Фландрийские снега недоумённо
наматывают ногти на паркет,
и лазерных степей остепенённа
встаёт лиса, желаннее ракет.

Карманы лет, воротники столетий
стоглазо ворошат фландрийский быт,
и рыбаки, глотающие сети,
картины добывают из корыт.

Фландриец, азиатский красный житель,
блистает на горе подобно псу
и, натянув потуже рваный китель,
бредёт домой, к себе на Карасу.

Ступицы тьмы, размазавшись по свету,
свидетельствуют рьяно обо всём,
они кричат: "Карету мне, карету!...",
и уезжают вдаль, на водоём.

Зимой и летом, в море и в саванне
я предавался сну и воровству,
но Фландрии степные могикане
мне не позволят поджигать листву.

Отсюда вывод - каждый, кто не в духе,
сегодня, или завтра, иль в тени,
не станет рвать бедняге старцу брюки,
когда зажгут последние огни.

В могилах свет включают каждый вечер,
на кладбищах во Фландрии светло,
но горы Арктики опять стяжают свечи,
и улетают, сев на помело.