Жить в другом городе - это совсем не то же, чем просто жить в каком-то городе. Для меня это значит - жить в городе, где нет меня, и где я могу никогда не появиться, хотя очень хочу и 99 шансов против полутора, что появлюсь, и скоро. Тем не менее, он живёт в другом городе, и это объясняет ленивый фатализм первых слов первого начала. Поэтому, если вы не против, я переберусь ко второму началу, оно объяснит больше, чем первое.
Второе начало.
Я пишу эту повесть о стареющих мальчиках, чьи модельные лица на крупных планах оказываются покрытыми листопадом мелких складочек и морщинок, а кожа давно стала крупнопористой на носу и на лбу, но на общих планах этого не видно, а их фигура и пропорции лица всё ещё почти мальчишеские.. А может быть, я пишу эту повесть, короткую повесть, просмотрев очередной модный каталог и увидев, что мода на молодость всё ещё всегда актуальна... Может быть, я просто пишу о любви. О неразделённой любви к молодости, к ветреной молодости, к капризной и ускользающей молодости, спеша объясниться ей в этой любви, пока я сам ещё молод и она не воспримет мои слова с презрительной усмешкой, высматривая бесов в моих рёбрах.
Я пишу о себе, я пишу не о себе, я пишу о вас.
Но прежде всего я пишу о нём.
Давайте, я напишу "Он удивительный", и мы закроем тему. Конечно, это будет жестоким обломом для тех, кто терпеливо протиснулся через мелколесье обоих начал в надежде прочитать нечто, будоражащее его кровь и пряно возбуждающее нервы (посмотрите на эти расширяющиеся при чтении ноздри!). Тем не менее, если я хочу написать о нём, я должен начать в третий раз, по-другому, проще, конкретнее, яснее, тривиальнее, классичнее, вот так:
Третье начало.
Митя живёт в другом городе.
Вы согласны с таким началом? Оно говорит вам много, не так ли? Здесь есть и напряжение неокончательного фатализма, и зачаток трагедии, и отрешённость, и конкретика...
Оно нравится мне, это третье начало.
Митя живёт в другом городе и мечтает о музыкальной карьере.
Это уже хуже, инфантильнее, наивнее и даже пустее. Пусть это более правдиво и информативно, но мы так устали от правды и просто информации, что отторгаем их подсознательно.
Давайте оставим как есть: Митя живёт в другом городе.
Давайте добавим: он удивительный.
И припишем: и город тоже.
Иногда мы звонили друг другу, но чаще писали SMS.
"Муррьк!"
"Мрряаа)))"
"Ты уже спишь?"
"Неа, мучаю синтезатор. А ещё я разогнал группу, собираю новую)))"
"Может быть, тебе выступать соло?"
"Хм. Любопытная идея"
"Естественно. Вон у Земфиры в группе главное, что есть Земфира, а остальные уже так, чтоб музыка звучала)))"
"Гы!)))"
"Чмок тебя в спинку)))"
"J))Чмок)))"
Заложники SMS-романа не могут рассчитывать на многое.
У него приятный голос, юношеский, по-мальчишески надломленный, и всякий раз, когда один из нас звонит другому, я почему-то вспоминаю о мальчиках из модного каталога. Первое время я вообще боялся общаться с ним: боялся, что обманываю его, что объясняюсь в своём чувстве не ему, а его двойнице, андрогинной голубоглазо-блондинистой молодости... Или они - это одно целое... Он любит и девочек, и мальчиков.
Голубоглазый блондин был и другом моего детства, и первой любовью, и я опасался, что Митя станет суррогатом кого-то, кто был в моей жизни ДО.. Но голубоглазые блондины, как сезоны, несколько раз сменили друг друга, а Митя остался. Может быть, потому, что он жил в другом городе. А может быть, потому, что он оказался настоящим.
Я приехал к Московскому вокзалу в холодном апреле.
У меня не было никакого особенного багажа: в рюкзаке две смены белья, тёплый свитер, кой-какие примочки для волос и для бритья, документы и книжка Мелвилла.
Всё-таки наличие смартфона существенно облегчает поклажу. Единственное, чего он так и не смог мне заменить, так это печатную книгу. Чтение с монитора отталкивает меня: подушечки моих пальцев требуют страниц, мой нос требует запаха книги (у каждой - своего), мои руки желают ощущать её тяжесть, а глаза - наблюдать, как постепенно истончается правая, непрочитанная часть томика по обрезу, приближая финал, и обложку, и начало новых книг.
