Один мой приятель смог в середине восьмидесятых прошлого века попасть в Канаду. Не в Польшу или Болгарию, а в Канаду! По какому-то там культурному обмену. Он тогда имел большие способности в народных танцах и подавал большие надежды. Этот культурный обмен способствовал реализации давнишней мечты приятеля. Его жизненной целью было жениться на иностранке и свалить из нашей родной социалистической державы. И надо сказать, это ему, в конце концов, удалось. Тогда, перед отъездом навсегда, он мне рассказал, что его будущая жена завела с ним разговор о жизни в нашей стране. Приятель и ляпнул, что все у нас неплохо, но вот в нашем городе нет сливочного масла.
- Это прекрасно! - обрадовалась канадка.
- Чего же здесь прекрасного? - удивился приятель.
- Все бизнесмены из соседних городов привезут масло в ваш город и тот, кто будет первым, получит самый большой куш. Почему ты не сообщил своим друзьям в других городах о проблеме с маслом? Тебя бы взяли в дело, и ты бы разбогател.
Приятель поведал наивной канадке, что в других городах масла тоже нет. Этого она никак не могла понять. А известие о том, что бизнесменов у нас нет, а есть спекулянты, привело ее хорошенькую канадскую головку в полное помутнение.
Приятель тогда сообщил иностранке не совсем полную информацию. Город, в котором можно было купить масло и не только масло, в нашей стране был. Правда город этот был один и назывался Москва. Туда съезжались за едой огромные толпы провинциалов, чем очень раздражали столичных жителей. Москвичей вообще всегда что-нибудь раздражало. Тогда голодающие приезжие и лимита, сейчас кавказцы.
Я тогда еще не был женат и жил с родителями, был молод и в магазины заглядывал не часто. Откуда еда появлялась в холодильнике, меня не сильно интересовало. Короче говоря, меня студента пятого курса политехнического института больше интересовали портвейн или жевательная резинка, чем колбаса. Поэтому, когда матушка решила меня отправить в Москву за продуктами, я удивился, почему так далеко? Но матушка объяснила, что с их завода в Москву несколько раз в месяц ездит автобус за полиэтиленовыми канистрами. Именно благодаря водителю этого автобуса я до сих пор не умер от голода. В предстоящую поездку водитель милостиво, всего за пол литра спирта, согласился взять меня с собой, чтобы я затарился в столице по полной программе. Я тогда делал диплом, и времени у меня было достаточно, поэтому причину отказаться от поездки мне найти не удалось. Я согласился.
__________________
В восемь утра теплым апрельским утром я с объёмистой спортивной сумкой подошёл к воротам городского автохозяйства и стал дожидаться автобуса с бортовым номером сто тринадцать. Был понедельник, поэтому не стоило удивляться, что мужчины с хмурыми лицами заходили в проходную автохозяйства. Водителя сто тринадцатого я немного знал, так как он иногда заходил к нам домой, когда по просьбе матушки привозил из Москвы продукты. Это был плотный крепыш лет пятидесяти, с крупным носом, самый центр которого украшала волосатая бородавка. Хотя к этому возрасту у мужчин уже полно седых волос, у него их не было. Он был рыжий. Причем волосы у него были не отдающие ржавчиной, как у большинства представителей этой масти, а огненно рыжие. Звали его Михалыч, и весь он был подвижный, говорливый и до краев наполненный разными шоферскими байками.
Автобус с бортовым номером сто тринадцать выехал из проходной только к обеду, когда я уже устал ждать и начал всерьёз волноваться. Раньше я не видел машины, на которой ездил Михалыч. Конечно, я предполагал, что пустые пятилитровые пластмассовые канистры возят не на "Икарусе", но вид сто тринадцатого поверг меня в уныние. Этот львовский автобус, видимо, изготовили еще до моего рождения, и он успел сменить не одну сотню водителей, каждый из которых оставил на нем какой-нибудь свой отпечаток. Словом, это была самая настоящая рухлядь, которая могла украсить собой свалку металлолома. То, что сто тринадцатый еще и передвигается без посторонней помощи, вызывало удивление и заставляло гордиться этим детищем отечественного Автопрома..
- Здорово, попутчик! - приветствовал меня Михалыч, выпрыгнув из кабины.
- Привет, - ответил я и, ударив ладонью по капоту сто тринадцатого, спросил:
- А до Москвы он доедет?
- Не сомневайся, ещё, как доедет. Машинка - класс! Крейсерская скорость - пятьдесят километров в час. Расход бензина не установлен, но лучше прицепить сзади цистерну. Прост в управлении, легок на подъём, маневрен в руках опытного водителя, - расписывал достоинства своей машины Михалыч.
- А вот и напарник, - показал Михалыч на выруливавший из проходной автобус с бортовым номером сто четырнадцать.
Сто четырнадцатый произвел на меня еще более сильное впечатление. Автобусу Михалыча он вполне годился даже не в старшие братья, а в папаши. В нем уже с трудом угадывалось произведение львовского автозавода. Скорее всего, сто четырнадцатый был одним из первенцев львовских умельцев. Из кабины выскочил шустрый кудрявый паренек моих лет:
- Эдик, - протянул он мне руку.
Я тоже представился.
- Значит, с нами в Москву, за жратвой? - начал разговор Эдик, - тебе повезло. Михалыч в Москве все магазины знает, так что пустыми не приедем.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что завод заказал на этот раз канистр в два раза больше обычного, и поэтому с нами едет ещё один автобус, срочно отремонтированный.
- Таким образом, - подвел итог Михалыч, - у нас получается колонна, а это ко многому обязывает. Колонна - это вам не лихач-одиночка, тут на первый план выходят порядок и дисциплина. Никто никого не обгоняет, никуда никто не сворачивает, зеленые стоянки только по команде. Эдька, доверяю тебе ехать первым, так как у тебя крейсерская скорость поменьше моей будет. Да и сопляк ты ещё, чтобы замыкать колонну, потеряешься ещё.
Эдик не успел возмутиться, как Михалыч скомандовал:
- По машинам!
