Я-то думал: меня пронесет, со мной никогда не случится ничего подобного.
Да, это было с Мартином, с Полом и с Дмитрием. И после этого я смотрел на них, как на отмеченных какой-то черной печатью. И был уверен: я не таков...
Но я сделал это...
Мой малыш - круглое лицо с пухлыми щечками, растрепанные светлые волосы, которые (я заметил) золотились на солнце...
Мартин орал. Он шваркнул свою каску куда подальше. Потом разбил о камни калаш. Словно это оружие было виновато. Если бы мы не остановили Мартина, через минуту о те же камни он разбил бы собственную голову.
Он потом сидел у дверцы джипа, раскинув ноги и закрыв лицо руками. Поникшие плечи, песок в коротко стриженых, выгоревших на солнце, волосах (полчаса назад Мартин тыкался головой в землю). Крупные капли пота дрожали на его медной от загара коже лба, шеи, голых плеч. На левом ботинке Мартина пригрелась на солнце бурая ящерица. Так странно - ящерица. Она его не боялась...
Куртка валялась рядом - бесформенной кучей, грязная, окровавленная (ею он накрывал трупик маленького араба, который крича какую-то воинственную ерунду, выскочил на него с винтовкой из какой-то щели и тут же получил от Мартина пару пуль в чернявую голову)...
Мартин справился. Только губы у него поджались. И лицо окаменело. Но, может быть, оно всегда было таким, просто я только после того случая стал замечать в лице Мартина родственность с гранитом.
А Пол не справился. Он не орал, не бесновался. И мы подумали "вот это кремень!"
На самом деле Пол умер именно в тот момент, когда метнул нож в дрогнувшие заросли какой-то африканской дряни и срезал жизнь полуголого негритенка, тощего и с пузатым от рахита животом.
Пол вскрыл себе вены, когда вернулся домой, в Лондон. Это так легко сделать: пойти в ванную, закрыться, пустить в журчащее и прозрачное падение горячую воду из хромированного крана и взять из зеркального шкафчика сверкающий изогнутый клинок - опасную бритву. Два продольных надреза по венам затоплены густой темной кровью - и дверь на тот свет загадочно скрипит, открываясь для тебя. Но и там ничего хорошего. Каждый из нас это знает...
Мой малыш - это ясные голубые глаза, широко распахнутые от испуга...
Дмитрий плевался и ругался, когда мы обнаружили в подорванной им машине кроме двух террористов и труп девочки лет десяти.
- Что?! Что она там де-ла-ла?! - орал Дмитрий жаркому пакистанскому небу.
Потом пил все алкогольное, что нашел в каком-то полуразрушенном доме. Много, без закуски, словно это была вода, а он объелся соленой рыбой. Потом плакал, тыкаясь в плечо Люка, плакал и голосил крепким русским матом. Оказывается, матом можно голосить.
Ночью лежал на песке и выл на луну, что сияла и соперничала по яркости с фонарями на далекой Трафальгарской площади.
Потом он вывалился из вертолета, что прилетел за нами в горы. С высоты в сорок метров, на скалы. Специально или спьяну - это до сих пор загадка для всех, кто там был.
Мой малыш... откуда ты вылез? Куда ты бежал? Зачем ты бежал?
Рано или поздно. Это случается. Вы травите тараканов в доме, но может погибнуть и ваш любимый кот. Вы пропалываете огород, но можете вырвать и клубничный куст. Вы режете мясо, но и сами можете порезаться...
О, нет... Мне нет оправдания... и нет оправдания никому из нас.
Наверное, я сделал много добрых дел. Я освобождал заложников, спасал людей из плена и возвращал свободу тем, кто попал в рабство. Я разрушал подлые планы наркобаронов и мелких диктаторов-маньяков. У меня есть ордена и медали за заслуги перед родиной и цельной планетой. Меня хлопали по плечу генералы, мне жали руку министры и президенты.
Но все это, вся эта вызолоченная и сверкающая гора славы рассыпается от одного заношенного детского свитера, который мне и на голову не налезет.
Зеленый, с истрепанными манжетами, с рыжей, глазастой мордашкой олененка Бэмби и с дырой от пули, в кровавом обрамлении - там, где мягкий детский живот, полный молока и имбирных пряников...