Я сказал ему по телефону: "Ты узнаешь меня по красной куртке, голубым джинсам и толстенной голубой книге в руках".
"Я узнаю тебя в лицо", - засмеялся Митя.
"У меня их тысячи", - заметил я.
"Тогда тебя точно нельзя упустить в толпе. Там у каждого только одно лицо".
Наверное, Митя был прав...
В моих руках он был очень похож на книгу. А я был Читателем - обобщённым, тысячеликим, но именно таким, кого жаждала книга. И не могла не узнать и пропустить.
"Ты выше меня почти на голову", - заметил я вместо приветствия, прижавшись к его овчинному воротнику.
"Ты знал это, когда ехал сюда".
Было солнечно и промозгло, влажный апрельский ветер пробирал до костей. Смуглый парень в зелёной куртке, ехавший в одном вагоне со мной, пытался застегнуть озябшими пальцами непокорную молнию спортивной сумки, прижав её коленом к фонарю.
"Я хочу погреться".
Митя усмехнулся и распахнул полы тулупа, приглашая меня внутрь: "Я обожаю Питер, - сказал он, - только здесь погода всего мира за один день..."
Я залез в его тулуп и обнял торс руками. Я полюбил Московский вокзал с первого объятья.
Я всегда терпеть не мог имя "Дмитрий". Личный опыт говорил мне о трёх "как правило": обладатель этого имени, КАК ПРАВИЛО, "би", КАК ПРАВИЛО, смазлив и, КАК ПРАВИЛО, блядун.
Чёрт знает, насколько это относилось к Мите. Впрочем, может быть, моя неприязнь к имени была вызвана смесью восхищения этими тремя качествами и зависти к ним. Собственно Митя отпугивал меня двумя другими вещами: сценами, вопиющими о недостатке уделяемого ему внимания, и непредсказуемостью настроения... Хотя последнее я относил на счёт той особенности Питера, что там не столь трудно раздобыть любые наркотические приправы к реальности.
Мне стоило большого труда ещё до своего приезда "построить" этого парня, внушив ему мысль, что мне порой надо быть одному, по-настоящему одному. Что одиночество необходимо мне, как воздух.
За исключением всего вышеперечисленного Митя был подлинным совершенством во плоти. Ну, а то что юных геев хлебом не корми - дай устроить сцену, причём даже не ревности, а просто сцену как таковую... Хорош бы я был, если бы меня это смущало!
"Куда пойдём?" - спросил я в воротник его полушубка.
"А где твой багаж?" - поинтересовался он.
"За плечами, - ответил я. - И в руках. Это книги. Книга про белого кита и книга-Митя. Обе я только-только начал читать".
И, конечно, слукавил насчёт обеих книг.
Я начал читать Митю с середины. Я знал его характер, как знают сюжет хорошо написанного романа с первых десятков страниц. НО читают - из-за удивительно красивого слога, россыпи чётких, как штрихи умелого камнереза, мыслей и неизвестности неизбежного финала. Его сюжет, его характер я знал ещё по "мобильному" общению. Но общаться с ним вживую, читать его теперь по порядку было подлинной радостью, немного выморочной и так подходящей мне.
Я начал читать по порядку.
Обложка.
Когда он встретил меня на вокзале, на нём был овчинный тулуп цвета кофе с молоком, почти казачий, и такие же сапоги. Митино полумальчишеское лицо в белобрыси короткой стрижки выглядывало из тулупа, как скворец из скворечника. Под тулупом был синий свитер с белой полосой по груди, и от застилающего пространство цвета этого свитера митины синие глаза казались глубокими и древними, как Баренцево море. Из тонких, не по пронизывающе-сырой погоде, синих джинсиков выпирало нечто крупное и упрямое, ясно говоря, что он рад меня видеть.
"Так куда пойдём, Волчонок?"
На его белых щеках проскочили пятна румянца, и он сказал: "Я долго ждал тебя, Лис".
Я смерил его подбородок долгим взглядом, пригнул к себе и впился губами в его губы, обветренные, суховатые, чуть солёные, испещрённые рябью морщинок-трещинок. Поймав губами его язык, я подумал, что это того стоило. Не зря столько раз посылал Митрия на хуй. Теперь он здесь, и теперь он мой, или я - его, что, собственно, одно и то же.
Я открыл обложку и перебрался на титульный лист.
