Аннотация: Предупреждение читателю. В этой главе Бобёр видит ангелов и демонов и поджигает больницу, что раз и навсегда лишает нас возможности расценивать его как адекватного человека и положительного героя.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
...восемь месяцев назад.
Предупреждение читателю. В этой главе Бобёр видит ангелов и демонов и поджигает больницу, что раз и навсегда лишает нас возможности расценивать его как адекватного человека и положительного героя.
Я почувствовал тесноту в плечах и проснулся. Сперва глаза было не открыть, лишь по векам плясали световые блики. Я раздвинул слипшиеся ресницы. В глазах запрыгали те же пятна, только ярче. Потом появилось размытое изображение, как будто организм, спохватившись, подкрутил ручки настройки.
Я лежал, чуть повёрнутый к сияющему окну. Ветер шевелил золотые листья, листья резали на ленты начищенную медь солнечного света, свет плясал на моём лице, на подушке, одеяле, на металлической спинке кровати. Судя по тому, что подо мною впервые за несколько лет было настоящее постельное бельё, я оказался в Раю.
Мимо проплывал белоснежный ангел - с лёгким ароматом нашатыря, исходившим от одежд. Ангел повернулся и сказал чистым девическим сопрано:
- Доброе утро, господин музыкант!
Я что-то промычал в ответ - язык споткнулся о зубы и бессильно замер.
- Ничего, скоро придёте в норму. После нескольких суток сна нелегко проснуться сразу!
Всё-таки гастрольный график хоть в конце да накрылся, подумал я. Попробовал пошевелиться и устроиться в кровати поудобнее. Почувствовал, что плечи прижаты к кровати.
- Сесть? - спросила ангелица и наклонилась ко мне. Щёлкнула какая-то застёжка, прошелестело что-то грубое по животу, и я оказался свободен. Перед глазами поплыли лиловые горохи, кожу немного покалывало, голова была набита навозом, но в принципе, жить было можно. Я улыбнулся девушке самой приятной из моих болезненных улыбок. Красавица взбила мне подушку и нажала кнопку вызова.
Появилась докторша - сухонькая, суетливая, с седым куполом на голове, прихваченным хирургическими зажимами. За ней медсестра с гремучей тележкой.
Меня напоили, измерили давление. Палата была одноместная (в каком бишь я городе? Откуда тут одноместные палаты?), просторная, на тумбочке лежала одинокая книжка Гарланда. "Кома". Очень уместно, подумал я и закрыл глаза.
Когда (через сутки?) я открыл их снова, на стульчике у кровати сидела Мара.
Ошибиться я не мог: её огромные очки в толстенной фиолетовой оправе, прилизанное каре и вечные учительские кардиганы неизменно синего цвета не имели подобия во Вселенной.
Она дремала, придерживая руками и коленями сумочку из серебристой шкуры молодого дермантина. На щеках играл румянчик, а по рукаву кардигана, красуясь в солнечном луче, дефилировала блестящая зелёная муха, источник заразы и просто флегматичная тварь.
Мара открыла глаза и прогнала муху. Посмотрела на меня и сонно спросила:
- Тебе уже можно волноваться?
Вот за что я её обожал, так это за умение перейти сразу к делу.
- Гыы, - согласно прохрипел я и пару раз прочистил горло.
- Ничего не говори, просто слушай. Думаешь, просто было прорваться к твоей койке? Я им все мозги по десять раз прокомпостировала, все уши прожужжала, а они мне всё одно в ответ: "Вы же ему не родственница?" Я говорю, нет, не родственница, я ближе родственницы, я буду приносить воду, уносить судно, протирать лоб, подносить к губам зеркало...
Я вздохнул.
- Так вот, у нас крупные неприятности. У всех. Иры Крупич и Станислава больше нет. И вещиц при них не было.
- Грхм?
- Ты же не идиот. Ве-щиц. Стилоса и Огнива.
Я дёрнул рукой - в ответ запищала какая-то бесполезная машина, подсоединённая ко мне трубками и проводками. Обруч со стеклянной капелькой, как обычно, успокаивающе звякнул на запястье железными звеньями. Пальцы наткнулись на пластырь с датчиком на груди. Сердце под ним колотилось невесело и будто через силу. Я закрыл лицо ладонями - на пару секунд, не больше, и сразу же отнял руки. Кареглазая Иринка была когда-то моей одноклашкой. А рослый чех Станислав Станислав - детским приятелем по переписке, всё не терявшим надежды поводить меня по улочкам Праги.
