<...> - Вообще-то я не из этих мест, совсем не из этих. Степь мне претит. Вижу простор и не могу никак сконцентрироваться на главном. А главное что? Сама не знаю, никто не знает. В общем, родилась я не здесь, а там где великий Иртыш стрелой уходит в горные просторы; где снег зимой белый, невыносимо белый; где непроходимые леса межуются с прекраснейшими на Земле озерцами, чья гладь водная лишь тонкая мембрана между существующим и эфемерным. Шемонаиха место манящее меня и по сей день. Вся я там, без остатка, словно дерево вросла в черную почву корнями, и жить там по-другому и дышать. Одним словом - дом. У многих нет такого чувства родины, а у меня есть. Нет, не странно это, просто есть; есть, и все тут!
Сейчас думаю - зачем же я покинула те места, думаю, и не нахожу ответа. Может, в молодости все новое кажется необычным и манящим, в любом случае я поехала поступать в ВУЗ уже в незапамятные времена, поехала, что бы остаться дома навечно. А где дом? Там где сердце. Как бы банально не звучало, но оно так, и нечего с этим не поделаешь. Хотелось продолжать жизнь, сменить обстановку, самой изменится, прежнее оставить позади и никогда больше не возвращаться к точке отсчета.
Надо быть сегодня, а завтра, возможно и не настанет. Родятся лишь воспоминания, которые ты сам себе в последствии придумаешь, наполняя их все новыми и новыми не существующими деталями.
Кто спросит меня, что я помню из детства, из юности проведенной не здесь. Я скажу - многое, хотя это многое только заученный стишок, повторяемый постоянно "про себя", что бы не забыть на утреннике души.
Я там, я там навсегда, но это скорее ощущение нежели реально существующий факт. Так же воспоминания - это ощущения, которые мы раскрашиваем исключительно по своему усмотрению.
Природа, то великолепие, та атмосфера, что окружала меня; то, что я принимала как данность, никогда не обращая на это пристального внимания, вдруг оказалась вдалеке, до нее нельзя было дотронутся и почувствовать, хотя я и ездила домой на каникулы. Меня впервые посетила смертельная тоска. Я захотела вернутся, но было поздно.
Что я помню из детства, из юности проведенной в Шемонаиха? Опять этот вопрос! На этот раз я могу дать четкий ответ - запах луговых цветов, пение птиц, закатные сумерки, сам закат, когда нереальное, алое солнце спускалось за верхушки гор. А еще я помню Иртыш, стреловидное течение, уходившее куда-то вдаль и повсюду лес, лишь одна ровная просека, голая земля, словно и деревьев здесь никогда не росло, все они ютились, окаймляя луг, поле, назовите как угодно. И только деревья здесь вовсе не ютились, а сторонились, не желая расти, упорно не желая расти. Зато свет упрямо играл на шелке желтой травы; извечность этих красок поражала, однако не на столько, что бы отторгать, скорее напротив. Пугало другое - поле некогда было погостом, старым-престарым казацким кладбищем и даже днем чувствовалась напряженность, небывалая притягательность и вместе с тем жуткое селилось внутри, непонятное, тоскливое и голодное. Вроде света ярче нет солнечного, а все равно темно как-то и прохладно, иной раз знобит, хотя и не из суеверных и значения слухам ходившим об поляне-кладбище не предавала. Разное говорили, немногое было правдой, одно знала точно - волки здесь водились в количестве огромном и на людей частенько нападали. Бывало, искупаешься летним деньком в реке, позагораешь, поваляешься на берегу и бегом на бывший погост. Понятия не имела, зачем туда слонялась - интересно, наверное, было. А еще необыкновенная тишина, именно тишина леса, сравнивать с тишиной бетонной коробки, в которой проводишь большую часть отведенного тебе времени нельзя. Тот кто не знает не поймет.
Стою посреди "желтого поля" и жду, что волки появятся, выйдут целой стаей из зарослей, будут смотреть на меня своими "желтыми" глазами, пристально. Я сама "пожелтею", содрогнусь, а потом растворюсь под этим пристальным прищуром. Кто же из них шагнет первым?
