Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, - это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками." Э. Сепир
С немецким языком я была не знакома. И удивление от нашей первой встречи помню до сих пор. Он был нескончаемо певучий, с перепадами интонаций в конце фразы, очень напоминающими одесское "А что такое?!!". Ничего похожего на гавкающую рубленую речь советских военных фильмов, скорее какие-то еврейские интонации. Уже потом я поняла, что все одесские евреи говорили на идиш, этом старинном немецком диалекте, который они принесли из Германии на окраины российской империи и в большинство советских анекдотов. Даже построение всем известного выражения: "Слушай сюда!", это точный римейк "Hör zu!", а такое милое уху одесское "Или?", не что иное, как "Oder?" и ничего более. У одесситов предлогов в избытке и сапожник шил -"с шилом, а не с иголкой", но ведь и немцы едут "с поездом" - "Ich fahre mit dem Zug"! Понимание заимствований из немецкого языка пришло ко мне потом. А в самом начале знакомства немецкая речь, что сплошным и неделимым потоком текла из автомобильного радиоприемника, воспринималась, как птичье пение без начала и конца, как след колебаний иглы, регистрирующей биение чужого сердца. Пациент жив, но я его не понимаю и это смертельно для меня! Странно чувствовать себя немой. Пристально вглядываться в лицо собеседника, ловить малейшие изменения его выражения, мучительно пытаться понять, что же он такое говорит и ощущать полную непроницаемость прозрачной стены между нами. Язык разделяет сильнее любой стены и притча о Вавилонской башне говорит о страхе Всевышнего перед объединенными силами одноязыкого человечества. Они же могли договориться до чего угодно! Могу и я, но только если понимаю язык партнера. Иначе, я чужак - опасный или бесполезный, но всегда - изгоняемый.
- О чем он говорит? Ты поняла, о чем он говорит? Муж спрашивает меня свистящим, напряженным шепотом, но я молчу в ответ. Я ничего не понимаю из того, что говорит учитель. А тот не замолкает ни на одну минуту, что-то рассказывает, задаёт вопросы и сам же на них отвечает. Сегодня первый день занятий на языковых курсах и вот уже с восьми утра мы слушаем несмолкающую немецкую речь, совершенно её не понимая. Господин учитель считает, что мы должны его понимать. Ведь мы приехали в Германию жить, значит, обязаны знать немецкий язык. Но из всей учебной группы в 25 человек язык знают только две пожилые женщины - приехавшие из Казахстана, однако их старинный немецкий диалект непонятен даже учителю и между ними всё время возгораются искры спора о том или ином выражении. Все остальные слушатели понимают дебаты только на уровне интонаций и возгласов. И этого достаточно, чтобы почувствовать себя совершенно больным от немоты. Удивительно, но прародичи славян назвали себя так по способности владеть словом. Славяне - народ, владеющий словом. А все другие народы были для них - немыми. Немцами. Между шестым и девятым веками после рождества Христова серединные славяне соседствовали с германцами, а точнее - франками в долине рек Эльбы и Заале и соперничали с ними, охотясь в Богемских лесах. Северные славяне жили тогда вокруг озер и в лесах около Балтийского моря, в верховьях Днепра и вдоль реки Неман. Все они успешно торговали и воевали со своими "немыми" соседями - немцами, кем были для славян все тогдашние германские народы. И вот теперь я должна за шесть месяцев выучить язык немцев, что журчит и щебечет, щелкает и режет звуковые волны на кусочки и по новому кроит мой мир по лекалам чужих грамматических правил. Я знаю, что за такой короткий срок это невозможно, как невозможно переписать свою жизнь заново, пытаясь исправить прошлые ошибки или улучшить стилистику письма. Ведь любой язык это не только способ передавать мысли другому человеку, но и сам способ мысли. И, поняв загадки чужой речи, я, может быть узнаю не только желания собеседника, но и глубоко потаенные, скрытые от случайного любопытства истоки его поведения. Например, многое могут рассказать немецкие модальные глаголы, что созвучны русским : "можно, нужно, должно", ведь модальный глагол "мочь", имеет в немецком два обличья, одно для возможности, основанной на законном праве - "dürfen", а второе - лишь на внутреннем разрешении - "können". А вместо русского метафизического "Надо, Федя, надо!" и , связанного с долгом - "должен" немцы выпестовали "sollen" - для выражения объективной и лично осознанной необходимости и жёсткое "mussen" - для следования чужой воле. И слова эти немецкие никоим образом не связаны с долгом, должниками и прочими тяжкими обязанностями. Они четко и ясно говорят, что ты можешь сам, а что - по закону делать обязан. Но, неужели я когда-нибудь сумею узнать язык настолько, чтобы понять этот народ? Тут же вспоминаю двух немцев, что встретились после пяти лет жизни в России и один другому сказал: "Привет земляника!", а второй в ответ - "Да, плохи твои дела, видно пять лет для тебя мало. Бери пример с меня, я уже русский, как немецкий знаю. Запомни, люди из одного города - не земляники, а землянки". Здесь же, люди в одном городе, если они не земляки, могут говорить, не понимая друг друга на разных диалектах. И баварец не поймет приезжего из Гессена, а шваб, выходца из Бранденбурга. Отличия настолько велики, что иногда между двумя немцами нужен третий - переводчик. Судите сами, если фраза "Я ему это дал" звучит в литературном языке : "Ich habe ihm es gegeben", а в диалекте "I hoos eahm gem".