Мара, похоже, истолковала мои подёргивания как последние конвульсии.
- Только не умирай сразу! - всплеснула она руками. - Что я скажу остальным?!
Откуда я знал? Да и какая, на хрен, разница, что она скажет. Мне почему-то вспомнились открытки, присланные Станькой. А ещё - как я смеялся над тем, что имя и фамилия у него похожи на однояйцевых близнецов. А он гордо объяснял, что их таких двое - он и археолог Павел Павел, правая рука Хейердала. Заливал, наверно.
- Нам надо ехать отсюда, - прошептала Мара. Но я уже сорвался в тяжёлый сон, где Иринка поила меня водой из помятой фляги, а Станька подсаживал её, чтобы она могла достать до оборванной тарзанки.
Разбудила меня пожилая докторша. Дрянной отвар горько-вонючих трав, которым она меня поила, вряд ли был занесён хоть в один медицинский справочник.
- Ничего, господин Музыкант, - приговаривала она. - Встанете на ноги, заберёте вещички и отправитесь в большой мир. Будете снова колесить по стране, петь свои песни, собирать стадионы в небольших городах...
Я не открывал глаз, неохотно глотая склизкую вонь. Жизнь по ту сторону век не особо отличалась от этой целебной отравы.
- Видишь ли, господин Музыкант, - увещевал меня приблизившийся голос, и я чувствовал её кисловатое дыхание, - от песен тоже есть польза, даже если кто-то считает, что они от Лукавого. Песни загоняют душу на грань и заставляют выбирать, а потом поддерживают её, когда она делает выбор. Даже если сами песни - шваль и несвязуха. Главное - чтобы их пели. Кто-то без них не может. Так что ты должен встать на ноги и петь свои песни... А, Мариночка! - вдруг громко и радостно сказала она, на миг оглушив моё правое ухо. - Уже пришли? Посидите с ним. Если что понадобится - нажмите эту кнопку...
- Спасибо, Изольда Ефремовна, - где-то далеко, на краешке моего сознания ответила Мара, и я заснул с мыслью об этих вычурных сочетаниях имён и отчеств, которые встречаются у первых учительниц и докторесс, намертво прошивая ваш мозг и заставляя так и эдак поворачивать получившийся диковинный стежок.
Мне снилось горящее поле - отстранённо, как на киноэкране. Потрескивание овсяных стеблей сливалось в однообразный шум.
Лил дождь. Это я понял, уже проснувшись. В серой палате сидела Мара, попивала из гранёного стакана томатный сок и полосовала ручкой безвинный кроссворд. Она обернулась на скрип кровати и улыбнулась.
- Ну, здравствуй, горе моё.
Я чувствовал себя слегка выжатым, но в целом сносно. Улыбнулся невесело ей в ответ и потребовал новостей.
- Новостей немного, - ответила она. - Нам надо как-то поднять тебя с этой койки и добраться до Батогов. Я говорила с Василисой. Теперь ещё и Брадобрей.
- Что "Брадобрей"?
- Пока ещё "что", - вздохнула она. - Но Василиса боится, что скоро от него не остается ничего.
- Подробнее можешь? - я расправил под спиной смявшуюся в неудобный жгут полу больничной накидки, почесал задницу и зло посмотрел на Марину.
- Знаю только, что он едва в сознании, не говорит и иссыхает час за часом.
Новости... Я почувствовал, как лицо сводит знакомой гримасой - этот спазм скул и бровей я хорошо помнил с детства, когда умирала Найда, наша немецкая овчарка. Мать считала, что от болезни, а отец до сих пор уверен, что кто-то отравил. И у меня есть основания доверять отцу. Ну, да что сейчас об этом...
Поднялся на кровати, спустил с неё ноги, обнаружив, что никаких пристёжек и проводков ко мне больше не идёт, почувствовал лёгкое головокружение, отпахнул одеяло... И тут же снова запахнул.
Да, стормозил. Кроме больничной распашонки, едва доходящей до пояса, никакой одёжи на мне не было.
