доставленное в железный запираемый ящик, обновила запись в своём рабочем журнале. Всё остальное в понедельник. Но... Минотавр и Ж.Б.О. — уснуть бы сегодня. Однако в понедельник Марисса на работу не вышла; разгоревшаяся в Европе эпидемия «испанки» затронула и Португалию, и выкосила многих. Марисса и её семья, хоть и тяжело и продолжительно болели, но выжили, выжил и ректор и большая часть преподавательского состава и студентов. Но вернуться к свитку, провести полноценное исследование, приведшее к написанию и публикации научной статьи не получилось. А ещё через полгода все материалы оказались утрачены при дальнейшей неудачной реконструкции этой секции университета. *** Женщина элегантно запрыгнула на подоконник, взялась протирать стекло большой влажной губкой, пшикая на поверхность моющим средством. Уже десять утра, но за окном довольно темно — плотный ливень, громыхают раскаты грома. И струи воды моют и моют окно с внешней стороны. — Грязные какие, замарашка я у тебя. Но вот сейчас ототру, будут почище, и посветлеет... Мои стёклышки, — она озорно обернулась, посмотрела на мужчину, что зевал и потягивался в постели, — но ведь и любишь ты меня не за это. — Угу. — Должно быть, все выходные не высунуться из дома. Придётся готовить и хозяйствовать и... Пересадим сегодня фаленопсисы, да? Там всего двенадцать горшочков. А в воскресенье тогда сансевьеры. Ещё ты обещал перемонтировать и отрегулировать фито-лампу, заказать нам билеты и поменять смеситель. — Не расслышал. — Смеситель и сансевьеры. И по мелочи. Её трудами становилось всё светлее и светлее. — Боже мой, я обречён. — Не расслышала. Мужчина наконец прозевался, надел на нос очки, взялся за смартфон: — Как обычно в ураганище никакой сети, включая вай-фай; здравствуй, Средневековье. Ну хоть, телик, родненький, заработай! Порадуй чем-то после сансевьер и смесителя. Кстати, не только телевизор мог бы порадовать... прямо с утра. — Как там: око за око, торт за торт? Или что-то не расслышала? — О, постой, тарелка пашет! Что у нас в намокшем Федеральном? Дикторша, молодая, явная горянка, но при этом блондинка, шуршала страничками текста, её взгляд беспокойно перемещался с бумаг куда-то ещё в студии, видимо, на суфлёрский экран, и редакторскую. — О, новенькая! Интересно, крашеная или как? — Я некрашеная! И именно это должно быть топом твоих волосяных интересов. — Подожди. Дикторша нашла искомое, улыбнулась телезрителям: «А теперь о прогнозе погоды на выходные. Они неутешительны: циклон вступает в полную силу, воздушный юго-западный фронт усиливается. Продолжатся сильные дожди, местами ливни. В горах ливни с градом. Усиливается угроза схода оползней, а на заснеженных склонах — лавин. Ожидается рекордный подъём уровня рек, повышение балльности моря, на море фиксируются многочисленные смерчи. Граждане, просьба вообще не приближаться к водоемам. Ни к каким. Не стоит также посещать низинные территории. Посещение гор также не рекомендуется. Желательно вообще не садиться за руль личного автотранспорта, — дикторша развела руками. — По возможности не покидайте свои дома. МЧС также уведомляет о мобилизации ресурсов и сил и об...» — Месяц назад землетрясение. Как хорошо, что нас не часто посещают крупные метеориты и нет действующих вулканов... — Будут, если ты не прекратишь разбрасывать вещи и вообще продолжишь вести себя нечутко, нехорошо... «И еще новость последнего часа. Трагическая. Как сообщается, из окна двадцать седьмого этажа нового жилого комплекса «Свеча» в микрорайоне «Тисовый лес» выпал человек, вероятно, арендатор квартиры. По словам очевидцев, из высотного дома напротив, в полете он горел. Горел, — дикторша сосредоточенно вчитывалась в данные на суфлёре, — белым ослепительным пламенем. Потерпевшего или его тело обнаружить пока не удалось, упал в поток из переполненной ливневой канализации и, видимо, унесен в реку. Река же сейчас переполнена, местами вышла из берегов. Что ж, обстоятельства уточняются. По всей видимости, причинами несчастного случая могли стать: депрессия на фоне затянувшейся непогоды; распитие алкогольных напитков и неосторожное обращение с открытым огнем; быть может, с некачественными фейерверками». Дикторша откуда-то из-под стола извлекла яркую картонную коробочку. Отбросила чёлку, в ослепительной улыбке продемонстрировав, белоснежные ровненькие зубки: «Боритесь с апатией и хандрой правильно. Вот и новый комплексный препарат от депрессии, рекомендованный специалистами Минздрава: Пупамецидили...». — Выключай уже свой телик. Или я недостаточно хороша? Окна отмыла, фаленопсисы пока отложим, уговорил... — Богиня. II. Перед гранью Начало третьей декады месяца — время напряженное, отчетное. Радио вещает о приближающемся средиземноморском циклоне. Дождик и шёл почти всю ночь, и слева небо густо-сизое; но сейчас короткое «окошко» и по улице уверенно шествует май: яркий, солнечный, приятно теплый, провокационно-длинноногий... За открытыми створками зарешеченного окна две пичуги в присутствии третьей тихой и смиренной, но выбирающей, устроили драчку с криками, перелетами и обрывками песен — делят куст рододендрона. Они, не понимая всей важности, немного отвлекают от ведения текущей отчетности. Впрочем, с пятницы и до понедельника