Такой я вот запомнила истинную Шемонаиху, ни маму, не сестру старшую, провожавших меня на железнодорожной станции, а именно то поле, ту местность, где погребены, может уже сотни лет, останки уральских предков моих. И даже на станции, на станции об этом думала, как сейчас помню. Представляла как бреду по полю, за мной вышагивает, тихой поступью, стая хищников серых. А как добралась до Караганды, совсем забыла об этих мыслях, начисто, представь!
Приехала поступать и ни о чем другом не думала. Тряслась, волновалась, но конкурс выдержала, а вот подружка моя - нет. Отправилась домой в тот же день. Почему же я тоже самое не сделала?
Примерно после "картошки" кошмары начали мучить, может и раньше, только я раньше на них внимания не обращала, и не так часто уж они случались. А здесь почти каждую ночь, да такие реалистичные и отвратительные, что когда внезапно просыпаешься, боишься до помутнения рассудка, только спустя секунды дух переводишь.
Что делать? Переворачивалась на другой бок и дальше спала в ожидании нового кошмара как приступа судороги.
Сны какие? Да разные, очень разные. Один, правда, чаще всего повторялся. Долго понять не могла чего в нем такого страшного для меня; что раз за разом заставляет с колотящимся, как молот паровой, сердцем просыпаться.
Постук колес становился осязаем, когда я уже осознавала и телегу и мелькание серой дороги, кое-где растаявший снег, и разговор, разговор в котором мне ни слова не было понятно, хотя я слышала все отчетливо. Над головой синело прозрачное небо, холодное и немного неуютное, однако во сне это вряд ли имело значение. Я лежала на телеге. Лошадьми правил мужчина с богатырской спиной, из под шапки у него выбивались выцветшие рыжие волосы, начинающие седеть. Радом, свесив ноги на один край, болтая ими из стороны в строну, в такт движению телеги, устроился совсем молодой парень, у таких еще светлый пух на лице вместо бороды или щетины. Они обменивались репликами и многозначительно молчали. Я изо всех сил пыталась вникнуть в суть разговора (почему-то это казалось самым важным) но не могла. В один прекрасный момент пришло осознание - я не пойму их языка, не пойму и всё! Хоть убей! Потому что они "там", а я "здесь", по другую строну, лежу на краю телеги, пошевелится не могу - закутанная словно младенец, закутанная в какую-то насквозь пропитанную запахом плесени тряпку. Мне стало страшно, но я не могла понять - от чего?
Когда же остановились, я замерла, даже вздохнуть боялась, только из стороны в строну глазами водила. Момент! И меня парализовало, всю, даже волю.
Телега у обочины, паренек ноги разминает, мужчина богатырского вида посматривает на него, а неподалеку река; реку я узнала по блеску. Дурь, да?! Но это действительно так; так блестеть может только Красноярка, совершенно отдельная от Иртыша речка, местами не хуже Иртыша - прелесть, особенно под лучистым, синим покровом небес.
Паренек пошел к реке, мужик тоже за ним, неспешна, вперевалочку, что предавало ему еще большей солидности и сильности.
Долго они там были, я и устать успела, еще думала, неужто сон такой длинный, а все на реку гляжу, любуюсь. Дух захватывает. Сама и не заметила как подле меня парень тот стоит и пристально смотрит. О таких говорят: все в нем есть и стать и молодость и задор, но не красив, просто не красив, девки на таких не заглядываются, даже не думают.
- Как живая, - говорит он, я ж не понимаю, хотя чувствую, что смысл почти уловила. От напряжения и нервозности, от того, что не в силах я понять лепет этот ребяческий, да отвечающий прибас, меня мутит. В газах темно.
- Молчи лучше. Дальше в дорогу. Ладоши помыли и дальше в дорогу.
Парень нехотя усаживается править. Теперь мужик совсем близко около меня, смотрит, а сам чуть не плачет, такой взгляд - не суровый, не искренней, невыносимо правдивый, если сказать так можно.
Дорога - это бесконечные остановки. Разве так может быть во сне? Будто он целая вечность, несущаяся непонятно куда. Пошел дождь. От чего мне хочется плакать - не знаю. Только плачу. Плачу! И все тут. Горестно, безрадостно. По-моему, самое инфернальное чувство из всего сна. Я и наяву плакала, наволочку хоть выжимай по-утру.