Ехали мы очень медленно, так как Эдькин автобус, действительно, уступал в ходовых качествах сто тринадцатому, причем "уступал" - мягко сказано. Я сидел рядом с Михалычем на прикрученном к полу автобуса стуле, где обычно сидят экскурсоводы. Видимо, этот драндулет когда-то использовался для экскурсий. Часа через два пути я уже начал зевать, но тут Михалыч, который говорил без умолку, набросился на меня:
- Ты не спи, а то и я усну. Ты слушай, не могу же я рассказывать сам себе. Вопросы задавай, подробности выпытывай. А то я вчера футбол до поздна смотрел, не выспался.
Я взбодрился и опять принялся слушать. За время езды до столицы я узнал от Михалыча полно всякой всячины, вплоть до того, в каких тапочках хоронили его бабушку, когда ему было пятнадцать лет. Не скажу, что это было мне очень интересно, но, помня наказ Михалыча, прерываться ему, я не давал. Более внимательного слушателя, чем я, он, наверное, ещё не возил. Словом, добрались мы до Москвы без приключений, без единой поломки. Дорога очень утомила, и мы, глубокой ночью въехав в Москву, остановились ночевать возле немецкого кладбища. Не знаю, почему было избрано столь странное место для ночлега, но Михалыч объяснил, что они всегда тут ночуют, рядом с покойниками. Тут, мол, и площадка предусмотрена и не потревожит никто.
__________________
Утром я проснулся, когда было уже светло. Михалыч и Эдька ещё спали, развалившись на сидениях. Я вышел из автобуса и пошёл купить что-нибудь к завтраку. Очень скоро мне попался молочный магазин, который поразил меня своим молочным изобилием при полном отсутствии очереди. Если в нашем городе вся молочная продукция состояла из молока, кефира и сметаны, которых иногда дополнял творог, и за желание их отведать, нужно было расплачиваться двухчасовым стоянием в очереди, то здесь чего только не было! Повинуясь грешным позывам своего желудка, я накупил целую сумку варенцов, ряженок, сырков, что еле донес ее до автобуса. Завтрак прошел весело, причем я так наелся, что мне снова захотелось прилечь. Вместо этого Михалыч предложил мне сходить на кладбище.
- Зачем? - не понял я.
- Там есть отличные туалеты, а то ведь в городе негде будет, если припрет, - пояснил опытный Эдик, - мы с Михалычем уже сходили.
Но я легкомысленно отнесся к его советам и только махнул рукой:
- Ничего, желудок у меня крепкий. А завтрак только к вечеру переварится.
Через полчаса мы были готовы отправиться в путь. Грузиться канистрами нужно было только завтра, и поэтому сегодняшний день посвящался целиком закупке продуктов. Все пересели в сто тринадцатый, а Эдькин автобус закрыли и оставили возле кладбища. Михалыч достал свою записную книжку, куда записывал заказы голодных жителей нашего города, и что-то прикинув про себя, сообщил:
- Начинаем с копченой колбасы. Знаю я тут один универсамчик, там всегда есть. Едем!
Не успели мы отъехать и пары кварталов от места ночевки, как в моем желудке начались бурные процессы. Видимо, жирность московских молочных разносолов в точности соответствовала указанной на этикетках, а от такого изобилия процентов жирности мой желудок уже отвык. Более того, он требовал освободить его от этих излишеств, причем немедленно. Я, что есть силы, вжимался в сиденье, на моем лбу выступил холодный пот. Я с ужасом представил себе всю бедственность своего положения.
- Ведь только недавно мне предлагали сходить на кладбище, - вспоминал я про себя Эдькины советы, - что мне теперь делать? Просить вернуться? Сказать, что я передумал? И это в период начавшейся охоты за копченой колбасой?
На мое счастье автобус скоро остановился возле большого универсама.
- Будем стоять за колбасой, - сказал Михалыч, - я очередь займу, а вы автобус закройте и подтягивайтесь. Да не тяните, тут очереди не то, что у нас, тут они чисто символические.
Но меня копчености интересовали в последнюю очередь. Я бросился во двор магазина. Там я быстро убедился, что Москва, действительно, большой город и народа в нем полным полно. Во дворе укрыться было негде. Кто-то гулял с собакой, почти на всех лавочках большого двора, не смотря на ранний час, сидели люди. Даже в сарае посреди двора, куда я надеждой, было, направился, какой-то старичок строгал доски.
- Вот, влип! - с отчаянием подумал я, - это же надо так опозориться. Без пяти минут инженер, посередь Москвы....
Я только представил себе на миг, что будет, если я через две минуты не найду укромное место. Кошмар! Что же делать? Пойти позвонить в любую квартиру и изложить свою просьбу? Я знал, что на такую наглость я не способен. Расположиться в подъезде? Запросто в милицию заберут со всеми вытекающими последствиями в виде исключения из института и комсомола. Из комсомола-то не жалко. Но эти два исключения применялись к проштрафившимся студентам только в совокупности.
Тут мое внимание привлекли грузчики, разгружавшие огромную фуру во дворе универсама. Мысль человека с почти высшим образованием сработала мгновенно:
- Раз в универсаме работает такое большое количество народа, значит, для них должен быть предусмотрен и предмет моих мечтаний. И даже не один. Не будут же они и в столь деликатном деле создавать очередь? Я кинулся к фуре и обратился к какому-то мужику в фуфайке:
- Извините, но вы не могли бы проводить меня в туалет? Умираю.
- Да, вон зайди за угол, - нехотя ответил мужик.
- Мне надо по серьёзному, - выпалил я мужику, который явно недооценил мою проблему.
- Курить есть? - спросил мужик.
Я быстро отдал ему всю пачку.
- Пошли. Эх, понаедут, тут. Это тебе Москва, а не твоя деревня, где под каждым кустом и стол, и дом, и ...сам понимаешь.
Я пошел за мужиком вглубь магазина. И когда я уже подумал, что всё напрасно и опозориться мне придется, мужик неожиданно остановился и ткнул пальцем в одну из многочисленных дверей:
- Здесь. И в следующий раз, когда соберешься в Москву....
Я не дослушал наставление. На ходу раздеваясь, я ринулся внутрь навстречу великому изобретению человечества, всю гениальность которого порой не замечаешь.