у меня свой «куст рододендрона». Отвлекаюсь от мая, пролистываю бумаги, собранные данные. Можно выдохнуть: основные бланки месячного отчета заполнены. Оставшиеся несколько страничек Приложений дались значительно легче благодаря выработанным кем-то алгоритмам получения показателей и возможности заливки в ряд позиций незамутненной «воды». Фантастика — потом или завтра. На столе уже скопилась изрядная стопка экспертиз и справок, выполненных сотрудниками и подлежащих списанию и отправке в сейф. Вот с этим тянуть не стоит — люди могут приехать. Звонок на стационарный служебный, снимаю трубку. — Привет коллегам! — там устало усмехнулись, — Сережа, ты? Начальнику звоню, правильно набрал? Не помню, кто у вас сейчас кем, извини... С некоторым удивлением узнаю заведующего одной из лабораторий нашего городского СМЭ Эдуарда Ножкина. С судебными медиками часто встречаемся на осмотрах мест происшествий. Или в морге по поводам, касающимся убийств или опознания каких-то тел, посмертного дактилоскопирования и разного прочего. Мы, криминалисты, и звоним в морг согласовать формат нужды и время визита. Но чтобы морговские звонили нам? — И вам привет, Эдуард Николаевич. Я рулю. Рад слышать, чем обязаны? — Сереж, тут вот что, не мог бы прислать человека? В помощь. Понимаешь, поснимать нужно, кое-что повертеть и, может, подумать вместе. Материал по другому району. Всё не выходит и не выходит, как надо. Измаялся я. Понятно, что помимо руководства завлаб и себя ставит на дежурства, отписывает материалы, производит вскрытия — почти как я — «играющий тренер». Но почему у него что-то не получается? И как так: некому поработать в паре с Ножкиным? Но телефонные расспросы неуместны, он почти в отцы годится. Нужна помощь. Время есть, как и возможность оказать услугу братьям по разуму из другого министерства — мир тесен. — Не хочу никого дергать, завал. Сам приеду. — Отлично, жду. Пока попечатаю, тоже море работы, — обрадовался Николаич. Предупредил сотрудников, хлебнул голого чайку — туда только натощак! — и уже через десять минут ехал на маршрутке в сторону больничного городка, где в сторонке, в окружении тополей, располагалось двухэтажное старинное здание судебного морга. Эта, головная, СМЭ —структура тянула на себе три из четырех районов и частенько соседний город. Когда же я здесь был в последний раз? Пару лет назад: отсечённые мацерированные кисти какого-то неопознанного бомжа. Добрался, звоню. Дверь открывает бригадир доставщиков тел. «Здоров!», «Здоров!», рукопожатия. Бригадир, низенький верткий грузин проводит к завлабу. Приятели в конторе есть, но именно к Ножкину впервые, куда идти — не знаю. Еще пять минут, и уже вместе с суетящимся Николаичем спускаюсь в просторную по тогдашним — пятидесятых годов меркам — «операционку». А вот тут всё новьё и чистота: ухоженный кафель, большой письменный стол, стеклянные шкафы и автоклавы, шикарное потолочное освещение, булькает радио — ничего «напрягающего». За исключением трех бетонных специализированных столов со стоком, которые сейчас, как и все остальное сияют чистотой. На столах, стеллажах, что у двух стен пусто, а бывало... хотя нашему брату и не привыкать. Но главное даже не это: фрамуги открыты и никаких запахов, к которым сложно привыкнуть. Надеваю предложенный халат, Николаич подводит к небольшой металлической каталке, приткнувшейся в дальнем уголке за стеллажами. Сдергивает белую непрозрачную клеенку, затем промокшую красным простыню. Я видел подобное. Дело очень давнее: тело мужчины, выброшенное морем. Мы, совсем молодые, с непривычки нервничали, по-черному юморили, сразу окрестив его «пропавшим летчиком», имея в виду сбитый над Белградом «F-117». Ему, де, тому «летчику», поражающие элементы нашей меткой ракеты чётко срезали голову и все конечности по суставы. Потом было ещё: женская рука до плечевого сустава с перламутровыми накладными ногтями с сердечками — пришлось много с ней тогда повозиться, эпизод запомнился. Прошли годы, и вот сейчас у соседнего района проблема. Серьёзная. И как-то, пусть и «шуточно» притянуть ПВО или что-то случайное: попадание под корабельный винт или природное: ураган, зверей не получится. Потому что тело-то «подобное», вот только уровень жести запределен. У соседей — у них ли одних? — и здесь всё очевидно, завелось «животное». Или стая. Такое уже бывало в наших пенатах. Но во времена стародавние и нас, везунчиков, до сего дня, чаша сия миновала. На каталке — практически Ника Самофракийская. Только та мраморная, с ногами и крыльями. Хорошо сложена. Николаич принялся знакомить с материалом, морфологией тела, демонстрировал прижизненные и «приобретённые» особенности тела — трасологию. — Смотри, тут трахеостома стояла давняя. Чуть ниже линии отсечения. Родинки, россыпь, на спине тоже, увидишь. Вот шрамик старый, операционный видишь? Возможно, уравновешивала несимметричную грудь. А вот это и это — прижизненное... — Вижу. Сколько, думаешь двадцать пять-тридцать пять лет? — Не знаю, посмотрим. Ножкин прошел к одной из дверей залы, приоткрыл: «Вера, далеко не уходи. Мы закончим с товарищем, и где-то через часик начнём вскрытие и диктовку». Завлаб вернулся ко мне и каталке, почесал затылок. Протянул перчатки и надел сам. — Поехали? — Поехали. Я