Аннотация: Когда уходит любовь, хватит ли у тебя силы, мудрости достойно отпустить свою возлюбленную и отдать другой? Рассказ был опубликован в журнале "Остров" N43, 2010 г.
Когда уходит любовь, бывшие любовники расстаются либо врагами (и тогда испытанные друг к другу даже лучшие чувства теряют свою ценность и значение), либо остаются друзьями, помня все хорошее, что было. С Николь мы остались друзьями.
Но прежде мы прошли с ней все этапы уходящей любви, которые проходят многие любовные пары - эти болезненные состояния отрыва: уже срослись, были единым существом, но вот отрываешься и отрываешь, - порой вместе с кровью и мясом. И, трезвея, удивляешься, что же вызывало такую нежность и страсть? За что так боготворил? Начинают выпирать все недостатки, на которые прежде смотрел сквозь пальцы. То, что прежде умиляло, начинает раздражать. Быть может, именно потому, что прежде умиляло. И с облегчением, смешанным с легкой грустью, понимаешь, что выздоравливаешь от тяжелой, но прекрасной болезни. Но еще остается пуповина, и нужно время, чтобы она перетерлась. Всё равно ревнуешь. Считаешь, что твоя бывшая возлюбленная должна страдать. Быть одной и непременно страдать. Как страдаешь ты. Потому что когда любовь приходит - это счастье, а когда уходит - это трагедия. И как бы не бравадился, не хорохорился, все равно страдаешь: тебя разлюбили! И никакие утешения (ты ведь тоже разлюбил!) не помогают. Твое самолюбие задето. И начинаешь мелко мстить. За то, что любил. И хватит ли благородства - ох! - широты души, чтобы сказать своей бывшей возлюбленной: отпускаю. И действительно, благословляя, отпустить.
Я продолжала жить у Николь: у нее была отдельная квартира, у меня не было ничего. Мы жили как муж и жена около трех лет. "Женой" была я, - а это значит, больше старалась сохранить семейный очаг. Не получилось.
Когда в квартире атмосфера всеобщего раздражения стала невыносимой, Николь принесла откуда-то щенка таксы. Такса была девочкой (еще мужика в доме не хватало!). Николь назвала ее Нюркой.
- Пусть будет хоть какой-то предмет общей любви, - криво усмехаясь, сказала она.
Так супруги, изведя друг друга, решают обзавестись ребенком: хоть что-то связывает.
Наши с Николь души друг друга уже не принимали, но тела отвыкают медленней: поэтому иногда мы еще спали вместе. Постель мирит. Но в наших отношениях была не просто трещина, которую можно залатать постелью. Мы отходили друг от друга все дальше и дальше, как расколовшийся надвое айсберг.
Часто слышишь досужее обывательское любопытство об однополой любви: "И как это у вас там все происходит?" Да так же, как и у вас! Дураки. У любви нет пола. Для нее не имеет значения, какой у человеческой оболочки набор признаков.
По роду занятий Николь ей часто звонят. Обычно за вечер она несколько раз подходит к телефону. Я обратила внимание, что на некоторые звонки она уж слишком ласково отвечает. О, я хорошо помню эти ее игривые интонации, от которых я млела в начале наших отношений. Я давно от нее не слышала таких чувственных тонов голоса. После этих разговоров у нее лучились глаза, а губы едва сдерживали блаженную улыбку. Я насторожилась.
Однажды, когда Николь не было дома, зазвонил телефон. Я взяла трубку: спросили Наташу. Я почему-то сразу догадалась, что звонит именно та девочка, с которой Николь разговаривает особенно ласково. Голос у нее был приятный - мягкий, "женский". И то, что Николь назвали Наташей, означало, что эта девочка не из нашего круга. Я ответила, что ее нет, и спросила, не передать ли ей что-нибудь.
Значит - Аня. Интересно, как будет называть ее Николь? Наверное, Аннет. Так вот почему она назвала свою таксу Нюркой.
Я не ошиблась. Когда я передала Николь просьбу Ани, та мгновенно растаяла и засветилась. Я позавидовала ей: у меня-то на горизонте совершенно никого нет.
Появление Ани напомнило мне Николь на первых этапах наших отношений: она вот также вся светилась и была ко мне бесконечно добра. У меня внутри шевельнулся червячок ревности.
С Аней она разговаривала, когда я вышла покурить - нарочно выбрала момент. Я это поняла и еще торчала на кухне, пока она не налюбезничается со своей новой пассией.
Потом она вышла ко мне, продолжая сиять.
- Почему ты не приведешь сюда эту девочку? - спросила я напрямик. - Это я тебе мешаю?
- Да нет... - смутилась Николь.
- Ты ведь знаешь, на ночку-другую я могу уйти.
- Дело не в этом... - все еще смущаясь, сказала Николь. - Просто у нас пока ничего не известно.