Но если вы хотите заглянуть в конец повести, прочитать о том, как легко обрести покой на запетлёванной гитарной струне, то я даром трачу время и пишу всё это. Финалы подобного рода становятся достоянием жёлтых газет и продаются в киосках за бесценок. Тем более, что они становятся поводом для досужих домыслов о причинах, которых на самом деле никто и никогда не стремился понять: слишком уж приятно ломать голову над их кажущимся разнообразием. (Хичкок: "Догадываться интереснее, чем догадаться", (с), 1922г.)
Загляните в конец книги-Мити, если, конечно, вас интересует, кто именно там умер.
Я же продолжу порядок титульным листом.
Так, мы ехали на его "копейке" в снимаемую им квартирку. Он стеснялся своей машины, не понимая, что мне не нужны ни "шевроле", ни апартаменты с видом на Рю де ля Февр. Мне нужны кресло, книга, ванна, кофе и немного любви. Хотя насчёт "немного" я, похоже, снова лукавлю.
Просто я странно люблю. Я люблю и Серёгу, который остался в Москве, в нашей с ним белоснежной квартире, и Митю. Я верен им, насколько им известно.
Но я заметил одну вещь, которая и определила в двадцать два года весь дальнейший ход моей жизни. Простую вещь. "Мужчины приходят и уходят, а книги остаются". Чтобы не забывать это, у меня на плече вытатуировано солнце с умудрённым юношеским ликом. Солнце с двадцатью двумя лучами. А в руках всегда книга.
Единственный способ быть верным - читать тех, кого любишь. Читать запоем и прерываясь, по диагонали и вчитываясь до помутненья зрачков. Мои любимые парни стали для меня книгами. Мои любимые книги тоже стали для меня парнями. Всё смешалось, всё запуталось... И я начал просто жить, перечитывая библиотеку сильной и оттого такой беззащитной половины человечества.
"Кто я для тебя?" - спросил он.
"Далёкий друг, которого я полюбил", - ответил я, глядя на выбоины асфальта, проскальзывавшие под днище "копейки" на скромной скорости в сотню километров в час.
"Это значит, ты приехал, чтобы со мной потрахаться?"
"Конечно, - улыбнулся я. - Зачем же ещё!"
Он чувствовал иронию моментально. Улыбнулся обезоруживающей клыкастой улыбкой и кивнул: "Это меня вполне устраивает".
"Копейка" понуро ела путь.
"Приехали!" - Митя свернул в какой-то ржаво-жёлтый двор. Мы вошли в косоватое парадное и вызвали лифт, который ещё полвека назад назывался "ретро".
Я обнял его коленями и сказал правду.
Он сказал мне свою правду.
Так, счастливые, мы обжимались в скрипучем лифте и трахнулись, едва он успел запереть за нами дверь квартиры. После четырёх раз мы решили отдышаться. И едва не подрались, поспорив, кто кому варит кофе.
Я обернул его его же тулупом и уселся сверху. "Это значит, что мы обойдёмся без кофе", - шепнул я ему и куснул в раковинку ушка. Волчонок сидел в моих объятьях тихо и был вполне счастлив, а мне больше ничего и не требовалось.
Квартирку я рассмотрел несколько часов спустя, когда мы проснулись на полу оттого, что сквозняк из-под входной двери совсем озверел.
Она сдавалась вместе с мебелью, поэтому оба секретера были заставлены хрусталём 80-х, этим козырным понтом советской бедноты. Раковина в ванной была с трещиной, но туалет был исправен, газовая плита горела всеми тремя синими глазищами, а зелёные засаленные диванчики в комнате и на кухне были как-то убого уютны и отчего-то грели сердце.
Из Митиных вещей здесь были две гитары, серый ноутбук с яблоком на крышке, клавиши и несколько сот книг и дисков.
И мы, завернувшись в его полушубок и нежась в ягнячьей шерсти, читали вслух Мелвилла. Да, да, именно читали вслух Мелвилла, пьяные и счастливые.
"Ты приехал в Питер ради меня?" - спросил он.
"Не только, - ответил я, потягивая персиковый дух из кальяна. - Тут живёт один танцор, который утверждает, что он не гей..."
"Задорки тебя разбирают?" - Митя пощекотал меня в районе пупка и замолчал.
"Красивый?" - спросил он настороженно.
"Красивый. Дико самовлюблённый. На самом деле достаточно ранимый и неуверенный. Но вжившийся в роль отчаянного парня".