профи, мне пофиг. Всё потом. Привычно абстрагируюсь и начинаю относиться к работе и объекту, как к мешку картошки. Никакой ненависти к «фермеру» и жалости к «картошке». Иначе совсем адова работа. С неизбежными потерями и ошибками. Наш брат, конечно, в этом промысле подкован и в меру бесчувственен, должен быть таковым. Но до прокаченного уровня «Пофиг Экстра Плюс» наших врачей СМЭ далеко. И Слава Богу. Кто на что учился. Мы разложили на бетонном полу простыню, переложили туда торс, я начал под руководством Николаича фотографировать с линейкой в разных проекциях, производить обмеры. Ножкин, кряхтя, помогал, делал записи замеров и новых своих каких-то наблюдений в блокнот. Завлаб —здоровенный мужик, опрятно одетый, в костюме с ослабленным галстуком, трезвый, как стеклышко. Но ему все это так тяжело даётся — немного странно. Плохой день или уже возраст всё-таки сказывается? Сердце? Да и я прочувствовал работу, в глазах темнело, сердце дёргало... опять же — непривычно, странно. Возились с телом минут пятнадцать и, закончив, вернули его на каталку и накрыли. Это неприятная работа, но по-своему интересная — завлаб комментировал особенности, озвучивал свои прикидки, нарабатывался опыт. Он может оказаться бесценным на месте происшествия, да и вообще. И если что-то стоящее — будет передан своим в обязательном порядке. Как всегда. Ведь чем меньше сюрпризов и непоняток — меньше стрессов. Надо же. Не успели закончить приехали люди на опознание. Николаич снова просит помочь — выкатываем тележку в своеобразный предбанник к операционке с холодильниками, сдергиваем простыню. Эфир, полотенце, «Гжелка» и, видимо, коньяк в штофе, стаканы на блюдце, внимательный взгляд доктора: мы готовы. На пару с завлабом готовимся подбадривать прибывших: двух женщин, что заходят «взглянуть» по очереди. Старался не смотреть на них, особенно в лица, глаза. Подбадривать и разговаривать не пришлось. Несколько минут тишины на каждое посещение и по итогам два выдоха облегчения: «не она». Посетительницы быстро покидали тамбур и здание, ни к чему из «буфета» на тумбе так и не прикоснувшись. Ножкина как-то отпустило, к лицу вернулась кровь, а в речи стало больше уверенности и «шуточного-прибауточного» — иронии специфической, без которой в этом здании, по всей видимости, не вытянуть. Выпить не предложил, но до выхода проводил и с благодарным взглядом долго тряс руку: — Серёж, Серёж, выручил. Звони. — Николаич! Наконец распрощались, и я двинулся в обратный путь к остановке. Дорожка от судебного морга к остановке, всегда пустынная, шла между хозпостройками, вдоль выходов вентиляции и стены стеклобетонной громадины нового кардиологического корпуса. В двадцати метрах, на заднем его техническом крылечке курят молодые медработницы, вряд ли видят меня. Одна, вероятно, демонстрируя подружке белье, распахнула халат, поддернула юбку. Вроде и птички, зелень, разросшаяся, цветущая алым клумба роз. Краски в глазах стремительно меркнут, подкралась тошнота. Ухватившись за тополиный ствол, пытаюсь вырвать. Никак. Надо же, как прихватило — вообще впервые, да и с эдаким запозданием. Хорошо, медработницы не видели. Пытливый взгляд, скользя по стволу, начал подсчитывать количество муравьев на квадратный дециметр, оценивать состояние и виды трав под деревом. А я здесь не первый постоял...который в прострации. Раз стал подмечать ненужные детали, значит, полегчало. Ухмыльнулся, вспомнив «лечебный» тост «Сорок пять — подпол (подполковник) ягодка опять!», а я и помоложе. Оглянулся на площадку перед СМЭ — там только что высыпал на солнышко, раскурился местный народец, разворачивался их спецфургон. Тоже не видели, хорошо. Что ж меня так прикрутило? Всего-то делов — «любительский уровень» и жести, и условий работы. Постоял, продышался, медработниц давно сдуло по рабочим местам. Ну и мне пора двигаться вперед. От крыльца крикнули, бригадир указал на авто, мол, можем подбросить. Жестом перекрещённых рук отвечаю: нет, спасибо, сам. III. За гранью Циклон всё-таки приближался, его дыхание всё чувствительнее: сильные порывы ветра, снова срывается дождь. Ускоряю и ускоряю шаг — вот и остановка, слава Богу, протяжённая, как следует обустроенная, со встроенными киосками и скамейками. То и дело подъезжают автобусы, маршрутки и такси, но вывезти всех начисто не получается, люди по дорожкам с разных сторон больничного городка все подходят и подходят, прячутся под крышей. А вот и сосед по маршрутке — вместе ехали сюда. Холёный, хорошо одетый, осанистый, как и я без зонта, спешит к остановке по дорожке от ПНД; подходит и устраивается совсем рядом, озирается. Ему неуютно, в глазах испуг и безнадёга, губы дрожат... кто у тебя в печальном заведении? Не дай Бог, соболезную. Сегодня мы оба зачерпнули безумия, каждый из своей чаши. Сколько его разлито вокруг... Транспорт подходит, не спешу заскакивать, успею. Хочется немного побыть среди людей, вдохнуть чего-то оптимистичного и живого, пусть и немного «укушенного» всем этим больничным. Вот первоклашка сияет счастьем, вцепился в маму: точно выписали из Детской многопрофильной больницы. Как же, лежал там с коленкой. А жизнь-то налаживается! Чувствую себя вампиром — утащил порцию детского счастья и как-то зарядился. Отсюда, с