Зинка опять опаздывала. Мы с Ромой стояли на остановке и, переминая с ног на ноги, хлюпали покрасневшими от холода носами. Ромка - рослый двадцатичетырехлетний детина, чем-то всю жизнь напоминавший мне медведя, был одет в полушубок из жесткого серого меха, синие узкие джинсы и черные угги. Шапку друг не носил принципиально, о чем сейчас, похоже, весьма и весьма сожалел. Сам бы он никогда в этом не признался, но красные уши вопияли. По сравнению с Романом, я была одета куда теплее: длинный бежевый пуховик ниже колен, светлая вязанная шапка, пол лица скрывает пуховый платок (я его повязала на манер шарфа, может и глупо смотрится, но все теплее, чем без него), синтепоновые штаны и сапоги без каблуков. Вместе с Ромой, мы создавали весьма колоритную картину: этакий маленький шарик на ножках (невысокая, я и раньше-то худобой не отличалась, а за последние пару месяцев раздалась в ширь еще больше) и Ромка - весь такой большой, высокий, настоящий медведь. Винтик и шпунтик - в детстве нас частенько так называли.
- Русь, может, в магазин пока зайдешь? - Озабоченно оглядев меня, предложил друг. Я покосилась на старое здание "Сардинка" и упрямо качнула головой. В военторге всегда нестерпимо пахло селедкой, от запаха которой меня мутило.
- Ну, нет, - отмела я это его предложение, - мы вместе дождемся эту копушу, и ты искупаешь ее в снегу.
- Договорились, - этак нехорошо усмехнулся друг и предвкушающе потер руки.
- И где ее носит? - Вопрос был риторическим, и я не ждала от друга ответа. Но Ромка все же пожал плечами, затем шагнул ко мне и прижал к себе. Стало немного теплее.
- Может, она и не придет вовсе, - со вздохом предположила я.
Пришла, когда мы уже совсем околели, и "Сардинка" перестала казаться настолько отвратной. Оглядело хмуро, поджала губы, но все же промолчала. Я виновато понурилась, Ромка разжал руки и зло спросил:
- Ты где была? Мы тебя битый час уже ждем.
- Меня на работе задержали, телефон сел, зараза... Ты не отвечаешь, а номера Руси я наизусть не знаю. И нечего на меня злиться, я с "Ме`тро" к вам неслась, едва не растянулась на лестнице! - Зина сложила руки на груди, сжала губы в тонкую линию и воинственно посмотрела на Рому. Но тот промолчал, взгляд отвел. Мне, вдруг, стало как-то неловко. Мы не виделись несколько месяцев. И ведь она действительно бежала. Вон, вся раскраснелась, запыхалась, пара белых прядей из черной вязаной шапки выбилось. И, похоже, все-таки упала, снег на джинсах, и на пуховике остался. Торопилась, не отряхнула... А тут такая картина... Кому понравится, когда твой муж с другой обнимается? Пусть даже подруга это его лучшая. Сразу вспомнилось прошлое. "Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает!" - Закатывала Роме чуть ли не каждый день скандалы Зина по первой, требовала сделать выбор. Друг пропадал где-то на неделю, а затем вваливался ко мне, пьяный вхламину. Полночи рассказывал, как он ее любит и засыпал. Утром я звонила Зине, она приезжала, мирились, а через пару недель этот сюжет повторялся вновь. Рома не мог сделать выбор между дружбой и любовью. И девушка смирилась, приняла. Мы даже смогли подружиться, но все равно ревновала. Я понимала ее прекрасно, но отказаться от друга не могла. У нас была тайна, о которой Зине только предстояло узнать.
Глава 1. Находка
Детьми, мы с Ромкой каждый год ездили в летние лагеря. Помнится, в одно лето нас отправили на все три смены. Большая территория, огражденная невысоким щербатым забором, через который всегда было можно перелезть, махнуть к озеру, в лес. Волейбольные, баскетбольные площадки, футбольное поле, гимнастический класс, теннисный кортик, спортзал, широкая, просторная столовая, благоустроенные одноэтажные жилые корпуса и приземистые тесные деревянные домишки на пять-шесть человек. Именно там, в одном из них, мы собирались по вечерам "травить" страшные истории и именно там, среди пыльных ящиков с инвентарем мы нашли толстую общую тетрадь с загнутыми, засаленными краями, в неприметной, пожелтевшей от времени самодельной, бумажной обложке.