Когда я для верности просидел в туалете минут пятнадцать и убедился, что в дальнейшем пребывании тут нет никакой необходимости, я, наконец, вспомнил об истинной цели своего приезда в столицу. Тщательно вымыв руки, я с успокоенным желудком и деловым видом, вышел из туалета. Признаться, я в первый раз был внутри такого огромного магазина, и мне показалось, что здесь народа не меньше, чем возле прилавков. Туда-сюда сновали люди с тележками, ящиками, требуя уступить дорогу. Я попытался вспомнить, какой дорогой меня привел сюда сердобольный грузчик, но это было невозможно, так как по известным причинам дорогу я не запоминал. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, с огромной пустой сумкой в руках и не знал, что же мне делать. Тут одна дверь открылась, и из нее вышла женщина в ослепительно белом халате. По ее габаритам можно было сделать вывод, что в магазине она работает давно, и далеко не на последней должности. Завидев меня, она строго спросила:
- Молодой человек, что вам здесь нужно?
Я не знал, что ответить. Рассказать ей всю историю про чревоугодие и его последствия, которые и привели меня в закрома универсама. Так ведь не поверит! Еще, чего доброго, милицию вызовет, так как, наверное, сюда проходить простым гражданам не положено.
Но тут я вспомнил одно мудрое замечание, если не знаешь, что говорить, говори правду. Поэтому я набрался нахальства и с легкой усмешкой заявил:
- Что мне может быть нужно в универсаме? Естественно, продукты питания.
Последние два слова я произнес с легким придыханием, подчеркивая их глубокую значимость.
- Так вы от Бориса Ивановича? Слава Богу, а то я заждалась, хотела уже звонить. Пойдемте со мной.
Хотя я был и не от Бориса Ивановича, но проследовал за толстухой в кабинет, большую часть которого занимали три огромных холодильника. Женщина открыла один из холодильников и стала извлекать оттуда один дефицит за другим и укладывать мне в сумку. У меня в глазах потемнело от этого изобилия. Я за всю прожитую жизнь даже не видел большинства гастрономических чудес, которыми наградила меня хозяйка этой медной горы. В конце она достала из какого-то ящика две бутылки коньяка и настоящий ананас. Это сразило меня наповал. Это сейчас ананасы можно найти в любом ларьке, а тогда я видел их только на картинках. Видно, этот Борис Иванович покушать был не дурак.
- Вот, это всё, - женщина с трудом застегнула молнию на моей сумке, - передайте Борису Ивановичу привет, большое спасибо за путевку, я всегда к его услугам.
- Хорошо, передам. И сколько за всё? - небрежно спросил я, доставая бумажник.
- Ну, что вы? Уберите, а то обижусь, - замахала на меня руками толстуха.
- Да, это я, так, пошутил, - быстро сориентировался я. Видимо, расплачиваться здесь принято только "борзыми щенками". Какие между своими могут быть деньги?
- Вы на машине? - спросила женщина.
- Да, почти. На маленьком автобусе. Надо еще кое-куда наведаться. Сами понимаете.
Хозяйка кабинета прошла к столу и нажала на селектор:
- Гудков и Кузьмин, зайдите ко мне.
Через пару минут в кабинет вошли два мужика в фуфайках. Один из них был тот, кто спас мою честь.
- Проводите молодого человека, - она кивнула сумку.
Мужики вдвоем не без труда потащили сумку. Я попрощался и пошел за ними. На улице они остановились перехватить руки, и тот, что был мне знаком, сказал:
- Ну, ты, артист, начальник!
- Почему? - удивился я.
- Ты же, наверняка, из ОБХСС или народного контроля? Нет? А как ловко дристуна разыграл! Прям Бельмондо! - он вынул из кармана мою пачку "Стюардессы" и протянул мне.
- Оставь себе. Поставьте сумку и свободны.
Мужики оставили сумку в пятидесяти метрах от нашего автобуса и ретировались восвояси. Вскоре из магазина вышли Михалыч с Эдькой.
- Ты где пропадал? - спросил Михалыч, у которого под мышкой торчал сверток с невзрачного вида полукопченой колбасой, - я на тебя взял. По три семьдесят. Правда, жиру многовато, а так ничего колбаска.
- А мне и не нужно. Помогите лучше сумку донести, я тут отварился по случаю.
Втроем мы еле дотащили сумку. Повидавший на своем веку Михалыч тоже в глаза не видел большинства продуктов, которые лежали в моей сумке. Он взял в руки ананас и спросил:
- А это что за шишка?
- Это ананас.
- Зачем ты его купил?
- Это к коньяку. Не могу, понимаешь, коньяк без ананасов. Без ананаса "Мартель", - я прочитал название коньяка на бутылке, - немного сладковат. Не идет, одним словом.
Я еще долго их водил за нос, подарил по палке финской колбасы "Салями", но потом все честно рассказал. Мы долго вместе смеялись над моим приключением, а Эдька корил себя за то, что утром сходил на кладбище в туалет. Ведь на моем месте мог оказаться и он. А Михалыч даже предположил, что если бы мы все отнеслись легкомысленно к утреннему туалету, то могли оказаться в закромах у хозяйки медной горы и втроем. Я представил себе эту картину и мысленно поблагодарил Бога, что этого не произошло. Женщину было все-таки жалко, придется ей Борису Ивановичу еще одну оказию собирать. А уж если бы мы втроем пожаловали...
Вечером перед ночевкой мы выпили одну бутылку коньяка, но, правда, не под ананас, а под обыкновенное яблоко. Михалыч после первой сильно чертыхался и говорил, что самогонка его соседки гораздо вкуснее "Мартеля". Но потом втянулся и пил с удовольствием.
На следующий день я гулял по Москве. Свою задачу по закупке продуктов я выполнил, даже перевыполнил. Пришлось, правда, докупить простецких продуктов, которые пресловутый Борис Иванович не заказывал. Речь идет о сливочном масле, сыре, гречке. У нас в городе даже этого не было. Мучила меня тогда совесть, что оставил я с носом Бориса Ивановича. Но я успокаивал себя тем, что не такой он человек, чтобы остаться голодным. Да и у хозяйки медной горы продукты из моей сумки, наверняка, не последние. Так что у нее не убудет. Раз уж мне судьба позволила влезть в эту цепочку распределения райских благ, то грех этим не воспользоваться.