подъёма с широкой «ступени» пологого холма, хороший вид на город, сейчас он под крышей туч. Они сгущаются, концентрируются на западе. Где-то там вроде и молния мелькнула. Хляби небесные, всем вы хороши. Льётся вам — да и ладно. Чище будет, а кому-то и плодороднее. Но пора назад, отчёт сам себя не допишет, да и накопятся ещё новые дела-делишки — суета сует... Останавливается пазик. На боковом стекле табличка «Мосфильм», окна плотно зашторены. Народ отступил, «Что ещё за «Мосфильм»»?» Не городской маршрут. — Сереж, давай-давай, садись, подброшу, — водитель машет рукой. Голос располагающий, вроде и знакомый. Так уж поучается, иногда на улицах встречные пешеходы приветливо кивают, здороваются. Автомобилисты вдруг предлагают подбросить. Люди, которых не знаешь, не помнишь. Но они тебя помнят и, как правило, рады видеть и оказать услугу. Нормально. Дверь открывается, в салоне полумрак. Заскакиваю. Пахнуло чем-то и вообще странные ощущения: будто сквозь паутину прошёл... малиновую. — Вот спасибо! Наш пазик дёргается, трогается с места. Свободное место сразу у двери, устраиваюсь. Автобус несколько качнуло, скрежет и свист, нас как будто протащили через гофр. И вот автобус сходу замер. Глаза попривыкли к этой полутьме. Ха! Лобовое водительское стекло всё густо синее, крутая тонировка. Зачем так, что он там видит? Мне так ничегошеньки не видно. Пассажиры тоже крайне необычны, экзотичны — точно «Мосфильм». Что же у нас такое снимают: «Ширли-Мырли» вперемешку с «Пиратами Карибского моря»? Ну да и ладно, мне всё равно. — Подбросьте к кольцевой развязке. Так мы едем? — Круче! Мы летим! Отбрасываю ближнюю шторку, странные яркие цветные разводы... Водитель, парень лет тридцати, выныривает из своего закутка с рулём и коробкой передач, хлопает по плечу, приветливо заглядывает в лицо, концентрируя внимание на себе: — Рафик Малифов. — Рафик — это имя или обращение? — мне смешно, нервы. — Летим? Похищение? Добрались рептилоиды, РЕНТВ предупреждал, а я всё забивал. Мысли фонтанировали на завидных скоростях и в ассортименте. Преобладали совершенно дурацкие. — Летим. Рафик — имя. В салоне медленно приподнялась девочка-подросток, водитель замялся, тихо выдохнул: — А это Гуля. Моя старшая сестра. Водитель всхлипнул, рванулся было к ней. Пазик явно не нуждался в управлении и по-прежнему то ли стоял, то ли действительно летел... Девочка отрицательно покачала головой и села. Рафик вернулся, прислонился спиной к стеклянному ограждению водительского места, на глазах слезы: — Принимай воинство под знамена свои! Сейчас оно вот так выглядит... МЫ так рады, Серёж, что получилось, что сопряжение истинно, и ты, тот, кто нужен. Да и не вошёл бы. Не смог. — ? — Видишь же, они оживают... Я уже и сам начал что-то понимать, и от этого пугающего осознания потянуло под ложечкой. Действительно, живыми в пазике были только мы с водителем, остальные, словно фигуры Мадам Тюссо или невероятные роботы, терминаторы... Когда взгляд останавливался на ком-то, он или она «расцветали». Появлялась отчетливая к месту мимика и жестикуляция. — Поздравляю, Сергей, ты практически Гагарин. Избранный. Не первый и не последний, правда. Но все равно летящий и немного неземной. Впрочем, как и я: Гагарин и Николаев. Между мирами летим. Точнее — это промежуточное какое-то пространство между нашим и их уже обиталищем. Соберись. Водитель что-то нажал и всё тонирование обнулилось, часть шторок салона тоже отъехала. Стало и светлее, и ещё безумнее... Пазик летел, или чуть покачиваясь стоял в бледно-малиновом переливающемся градиентном, со множеством блеклых оттенков небе. В большом водительском окне тоже пустота малиновая. Нечто снаружи ударило в пазик, добавилось дробное постукивание. Ещё миг и пространство автобуса «прорезало» полупрозрачное змеящееся создание. И скрылось. Рафик пожал плечами: — Промежуточный мир. Место встреч и сделок? Он близок по параметрам с той Вселенной, или называй как хочешь, откуда они, пассажиры. Там еще ярче, всё искрится, взаимодействует и всё такое. В их мир закрыта дорога нам. Сюда запрещена дорога почившим, но есть исключения. Я давно в этой «малиновой» игре — сестра прикрыла и, по сути, сгинула. А я, охламон, выжил. И зачерпнуть сопряжение ухитрился. В Казани ещё дело было. И вот стал своего рода ключом. Рафик нервно теребил рубашку: — А вот вижу ее, так чувствую впервые. Гулю. Сегодня всё для тебя — Первого воина. Ну и мне немного достаётся. В голосе водилы опять появился надрыв и затем тихий смех радости: — Всё это: знакомство, смотр, презентация. Воин должен состояться, проникнуться. Они, — Рафик кивнул на салон, — старались, вспоминали, одели при генерации самое любимое, лучшее. Малиновое за окном тем временем незаметно переходило к сиреневым оттенкам. — Почему я? Воинство? Значит, грядет битва? — Грядет, Сергей. А вот первые ответы у нее, — тихонько подтолкнул меня в сторону женщины, что сидела ближе всех. Женщина как женщина, средних лет, вполне себе миловидная. Деловой, немного старинный стиль в одежде, минимум косметики — вроде учительница или библиотекарь. Как и «положено» разулыбалась, закивала головой, почесала курносый веснушчатый носик полноватой рукой. Брякнул составной браслетик-змейка, накладные