Свадебные торжества решено было проводить шестого августа. Предшествующий этому дню десяток сливался у меня перед глазами в беспокойный, горячий, сухой хоровод звенящих по прилавкам монет, радостных лиц и вздохов приглашенных, шепота обсуждаемых торжеств и прозрачных бессонных звездных ночей. Хотелось мне, чтобы свадьба прошла по человеческим обычаями - ибо по эльфийским мы уже были женаты, и люди приходили ко мне, говорили, советовали, настаивали - но я мало мог припомнить из сказанного ими, в других пределах пребывала моя душа, и я мог только улыбаться и благодарить, забывая, кому посвящаю слова благодарности. Айралин я видел только вечерами, когда в темный гречишный мед опускалось изнуренное жаркими хлопотами и юго-западным ветром солнце. Там, в расплавленной и покойной вышине, ничего не знали о бочках моченых яблок, которых надо непременно достать из ледника не менее пяти, поскольку под сидр наилучшая закуска; и, кстати, о сидре: надобно зайти к садовнику, рассчитаться, мы с Синьянамбой тут все прикинули; да, и о поросятах...
Я покорно мерял шагами деревню, шуршал запыленной, пожелтевшей от зноя травой, говорил о посадке гостей и форме расставленных столов, о музыке и убранстве, о ценах и мене. Единственную мою просьбу - чтобы равным было пиршество для каждого, и чтобы никто не ушел обиженным - легко соглашались исполнять. Предельно четкими были указания моей возлюбленной, иначе, в обуявшей меня потерянности, праздник рискнул бы обернуться позором. Но она понимала меня, и радовалось мое сердце, когда, ловя мой отсутствующий взгляд, не упрекала она меня холодностью. Я и сам не понимал, что со мной происходит: боюсь, что слишком много событий свершилось в моей жизни за столь короткий период, и, как контуженный, я не мог прийти в себя. Разрозненных, ошалевших мыслей только и хватало, чтобы усердно осмысливать полученные задания.
Наконец, в ночь перед свадьбой, лежа в душной постели, под льняной простыней, ставшей мне гнетом, я пришел в себя. Вынырнул, как утопающий, жадно хватая ртом напоенный свежими травами воздух, и мысли мои прояснились. Я слышал о людях, стремившихся походить на эльфов: бесстрашного, темного и яростного Турина, великого в своем подвиге Берена, знал легкого сероглазого Туора. Но не было среди нас желавших разделить людскую судьбу, и тяжек был путь каждого из троих. Что принесу я Айралин? Дай мне, Элберет, силы видеть сквозь завесу будущего, и береги нас от неосторожных шагов. Тихую жизнь выбираю я для себя и своей семьи. Луна была огромной, как покрытое патиной пиршественное серебро, и темные ветви, едва колышущиеся за окном, разрезали ее на неравные доли. Воздух замер. Все отступило на второй план - и не было в мире никого, кроме меня и беспечальной ночи, даже Айралин, широко раскинувшая руки, летела в далеком-далеком сне.
- Ты услышан, - раздался в моей голове чужой безличный голос. Даже сейчас не могу я сказать, каков он был - мужской или женский, высокий или низкий, звонкий или глухой, и это совсем не важно.
Я вздохнул полной грудью. В глазах, превращаю луну в два, три светила, стояли слезы. Теперь мне не нужно бояться - я услышан, и знают Валар о моей судьбе. И, каким бы не было наше будущее, в нем будет их благословение. Я возвращался в постель, и беспечальною стала моя душа. Дыхание Айралин было легче опадающих листьев. Я закрыл глаза, и впервые за многие месяцы увидел не покойную, густую тишину, а то, как зреют в саду тяжелые, блестящие в лунном свете яблоки, как бегут сладкие соки внутри ствола, питая каждую веточку, каждый зеленый, едва распустившийся листок. Я видел, как ходят в деревенском мутном пруду рыбы с белесыми глазами, как, в сонном оцепенении, наливаются тугие колосья, как изо всех сил прорываются из рыхлой летней земли тонкие стебли горькой полыни. Я стал всем и никем: пауком, плетущим дрожащие в воздухе ровные узоры; горным ручьем, бегущим по сглаженным покатым камням; нахохлившимися на чердаке нашего дома голубями (у серого воспалено веко); прорастающим в подвале картофелем; старой, умирающей ивой у деревенского пруда. Моргнув, я снова стал Финмором - тем целым, которым был когда-то, способным быть частью Арды. Глядя на Айралин, я понял, что она великая знахарка - ей удалось вернуть мне жизнь. Легкими поцелуями покрывал я ее лицо, и она улыбалась во сне. Пусть будут светлыми твои грезы, милая. Мы услышаны.
Проснулся я на рассвете от крепкого удара в бок. Кулачок Айралин, маленький, с острыми костяшками, скользнул по моим ребрам.
- Ты о пироге свадебном говорил? - спросила она меня без надежды.
- Нет, - коротко и честно ответил я.
- Какой ужас. Я так и думала, - обреченно ответила Айралин и опустилась на подушку, - Все пропало.
- Сколько времени осталось до пира? - спросил я, размышляя о сложившейся ситуации.
- Все начнется в полдень, - голос Айралин походил на траурный стон.
- Мы все успеем. Я до этого времени не нужен? Кто распорядитель церемонии? - живя с людьми, приходиться учиться мыслить их категориями и бесконечно куда-то спешить.
- Есть там распорядители, - туманно ответила Айралин, - Ты нужен пораньше. Я же тебе толком о правилах церемонии рассказать не успела, ты был сам не свой в последнее время... Да и сейчас ты не такой, как всегда, - с подозрением продолжила она и уставилась на меня своими зелеными, как спелый крыжовник, глазами.