"Будешь брать?"
Я поёжился от такой прямолинейности.
"Ты бы хотел, чтобы я приехал только к тебе?"
Митя выстроил брови домиком и почесал правую икру.
"Думаю, нет, Лис. Это бы снизило твою ценность. И для меня тоже".
Я в который раз подумал, насколько он умён. Люди и правда никогда не ценят принадлежащее исключительно им.
Мы познакомились в Сети. Потом (согласно его уверениям) я стал первым человеком из Интернета, у которого появился номер его мобильника. Так началась эпоха СМС-романа, и половину его сообщений я так хотел сберечь, что не удалял с телефона, пока блок памяти не забился ими окончательно... оставалось местечко только для подённых СМС, которые я стирал сразу же по прочтении.
Архив его признаний я, тем не менее, перечитал всего единожды, потом просто грелся мыслью, что тот есть...
А затем на пьянке в каком-то клубе по моим карманам прошарились воры.
Телефон, где бережно хранились СМСки от него, был утрачен - и ничего не случилось... И от этого было как-то неуютно и грустно, словно в неправильно обставленной комнате, которая когда-то давно (в детстве) считалась и помнилась тебе Домом... Пока ты не вернулся в неё много лет спустя.
Я никогда не спрошу его: "Волчонок, ты меня любишь?"
Но на третью ночь я не удержался и спросил его: "Кто преследует тебя? От кого ты отбиваешься по ночам?" Он всё утро был сердит, и даже при отъезде на репетицию не сказал ни слова.
Их группа репетировала в бывшем помещении склада-рефрижератора. Холодное, но сухое и ярко освещаемое место с хорошей акустикой. Я нашёл его на границе города достаточно быстро и почти без приключений. Если бы не смуглый юнец в зелёной куртке, столкнувшийся со мной на перекрёстке и рассыпавший дождём полную сумку рекламных флаерсов, я бы посчитал утро зряшным. Мы курили и собирали его рассыпанное имущество. Я не стал с ним знакомиться. Я часто так поступаю. Потом судьба делает финт, и человека самого наталкивает на меня. И он уже подумывает, что я - это судьба, что здорово помогает мне потом судьбить его во все отверстия.
А теперь я стоял у облицованной белым металлом стены и слушал митины песни, которые то и дело прерывались матерным галдежом, обычно именуемым "творческими дискуссиями".
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Когда я понял, что пора поменять музыку в i-Pod"е, было уже слишком поздно. Я основательно подсел на его ты-ды-дынц-тынц-тынц, и отчасти поэтому был теперь здесь, а не где-либо ещё. А в плеере помимо прочего обреталась четверть гигабайта его вчерне записанных песен.
В митиной группе играли две весёлые широкоскулые японки с короткими стрижками (клавишница и ударница) и до чёрта симпатичный басист, худой и в чёрном, будто тотчас из ада. ("Надолго ли он здесь?" - подумалось мне. Митя не был поклонником служебных романов).
Меня жутко раздражало, что они прерываются после каждой музыкальной фразы.
Я был представлен музыкантам как "москаль, но хороший москаль". На углу, в подвальном кафе, нас всех поили дешёвым кофе, а из кальянной ползли запахи яблок и вишни.
- Ты тоже занимаешься музыкой? - спросила Тонька, ударница.
- Ну, что ты несёшь! - Рита толкнула Тоньку в бок и потянула на себя её полосатый шарфик. - "Убивал ли ты человека?.." Что за бред?
- Хотела его как-то расшевелить. Что он и правда отмороженный какой!..
- По-моему, ты им нравишься, - усмехнулся Ники.
- Главное, что они нравятся друг другу, - заметил я.
- А... Ну... Да.
- Ты мог бы быть басистом, Лисёнок. Ты ничуть не разговорчивее нашего Стегозавра.
Басист Вовка, прозванный Стегозавром, тянул в уголке пиво, такое светлое, что нужна была действительно мощная порция димедрола, чтобы оно доставляло некоторое удовольствие. Он пребывал в тёплой и весьма эротичной прострации, свойственной племени бас-гитаристов.
- С чего ты такой необщительный, Влад? - спросил меня на ухо Митя. А когда меня называют по имени, это всегда не самый приятный знак. - Раньше такого не было.
- Я сломался.
- Отчего?