К вечеру, взяв две бутылки "Андроповки" и закуски, я возвратился к месту ночевки. Оба автобуса уже были там, полностью загруженные полиэтиленовыми канистрами. Солнце клонилось к закату, день был теплым и вечер тоже, снега уже почти не было видно. Словом, погода способствовала такому настроению, когда хочется собраться с друзьями, предварительно захватив хмельного зелья, и повести неторопливую беседу, греясь на весеннем солнышке. Погода располагала, погода звала. Поэтому я не удивился радостному возбуждению моих попутчиков, когда извлек из сумки все атрибуты предстоящего мероприятия. Все сразу засуетились, Михалыч стал готовить импровизированный столик из канистр, а Эдик резать закуску. Тут Михалыч и говорит:
- Чего мы будем пылиться в автобусе? Пошли на кладбище.
- А что? Там и столики есть, и скамеечки. Покойнички на нас не обидятся, помянем заодно, - поддержал идею Эдик.
Я не возражал. Мы быстро собрали сумку и отправились на кладбище.
Немецкое кладбище было очень большим, по моим, во всяком случае, меркам. Не знаю, почему оно называлось немецким, ни одной немецкой фамилии среди захороненных я так и не увидел. Зато иные памятники были очень красивы. Попадались захоронения даже прошлого века. Мы долго ходили, пока, наконец, не нашли подходящее место возле одной из могилок. За оградой на мраморном камне был барельеф усопшего и что-то написано, но мы не обратили на это внимания. Главное, что тут были аккуратные столик и две скамейки. Мы постелили на столик газетку и прекрасно расположились. Водка приятно жгла внутренности и создавала то неповторимое настроение, когда хочется поговорить, излить душу, а ближе тех, кто пьёт вместе с тобой, нет никого на свете. Это состояние знакомо всем мужчинам. Именно в этом состоянии рассказываются самые невероятные истории, даются ни к чему не обязывающие обещания, которые также легко забываются, как и произносятся. Словом, это самое приятное во всех отношениях время препровождение.
Михалыч, Эдик и я уже откупорили вторую бутылку и начали уже громко разговаривать и смеяться, как неожиданно, откуда-то сзади вышла странная компания из шести человек. Едва взглянув на них, я сразу почувствовал, что их появление добром не кончится. У всех шестерых на лицах было отчетливо написано, что мы им сильно задолжали и они, потратив на поиски долгие годы, наконец-то, нас нашли. Оставалось дождаться, под каким соусом всё это будет подано. Идущий впереди парень, выше меня на голову ростом и с руками, как у хорошего боксера, без приветствий сразу перешёл к сути:
- Вы знаете, где пьёте?
- На кладбище, - дрожащим голосом ответил Эдик, который почувствовал то же, что и я.
- Это уже следствие, - зловеще выговорил парень, - а пьёте вы на могиле чемпиона мира по боксу Валерия Попенченко. Мы его друзья, и этого не допустим. Поэтому сейчас мы вас будем бить.
Не оставив не малейшего сомнения в искренности своих слов, этот парень и его дружки, буквально набросились на нас. Битва была короткой. Может быть, у чемпиона не все друзья занимались боксом, но эти уж точно были боксерами. Через две минуты мы все трое были аккуратно уложены. И если мне досталось не много, то Михалыч и Эдик были помяты изрядно. Защитники чести чемпиона забрали всё: от водки до недоеденной банки кильки в томатном соусе. Мы с трудом поднялись, и я прочитал на барельефе мраморного памятника, возле которого проходила баталия:
- Колбасов Николай Иванович, директор швейной фабрики. Дата рождения, дата смерти, четверостишие о глубокой скорби родственников и трудового коллектива. Это могила не Попенченко!
- Водки им надо было. А Попенченко тут не причем, - сказал Михалыч, услышав фамилию покойника,- я знаю, где могила Попенченко.
- А что же ты им сразу не сказал? - возмутился Эдик.
- Это не помогло бы. Тогда они бы представились швеями-мотористками с фабрики, которую осиротил этот Колбасов. Я же говорю, водки им надо было.
- И чего мы поперлись на кладбище? - с тоской в голосе сказал Эдик, - и в автобусе бы прекрасно посидели. На природу потянуло. Ну, вот и погрелись на солнышке.
Мы возвратились к машинам. Я сбегал в магазин и принес еще две бутылки водки, чтобы промыть раны. Раны промывали не столько снаружи, сколько изнутри. Когда заканчивали вторую бутылку, Михалыч, заклеймив позором друзей чемпиона, так расхорохорился, что выходило, будто не нам досталось, а они, наши обидчики спаслись бегством. Мы с Эдиком только поддакивали и почти не сомневались в искренности его слов.
Утром, еще до подъёма, я сбегал к телефону-автомату и позвонил матушке. Сообщил ей, что задание выполнено и к вечеру я должен приехать домой. Так как сумка у меня очень тяжелая, то я попросил ее снарядить к проходной завода отца на машине, чтобы он меня встретил. Когда я вернулся, автобусы уже грели моторы, а Эдик и Михалыч стояли на улице и нервно курили. Посмотрев на них, я сразу понял причину их нервозности. Лица помятые, заклеенные пластырем, с многочисленными кровоподтеками. Бородавка на носу у Михалыча воспалилась, саднила сукровицей и производила впечатление проснувшегося вулкана. Левый глаз Эдика заплыл, но он где-то нашел солнцезащитные очки и, благодаря им, его внешний вид был вполне сносным. Оба они жевали сухую лаврушку и еще какие-то снадобья, известные только шоферам. По преданию эти средства помогают отбить запах выпитого накануне, и никогда еще не подводили.
В десять утра мы выехали в обратный путь. Я сел рядом с Михалычем и принялся опять слушать. На этот раз Михалыч был не менее словоохотливым, но его дикция явно страдала от выбитого зуба и распухшего языка. Эдик ехал впереди и задавал скорость движения нашей колонне. На самом выезде из Москвы нас остановил гаишник. Он долго изучал водительские права обоих водителей, документы на груз, а затем неожиданно спросил:
- Где это вас так разукрасили, товарищи водители? Сдается мне, вчера вы здорово повеселились? Не отправить ли мне вас на экспертизу?
Михалыч и Эдик сразу изменились в лице. Против экспертизы никакая лаврушка не поможет. Я не принимал участия в разговоре, но заметил, что служитель правопорядка недвусмысленно поглядывает на полиэтиленовые канистры, которыми были забиты оба автобуса, явно намекая на способ разрешения ситуации. Поэтому я решил на свой страх и риск помочь товарищам водителям, вспомнив свой недавний подвиг в универсаме. Я быстро достал из сумки пачку "Мальборо", перепавшую мне в числе всего прочего от Бориса Ивановича, напустил на себя заспанный вид и подошел к гаишнику.