перламутровые ногти с сердечками. В горле пересохло, вида не подал. — Клара, — шепчут потрескавшиеся губы, — Ва-ася-я-кина. — Очень приятно. Оборачиваюсь к Рафику: — А где? — Да рядом сидит. Клара «угасает», плавно укладывает руки на колени, но глаза еще живые, заинтересованные, теплые. Я бы записался к тебе на абонемент, обязательно. Перемещаюсь влево, присаживаюсь на корточки перед соседкой. Эта моложе Клары, фигуристей. Судя по прикиду: яркому, минималистичному и раскрасу — фестивальщица, сельская кокетка или «полусвет», проститутка? — Марго. «Оживает» не только «верхом»: отработанное «секси-па» ножкой и «виктори» пальчиками рук. Губами, взглядом склеила маску заинтересованной надменности. Понятненько: проститутка. Передо мной-то сейчас зачем ? Ба, да они читают мыли. Наверное. Она просто так ответила, проще показать кем она. Была. — Ритка Лежнёва, — смена образа: осанка символизирует «печаль», глаза сейчас в пол, уголки губ опущены. Все мысли понимает влет. Откидывает волосы назад, запрокидывает голову, оттягивает эти дурацкие, в несколько разноцветных ниток, бусы. Все на месте: шрамик от трахеостомии, знакомая россыпь родинок. С грудью тоже все понятно сразу. Вспомнился Ножкин, желтые, скользкие от влаги перчатки, его вздохи и горестное: «смотри как режущий элемент двигался, а вот кромка нашла на горло, на уровне С-четвёртого позвонка». — Омиичка, Пролетарская двадцать три. Простите, Ритка, Клара. Нас. За этот мир. В смысле, за тот. Запутался. Запредел мёртво-малиновый. Оборачиваюсь. Рафик смотрит на меня оценивающе, чуть заметно кивает. Да, мы однополчане сегодня. Но супротив кого встанем, кто и где вороги? Но интересуюсь другим — парочкой во втором ряду. Больно они феерические — усатый мексиканец в камуфляже со страшным, со шрамом лицом, в обнимку с типичным «Здравствуй, Джей!» из «Людей в черном». Спрашивать о детях разных рас и возрастов, двух женщинах в зеленых гимнастерках в салоне, не хочется... — А ЭТИ к чему? «Эти» расцвели, Джей не без труда вытащил из кармана бейдж. Подхожу, беру «Drug Enforcement Administration US Christopher River»* Рафик отозвался: — Они все тебе так или иначе знакомы. По статьям или документальным фильмам, прообразы героев, которыми ты интересовался, исторические персонажи. А ЭТИ очень просились, ты, говорят, свой. Картель сбил их Сикорски над пустыней, двоих захватили ранеными. На сотрудничество не пошли, там же через неделю под кактусами и зарыты. В обнимку, живыми, двадцать два года назад. Помнишь статью? — С трудом. Причудливый замес. Я причем? — Сзади пустое место. Твое. Если все не справимся. — ! — Тройное, крепкое у тебя сопряжение, Серёж. Точнее, двойное, но это очень временно, считай три. Три контакта с минотавром. Здешним. Так мы их называем. Не с самим, деяниями: на телах, других артефактах остаются метки. Тяжёлые, с эдакими якорьками. Не все эти метки цепляют, но тебе дважды свезло. И с таким диагнозом долго не живут. Рафик присел на кресло рядом. — Первые два контакта — эти растерзанные им женщины в прошлом и настоящем. Тебя как дёрнуло час назад, так мы и начали собираться... А третий, роковой, уже как ближе пересечётесь. Тогда опознаете друг друга. Но без нас пропадёшь без шансов. — М-да. — Победа выгодна всем. И, понятно, остальным людям, регионам, на которых Зверем ведётся охота. Сидим рядком, глотнул из предложенной Рафиком бутылки минералки, полтора литра «Чвижепсе» тоже прошли трансформацию, вкус прежний. Пытаюсь собрать мысли, пересчитываю пассажиров: — Восемнадцать с тем смазливым турком в феске. Из них половина — дети. Не густо против того Сатаны. Водитель, пассажиры в салоне — все оживились, завозились. Медсестрички сняли с голов пилотки, помахали ими в воздухе. Турок на подъеме понятно выкрикнул: «Али! Лучший кондитер Султанахмета!» И в изнеможении рухнул на сидение. По губам Клары читаю: «Нас миллионы и миллионы». — Всё так. — включился Рафик. — Обитающих с разными судьбами в том своём мире. И не обязательно все ушли трагически, нет-нет. Скажем так: светлые они. Кем бы ни были при жизни — не наследили, не переходили черту. Напротив, дарили себя окружающим, тянули какую-то высшую цель, ну, пытались. И, понятно, чаще шли, такие, и на заклание, гибли в праведных битвах. Но и выращивали хлеба, лечили, учили, — Рафик улыбнулся. — И вот в той вселенной в момент Вести захотели подняться в следующий в иерархии Света мир, добровольно прибыли на зов. Начался сбор войска — концентрация Света. Чтобы через служение, урок, боль и вновь самопожертвование вознестись. Вознестись через пламя белого огня, самими стать им, выжигая тьму. И всё это: схватка, пламя — разыгрывается в нашем грешном мире — ещё одном месте встреч. Мы, выходит, тоже обитатели очередного промежуточного, матрёшечного мира... Понимаю, сложно. «Столько всего. Мне трудно», — наверное, это написано на моём лице. «Справишься, справишься» — подбадривающе кивала, улыбалась Клара. Из всех пассажиров мне почему-то комфортнее было смотреть именно на неё — она и отзывалась. — Этим битвам, всплескам Белого пламени нет и, видимо, не будет конца. Такие же частички — сущности, но совсем иного качества — тьма нашего и не только миров собираются в стада. И ищут. Подходящего