Они не видят, не видят потому что дождь. И мы уже в лесу. Я и понять не успела как там очутились. Вроде катились по степи полесистой, по петляющей дороге параллельной Красноярке, а тут дорога совсем непроходима и деревья кругом, без листьев, но свет белый застилают. Словно сумерки.
Что парень, что мужик, теперь молчат. Молчание это странное. Не говорят, боятся будто спугнуть кого-то. Надо мной витают их чувства, их переживания и надежды, все на меня нацелены. Обо мне и думают исключительно.
Я уже поняла куда они меня везут, наверное, сначала знала. Полянку ту они искали, где трава желтее спелых яблок, да никак найти не могли, не с той стороны заезжали.
А уж когда нашли, телега встала навсегда (для меня, во всяком случае). Лошадка взбрыкнула, но быстро успокоилась.
Я-то полянку сразу и не узнала. Деревьев поменьше и кресты стоят; простые, бревенчатые кресты, почерневшие от дождей и снегов, от осадков обильных. Покосившиеся есть. Упавшие. Меня же досада мучает - кто ж так о покойниках заботится, хоть бы иной раз приезжали, за могилками ухаживали. Саму трясет - лихорадки вроде. И непонятно от чего, то ли от страха, то ли от холода. От холода ожидания судьбы будущей.
- Копать не будем, - говорит дядька. - Устал я. Световой день в пути. Потом обратно.
- Ладно.
Пацан этот даже в сторону мою не глянул, только плюнул как-то нахально, почти на кресты плюнул. А от этих крестов стало вдруг не по себе. Я среди них одна, скинули меня с телеги, распаковать не удосужились. Так и останется мой затхлый саван при мне.
Уехали. Одна. Тьма сгущается. И так тысячу лет, поверь! А ночь настала как-то внезапно, ошарашила малость. Лес затих сразу, и уж не затих - по-особенному звучать стал. Я и наяву-то боялась там оставаться, старалась домой прийти до сумерек. Тут же ночь, да еще и на поле этом проклятом. Сразу вспомнились детские наивные эти игры в "повелительницу волков". Не правда все это, не правда! А вдруг правда? Вдруг действительно имеет место быть? Что если действительно что-то есть? Не зря ведь люди говорят, зря болтать не станут.
Обдумывала это я обдумывала и заметила как некая тень сгустилась, прямо перед моими глазами, в тоже время на пределе зрения во тьме: надо приподыматься и пристально вглядываться, чтоб поподробней рассмотреть. Я и пошевелится боялась не то что там вставать, к тому же тряпка в которую меня обвернули держала крепко.
Тень то двигалась, то перетекала. Вскоре вовсе развеялась, как поезд в летнем полуденном мареве, только рябь воздух тревожит. Представлялось мне это так - будто кто-то взял черную-пречерную бумажку и в руках мнет: то развернет, то скомкает; виделось это несколько по-другому - желеобразное нечто кружило и сменяло свойства пространства лишь по своему желанию.
В такие моменты и думаешь дышать как забываешь. Живот скрутило от спазма. Тягучий, медленных страх подымался где-то от пальцев ног к животу, и, задерживаясь на мгновения, спешил к легким, что бы заморозить воздух в них.
Я неотрывно следила за "руками фокусника". Казалось, зажжется свет, раздастся звонкий смех и все обратится в шутку, какой там! Тень кружила и менялась, потом вовсе пропала, когда мое напряжение уже достигло максимума. Воздух с шумом исторгся из легких.
Лес стал прежним - ночным, полным опасностей, однако не потусторонним, не в коем случае.
Закрыть глаза не удалось. Обозреть звездное небо тоже. Вместо него я ощутила дыхание, такое тихое и нитевидное, что в обычной жизни вряд ли различишь - долисекундный сквознячок. Но дыхание было злобным, ищущим. Я насколько могла повернула голову в том направление откуда, как мне казалось, оно и исходило. Я ужаснулась. Сама не понимая чему, однако ужаса настолько великого и в тоже время животного никогда в жизни не испытывала.