- В чем дело, товарищ сержант? - спросил я, на ходу прикуривая сигарету из престижной пачки.
- А вы, собственно, кто?
- Ах, да, я и не представился. Прощу прощения. Я руководитель этой поездки. Мы везем наш груз, как бы это выразиться, на один из заводов, про который никто не знает. Вы, наверное, обратили внимание на этот факт, когда проверяли накладные. Вы понимаете меня?
Сержант этого не понимал, и продолжал гнуть свою линию:
- Я только хочу убедиться, что водители трезвы. Ни адрес вашего "одного из заводов", ни то, чего он производит, меня не интересует.
- Ну, зачем же так сомневаться в искренности слов граждан из родственного вашему ведомства? Неужели мы не сможем договориться? Курите, товарищ сержант, - я протянул ему пачку.
Сержант вежливо взял пачку, не менее вежливо её ополовинил, и подчеркнуто вежливо вернул мне. Отсюда я сделал вывод, что он мне не поверил и без жертв не обойтись.
- Сержант, это ваш мотоцикл? - показал я на стоящий на обочине лиловый "Урал" с коляской. Получив утвердительный ответ, я продолжил:
- Я убежден, что в коляску уберется двадцать канистр.
- Двадцать пять, - твердо сказал сержант.
- Ну, что ж, пусть будет двадцать пять. Милиция всегда все преувеличивает.
Через пять минут загруженный канистрами гаишник уехал.
- Как рассчитываться будем? - сказал озадаченный Михалыч, - канистры ведь на счет идут.
- По-твоему лучше было права отдать? - поинтересовался Эдик, - заплатим, чего же теперь.
- Дело не в этом. Никогда у меня, сколько лет катаюсь, не было недостачи.
- Надо же когда-нибудь начинать, - похлопал его по плечу Эдик, - но если ты не хочешь ломать традиций, то поехали догонять гаишника. Вернем канистры, отдадим ему права и переквалифицируемся в слесарей.
- Что ты? Что ты? - замахал руками Михалыч, - я же только поразмышлял. Поехали.
Едва мы выехали из Москвы, как пошел первый весенний дождик и быстро залепил лобовое стекло нашего автобуса. Я посмотрел на торчащие железки дворников, но резинок на них не заметил. Я подумал, что Михалыч держит их в кабине, как и все шоферы, и выставляет только по необходимости, но он явно не торопился этого делать. Мы продолжали ехать, шедший впереди сто четырнадцатый, был уже едва различим, а Михалыч продолжал рассказывать очередную байку. Вдруг он неожиданно спросил:
- Ты дорогу видишь?
- Нет
- Я тоже.
- Так поставь дворники, дождь же идет.
- Эх, мой юный друг, к дворникам нужен ещё и моторчик, чтобы эти дворники крутить. А он сгорел ещё два года назад.
- Что же делать?
Михалыч достал из-под своего сиденья тряпку и дал ее мне. Потом он остановил автобус:
- Давай, действуй!
Я выскочил под дождь и быстро вытер лобовое стекло. Так мы и ехали. Пользуясь, пусть и небольшим, преимуществом в скорости перед сто четырнадцатым, мы успевали и остановиться, и протереть лобовое стекло, и не потерять Эдькин автобус из вида. Через полчаса я уже сильно промок, но другого выхода не было. Благо, что весенние дожди непродолжительны, и вскоре дождь кончился, а я порадовался, что сейчас не осень.
Когда мы отъехали от Москвы километров на восемьдесят, ехавший спереди автобус Эдика зачихал, затрещал, задергался и, съехав на обочину, остановился. Мы тоже остановились. Михалыч пошел узнать, в чем дело, а когда вернулся, мрачно проговорил:
- Всё, похоже, коробка полетела, отъездился сто четырнадцатый.
Михалыч и Эдька ещё два часа пытались вернуть сто четырнадцатый к жизни, но это ни к чему не привело.
- Надо трос, - подвел итог Михалыч, - у тебя вроде был?
- Был-то, он был, но знаешь он где? Под задним сиденьем, - ответил Эдик.
- Ты что, издеваешься? - вспылил Михалыч, - ты же знаешь, что с твоим драндулетом может случиться все, что угодно в любую минуту, а ты трос под заднее сиденье положил?
- А куда я его ещё должен был положить? Я же только по городу ездил, а тут в Москву послали. Что же я должен был трос к себе в кабину переложить, тут и так места нет.
- Думать надо было.
- Ну что мне теперь застрелиться? - вспылил Эдик, - а у тебя, кстати, почему троса нет?
- Речь сейчас не обо мне. Я в своей машине уверен, - похлопал по бамперу своего автобуса Михалыч, - поэтому мне трос и не нужен.
Эта дискуссия начинала мне надоедать, поэтому я решил вставить свое слово:
- Если мы и дальше будем препираться, то придется тут заночевать. Давайте разгружаться.
Три с половиной часа мы разгружали на обочину автобус Эдика, причем без перекуров. Потом еще четыре загружали его обратно. Но самое печальное в том, что ни под задним сиденьем, ни в другом месте троса не оказалось. Михалыч готов был загрызть бедного Эдьку живьем. Кроме того, на заводе автобус грузили настоящие грузчики, которые укладывали канистры особым, только им известным способом. После нашей погрузки в сто четырнадцатый не убралось больше сорока канистр.
Автобус Михалыча мы разгружали уже внимательнее, учитывая то, что его придется снова загружать, а места должно хватить еще и не поместившимися в Эдькин автобус канистрами. Теперь захапистого московского гаишника мы вспоминали с благодарностью. Под задним сиденьем сто тринадцатого Михалыч хранил трубу с двумя болтами для жесткой сцепки, посредством которой и было решено буксировать сто четырнадцатый. Никто уже не корил Михалыча, как раньше Эдика за то, что тот хранил трубу так далеко, и снова пришлось разгрузить весь автобус. Всех беспокоило одно, чтобы эта труба оказалась на месте, да и сил на ругань уже не оставалось. Но в это раз судьба нам благоволила, труба с двумя болтами преспокойно лежала под задним сиденьем. Когда сто тринадцатый загрузили вновь, было уже три утра, мы валились с ног от усталости, хотелось есть и пить. Пришлось нам доставать свои покупки, а мне вторую бутылку коньяка, так как пить было нечего. После еды, прицепив на жесткую сцепку автобус Эдика, мы легли спать. Я сделал себе лежанку из канистр, было жестко, но я этого не замечал. Как устроился Михалыч, я даже не успел посмотреть, так как сразу уснул.