- Что это? - Спросила я, у рассеянно помахивающего ею, сероглазого низкорослого мальчишки.
- Да, ерунда какая-то. В одном из ящиков нашел, - тут он увидел что-то и со словами, - на-кась, подержи, - сунул ее мне.
От тетради слегка пахло плесенью. Присев в уголок я задумчиво ее покрутила и открыла. Пролистала быстро. Аккуратный почерк и наброски, сделанные от руки. Чернила выцвели, и чтобы что-то прочесть приходилось напрягать зрение. Но я особо и не старалась, все больше разглядывала рисунки, которых здесь было в избытке.
- Что делаешь? - Подошел Ромка. Присел рядом.
- Да вот, - я поднесла к нему поближе тетрадь, чтобы он смог повнимательней разглядеть, - Алик нашел. Посмотри, какие красивые рисунки! - Рисунки и правда были чудесными, удивительно точными, почти живыми и напоминали иллюстрации к книге. Жаль, только, выцветшими.
- Эй, - Алик заглянул Ромке через плечо, - да киньте вы эту гадость! Посмотрите, что я нашел, - нам был представлен длинный шампур, - пойдемте лучше к костру. Впрочем, нет, берите тетрадь. Заодно и от мусора избавимся.
- Не дам, - прижала я к себе его находку. Тетрадь оказалась чьим-то дневником. Кто-то доверял этим страницам все свои тайны. А он ее в печку... - не дам, - повторила я более твердо. - Я хочу ее сохранить.
- Пфф... было бы что сохранять! - Резко, выбросил руку, и схватил за уголок. - А ну-ка дай сюда!
- Не дам! - Я еще сильнее вцепилась в тетрадь. Обиженно выпятила губу. Дурная привычка по ней, кто хорошо меня знал, мог легко определить, что я сейчас расплачусь.
С мальчишками я дружила давно.
- Алик... - упреждающе произнес Ромка.
Тот расхохотался, а отсмеявшись, произнес:
- Да пусть забирает, если так хочет. Я просто предложил. Руся, да не нужна мне эта тетрадь. Пойдемте уже, а то все самое интересное пропустим.
Алик ошибся. Пропускать было нечего. Вечернее небо затянуло тучами, сильно парило, и вожатые, справедливо опасаясь грозы, отменили посиделки у костра.
- Как всегда... - тихо и даже как-то обреченно произнес мальчик. Алику не везло. Каждый раз, когда в лагере разжигали костер, с ним что-то случалось. То, он, подхватив простуду, отлеживался в лазарете, то получив наказание за очередное хулиганство, чистил картошку на кухне или мел полы на территории, то банально дежурил. Алик спал, уезжал в город, задерживался на озере, ругался с вожатыми и, так или иначе, пропускал вечерние посиделки у костра.
- Да ладно тебе, будет еще следующий раз, - попытался успокоить его Ромка хоть и сам он, пожалуй, в это уже не верил.
- Угу... конечно...
- Конечно, будет, - подтвердила я, и, заговорщически подмигнув, предложила, - Алька, а Алька, айда на озеро купаться!
- Так ведь дождь... - неуверенно произнес мальчишка.
- Дождя еще нет. К тому же, знаешь, какая там вода сейчас теплая! Поди, нагрелась за целый день, словно парное молок. Да и под дождем здорово купаться. Подтверди, Ром!
- Тихо ты, - шикнул на меня друг и глазами указал на вожатую. Худощавая женщина в летах, сейчас смотрела в нашу сторону. И... не нравилось мне ее выражение лица... ох, не нравилось. Услышала? Да нет, не могла. Это просто ее интуиция сработала, которая за этот месяц стала притчей во языцех. Именно она в прошлый раз застукала Альку, когда он перелезал через забор. И именно она назначила ему наказание. Не могла, но на всякий случай, я, все же, прикусила язык и невольно потупилась, словно застуканная за каким-то постыдным делом, а Алик, вдруг, улыбнулся и согласился:
- Ладно, идем. До ужина еще есть время.
