Сквозь золотой туман воспоминаний настойчиво пробивалось какое-то чувство. На этот раз не боль: ее мне удалось загнать в самый дальний угол разума, где она сжалась в неопрятный комок и лишь временами огрызалась обломками крысиных зубов. Это было совсем другое ощущение, ощущение пустоты. Покинув воспоминания об Ондолиндэ, призрачном прибежище моего духа, я понял, что этим чувством является просто голод. Пусть пустота поселилась не в душе, а лишь в желудке, но и оттуда она причиняла неприятности. Думать о высоком сквозь тянущую тошноту, поднимающуюся из самой глубины тела или вновь соскользнуть мыслью в убежище сладких воспоминаний мне не удалось. Пришлось обратить свой взор к миру.
Вокруг царила ночь. Назвать 'темным' время, пронизанное светом полной луны и звезд, отраженным от далеких горных вершин, я просто не мог. А горы действительно успели остаться далеко за спиной. Не знаю, сколько времени я провел в мечтах о Гондолине и тех, кто ждёт меня там. Тело, брошенное на произвол судьбы, проявило верность, достойную вассала Дома Семицветной Дуги: оно ползло и ползло. Вокруг были уже не бесплодные и голые камни, лишь кое-где припорошенные колючим сухим снегом, и даже не изумрудные высокогорные луга, рубинами маков навевающие сладкий сон. Оставшиеся за спиной горы скрывал густой лес: золотые стволы столетних сосен, искореженные зимой руки рябины, полные снега мутовки можжевельника. Взгляд терялся в переплетении теней на покрове малахитового мха, лишь кое-где нарушенного прихотливой вязью следов тонкорогих оленей и долгоухих зайцев. Мир, казалось, вновь открылся мне, исцеляя феа и наполняя разум восторгом пред совершенством мелодии Илуватора.
Однако громкое бурчание живота внесло диссонанс в эту прекрасную песнь существования. Впрочем, эльф не может остаться голодным в лесу, это столь же невозможно как холодный огонь или живой труп. Конечно, сейчас весна, ни плодов, ни ягод, ни орехов еще нет, для грибов тоже рано. Но ведь всегда можно уговорить кого-нибудь из лесных обитателей отдать роа для поддержания моей, и утешить его отлетающий дух участием в вечном и неизбывном круговороте природы. Я глубоко вдохнул воздух насыщенный запахом хвои, моховой прелости, и свежести весеннего леса, прикрыл глаза и распахнул феа навстречу Арде.
Тишина, глухая, ватная тишина. Нет, я прекрасно ощущал металлическую свежесть лесного ручья, текущего шагах в пятидесяти справа, солидную, непоколебимую даже на протяжении эльфийской жизни горечь гранита под моими ногами, и даже пряную маслянистость янтаря в пяти шагах к северу и на три фута вглубь. Но жизни я не ощущал. Я распахнул глаза: лесные игольчатые исполины никуда не делись, они были вокруг меня, но я не мог почуять текущих в них соков. Я не чувствовал тех сотен и тысяч ниточек и узелков жизни, которые, несомненно, сплетались вокруг меня. За деревьями я не видел леса - леса квенди.
Мне вспомнился девятый зал пыточных Ангбанда. В один из дней их служитель, в плаще со столь глубоким капюшоном, что я не мог сразу опознать, к какой расе он принадлежит, поднес к моим глазам странный инструмент, как будто в насмешку покрытый чистой белой эмалью. Казалось, одно движение, и мои глаза окажутся на ложечках этого произведения Вражеского искусства. Тогда я испугался, как оказалось, зря. Десятилетие пыток и шахт отняло у меня нечто более важное, чем зрение. Не знаю, остался ли я еще эльфом.
Я медленно добрел до звенящего ручья. Старые знания не подвели, на его берегах действительно рос рогоз. Разрезая ладони и не обращая внимания на боль, я вытягивал его целыми охапками, потом мыл корневища в холодной воде, отдирая грязь и кожицу обломками ногтей. Все это время в сознание нарастало свинцовое отупение. Казалось, разум не соглашался впустить в себя очевидное. Не помню, как я развел костер и испек корни, но, когда я начал есть их, то ощутил на языке сладкий хруст. Память подсунула мне вкус печенья, которые мы с сыном сестры моей матери когда-то любили. Так, после третьего корня, мои мысли опять соскользнули в счастливые времена Ондолиндэ.