Они пришли к дому старосты, едва занялось утро.
Май растянулся у поленницы, набил рот сизым мхом; жевал, уставившись в небо. Заха сел подле крыльца, уронил голову на колени, задремал.
Выжидали долго. Изрядно натекло солнца, прежде чем открылась дверь, и показался Вышень.
- По нужде или с вестью? - не было в голосе старосты приязни, одна досада.
Май выплюнул кашицу мха, стряхнул грёзы, отмерил:
- Крикун надобен.
Заха с усилием поднял голову, ощупал старосту мутным взглядом, кивнул.
- Рукав от реки тянуть будем, - продолжал Май. - Ягода воды просит, вёдрами - не наносимся.
Вышень скривился, услышав уверенное "будем" вместо "хотим": не просить пришли - взять.
- Так ведь рыба в реке, - развёл руками. - Никак нельзя крикуну живое задеть, знаете ведь.
Май окаменел лицом, за камнем тем билась толчками глухая злоба.

Ягоды не видели два лета: не варили хмельного киселя - жили тускло, всухомятку, жевали сизый мох, дававший бледную скупую тень забытья; не сушили целебных листьев - нечем было выманить монету у заезжих перекупщиков.
И вот случилось: занялась красная да пьяная, вот только в месте сухом, гиблом, посреди старого леса, в буреломе и хвойной тьме.
Всей деревней взялись валить пустые стволы, растаскивать валежник - лишь на свету пускала побеги ягода, наливалась густой кровью. Работали тяжело, без продыху, на третий день немногим достало сил руки поднять, а лес стоял стеной, едва задетый. "Врёшь", - сказал тогда Май, развернулся и пошёл к дому старосты, потянулись за ним Драга, Волос, Заха - и вскоре стояли у крыльца Вышеня все: глаз не поднимали, но кивали согласно на слова Мая о крикуне.
Упирался староста: крикуна лишь однажды вызволяли из ямы для дела большого и верного - Кривые камни снести, что высились на пути к деревне, заставляя пускаться в объезд. "Мёртвое к мёртвому", - согласился староста, и встал крикун против камней и рот отверз. Май же просил лес положить, а в густой сухой чаще брезжила жизнь - травой да кустарником.
Стар был Вышень, стар и слаб: не отговорил - не убоялись мужики слов его, застила глаза им жажда по ягоде.
И вот снова они у крыльца.

- Про лес ты то же говорил, а вышло? Никак беды обещанные стороной прошли, - проскрипел Заха, - А рыба бездушна, бессловесна, коли и сдохнет одна-другая, так молча, - оскалился своей шутке.
Май же просто ждал. Страшным было его ожидание: застывший взгляд и танец бугристых пальцев, то обхватывающих, то отпускающих что-то незримое.
Прикрыл глаза Вышень, искал в себе силы для слова твёрдого, да не было её даже для молитвы.
- Так и быть, - услышал себя, - пойдёт с вами крикун. Но и я пойду, подле стану.
- Вот и дело, - рубанул Май, не дослушав, поднялся и направился к яме за домом, где в сырости и темноте томился крикун, полный жуткой слепой силы.

...

У старого леса река выгибалась, обнимая пологий холм. Камень да супесь отделяли ягоду от неспешно катящейся зеленоватой воды.
Крикуна, обвязанного верёвкой, вывели на соседний берег. Мужики с ужасом посматривали на его нескладную фигуру, грубо насаженную шишковатую голову с проплешиной незрячего лица.
Отшептав и откланявшись на четыре стороны, Вышень кивнул Маю.
- Отходите! - зычно протянул тот, и мужики стали отступать к дороге: иные ложились в пыль, накрывали головы руками.
Староста ухватил покрепче конец верёвки, потянул. Крикун вздрогнул, подобрался, миг - и воздух перед ним будто затвердел, а затем ударил в берег. Охнул камень, вздыбилась и заревела река, побежала по земле быстрая трещина.
И тут же стихло.
Май открыл глаза: плыло небо, в новом коротком рукаве - за сотню шагов до места, где чахла ягода - пенилась вода: кверху брюхом плавала в ней плотва.
Сгорбившись и опустив руки, смотрел в сторону леса Вышень. "Живое к мёртвому", - расслышал Май его бормотание.
Раскачивался крикун, болталась на его шее верёвка.
Май наклонился к земле, ещё не зная зачем, но пальцы знали - ожили, пустились в танец, сжимаясь и разжимаясь, обхватили увесистый окатыш. Краем глаза успел увидеть он, как повторяет его движение Заха.

