Аннотация: Присяжные заслушали версию истории от Адама. Теперь они должны заслушать другую сторону, которую отказались слышать несколько тысяч лет назад. Будем считать, что кто-то должен был рассказать правду.
/Брайану/
У Авеля была нежная кожа и застенчивый взгляд. Вьющиеся волосы. Я помню.
Он всегда был любимцем отца.
Не того, Небесного. А нашего, земного. Вы же не верите в эти сказки про Яхве?
Авель всегда умел притворяться. Тому, что верил, будто отца создал Бог. И будто мы - изгнанники из рая, и должны приносить жертвы Тому, кто остался хозяином Там.
Не только я всегда знал, что отец немного того. Авель с матушкой тоже это понимали. Но если матушка просто предпочитала не перечить мужу, мой меньшой братец всячески поощрял его в пагубных фантазиях, отчего разум нашего родителя день ото дня становился всё слабее и слабее.
Да. С каждым днём истории о чудесах райского сада становились всё ярче, а подробности всё забористее. Наконец, когда с уст его упали слова о том, что они с матерью - первые и единственные люди на земле, я попытался воспротивиться воцарившемуся в доме безумию.
- Отец! - воскликнул я. - А как же те люди, что построили дом твой? Как же те люди, что пасут твои стада и возделывают земли твои? Они не плоть от плоти твоей и не созданы Богом в Эдемском саду. Они дети отцов своих и отчадья матерей своих. Погляди на них! Или не люди они, что ты говоришь, что вы с матерью первые и единственные двое людей на земле?
Помню, как побагровел отец и жмакнул о стол виноградную гроздь. Алые брызги окрасили стол предо мною, ветх мой и руки мои.
- Ах ты, змиев пащенок! - взревел отец. - Или ты отказываешься верить в то, что благословлены мы Создателем нашим? - он схватил меня жилистой рукой за шею и выволок из жилища. - Где, где видишь ты людей?! Что ты удумал, богомерзкое отродье?
Пора была обеденная, и снаружи не было ни души. Даже птицы молчали, попрятавшись от невыносимого зноя.
Руки у отца были много сильнее рассудка. Он швырнул меня наземь и плюнул мне на спину.
Я лежал, и слёзы отчаяния и досады моей поили скупую иссохшую почву. Я любил старика, и душе моей было больнее, чем телу.
- Осторожнее, братец, - услышал я голос Авеля. - Непочтительный не получает ничего.
Я обернулся. Он стоял в проёме и улыбался этой чарующей улыбкой, которая делала людей покорнее овец.
- О чём ты?
- Знаешь, Каин, я разделяю мнение отца оставить всё наследство мне. Право получить что-то от предков имеет только тот, кто достаточно их почитает. Однако было бы несправедливо с моей стороны не предупредить тебя о намерении отца. Надеюсь, ты ещё сможешь заслужить его расположение. Ты же знаешь, он отходчив.
Он заботливо поднял меня с земли и отряхнул от праха мои одежды.
- И что же ты предлагаешь мне, брат? - спросил я. - Притворяться?
- Отец счастливее от этого, - снова улыбнулся Авель. - Неужели ты не хочешь, чтобы он провёл последние дни свои в счастии?
Слова брата о последних днях отца насторожили меня.
В ответ на мой взгляд он ласково погладил меня по голове.
- Безумие, Каин, таит в себе много непредсказуемых опасностей. Человек случайно отправляется к шатающимся скалам, и голову ему раскалывает упавший камень. Или он забредает в пустыню, и умирает там без пищи и воды. Или в безумии своём он внезапно отправляется в чащу и оказывается безоружным против дикого зверя. Мало ли, что может случиться с тем, кто утратил рассудок!
Холод пробежал по моему загривку, там, где только что лежала рука брата моего.
- Так вот почему ты потакаешь этому помрачению!
- Ах, Каин, Каин. Наши стада и пашни могут приносить больше дохода, если окажутся в руках сильного человека со здоровым разумом. И ещё более того, если это будут пашни и стада первосоздания божьего.
Я отшатнулся - и тут же схватил его за грудки. Но брат аккуратно отъял от себя мои руки и посмотрел мне в глаза.
- Я честен с тобою, брат мой. Заслужи благорасположение отцово. Почитай его веру. Почитай Господа, трудом, молитвою и жертвою. Будь ласков и обходителен. Это нетрудно.
И когда Авель ушёл, на душе моей было черно и мерзостно, как ночью над зловонною ямой.
Шли дни. Я, как прежде, следил за работами в отцовых садах и на пашнях его, Авель, как раньше, управлял пастухами и следил за преумножением отцовских стад. Я был доволен ходом дел. Отцу тоже должна была понравиться моя работа. Приближался праздник Урожая. Великое Жертвоприношение, угодное отцу и, как он считал, угодное Богу.
Авель заглянул ко мне за день до праздника. Я был удивлён: он явно проделал долгий путь - наверняка не только для того, чтобы увидеть меня. Я омыл стопы его, напоил прозрачною водою и угостил дарами земли.
Он сидел на лавке, и вьющиеся волосы его ореолом золотились в пучке света. Словно ангел, явившийся сообщить благую весть.