- Есть в жизни черта, за которой ты уже не человек. Не можешь оставить дела. Не можешь уйти в отпуск. Потому что не знаешь, что будешь в этом отпуске делать. Да и очко играет: а ну как во время отпуска тебя подсидят, ты вернёшься - а твоё место уже занято... Я стал слишком серьёзно относиться к жизни. Излечите меня, если сможете.
Они не смогли.
Но перевернём эту страницу... Она пугает меня.
- Я думал, ты весёлый, - сказал он мне на другое утро.
- Нет, грустный, - пробурчал я. - Как твои пятки.
- Как мои пятки? - переспросил Митя, подтянул ноги, осмотрел их и начал хохотать. На обеих стопах чёрным маркером было выведено: "Нога Волчонка". Далее следовало указание, которая именно нога, и назидание: "Не путать!"
- Маленький рыжий шутник!
- Я мрачный. Для тебя. Потому что я не такой, каким ты ожидал меня увидеть.
Он хохоча потянул меня за ногу, и я шлёпнулся сверху.
- Ты был не в том ракурсе, в котором я хотел тебя видеть.
Я принялся тормошить его, потягивать губами камушек в левом ушке и расспрашивать обо всяких неприличностях.
- А хочешь, я брошу музыку? - спросил он вдруг.
- Ты едва меня знаешь, - нахмурился я.
- Ага.
- Я не смогу быть с тобою долго.
- Ага.
- Именно поэтому?
- Ага.
- Чёрт...
- Ты боишься, что я состарюсь? Состарюсь и не буду привлекать тебя?
- Мне ли этого бояться? Я старше тебя на шесть лет. Я знаю, что привлекательность вовсе не удел определённого возраста.
- Какие умные слова. Что ты за ними скрываешь, Лисёнок?
- Ты быстро осточертеешь мне.
- Опа! - он смеялся и возился подо мной, тёплый, подвижный и жизнерадостный. - И насколько быстро? Во-от так я тебе ещё быстрее осточертею? А вот та-ак?
- Как ты мне осточерте-е-ел... - прошептал я ему в плечо.
- За что я тебя люблю, так это за то, что ты мне не врёшь. Это ведь привлекает не только меня, верно? Сколько... сколько их... нас... было... у тебя?
- Не так много,.. как тебе кажется... Совсем... не... мно-го!
- Ты обламывал их...
- Волчонок... я не хотел... чёрт... я всегда мог либо соглашаться, либо отказываться... Но что бы я ни делал, я всё равно оказываюсь неправым... Не стоит делать из меня донжуана...
- Ха... Лис-обломщик... Лис-динамо...
- Прекрати, Митя! В этом не было моей вины!
- Но... Если бы ты соглашался быть с каждым из нас, кто приходил к тебе, нас было бы много?
- В школе я был гадким утёнком. Я так думал. А потом, когда научился распознавать сексуальные сигналы... Я понял, что тогда я очень неправильно понимал своих сверстников.
- Нас было бы много?
- Что они находили в том прыщавом, неровно подстриженном подростке?
- Хитрый Лис... Никогда не отвечает прямо...
- Никогда.
- Их было бы очень много, мой Лисёнок. Очень, очень много... А потом ты бросал их...
- Нет. Я старался сделать так, чтобы они уходили сами...
- Любовь без чувства вины и... Охуеть... Ты дарил им любовь без чувства вины и без унижения быть оставленными... Но ты любил кого-нибудь из них? Хотя что я говорю... Ты СЛИШКОМ любил каждого из них.
Я промолчал.
- Ты мог остаться с кем-нибудь из нас?
- Я остался. С Котом.
- С Серёгой, значит... А со мной? Ты хотел бы остаться со своим Волчонком? Что молчишь? Это значит "Нет"?
- Я думал, мы будем ебаться, а не разговоры разговаривать.
- Мне нравится, как ты произносишь это слово... Но всё-таки, - он сел и посмотрел на меня своими упрямыми небесно-голубыми глазами. - Я не понимаю тебя.
- Я сам себя не понимаю.
- Зато я понимаю. Ты мог бы быть и уродлив, и искалечен, и чёрт знает кем ещё мог бы быть. Это бы ничего не изменило.
- Слушай, Митя, я уже начинаю бояться. Все эти матримониальные речи...
- Они всё равно бы хотели тебя. Ты - воплощённое желание. А это не имеет отношения ни к любви, ни к верности. Потому ты и уходил. Желание сбылось - и оставило воспоминание, - он закурил, а меж бровей проявилась зигзагообразная складка.