- Не знала, что рок-музыканты бывают такими стеснительными, - усмехнулась Мара.
- Что здесь происходит? - раздался командный голос от дверей. В проёме стояла худая врачиха "крепко за 50" и нервно теребила тусклую серёжку.
- Я рада, что вы наконец-то-наконец-то поступили в моё ведение, господин Музыкант, - продолжила она, не дождавшись ответа.
- А где Изольда Ефремовна? - подала голос Мара, прижимая к себе сумочку.
- На пенсии-на пенсии. Вчера всем отделением провожали. А что это вы сидите в сумерках, как при царском режиме?
Щелчок выключателя - и серая палата заполнилась неестественным мертвенно-жёлтым мерцающим светом прогорающих ламп. Из огромного кармана белого халата врачиха извлекла ворох исписанных бумажек, сверилась с ними. Ощупала мне лоб, положила пальцы на веки, промычала что-то, понятное ей одной.
- С вами уже бывало такое?
- Да, в детстве. Очень давно.
- Мы уж думали, что это и правда кома. А это просто какой-то богатырский сон.
- Вообще-то мы уже собирались выписываться, - сказала Мара. - Я на машине, легко и быстро доставлю его домой. А там уже обеспечу домашний уход.
- Конечно-конечно, с домашним уходом ничто не сравнится, - невыразительно пропела врачиха, переводя взгляд с бумажек на меня и обратно. - Впрочем-впрочем, я бы ещё денька два-четыре подержала вас на восстановительной. Дабы не было рецидивов.
- Изольда Ефремовна сказала, что домашний уход для него сейчас лучше всего, - соврала Мара.
- Изольда Ефремовна была стара. И придерживалась методов, которые далеко не всегда одобрялись... хм-хм... коллегами и вообще медицинским сообществом. Впрочем-впрочем, - осеклась она, - если вы уж так быстро хотите вырваться из-под моей опеки... Конечно, нужно будет немного подождать, пока мы заполним документы. Может быть, вы напоследок распишетесь в нашей книге отзывов - у нас редко бывают знаменитости, господин Музыкант, редко бывают знаменитости. Вот так... И ещё... Не могла бы я попросить вас, господин Музыкант, об одном одолжении? Я сейчас.
Она выскользнула из палаты и вернулась с пригоршней CD. Полная коллекция моих альбомов. И оба сингла, ну надо же. И где я видел эту врачиху раньше?
- Мне, правда, неловко так пользоваться служебным положением. Впрочем-впрочем, я трачу ваше время... Мой внук является вашим давним поклонником. Как это принято называть теперь - фанатом. Хотя я, конечно, этого слова не одобряю, как и подобную музыку... Но не могли бы вы подписать ему альбомы? Он был бы просто счастлив.
- Конечно, - ответил я. - Давайте ручку.
Врачиха ахнула, видимо, проклиная свою забывчивость.
- Мара, дай ручку.
Мара открыла сумочку... И тут я понял, какую глупость сделал. В её сумочке можно было искать что-нибудь целую вечность, а то и две.
- Я ведь только-только кроссворд ей решала, - бормотала моя подруга, по локоть засунув руки в свой маленький серебристый радикюльчик. Внутри то-то пересыпалось и погромыхивало, но ручка была погребена надёжно и основательно. Мара пару раз встряхивала и подтягивала к себе сползающую с колен сумочку, отчего злонамеренная писчая принадлежность должна была непременно всплыть на поверхность. Но не тут-то было.
- Я вам помогу, - сказала врачиха и взялась за одну из ручек сползающей сумочки.
Но то ли взялась она неловко, то ли Мара не хотела помощи и потянула вторую ручку на себя - содержимое подбросило вверх, и оно вылетело из довольного зева сумочки, на миг зависнув в мертвенном свете палаты безумной радугой. А затем рассыпалось по всему полу.
- Какая же я неуклюжая... - причитала медичка, ползая с Марой по полу и собирая в сумочку рассыпавшиеся вещи, отчего Мара тихо рычала. - Вот ваше зеркальце, не разбилось, это хорошо. Вот ваш золотистый мобильничек. Вот валокардинчик, вот ношпочка, вот уголёчек активированный. А вот и ручка! Это вам, господин музыкант, будьте добры, не злитесь на старую дуру, подпишите диски. Вот, девушка, ваши берушки, вот подследнички... Вот ваш свисточек никелированный, немного испачкался в губной помаде, впрочем-впрочем, если его почистить... Я сейчас! - и она, вскочив, выбежала из палаты, попутно зацепив рукой стакан с остатками томатного сока, которые выплеснулись точнёхонько на марину юбку.