Две прорези, в виде профилей летучих мышей светились белым сиянием, в остальном это черная бумага, просто черная бумага, коряво вырезанная шапочка типа бески, округлая голова без шеи, то ли плащ то ли редингтон... Он, или оно, отскочило. Я закричала; кричала так что от собственного крика просыпалась.
Ночь за ночью. Почти один и тот же сон, лишь с мелкими уточнениями и модификациями. Но я никогда не видела "его" долго. Ну, может, если бы увидела то сошла бы с ума. Хотя тогда была близка к этому. Из-за кошмаров плохо высыпалась, как следствие, зевала на занятиях, а то и вовсе дремала. Успеваемость была хуже некуда. Хронический недосып породил кучу проблем, которые, в конце концов, мой организм не выдержал и ответил как мог - болезнью.
Я похудела ничего не евши. Голова постоянно болела, приступы менялись от переносимых до жгущей пульсации под черепной коробкой. Носом шла кровь, реки крови.
Врачи лишь разводили руками - они не знали что со мной. Кошмары теперь стали частью моей неотъемлемой жизни, как свет оставляемой на ночь лампы.
Никто не понимал, что происходит. Лишь один молодой врач всерьез заинтересовался моей болезнью, остальные отгораживались от меня стеной лекарств и процедур.
Однажды он попросил уделить ему буквально пару минут - только наедине. В те времена подобные просьбы не вызывали лишних подозрений и мы, найдя свободный кабинет, решили поговорить.
Я как сейчас помню этот день, больно солнечный он был. Свет даже прорывался в запыленные окна комнаты, где нагромождения мебели, книг, строительных подмостей, образовывало какую-то декадантную декорацию к сюрреалистическому спектаклю "Спальни". Разговор наш был подстать.
На свободном квадратном метре врач стоял (почти вплотную ко мне), а я сидела, сидела на облупленной парте.
- Как ваше самочувствие? - спросил он, впрочем, без всякого интереса.
- Так же.
- Улучшений нет?
- Нет.
Сам спрашивал, и сам же что-то обдумывал; что-то не подлежащие формулированию в рамках традиционного медицинского дискурса. Притопывал ногой, глазами постоянно выискивал объект, за которой зацепится можно - такая вот манера у человека думать.
- Вот вы... - и замолчал, да так на долго, мне уж казаться стало - не начнет никогда - вы что сами думаете о своей болезни?
- Я? Я ничего не думаю. У меня как-то надобности об этом думать нету. Это, по-моему, ваша забота, вот вы и думайте за меня.
- Все равно, есть же мнение на это счет.
- Есть.
Наконец он нашел глазами меня. А я смотрела в наглую, будто говоря, ну кто из нас тут победить должен, хотя сама этого не предполагала. Играла я так. Решила - пошучу, остальное же без разницы.
- И какое?
- Я думаю, я умру. В ближайшие пару месяцев, может и раньше.
- Не сомневался в этом.
- Правда!?
Он меня ошарашил. Честно, не ожидала.
- Да. Я вообще редко сомневаюсь в смерти всего существующего. Но вопрос не в этом. Если мы (замете, я и ВЫ) не найдем действенных методов борьбы с вашей неизвестной болезнью то вы имеете все шансы растаять в очень скором времени.
- Не поняла - растаять?
- Если угодно - умереть мучительной смертью от истощения и обильных кровотечений, отсутствия сна, закупорки мозговых сосудов. Да мало ли что еще может случится.
- Вы меня пугает, доктор. Так что же делать?
Говорила я это все совершенно спокойно, в противовес его непробиваемому спокойствию.
- Решать проблему. А для этого мне нужно ВАШЕ же мнение о ВАШЕЙ болезни.
- Я не врач.
- Вы, насколько я знаю, из тех мест, где о существовании этой благородной профессии вряд ли догадываются. Вас лечила мама, или бабка, или некая женщина, к которой ходили всей деревней со своими хворями, предпочитая подобные сомнительные визиты поездкам в райцентр, в поликлинику. Не так?
- Так. Но при чем тут...
- Вы когда-нибудь что-нибудь слышали о "нетрадиционной медицине"?
- Нет.
- Так вот, чем занималась эта загадочная бабка в вашей деревне и называлась - "нетрадиционная медицина". Официальная наука ее категорически не приемлет, только вот когда "официальная наука" уже не в силах помочь, очень часто приходит на помощь именно нетрадиционная медицина. Скажите, вы нормально чувствовали себя по приезду в Караганду, в первые дни?