_____________________
Было десять часов утра, когда я проснулся. Все тело болело от спанья на жестких канистрах. Тут я вспомнил, что родители ждали меня вчера вечером, и как они там беспокоятся. Надо ехать, а то и сегодня не доедем. Я растолкал остальных, мы позавтракали остатками ужина и тронулись в путь.
Надо честно сказать, что тягач из сто тринадцатого был неважный. Скорость наша заметно уменьшилась, к тому же мотор постоянно перегревался, и мне приходилось заливать его водой через каждые полчаса. Ведро, а также несколько канистр мы наполняли водой почти в каждом населенном пункте. Но вперед мы все-таки продвигались, делая по двадцать пять, тридцать километров за час. Я удивлялся Михалычу, он по-прежнему не умолкал ни на секунду. Я поддакивал, а сам мысленно прикидывал, что с такими темпами мы доедем до нашего города только завтра рано утром, и то если ничего более нам не помешает. Это меня печалило, так как родители, наверное, места себе не находят. Это сейчас есть мобильные телефоны, а тогда и проводных-то было мало, а уж междугородних и говорить нечего.
Солнце уже стало клониться к закату.
- Ничего, - успокаивал я себя, - за ночь мы должны доехать.
Я часто поглядывал на спидометр, единственный из всех приборов на панели сто тринадцатого, который исправно работал и подсчитывал оставшиеся нам километры. Еще немного и первую половину пути мы проедем, а там будет легче. Дорога пошла под уклон. Он был пологим и затяжным, в самом низу дорога заворачивала, и на этом изгибе живописно расположилась деревня, гревшаяся в последних лучах вечернего апрельского солнца. Было очень красиво. Под уклон скорость наша возросла, и это меня радовало. Вдруг Михалыч прервал очередную байку и показал мне пальцем:
- Смотри, какой-то дурак нас справа обгоняет! Во, дает! Гаишников на него нет!
Действительно, справа нас медленно обгонял автобус.
- Ба! - вдруг заорал Михалыч, - это же наш автобус! Сто четырнадцатый отцепился!
Скоро сто четырнадцатый с нами поравнялся, и мы увидели в его кабине спавшего Эдика. Михалыч принялся сигналить, махать руками, кричать, но на Эдика это не подействовало, он и не думал просыпаться. Сто четырнадцатый какое-то время ехал с нами вровень, а затем вырвался вперед. Дальше всё было как в скверном фильме. На повороте дороги сто четырнадцатый, естественно, не повернул, а, съехав с шоссе, устремился в деревню, где врезался в первый попавшийся дом, который по несчастью не имел палисадника. Громкий удар потряс отходящую ко сну деревню. Все три окна дома мгновенно разбились. Сто четырнадцатый пострадал меньше. Он лишился обеих передних фар и заполучил вмятину на капот. Из дома тотчас выбежала перепуганная старушка:
- Ах, вы ироды! Сколько лет тут живу, а такого безобразия не видывала. Это ж надо так зенки залить, чтобы поворот не заметить! Ну ладно бы ночь была, так ведь нет! Я сейчас милицию вызову!
Встречаться с милицией в наши планы не входило. Мы долго её уговаривали, уверяли, что всё исправим. Наконец, она успокоилась и даже срок установила: до утра. Потом даже показала, где можно купить стекла. Оставив нам ключ от избы, она ушла ночевать к соседке. Мы всю ночь вставляли стекла в протараненный сто четырнадцатым дом, а потом рихтовали его самого. К четырем часам утра все работы были закончены, но чтобы двигаться дальше, нам нужен был трос. Эдька предложил лечь спать, и отложить поиски троса до утра. Но я и, неожиданно вставший на мою сторону, Михалыч замахали на него руками:
- Еще чего, не выспался он! - возмущался Михалыч, - чуть пол деревни не снес, пошли трос искать.
Деревня, патриархальный покой которой, так неожиданно нарушил Эдик, стояла на этом месте с незапамятных времен. Жили в ней старики и старухи, к которым иногда по воскресеньям наведывались, разлетевшиеся по городам и весям, дети. И если оконные стекла в этой деревне еще водились, то относительно стального троса я сильно сомневался. Особенно в середине апреля, тем более в четыре час утра не выходного дня. Но, тем не менее, мы отправились на поиски. Представьте себе ситуацию, когда к вам дом в четыре часа утра стучат трое грязных небритых мужиков и спрашивают, нет ли у вас часом металлического троса. Хорошо хоть деревня была маленькой, и весть о нашем наезде на крайний дом распространилась очень быстро. Поэтому наш утренний визит не слишком удивлял разбуженных жителей. Наконец, в пятом по счету доме трос нашелся. Он валялся во дворе дома, ржавый и наполовину расплетенный. По всему было видно, что трос тут валяется давно и нужен хозяину, как собаке пятая нога. Однако, хозяин, сухонький и простоватый на вид старичок, чутко прочувствовал ситуацию и сделал вид, что жить без этого троса не может, и что всё его хозяйство только на этом тросе и держится. Словом обошёлся нам трос в двадцать канистр. Вместе с остальными вынужденными приобретениями мы оставили в этой деревне в общей сложности шестьдесят канистр, так как аборигены ни за что не хотели признавать рубли средством оплаты.
С рассветом мы опять приложились к нашим московским разносолам и улеглись спать, так как попросту валились с ног от усталости.
Когда я проснулся, часы показывали три часа дня. Посмотревшись в зеркало автобуса, я испугался собственного вида. На меня смотрело заросшее щетиной лицо, заметно не мытое, с кругами под глазами от постоянного недосыпания. Давно не чищенные зубы пожелтели, ворот некогда голубенькой рубашки почернел от пота и грязи. Я посмотрел на свои ладони и подумал, что они вполне могли бы принадлежать шахтеру только что поднявшемуся из забоя. Я сходил к колодцу и попытался отмыться, но быстро бросил эту бессмысленную затею. Тут нужно было сначала отмачиваться и отпариваться, а от ледяной воды только простудишься. У проходившего мимо почтальона я спросил, какой сегодня день.