Дневник я спрятала под подушку. Вооружилась фонариком, запихнула под платье полотенце и, выйдя из домика, прокралась к ограде. За ней меня уже ждали, нетерпеливо прохаживаясь, Ромка и Алик.
А вода действительно была теплая и под дождем вечером купаться совсем-совсем не холодно. Даже приятно. Только темно очень и Алик, вдруг, перестал отзываться. Мы запаниковали, начали звать. Ромка стал нырять искать на ощупь, а меня отправил за помощью.
Когда я вся зареванная, мокрая, в одном купальнике с разбитыми до крови коленками перемахнула через ограждение, Андрей Львович, наш спортивный тренер, тучный, лысоватый мужичок, как раз обходил территорию. Со слезами на глазах помчалась к нему. Голос то и дело срывался, когда я сбивчиво рассказывал, что произошло. Но долгих объяснений не потребовалось. Кликнув кого-то из старших, он велел проводить меня в санчасть, а сам направился к озеру.
Ромка пришел где-то через час. Точнее будет сказать, его притащили. Бледного, мокрого, с посиневшими губами, холодного как лед.
- Принимайте еще одного, - сказал Андрей Львович сероглазой миловидной медсестре, терпеливо, минут двадцать уговаривавшей меня выпить успокаивающие лекарства, а затем позволить ей обработать разбитые коленки.
- Что у вас произошло там? - Оглядев Ромку, поинтересовалась она.
- Да кой-то черт понес их купаться ночью, - бросил Андрей Львович и, погодя добавил:
- Утоп один.
Сердце ухнуло вниз, я перестала видеть из-за вновь нахлынувших на глаза слез. И словно сквозь туман слышала:
- Нет, тело так и не нашли. Вызвали спасателей. Будут искать. Жалко паренька ему бы еще жить и жить. - Я разрыдалась, теперь уже в голос. Ромка сидел рядом, кусал губы, но не плакал. Он вообще больше никогда не плакал. А Алика так и не нашли. Прочесали вдоль и поперек: озеро-то было неглубоким, но он словно испарился.
Последняя смена закончилась раньше обычного. Без торжественного закрытия и прочих веселостей. Родители спешно забирали детей из лагеря. Собирая вещи, я случайно наткнулась на дневник и с какой-то необъяснимой злобой, словно он был виноват в случившемся, бросила его об стену. Тетрадь упала, раскрывшись на последней странице. Я замерла на мгновение, а затем сделала пару шагов, отделявших меня от нее. Ноги перестали держать, и я упала на колени. Заревела.
- Русь, ты собралась? - Заглянул Рома, бледный и неулыбчивый. - Русь... - замер на пороге.
- П-посмотри... - протянув ему дрожащей рукой дневник, сказала я. Ромка подошел поближе, глянул быстро, скорее для того, что бы успокоить меня. Поднял глаза, хотел даже что-то сказать, но затем вновь посмотрел в тетрадь. С ее страницы, на него глядел счастливый Алик. Он улыбался, жаря на тонком прутике ломтик хлеба.
Осень. Промозглый октябрь. Косой дождь рисует кривые линии на стекле, пляшет по крышам, расходится пенными кругами на лужах. Сизый полумрак улицы освещает одноглазый одинокий фонарь. Редкий пешеход нет-нет, да и торопится с работы домой или по другим только ему известным делам. Я сижу на подоконнике, завернувшись по уши в шерстяное одеяло, жмусь щекой к холодной поверхности окна и горячо дышу. Ощущение такое, словно внутри меня поселился дракон. Он, свернувшись клубочком в груди, выдыхает огонь, и кажется, что с каждым вздохом из-за рта у меня вырывается пламя. Болит голова, слезятся глаза, а забитый напрочь нос противно хлюпает.