Отличаются не только произношение, но и написание слов и, часто в книге можно наткнуться на непонятные слова, отсутствующие в словаре общепризнанного немецкого языка, значение которых знают только читатели, говорящие на диалекте книжных героев. Немцы накрепко держатся за свои родные диалекты, ведь они - признак их национального достоинства и отличия от других. А что может быть важнее отличий? Только общенациональная идея. Как тщетно в России пытаются найти это общенациональное единство, эту идею, что могла бы снять все внутренние противоречия, так упорно немцы хотят защитить свою историческую разность и непохожесть. Они гордятся своими традиционными различиями в еде и одежде, в датах провинциальных праздников и карнавалов, а главное, в языке и религии. Не существует такого понятия, как немецкая общенациональная культура потому что в каждой земле эта культура своя, как и история этой земли.
Я знаю только две идеи, которые объединяют все немецкие земли в одну великую Германию - это "немецкое качество" и футбол. Но, если "немецкое качество" действительно стало логином всей страны, то в футболе земельные команды бьются друг с другом с такой же страстью, как и с иностранными чужаками. Немцы, это "запоздалая нация", которая, как страна оформилась только в девятнадцатом веке, а до этого времени существовала "Священная Римская империя германской нации" - конгломерат из множества мелких и крупных королевств, самостоятельных городов, герцогств и земель под властью курфюстов - скорее виртуальная, чем реальная страна, в основе обьединения которой лежала религиозная вера и постепенно усложнявшийся закон имперской власти, а не территориально-национальное единство. Она пережила множественные переделы границ и смену видов власти и только к началу шестнадцатого века была готова к коренным изменениям в своем духовном и физическом развитие. Империя ждала нового человека и нового слова. И этим человеком стал для Германии Мартин Лютер. Удивительно, но, так же как и в Божественном писании, всё началось со слова, а закончилось Великой Реформацией Европы. Я не знаю другого человека, кто сделал бы столь много для Германии, как Лютер. Он дал ей новую веру, грамматику языка и полифонию церковной мессы. Лютер первел Библию и Евангелие с латыни на Саксонский диалект, который был в то время только языком официальных бумаг. Но сделал он это настолько талантливо и ярко, что в мгновение ока Библия на немецком стала бестселлером средневековой Европы, тем более, что к сроку подоспел и новоизобретенный печатный станок Гуттенберга. Он проповедовал Слово Божие, призывал к реформе школ и музыкального образования, и создал новую немецкую граматику. И вот, необходимость чтения Библии привела к всеобщей грамотности народа, а написанная Лютером церковная месса с упоением распевалась прихожанами во всех городах и весях империи. Такое церковное музицирование требовало в каждом приходе своего регента, органиста и хор. Не с этого ли начинается взлет немецкой музыки, обозначенный в конце такими гениями, как Бах, Бетховен и Моцарт? А верхнесаксонский диалект с тех самых пор стал литературным немецким языком, на котором пишут книги и газеты, и вещает радио и телевидение. Его учат в школе и на нем говорят все государственные служащие. Если Вы обратитесь к кому-либо на литературном немецком, то Вам на нем же и ответят, но дома и между собою немцы продолжают говорить на своих диалектах, и только в Гамбурге и верхней Саксонии этот литературный язык всегда был и остается родным. Однако, существует еще одно различие в немецком языке, странное для нашего русского уха. И связано оно уже не с раздробленностью немецких земель, но с немецкой грамматикой. В ней мирно сосуществуют шесть времен, три из которых - прошедшие, и то прошедшее время, которое вовсю используется при написании книг, совершенно не используется в обиходной речи. На улице говорят совсем по другому. Книжная речь, словно заколдованное спящее царство, погружена в прошедший "Präterit". Откровенно говоря, именно эта форма более всего похожа на форму прошлого в русском языке, но в немецком быту она используется крайне редко. А цветущее многообразие прошедших времен немецкого языка спрятано в наших совершенных и несовершенных глаголах. Не помните? Ну как же! Всё, что отвечает на вопрос "Что делает?" - это несовершенный глагол, а за вопросами - "Что сделал?" и "Что будет сделано?" - скрывается совершенный. Какие удивительный слова - совершенный, несовершенный, в них есть дуальность понимания, широта и незавершенность русской души. Когда - " На линии ходит трамвай" и - " Самолеты сегодня летают", это всегда привносит атмосферу неопределенности. Трамвай-то ходит, только не ко времени, но метафизика его существования определена. Он ходит и все тут, о каком расписании может идти речь. А табличка: "Вас обслуживает официант Иванов" в своем глубинном значении всегда несет образ никогда не завершенного действия. В своё время я очень любила выражение "Нам пишут", которым редакция обозначала интерес читателей к своему изданию. В этом выражении интерес читателей приобретал непрерывное, прямо-таки вселенское значение и уже поэтому, сам по себе становился значимым фактом. О действиях редакции в результате написанного уже было неловко спрашивать.
В немецком тоже есть подобное использование глагола, но оно применимо только тогда, когда мы говорим о постоянно повторяющемся действии, вроде - "Земля вращается вокруг солнца", или о действиях или состояниях, имеющих вневременной характер явления - "Нева впадает в Финский залив". Попробуйте привнести эту вневременность в игры русского несовершенного глагола и Вы сразу поймете, о чем я веду речь. Мы русские - не от сего времени, мы все - в будущем, которое с немецкой точки зрения, куда менее важно, чем настоящее. С несовершенными глаголами мы постоянно привносим в свою жизнь ощущение неизбывной повторяемости циклов нашей истории, но одновременно придаем философский, метафизический смысл этим неизменным кругам. "Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем" Екклесиаст 9. Незавершенность, несовершенство глагола, порожденные бесконечными, неуправляемыми просторами русской земли, нашла себе точное выражение в соответствующей форме слова. Еще удивительнее для русского духа использование немцами будущего времени. Немцы живут настоящим и протестантская, евангелическая вера всячески поддерживает их чувство ответственности за обустройство земного мира. Глубокие корни желания украсить и улучшить окружающее пространство пронизывают немецкий язык и держат его в жестких рамках настоящего времени. В разговорной речи для выражения будущих событий чаще всего используется настоящее время с указанием на то, когда же это событие произойдет в будущем. Все должно произойти совершенно точно: "В августе я еду в отпуск". Мы-то, скорее, скажем "Я поеду в августе в отпуск", выражая этим ещё незавершенность события. А немец нет, он все запланировал и знает сроки отьезда в отпуск ещё в конце января. А, вот когда он неуверен в будущем событии, что-то предполагает или сомневается, вот тогда-то он использует слово - "будет". Да, выражение Маяковского "Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть!" в немецком переводе сразу же приобретет оттенок неуверенности и осторожного предположения. Что делать, но так или иначе язык выдает все тайны человеческой души. Лютер ввел в немецкий язык новое слово, которое стало историческим маркером немецкого отношения к труду и своего духовного обязательства перед ним. Это слово "Beruf" и "Berufung", как производное от первого. Первое означает профессию, а второе - призвание. Корнем и того, и другого является слово - зов. Профессия по немецки, это зов неба, обращенный к человеку, это его обязанность по отношению к небесам и к себе. Такое видение очень точно воспроизводит взгляд лютеранства нацель и смысл человеческой жизни. Лютеранин должен следовать в своей профессии зову свыше и быть в ней превосходным мастером.