- С сегодняшнего дня я именно такой, каким должен быть, - улыбнулся я и притянул ее к себе, - И все это благодаря твоему мастерству. Я снова часть ткани мира, и прочны нити, которыми я вышит.
Я рассказал ей о событиях прошедшей ночи, и видел блеск ее радостных глаз.
- Счастливые вести приносит мне сегодняшнее утро! - лучисто улыбнулась она, но тут же посерьезнела, - Еще бы с пирогом все получилось...
Так остаток утра я провел в предпиршественных трудах и заботах. Женщины с радостью согласились мне помогать, и быстро уладили мы вопрос с его размерами и вложенными внутрь по людским традициям предсказаниями. Около одиннадцати я вернулся, открыл дверь и остолбенел. Долгие годы тому назад выпала мне честь видеть благословенную дочь владыки Артаресто, когда с отцом и матерью любовался с водами омутов Иврина, разбросанных у подножия Эред Ветрин, теневого хребта. И видел я сейчас перед собой врезавшуюся мне в память госпожу Финдуилас, ровно улыбающуюся мне из деревенского дома, и только цвет ее волос был не золотистым, как у внучки Финарфина, а огненно-рыжим. Были ее одежды весенними, как трава заливных лугов, и расшиты были по вороту и рукавам бледным морским жемчугом. Такими запомнились мне ивринские омуты, чудо Белерианда - зелеными и серебристыми, дымчатыми и нежными. Горел, как маленькое застывшее пламя, на тонких пальцах маков цвет кольца.
- Айралин. Сама госпожа Финдуилас отражается в тебе, как в зеркале, - прошептал я.
- М... Это дочь владыки Ородрета? - переспросила Айралин, - Но это вряд ли: она ж умерла в 495, в год моего рождения.
Неисповедимы пути Валар, коим было угодно вернуть в хитлумские туманы воплощенную красоту.
Быстро, как снежный ком с небесной вершины, покатились дальнейшие события: под звуки невесть откуда взявшейся в Негбасе арфы, повторяющиеся однотипно, но торжественно и высокопарно, вошли мы, рука об руку, на убранную к торжеству поляну. День выдался свежим, и ветер вплетал в музыку звон крохотных колокольчиков, нечасто развешанных на пестрых лентах, и звон этот напомнил мне о том дне, когда сплелись наши с Айралин сердца. Ей, очевидно, тоже - она крепко сжала мою руку и покраснела, и были ее пальцы холоднее высокогорных льдов. Вначале белыми льняными полотнищами, украшенными червлеными узорами бранного ткачества, оплели мы руки, затем поили друг друга хмельным медом из потемневших буковых чаш. В конце дали мне в руки длинный хлебный нож с тяжелой рукоятью, и взрезал я свадебный пирог, на котором мастерицы выложили тестом и дубовые, и калиновые листья, и раскрытые в поклоне маки.
- Что в пироге тебе достанется, такой у нас и судьба будет, - шепнула Айралин, внимательно разглядывая тесто на своей тарелке.
Я тоже стал присматриваться. Из светлого ноздреватого хлеба торчал темный уголок, который оказался каштаном. В руках Айралин держала медальон на цепочке.
- Что за судьбу нам пророчествует пирог? - улыбнулся я.
- Каштан - символ заботы и мудрости провидения, которое охраняет все вещи, как сильное охраняет слабое. А медальон... Медальон - знак постоянства любви, и цепочкой привязан любящий к любимому сердцу, - серьезно ответила Айралин.
Я получил короткую передышку, глядя на милый танец пяти очаровательных белокурых девочек, в чьи венки по случаю праздника были вплетены садовые цветы и ленты. Быстрые их движения, улыбки и легкость открыли мне глаза на то, что разницы между людскими и эльфийскими детьми в раннем возрасте нет. Как маленькие цветы, брошенные в водоворот, кружились они по хлопающей в ладоши поляне. А дальше началось самое тяжкое. Синьянамба, одетый по случаю праздника в перепоясанную красную рубаху с прямым воротом, поднялся со своего места:
- Вольные оратаи! Издревле нашей честью была наша верность, и сейчас изгнанниками мы стали не потому, что сбежали, а лишь потому, что король наш погиб в славной битве, а остальные пресветлые о нас забыли. Пришлось самим справляться, как могли. Так сейчас судьба нам шанс даёт, нельзя судьбе отказывать, - затем, откашлявшись и подняв кубок с медом, он воскликнул, - Алайя, кано Финмор!
Крик его потонул в общем крике, и со всех сторон неслось ко мне: "Алайя!". Поляна закружилась перед моими глазами. Взлетали над нашими с Айралин головами обнаженные мечи, крутившиеся сильными жилистыми руками, и мы стояли под сверкающим пологом. Шесть десятков лет промелькнули перед моими глазами, остановившись в крохотной деревеньке в сердце лесов Нуата. Великий властитель прошлого, Финдекано Отважный, облаченный в голубое и серебряное, с тяжелыми темными косами, перевитыми золотой лентой, неотрывно смотрел мне в глаза из чертогов Мандоса, заставляя повторять слова клятвы людям и обещать им надежду:
- Я, Финмор из Дома Радуги павшего Гондолина, принимаю под руку лён погибшего от руки Врага князя Фингона, Негбас! Да будет так!
Под новый взрыв криков мне удалось, наконец, справиться с собой, и отпустить крепко сжимаемую руку Айралин. Я чувствовал, как сквозь разделявшие нас наши же тела ее душа тянулась к моей, стремясь передать спокойствие и уверенность. Мы дышали в унисон, и не было в этом мире более совершенной любовной песни.