Мара исторгла нечеловеческий вопль и тоже вскочила на ноги.
- Беги к раковине, если сразу замыть, пятна не будет, - я не смог удержаться от улыбки и взял в руки четвёртый диск.
- Идиот! - заорала Мара. - Она стащила Флейту!!!
Следующее, что я помню - как мы несёмся за врачихой по широкому и длиннющему больничному коридору: я без порток и Мара, прикрывая серебристым радикюлем огромное тёмное пятно на юбке. А в голове - дурная мысль: кто и для кого в этих маленьких городишках строил такие громадные больничные комплексы?! Коридор серый, весь в окнах до потолка с одной стороны, к стёклам прилипли пыльные фикусы и пальмы - просятся на свободу, снаружи хлещет дождь - и никого вообще на всём пространстве. Ноги заплетаются, попробуй приблизься к похитительнице на расстояние броска! Тем более что прыть она проявила никак не по возрасту!
Обруч я метнул по всем канонам погони - уже в падении. Запнулся чёрт знает за что, отбил пальцы, коленки и... то, что едва прикрыл рукой. Зато уж Обруч просвистел, как полагается - расширяясь и разгораясь на лету. Заглотнул врачиху и встал вокруг неё огненным стаканом. Она рванулась, послышалось лёгкое шкворчание - и она тут же отдёрнула обожжённое плечо.
На шум открылось несколько дверей, показались люди. Впрочем, у нас ещё было немного времени, прежде чем они начнут что-то соображать.
- Флейту! - потребовал я.
Врачиха в огненном кольце изогнулась, черты её на миг расплылись, зубы клацнули, и она улыбнулась.
- О чём вы, господин Музыкант? Какую такую флейту?
- Ты знаешь, какую.
- Ах, свисточек... Как же я отдам его вам? Сквозь пламя? Оно больно жжётся.
- Уже, значит, распробовала, - отдышавшись, бросила Мара. Она стояла в бойцовской позе, набычившись и широко расставив ноги. Видели бы её ученики свою училку в таком виде - от смеха бы умерли.
- Может, вы, господин Музыкант, сами протянете руку и возьмёте? Вас пламя Обруча не тронет...
- Не вздумай, - крикнула Мара.
- За дурака меня держишь? - рассердился я. Мне лучше неё было известно: сунь я руку в Обруч - и он снова станет браслетом. А дальше с этой тварью попробуй справься. Флейта у неё уже есть. И она вполне может ею воспользоваться, как только окажется на свободе.
- У меня есть идея получше, - сказал я. Сжал руку в кулак - и огненное кольцо вокруг врачихи стало сужаться. Послышалось шипение мяса - Обруч прижучил воровку за ягодицу. Она взвыла, но постаралась не потерять равновесия.
И тут случилось то, чего никто из нас не ожидал.
Потому что вокруг мы не глядели.
А вокруг собирались люди.
Не много, не мало, но порядочно.
Галдели, глядя на пожар. Надо, дескать потушить, человека спасти.
И вот в этот самый момент какой-то придурок раздобыл огнетушитель. Пенный огнетушитель старого образца. И направил его прямиком на огненный столб, который, нарушая планировку, высился среди больничного коридора.
Струя ударила смачно и точно. Врачиха потеряла равновесие, качнулась вправо, Обруч сладко впился пламенем в её кожу. Она завопила, вытянулась струной. И под марин крик "Пригни-ись!" я сунул руку в огонь - Обруч покорно повис на запястье, снимая огненное кольцо.
Освобождённая фигура в белом халате мгновенно бросилась на меня, теряя на лету человеческий облик... И наткнулась физиономией на серебристый радикюльчик, обыкновенный дамский радикюльчик весом в три силикатных кирпича, какой обычно носят с собой хрупкие учительши, преподающие нашим бесенятам великие тайны родного языка.