- Среда, голубчик. А вы, что с Луны свалились? Или пьянствуете, что счет времени потеряли?
- А что заметно? - поинтересовался я.
- Еще как! О ваших подвигах даже я наслышан, хотя живу в райцентре. Убирались бы ребята отсюда поскорее, пока сюда участковый не нагрянул.
Почтальон отправился дальше, а я с ужасом подумал:
- Кошмар! Едем уже двое с лишним суток, а не проехали и полвины дороги. Если так дальше пойдет, то домой мы появимся только в субботу. Все, что я купил в Москве я съем со своими попутчиками. Нет! Больше никаких остановок!
Я возвратился к автобусам, возле которых уже собралась разношерстная толпа аборигенов. Шло бурное обсуждение вчерашнего происшествия. В истории деревни Эдькин фортель был, вероятно, самым выдающимся событием за все время ее существования. На меня показывали пальцами, что-то выкрикивали. Старушка, в чей дом угодил автобус Эдика, была в центре внимания и, наверное, в сотый раз пересказывала подробности аварии. Я хмуро прошёл сквозь толпу, залез в автобус и разбудил остальных.
Через час, предварительно подкрепившись, мы тронулись в путь. Теперь Эдику надо было постоянно бодрствовать, так сцепка его автобуса с тягачом, роль которого исполнял сто тринадцатый, жесткой не была. Теперь в то, что он снова уснет, не верилось.
Постепенно наше продвижение вперед стабилизировалось, мы ехали всю ночь, останавливаясь только для того, чтобы долить воды в радиатор автобуса Михалыча. На рассвете в четверг показался город Гороховец, а от него до нашего родного города было все-то пятьдесят километров. Ещё два с половиной часа и мы будем дома! Я приободрился и повеселел. За Гороховцом, спустившись с горки, мы стали подниматься на мост через реку Клязьму. Тут сто тринадцатый завибрировал, пару раз чертыхнулся и встал.
- Всё, - сказал упавшим голосом Михалыч, - Боливар, как и следовало ожидать, двоих не вынес.
Автобусы кое-как, задним ходом спланировали с моста на обочину. Ремонтировать сто тринадцатый в полевых условиях Михалыч даже и не пытался. Мы все трое собрались на совет. Было решено отправить Эдика в гараж на попутке за помощью. В гараже он должен был взять настоящий тягач и вернуться за нами.
- Час туда, час там, три часа обратно. К обеду будем дома, - уверенно рассудил Михалыч.
Взяв три канистры, Эдик пошел голосовать. Первая же легковушка его подобрала.
- Двадцать пять в Москве, шестьдесят в деревне, плюс три сейчас, - подсчитывал вслух Михалыч, - и того, получается, восемьдесят восемь штук. По два рубля за канистру. Почти пол зарплаты с каждого.
- Да, ладно, - успокоил я его, - напишешь объяснительную, всё расскажешь. Если полностью не простят, то скостят сумму, наверняка. Ты же пролетарий! А пролетарий, он же гегемон!
- Ты думаешь?
- Уверен.
- Твоими бы устами, да колбасу есть, - сокрушался Михалыч, - ты начальника нашего не знаешь. Он про пролетариев и гегемонов ничего не слышал. Ладно, давай поспим, раз время есть. Через пару часов Эдик вернется и нас разбудит.
Мы закрылись в сто тринадцатом и улеглись на канистрах. Я сразу уснул, так как провел бессонную ночь, слушая байки Михалыча и исполняя роль водоноса.
Проснулись мы почти одновременно. Я посмотрел на часы. Было уже пять часов вечера. Но ни тягача, ни Эдика не было.
- Что за чертовщина? - ругался Михалыч, - куда же он делся?
Мы прождали еще два часа. Стало смеркаться, наконец, Михалыч не выдержал:
- Всё, больше не могу. До Гороховца рукой подать. Я поеду на попутке туда, позвоню в гараж, узнаю, в чем дело. А ты тут сиди, за грузом присмотри.
Мне было уже всё равно. Михалыч взял две канистры и на попутном грузовике уехал в сторону Гороховца. Я пересел на место водителя, покурил, и совсем было задремал. Тут со стороны моста через Клязьму показалась милицейская машина. Сначала она проехала мимо, но потом, дав задний ход, возвратилась. Из машины вышел офицер и подошел ко мне. Назвавшись инспектором ГАИ, он потребовал с меня водительские права и документы на груз.
- Прав у меня нет, а документы...., - я полез в бардачок, так как видел, что Михалыч положил туда документы. Но там оказалось столько бумаг, что разобраться в том, какие из них нужные, мне было не под силу. Поэтому я всех их отдал милиционеру, не разбираясь.
- А груз-то не соответствует, - ехидно произнес гаишник, оторвавшись от бумаг. Он обошёл автобус кругом, и явно предвкушая добычу, снова обратился ко мне:
- А ты кто такой? Документы есть?
Ну, кто же с собой носит паспорт? Конечно, никаких документов у меня с собой не было. Я пытался поведать ему о наших приключениях, но он, видимо, меня не понял. Или не хотел понимать.
- Придется задержать тебя до выяснения личности. Иди, садись в нашу машину, а груз сержант посторожит.
Сколько еще канистр пропадет в результате бдения этого сержанта, можно было только догадываться. Но то, что урон будет значительным, сомневаться не приходилось. Мне же было глубоко наплевать, куда ехать, с кем, и на сколько. Я так устал от этой дороги, от автобуса и от этих чертовых канистр, которые вызывали дрожь умиления у всех, кто попадался нам на пути. Особенно у блюстителей порядка.
В Гороховце инспектор подрулил к отделению милицию. Там, в коридоре я увидел Михалыча, который сидел за грязным, обшарпанным столом и что-то писал, бормоча себе под нос:
- Я им покажу кузькину мать, я им всё напишу, я им устрою оскорбление мундира.
- Это кого ты имеешь в виду? - угрожающе прошипел привезший меня инспектор.
- Никого, это я про себя, - быстро поправился Михалыч.
- Смотри у меня.