Вскоре я через знакомых устроилась в преуспевающую фирму. Работала с утра до вечера, домой возвращалась поздно, около 11-12 ночи. Часто меня шеф даже подбрасывал к дому на своем "мерсе" - ему по пути. Однажды, прежде, чем выпустить меня из машины, он стал делать мне прозрачные намеки и даже положил руку на мое колено. Но что он мне? Его предложения звучали как бесполезный, вызывающий дисгармонию звук. Николь остроумно называет всех мужчин - членистоногие. Пусть живут, но не пересекаясь с нами. Я не понимаю, как можно любить мужчину. Я осторожно но решительно сняла его руку с колена и сказала прямым текстом, что живу с женщиной. И, мило улыбаясь, осведомилась, не отразится ли это на моей карьере? Он досадливо хмыкнул и пробормотал, что-то типа: "Как только красивая женщина - так обязательно лесбиянка". Но пообещал, что это останется между нами и все будет в порядке.
Когда я возвращалась, Николь обычно не спала, ожидая меня. Мы вместе ужинали и укладывались каждая на своем диване. Выпотрошенная за день, я проваливалась в сон моментально. О своих амурных делах Николь не рассказывала, я не спрашивала.
В один из вечеров Николь пришла еще позже меня, расстроенная и злая. Я знаю: в такие моменты ее лучше не трогать. Как я ни старалась угодить ей, она все же умудрилась наорать на меня из-за какого-то пустяка и ушла на кухню, хлопнув дверью. Потом долго стояла курила, прислонясь к подоконнику и глядя в ночное окно. Даже свою Нюрку ни разу не приласкала. Спать мы легли в гробовой тишине.
Через несколько дней, вернувшись с работы, я застала Николь, читающей какое-то письмо.
- Ты никак письмо получила? - насмешливо спросила я. - Вот уж не думала, что в наше время еще не перевелся эпистолярный жанр.
Николь подняла на меня глаза, и я осеклась на полуслове: такими глазами читают приговор о собственной смерти.
Ночью я чувствовала, что она не спит. Она вставала, выходила курить, снова ложилась и недвижно лежала без сна. Не в моих правилах лезть в чужую душу, а Николь, по всей видимости, раскрывать мне ее не собиралась. Что ж, она имеет право на свою личную жизнь.
Несколько дней Николь ходила подавленная. Обычно мы не курим в комнате, где спим - у нас уговор: только на кухне. Но все ближайшие выходные она пролежала на диване, курила, пуская дым в потолок и отрешенно лаская Нюрку.
Дела в нашей фирме шли неплохо. Я была в состоянии снять себе квартиру, и даже подыскала подходящую. Но когда я совсем уж было собралась переезжать, Николь попросила меня:
- Поживи еще немного, что тебе? - и добавила как-то жалостливо: - Не оставляй меня одну.
Я осталась.
Прошло недели две, а может, больше: когда с головой погружен в работу, время летит незаметно. После того злополучного вечера, когда Николь пришла расстроенная, телефонные разговоры с ее ласковыми интонациями прекратились. Постепенно она приходила в свое обычное состояние, только стала задумчивее, а глаза порой были печальные-печальные.
В один из вечеров выходного дня, чтобы как-то утешить Николь, я задумала стряпать пироги. Когда в квартире вкусно пахнет свежей выпечкой, распаренной курагой и печеными яблоками, сразу появляется ощущение дома, доброй бабушки, чего-то уютного, домашнего - ощущение семьи. Мы с Николь прежде частенько устраивали такие "семейные" вечера. И сейчас, хотя семьи как таковой больше нет, мне захотелось сотворить что-то для Николь - в память.
Я как раз была в комнате, когда прозвучал этот звонок. Николь взяла трубку. И вдруг ее хмуро-сосредоточенное лицо сначала настороженно замерло, а потом стало медленно разглаживаться, как смятое белье под горячим утюгом, и наконец растопилось в счастливую улыбку и сверкающие глаза. Она затаила дыхание, она превратилась в слух, лишь с затаенной радостью выдохнув: "О-о!"
Я поняла, что мне лучше уйти к пирогам. Впрочем, в эту минуту для Николь исчезло всё на свете, в том числе и я со своими пирогами.
Через несколько минут она вошла на кухню вся светящаяся, будто внутри ее зажегся фонарь. По своей привычке руки она сунула в карманы брюк - совершеннейший мальчишка, чем и купила меня в свое время.
- Слушай, - обратилась она ко мне, от смущения ведя себя несколько развязно. - Я тут уезжаю сейчас. Ночевать, наверное, не приду...
Я, улыбаясь, смотрела на нее. Она смутилась еще больше, но спросила задиристо:
- Так как там обстоят дела с твоей квартирой?
- Я все понимаю, Николь. Я на днях перееду, - сказала я, продолжая улыбаться.
Я положила в большой бумажный пакет свежей выпечки и протянула Николь.
- Зачем? - удивилась она.
Для нее все эти пироги и запахи в мгновение ока потеряли весь свой смысл - сразу же, как она взяла трубку.
- Отвезешь своей девочке, - сказала я.
Пусть этот символ семейного очага, все эти запахи дома она передаст ей, своей новой возлюбленной - Подруге. Быть может у них всё состоится.
Да и проголодаются ведь завтра утром.
Я желаю тебе счастья, Николь. Того, чего так и не получилось у нас.