Радикюльчиком Мара размахнулась от души: тварь замерла в полёте и рухнула на обгорелое пятно посреди пола, разбрызгав заливающую всё пену. Сверху рухнула Мара, не рассчитавшая силу удара. А никелированный свисток ударился о стену и упал в цветочную кадку, откуда я его и взял.
Идиот с огнетушителем тем временем продолжал свою wet party. Ротозеи были в пене, но разбегаться не желали. Я поднял Мару под белы рученьки и указал на поверженную врачиху:
- Где здесь санитары?! Помогите женщине! Первая помощь при ожогах!! Срочно!!!
От толпы отделились три силуэта. Они присели у тела, толпа стала смыкаться вокруг них, тем более что огнетушитель наконец чихнул и иссяк.
А мы отступили назад и дали дёру. Попутно крича: "Пожар! На третьем пожар!"
Услышав волшебное слово "Пожар!", за нами ринулись и те, кто только что со спокойным интересом наблюдал битву придурка с огненным столбом. Такой чудесной паники я не видел с тех пор, как Дереза объявил в одном клубе премьеру нашей песни с названием "Они пустили газ". Просто вышел к микрофону и гаркнул название песни. Что тут началось... Пиздец. Всё-таки я думал, нас слушают более адекватные люди.
Я мчался босиком под проливным дождём, Мара неслась хвостом, хлопая себя по ляжкам героической серебристой сумочкой.
- Направо! Моя машина там!
Я понадеялся, что у неё есть машина. Боже, я правда поверил, что у неё есть машина. И когда мы добежали до угла, за которым стояли "Сиерра" и микроскопическая синяя замухрыжка на колёсиках от бабушкиной тележки, я ринулся к "Сиерре".
- Да нет! - крикнула Мара, дёрнув меня в сторону. - У меня "Ока"!
Я бы сейчас расплакался, честное слово. Вместо этого просто остановился. А хотелось упасть и корчиться под струями дождя от безысходного смеха. Но для этого было неожиданно холодно. Обычно-то в сентябре упасть в лужу - милое дело. С детства помню.
- Что ты так смотришь! - возмутилась Мара. - Ты знаешь, как трудно учительнице школы купить машину! Даже в кредит! И я не позволю никому дурного слова о моём авто! Тем более какому-то беспорточному смутьяну. На, прикрой срам-то! - она сунула мне радикюль, который пребольно долбанул меня по яйцам. В этот момент я даже пожалел палёную врачиху.
Мара, правда, тут же отняла у меня сумочку и принялась рыться в поисках ключей.
- За нами не гонятся? - спрашивала она посекундно.
- Пока нет, - отвечал я, покрываясь гусиной кожей и переминаясь с ноги на ногу. - Но это чудо в белом халате я, кажется, уже встречал. Хотя не помню, где и когда. Так что я бы не расслаблялся.
- Балабол, - рыкнула Мара.
Наконец она разыскала ключи, пикнула брелоком (о, да! Эта козявка была ещё и удостоена сигнализации!) и пригласила меня во чрево "Оки". В "Оке" были сиденья, обтянутые красным родственником серебристого радикюля, и приборная панель, упиравшаяся в мои колени.
- Пристегнись! - повелела хозяйка. Я послушно исполнил её просьбу, Мара запустила моторчик, и божия букашка, подозрительно жужжа и шипя, сорвалась с места.
- У тебя хоть кондиционер в машине есть? - спросил я, дрожа и икая.
- Пошутил. Успокойся, тебе ещё жарко будет!
Она была права. Но чтобы прочувствовать это, надо было дождаться, пока выглянет солнце.
- Может, заедем к тебе? Хоть что-нибудь наденешь. Может, и мне подыщешь, - сказала она, пытаясь отряхнуть с блузки смесь пены и копоти.
- Нет уж, давай в Батоги. И живо. Сама сказала, Брадобрей умирает. Позвони им.
- Ты что, думаешь, я не пробовала? Да в этой глуши нет ни одной вышки! Мобильник тут берёт только по воле аггелов небесных.
- Дорогу знаешь?
- Знаю.
- Тогда давай сотовый, я буду смотреть, есть ли связь, а ты вези куда нужно.
Мара ничего не ответила, только "Ока" взревела, как раненый комар, и стала чаще почавкивать лужами.