человечишку: маньяка или иного запредельного мерзавца. Пытается пробиться к нему, перехватить управление или рулить на паях, как договорятся. Тёмная их сцепка очень редка, но если сопрягаются и выходит на сцену Минотавр: тело человека и копошащаяся тьма вместо души. С дополнительными качествами, возможностями нижних миров — абсолютный хищник. Боль, кровь и ужас — его пища, безжалостность и беспринципность — почерк. Минотавры — это иногда и правители, воители. В пазик снова «постучали», просветили салон под разными углами. Небо за окнами помигало и улеглось в привычную проплывающую гамму. — Что нам известно? — Всё. Нужно собрать силы и выступить. Сегодняшний морг был предопределён, извини. И ты, получается, мобилизован. Не мной, естественно. Мобилизован, но и защищён. И эта мобилизация... и рок, и великое доверие, и честь. И шанс выжить. — Вот так... — И да, Серёж, будут нужны ещё люди: Чашу вести. И как и в случае с тобой, просто с улицы воинов не набрать. Понесёшь кандидатам дальше и весть, и сопряжение. Позже об этом. — Почему Минотавр? — Древнее имя. Видать, в античности греки сталкивались с химерами. И чьё-то имя или прозвище вошло в мифы, культуру; да, получается в изрядно изменённом сюжете. Вдруг стало тяжело дышать, пассажиры «обвисли», начали заваливаться. В салоне потемнело. — Всё, энергия заканчивается. Миллионы, удерживающие полёт и пассажиров, выдохлись — малиновый мир много жрёт. Встретимся. Выходи, формирую окно: три-два-один — ПОШЁЛ! Дверцы отворились: там всё красивое бледно-малиновое, градиентное; ни звуков, ни запахов, ни встречного воздушного потока в лицо. Эх! Здрасьте, одиссеи, магелланы и гагарины, ангелы на кончиках своих игл. Шагаю вперёд, на ступеньку, здесь, в пазике, совсем потемнело. Вблизи ЭТО, граница, как будто стеночка пузыря. И за ней, вероятно из-за ощутимого перепада в освещённости, стали различимы искажённые движущиеся силуэты, непонятные нагромождения. Вроде как совсем рядом некто — женщина в плаще? — маячит... Полшага, осознанный «малиновый переход» состоялся. Вот тут и белый свет, и воздух, и с небес вода. Уфф, много воды! Вываливаюсь под дождь на площадку перед остановкой. И нет рядом пазика «Мосфильм» как и не было. Зато открывающаяся дверь сто седьмой маршрутки, что идёт через вокзал — удачный транспортный вариант: обычный, рутинный, земной. Рядом недовольный гомон: — И тут он застыл. — Мужчина, вы заходите? Да что же такое? — Нет, вы посмотрите! Толкают в спину, бок. Мельком оборачиваюсь: нет, две ближние дамы точно не Терешкова и Савицкая; да и та, с зонтом, явно не Анна Ли Фишер. — Да захожу-захожу. IV. И да воздастся Вечером четверга после работы встречаемся с Рафиком. Его осведомлённость — новая норма жизни. И никаких сомнений в том, что мне не примерещилось, нет. Да и проверился сразу — отзвонился в моржок Николаичу с вопросиком по ещё одним родинкам — всё сошлось: Ритка. И, естественно, никому ни слова. И вот утром в пятницу звонок на мобильный. — Это Рафик. — До семи сегодня. Примерно... — Нет проблем. В моей любимой чебуречной «Бубновый конь» утоляем голод. «Какой же Рафик не любит чебуреков?» — мой новый товарищ смеётся, тоже жадно макает лепёшку в соус; кто бы мог подумать со стороны о теме разговора, нашей стратегической трапезе? А мы такие... Тесей и Ариадна в помощь. И в предки: ментальные. Ладно, сейчас чебуреки — начальная объединяющая основа. Смеюсь. Давлюсь и смеюсь — нервы. Вчерашний вечер и сегодняшний день до встречи с Рафиком — маленькая стрессовая недожизнь в ожидании продолжения разговора. Ведь где-то дышит и передвигается неподсудный и запросто неубиваемый. Личный враг. Животное. Сколько необходимо метров или времени... для захвата меня его «радарами»? Скольких он ещё выпотрошит, если не прервать этот рок? И справлюсь ли? Та ещё «избранность» и «мобилизация». Мы за столиком под густыми размашистыми кедрами, в сторонке от поворота трассы и потока машин. Потока машин под потоками дождя, который, как водится, смывает все следы. Фары, габариты, гудки... Ну не пешком же ТАКИЕ сейчас, в самом деле, ходят? Может, на скромных десятилетних мерсах, чтобы не отсвечивать, гоняют... Со жвачкой «Ригли» или катом, или что у них там обычно за щекой... уши девственницы? Брр... Новое знание давит — город несёт и несёт потери... кто-то должен прервать. Рафик не слишком религиозен в обычном понимании, но в его речи регулярно это: «воздаяние», «жрец», «жречество», «Свет», «Тьма» и «жертва». Съездил вчера... и вот за пятнадцать «малиновых минут» я теперь воин Света и жрец-ортодокс. Сейчас доем чебуреки и завалю Рафика вопросами. А план хорош. И возможности сил Света в помощь: и дом, квартиру издалека просмотрим, и звонок перехватим, и память лишним отключим и ещё, и ещё... Высшие миры. Нельзя в такой партии лажать — совсем позорище, не отмыться потом. Пора становиться практикующими жрецами. Делаем. День пятницы и мой первый кандидат в воины Света с внешностью практически Дени де Вито сидел за дверью с табличкой «Заместитель прокурора по следствию» и точно был на месте. Орал в трубку, и это было слышно за десять метров, улыбаюсь. Приоткрываю дверь, демонстрирую себя труженику уголовных дел, отказников и жалоб; подшитых и рассыпающихся папок: — Федя? — делаю приветливое, как в рекламе «Макса», лицо. На сердце сладкое предвкушение: знаю, всё с кандидатом получится. — А, Серёг. По делу или так? — рявкает в трубку: «Да подождите. Сроки позволяют». — Если так, то немного неудачно... Знакомы лет пятнадцать, всякое было в наших отношениях, но до взаимного неприятия дело не дошло. «Ненавижу ментов» «Я мент» «Ты не мент» «Ты знаком с ментами по их уголовным преследованиям и фактуре всякого проверочного беспредела. Стоп. Это не все менты. Давай перечислю твоих верных честных знакомцев» «Ненавижу», «Федя, ещё по рюмочке?», «То казино, Серёж. Сам бы сжёг...», «Отпустили до суда на подписку, а он свалил за границу. Я был против, бился... я так устал, Серёж», «Капитализм». А все эти места происшествий, особенно мёртвые дети и женщины... Федя не был карьеристом, дельцом, человеком безразличным. Его боль, прикрытая опытом и маской, считывалась знающими. Было во всей этой его правоохранительной жизни и ещё что-то, что его тяготило, но задавать вопросы о прошлом, служебном или личном не решался, взрывоопасно. Прокурорский — сильный, цепкий, порядочный и... практически «без кожи» — нечастый случай. Несчастный случай. Идеальный в моём деле. С кошачьей ртутной грацией занимаю кресло, холодные и лучезарные глаза взрослого самца рuma concolor, владельца этой территории надеваются сами: — А подожду, ничего. Несуществующий хвост тяжёлой палкой бьёт по паркету, когти-кинжалы остры, что бритвы. Вестник: его чутьё и напор — страшная сила. Федя пытается противостоять напору; брови привычно уезжают вверх, сейчас он напоминает сову, наливается боевыми красками. Однако что-то идёт не так, понимаю — трудности... Но будет воин не промах. Выдать залп Федька не успевает, не даю: — Цыц. Если не будешь морщить жо, то будешь самым счастливым из честных прокуроров. В мире. Прекращаю давить, улыбаюсь. Федя лишь три года, как залез в замы и отточенное чутьё старшего следователя ещё не растерял... даже в отношении, казалось бы, сущего словесного бреда. — Пошли их, — киваю на телефон. «До свиданья, созвонимся». Больше нам никто не мешает. — У соседей неопознанная расчленёнка. Вчера. Слышал? Федя кивает. Убеждаюсь, что дверь закрыта: — Знаю кто, — делаю паузу. — И кто... — Кто? — Федя... Нужен ещё один человек в помощь. Наш план травления Зверя предполагает ловушку с приманкой. Благодаря Рафику данные на минотавра, адрес есть. Известно и обычное времяпровождения в промежутках между охотами, пиршеством и работой в офисе. Нужен красивый дебют, а значит, дверь обитатели логова должны бы открыть сами... и только потом «Первые пять рядов — залп!» Наступил вечер пятницы — во всех отношениях чудесного дня. Даже сейчас. Или и особенно сейчас? Всегда считал, что незачем откладывать интересные встречи и свидания на выходные. Ведь тогда будут два дня на продолжение или, быть может, исправление ошибок пятницы. Хрюша и Каркуша уже пожелали всем малышам спокойной ночи, мы же взрослые, бедовые. И планировали лечь попозже. Кандидат в помощники и, значит, третьего воина, наконец, добралась, перестала чертыхаться, звякать и возиться в коридоре. Открыла дверь и сбросив на пол халат, перешагнула бортик, плюхнулась ко мне в ванную. Ни слова. Наверное, таковы сегодня правила игры. Но держаться этих правил не могу, сразу беру быка за рога, а то потом как-то...: — Тут вот что, Кать... — Что? — пенная богиня выжидающе наклонила голову. — Знаю, бываю редкостной сволочью. — ? — То закручусь и не позвоню, то забуду поздравить. Уже не так нежен, как в позапрошлом году. Новый айфон не дарю... Кэт смеётся: — Колись. Не дожидаясь ответа, любительница пускать пузыри погрузилась в пенные воды. Выныривает: распаренное лицо, красные моргающие глаза, красивая шея, длинные мокрые волосы. Извлекаю из воды её ногу, убираю полотенцем излишки воды, целую в чистую розовую пяточку, свод стопы: — Человек часто использует женщину. Это несправедливо, иногда и губительно. Но бывает эффектно, а главное — действенно. — Так. — Будешь Рыжей Соней? — Марвел вечеринка? Она прекрасна, пленительна. И знает это — давно читает меня, ну свой раздел. — Нужна воительница. Лайт, конечно, — внимательно смотрю в эти глаза. — Не Марвел, никаких шкур и секир. Только естество, кокетство и наглость игры, умеешь. И отвага... и выживаемость — неизвестно, что и как пойдёт. На кону моя жизнь. — Извини, а...? — Государство, народ и закон не помогут, увы. Другой уровень. Выступаем рано утром. Если ДА, то уже завтра. Чтобы через неделю вновь любиться здесь, а не хоронить. Объясню, покажу, познакомлю. Катька медленно ушла под воду, быстро вернулась: — А айфон дадут? Ну, потом? Вот как такое возможно? Не в ответе дело. Пара реплик и один пенный заныр — и перед тобой уже не расслабленная чувственная Афродита для людей и утех: Пандемос. А воинственная и мудрая, высшая: Афродита-Арейя — та, что с копьём. Или, если проще и ниже в земных мирах — самка пумы конколор: и влюблённая, и готовая за всё это биться. Мы ведь давно состоявшаяся стая, пара, чего тяну три года? Пора уже забыть и отбросить прочь ту мою неудачу, развод, её неудачи и развод. — Всё дадут. Айфон, и руку, и ногу, и сердце. И кольцо. Вот про кольцо зря, вырвалось. Просто правильная