- Вот ты и прочитал меня, - улыбнулся я.
Он уткнулся носом мне в грудину и зашептал:
- В этом-то и вся проблема. Ты прочитываешь каждого из нас, как книгу, и эти книги навсегда остаются с тобой. Тебе нет нужды их перечитывать, к тому же ты знаешь, что если перечитываешь книгу, то это уже совсем другая книга. Я представляю твою норку. Она аккуратно заполнена книжными полками. На них расставлены сотни книг. Тысячи книг. Некоторые пестрят закладками. Но на всех этих книгах толстенный слой пыли. Её никто не вытирает годами. Все эти тома давно в твоей голове, и стоит тебе бросить взгляд на шкаф, как они воскресают, и воскресают те чувства, с которыми ты их читал, и то время, в которое ты их читал. Книги нужны тебе только как напоминание. Как нужны и все те мелочи, которые ты хранишь, скорее всего, сотнями, и вовсе не из сентиментальности. Это твои особые закладки. Закладки во времени. И ради них ты живёшь, рыжее чудовище.
- Не буду с тобой спорить.
- Они хотя бы забывают тебя со временем?
- Надеюсь.
- Хрена лысого ты надеешься! Ты знаешь, что нет!
- Что ты разбухтелся, Митя... - я прижал его голову к себе, чувствуя, что он сейчас слишком умён, чтобы быть счастливым. И мою кожу защекотали его слёзы.
- Я прочитал тебя. Ты сам сказал. Но почему мне хочется перечитывать тебя снова и снова?
- У меня есть книги, которые я перечитываю. Слова, которые стали моей плотью и кровью. "Двенадцатая ночь", "Маленький принц", "Война и мир", письма Ван Гога, "Песнь Песней" и "Книга Екклисиаста"... Книги, которые я хотел бы написать сам...
- Да. Но эти книги не твои любовники. Они как будто бы твои дети.
Я сдался. Я лежал и не хотел спорить. Мне нравилось сейчас его слушать.
- Скажи, Лисёнок... А сейчас... ты думаешь о нём? О своём маленьком принце, оставленном в московской квартире?
- Да. Но я вас не сравниваю, если ты об этом подумал.
- Ты бы хотел, чтобы он оказался здесь, с нами?
- Да.
- Он всегда с тобой.
- Да.
- Ты бы хотел, чтобы он трахался с нами?
- Да.
- Лисик любит групповушки...
- Лисик много чего любит.
- Я ведь для тебя просто закладка. В лучшем случае - очень хорошая книга.
- Ты отталкиваешь меня?
Он поймал меня губами и прошептал:
- Не могу.
Больше в эту ночь мы не говорили. Но этого было более чем достаточно. Наутро он отправился работать в магазинчик, где продавал автозапчасти, а я перебрался в маленькую гостиницу в самом начале Лиговского. Недорогую, без особых удобств, впрочем, много ли мне было нужно?
Мне хотелось думать, что я сбежал от Мити, но я прекрасно знал, что вернусь, и вернусь, и вернусь...
А вдруг... Вдруг я его полюбил?
"Ты ушёл((("
"Ну, нужно же мне куда-то привести танцора. Не потащу же я его в твою квартирку!"
"Я боялся, что ты ушёл потому, что прочитал меня всего. А ты просто хочешь изменить мне)))"
"Точно"
"А как же Кот?"
"Кота я люблю".
"Хулиган)))"
Потом он около часа молчал, а затем пришла новая СМСка:
"А у меня теперь девушка есть! Ня-ня-ня! Это хорошо, что ты сегодня ушёл. Лис, она так на меня смотрит!"
"Конечно, Волчонок. Ты же очень привлекательный))) Развлекись хорошенько!"
"Бе-бе-бе!"
- Ну, Олежек, я в Питере. Ты не трепещешь?
В ответ из трубки донёсся несколько сонный, но вмиг раззадорившийся голос:
- С чего бы это?
- Кто тебя знает! Тогда, я думаю, с тебя не убудет, если ты составишь мне компанию в блинной.
Отличительной чертой Олежки, в частности, было то, что он научил себя прямо говорить НЕТ, если чего-то не хотел. Поэтому когда он поинтересовался адресом блинной, у меня внутри что-то ёкнуло.
- Но учти, я только из спортивного интереса, - оговорил он.