- Завтра ты заслужишь прощение отца, брат.
Авель протянул мне свой дорожный посох. Посох оказался тяжёлым и поблескивал подо ржой. А там, где он держался рукой, посох блестел, как ручей на солнце.
- Завтра мы взойдём на гору и устроим по жертвеннику. Будет дождь, и гром великий. Когда возложишь дары свои на алтарь, склонись перед ним в молитве. Помни, чтобы тебя не поразил небесный огонь, тебе никак нельзя подниматься выше алтаря. И главное. Закрепи этот посох на алтаре.
- Для чего?
- По этому посоху на дары твои снизойдёт небесный огонь, и отец увидит, что жертва твоя угодна Господу. Это будет для него знак свыше, чтобы простить тебя.
Я с сомнением оглядел посох.
- Ты уверен, что это сработает?
- Молния всегда бьёт в самую высокую точку на вершине горы. Потому и нужно склониться, будто в молитве. Помни это, главное - не подниматься на ноги, пока не пройдёт гроза. Мне ведь потребуется разумный управляющий садами и пашнями после этого праздника.
Я хотел спросить у брата моего о том, что смутило меня в его речах, но он уже ушёл.
В сомнении вертел я в руках тяжёлый посох. Неужели нет греха в притворстве? Особенно если оно скрасит последние дни дорогого отца. Хотя старик ещё неделю назад выглядел вполне крепким и здоровым и никак не собирался покидать мир живых.
Нет, что-то здесь нечисто. Я не буду участвовать в задумках брата.
На следующий день я возложил на свой алтарь плоды земные и стал ждать. Дождь разметал по камню зерно и фрукты, прибил пучки ароматных трав. Я посмотрел на соседнюю вершину, где Авель, не вставая с колен, разделывал на алтаре ягнёнка. Наши вершины, как близнецы, высились совсем рядом, верёвку перебросить можно.
- Ставь посох, Каин! - крикнул брат. - Отец должен увидеть чудо!
Он закрепил на своём алтаре точно такой же сверкающий стержень - и отпрянул. Стрела небесного огня низринулась - и опалила ягнёнка на алтаре, заполыхал под жертвою хворост, и толпа внизу заволновалась, заголосила: "Чудо! Чудо!"
Я обернулся. Внизу, объятая дождём, от толпы отделилась фигурка и стала подниматься наверх, на авелеву гору. Отец.
Он встал у братниного алтаря и воздел руки.
- Его жертва угодна Господу! - провозгласил отец - и так и остался стоять наверху, среди грохочущих туч.
Я надеялся, что брат заставит отца пригнуться, но Авель бездвижно стоял на коленях и улыбался. И по этой улыбке я понял всё. Как поздно - и как безнадёжно понял я!
Бежать по тропинке вниз и снова вверх не было времени. Я, сколько хватило места на моей вершине, разбежался - и, оттолкнувшись Авелевым посохом, прыгнул.
Мне повезло. Я уцепился за край камня на скале Авеля. Оборванный, мокрый, окровавленный, я, наверное, являл собою жуткое зрелище, когда появился из бездны перед отцом и коленопреклонённым Авелем.
В глазах отца мелькнули страх, недоверие, безумие и, наконец, гнев. Но я не стал ждать, пока он скажет что-нибудь. Я сбросил его вниз, на тропинку, подальше от смертоносных молний.
В прекрасных глазах Авеля мелькнула досада, но затем они налились чёрным, бесконечным страхом. Тот, кто столько лет назывался братом мне, показал своё истинное лицо. Не я, не я, а он, он, Авель, - змеиное отродье!
Лучше бы меня поразила молния, нежели это открытие. Я вырвал из его алтаря тяжёлый жезл и взмахнул им в потрескивающем воздухе. Я уже ничего не боялся.
Авель бросился бежать. Я нёсся за ним по скользкой тропинке, падая и увечась, он тоже падал - но страх гнал его прочь, в поля.
Однако напрасно он надеялся найти спасение в полях. То была моя вотчина.
Я пригвоздил его посохом к земле - и напоил свою пашню.
Потом сел в живородную грязь и спрятал лицо в ладонях.
Мне было неинтересно, что случится, когда меня найдут.
Да ничего необычного и не случилось.
Отец проклял меня. Меня клеймили и изгнали вон. У отца теперь новый сын. Но сам отец жив и здоров.
Разум к нему, конечно, не вернулся. Старик так и живёт историей об изгнании из рая и каком-то первородном грехе. Он рассказывает каждому, кто готов его слушать, историю о том, как жена его сошлась со змеем. Как несчастный старик воспитывал змеево отродье наравне с родным чадом - и вот теперь гад в облике человеческом отнял у него сына...
Люди слушают его. Люди вообще падки на яркие истории.
Я - нет. Для меня важнее, что время от времени до наших мест доходят слухи об отце. И сердце моё радуется, что он жив и здоров, а большего мне не надо.
Я живу безубыточным домом. Я развёл богатые пашни. Но время от времени я думаю о том, как же сейчас растут хлеба там, где лежит брат мой.
И тогда я выхожу в ночь, и сердце моё гложет обида.