- Да, все было нормально.
- Быть может вам здесь не климат...
И вновь задумался, погрузился в беглое созерцание куч строительного мусора, спешно собранных столбов из книг, готовых вот-вот рухнуть, нагромождений мебели.
-...хотя, - продолжал он давно взятый курс, - нас разделяют каких-то пятьсот километров.
- Пятьсот пятьдесят.
- Не суть важно. Но это центральный Казахстан, а местность откуда вы родом северный...
Когда человек говорит урывками так и ожидаешь от него подвоха, или он тебе шокирует внезапной репликой.
- Как вы себя чувствовали навещая родителей, ведь вы же их навещали, надеюсь?
- Да, на каникулах. Все так же чувствовала - плохо.
Я сделала неопределенный жест в его сторону, мол, все и так ясно, все и так давно со всем ясно, зачем разговоры городить, как будто очередную такую комнату захламлять.
- А что у вас с волосами? - спросил вдруг он. Вот подвох, тут как тут!
Здесь стоит сделать небольшое отступление, так сказать, ради общей информации. Когда я только-только приехала в Караганду я носила две косички и люди на улицах постоянно обворачивались мне во след. Вообще часто обращали внимание на мои волосы, сама не знаю почему. Я переплела волосы в одну косу - шикарную, длинную, но от недоуменных взглядов не избавилась. Порой это бесило, не до крайней степени, конечно, однако раздражало. Как-то на Новый Год, одна пьяная женщина пыталась сорвать мне скальп под тем предлогом, что у меня парик; мужчины бывало выведывали - как у такой прелестной девушки такие волосы: жесткие, непонятного цвета, кто-то даже сравнил их с ворсом металлической расчески, используемой для очистки обрабатываемой поверхности заготовок в токарных цехах. И вот доктор, туда же.
- Не поняла, - я сделала округлые глаза, - все нормально было, до нынешнего момента.
- Что тогда случилось?
- Я все равно не пойму о чем вы говорите!
- Понимаете, - он сделал усилие над собой, в самой трудной из формулируемых частей нашего разговора, - у меня сложилось впечатление, что волосы существуют будто отдельно от вас.
- Вы не первый.
- Но вы не задавались вопросом...
- Нет.
- Быть может, все дело в них.
- В ком?
- В волосах, конечно же. Они вам мешают что ли, притягивают... Бабка-повитуха имеет, точнее имела, определенное мнение по этому поводу?
- Она его мне не говорила.
- Так я скажу - срежьте вы эту поганую косу! Раз и навсегда.
- Зачем? - вот тут-то я действительно удивилась, еще и испугалась: он говорит что-то совершенно чуждое, сумасшедшее, хотя вся эта подводка из бабок и нетрадиционной медицины предназначена исключительно для этой единственной фразы. "Срежьте вы эту поганую косу!". Так и зазвучала в моей голове железным звоном, отражаясь и гудя.
- Потому что она вам мешает... Я не могу сказать иначе, не получается, но поверьте мне, попробуйте. В конечном итоге ничего не потеряете, волосы отрастут, а вдруг легче станет.
- Да с чего вы взяли?
Мы почти кричали, друг на друга, и в пустоту. Непонимание было всепоглощающим. Но мы боялись, мы оба боялись непонятного, что только недавно родилось в этой захламленной комнате. Родилось недавно, однако осязаемо и надолго, поселило ужас в наших душах, телах, в каждой клеточке этих тел.
- Я же говорю, не могу объяснить, - доктор перевел дух, - однако, ради вашего здоровья, рискните.
- Они не успеют отрасти, - сказала я тихо.
- Что?
- Волосы не успеют отрасти, потому что скоро я умру.
Я поднялась и пошла к выходу. Молодой врач все так же стоял. Клянусь, глаза его бегали (хотя я и не видела), что означало мыслительный процесс. Вслед он мне крикнул:
- Только никому не слова о нашем разговоре, хорошо?! - и уже чуть тише, наверное, самому себе - Не хватало мне еще работы лишится.