мысль вдруг дозрела, но вот ни к месту озвучена — мужлан... В ответ эдакая ухмылочка: истинная Арейя презирает сделки, подкуп и всё такое. Читаю по глазам, пытаюсь. Наверное, она всё поняла правильно. И я прощён. — Продумал? Справимся? — Очень хорошие шансы. — Твоя безумная кош в игре, айфона достаточно. Рань ранняя, пустырь за городом, мы трое: Федька, Кэт и я, после быстрого завтрака с кофе, бубликами и фруктами в «Мосфильме» сейчас на коленях среди мокрой травы. Надо же, и ливень взят на паузу. Рафик над нами, неведомые жесты, формулировки на непонятных наречиях — «камлает». И потом: «Если бы вы знали, что это», — надел на наши шеи обереги. Мой даже не грел, как было обещано, а вполне себе пёк: тяжёленький брусок в кожаном мешочке. Катьке вручили два: на шею и талию: по сценарию — близкий контакт. Обрядовое и разное инструктивное и «технологическое» закончилось, Рафик попросил постоять так ещё немного, побыть наедине и с собой, и с «временно обретёнными» Частицами Бытия, переплестись с ними. И предопределить мыслью и сердцем неизбежное: несокрушимость свою и общую победу. Закончили и с этим, и в пазик, Рафик ударил по газам; мир Земли проносился справа и слева. Как же описать это состояние, что обуревает мной, идущим (едущим) на битву? Радость. И предчувствие большого и значимого. Вечно застрессованный, задёрганный Федька сейчас как вдохнул праны с листа лотоса. Освобождённый от тщеты, суеты, тоже в ожидании и умиротворении; эти глаза напротив... никому не светило бы сейчас выкрутиться, обмануть на его допросе. Катька и сама очень смуглая, с подобранными волосами и в чёрной, с висюльками-блёстками джинсе, бордовыми губами, бордовой головной накидке и очках с затемнением в пол-лица, очень убедительно смахивала то ли на Тринити из «Матрицы» то ли на Мэйдей из «Вида на убийство». Какая невероятно подходящая табличка: «Мосфильм»... Будет киллинг, будет пипл: резня, испепеление — да воздастся. Едем, несёмся: Чип и Дейл спешат, а скоро, видит Бог, подберём ещё миллионы Гаечек. И мы их должны подобрать уже на самом подъезде к логову, злополучной «Свече» — у некоторых губа не дура. Подъезжаем. Бац! Гофра, малиновый всплеск. И всё. За окнами, как и раньше, мелькает город и вот они, те высотки; за окошками льёт и льёт... А между тем в пазике мы больше не одни: в салон прогрузился ещё кто-то. Так вот ты какая: Чаша. Сегодняшняя и наша. Клара. Чуть моложе ТОГО своего возраста, свежее. Наверное, в возрасте пика удачи или женского очарования, или счастья... Светлые в тон водолазка, плащ с длинными отворотами воротника, тоже огромные тёмные очки на макушке. Обменялись приветственными кивками, Клара опустила очки на глаза, замерла — «режим экономии». И вот мы у дома, паркуемся. Рафик открывает дверь, и в ливень первой выпрыгивает Катька. Под зонтом и бегом устремляется к подъезду по ручьям на тротуаре. Мы же с Федей подхватываем Клару под руки, помогаем выйти. Становится действительно понятно, ощутимо, воинами какого рода, мы призваны... Призваны артиллеристами-доставщиками, человеческим лафетом. Сама Чаша, горячая, вибрирующая, идти почти не может. Но к счастью и не тяжёлая и мы справляемся — выход из салона и дальше метр за метром. Со стороны это выглядит как выписка и сопровождение домой тяжелобольного. Ворот плаща поднят, лицо прикрыто, белые дрожащие губы... Сколько у нас времени? Сколько смогут вытянуть её «аккумуляторы» расходуемые Чашей и на пребывание в нашем мире, и на... грядущий всплеск? Какие уж тут зонты — хляби омывают и охлаждают троицу на пути у цели. Рафик остался внизу на контроле всего совокупного. Кто бы знал... Обереги, наверное, не обереги в привычном человеческом понимании. Всё глубже и безумнее, невероятнее. Это не только защита. От собственного расплавления? За этот пошаговый путь в поту и с перегревом рук мы с Федей получаем... картинку и звук. Из нескольких миров — примеры божественного прикосновения. Сейчас, помимо ступенек входа в подъезд, перед глазами Катька, уверенно выходящая из лифта на двадцать седьмом. Всё то пространство на этаже полупрозрачно и вторично, но уверенно различимо — мы трое контролим её дебют. И помимо этих разделённых, ситуативных, чисто земных, сцен на радужку или сразу в мозг транслируется и БОНУС. То, о чём рассказывал Рафик — яркие и тоже полупрозрачные картинки ТОЙ вселенной. Никакими препаратами не вызвать ни визуальное триединство, ни эти всплески и тектонику, зарю и пульсацию иного мира. С пролётом мириад звёзд, существ... данные нам сейчас в ощущение. Вопросы чести и доверия, жречества и избранности играли теперь совсем другими красками, давали сил... мы вели и вели Чашу вперёд. Подходим к лифтам, Клара иной раз совсем провисает, высокая, норовит завалиться на низенького Федьку, роняет голову на плечо, держим, держимся. Молча. Консьержка: «К кому? Куда? А, предупреждали», — снова утыкивается в газету. — Постойте! Я тоже еду. Просторный грузовой лифт позволял. За нами заскакивает женщина, деятельная: — Домком. Галина Аркадьевна. Ой, а что с деточкой? Лицо совсем белое... Из клиники? На какой этаж транспортируете? А документы? — Сто миров и тысяча царств печать на разум и уста наложат... — шепчут губы Клары — вообще первые слова Чаши.