Только так он сможет доказать себе свою возможную избранность Богом. В русском языке призвание, это нечто высшее. Так можно сказать о творчестве или служении людям, но не о работе у конвеера или на швейной фабрике. Язык не повернется сказать, что профессия дворника, это призвание. А в немецком языке профессия и призвание - однокоренные слова и корень этот уводит человека прямо к Богу. В отличие от русского, немецкий язык, это строгий отец. Он никогда не позволит Вам резво шалить и менять слова местами, как Вам вздумается. Каждому слову свое место и свое значение на этом месте. И эта жесткая упорядоченность языка строго соответствует немецкому пониманию ответственности перед творимым словом или делом. На немецком легче писать инструкции, чем стихи, поэтому популярные песни о любви лучше воспринимать не вдумываясь в прилагаемый текст. Он просто ужасен! Но это на наш славянский слух, привыкший к вольностям игры словами в поэтическом тексте, да и в свободной речи. Удивительное дело, но, несмотря на обильно плодоносящие сады всевозможных сленгов, такого явления, как "мат" в немецком нет, как, впрочем, и во всех других языках. И, если мировые позиции русского балета давно уж отступили вглубь собственной страны, то этот неиссякаемый источник народной души всегда будет питать могучую реку русского языка, из которого с удовольствием, не особенно понимая, что говорят, но черпают иностранцы. Немцы ругаются скучно и однообразно и наиболее смачно звучит только "Du, Arschloch!", что в переводе является банальнейшей дыркой в ж..!. Популярные "Mist!" и "Shit!" , это всего лишь безобидный навоз, которым по весне пахнет вся Германия, а почти школьное "Blödmann!", это совсем уже литературное - "болван!". Я знаю, что ничего не знаю! И эта уверенность в огромности удивительного мира немецкого языка даёт мне радость бесконечного и расширяющегося познания чужой души и сердца.
Русская душа, это бессмертная странница, ответственная за все деяния человека и с душою у нас сопряжена лишь вечная мука или вечная радость. Выбор остается за ней. А сердце русское - безответственно и смертно. Этот дуализм вселенского порядка вечно качает нас на весах истории, то вверх, то вниз. Понятие "Дух" в русском языке расплывчато и пахнет мистической древностью - "Тут русский дух, тут Русью пахнет". Иногда оно заменяет слово душа, это, когда "Дух его укрепился", но, в целом, особой разницы в русском языке между духом и душой не заметишь. А немцы образовали треугольник из души, сердца и духа, и конструкция эта куда прочнее, чем наша. В немецком языке душа, сердце и дух несут свою ответственность каждый за себя. И если сердце само способно принимать решения, испытывать желания и диктовать человеку свою волю, то душа в немецкой литературе - слабая, пассивная и уязвимая. Она больше устремлена к Богу, но обьединяясь с телом создает человеческую личность. Вот это понятие человеческой личности, глубокий её индивидуализм, становится в конце концов и драгоценным даром, и вечным наказанием европейской культуры. Но сердце и душа человека в немецкой традиции, это средоточие памяти, чувственной и страстной эмоции, но не разума. За разум здесь отвечает дух. Он властвует умом и способностями, творческим индивидуальным или коллективным сознанием, которое, собственно, и преобразует мир. Это понятие человеческого духа является основой не только всей немецкой классической философии, но и религиозного осознания своего долга перед Богом и людьми. И тогда уже можно гордо сказать "Ich bin ein Mensch!", что удивительным образом переводится на русский, как: "Я есть один из людей!". И пусть знатоки словесности возразят мне, что глагол "bin" и неопределенный артикль "ein" в этом случае не переводятся, я уверена, что в самой основе, в подсознание говорящего человека, именно они усиливают и оттеняют значение Человек. Я есть, я существую на этой Земле, я отвечаю за неё и за себя сам и ответственен за нас двоих перед Богом. В русской литературной традиции понятие "душа" поглощает практически все свойства, присущие немецкому понятию "сердце", и в этом мы чрезвычайно похожи. Но "дух" наш очень различен. Само слово "дух", как-бы находится на периферии современного русского языка. Словно оно представляет собой мистический набор древних осколков давно ушедшего от нас мира и постепенно вытесняется новой жизнью на отдаленные языковые границы. В далекую и зыбкую словесную провинцию. Слово "дух" не несет в русском языке такого ярковыраженного творческого и преобразовательного начала, как в немецком и, кажется, что разум наш совсем не связан с нашим духом, а находится с ним в давнем и постоянном противоречии. Может быть все дело в этом?