Хорошо-хорошо, я согласна на все. Я устала, я просто устала. Прошла в палату, с трудом нашла свою койку и повалилась. Лежала, не закрывая глаз. Ждала новой порции кошмаров. Да так и не ощутила как уснула.
Дни потекли словно песок сквозь пальцы, а лучше сказать - вода, кипяток, особо не обжигая, но и даря радости. Дни потекли, а я поблекла, потеряла килограмм двадцать в весе, совсем завязала с едой, от чего сны приобрели какие-то очертания бреда или галлюцинаций умирающего от жажды в пустыне. Однажды, в ванной, из моего носа начался настоящий кровяной потоп. Красная жидкость текла и текла на кафельный пол, превращая матовую (кофе с молоком) поверхность в алую пелену. Я же стояла и смотрела, лишь смотрела, как в сливное отверстие не успевает утекать моя жизненная энергия, сила, если угодно, ведь недаром кто-то из великих философов-"гуманистов", по-моему, Ницше заявил, что воля человека спрятана в его крови. Я плохо помню как это точно звучит, но смысл примерно такой.
Стояла и смотрела, без лишних эмоций и паники. Зачем потеряла сознание? Очнулась, недомогания не в одном глазу - бодра и весела, готова горы свернуть, столицы построить, лишь бы что-то делать. Ожидала увидеть подле себя этого врачишку молодого, нет, не он - нянечка с таким добрым и открытым лицом, которые бывают только у наших людей.
Провела она меня до палаты, спать уложила. Да только спать я не хотела. Кабы знала она, что сон мне этот страшнее пытки, смерти и то страшнее, вот. Хотя я смерти, я тогда не боялась. В молодости все такие - не понимают, что это такое, додумать-докумекать не могут, изъясняют в абстрактных категориях. Только смерть она конкретна, здесь и сейчас. Это, о, вспомнила - это профили летучих мышей, вырезанные в черной, как веки трубочиста, бумаге. Светятся они.
Вот тогда-то я, наверное, и решила убить волос свой. И не доктор мне этот подсказал, как могло показаться, а сама я. Почему? Да потому. Увидела я лицо той нянечки, глаза ее лазуревые и подумала, ради нее и погублю свою косу, которая часть меня неотъемлемая, словно рука или нога, или личность индивидуальная.
Не, чушь конечно это все! Все мне снилось, еще раньше снилось. Дома, на печи и то снилось. Караганда, институт, больница, этот врач молоденький, и волосы мои снились. Быть может я тебя сейчас не наяву вижу; жизнь моя пролетела, а с печи-то и не вставала. Может быть такое? Хоть предположить.
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Первая мысль о волосах, родилась у меня, а доктор лишь подтолкнул, разрешил медицински то, на что духу не хватало и уверенности.
Но много еще дней прошло прежде чем я за ножницы взялась. Денька бы два и пальцы бы отказались, бессильные.
Рука и так дрожала, тут еще странный такой озноб ударил, совсем как на морозе с ветром. Расхотела резать вмиг! Часа три сил набиралась перед новым боем. И только лезвия ножниц коснулись жестких волос моих, попробовали их на вкус, я услышала визг. Вполне реальный визг, не галлюцинацию больной, а человеческий визг боли и ужаса, на такой предельной ноте, что в истинности страданий сомневаться не приходилось.
Прошло уже достаточно лет и в одном журнале-альманахе, я прочла про женщину, у которой были "живые" волосы, парикмахер пытался их стричь, они же кровоточили будто пальцы порезанные. Ну, понимаешь, ороговевшая ткань и все такое, а тут - живое, не верится.
Мне было не больно, напротив, как-то мучительно приятно, зуб так старый, гнилой, ноющий дергать приятно - корчишься, но вся в предчувствиях будущего облегчения. А еще с примерно таким же чувством ребенка рожают.
И чтоб уж совсем контроль над ситуацией не потерять я резанула, на пол косы резанула, хотя сложно, с нажимом.
Тишина такая, загробный мир, не дать не взять. И не знаю где я, толи по полю желтому несусь, убегая от неизвестных преследователей, то ли в саду чудесном клавесин слушаю. Бьет по клавишам чья-то рука - визг! Ноги сами несут меня, вот только подальше, только подальше, даже оглянутся боюсь, прислушаться, неужели различу...