Из разговора с Михалычем выяснилось, что он зашел в милицию позвонить, но ему отказали, причем не очень вежливо. В результате конфликта, возникшего на этой почве, он был задержан за оскорбление блюстителей порядка. К счастью у Михалыча было с собой водительское удостоверение и документы на груз. Потом мы по отдельности в течение двух часов давали показания какому-то начальнику, потом эти показания он проверял на предмет отсутствия противоречий. На это ушло еще около часа. Только когда совсем уже стемнело, он, наконец, нам поверил. Нас обоих освободили и прогнали из отделения с миром. Доковыляв до шоссе, мы стали голосовать, чтобы на попутной машине добраться до автобусов, но никто не останавливался.
- Ну, конечно, канистр у нас нет, поэтому мы теперь не люди. Пошли пешком.
Через час мы добрались до автобусов. Сержант скромно попросил у нас две канистры. Наверняка, он уже успел поживиться, но мы исполнили его просьбу, лишь бы он оставил нас в покое. Милицией мы насытились по горло.
Не успели мы поужинать, как приехал тягач. Из него выскочил радостный Эдик.
- Ты что, через Мурманск ехал? Тебя только за смертью посылать, - не разделил его возбужденную реакцию Михалыч.
- Тягач поломался, - оправдывался Эдька, - я тут от вас в пятнадцати верстах ремонтировался весь день. Ну, а вы тут, как?
- Твоими молитвами. Успели нас арестовать, допросить, отпустить, успели мы и в Гороховце побывать. Причем, обратно своим ходом добирались, - разъяснил я Эдику ситуацию.
Эдька посмотрел на огни города Гороховца, до которого было добрых пять километров, и присвистнул:
- Далеко. Неужели никто не подвёз?
- Представь себе, никто.
- Я бы тоже не остановился, - Эдик глубоко вздохнул, - уж больно вы страшные оба, а на улице темно.
- На себя-то посмотри, - буркнул Михалыч.
После ремонта тягача Эдька не умывался, и руки даже не вымыл. Поэтому он от нас ничем не отличался.
После полуночи, соорудив автопоезд из тягача и двух автобусов, мы переехали через мост и продолжили своё путешествие. В час мы делали не больше десяти километров. Уже забрезжил рассвет, когда мы добрались до развилки, где с Московского шоссе надо было повернуть к нашему городу. Здесь же, на этом важном пересечении дорог располагался пост ГАИ. Отсюда до нашего города оставалось восемь километров. На повороте стоял гаишник и изнывал от безделья. А тут мы: тягач с двумя автобусами на буксире. Это не просто развлечение для досужего инспектора, это целое событие. До дыр зачитав права водителей, а также документы на канистры, он потребовал не больше, не меньше, а письменное разрешение начальника автоинспекции города на проезд автопоезда. Этим он нас убил окончательно. Если бы у меня был пистолет, я бы его застрелил. Мы пытались соблазнить его канистрами, но он был местный, и это добро его не интересовало. В качестве компенсации за наши мучения, он нам сообщил, что начальник сам сюда приедет на развод, и тогда письменное разрешение у него можно получить. На этом он откланялся, забрав права у обоих водителей.
___________________
Начиналось хмурое прохладное апрельское утро. Михалыч, Эдик и я жгли костер и жарили на огне сосиски, последние из целого килограмма, что достались мне от хозяйки медной горы. Михалыч всеми отборными ругательствами, на какие только был способен, покрывал нашу страну, и автоинспекцию в частности. Эдик отрешенно смотрел на чернеющую сосиску, которую он сунул в огонь, проткнув её проволокой, и, видимо, всерьёз раздумывал над тем, не пора ли бросать профессию шофера. Я, присев на корточки, смотрел на огонь. Заканчивались четвертые сутки нашей езды из столицы. Кому расскажи, не поверят! За четверо суток можно было доехать...словом, очень далеко. А ведь всё могло быть иначе, если бы...Гаишники помогали, а не препятствовали дорожному движению. Если бы автобусы у моих бедолаг были исправны, а лучше бы, если это вообще были не автобусы, а грузовики. Если бы я не поехал с ними, а поехал поездом. Всей этой истории точно бы не случилось, если бы в нашем городе продавалось бы то же самое, что и в Москве. Я ощутил сжатый кукиш в своём кармане, который никак не хотел разгибаться. Я посмотрел в светлеющий с востока участок неба, на грязные и заросшие лица моих друзей по несчастью и захотелось крикнуть во весь голос:
- Ну, до каких пор? До каких пор мы не будем видеть в себе людей? До каких пор мы будем пресмыкаться перед чуть власть имущими, и сами мечтать быть на их месте?
Ответов на эти так и не озвученные вопросы я тогда не находил. Начальник из ГАИ в то утро на развод так и не приехал. Мы сидели возле костра и не знали, что именно сегодня, в апрельский день 1985 года в городе, из которого мы уехали, произойдет событие, которое будет началом конца того беспросветного маразма, в котором все мы жили. Причем, престарелые партийные деятели, объявившие в этот день о новом политическом курсе, тоже не подозревали, что начинают пилить сук, на котором сами и сидят.
В то апрельское утро, нам повезло. Заступивший на пост гаишник просто вернул водителям права и велел убираться на все четыре стороны. Может это был знак? Знак скорых перемен? Мы тогда об этом не задумывались, а просто направились навстречу рассвету.
Прошло много лет. Всякий раз, когда я проезжаю мимо того места, где мы грелись у костра апрельским утром 1985 года, то невольно вспоминаю о наших приключениях. Ни разу в жизни наши пути с Михалычем и Эдиком не пересекались. На месте костра теперь вертолетная площадка для гаишного (сейчас - ГИБДДэшного) вертолета. Продуктов в магазинах нашего города достаточно, и ассортимент не хуже московского. Трудно поверить, что так было не всегда. Этому не верит даже мой сын, а родители напрочь забыли талоны и очереди, и тоскуют по коммунистам. В остальном всё осталось по-прежнему, даже усугубилось. Людей в себе мы так и не ощущаем. Количество власть имущих возросло многократно: начиная от простого ЖЭКа и кончая самым верхом. И все мнят себя великими начальниками. Так что мой приятель, вернувшийся из Канады в девяностые, сильно погорячился. В Канаде никто не оценил его редкий танцевальный дар, его способности так и остались способностями. В результате - развод с канадкой, отъезд на Родину, где было объявлено о равных возможностях и правах человека. Наслушавшись уверений, что теперь у нас, как в приличной стране, на первом месте человек, а уж потом государство, он ринулся через океан. Сейчас он тихий пенсионер.