Изувеченное тело старосты сбросили в расселину. А после Май, взявшись за верёвку на шее крикуна, довёл реку почти до ягоды.

...

Лето вышло скорым.
Но воды и солнца было вдосталь, ягоды и листа снимали много.

...

Беглецы появились в один из осенних дней. Несколько телег с нехитрым скарбом стали у деревни, и два мальца пошли по дворам испросить еды и дорогу.
Заха притащил их к дому старосты. Май вышел, прогнал хмель, опрокинув на себя бадью колодезной воды, и долго расспрашивал грязных перепуганных детей. После велел дать им по куску вяленого мяса, а сам зашагал к повозкам.
Вернулся хмурый, послал за Драгой и Волосом, ожидая, высадил жбан киселя, но не опьянел, а только стал ещё мрачнее.
Сказывали беглецы, что идёт с востока напасть, прозванная саранчой. Катится по земле широким чёрным потоком, скорым да губительным, пожирая всё на своём пути.
"Что же не бьются с ней?", - спросил Май, и ответ был таков, что, может, и брался кто за меч и огонь, да видно без толку: ибо всё больше телег в обозах беглецов и всё ближе тьма с востока.
Слушали мужики рассказ Мая, голов не поднимали.
- За что нам эта напасть? Ужель за крикуна да Вышеня плата? - сбился с голоса Волос.
Обжёг взглядом Май, отрезал:
- Не деревню нашу наказали, весь свет кончается.

С того дня беглецов видели всё чаще, и к равноденствию уже не сходили с дороги повозки. Не раз выходил на обочину Май, да в скорых путаных прекликах не узнал ничего более, лишь то, что всё ближе тьма.
В день, когда опустела дорога, собрал он людей и наказал уходить.
- Сам остаюсь, - отвечал. - Не вызрела ещё последняя ягода. Как возьму - следом пойду.
В одну ночь осиротела деревня. А поутру стояли перед крыльцом Заха, Волос, Драга и все те, что валили лес да на берег выходили:
- Нешто не пособим старосте.

Снимали ягоду без устали в сорок рук, ссыпали в кузова: затягивали мешковиной, громоздили на телеги. До темноты полдела отмерили, сели решать - хватит ли?
Май выкатил бочонок киселя: черпали ковшом, вяло спорили да забылись: сморило.
Из сна вырвал рёв Драги:
- Подымайся! Ходу!
Из зарева рассвета текла саранча.

...

Когда выкатили телеги к мосту, стало ясно - не успеть. Чёрный поток уже лёг на равнину и, поднимаясь на холмы к деревне, стал принимать обличье.
Зачарованно смотрели они, как бурлящая волна, приближаясь, рассыпалась на брызги: тысячи смолистых существ двигались короткими скачками, всякий раз припадая к земле.
- Врёшь! - заорал вдруг Май и метнулся назад.

Саранча подбиралась к реке, когда он выступил из-за телег, толкая перед собой крикуна.
Под вопли Драги, причитания Волоса и скороговорку молитв Захи, оперевшись на оглоблю, ухватил покрепче конец верёвки.
Потянул.

...

Поток начал редеть, по-прежнему обтекая их со всех сторон. Мужики вертели головами, ошарашенные; кто-то бился в плаче, подвывая.
Раскачивался крикун, болталась на его шее верёвка.

Когда рухнул мост, посыпалась с него саранча, но тут же утвердилась на воде - разбросав лапы, заскользила к берегу. А после распался чёрный поток на два рукава, огибая телеги и людей.
Текла мимо саранча - ни живая, ни мёртвая.
Май повернулся к мужикам, попытался вытолкнуть из пересохшего горла ободряющие слова, да вдруг подломился и рухнул в пыль. Удивился внезапной слабости, потёр надкрылья зубчатыми бёдрами задних ног, услышал ответное стрекотание Захи, Волоса и других - через мгновенье все они догоняли стаю.

Вслед им покачивалась шишковатая голова с пустыми глазницами.