Стройная песня срывается в какофонию дурацкую, и это уже не произведение, это стальные звуки будящие ужас.
А ноги все медленней, предательски. Не успела я на дорогу выбежать, но даже если б успела, что с того? Все равно настигнут меня.
Визг становится все резче и оглушительней. Хочется заткнуть уши, спрятаться под безопасное одеяло и никогда больше не выходить.
С трудом разомкнула глаза. Будто гири к ресницам прицеплены, будто тяжкий груз голову клонит. Полвина косы осталась, но как вспомню, так в дрожь бросает. Пережить подобное! Что это?! Бога молю, что б никогда, не при жизни, не после смерти, не знать.
Решимости прибавилось от косы избавится, иначе задушит, думаю, родимая. И правда так думала, к кошмарам привыкла, их почти не пугалась, однако мысль, что собственная коса обовьется вокруг шеи и начнет горло сдавливать, отвратила, и сто угрей скользких в ведерке так не отвратят.
Одно простое движение, но сколько воли надо. Видимо верно - воля вместе с кровью вышла. Да только визг, скрежет, вопль нарастал. Солнце померкло и летний день в ненастья обратился; лесная чаща худший проводник света. Пару раз поскальзывалась, падала, однако ноги несли на заветную опушку, собирая остатки сил, превращая энергию в бег.
Туго захлопнутое покрывало, ночи без сна, в потном подобие барокамеры. Вой волчий и истошный предсмертный крик. Две пластинки металла наехали одна на другую, хрустнули мелкие волоски - закончился бал. Упала коса на пол, упал комок волос к моим ногам.
Дальнейшее я плохо помню, смутно, да и рассказывать не желаю. Не знаю почему. Просто. Лишь тень, иль мне казалось, шуршало что-то, коса будто живая вывернулась, обратилась змеей чернючей, ноги ужалить норовила. А то глаз желтый примерещится, блеснет, то поле кладбищенское, чуть не сказала - родное. Нет, не родное оно с той минуты мне стало, не родное, проклятое место, проклятое место как не крести.
До чего я места люблю свои где родилась, больше жизни люблю! Вернутся туда хочу, хоть сейчас, хоть через сто веков! Родина! Шиманаеха! Поселок родимый - Березовка! Речка Красноярка! И конечно Великий Иртыш!..
Душа болит по родным краям, стонет. Так одиноко, так горестно. Что сделал, что натворила? И только все это в прошлом, быльем поросло.
Прошлого, по сути дела, нет. Во сне, во сне же, какое прошлое?
Упала я без сил на кровать, думать не могла, не то что там руками дергать. Честно признаться, думать-то как-то и не хотелось. Уснула сию же секунду. Без сновидений спала я в ту ночь, четко помню, даже молнии не проскользнуло.
На утро такая благодать. За окнами хоть и серость, а петь хочется, уже знала - на поправку иду, пусть другие не замечают. Косу я сожгла. При свете дня она казалось просто растрепанным комом волос, но все равно противно. Вот я и до сей поры не люблю разные там шаньены, парики, а если баба напялит на голову чьи-то волосы в виде косы (пусть даже и свои, отрезанные некогда), готова эту голову вместе с косой этой мерзкой оторвать!
Выздоравливала быстро, не по дням - по часам, как говорится. Болезнь промелькнула и исчезла, остался же институт, в котором я на проектировщика энергосетей училась, друзья остались, родные, много чего еще осталось в нормальной жизни.
Училась я легко, а после болезни во сто крат учится сильнее захотелось. Закончила, с красным дипломом. Пошла работать в КарагандаЭнергоУголь. Так там и работала до времен тяжелых, пока нас всех не сократили. Но и тут оптимизма не потеряла, устроилась на мельницу вновьоткрывшуюся, инженером по теплоснабжению. Это гигантское производство, меня так поразило, после испытательных лабораторий это был, в хорошем смысле, шок. Не даром же говорят, что на мельнице черт удавился. Есть здесь что-то мистическое; молодость моя сразу вспоминается, как только на главную мельницу попадаю в момент ее работы. Молодость моя вспоминается, эх...вот я и вспомнила. И рассказала...