... Наверное, правы те, кто открывает Тютчева в зрелом и даже в пожилом возрасте. Юноши и девицы, ищущие у него школьно-хрестоматийного продолжения "грозы в начале мая", ужасно теряются, находя, например, такое:
Весь день она лежала в забытьи,
И всю ее уж тени покрывали...
Это строчки из стихотворения памяти Е. А. Денисьевой - главной и трагичнейшей любви поэта. Будучи женатым, занимая один из видных постов в российской дипломатической и правительственной иерархии, Тютчев остро переживал душевную раздвоенность и замкнутость. С одной стороны, дом и свет, придворно-чиновничья служба, а с другой - многолетняя, слишком определенная в своей неопределенности, изнуряющая и все же счастливая любовь и почти богемная жизнь петербургского литератора...
Впрочем, что такое душевная раздвоенность, Тютчев узнал рано. Вся переписка, дневниковые записи и даже изустная речь велись им по-французски: дипломат все-таки. И только в стихах он был исконно русским, только в стихах - сокровенном своем таинстве - Тютчев был свободным волеизъявителем.
... Мне трудно представить Тютчева юношей, молодым, познающим жизнь мужчиной. В двадцать лет он понял о себе и мире то, что достигается другими к старости. Вот-вот, к старости. Потому-то одно из первых зрелых стихотворений его, "Могила Наполеона", заканчивается словами о чуждой всему тени "на бреге диком". Не только дань романтизму Пушкина-юноши, но и трезвое прощание с предшествующей эпохой...
Такое же чувство раздвоенности "испытывает" у Тютчева живая природа. Одушевив и овеществив ее, поэт дал ей человеческие, свои черты. Природа в тютчевских стихах живет как лирический автопортрет, как смотрящий на нас с фотографии, в полупрофиль, старец - в почти наглухо застегнутом статском мундире, почти неподвижный - но какое живое у него при этом лицо!.. Тютчев, принявший олимпийскую пушкинскую надмирность, драматическую сумрачную предметность Баратынского, преодолел "чистую лирику" Золотого века и вплотную подошел к великой русской прозе, верней, к поэтике Толстого и Достоевского. Всякий раз, перечитывая именно такого Тютчева, я волнуюсь - до перехвата горла.
Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело.
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!..
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Стоял я молча в стороне
И пасть готов был на колени,-
И страшно грустно стало мне,
Как от присущей милой тени.
Кажется, это Дмитрий Нехлюдов молчаливо следит за вычеркивающей его из своей жизни Катюшей...
От этих тютчевских строк уже совсем близко - через Толстого и Достоевского - до ахматовского "Нечета" и цветаевского "Вчера еще в глаза глядел"..."
Нет, все-таки Федор Тютчев - не для юнцов с еле пробивающимися студенческими усиками и влюбленных гимназисток. Да и Лев Николаевич с Достоевским - что гимназистки могут понять в трудной нашей литературе? В великом нашем сумбуре, из которого и есть лишь один выход: читать их, Тютчева, Толстого и Достоевского. Не надеясь на школьные программы, выпускные сочинения и количество запятых в сложноподчиненном передложении...