В квартире тихо и одиноко. Родители еще не вернулись с работы, а младшие братья и сестренки: со школы, продленки, детского сада. На душе муторно. Разные мысли лезут в голову. Еще и Ромка опаздывает. Он обещался заглянуть после школы на часок-другой, проведать вконец расхворавшуюся подругу. Но задерживался. И мне делалось все тревожней и тревожней. В воскресенье пропал Дар - сбежал с поводка и так и не вернулся домой. А еще, мне кажется, я видела Алика. Всё в тоже воскресенье. Он шел по дороге подкидывал зеленное яблоко и весело насвистывал какую-то мелодию. Одет мальчик был чудаковато: в клепанную кожаную куртку и в штаны дудочки со шнуровкой по бокам. Мы встретились взглядами, и он улыбнулся широко и радостно, махнул рукой приветливо. Но стоило мне моргнуть - пропал.
Алик-Алик... что же с тобой приключилось тогда? И правда утоп или может, сбежал, решив напугать непутевых друзей, а вместе с ними персонал лагеря и безутешных своих родителей? Я помню твоего отца серьезного и бледного с темными кругами под глазами и мать всю встрепанную, обезумившую от горя... Она схватила Ромку за грудки дрожащими руками и мотыляя его, все вопрошала, как он мог бросить его там одного, остаться живым и здоровым, а Алик - просто исчезнуть. Как Ромка мог жить, когда ее мальчик перестал существовать. Она обвиняла его, а я принимала все ее слова на свой счет, потому что уж кого и стоило винить - так это меня.
Алик, померещился ль ты мне позавчера? Знаешь, ты часто снишься мне: улыбчивый и серьезный, удивленный и загадочный, а бывает даже злой. Ты придумываешь разные причуды и неизменно втягиваешь меня в разные приключения. Там ты живой! И сны эти настолько яркие, что я, порой, теряю чувство реальности и понимаю, что это сон, лишь под утро. И тогда я шепчу: "Прости, прости меня, Алик!" - и просыпаюсь вся в слезах. А после, долго сижу на кровати и все вспоминаю тот вечер, ночь и последующий за ними день.
Знаешь, нам не хватает, тебя, Алик. Очень не хватает...
Грустные мысли прерывает звонок в дверь, я спрыгиваю с подоконника, мчусь в прихожую, спрашиваю: "Кто там?", - и гляжу для порядка в глазок. Ромка... на душе становится чуть легче. Я быстро открываю дверь.
- Привет, Русь. - Нос красный, губы синие, с волос течет, куртка набухла от влаги и наверняка стала на порядок тяжелее.
- Ты где был, что так промок? - Спрашиваю у него, по шире открывая дверь. Ромка заходит, растягивает губы в легкой улыбке.
- Да так... Чаем угостишь?
Я тащу друга на кухню, разливаю по щербатым чашкам горячий чай. Он прихлебывает обжигающий напиток вприкуску с вареньем, бодрится, как может, рассказывает, что смешного произошло за день, но я слишком хорошо знаю Ромку, чтобы поверить этой его наигранной веселости.
- Что-то случилось? - Наконец, не выдерживаю и спрашиваю.
- Случилось... - он отодвигает от себя недопитую чашку с чаем, зачем-то встает и идет в прихожую, а возвращается уже с портфелем. Долго в нем роется и, наконец, достает уже знакомую мне тетрадь. Судорожно пролистывает страницы, до той, на которой изображен Алик, замирает на пару-тройку секунд, переворачивает и протягивает мне. Но ведь раньше лист был чистый!.. Набросок, словно затертый ластиком, и я долго вглядываюсь в него, пытаясь понять, что же там изображено. Ромка отбирает у меня тетрадь, направляет на свет и гулко произносит:
- Мне кажется, на этой странице изображен я. - После его слов, мне тоже становится видно. А Ромка! Мой Ромка, который бесстрашно, бросался с кулаками на старшеклассников, обижавших его друзей. Который, с улыбкой смотрел фильмы "Вий", "Фреди Крюгер" и который, ни разу не испугавшись, вошел ночью на спор в заброшенное складское помещение, где, поговаривали, водятся приведения. Вдруг, тихо и обреченно признается:
- Мне страшно, Русь. - И мне тоже делается так страшно! Я выхватываю у друга тетрадь, небрежно кидаю ее на стол и, хлопнув его по плечу с улыбкой произношу: