Суворов Василий Юрьевич : другие произведения.

Карьера Абрама Бирке

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Василий Суворов

  

КАРЬЕРА АБРАМА БИРКЕ

Трагедия-буфф,

или Сказка для самых больших

  
  

Действующие лица

  
   Князь Вильгельм Элендбургский, 23 лет
   Принц Фридрих, брат Князя, 22 лет
   Йозеф, лейб-медик, секретарь и наперсник Князя, 26 лет
   Абрам Бирке, ростовщик, 39 лет
   Клико, без возраста, как все шуты
   Канцлер, без имени, очень стар
   Рудольф Надель, министр Финансов, протеже Князя, 25 лет
   Йоганн Штах, министр Просвещения, 45 лет
   Оливер Штих, министр Иностранных дел, 40 лет
   Фердинанд Штрайх, Начальник Полиции, прозванный Тарарам, 55 лет
   Зюслох, высокий узкоплечий пышнобёдрый красавец, лет около 30
   Луиза, статс-дама, 25 лет
   Магда Ризеншён, придворная сваха, по смежности - сводница, лет около 50
   Тильда Ойле, Первая придворная певица, 45 лет
   Хильдегунда Бубонс, Хильда, дочь Тильды, начинающая певица, 19 лет
  
   Маркиз дю Шанкре, француз, 60 лет
   Барон фон Пиклинг, 35 лет
   Мартин, племянник Штиха, выпускник Сорбонны, 19 лет
   Катрин фон Эделихт, сирота, 16 лет
   Фрау фон Моргеншлаф, тётка Катрин, вдова, 41 года
   Граф фон Левенштерн, дальний родственник Князя, 55 лет
   Церемонимейстер
   Придворные разного возраста и обоего пола
   Благородные девицы на выданье
  
   Дитрих, вор, философ сумерек, наделён даром видеть темноте, 35 лет
   Ганс, увалень и силач, подельник и товарищ Дитриха, 28 лет
   Музыканты, Скоморохи
   Вакханки
   Гость, дух
   "Ясновидящий", "Астролог", "Медиум", "Жрец", "Духовидец", "Статуя", "Цыганка"
   "Херувимы"
   Офицер
   Переводчик
   Гвардейцы, Телохранители, Топтуны, Слуги, Солдаты
   Иностраннные Гости
   Пьяные Бюргеры
  

Действие происходит в центральной Германии.

Костюмы и интерьеры второй половины XVIII века.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  
  

Сцена первая

  
  

Тронный зал во дворце Князя Элендбургского. Придворные в ожидании государя. Вновь прибывшие важно проходят через весь зал, чтобы как можно удобнее разместиться у стены одесную трона. Переговариваются они так, как умеют только придворные: аристократическое перешёптывание слышно окружающим именно в те моменты, когда это выгодно шепчущим.

  
   Штах. Нет, Рудольф, дорогой мой, так дело не пойдёт! Мы без тебя как без рук - и ты этим пользуешься? Это неблагородно и совсем не по-родственному. Нельзя пренебрегать интересами ближних твоих.
   Надель. Как ты можешь, Йоганн! Ты знаешь положение Герты: я не могу оставить её одну.
   Штах. Ты думаешь, у меня нет сердца? Спасибо! Но если ты не можешь даже одного вечера посвятить нашему делу...
   Надель. Не первый раз тебе говорю: всё это дурно пахнет. Толки, сплетни...
   Штах. И я не первый раз тебе отвечаю: тебе есть дело до сплетен? Тебе не финансами, тебе богадельней управлять. Время уходит! А вернуть можно всё, кроме него. Такой государь - дай Бог ему многая лета! - раз в триста лет бывает. Такие куши! Руку не надо протягивать, само налипает.
   Надель. Не надо меня уговаривать, я не ребёнок.
   Штах. Нет, богадельня по тебе плачет. Уговаривать? У всего хорошего есть отвратительное свойство быстро и, главное, внезапно кончаться. Сегодня князь тебе благоволит, а завтра? Я тебя не пугаю, я просто не понимаю, почему ты медлишь. Ты наш, ты всегда будешь нашим. Тем более теперь: какая возможность, какой подарок супруге, какое приданое первенцу!
   Надель. А какое грубое искушение!
   Штах. Ты меня не обидишь. Чем грубее, тем вернее. А тебе давно пора перестать бояться призраков: скоро отцом станешь, а всё как...
   Надель. Ну, довольно! (тихо) Вечером я у тебя.
   Штах. Браво! Я никогда не сомневался в тебе, Руди. Не то получил бы ты мою племянницу, как же!
   Надель. Однако, Йоганн, казна у нас...
   Штах. Тс-с! Вечером, Руди, вечером.
  

Отходят.

Среди придворных слышнее других группа из десятка человек; в центре её Тильда с Хильдой, нелепо причёсанной и нелепо одетой, ломкой в голосе и ломаной в жестах; окружают маму с дочкой ценители прекрасного.

  
   Тильда. Слушай, доченька, вот это место...

Поёт тихо, но высоко. Поклонники также тихо аплодируют и шепчут "брава".

   Поняла? Чуть выше. Ля-ля.
   Хильда. Маман, я уже двадцать раз всё поняла.
   Тильда. Повтори, доченька, не упрямься. Ты актриса, ты должна его потрясти! Ну же!
  

Хильда пищит, но сразу прерывается.

  
   Хильда. Маман, я стесняюсь.
   Тильда. Боже мой, кого? Чего? Эти господа - настоящие ценители. Прошу тебя.
   Хильда. Маман, я лучше сразу перед государем, ладно?
   Тильда. Ну ладно, доченька, как ты хочешь. А ещё вот это место...

Поёт сперва тихо, но увлекается. Поклонники млеют. Хильда её одёргивает.

   Вот так: ля-ля-ля-а. Поняла?
   Хильда. Всё поняла. Повторять не буду.
   Тильда. Хильдочка, доченька...
   Хильда. Мама!
   Тильда. Не сердись, доченька, всё, всё. Всего-то: ля-ля-ля-а. Так просто!
  

Аплодисменты.

Входит Принц. Он в лёгком настроенье, так что кажется подшофе, на деле же он как всегда разболтан. В кружках придворных, к которым он подходит, разговор нарочито умолкает до тех пор, пока его милость не отойдёт. Непереводимые смешки летят ему в спину. До появдения Йозефа Принц обходит почти всех гостей.

Ещё более подвижна, чем Принц, Магда, всем знакомая и понятная придворная сваха. Она шуршит среди гостей, рассматривает девушек, шепчется с их матерями, записывает в книжечку и перемигивается с придворными ловеласами. Ей всё интересно, она всем интересна, но Магда нигде не задерживается подолгу. Важность общественной миссии не испортила ей характера, хотя изощрила ум.

Входят Маркиз и Барон. Магда подлетает к ним с улыбкою, показывая блокнотик.

  
   Магда. Вашу милость кто-нибудь интересует?
   Барон. Благодарю вас, мадам, вы меня уже познакомили.
   Магда. Барон, вы не смеете. У меня репутация! Здесь всё записано. Вы сами виноваты. Маркиз!
   Маркиз. Ах, барон, обвинять женщину в своих поражениях - это моветон.

Раскланиваются. Магда отходит.

   О чём мы говорили? Да, поверите ли, барон, помогло, как рукой сняло. И так чисто, знаете ли, ни прыщика!
   Барон. Да? А то ещё со зрением что-то: страшно сказать, женщину без лорнета не могу рассмотреть. Ведь не блоха же - женщина! А не могу.
   Маркиз. Ах, барон, ну что там рассматривать! Впрочем, это может помочь и зрению.
   Барон. А я слыхал, что это ненадёжно. А в нашем деле, сами знаете, запустишь - всё, в архив, пиши пропало.
   Маркиз. Но на серебре свет клином не сошёлся. Лечебные грязи, к примеру. Эффект чудодейственный: и лечение, и омоложение, и чувствуешь себя значительно бодрее.
   Барон. Правда? А мне про эти грязи другое говорили: вроде бы запахи там...
   Маркиз. Ну, барон, ради нашего дела можно и понюхать. Ставка-то какова!
   Барон. Однако как же это: весь целиком в грязь, как свинья?
   Маркиз. И совершенно неглиже, заметьте.
   Барон. Голым?
   Маркиз. В самом что ни есть натуральном виде, как природа создала. Изволите видеть, там все голые, но никто не стесняется. Болезнь, знаете ли, уравнивает и примиряет даже такие устойчивые предрассудки, как пол.
   Барон. Погодите-ка, не хотите же вы сказать, что мужчины и женщины там в одном...в этом... в помещении вместе?!
   Маркиз. Мало того, барон, в одной ванне, локоток к локотку.
   Барон. Едемте, маркиз, немедля, сию же минуту! Запрягать!

Тянет Маркиза за рукав, тот едва не падает, но освобождается.

  
   Маркиз. Барон, барон, как вы горячи! Молодость имеет свои права, однако не забывайте, что у женщин там те же... сложности.
   Барон. Что? Какие? Ах, да. А что мне терять?
   Маркиз. А как же... Осложнения...
   Барон. Бросьте! Ради такого пикантного приключения!
   Маркиз. Барон, вы неисправимы. Всякому легкомыслию положен предел.
   Барон. При чём тут легкомыслие? А впечатлений новизна, а чувств бурленье! А свежесть восприятий!
   Маркиз. Свежесть? Минуту назад вас беспокоило амбрэ.
  

Входят фрау Моргеншлаф и Катрин.

  
   Барон. (наводя лорнет) Секунду, маркиз. О, гляньте, какой розан!
   Маркиз. Барон, какой курорт вам нужен?
  

Отходят.

  
   Фрау Моргеншлаф. Ты запомнила? В глаза кавалерам не смотреть, опускать стыдливо, как положено благородной барышне. Головку набок, так вот, поняла?
   Катрин. Да, тётушка.
   Фрау Моргеншлаф. На вопросы кавалеров отвечать улыбкой и лёгким поклоном. Не бледнеть, не краснеть, в обморок не падать. Поняла?
   Катрин. Да, тётушка.
   Фрау Моргеншлаф. Так, может, не заметят, что ты у нас дурочка. Такому жениху отказать! Тысяча талеров в год! Дом, лавка, карета. И каких-то жалких сорок восемь лет. Да я бы и сама... Ну да, живот. Ну, бюргер, велика беда. Но - тысяча талеров в год!
   Катрин. Тётушка, на нас смотрят.
   Фрау Моргеншлаф. Ах, да, конечно.

Кланяется.

   Поклонись. И не указывай мне! Веди себя, как благородная барышня. У тебя всё-таки предки какие-никакие. И росла не в приюте. Нам стесняться нечего! Мы и сами! Не дёргайся!
   Катрин. Да, тётушка.
   Фрау Моргеншлаф. Будешь представлена князю - чтобы ни звука! Подходишь, книксен, ручки так, головку так, глазки в пол - и ждёшь, пока отпустит. Значит, пока рассмотрит. На что тут смотреть? Книксен - и в сторонку. Ясно?
   Катрин. Да, тётушка.
   Фрау Моргеншлаф. Ох, горе ты моё, сиротинушка. Надо стать поближе. Идём, вон уже кавалеры пялятся, голодранцы. Тысяча талеров! В глаза, в глаза не смотри! Что с тобой делать!
  

Отходят к стене, где их постепенно окружают кавалеры. Большинство аристократично разглядывает Катрин в лорнет, один - в театральный бинокль. Неразборчивое французское урчание чередуется с отчётливым немецким причмокиванием. Часть звуков фрау Моргеншлаф относит на свой счёт.

Входит Штих, раскланивается со Штахом и Наделем.

  
   Штих. Прекрасный день, господа министры.
   Штах и Надель. Превосходный, господин министр.
   Штах. Но даже в такой день мы не можем оставить забот об интересах государственных: нам просто не на кого их переложить.

Отводит министров в сторону, понижает тон.

   Господа, срочный, но деликатный вопрос.
   Штах. Что-то случилось?
   Штих. Увы, да: у меня объявился ещё один племянник.
   Штах и Надель. О-о!
   Штах. Это катастрофа!
   Надель. Такая тяжесть, и так внезапно!
   Штах. Кто бы мог подумать, что пост министра иностранных дел может быть сопряжён с такими опасными сюрпризами.
   Надель. То и дело за границей появляются совершенно непредвиденные родственники.
   Штах. И хорошо ещё, если только племянники.
   Штих. Ценю ваш юмор, господа, однако мне не до смеха.
   Штах. Как вы могли подумать! Мы вам искренне сочувствуем.
   Надель. Это действительно несчастье.
   Штих. Благодарю за сочувствие, господа, но я расчитываю на вашу помощь.
   Штах и Надель. Господин министр!
   Штих. Я понимаю, понимаю. Но что мне делать? Он только что из Сорбонны, и решил, изволите видеть, посвятить себя родине. Бросить Париж ради нашего отечества - надо быть последним... Хоть я и патриот. Надо же юноше где-то служить, где-то начать своё поприще. Но ко двору не попасть, гофмаршал бессилен, глупый старик. В гвардию запись с пелёнок. Помогите ему, господа министры: пусть он узнает и наши труды, и наш свет, и очень скоро мы получим достойного члена общества, верного подданного, искреннего патриота нашей маленькой, но славной отчизны.
   Штах и Надель. Увы, увы, мы тоже патриоты, мы так вас понимаем, однако никак невозможно, нет.
   Штих. Право же, господа, самое незаметное место, для начала?
   Штах и Надель. Нет, нет, что вы, откуда! Всё сокращено.
   Штих. Как же так, господа? Господин министр... Йоганн! У вас, я знаю, была вакансия ещё позавчера.
   Штах. Была, Оливер, не спорю, хотя и поражаюсь вашей осведомлённости. Но вчера она закрылась. Чтобы у вас не было подозрений - я отдал это место кузену супруги нашего дорогого Лотара.
   Штих. О чём говорить, Лотар человек достойный. А у вас, господин министр... Рудольф! Неужели ничего? Курьер, секретарь...
   Надель. Увы, ничего, право же, буквально ничего.
   Штах. Вы уже говорили с канцлером?
   Штих. Разумеется, но вы же знаете, какая у него родня!
   Штах и Надель. О да!
   Надель. (стыдясь) А... министр труда не может вам... посодействовать?
   Штах. Ну, Рудольф, как можно!
   Штих. Не ожидал я от вас, Рудольф, не ожидал.
   Надель. Простите, я не хотел вас обидеть. Но вы так расстроены.
   Штих. Не настолько же!.. О-хо-хо, что поделать! Оставим это.
   Штах и Надель. Оставим, оставим.
   Штах. Вы слыхали, господа, что вчера учудил наш принц?
   Штих. Если прислушаться, все только об этом и говорят.
   Надель. Статс-дама, говорят, осталась довольна.

Благовоспитанно смеётся.

  
   Штах. Но чем она прикроет синяк на щиколотке?
   Надель. Будет на что посмотреть на балу.
   Штах. И о чём поговорить.
   Штих. Если до бала принц не даст нам иного повода.
   Надель. Я почему-то не сомневаюсь, что даст.
  

Все трое благовоспитанно смеются.

  
   Штих. А кстати, известно вам, господа, что выдумал внук нашего достопочтенного Юргена? Он намерился ехать в Америку! Представьте себе!
   Штах. Странная прихоть. Но к этому есть, конечно, причины?
   Штих. Поговаривают что-то о внебрачном ребёнке, то ли о долгах - не станем же мы пересказывать сплетни!
   Штах и Надель. Нет, конечно! Мы же благородные люди.
   Надель. (сообразив) А когда он намерен ехать?
   Штих. По моим сведениям, не позже лета.
   Штах. (тоже сообразив) Он ведь, если не ошибаюсь, советник у вас в министерстве?
   Штих. Практически третий человек...
   Штах и Надель. (беря Штиха под бока, наперебой) Дорогой наш Оливер, ты открыл нам глаза, о, как же мы были слепы! Мы должны помогать молодым, образованным, благородным людям, в них наше будущее, мы в них продолжаемся. Да, это наш долг!
   Штах. Я только что подумал...
   Надель. Я только что вспомнил...
   Штах и Надель. Что вашему племяннику можно помочь.
   Штих. О, господа, да стоит ли он вашей заботы? Достоин ли он?
   Штах и Надель. Кто, если не он!
   Штах. Я уже возлагаю на него особые надежды.
   Надель. А я готов завтра же, нет, прямо сегодня сделать его моим третьим советником.
   Штах. Я, со своей стороны, уверен, что лучшего места, чем место моего второго секретаря, такому блестящему молодому человеку...
   Надель. С такими способностями...
   Штах. С таким знанием жизни...
   Штах и Надель. Просто не найти!
   Штих. Господа, господа! Чуть спокойнее. Йоганн, наша вечерняя встреча?..
   Штах. Непременно состоится. Вот и Рудольф теперь с нами.
   Штих. Тем более, давайте поговорим в спокойной обстановке.

Приобнимает Наделя.

   Среди своих, без суеты. Дело у нас государственное.
   Штах. Ещё бы! Разве у нас бывают другие!
  

Входит Йозеф.

  
   Штих. Внимание, господа, Йозеф.
  

Чуть слишком поспешно министры направляются к Йозефу, кланяясь ещё издалека.

Вообще внимание всех гостей быстро обращается на Йозефа, и пока он проходит на середину зала, придворные как бы ненарочно подходят к нему то ли с вопросами, то ли просто с поклонами, так что вокруг него образуется йозефоцентрический хороводец. В эту воронку последней втягивается та группа, в сердце которой Катрин со своею тётушкой, и к которой последней подошёл Принц, и знаки особого отношения к нему ещё не были проявлены.

  
   Маркиз. Извините, барон. Мне думается, лучше, чем уважаемый Йозеф, нас никто не рассудит. Почтеннейший Йозеф, вы, как лекарь нашего государя, что могли бы посоветовать человеку, которого с такой страстью потянуло на грязи, как вот сейчас господина барона?
   Йозеф. Господин барон страстен во всём, за что ни возьмётся, и я не стал бы его удерживать, опасаясь обжечься; но лишь посоветовал бы ему сразу после грязей отправляться на воды. Но поскольку мне известен не только характер, но и недуг господина барона, я рекомендовал бы ему ехать на воды сразу. Чтобы окончательно не лишиться... органа обоняния. Ну, и про серебро не забывать.
  

Маркиз и Барон отходят, кланяясь.

  
   Маркиз. Вы слышали, барон?
   Барон. Обонянье? Что вы мне все о нюхе? И что такое воды? Одни и те же старые клячи с чахоточными дочерьми. Или толстухи, мятые как подушки. Какие-то отставные майорши с отставными майорами. В карты сыграть - и то по два гроша! Даже гусары какие-то варёные! Воды. Кислятина! Меня от них пучит!
   Маркиз. Милый барон, как же вас может не пучить, если вы разбавляете их шампанским!
   Барон. Да если бы не шампанское, там бы и помер со скуки. Конечно, бывает, заглянет какая-нибудь парижаночка - ух!..
   Маркиз. Ах, барон, знали бы вы, как я завидую вашей естественности!

Отходят.

  
   Штах. Господин секретарь, ходят упорные слухи, что вы готовите нам к годовщине какой-то сюрприз. Не приоткроете ли вы нам хоть уголочек?..
   Надель. Да, Йозеф, нам есть чего опасаться?
   Штих. Неопределённость, уважаемый Йозеф, весьма неприятна, она угнетает сильней самой жестокой, но правды.
   Йозеф. Что же, вам я открою: не далее как позавчера я осмелился посоветовать государю запретить министерскую службу всем родственникам министров до седьмого колена - и государь отнёсся к моему предложению благосклонно.
   Штах. О, мой Бог, как это жестоко!
   Надель. Бесчеловечно! Неужели это всерьёз!
   Штих. Безжалостно! Кошмар!
   Штах. Йозеф, мы вас знали другим.
   Штих. Йозеф, вы страшный человек.
   Надель. В тебе живёт ужасный тиран.
   Штах. Я боюсь, под вашим влиянием князь вообще упразднит казённые службы.
   Йозеф. И немало на том сэкономит. Но вы напрасно преувеличиваете моё влияние: я только лекарь, и забота о душевном здоровье государя - моя прямая обязанность.
   Надель. Как можно, Йозеф! У тебя же было сердце! Как ты мог стать таким, прости за выражение, либералом!
   Йозеф. Ах так, начистоту? У тебя, господин министр, супруга числится при министерстве Просвещения. Какие обязанности она исполняет?
   Штах. Да, она в моём министерстве, она мой первый советник...
   Штих. Вы же знаете, в каком положении супруга нашего Рудольфа.
   Йозеф. Это не мешает ей трудиться на благо просвещения? А у вас, господин министр, я слышал, ещё один родственник объявился?
   Штих. Он вовсе не мой родственник, он родственник моей сестры.
   Штах и Надель. А брадобрей?!
   Йозеф. Господа, господа, приличие! Ничего пока не решено. Однако примите этот начинание как ещё одну проверку господ министров на изворотливость и живость ума.
  

Министров относит на периферию.

Кружение продолжается, но шелест произносимого настолько невесом, что за пределами круга его едва ли можно разобрать. Отдельные фразы: "О, Йозеф!", "Как вы можете!", "Познакомьтесь, Йозеф!" - вырываются из хоровода, но ни кто их произносит, ни к чему они относятся, понять нельзя.

  
   Магда. Почтеннейший Йозеф, я снова к вам и снова с тем же вопросм.
   Йозеф. Вы уже угадали мой сегодняшний ответ, сударыня?
   Тильда. Йозеф, вы тоже должны послушать, как поёт моя доченька.
   Йозеф. Непременно, сударыня. Я даже уверен, что благодаря вашему таланту её невдолге услышат буквально все.
   Фрау Моргеншлаф. Ах, так вы Йозеф, так вы всё знаете! Вот скажите, правда ли, что государь повелел всех благородных барышень непременно выдавать замуж до их восемнадцатилетия? Хотят они иди не хотят. И чтобы родные сами решали, кто достоин руки, а кто нет. Вот скажите.
   Йозеф. Досточтимая госпожа...
   Фрау Моргеншлаф. Фон моргеншлаф.
   Йозеф. Государя, конечно, заботят эти вопросы, как и всё в нашем княжестве...
  

Принц остался один позади всех - и кто бы такое вынес!

  
   Принц. Ну уж нет! А не скажешь ли ты мне, И-ё-сиф!..
   Йозеф. (раздвинув толпу и кланяясь подчёркнуто почтительно) Всегда рад служить вашей милости.
   Принц. Ты рад? Да неужели! Вот как! Тогда скажи: ты в бородавках разбираешься?
  

Из дверей за троном появляется Князь. За ним семенит Клико.

  
   Йозеф. Рад приветствовать ваше величество.
  

Толпа придворных в секунды обретает надлежащую стройность, при этом мамаши с дочерьми проявляют немалую расторопность, прорываясь поближе к трону. Князь мадится на трон, прижимая к подбородку платок. Клико устраивается на ступеньке слева. Йозеф становится рядом справа.

  
   Йозеф. Государь?
   Князь. Кровью истеку, но бриться буду ежедневно!

Трогает свежий порез.

  
   Придворные. Ах, ваше величество, что случилось? Что с вами? Кто посмел! Какая досада! (тихо) Резать можно бы и поглубже... Что случилось?!
   Князь. Сегодня как-то совсем неудачно. У моего брадобрея золотые руки.
   Штрайх. Прикажете укоротить, государь?
   Клико. Отрубить, отрубить! А золотишко не пропадёт - хотя бы надгробьице ему позолоченное...
   Князь. Это от твоих шуток, Клико, скоро кому-то надгробье выйдет. Как бы не мне.
   Йозеф. Наймите другого, государь.
   Князь. Оставьте!

Все утихают.

   Он у меня на полном пансионе, я ему плачу, как министру, так нет - у него ещё своя маленькая практика. Слыхали бы в Вене! И как мне расстаться с таким трудягой! Твой кузен, Йозеф? Ты мне его подсунул?

Йозеф кланяется.

   Спасибо тебе. Но - у тебя нет немых знакомых цирюльников?
   Штрайх. Прикажете укоротить язык, государь?
   Клико. Под корень его, под корень... (поймав гневный взгляд Князя) Молчу.
   Йозеф. Он позволил себе непочтительность к вашему величеству?
   Князь. Если бы! То есть... Он постоянно смешит меня своими россказнями - а я не смейся? Фигаро с пейсами. Тебе бы, Клико, у него поучиться.
   Йозеф. Шутка с бритвой в руках всегда удачней, чем без неё - попробуй не улыбнись.
  

Клико пытается отобрать шпагу у одного из придворных.

  
   Князь. Справедливо.

Трогает порез.

   Ты мне, Йозеф, говорил, что улыбка морщин добавляет? Ну вот: всем морщины, а мне шрамы.
   Клико. (раздобыв шпагу и приближаясь к Князю) Позволите шутить, твоё величество?
   Князь. Всё, не смешно уже.
   Клико. Ах так? Тогда я ухожу, и пусть тебя смешат твои цигюльники.
   Князь. Так, Клико, я сейчас не в настроенье выслушивать твои дерзости. Отдам тебя Начальнику полиции - он тебе быстренько укоротит... за что ухватит.
   Клико. О, какая чудовищная несправедливость! О небо, ты видишь! Ждёшь благодарности, надеешься...
   Князь. Что за блажь! Благодарности? Это ещё за что?
   Клико. (укладываясь на ступеньке трона) Ну, посуди сам, твоё величество: если не я, кто бы ещё тебе дерзости говорил?

Тычет шпагой в придворных.

   Они? Ну, есть смельчаки? Выходи! Видишь, некому больше. А раз так, откуда бы ты вообще узнал, что такое дерзость? Вот и получается, что в этом деле я тебе за учителя. Но ученик из тебя неблагодарный.
   Князь. Выкрутился, молодец.
   Клико. (оживая) А молодец - так награди меня.
   Князь. Ну наглец! Чего же ты хочешь?
   Клико. Назначь меня министром изворотливости.
   Князь. Действительно заслужил. Йозеф, подготовь указ на этого... пройдоху.
   Клико. А пройдоху-то за что?
   Князь. Не может же министр изворотливости не быть пройдохой. Сам напросился, так что терпи.
   Клико. (ставая в позу) И обращаться ко мне теперь не Клико, а господин министр!

Опирается на шпагу, но кубарем катится со ступенек.

  
   Князь. Довольно гаерства, Клико. Ты не ушибся? Шпагу верни.
   Клико. А разве министру не положена шпага?
   Князь. Довольно, я сказал.
   Клико. Довольно так довольно, лишь бы твоё величество было довольно.

Возвращает шпагу и возвращается на место.

  
   Князь. К делу. Господин секретарь, объявите указ. Только покороче, Йозеф, о главном.
   Йозеф. Его величество князь Вильгельм Элендбургский уведомляет своих подданных о том, что бал, приуроченный ко второй годовщине восшествия его величества на престол... состоится.

Вздох неразочарованности в зале.

   Народные гуляния - на усмотрение народа. Молодые дворяне, ищущие благосклонности государя, и благородные девицы, выезжающие в свет, представляются государю немедля. Указ подписан сего числа месяца апреля.
  

Движение среди подданных: родители с дочерьми выходят вперёд.

  
   Князь. Прекрасно, Йозеф, твоя дикция улучшается с каждым чтением.
   Йозеф. Как и мудрость указов вашего величества.
   Князь. Не стыдно?
   Йозеф. Я борюсь с собой.
   Князь. Не красней, не верю.
  

Девицы с представляющими их родственниками церемонно приближаются к трону, кланяются, отходят.

  
   Церемонимейстер. Фройляйн Урсула баронесса фон Штосс.
   Князь. Вы очаровательны. Будем рады видеть вас на балу.
   Церемонимейстер. Фройляйн Ульрика баронесса фон Шток.
   Князь. Вы обворожительны. Ждём вас на балу.
   Церемонимейстер. Фройляйн Амалия баронесса фон Штоф.
   Князь. Вы прелестны. Надеемся видеть вас на балу.
   Йозеф. (тихо) Государь, вам эпитетов хватит?
   Князь. А сколько их?
   Йозеф. Больше, чем в прошлом году. Ваша неженатость породила вполне понятный ажиотаж.
   Князь. Даже не начинай.
   Йозеф. К нам уже из Вены едут.
   Церемонимейстер. Фройляйн Хильдегунда фон Бубонс.
   Князь. О, Тильда, у вас уже взрослая дочь. Она обаятельна.
   Тильда. Доброта вашего величества...
   Князь. Ждём вас на балу. Надеюсь, вы нам будете петь? Ваше горло вас уже не беспокоит?
   Тильда. Об этом я и хотела просить ваше величество.
   Князь. Просите.
   Тильда. Я понимаю, насколько просьба моя странна и неуместна именно сейчас, простите, ваше величество, но... Моя дочь, государь, я надеюсь, она могла бы претендовать на то, чтобы стать и моей преемницей, ей нужна одна лишь возможность проявить себя, и я уверена, слава её превзошла бы и скромную мою известность, и даже славу итальянских певиц. Снизойдите к моей просьбе, дозвольте ей представить суду вашего величества и суду ваших гостей то, чему она научилась: позвольте ей петь на балу вместо меня.
   Князь. Право же, Тильда, неужели вы думали, что я смогу отказать вам в столь невинной...
   Йозеф. (тихо, но резко) Государь, на балу будут иноземные гости, посланники и как минимум трое людей со вкусом; недопустимо было бы снизить впечатление от торжества. (совсем тихо) Прежде чем птичку отпускать на волю, не худо убедиться, что она летать умеет.
   Князь. Резонно. Но я ревную: ты опять знаешь больше меня.
   Йозеф. Много знать - не княжеское дело.
   Князь. Ваше желание, Тильда, можно исполнить прямо сейчас. Откладывать встречу с прекрасным на целую неделю - это преступление и перед искусством, и перед жрицами его. Ваша дочь...
   Тильда. Хильда, ваше величество.
   Князь. Хильда может нам петь сейчас? К этому нет препятствий?
   Тильда. О, государь, вам стоит лишь повелеть.
   Князь. Велю.
   Йозеф. Музыкантов сюда!
  

Кланяясь, входят Музыканты.

  
   Тильда. Доченька, у тебя всё получится. Маэстро, вот это ариозо, Грауна, ля-ля-ля-а, вы же знаете? Но немного ниже, и форте, маэстро, форте, ради всего святого, фортиссимо! Доченька моя!.. Господи!
  

Хильда громко поёт.

  

* Вы спросите меня, как она поёт?

О, так сейчас не поют! Как сегодня поют?

Словно фрезерный стонет станок, словно

сиплое сопло турбины... Ну, и тому подобное.

А как же пели тогда? Как поёт наш юная

Хильда? Так скрипит воротина подъёмных

ворот, ноет так колесо у телеги, так визжит

поросёнок, так ржёт жеребец, так вороны

над рощами грают - это музыка!

  

На первых же тактах по залу прокатывается ропот недоумения, а ближе к окончанию придворные уже не церемонясь переговариваются друг с другом. Йозеф порывается прекратить пение, но Князь его останавливает. Клико зажимает уши руками и жмурится. Тильда никого вокруг не замечает, кроме дочери.

Когда Хильда кончает, через зал за несколько секунд проходит мягкая, приятная на ощупь, ватная тишина. Князь, подождав, пока тишина удалится, начинает аплодировать; подданные изумлённо и неловко поддерживают. Князь спускается к Хильде, Тильда тут же оказывается рядом. Клико разжимает руки и озирается.

  
   Клико. (с живой слезою в голосе) Уже всё? Что это было? Государь, мне страшно, защити меня, государь.
   Князь. Брава, брава! Вы правы, Тильда, как же вы правы: в Италии таких голосов не найти. Хильда, я восхищён, я потрясён - вашей смелостью. Я не встречал такой отваги даже среди мужчин. Благодарю.
  

Придворные неприлично посмеиваются.

  
   Принц. А мне понравилось. Чистенько, и ни единой родинки на лице.
   Барон. Розан, розан.
   Маркиз. Должен заметить, барон, я не ценитель.
   Тильда. Государь, я так счастлива! Могу ли я надеяться...
   Князь. Конечно, безусловно, непременно ждём вас на балу.
   Тильда. Но могу ли я надеяться...
   Князь. (уже на троне) Рады, безмерно рады будем видеть вас на балу. Без вас, Тильда, бал померкнет.
  

Йозеф делает знак Церемонимейстеру. Тильда и Хильда отходят. Музыканты удаляются.

  
   Церемонимейстер. Фройляйн Герта фон Штауб.
   Князь. (Йозефу, тихо) Это надо быстрее заканчивать. Мне дурно. Ещё одна такая просьба, и мне понадобятся твои медицинские таланты... Рады, ждём на балу.
   Йозеф. У вас есть основания опасаться моих услуг?
   Князь. А тебе хочется лишний раз рискнуть репутацией?
   Церемонимейстер. Фройляйн Берта фон Лауб.
   Йозеф. Какая у меня репутация! Разве я Парацельс?
   Князь. Приятно, ждём.
   Йозеф. Государь, не снижайте образ. Не частите.
   Князь. Не обидятся. Зачем они здесь? И я расстроен.
   Церемонимейстер. Фройляйн Гунде фон Шланг.
   Князь. Очень приятно, будем ждать... Этого достаточно?
   Йозеф. Спросите у фройляйн.
   Князь. Ты откуда узнал об этой... сирене сладкоголосой?
   Йозеф. Так, зацепил однажды краем уха.
   Князь. Не поцарапался?
   Церемонимейстер. Фройляйн Марта фон дер Марк.
   Йозеф. Отчего вам расстраиваться, государь: не так часто доводится услышать, как человеку удалось перескрипеть саму скрипку.
   Князь. Чрезвычайно рад, приятно будет... Ты злее меня. Но как это возможно: Тильда - и вдруг этот колоратурный скрип?!
   Йозеф. Природа отдыхает на детях.
   Князь. Но нельзя же так расслабляться!
   Церемонимейстер. Фройляйн Катрин фон Эделихт.
   Князь. Я счастлив, буду вас ждать.
   Йозеф. Природу нередко бросает в крайности...
   Князь. (обмирая) Подожди, помолчи, ни слова! Ты видел?
   Йозеф. Что?
   Князь. Как можно не увидеть!
   Йозеф. Да кого?
   Князь. Мелькнуло и исчезло - блик. Виденье, облако, тень птицы на воде...
   Йозеф. Что с вами, государь?
   Князь. И пёрышко тумана над водою.
   Йозеф. Вильгельм!
   Князь. Что со мной? Отпусти всех.
   Церемонимейстер. Фройляйн Грета фон...
   Йозеф. Дамы и господа, государь был рад вас приветствовать, но теперь ему нездоровится. Мы всем благоволим, всех будем рады видеть на балу.
  

Зал пустеет. Уходя, Принц цвязывается за Хильдой, Магда за Принцем, Барон за Магдой, Маркиз от Барона уже не отстанет. Остаются Князь, Йозеф и Клико.

  
   Князь. А я всё думал: как же это бывает?
   Йозеф. Пойдём, Вильгельм, тебе надо прилечь.
   Князь. Надо? Идём. Мне теперь всего так много надо. Идём, идём.
  

Йозеф уводит Князя. Клико, оставшись один, сидит недолго на ступеньке у трона, потом хочет сесть на самый трон, но передумывает: он выходит на середину зала и танцует, мурлыча себе под нос и позвякивая бубенчиками. Останавливается, вздыхает.

  
   Клико. Не смешно.

Уходит, сняв колпак.

Сцена вторая

  
  

Рабочий кабинет Князя, он же зал заседаний Правительства. Князь во главе стола, по правую руку от него Йозеф, далее Канцлер, министры. Клико, тихий, но непокорённый, на скамеечке позади Князя передразнивает министров.

  
   Штрайх. Так у него, гляди-ка, принципы! Крадёт исключительно у достойнейших членов общества, так бы его тарарам. Ну, когда ещё ростовщика щипнёт, а так-то всё: у министра, у советника или, там, посланника какого на старость или на чёрный день отложенное - и ведь мешками, мешками же надо выносить! Это какая силища нужна! Всё ведь годами трудов и службы, поколеньями наживалось. И не себе же - детям. А тут этот... Да в бараний рог его! Уж я бы... Знать бы, кого ловить.
   Князь. Теперь, стало быть, к нам пожаловал? Значит, и мы для мира чем-нибудь привлекательны?
   Штрайх. Привлекаем, уж так привлекаем, туды его тарарам! У брата моего, вы знаете, государь, достойнейший человек, прошлой ночью всё золото из секретера вон подчистую, у супруги его - шкатулка с фамильными драгоценностями, четыре поколения собирали - фьюить! - и никто ничего не видел, не слышал: "не знаем, ваше превосходительство", "мы спали, ваше превосходительство". Как ветром унесло. И ведь в полной же темноте, ночь-то какая была - кошки гулять боятся. И ни свечи, ни скрипа, ни царапины. И собаки ни одной побрешки, как будто призрак какой-то, тарарам его душу! Чертовщина!
   Князь. Не увлекайтесь, Фердинанд, дело к вечеру.
   Штрайх. Вы знаете, государь, я не суеверен, но тут нечисто, нечисто! И каков наглец: у брата! самого начальника полиции! триста раз тарарам! Простите, государь, мне трудно сдержаться. Ведь он же может, не дай Бог, покуситься на... на святое! На самый дворец! Уже бывали случаи.
   Князь. Неужели настолько неуловим? Зависть берёт, а, господа министры?
   Штрайх. Один раз, в Гамбурге вроде, поймали почти, как в мышеловку, специально устроили - так он дубовые двери одним ударом с петель долой - и ага! Бросились догонять, да куда там - ночь.
   Князь. Странно всё это: как зовут неизвестно, в лицо никто не видел, собачкам он даже не снился. А он вообще существует, этот ваш неуловимый?..
   Штрайх. Да как же существует, как же не существует! Этот мерза... Простите.
   Князь. А тут вы правы. Если поймать невозможно, что с ним поделать? Просто объявим ему "мерзавца". Указом. Огласить на площади. И пусть ему будет стыдно.
   Йозеф. Вы думаете, государь, без указа он догадывается?
   Князь. А мы ему подольстим.
   Штрайх. Как же так, государь? А что же... Надо же как-то его... Мы же все под угрозой! Он нас - а мы бессильны!
   Князь. Не серчайте вы так, Фердинанд. Вашего брата мы найдём чем утешить. Но и сами вы не плошайте, господа министры: наймите ночных сторожей, собачек получше кормите. Есть ему чем у вас поживиться?

Оживление среди министров. Штрайх садится, отдуваясь.

   А что наш министр Труда?
   Канцлер. Трудится, государь.
   Князь. И не надоест ему! (Йозефу) Что дальше?
   Йозеф. Иностранные дела.
   Штих. Да будет угодно видеть вашему величеству, обстановка в Империи и в целом в Европе постепенно переходит из состояния некоторого охлаждения внешнеполитических интересов и застоя внешних государственных позывов к стадии более заметных интенций, более явственной обращённости крупных держав континента вовне, как на своих дальних, так и тем более ближних соседей, к стадии повышения интенсивности и акцентированности всем понятных и в глубине души никем не осуждаемых запросов, каковой переход сказывается, главным образом, в том, что тщательно скрываемая все последние годы и благородным строем мыслей большинства государей Европы подавляемая неудовлетворённость как итогами войны за австрийское наследство, так и несколько глубже залегающая досада на исход войны за испанское наследство, приводит некоторых наименее сдержанных правителей христианского мира к мысли о необходимости существенной коррекции столь неоднозначно понимаемых результатов минувших десятилетий европейской истории. Тенденция, виднейшими политическими умами трактуемая как немного избыточно активная вооружённая державная экстраверция, определённо обозначившаяся в образе реальных и предполагаемых государственных решений, принимаемых на севере нашего континента, в королевствах Прусском и Шведском, и усугублённая всё нарастающим потенциалом цивилизационных запросов, исходящих с востока, от Российского императорского двора...
   Князь. (резко и громко хлопнув в ладоши) Продолжайте, продолжайте.
   Штих. Вашему величеству угодно намекнуть, что...
   Князь. Опять война?
   Штих. О, прозорливость вашего величества, ваша способность улавливать малейшие намёки, с полуслова постигать тончайшие оттенки политической конъюнктуры...
   Князь. (хлопнув в ладоши) Пускай себе воюют. Нам-то что?
   Штих. Да изволите видеть, ваше величество, определённый и веками освящённый политический этикет в ситуациях, когда просвещённейшие государи Европы вынуждены поступиться своими христианскими убеждениями и нравственными устоями своих народов во имя утверждения очевидно насущных потребностей государства...
   Князь. (хлопнув) Надо выразить наше отношение?
   Штих. Непременно, государь, ибо обратное может быть истолковано как неучтивость к воюющим сторонам.
   Князь. Неучтивости мы себе позволить не можем.
   Штих. Какова же будет ракция вашего величества?
   Князь. Есть выбор?
   Штих. Чего ни пожелает ваше величество: "осторожное беспокойство", "настороженное удивление", "законное недоумение", "серьёзная озабоченность", "справедливое осуждение", "суровое негодование", "праведный гнев"...
   Князь. (хлопнув) А нельзя ли иначе? Например, "заинтересованное равнодушие"?
   Штих. Простите моё недомыслие, государь, но как изволите вас понимать?
   Князь. Буквально: нам интересно наблюдать, но в принципе всё равно, чем это закончится. Нас это не затронет. Да это ведь и не последняя война в нашей просвещённой Европе.
   Штих. Как будет угодно вашему величеству, но я позволю себе заметить, что подобная формулировка может быть неадекватно воспринята воюющими сторонами, поскольку она слишком нова и в дипломатической практике, если мне не изменяет моя скромная память, никогда доселе не применялась.
   Князь. Так мы будем первыми.
   Штах. Но, ваше величество, подобное новшество может вызвать весьма нежелательные кривотолки, понеже, очевидно, не все государи Европы будут в состоянье постичь мудрость, вложенную вашим величеством в это нововведение, и вследствие двойственного положения нашего княжества...
  

В ладоши хлопает Клико.

  
   Князь. (оглянувшись) Я сам. (Штиху) Вы же смогли постичь. Впрочем, я в этом действительно неопытен.
   Штих. О, ваше величество, неужели вы подумали, что речь моя направлена на то, чтобы вы, в вашем монаршем всеведении, позволили себе усомниться в своей непререкаемой компетентности...
   Князь. Верю, верю! Напишите как-нибудь, как принято. А то объясняйся с ними потом, ещё воевать придётся.
   Штих. И кроме того, государь, я позволю себе отметить иной аспект...
   Князь. Оставьте, Оливер, оставьте. Сядьте. Что нам за дело до других! Я объявляю вам: мои виды на предстоящий бал изменились. Я желаю не просто бала, я требую великолепия. Пусть это будет праздник, которому позавидуют Петербург и Версаль. Ничего не жалейте, не смейте жалеть! Всё лучшее, что только есть в Европе, должно быть у нас. Лучшего повара из Парижа, лучший оркестр из Вены. Непременно кондитера из Италии - без фейерверка и праздник не праздник. Народу раздать серебро, а не медь, и пиво на всех площадях: они любят пьянеть - так пусть будут пьяны. Пусть будут счастливы все! Пусть парк и дворец, и весь город сверкает - и это сиянье увидит весь мир!
  

Министры перемигиваются и передёргиваются и наконец взглядами и жестами выталкивают на монаршее закланье министра Финансов.

  
   Надель. Государь, как мне ни горько это говорить, но то, о чём вы просите, исполнить невозможно, никак невозможно. Решительно невозможно.
   Князь. (увидав лица министров) Почему?
   Надель. Казна пуста, государь. И ждать перемены в ближайшие дни наивно и безответственно. Я, как министр и верноподданный ваш слуга, не смею скрывать...
   Князь. Рудольф, что ты говоришь!? Канцлер, что он говорит?
   Канцлер. Увы, государь.
  

Князь начинает было теребить золотую безделицу на своём камзоле, но она сразу обрывается и закатывается под стол. Князь начинает сам искать её, отодвигая министров и стулья, а тех, кто пытается ему помочь, отпихивая.

  
   Князь. Надо же, куда улетело! Не надо, не надо мне помогать! Не надо, я сам. Сам, я сказал! Прочь, прочь! Надо же!
  

Князь ищет у ног министров, припадая на колени и лбом едва не касаясь пола. Пока он ищет и бормочет, ближайший к нему министр, которому не удалось поползать рядом с государем, оправдывается то ли за себя, то ли за весь Кабинет.

  
   Канцлер. Конечно, бал нужен, но скромное, достойное придворное торжество, в котором, право же, нет ничего зазорного. И отец ваш, и дед - они не выносили чванства. У нас не Париж, не Вена - наша гордость не может пострадать...
   Штих. Я, вероятно, должен был раньше доложить вашему величеству, прошу простить мне эту оплошность... Изволите видеть, государь, в наиболее просвещённых державах Европы отношение к роскошным, вызывающим торжествам в последнее время решительно изменилось. Верите ли, наиболее изысканным почитается праздник в самом узком кругу приближённых, можно сказать, семейное торжество, человек на сто-сто пятьдесят...
   Надель. Государь, мы, конечно, всё ещё располагаем некоторыми средствами, а если вновь ввести отменённые вами пошлины, установить некоторые бывшие ранее налоги, расширить штат фискалов, о чём я, осмелюсь напомнить, просил вас, то можно надеяться в ближайшие месяцы...
   Штах. Интересы просвещения, государь, требуют к себе настолько неусыпного внимания... А нелады в вопросах просвещения, как нас учит наша тысячелетняя история, настолько опасны, я бы сказал - губительны...
   Штрайх. У меня же всё на мне. Никто в полицию не хочет, тарарам их туда! Конечно, форма, содержание, довольствие. Но семью не завести? Это раз. А жизни в наше время ничего не стоят? Это два. Я-то не боюсь, я-то головой, а ребята мои, тарарам их туда, они только жить начинают - и каждый день головой. У меня-то ладно, а у них-то не казённая, всё понимают. Чины, пенсион - при дворе это мигом. А что у нас? Кто же пойдёт!
  

Князь наконец находит безделицу и садится на своё место.

  
   Князь. Вы что-то говорили, господа министры?
   Надель. Я говорил, государь, и осмеливаюсь повторить: на устроение сколько-нибудь роскошного торжества мы не имеем средств. Это нас разорит.
   Князь. (Йозефу) А что наш министр Труда?
   Йозеф. Трудится, государь.
   Князь. Так вы смотрите, как бы не перетрудился... Не смешно.

Князь начинает раздеваться, не медленно, но и не истерически, ничего не рвёт: снимает камзол, какие-то банты с сорочки, разувается; порывается было снять панталоны, да неудобно на кресле. Так и остаётся: п панталонах и шапочке - знаке княжеского достоинства. Полуголое величество взглядывает на изумлённых подданных. Молчание. Даже Йозеф не находит слов.

   А я думал - смешно.
   Клико. (падая с табуреточки, кувыркаясь и суча ножками) Ха-ха-ха!

Министры хихикают невпопад, но смех, родившись в судорогах, умирает ещё во младенчестве. Клико продолжает кататься по полу.

   Это шутка, шутка.
  

Министры хихикают сильней и продолжительней. Не смеётся один Йозеф.

  
   Князь. Вот, уже лучше, но искренности не хватает.

Хохот.

   Смейтесь! Вам же смешно! Громче, громче! Смешно вам? (взрываясь) Я что - нищий? Я - нищий!?

Смех вмиг улетучивается.

   Я нищий! И вам смешно? Вам смешно! Ответьте мне, господа министры, верноподданные мои! Хорошо ли вам смеётся? В горлышке не першит? Дармоеды! Изменники! Воры! Отвечать, когда государь спрашивает!
  

Пять секунд тишины, словно струна сорвалась.

  
   Йозеф. Государь, вы рискуете ввести нечто действительно новое при европейских дворах - высочайшее разоблачение.
   Князь. (набрасывая камзол и ища ногою туфлю) Немного двусмысленно, не находишь?
   Йозеф. Пожалуй. Тогда - придворное неглиже.
   Князь. Неглиже? Это лучше. И вправду ново. Но кое-кому не понравится: папа позеленееет, буллами зашвыряется. Ну, и какова же будет судьба этого новшества: я в ответе.
   Йозеф. Первыми, конечно, подхватят англичане и напишут правила. Французы снабдят бантиками (подавая Князю упавший бант) и погремушками и введут в моду. Американцы запатентуют, наплодят десятка три сект и займутся прозелитизмом, назвав это как-нибудь... Как "голый" по-английски?
   Штих. Ньюд.
   Йозеф. Вот - секта ньюдистов.
   Князь. А наши добрые бюргеры, конечно, затеют ночные забавы с факельными шествиями и еврейскими погромами.
   Йозеф. Да уж, без погромов не обойдётся.
   Клико. У нас без них вообще ничего не обходится.
   Йозеф. Но замечательней всего поступят русские: они объявят это национальной идеей и начнут сжигать себя в избах семьями и деревнями за одно только право пройтись голышом по родным колдобинам.
   Князь. А вы, господа министры, что об этом думаете? Вообще: что вы думаете? Прихоть, каприз? Пускай. Но я знаю наверное: или вы найдёте возможность устроить то, чего требует государь, или вы перестанете устраивать государя, а праздник всё равно состоится, но обойдётся без вас. У вас впереди целая неделя - вечность для преданных слуг. Вечность! Позволяю вам вывернуться наизнанку. Ступайте.
  

Министры откланиваются и удаляются. В кабинете остаются Князь, Йозеф и загрустивший Клико. Клико устраивается на диванчике в углу и задрёмывает.

  
   Князь. Ты думаешь,он добудут денег?
   Йозеф. Почти уверен - нет. Но как-нибудь перед тобою извернутся. Сегодня собираются у Штаха, там выдумают, что солгать. И Рудольф уже с ними.
   Князь. Так быстро? Жаль. Прощай, прощай, наш милый однокашник.
   Йозеф. Он стать отцом готовится, а это налагает определённый груз...
   Князь. На совесть. Бог ему судья.
   Йозеф. (подавая бумаги) Вот, посмотри.
   Князь. Что это?
   Йозеф. Уволенные позавчера из ведомства торговли. (подавая другие бумаги) А это список принятых на службу по министерству Просвещения. Сегодня.
   Князь. Советник Мугель и пять его племянников? Знаю.
   Йозеф. Не знаешь. Племянников уже семеро.
   Князь. Какой плодовитый дядя!
   Йозеф. И это чадолюбие останется без воздаяния?
   Князь. Мне что, и вправду всех их разогнать?
   Йозеф. Я этого не говорил.
   Князь. Я говорю. И что дальше? С кем я останусь? Другие государи платят вдвое, и все толковые богатым служат. Мои бы тоже разбежались, да везде своих таких без счёту. Одна у них забава - воровство. Ох, тесно мне! Мы в центре Европы, а всё как медный грош среди цехинов. Что за судьба проклятая! Как славно всё начиналось: три Крестовых похода, титулы, земли. Один мой предок вернулся богатым, как Крез: золото вёз на пяти лошадях, слуг серебром одаривал, брезговал в руки брать. Богатый был город Константинополь. И что с тех пор осталось? Вот, разве, кинжал, последняя искра славы. Чуть ли не Саладина подарок. Ты говоришь, к нам из Вены едут, не терпится клушам замуж. А кто едет-то? Ладно, что не купчихи, но скоро и они осмелеют. Ни один владетельный князь дочь за меня не просватал. Да и не в этом дело! Тут, понимаешь, то, чего не бывает...
   Йозеф. Ты не хочешь мне объяснять?
   Князь. Нет, не могу даже тебе. Рано. Но мне нужен, нужен этот праздник! Я это должен! Проклятье - деньги, деньги, Кошер-Ами, найди мне деньги!
   Йозеф. (колеблясь до последнего) Я не хотел тебе говорить, но ты меня вынуждаешь. Аудиенции у тебя давно добивается мой троюродный брат. Говорят, он финансовый гений.
  

* Тут в первый раз, лукаво, возникает

музыкальная тема Бирке: вся в скрипках

и флейтах, сладенькая, как карамелька.

  
   Князь. Ты хочешь сказать - способный мошенник?
   Йозеф. А разве бывают другие ростовщики?
   Князь. Так он ростовщик! Так у него есть деньги!
   Йозеф. Хуже того: у него их много. И он готов на любые услуги.
   Князь. Да, но... Ростовщик сам просится дать мне денег - он сумасшедший?
   Йозеф. Увы, он слишком здоров.
   Князь. А почему ты сказал мне только сейчас?
   Йозеф. Видимо, время пришло. Звёзды, наверное, так разлеглись. Я не хотел допускать его до тебя.
   Князь. Но почему, ради Бога!?
   Йозеф. Я не хотел, чтобы кому-нибудь при дворе он оказал хоть одну услугу. Тем паче тебе. А стоит ему попасть во дворец, и от услуг его мало кому повезёт уклониться.
   Князь. Как ты к нему суров!
   Йозеф. Не только к нему: я хорошо знаю свою родню. А он - одного разговора с ним мне хватило, думаю, навсегда.
   Князь. Ты пугаешь, а мне не страшно. Зови его. Но деньги его пусть явятся раньше. Он захочет процентов: скажи, что его проценты - это беседа со мною. Заодно узнаем, насколько он расположен к настоящим услугам, насколько он искрен, и зачем ему это надо.
   Йозеф. Бог мой, Вильгельм, какая искренность! Да если бы не нужда!..
   Князь. Всё, Кошер-Ами, я решил. Если он будет так плох, как ты о нём думаешь, я же всегда смогу его выгнать.
   Йозеф. Выгнать? Дитя...
   Князь. Всё, я сказал, решили!
   Йозеф. Слушаюсь, мой государь.
  

Пауза. Князь подходит к окну. С улицы слабо доносятся звуки шарманки и изредка звон монет о мостовую.

  

* Мелодия шарманки незаметно

превращается в странную колыбельную

- колыбельную с колокольчиками.

  

Клико просыпается и, встревоженный, подходит к Князю.

  
   Клико. Я сон дурной увидел, будто въяве, испугался. А это только старая шарманка. Ну, не дурак ля я?
   Князь. Тебе виднее. Идёмте.
  

Уходят.

Смеркается. Слышится скрип отпираемого замка. В полумраке кабинета виден лишь силуэт вошедшего.

  
   Дитрих. Вот за что мы любим чёрный ход и потайные двери! Где это мы? Да, небогато. На чём я остановился? Ночь - это замечательно, но куда как чудесно ещё на зорьке работать. В городе тихо-тихо: собаки уже отбрехались и спят, а птички ещё со сна не чирикают, солнышка ждут. Травка кой-где молодая росою поблёскивает, туман по низинкам течёт, облака розовеют; а ты, на всю эту благодать глядючи, с такой, знаешь, тихой радостью в сердце, отмычечку подбираешь.
   Ганс. (невидимый) Это, романтика!
   Дитрих. Замочек щёлк, замочек скрип (отпирая какой-то шкафчик) - и мы у россыпей златых. Денежки. Почему я не удивляюсь?
   Ганс. Это, привычка.
   Дитрих. Помни, дружище Ганс, деньги - зло, они от лукавого. Грех это, грех. А на нас с тобою столько грехов, что уже всё равно - одним больше... Так почему бы нам с тобой не избавить от излишней тяжести какую-нибудь заблудшую, погрязшую в золоте душу? И душу его спасти, и тело облегчить. Снять с телес избытки жира - это ли не облегченье!
   Ганс. Это, да, ходить-то легче.
   Дитрих. Но - любому облегченью есть предел. Мы не можем, права не имеем отнимать у людей жизни. И других нельзя вводить в соблазн вздёрнуть нас, дружище Ганс. Так что работать надо осторожно, а не так, как в Гамбурге. Ведь еле убежали, а?
   Ганс. Это, ужас.
   Дитрих. На чём я остановился? А, жизнь. Это дар Божий. Отнимающий её у другого как бы соглашается с тем, что и другой может её отнять. Смотрит на это Господь - и недоумению Божию нет предела: как это смеют люди отнимать друг у друга Его дары?! Кто дал, тот и взял. А люди - ну что такое люди, если с неба взглянуть? Вот такие вот букашки, а что себе позволяют... Куда это меня занесло?
   Ганс. Это, эмпиреи.
   Дитрих. Дружище Ганс, твой выход. Осторожно, тихонько.

Ганс выходит из-за портьеры, силуэт его медленно движется по кабинету.

   Теперь направо, осторожно, скамеечка, теперь налево, тихонько, стул - а вот и мы. Собирай вот это, не спеши, а я ещё... Ух ты, какая красота.

Берёт в руки кинжал, играет им в бликах света у окна.

   Какая работа! Редкая, приметная. Ай, я его уже люблю.
   Ганс. Это, если редкая, может, ну его, а то...
   Дитрих. Да никто не заметит. Все государи рассеянны и невнимательны к своему богатству: даром досталось. Что там кинжал или целый дворец! Дарят друг другу земли и города. С людьми ведь дарят - да что им люди! Полстраны, бывает, на пьяном глазу отпишут - и кто потом вспомнит, как получилось. Особенно крепко не помнят те, кому подарили. А сын того, кто дарил, является и говорит: вы не могли бы, ваше соседское величество, вернуть нам столь неудачно подаренное. Нет, что вы, как вы могли подумать, не навсегда, мы не в претензии - так, на пару минут, нам тут понадобилось, мы тут забыли... А потом бы уж в целости и сохранности и даже полы б вам натёрли... Ну, и война, конечно. Куда это меня занесло?
   Ганс. Это, политика.
   Дитрих. Ты всё собрал? Тогда идём. Спасибо этому дому, а нам ещё предстоит нанести два-три визита в дома, не менее достойные посещений. Не поминайте, так сказать, адьё, арривидерчи и прощайте.
  

Силуэты Дитриха и Ганса скрываются за портьерой.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  
  

Площадка в дворцовом французском парке, к ней радиально сходятся несколько дорожек. Кусты высотой около человеческого роста по сторонам дорожек позволяют и скрыться за ними, и за ними же поискать. Несколько сбоку из зелени выступает часть полуоткрытого павильона, то ли беседки, увитого негустым плющом.

В парке маскарад, всё шумно и пестро. Издалека доносятся попеременно то звуки большого оркестра, то пение Тильды, то какого-то тенора, то всплески хохота гостей, то кокетливый женский повизг. И все вокруг слегка пьяны: кто от вина, кто от весны.

Порывисто входит Луиза; навстречу ей Барон и держащий его за локоток Маркиз.

  
   Луиза. Ах, господа, я вас узнала, простите. Барон, я вам пожалуюсь. Наш принц, он уделяет мне столько внимания, но такого болезненного внимания, что это, ей-Богу, может меня убить. Я впечатлительна, и я не избалована таким отношением - мне невозможно это выносить. Вот посмотрите: чуть полноги не откусил!

Приподнимает край платья, показывает щиколотку.

   Какой ужасный синяк, ужасный! На глаза никому нельзя показаться. А мне ведь каждый день надо быть при дворе - и тут этот ужас! Барон, скажите, что это ужасно.
   Барон. Не смейте называть это ужасом, мадам! Какая ножка! Если бы я был чуть более дерзок, я и сам бы куснул вас разок-другой. Ам!
   Луиза. Вот, вы туда же, барон. Вам всё ваши шуточки, а нам страдания. Барон, вы сильный, смелый человек - повлияйте на этого несносного мальчишку. Маркиз, не молчите!
   Маркиз. Разумеется, мадам, при первом же случае господин барон найдёт возможность сказать принцу всё, на что только будет способен. Но сегодня же праздник, давайте получим полную радость от этого дня. Мадам!

Маркиз кланяется, пытается увести Барона за руку.

  
   Барон. Подождите, маркиз! Этого мало, мадам: если бы вы мне позволили, поверьте, я бы не ограничился вашей прелестной ножкой - я бы всю вас искусал, страстно, но нежно.
   Луиза. Вот, вы опять. Ну почему, почему так всегда? Несносный! Не люблю вас, уйдите!

Входит Йозеф.

   Йозеф, ах, Йозеф, извините, я вас узнала.
  

Маркиз уводит грубо презренного, но всё ещё пылающего Барона.

  
   Йозеф. Я к вашим услунам, сударыня.
   Луиза. Йозеф, вы врач, скажите как врач: этот ужасный синяк может меня убить?
   Йозеф. Сударыня, хоть вы и спрашиваете меня об этом в третий раз, я отвечу вам, как и прежде: фигурально - может.

Порывается уйти.

  
   Луиза. Йозеф, Йозеф, ну, миленький, ну, объясните мне - вы меня пугаете! меня, слабую, беззащитную! (шёпотом) Что значит "фигурально"? Я что - потолстею? Не мучьте меня, скажите. (истерически) Я не хочу умирать! Тем более - фигурально!
   Йозеф. Это значит, сударыня, только то, что чем чаще вы будете об этом думать, говорить и тем более это показывать, тем призрачней будут ваши шансы на выздоровление.
   Луиза. Боже мой! Я так и знала, так и знала!
  

Входит Принц, высматривая кого-то по-над кустами.

  
   Йозеф. Сударыня!

Поколебавшись, уходит.

  
   Луиза. Жестокий мальчишка, чудовище!
   Принц. Нет, нет, нет, не смей! Не трогай меня! Это что на руке? Бородавка? Родинка? Прыщ? Прочь руки, прочь!
   Луиза. Это у меня бородавка! Негодник! Ты слышал, что Йозеф сказал - я скоро умру! Это врач говорит! А тебе всё равно? Чудовище! Безалостный... Куда?!
  

Принц убегает, Луиза за ним. С двух разных дорожек на площадку выходят Мартин, весь в парижском, и Катрин, одетая в том же платье, что и неделю назад. Оба выглядывают из-за кустов, но тут же прячутся, так что друг друга не замечают.

  
   Мартин. Ходит за мной и ходит. Мёдом я намазан? Муха! Вернулся, называется, на родину - хуже Парижа. Шагу не ступить - нет продыху от этих козлищ! Думал, спрячусь, отдохну. Нет, ну когда успели набраться? Есть ещё хоть одно место в Европе...
  

Над кустами возникает Лиловая Маска. Мартин пригинается, натыкается на Катрин.

  
   Катрин. Ах, острожней, сударь!
   Мартин. Простите мне, я так неловок. Вы тоже пряче...
   Катрин и Мартин. А вы...
   Катрин. Мы не знакомы.
   Мартин. А мне погрезилось, что я вас вечность знаю.
   Катрин. И мне как будто бы знаком ваш голос.
   Катрин и Мартин. Вы не были?..
   Мартин. Едва ли: я долго не был дома. Здесь так много перемен.
   Катрин. Мне тоже неуютно: я не привыкла к свету. Второй лишь раз - и сразу этот праздник.
   Катрин и Мартин. А эти маски!..
  

Тянутся к маскам друг друга.

  
   Катрин. (одёргивая свою и отстраняя руку Мартина) Не надо! Государь не позволяет.
   Мартин. Но как же мне узнать?.. Как ваше имя?
   Катрин. Катрин. А ваше?
   Мартин. Мартин.
   Катрин. Мартин. )
   ) - одновременно
   Мартин. Катрин. )
  

Из-за кустов раздаётся голос фрау Моргеншлаф.

  
   Фрау Моргеншлаф. Катрин, вернись! Я тебя вижу.
  

С другой стороны всплывает Лиловая Маска.

  
   Катрин. О Боже мой, за что!

Убегает.

  
   Мартин. Нет, только не это! Да что за липкий похотун! Ну за что мне?.. Я найду тебя, Катрин!

Убегает пригнувшись.

  

Входит фрау Моргеншлаф; за нею влечётся Барон и совсем неприлично прильнувший к нему Маркиз. Фрау Моргеншлаф делает вид, что разыскивает Катрин, при этом хитренько косится на Барона.

  

* Бог мой, в моих ли силах описать профессиональное

кокетство сорокалетней женщины!

   Фрау Моргеншлаф. Катрин, где ты? Веди себя прилично, помни, что ты благоразумная барышня. Вернись! Катрин, иди ко мне!
   Барон. О, мадам, как вы это сказали - "иди ко мне"! Я готов не идти, я готов бежать, скакать, лететь на вихре страсти! Как только вы скажете! О, мадам, вы только позвольте!
   Фрау Маргеншлаф. Сударь, вас не знаю.
   Барон. Так узнайте меня!
   Фрау Моргеншлаф. Вы слышали, князь запретил снимать маски до сумерек.
   Барон. Разве маска может служить препятсвием подлинной страсти!
   Фрау Моргеншлаф. Как можно! Ведите себя благородно. Катрин!
   Маркиз. Ах, барон, вы гляньте, какая милая беседочка. Надо же посмотреть поближе. Не упрямьтесь, барон, вы не понимаете своего счастья. Я один, один вас понимаю. Сегодня наш день, сегодня или никогда. Не отталкивайте меня. А она - она дерзкая, грубая, в платье! Фи!
   Барон. Да? В платье? Да что вы опять! Вы гляньте, какие формы! Рубенс, подлинный Рубенс! Даная, Леда. Нет, это выше Рубенса! Пасифая! Куда же вы? Я ваш телец! На вихре страсти!..
   Фрау Моргеншлаф. Катрин, вернись!
  

Фрау Моргеншлаф уходит, опасливо, но всё ещё флиртовато поглядывая на Барона. Барон с Маркизом влекутся следом.

Появляются Йозеф и Магда. Магда заметно навеселе, то и дело припадает на руку и грудь Йозефа.

  
   Магда. Не презирайте меня, Йозеф: я нужна - это меня искупает. Кто-то же должен содействовать умножению нашего вялого сословия. Крестьяне или кто там ещё - им проще, они как-то сами по себе размножаются. А мы, дворяне - нас надо направить, подтолкнуть. О, это высшая наука! Сведи, познакомь, убеди, соблазни, в конце концов обмани - каких усилий требует! Какой гибкости, твёрдости. Математика! А всё зачем? Не ради удовольствия? Затем: распределение сословного богатства в грядущих поколениях. Вот так: какому роду цвесть, какому вырождаться; кому быть рожей кривеньку и хрому, кому благоухать и красоваться. Кому богатства собирать, кому нищать по мере... И лет через двести далёкие правнуки скажут: спасибо, предок мой предусмотрительный. Предку спасибо, а мне - увы! Кто я такая? И ладно! Не надо! Я уже сейчас отношу это спасибо к себе. Имею полное право.
   Йозеф. А что вам скажут те, которых вы в потомстве разорите?
   Магда. А ничего не скажут - они же вымрут. Прости меня, Господи, туда им и дорога. Сила породы - вот сила сословья. Пожалуйста, буквально позавчера просватала девочку: очарованье, подснежник! Но бесприданница. А Магда зачем на свет родилась? И вот - только раз при дворе появилась - и замуж скок! Какой триумф, какой успех! А кто устроил?

Кланяется.

   Аплодисменты. Граф Левенштерн, вы знаете, Йозеф, дальний родственник нашего князя - богач, спесив, гордец, какой там гонор! Индюк! Ему принцессу в жёны. Нет: домосед, характер скверный, нелюдим, кичлив, рука тяжёлая. Ума великого: глядится в зеркало с утра, вот эдак станет, голову вздерёт и тянет: "Порода, граф, порода! Да-с." Только затем свою породу умывать позволяет. Как с таким быть? Старость на пороге, а он из последних в роду. Да на богатство вороны слетятся - племянников уже сейчас вокруг наследства стаи, стаи. Не будь строптив, давно б уж обобрали. Пройми такого! А опыт? А талант? Три дня без отдыха, три ночи не доспала: её к нему в замок свези, да ему на все прелести укажи, да всю её родословную предоставь, да растолкуй, да про цветок ему, да про лилею, да про весну... Тьфу! А попался-то он на такую ерунду - на "последний долг аристократа". Ещё раз тьфу. Да знала бы - за два часа всё утрясла. А так - изовралась, как никогда, язык опух. Но дело сделано - помолвка, не открутишься. А девочку жалко, конечно, до слёз, не поверите, никогда так не было жалко. Но что поделать!
   Йозеф. А вы пробовали не лгать?
   Магда. А как же работа? Это же долг! Йозеф, добрый Йозеф, вы всё понимаете, а тут... Кто-то же должен служить продолжению... Я повторяюсь. Вот вам скоро тридцать - а всё неженаты. У меня для вас есть прекрасная партия, просто прекрасная: тихая, умненькая, приданое небольшое, но надёжное... Извините, Йозеф. Вы видите, это уже судьба. Куда я денусь?.. Ик! Простите, хорошее вино. Знаете, Йозеф, совсем по секрету и только вам: меня от этого уже мутит.
   Йозеф. От того ли, от этого - всё-таки вы попробуйте: попытайтесь хоть раз не солгать, день продержитесь, неделю. Первое время будет непривычно: ломота, дурнота, мигрени - абстиненция! Но уже через месяц ваше здоровье попраится так, что вы себя не узнаете. Юности обещать не могу, но лет десяток прочь - уж это несомненно.
   Магда. Ах, Йозеф, вы такой добрый, умный, я так завидую вашей будущей... Пардон, Йозеф. А это кто? Почему не знаю? Пардон!
  

Магда достаёт блокнотик, отходит к группе хохочущих Масок. Йозеф проходит в павильон, что-то там передвигает, осматривается, скрывается в невидимой его части.

Засмотревшись на что-то, от группы развлекающихся отстаёт Принц.

Озираясь, жалкий, на полусогнутых, появляется Бирке. Одет он совсем не празднично, с каким-то серым лоскутком на лице вместо маски. Принц, резко развернувшись, нос носу оказывается против него. Бирке приседает, едва не падает.

  
   Принц. Стоять! Маску долой!
   Бирке. (поспешно сняв лоскуток) Пожалуйста, конечно, я же не прячусь, вы не подумайте, что вы! Тут все в масках.
   Принц. Молчи!

Разглядывает Бирке.

   Смотри-ка, чистенький. Та-ак, ага!

Присмотревшись, тычет пальцем в грудь Бирке.

   Жид?
   Бирке. (скукожившись) Увы мне, да, иудей.
   Принц. Жид - значит, ростовщик. Тысяча талеров сей же момент - и твоя жалкая жизнь на сегодня вне опасности. Ну, я долго буду ждать?
   Бирке. О, мой господин... сэр... месье... синьор...

Сзади подходит Маска, шепчет Бирке на ухо.

   О, ваша милость!

Нижайший поклон. С этого момента Бирке начинает изучать реакции Принца на своё словоблудие.

   Если бы я знал, что это вы, разве хоть секунду я позволил бы себе медлить и сомневаться. Я же понимаю, я не вчера родился, хотя кто теперь вспомнит: титулованным особам нужны особые деньги, такие же титулованные деньги, огромные деньги - тысяча талеров! А титулованные особы - это такие важные особы, они не могут ждать, их же этому не учили... Ой! Если бы вы знали, с каким счастьем (начиная искать в карманах) я ссудил бы вам любую укзанную вами сумму, ну, конечно, не такую огромную, как тысяча талеров, увы, увы мне, убогому, сирому (присев и наклонившись набок и вкось) - вот прямо сейчас, прямо в эту минуту у меня с собой... ну, не более, ну... скажем, сотни талеров - сумасшедшие деньги: как я рискую носить их с собой!? Конечно, вокруг благородное общество, но до него ещё надо дойти. Такие деньги! А если бы ваша милость позволили себе такой маленький, совсем незаметный труд, я понимаю, не то чтобы вам привычно, но он бы вас ни от чего такого праздничного не отвлёк - это я вас уверяю! - так, удостоверить... подписать... написать... Такая ерунда, пустая формальность, бумажка, крохотный листочек, ничего не стоящий, сущий пустяк... такой, ну... как бы вексель - и тут же любая сумма прямо сейчас была бы предоставлена в ваши титулованные руки и ваше благородное распоряжение.
   Принц. Что-о? Вексель?!
   Ты как стоишь!? А это что? Лишай?
   Как смеешь ты, плебей, ничтожество,
   мне, принцу крови, предъявлять условия!

Подходит Князь с двумя спутниками.

   Ты титул мой ещё в залог потребуешь?
   А может, замок, или сразу княжество?
   Чтоб я, принц крови, вескель дал пархатому!
   Да я тебя!.. Ты как стоишь!..

Вынимает шпагу, нависает над растекающимся по земле Бирке.

  
   Князь. Сними котурны, братец! (Бирке) А вы наденьте маску.
   Принц. (пряча шпагу, спокойно) А чего он!

Отходит в сторонку.

  
   Князь. Вы - Бирке? Я жду вас через десять минут, вас проводят.

Князь со спутниками удаляется.

  
   Принц. (всё ещё трясущемуся Бирке) Ты, значит, Бирке? А звать как?
   Бирке. Абрам, ваша милость.
   Принц. Тьфу ты! Ладно. (указывая на руку) Так это не бородавка? Хорошо. Так. Мне деньги всё-таки нужны. Ты будешь мой личный ростовщик. Понял? Завтра придёшь...
   Бирке. Зачем завтра, зачем?

Достаёт кошелёк.

   Если бы я только знал, что мне выпадет такая честь - одолжить такую скромную, ничтожную сумму самой вашей милости - разве я посмел бы позволить своему глупому языку заикаться про такие жалкие вещи, как вексель! Я, ничего не боясь, носил бы с собой любую угодную вашей милости сумму, даже если для этого мне пришлось бы нанять, ну, мула не мула, но ослика - да, а нанять ослика - о, сейчас этот так недёшево, чтоб вы знали...
   Принц. (отнимая кошелёк) Давай, давай, ладно. Завтра приходи.
  

Подходит Маска.

  
   Маска. Бирке? Мне поручено вас проводить.
  

Маска уводит Бирке в павильон. На площадку выходят Хильда, Урсула, увязвшийся за ними Барон и отчаявшийся в Бароне Маркиз.

  
   Принц. Ах ты, вот она, прелесть моя! Ни пятнышка, как новая бумажка! Прелесть!
   Барон. Ах, медам, даже если бы ваши лица скрывали семьдесят масок, я и сквозь них увидал бы, как вы прекрасны. Очарование скрыть невозможно
   Урсула. Но его можно унести подальше от слишком пронзительных глаз.
   Хильда. Какой вы горячий! Берите пример с вашего друга.
   Маркиз. Барон, возьмите с меня пример! Возьмите! Возьмите всё!
  

Отчётливо слышно, как поёт Тильда.

  
   Хильда. Ну вот, Урсулочка, я тебе говорила: маман опять поёт. И слышно даже здесь. Она везде, она кругом! Бежим куда-нибудь, где нет этого гадкого Глюка, этих гадких фиоритур, этого противного голоса! Уйдём скорей. Там, в глубине, наверное, не слышно.
   Барон. Медам, куда же вы? Спрятаться можно и в этой беседке. А там, в глуши лесов, в коварных чащах, таятся грозные опасности и страхи. Я не смею оставить вас без защиты.
  

Хильда и Урсула удаляются. Барон, оторвавшись от Маркиза, устремляется в погоню.

  
   Принц. Соперник? Мне?! Какая наглость. Я тоже не боюсь опасностей!
  

Принц убегает за Бароном. Над кустами восходит Лиловая Маска, но тут же заходит.

  
   Маркиз. Ах, этот неуёмный, этот юный труженик! Как я завидую. Сколько энергии. Где моя молодость, гладкая кожа, полные губы, упругие бёдра, живость, цветенье, весна! Счастье, счастье, неужели уже никогда не утолишь ты моё тоскующее сердце, не осветишь моё тоскующее одиночество!
  

Сзади к Маркизу подходит Маска, судя по фигуре - юноша.

  
   Маска. Маркиз, ваш зов услышан. Счастье рядом.
   Маркиз. О, неужели! Я не верю! Чудо, чудо. Ах, Лотти, это ты, мой славный, милый. Как долго! Что ты сделаешь со мною - жизнь проходит! Когда ты возвратился? Как там Рим? Как римляне? Я всё желаю знать, я всё хочу, сейчас же, немедленно! Идём туда, туда. Как я страдал!
  

Уходят обнявшись.

Начинает смеркаться. На площадку высыпает группа потешников с дудками и барабанами, во главе их Клико.

  
   Клико. (поёт) Звенят бубенчики мои -
   им весело, пока
   проходят беззаботно дни
   шута и дурака.
  
   А кто сказал, что я дурак?
   Ах, глупый мой колпак!
  
   То треуголка, то треух,
   там капор, каска тут:
   чем выше шиш на голове,
   тем шире ты раздут.
  
   Но к шляпе нужен и костюм,
   какой кому к лицу:
   мундир - глупцу, кафтан -льстецу,
   ливрея - подлецу.
  
   А я в трико - достойней нет
   одёжки к колпакам.
   А что колпак? Ну что - колпак?
   Корона дурака!
  
   И кто сказал, что я дурак?
   Да разве это мой колпак?
  
   Надень кафтан или мундир,
   камзол, сюртук ли, фрак -
   к любому платью подойдёт
   дурацкий мой колпак.
  

Пока потешные танцуют и поют, из сумерек вырастает не ярко, но довольно освещённый павильон. Потешные уходят. Совсем негромко слышится оркестр.

  

* До ухода Бирке звучит его тема, настойчиво,

даже назойливо: переливается и меняет тембры, то

приближаясь, то удаляясь - утомительней мухи.

  

В павильоне, ясно видимый сквозь молоденький плющ, Князь и, подвижным силуэтом, Бирке.

  
   Бирке. Народ - да, они платят вам налоги, пошлины, и деньги идут не куда-то, а всё-таки в вашу казну. Но тут происходит что? Деньги, как лопухи, тут же расходятся по нужде: министры, гофмаршал всё расписывают по насущным статьям: на содержание двора, на полицию, на эту, там, на культуру, на гвардию - её немного, но гвардейцы тоже любят кушать; ну, на что ещё - вы сами знаете или вам скажут. Расходы эти то дольше, то ещё больше, но я же не скажу, что они не нужны! Ладно! Во всех расходах казначей даёт вам отчёт, если вам есть охота заниматься этими цифрами, - и он вас, конечно, не обманывает, ну, может, иногда, но как это проверить: где сегодня найдёшь верного человека, а казначей тоже хочет кушать, и не меньше гвардейцев, я вам скажу. Но бывают расходы, которых и мудрейший премьер-министр предвидеть не может, даже если он будет семи или семнадцати пядей во лбу: они возникают внезапно, а казначей не может дать на них денег, потому что деньги внезапно не возникают. Он может, да, отнять их у кого-то другого, у тех же гвардейцев, но что такое гвардейцы, которые не покушали досыта - не мне вам говорить: вы только посмотрите на ту Россию, что они вытворяют, и это при том, что кушают они как раз ого-го! Чего им, кужется, надо - и всё-таки вот!
   Князь. Ближе к делу. Что ты предлагаешь?
   Бирке. Считайте, что это предлагаю не я, а мировой финансовый опыт. Вашу проблему, а это не только ваша проблема, поверьте, можно простенько разрешить. Надо завести такой... фонд.
   Князь. Фонд?
   Бирке. Да, английское такое словечкое. Такая скромная личная копилочка князя.
   Князь. Копилочка?
   Бирке. Ну, кубышка.
   Князь. Шкатулочка?
   Бирке. Да, такой банчок.
   Князь. А не кладовочка?
   Бирке. Так, каморка.
   Князь. И не амбарчик?
   Бирке. Ну, амбарчик, ладно, но не такой уже большой.
   Князь. Остановимся на фонде.
   Бирке. Да, фонд, употребляемый для ваших сугубо личных надобностей. Вы берёте из казны - у вас же таки есть это право - некоторую сумму и отдаёте её в управление опытному человеку, например, ну, не то чтобы мне, но человеку понимающему, то есть практически как мне; он пускает эти деньги в оборот - а он уж знает, в какой оборот их пускать - так вы имеете с них такой процент - ой, я вам уже завидую. Конечно, как только вам потребуется срочно некоторая сумма на устроение, скажем, каких-нибудь радостных событий, как вот сегодня, вы не задумываясь берёте деньги у солидного ростовщика или прямо в солидном банкирском доме, может, в Голландии, может, во Франции, под залог активов этого самого фонда. Они же захотят своих процентов - конечно, они же с того живут, а не всякие деньги умеют давать проценты, это же вам не малина, - так вы им и проценты заплатите с оборотов этого фонда - а это уже малина, эти-то деньги идут к вам сами, практически даром. Вы даже ничего не делаете, только получаете деньги и складываете их, куда вам нужно, хотя бы в карман. Я уже молчу, что вы можете в этот фонд постоянно добавлять, например, каждый год по чуть-чуть из казны: растут обороты, растёт ваша прибыль, и растёт доверие к вам вашим деньгам со стороны всех банкиров Европы. Какое ещё нужно счастье?
   Князь. Голландия, Франция... Много у тебя банкиров знакомых?
   Бирке. Нет такой страны в Европе, где бы их не было.
   Князь. Только в Европе?
   Бирке. Скоро не останется и в целом мире! Мы же трудимся на это не покладая голов, хотя головы на этом деле кое-кто таки кладёт. Я вам такой случай рас...
   Князь. Ты предлагаешь мне стать ростовщиком?
   Бирке. Ой, ваше величество, вы можете делать со мной всё, что вам придумается, но ещё никто на свете так верно не понимал мою мысль, но при этом не называл её таким грубым словом. Как вы можете! Ростовщик - это я, несчастный беспородный иудей, а вы, ваше величество, - это основатель и хозяин фонда, и вы имеете с него даже не проценты, а прибыль, а кому может быть неприятно и стыдно иметь прибыль? Наконец, вы даже не сами всем занимаетесь, ещё бы вы сами чем-нибудь занимались, как это можно князю! - вы ставите управляющего, и вот его, если кому захочется, можно назвать ростовщиком - но кто рискнёт иметь с вами дело, так что никто и не пикнет. Но если даже кто-то пикнет - ему же всегда можно заткнуть рот очевидными выгодами, то есть теми самыми процентами, извините, прибылью. Я же пока молчу о том, что именно эти деньги, этого фонда, о котором знаете только вы да я, можно тратить на особые, тайные операции и пожелания вашего величества, чтобы не уронять ваше княжеское имя, это же такая древняя ценная вещь; потому что, если пользоваться казной на всякие глупости, то имя таки может упасть, а чтобы его поднять, с нашим отложением солей, подагрой и прочими радостями организма, потребуются-таки немаленькие усилия и уже такие деньги, которых вы ни в одной казне не найдёте. Вы хотите например? Вот вам сколько угодно. Сейчас я сомневаюсь, что вы можете без оглядки ехать за границу, даже инкогнито, и предаваться там тем особым увеселениям, которые здесь, в вашем, нет слов, славном княжестве, могли бы, да, пусть негромко, пусть шёпотом, пускай за глаза, но могли бы всякими вашими подданными по-всякому называться, и я не думаю, что они бы их одобряли. Конечно, вы князь, вы вольны распоряжаться всем, что есть у вас во владениях, и делать, что вам понравится, но надо же учитывать возможные последствия: бывают же неудовольствия, смуты, у народа создаётся разное впечатление о своём государе - а зачем вам такое впечатление, да ещё за собственный казённый счёт?
   Князь. Так ты о добром имени моём печёшься?
   Бирке. Если есть о чём - почему бы не попец... не позаботиться? Вот когда не о чем - о чём и говорить! А у вас такое имя! И вот только что-то не так - сразу тут как ту шуточки, сплетенки, толки кривые, неприличные песенки в святых местах, например, на рыночной площади - оно вам надо?
   Князь. Приблизьтесь.

Бирке осторожно подходит ближе. Князь его разглядывает.

   Ещё.
   Бирке. Вы не подумайте - шуточки это не так смешно, как может посмеяться. А потом одна искра - и бунт! Из искры же имеет привычку что-нибудь разгораться. Такой бабах!
   Князь. Приблизьтесь. Так ты о безопасности моего трона беспокоишься?
   Бирке. О, мудрость ваша уже известна всей Европе: именно об этом я и говорил.
   Князь. Ещё приблизьтесь. (тихо) Ни за что не поверю, что у тебя за пазухой нет ещё какой-нибудь блестящей идеи.
   Бирке. Сколько угодно, сколько хотите!
   Князь. Нет, на сегодня хватит. Ещё приблизьтесь, ещё, ближе.

Говорит прямо в ухо Бирке.

   Что с тобой делать! Так много эмоций зараз - мне даже вредно.

Звонит в колокольчик. Входит Йозеф. Князь говорит почти интимно, но Йозеф слышит.

   Повесить бы тебя, да казна пуста, а на тебя верёвки лишней жалко. Праздник сегодня, радуйся - он тебе жизнь упас. Пшёл вон.

Бирке убегает с застывшей на лице маской ужаса.

   Кошер-ами, голубчик мой, где ты таких родственников находишь?
   Йозеф. (сияя) Государь, не я старался - предки.
   Князь. А ещё ты говорил, что я его не выгоню.
   Йозеф. (потухая) Если я что-то в нём понимаю... Посчитаем до десяти.
  

На третьей секунде в дверях павильона появляется голова Бирке.

  
   Бирке. Ваше величество, может быть, вы меня неправильно поняли, а если вам не нравится эта идея, так вы таки правы, у меня есть много других замечательных - и все они ваши!

Князь звонит в колокольчик.

   Вот, пожалуйста, можно подумать, как бы так, чтобы не делать деньги из меди и серебра, которых и так мало, а делать, например, из бумаги, которой и так много.

Князь громко звонит в колокольчик.

   Но это же не всё! Вот, можно, к примеру, устроить такую маленькую войну около границы вашего княжества, но не в самом же княжестве! Вы ничего не теряете!

Князь отчаянно звонит в колокольчик. Наконец, вбегает стража и хватает Бирке.

   Подумайте, ваше величество, вы подумайте! Затраты же просто ничтожные! (почти вырываясь) Две-три сотни убитых, оно вам надо это считать, - а выгоды так очевидны, как ещё никто себе не представлял, а я - давайте я вам расскажу!

Бирке уводят, но голос его слышен.

   Подумайте! Вы подумайте!..
  

Входит Клико.

   Клико. Негоже твоему величеству так обращаться с подданными: не ровён час подумают, что тут не беседка, а пыталище. Какие-то полчаса - и от благолепной внешности его остались только пятна пудры на камзоле.
   Князь. Он был без парика. Какая пудра?
   Клико. А что же ещё может сыпаться с головы? Перхоть?
   Князь. Пепел.
   Йозеф. Неужели так плох?
   Клико. Он мигает, как фейерверк, который - когда уже наконец начнётся? Темнеет, твоё величество. И все уже пьяны, то есть вполне готовы к созерцанию прекрасного.
   Князь. Ох, этот мне праздник! Пока не остыло, Йозеф: надо вернуть ему все деньги до гроша и как можно быстрее. Я не могу долго ходить немытым, от этой слизи у меня кожа зудит. В конце концов, продай моих лошадей или ещё что-нибудь, как он выражается - подумай. Извини. Пожалуйста, Кошер-Ами.
   Йозеф. Ты так уж мог бы не просить - я всё понимаю. До послезавтра всё уладится.
   Князь. Ну и прекрасно. А теперь главное, ради чего устроилось всё это безобразие. Идёмте, я вас познакомлю с ангелом. Скажи кондитеру, пусть начинает.
  

Князь, Йозеф и Клико выходят в парк. Гостям уже объявили, что фейерверк удобней всего будет смотреть именно отсюда, так что на площадке тесновато. Плотные сумерки, только свет от факелов, которых, впрочем, довлеет.

  
   Князь. Я благодарен всем, кто дотерпел. Урочный час: снимайте ваши маски!

Вздох облегченья; маски исчезают, причёски поправляются и протираются глаза.

   Мгновенья этого я ждал всю жизнь. Сейчас свершится то, ради чего мы здесь сегодня.

Проходит среди гостей, вглядываясь в лица. Подходит к недоумевающей Катрин.

   Окажите милость, сударыня, откройте мне ваше имя.
   Катрин. Ваше вели...
   Граф Левенштерн. (отгораживая Катрин от Князя собою) Позвольте, государь, представить вам...
   Князь. Ах, граф, оставьте, не сейчас!
   Граф Левенштерн. Как - не сейчас? Но желание вашего величества...
   Магда. О Господи, где были мои глаза!
   Граф Левенштерн. (с нажимом) Позвольте, государь, представить вам Катрин фон Эделихт...
   Князь. Катрин!
  

Взрыв фейерверка, свет затмевает лица.

  
   Граф Левенштерн. Мою невесту.
   Князь. Катрин - какое волшебное имя... Что вы сказали? Вашу невесту?
   Граф Левенштерн. Да, государь, мою невесту. Не далее как позавчера фройляйн осчастливила меня согласием стать...
   Князь. Два дня назад!
   Граф Левенштерн. Да, государь. Это было подобно молнии, я просил фройляйн...
   Князь. Поздравляю вас, граф. Поздравляю вас, сударыня. Надеюсь быть на вашей свадьбе... Нет, нет! Уберите свет!

Фейерверк в полной силе - а как ты остановишь зведопад!

   Нет, это не она. Я ошибся, слишите! Её здесь нет. Нет её!
  

Князь убегает в павильон, Йозеф и Клико за ним. Потихоньку к павильону приближается Магда.

  
   Фрау Моргеншлаф. Катрин, чего хотел государь? Ты вела себя как благородная барышня?
   Граф Левенштерн. Медам!

Подаёт Катрин и фрау Моргеншлаф руки, уводит.

  

Некоторое время гости булькают недоумённо, но фейерверк сходит на нет, и он разбредаются, пресыщенные впечатлениями.

   Мартин. Катрин! Так ты обручена! Ещё одно несчастье. Ну почему так!..
   Зюслох. (держа в руках лиловую маску) А вот и ты, мой юный озорник.
   Мартин. Чтоб ты провалился! Прочь!

Убегает.

  
   Зюслох. Куда же ты бежишь? От счастья своего? Но счастье всё равно тебя настигнет. (жёстко) Не убежишь.

Уходит следом.

  
   Барон. (в отдаленье) Что вы, медам, темнота не помеха подлинной страсти! Смотрите, как я пылаю! Не видно? Дотроньтесь!..
  

Площадка пустеет. Вновь самым освещённым местом становится павильон. Шум праздника удаляется: холодает, и гости переходят во дворец. Взамен с другой стороны, из-за забора, с городской площади доносится пьяный гомон - народ гуляет.

Рядом с павильоном агонизирует "дождик": шипит и брызжет искрами на последнем издыханье. Потрескивают факелы, мигают свечи. Минута безмолвия. "Дождик" наконец умирает.

Магда прорывается сквозь стражу в павильон.

  
   Гвардеец. Не велено!
   Магда. Как это не велено? Что ты понимаешь, болван! Мне всё велено!
   Гвардеец. Только по государственным.
   Магда. У меня и есть государственное, чрезвычайное, неотложное дело! У меня все дела государственные... Государь, я готова искупить свою вину: всё ещё можно уладить.
   Йозеф. Что уладить?
   Магда. Я об этой девочке, Эделихт. Каюсь, государь, это я виновата, я её просватала, поторопилась, простите, я не знала, что вы... Если вы позволите мне исправить мою невинную оплошность... мою чудовищную ошибку... любой ценой искупить это страшное преступление - эта маленькая Эделихт будет свободна от всех обязательств и будет в полном вашем распоряжении завтра же!
   Йозеф. Магда, а ты не хочешь завтра же оказаться в полном рапоряжении палача?
   Магда. Нет. Простите, государь, это я по глупости, какая я дура! Это всё вино, государь, прекрасное вино, прекрасный праздник... Простите, меня уже нет, меня тут и не было, это всё глупость моя, простите!.. Но, государь, вы подумайте, а я всегда рядом... Исчезаю.

Исчезает.

   Йозеф. Быть может, я зря её выгнал? Всё можно поправить.
   Князь. (раздавленно) Ничего нельзя поправить. Ничего нельзя изменить.
   Йозеф. Ты князь - во всём твоя воля.
   Князь. Я не могу как князь. Слышишь? Это нельзя!
   Йозеф. Но ты - князь.
   Князь. Да, я князь, и вот моя воля: я не желаю, как князь.
   Йозеф. Чего же ты хочешь?
   Князь. Исчезнуть. Бежать куда угодно. Не думать ни о чём. Бе-жать.
   Йозеф. Напейся - это то же бегство.
   Князь. На месте лёжа.
   Йозеф. Да что за малодушье! Куда бежать? За чем? От чего?
   Князь. Одно спасенье от любви.
   Йозеф. Опомнись: бежать от любви - всё равно что бежать от себя. Только выглядит хуже. Ты не можешь...
   Князь. Не смей! Что ты мне со своими сентенциями! Что мне сейчас до них? Что ты мне!.. Прости, Йозеф, прости мне, друг, ты видишь - я сам себя готов загрызть. Стыдно, как стыдно!
   Йозеф. Никто ничего не заметил. А если заметил, завтра уже забудет.
   Князь. Нет, этого нельзя... Не то, не то! В детстве, знаешь, как мне подбирали подруг - как породистых лошадей: наверное, в зубы смотрели, суставы щупали, вычёсывали гривы, сверяли родословные, поди. Потом княжонок вырос... Ах, эта графиня Беата, счастливица, какое имя! А как она меня легко, играючи, с улыбочкой невинности лишала! Хоть на пари: она сама считала, что так надо, так достойно, это даже честь. Теперь кокюет со своим высоко-орогаченным супругом. Какая грязь! Состарилась, наверное, обрюзгла - десять лет прошло. Какое там состарилась! Она тогда ещё была старуха. И все они старухи. С рожденья! Не то, не то! А эти придворные младенцы со стеклянными глазами, а в них запаяно: "До гроба предан!" Кому, чему? Что там внутри? Поди добейся... Ведь ни с одним ни слова по душам! Не то! Я думал, я в загоне - я в болоте. И вот сюда, к лягушкам этим вдруг её? Какой цветок здесь выживет! А я... А мне... Куда угодно - вон из этой грязи, из трясины! Я задыхаюсь, понимаешь? Слышишь? Мне воздуха один глоток. Иначе я погибну. И все вокруг меня.

Гомон умолк и на площади; с неё доносятся лишь унылые стоны убогой скрипки. Одиночный звон монеты звучит издёвкой.

   Как ты думаешь, деньги этим беднягам бросают затем, что они так хорошо играют, или затем, чтобы они поскорее закончили?
   Йозеф. Ты становишься мизантропом, Вильгельм.
   Князь. Это заметно?
   Клико. (поднося Князю зеркало) Тебе виднее?
   Князь. (разглядывая себя) И внешность неприметная.

Возвращает зеркало Клико.

   Вот интересно, мне бы подавали, будь я не князь, а нищий побродяга?
  

Пауза. Йозеф долго смотрит на Князя. Клико дурачится перед зеркалом.

  
   Йозеф. Что взять в дорогу?
   Князь. Ты знаешь, я люблю твоё сердце, но в тысячный раз удивляюсь: светлая ты голова!
   Йозеф. Я сам себе удивляюсь. Стою, бывало, у зеркала - изобрази, Клико! - не налюбуюсь: светлая, Йозеф, у тебя голова, не голова, а канделябр. И это уже сейчас, а что-то будет, когда поседею.
   Князь. Ба, а я вот тупею: ты что же, со мною решил?
   Йозеф. Ты надеялся так легко от меня избавиться? Даже бродячее величество требует порой медицинской помощи.
   Князь. Я думал взять с собой Клико. Пойдём, Клико, из нас получится смешная пара: я - Панталоне, ты - Линдор. Прославимся, разбогатеем.
   Клико. (падая на колени) Не убивай меня, государь, пожалуйста!
   Князь. Сейчас же встань!

Клико встаёт.

   Что за вздор?
   Клико. Не зови меня с собой, государь: я пойду, конечно, но по дороге меня не станет. Шуты нужны королям и не положены бродягам. Бродяга сам себе веселье: я вам не нужен буду - и умру.
   Князь. Ты верно не дурак. Так вот тебе приказ: мне здесь нужны глаза и уши; тебе могу я доверять. Когда вернусь - ты всё мне весело расскажешь, смешно расскажешь. Начнёшь вдруг забывать - записывай. У Магды ещё много чистых книжечек - одолжишь у неё.
   Клико. Даже на прощанье ты меня обижаешь. Чтобы я, особа, приближённая к твоему величеству, просил одолжения у сводни!
   Князь. А ты даже на прощанье шутишь не смешно.
   Клико. Прикажешь мне плясать у гроба?
   Князь. Вот хоронить меня не смей! Не унывай. К тому же... мой братец и не даст вам унывать. Веселья будет ужас! Даст Бог, однако, обойдётся. Брат хоть и глуп, но далеко не зол.
   Йозеф. Такой переполох здесь будет - представить страшно. Мне не по себе.
   Князь. И ты туда же? Всё решено. И будь что будет: мне надо надышаться. Идём сегодня в ночь. И скажем только братцу. Йозеф, составь указ на регентство, до моего возвращения. И пусть его вручат канцлеру завтра в полдень. Мы будем уже далеко - не найдут. Ступай, Клико, прощай. Если гвардейцы забузят, ты знаешь, что сказать.
   Клико. Фи, забузят...
   Князь. Надо привыкать к языку народа. Последнее, Клико: сыщи и приведи мне брата. Идём, Кошер-Ами, пора.
  
   *

Между вторым и третьим действиями должно сыграть или интерлюдию театра теней с дикими

неестественными плясками и глупой суетой; или какую-нибудь бестолковую скоморошью сценку,

чем более нелепую, тем лучше; или же, наконец,

можно исполнить избыточно подвижную,

нервную, неявного мелодического рисунка

музыкальную интермедию минут на пять.

(Интересно было бы послушать, как композитору

удастся изобразить переполох в курятнике, в

который забралась лисица.)

Важно, чтобы из змеиного клубка сварливых

обрывков мелодий в конце более-менее цельной

нитью выползала тема Бирке. Главное: нужен

контраст между мельтешеньем мелодий

(теней, скоморохов) и следующей за тем

ступорической малоподвижностью,

столбообразностью придворных

в начале третьего действия.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

  
  

Сцена первая

  
  

Тронный зал. Придворных немного: министры, статс-дама, Барон, Магда, Тильда и Хильда, несколько Гвардейцев. Придворные оцепенело-молчаливы, они не позволяют себе даже шушукаться. Мало того: случайное покашливание отдаётся в этой настороженной тишине, как чих в колоколе, и кажется почти неприличным, словно смешок нак панихиде. Усугубляет впечатление окаменелость присутствующих: чьё-то переминание с ноги на ногу вызывает удивлённо-торжественный поворот голов. Яркий полуденный свет, вторгающийся через окна, не радует, а только режет глаза. Самые уместные звуки в зале - как можно менее напряжённые и многозначительные, естественные вздохи.

Шаркая по паркету, из двери за троном выходит Бирке с бумагами в руках. Он никого не приветствует и с видом острой умственной озабоченности начинает прохаживаться у трона, далеко от него не отходя. Придворные смотрят на него так пристально, словно впервые видят его при свете. Бирке позволяет себе шалость: он играется, нарочито наступая при похаживании на солнечный блик на полу, то возникающий, то пропадающий - за окнами бегут облака.

Статс-дама, как самая нервная и беззащитная, не выдерживает первой.

  
  
   Луиза. (осторожно приближаясь к Бирке) Господин советник, вы позволите вас так называть?
   Бирке. (продролжая прохаживаться, но уменьшая амплитуду) Лучше - господин главный советник. Главный - это от слова "голова".
   Луиза. Господин главный советник...
   Бирке. А ещё лучше - первый советник. Первый - то есть не второй и не пятый. Первый! Это важно.
   Луиза. Господин первый советник...
   Бирке. Нет, всё-таки лучше главный. Если есть первый, значит, есть и второй. А второй всегда может стать первым - и кому это понравится? А голова - она всегда одна, тем более - такая голова. Так что - главный советник. Вот так.
   Луиза. Господин главный и первый советник! Мне крайне неудобно. но я хотела вас попросить...
   Бирке. (останавливаясь) Слушайте, я уже больше недели во дворце, а просьбы всё не кончаются и не кончаются. Скорее я закончусь, чем эти просьбы. Сколько их ещё? Где вы их берёте? Я не могу быть всем полезен всю свою жизнь. Можно, я уже буду полезен сам себе?

Вновь начинает похаживать.

  
   Луиза. Но господин...
   Бирке. Слушайте, как вы думаете, как лучше: первый советник или главный советник? Вот я сомневаюсь: голову всегда можно отрубить - не надо, конечно, но всё-таки можно - и кто тогда будет главный? А первому что ни отруби, он же всё-таки останется первый? Да?
   Луиза. Но господин... первейший советник...
   Бирке. Нет, так нельзя! Я вас буду учить говорить - вы совсем не умеете. Первый - он просто первый, и никогда не бывает, как вы ошиблись, более первый или менее. Так же нельзя! Что такое "менее первый"? Или всё-таки можно? Нет, пускай будет главный. Голову рубят не каждый день, и чтобы отрубить - надо ещё поймать...
   Луиза. Господин главный...
   Бирке. А чтобы поймать - надо ещё догнать. И догонять надо уже не саму голову, а всё-таки ноги. А их уже две - и надо ещё выбирать, к какой из них придраться...
   Луиза. Господин главный, первый, старший!..
   Бирке. (останавливаясь) Слушайте, я знаю! Надо говорить - единственный советник. А, голова? Спиноза!
   Луиза. Послушайте наконец, господин советник, я, наконец, дама, я, наконец, к вам обращаюсь, и вы не смеете! Я к вам с такой просьбой, а вы мне слова сказать не даёте! Что за манеры!
   Бирке. Вот это - слова не даю сказать? Я насчитал уже три десятка - и сколько ещё будет!
   Луиза. Вы позволите мне сказать?
   Бирке. Слушайте, уйдите от меня с вашими сказаньями, с вашими просьбами - я все их знаю наизусть. Нету больше денег, нету, всё!
   Луиза. Да при чём здесь ваши деньги!..
   Бирке. Ни чего себе - "при чём здесь деньги"! Это что теперь за отношение?
   Луиза. Ваши деньги совершенно ни при чём. Из-за вас я не могу попасть к принцу. Поэтому я хотела вас просить...
   Бирке. Нет, всё, отстань от меня. С таким отношением! Что ты прицепилась? Как пиявка. Слушайте, это не дворец - это болото с пиявками.
   Барон. Эй, сударь, что вы себе позволяете!

Его пытаются удержать, но тщетно.

   Я сам не хам и другим не дам. Тем более - в присутствие дам. Извольте извиниться, сударь!
   Бирке. Что? Какой я вам сударь? Я главный первый советник. Для вас - ваше превосходительство. То есть - моё превосходительство. Моё!
   Барон. Твоё превосходительство не даёт тебе права грубить даме. Извиняйся сию же минуту!
   Луиза. Барон, ну стоит ли? Мне не следовало начинать... Ах, эта моя несдержанность!
   Барон. Мадам, это долг мужчины и дворянина. Итак, сударь, угодно ли вам принести свои извинения?
   Бирке. Только не надо звенеть этой штукой у меня перед носом, у меня и без этого насморк. Слушайте, давайте лучше поговорим о ваших процентах: их всегда можно сделать немножко другими. Всё же можно решить спокойным путём ко взаимному удовольствию.
   Барон. (стягивая перчатку) Извольте, милостивый государь...
   Церемонимействер. Его милость принц Фридрих Элендбургский.
  

Барон не бросает, а роняет перчатку - от неожиданности. Бирке отпрыгивает от неё, как от змеи.

  
   Принц. (ещё издалека) Негодяй! Зверюга! Кровопийца!
   Бирке. (отходя к трону, тихо) Первый, главный - а толку? Нет, надо становиться канцлером, чтобы не было уже никаких вариантов.
  

Объявляется сама его милость, спеша догнать свой голос.

  
   Принц. Смерти моей хочешь? Кровопивец!
   Придворные. Господи! С принцем несчастье! Что случилось, ваша милость?
   Принц. (садясь на трон) Упырь проклятый!

Хватается за шею.

  
   Придворные. Ваша милость, что стряслось?
   Принц. Это невыносимо! Ещё лето не началось, а от комаров уже нет спасенья! Откуда у нас эта болотная сырость? Вурдалаки! Упыри! Осиновым колом!

Расчёсывает шею.

   Теперь распухнет. Да, это ещё, как его - кровью истеку!.. Нет, не подходит. Ну и ладно. Слушайте, подданные мои, мой первый указ. Абрам, ты всё правильно записал? Давай сюда.

Бирке подаёт Принцу бумагу.

   Сим объявляется. Мы, принц-регент Фридрих Элендбургский, принимая правление над нашими землями и нашим народом, полномочно заявляем, что преисполнены искренних милостей и самых благих пожеланий. Отныне весь народ будет находится под нашей неусыпной заботой и самым проникновенным вниманием. Наш народ давно заслужил, и мы дадим наконец ему счастье, благополучие и полный покой. Мы избавим народ от любых раздражающих его явлений, от всех недостатков, изъянов и прочего. Мы исправим в нашем княжестве все искажения, как исторические, так и телесные, об умственных не поминая. Нет! - скажем мы всякому дефекту и всем несуразностям и несоответствиям вместе взятым... Абрам, надо было написать несоответствиям идеалу. Мы же стремимся к чему? К идеалу. Потом перепишешь.
   Бирке. Дописать нетрудно, бумаги хватает.
   Принц. Вот, значит, идеалу. Мы восстановим подлинное благородство в его настоящем, неподдельном и непритворном виде. всё недостойное займёт своё достойное место на свалке. Всё неподобающее в кратчайшие сроки упокоится на нашем городском кладбище истории. Кто наш первый враг? Нечистота! Наш главный враг на веки вечные. Будь это нечистота мыслей, уродство тела или ублюдочность происхождения. Чистота - вот наш союзник и наше знамя. Помните, люди мои: чистый народ - ясное будущее. Итак, мы объявляем, что правление наше будет чисто, как чисты наши руки, чисты наши мысли, чиста наша родословная. Слушайте, подданные мои, и не говорите потом, что вы не слышали... Что это такое, Абрам? Опять твои еврейские штучки?
   Бирке. Нет, а если они будут потом говорить, что у них уши заложило или вы тихо читали...
   Принц. Тьфу ты! Ну ладно. Остальное вы поняли. Всё, подданные мои. Что такое? Почему я не вижу одобрения на лицах? Не вижу восторга. Где ликование? Вам что, мой указ не нравится? Первый же указ - и уже не нравится? Это прекрасный указ! Я его три дня сочинял. В чём дело?
   Штих. Если, позволите, ваша милость, указ ваш поистине мудр и глубокомыслен, он займёт, несомненно, виднейшее место среди подобных указов государей Европы, я даже готов предсказать, что указ ваш войдёт в историю; но вместе с тем я осмелюсь заметить, что реальное исполнение вашего поистине государственного распоряжения может быть сопряжено с такими трудностями и осложнениями, которые едва ли позволят исполнить его в должной мере, то есть в такой мере, в какой было бы благожелательно вашей милости. Я бы даже позволил себе сказать, что трудностиэти настолько непреодолимы, что...
   Принц. Молчать! Какие трудности? Что тут трудного? Что может быть трудного в чистоте? Вы хотите например? Тьфу ты! Чтоб твоего Абрама! Я сам - первый пример: что во мне трудного? Что у меня есть? Есть у меня дефекты, изъяны? Нет, вы смотрите!

Принц начинает порывисто раздеваться, первым делом сняв шапочку, знак достоинства.

   Смотрите, нам нечего скрывать!

Когда Принц наполовину снимает сорочку, дамы громко и стыдливо отворачиваются.

   А почему другие скрывают? Чего скрывать? Чего тут бояться? Смотрите!

Начав снимать панталоны и услышав нервическое и даже истерическое покашливание, Принц замирает.

  
   Бирке. Ваша милость, это ведь (с нажимом) шутка? Шутка ведь?
   Принц. (одеваясь и отдуваясь) Конечно, шутка. Да, это шутка. А вы не поняли? А что вы подумали? Это шутка!

Принц растрёпанно-одет, но шапочка продолжает валяться у трона.

   Так, а почему никто не смеётся? Абрам, это шутка?
   Бирке. Шутка, ха-ха.
   Принц. Ну!
   Придворные. (хрипя и кашляя) Ха-ха-ха.
   Принц. Так. Невесело. Даже скучно, подданные мои. Почему так скучно? Как прикажете вас веселить?
   Бирке. Ваша милость, а зачем нам шут?
   Принц. Да, а где Клико? Позвать его!
   Канцлер. Невозможно, ваша милость, он болен.
   Бирке. Что такое "болен"? Его милости скучно - при чём тут "болен"?
   Принц. Да, скучно!
   Бирке. Это я в том смысле, ваша милость, чтот нет такой болезни, которая помешала бы человеку быть шутом.
   Принц. Да, я понял. Ну, зовите его!
  

Входит больной Клико.

  
   Клико. (покашливая) Твоей милости захотелось сопливых острот, мокротных каламбуров или иных болезненных потех?
   Принц. Мне захотелось... Откуда я знаю! Нам скучно, нам не нравятся указы, принц у нас недалёкий, острить не умеет, а ты у нас шут - давай, весели нас!
   Клико. Чем же мне вас рассмешить - в таком-то состоянье? Разве что анекдот рассказать?
   Принц. Да, анекдот хорошо. Давай.
   Бирке. Хотелось бы посмешнее.
   Клико. Это как получится... Жил-был на свете царь, тут неподалёку жил, и не то чтобы очень давно, и не сказать, чтобы очень известный, однако же царь. А звали его Еремей. Царь был как царь, и как у всякого царя, была у него одна гордость, чтобы перед другими государями было чем похвалиться: десять дочерей-красавиц, все погодки-ягодки, волосы золотые, глаза голубые, ручки белые, делать ничего не умеют, одно слово - царевны. Вот такое было Еремею счастье, хотя непонятно за что, поскольку всё-таки - царь.
   Однажды проснулся царь Еремей и то ли не той ногой на мозоль наступил, то ли тапочки перепутал, то ли рубашка ночная шёлковая бока понатёрла, но решил он почему-то затеять с соседом, царём Игнатием, решительную войну; прямо с обеда и начать, чтобы, с одной стороны, не откладывать и духа воинственного не терять, а с другой - не вступать в войну неподготовленным, то есть не откушавши. Ему, конечно, сказали, что денег в казне на войну не хватит, но он уж решил так решил: а царское слово царского лба куда как крепче!
   Ну, стали воевать. Год воюют, другой - всё без толку. А много ты навоюешь, когда у тебя всего войска - три солдата, два ружья да инвалид хромой в обозе. Зато у противника твоего всё прямо наоборот: три инвалида, два солдата, а один из них даже с лошадью, да и лошадь та не простая - она на себе все боеприпасы за армией возит. Ну, какая ни есть, а всё же не прогулка - война: разорение сплошное, мор да пожарища. Только зазевался - вмиг без сарая останешься, что на околице в селе приграничном стратегическую высоту занимает, - а это уже чревато фланговым прорывом, окружением основных сил и позорной капитуляцией. Так и воевали бы они лет сто, до полного взаимного уничтожения, но нашёлся умный советник, шепнул царю Еремею, как супостата одним махом одолеть.
   А жил тогда же на свете Вечный Ростовщик. Вру, конечно, почему же жил? Он и доныне живёт, он же Вечный. Как зовут его, он уж забыл или говорить боится, а мы назовём его Агафоном. Он вроде бы - Фон, но если приглядеться - Ага!
   Приходит Агафон к царю Еремею и говорит:
   - Дам я тебе, царское величество, денег га стратегические твои поползновения, золота отсчитаю, серебра насыплю, а хочешь - и меди подвезу. Конечно, как водится, не из любви к тебе, а из процентов, то есть, как положено, из трети в год. Но уж с деньгами-то ты и войско наймёшь, и пушек прикупишь - да я сам тебе их и продам; и царя Игнатия за неделю разоришь, и царство его дотла повыжжешь, а уж с контрибуций со мною сочтёшься.
   - А ежели контрибуций не хватит? - спрашивает неожиданно помудревший Еремей.
   - Хватит, - отвечает Агафон, - Игнатий же царь! Не может быть, чтобы у него хоть чего-нибудь для контрибуции не нашлось.
   - Ну а всё-таки? - настаивает Еремей на свою помудревшую голову.
   - Тогда я от тебя залог оговорённый потребую, - говорит Агафон.
   - Какой же такой залог? - удивляется царь.
   - А что у тебя в царстве есть самое ценное? - спрашивает Агафон и хитро так щурится, будто сам не не знает.
   - Да нет у меня ничего ценного, - говорит Еремей и пожимает плечами, будто скрывать ему нечего.
   - А дочери твои, - говорит Агафон, - умницы-красавицы, ленивицы-рукоделицы? Их ежели в гарем султана турецкого в розницу продавать по штуке в год...
   Ну, дальнейшую безобразную сцену я описывать не берусь - сами догадаетесь. Но через неделю, после очередного неудачного контрнаступления на южном фронте, деньги от Агафона Еремей всё-таки принял. Оно и правильно: с деньгами-то он - ого-го! Нанял Еремей армию наилучшую, пушек накупил наиновейших, лошадей овсом откормил. Сам сел у окошка, вестей с передовой дожидается: ладони потирает, речи триумфальные перед зеркалом к голове примеривает, короче говоря - предвкушает. А триумфа всё нет и нет. И неделю нет, и месяц нет, и полгода нет. Уже дожди осенние зарябили - а всё никак.
   - Что такое, - возмущается Еремей, - где мой триумф? За всё заплачено!
   - Нетути, ваше-ство, - отвечают ему, - война идёт с переменным успехом.
   Тут следует заметить, что Агафон деньгами ссудил не только Еремея, но и супротивника его Игнатия - да Еремей-то этого не знал, вот и размечтался, наивный. Между тем и год к концу, и час расплаты близок, а вот и сам Агафон заявился: в одной руке мешок для денег, в другой паранджа. Как представил Еремей свою дочь под султаном турецким, как заплакал он горько - всю ночь прорыдал. А наутро, чуть солнышко встало, нечего делать, взял он да и - повесил Агафона на площади, как ещё год назад собирался. Прямо под тем окном и повесил, у которого сперва триумфа алкал, а потом рыдал безутешно.
   Вот и весь анекдот. А что вы хотели? Сказочку? Время у нас не сказочное, так что пардон.
   Да, спросите вы, а как же наш Ростовщик? Ведь он же вечный! Ну, как-как? Повисел он до ночи, чтобы народ на него немного попялился да и в трактир подался на радостях по окончании просмотра: и то сказать, такой удавленник - не самое грустное зрелище. А как стемнело, слез Агафон с глаголя и потопал себе восвояси. А в царство Еремеево впредь уж зарёкся ходить, десятой дорогой обходит: верёвка-то у него к шее приросла. Зато теперь он такие пышные банты носит - далёко видать! Может себе позволить - денег хватает. Всё!
  

Клико кланяется в пояс Принцу и придворным и до земли - Бирке. Подданные едко хихикают. Бирке шипит и дымится.

  
   Принц. Это по-твоему смешно?
   Клико. Кому как, на всех не угодишь. Советник твой, гляди, аж пузырится, и бант у него шевелится.
   Бирке. Что это за шут, который не может рассмешить своего государя?
   Принц. Да!
   Бирке. На словах он явно не силён. Так, может, лучше спляшет?
   Принц. Да! Ты так забавно кувыркался перед братом. Давай, танцуй.
  

Возмущение среди придворных.

  
   Канцлер. Ваша милость, он болен.
   Принц. Не сметь перечить! Танцуй!
   Клико. Не стоит, господа, я спляшу. Эй, музыканты!

Входят Музыканты.

   Повеселее что-нибудь, ребята, да поживее - разгоним эту мёртвую тоску! Горячечное фуэте. Хореография месье Кашле. Каденции мои.
  

Клико пляшет.

* Чем ближе будет музыка пляски к Allegro marcato из 5-й симфонии Прокофьева,

тем лучше. Тем к концу следует ускорять.

Клико пляшет всё быстрей и быстрей. Принц начинает притопывать и подёргивать головой. Бирке похлопывает в ладоши и ускоряет темп. Придворные прячут глаза, дамы рыдают.

  
   Бирке. Танцуй, шут, танцуй! Давай, шут, давай!

Достаёт горсть монет из кошелька.

   Деньги тебе? Вот тебе деньги, лови!

Осыпает Клико медью.

   Танцуй, танцуй! Шут!
  

Клико падает в изнеможении.

  
   Принц. Что такое? Ещё!
   Бирке. Нет, он больше не будет. Он больше никогда не будет. Эй, унесите это отсюда.
  

Входят Слуги, уносят Клико. Музыканты уходят следом, не поклонившись. Молчание. Придворные кто в гневе буравит глазами Бирке, кто с презрением меряет Принца. Бирке отдувается.

  
   Принц. (перехватывая взгляды) А вы чего ждёте? Представление окончено! Вон! Все вон отсюда! Хотели смеяться - смейтесь! Только там теперь. А отсюда вон!
  

Придворных не надо подгонять, они улетучиваются. Барон, уходя, знаками приглашает Бирке за дверь. Бирке отворачивается и как бы не замечает. Когда зал пустеет, в дверях появляется Луиза; сложив ручки на груди, аки к причастию, семеня приближается к Принцу.

  
   Луиза. Мой принц, я не успела обратиться, я к вам по такому делу... (Бирке) А вам это ничего не будет стоить!.. Я раньше не могла, я только вчера узнала, а он меня к вам не пускает... Принц, как мне ни горько это говорить, но вам надо срочно позаботиться о таком интимном предмете...
  

Принц мычит и машет руками, отрывает пуговицу с камзола, бросает в Луизу. Бирке рычит и щёлкает зубами, готовый грызть. Луиза убегает.

  
   Принц. Ты гляди-ка, теперь всем до меня дело, да ещё интимное: о всех подумай, обо всём позаботься. Указ им не нравится, а мне зато - "надо позаботиться". Брат уходил - тоже просил за кого-то. Кстати, за кого? За какую-то... Забыл! Какая-то Эдельвайс. Кто такая Эдельвайс? Какой-нибудь братний цветочек помятый, занюханный - а я должен её будущее устраивать? Почему я должен думать о каких-то девках какого-то брата?
  

Бирке поднимает с полу и, отряхивая, подаёт Принцу шапочку.

  
   Бирке. Я вам так скажу, ваша милость: нам вообще надо бы точно знать, о ком заботиться, о ком не очень, о ком совсем не заботиться, ну, а кое о ком заботиться таким особенным образом, специфически. А сейчас мы не знаем точно почти ничего почти ни о ком.
   Принц. Ты это к чему?
   Бирке. Я к тому, что тайная полиция не мешала ещё ни одному государю. Ваша милость, она же будет подчиняться прямо лично вам и сможет выполнять самые тонкие ваши поручения, не привлекая ничьего внимания. Ой, только не говорите, что это вам не надо, я не поверю: чтобы у такого государя и не было таких тонких поручений!
   Принц. Хорошо, займись этим. Если надо.
   Бирке. Опять-таки, при чём тут я? Хотя это уже непросто, но я могу заимообразно выделить на это некоторую сумму, но я же не буду сам этим заниматься. У меня хоть и две руки, но даже они не до всего доходят. Тут нужен особый человек, лично вам обязанный, или лично вам преданный, как вот я; но гораздо лучше, если это будет такой человек, которого можно держать в ежовых перчатках, если за душой у него не будет почти ничего, а зато на душе у него будет столько всего, что его при малейшем намёке на что угодно можно в ту же секунду отправить известно куда или куда вам надо, например, на эшафот; и все вокруг скажут, что более верного приговора не выносил даже царь Соломон, а он таки, скажу вам, был не самый глупый царь на свете. Это с одной стороны. А с другой стороны, это должен быть человек деятельный, энгергичный, который знает, за что работает, потому что работы ему предстоит по локоть или даже по шею, смотря чего на кого накопает. Очень должен быть работящий, очень. А я - видите, я не подхожу, и руки у меня не доходят. Потому что - кто же кроме меня будет заниматься финансами и вашим личным благополучием?
   Принц. (со смехом) Одно могу тебе сказать: никого энергичней министра Труда ты в нашем княжестве не найдёшь. Ни минуты без дела! Такой бурлящий - просто кипяток.
   Бирке. Может быть, вы знаете лучше. Хотя есть и другие излишне горячие личности. Ваша милость, я таки не понял - мы начали борьбу за чистоту государства?
   Принц. Конечно, начали. Я что, зря надрывался?
   Бирке. Тогда было бы странно, если бы борясь за чистоту во всей стране, мы первым делом не провели бы уборку среди наших придворных. Чистый двор - чистый дворец - чистое княжество - чем не прекрасная чистая логика!
   Принц. А что с моими придворными? Ну, указ им не понравился. Но у меня других нет, и этих-то немного.
   Бирке. Это так, их правда немного, но всё-таки есть среди них такие, которые требуют уже не мытья, но катания - настолько они не очень чисты. Хорошо, душевную грязь мы им прощаем, но телесную мы же не можем терпеть так близко, непосредственно рядом с покоями государя.
   Принц. Что такое? Ты о ком?
   Бирке. Мне неудобно об этом говорить, но об этом все знают. Ведь барон Пиклинг, негромко говоря между нами, всё-таки как-то болен, и болезнь его как-нибудь заразна, и надо же когда-нибудь срочно её лечить...
   Принц. Подожди, подожди, какая ещё болезнь?!
   Бирке. Ну, такая, заразная, та самая... интимного свойства.
   Принц. Ах ты, вот это да, как же так! А я почему не знал?
   Бирке. Вот, теперь знаете. Ещё одно доказательство в пользу тайной полиции.
   Принц. Да-да. Но что же делать?
   Бирке. Что делать? Ну, мы не можем иметь его во дворце, от него же исходит угроза...
   Принц. Нельзя! Барона все знают, все его любят. Я не могу просто изгнать, даже сослать его будет непросто.
   Бирке. Не надо так грубо! Зачем? Он болен? Да. Так отправьте его лечиться. Он и сам давно собирался на грязи. А потом на воды, потом какая-нибудь Ривьера, а там уж... и так далее. Или он там не найдёт себе развлечений? Дайте ему службу по дороге - пусть пишет вам донесения. Барон-резидент - чем не занятие для благородного человека с его темпераментом!
   Принц. Ты прав, ты снова прав, ты снова меня спасаешь. Пойдём в кабинет, напишем указ.

Направляется к двери за троном.

  
   Бирке. Да, но лучше, чтобы он уехал прямо сегодня, а ещё лучше - прямо сейчас. Грязи не могут ждать! Они же высохнут!
   Принц. Конечно, ещё бы, не хватало мне его проблем. Ты идёшь?
   Бирке. Идите, я догоню, мне тут надо разобраться... кое с кем.
   Принц. С кем? Ладно, я жду.

Уходит.

  

Бирке подходит к перчатке Барона, лежащей посреди зала.

  
   Бирке. Итак, господин барон, это ваша перчатка? Вы её как бы бросили? Это как бы вызов, да? Вы, наверное, думали, что я не отвечу? Так вот она вам назад, получите! Получите!

Топчет перчатку, пинает её, та улетает в угол.

   Вы удовлетворены, барон?

Наклоняется, присматривается, поднимает с полу монету.

   Ах, ты мой луидорчик! Как ты попал в это плебейское медное общество? Ой, сколько пыли! А ты не фальшивенький?

Пробует на зуб.

   Нет? Тогда ступай к своим: что тебе тут делать?

Уходит.

Сцена вторая

  
  

Малые Покои во дворце. Комната надвое поделена ширмою. Справа - небольшой рабочий уголок: стол, пара стульев, секретер, полка с книгами. Слева - альков, кровать под балдахином, за нею видна чуть приотворённая дверь в Большие Покои. Из-за двери беспрерывно доносится хохот Принца, визги нескольких женских голосов, шлепки и причмокивания, звон бокалов, словом, звукоряд пошлейшей оргии, которой мы, к счастью, не видим, но которую вынуждены слушать благодаря небрежности прикрывавшего дверь человека.

За столом сидит Бирке, занимаясь бумагами и не обращая внимания на соседство разврата: видимо, привык.

  
   Бирке. (записывая) С окладом жалования, скажем, две тысячи... нет, тысяча семьсот талеров в год. Точность и скрупулёзность - первый признак преданности. (тихо) И лучший флёр для подлинного смысла.

Звонит в колокольчик.

   Надель, зайди!
  

Входит Надель.

  
   Надель. Слушаю, ваше превосходительство.
   Бирке. Кредитные билеты напечатаны?
   Надель. И уже доставлены, можете взглянуть: годовой бюджет на столике казначея! Я потрясён.
   Бирке. Без лишних эмоций, вы же финансист. Золото в Амстердам отправили? Хорошо. Надо направить курьера в Лондон, официально. Срочно найди мне Штиха.
   Надель. Извините, Канцлер, но это невозможно. Два часа назад министр Иностранных дел отбыл в Берлин для разъяснения наших последних новшеств прусскому двору.
   Бирке. Кто поволил? Почему я не знал?
   Надель. Личное распоряжение Принца. В ответ на письмо короля.
   Бирке. Безобразие! Почему мне не доложили? И сколько надо повторять: не иностранных дел, а внешних сношений. Запомнить пора.
   Надель. Извините, оплошал.
   Бирке. То-то. А что в Берлине? Надеюсь, он всё разъяснит как надо?
   Надель. Он разъяснит достойно. Господин Штих опытный патриот.
   Бирке. Да, язык у него болтучий. Кто там есть?
   Надель. Министр Закромов и Недр. С докладом.
   Бирке. А-а, Тарарамчик! Дубинушка наша служивая. Зови.
  

Надель впускает Штрайха, сам остаётся у двери.

  
   Штрайх. Здравия желаю, ваше превосходительство!
   Бирке. Ну, Штрайх, это ваш первый доклад в новой должности? Чем порадуете?
   Штрайх. Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, наши закрома полны и постоянно пополняются.

Кладёт на стол бумаги.

  
   Бирке. (небрежно просматривая) И полны, и пополняются. И не лопнут никак!
   Штрайх. Никак нет, ваше превосходительство, не лопнут!
   Бирке. Как так? Не безразмерные же они? Размеры у них есть?
   Штрайх. Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, специальным дознанием установлено, что определить размеры закромов не представляется возможным, так их тара... Извините! Потому что неизвестно, как именно их надлежит измерять.
   Бирке. Что значит - как? Надо всё оттуда вынуть и с аршином пройти по периметру. Как амбары измеряют.
   Штрайх. Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, вынуть из наших закромов всё до конца до сих пор никому не удавалось.
   Бирке. Так вы дерзайте, дерзайте. Кому, если не вам, бравому служаке, суждено совершить этот исторический подвиг! Шучу. Вот вам задание, Штрайх: если нельзя измерить наши закрома исчерпанием, попробуте наполнить их до краёв. Это же касается и недр.
   Штрайх. Будет исполнено!
   Бирке. А измерять тогда можно временем наполнения.
   Штрайх. Будет сделано!
   Бирке. Я вами доволен. Идите, работайте.
  

Штрайх удаляется.

  
   Надель. Ваше превосходительство, вам не кажется, что он неуютно чувствует себя на новом месте? Как медведь в скобяной лавке.
   Бирке. Ничего, главное, ему есть чем заняться. А не ловить всяких невидимок. Смотри, он аж плавится от усердия. А в этом деле усердие как раз то, что надо. А что нам надо? Чтобы из закромов не черпал тот, кому не положено. А тот, кому положено, черпал столько, сколько надо. Для собственных-то надобностей черпать Штрайху в голову не придёт? Нет? Или, учитывая безразмерность и неисчерпаемость...
   Надель. Что вы! Усердие господина Штрайха растёт из его сугубой честности.
   Бирке. А если из глупости? Ну, это одно и то же. Есть там кто ещё?
   Надель. Министр Просвещения... то есть министр Досуга и Нравственности. С предложением.
   Бирке. Штах? Что ему надо? Вот ведь человек: бездельник-бездельник, а скользкий как змей. Зачем ему такая хитрость, если он ничем не занят? А, Надель? Не на тех природа тратится. Хотя... Ноги кривые, и голос противный, и человек не очень. Что он делает в моём правительстве?
   Надель. Ваше превосходительство, он мне родня. Тесть.
   Бирке. Тебя это задевает? Зови.
  

Надель впускает Штаха, сам выходит.

  
   Штах. Ваше превосходительство.
   Бирке. Без лишних слов: предложение затратное?
   Штах. В общем да, но если взглянуть с той стороны, что...
   Бирке. Короче!
   Штах. Но затраты не так велики, чтобы они могли препятствовать...
   Бирке. Короче!
   Штах. Их ещё можно уменьшить... Но это во исполнение воли государя!
   Бирке. Что ещё? Что такое?
   Штах. (подавая бумагу) Сеть общественных бань и купален. Небольшие затраты, незначительный штат сотрудников, зато чистота народа возрастает невиданно!
   Бирке. Глупый совсем? Какие бани! Указы надо читать правильно, то есть между строк. Чистота - это в символическом смысле. Бани! Ту грязь, о которой мы все заботимся, ни в каких банях не отмоешь. А если ты этого не понял, то я сомневаюсь, что ты вообще способен... Ну, пока посмотрим. Может быть, тебе лучше передохнуть от министерской службы, на воды съездить, а там, глядишь, появятся и другие предложения.
   Штах. Я думал, я сомневался, я полагал... что другое моё предложение - оно несколько обратного свойства. Но теперь-то я ясно понимаю, что если посмотреть символически, как бы между строк и с той стороны, то предложение моё уже не кажется мне... то есть кажется мне наиболее целесообразным в сложившейся ситуации. Оно пока не на бумаге...
   Бирке. И нечего переводить. Бумагу надо пускать на дело: любой вексель дороже любого твоего предложения. Ну, излагай, только быстро и с правильной стороны.
   Штах. Разумеется. Со стороной-то я теперь не ошибусь. В тех самых местах, которые указаны у меня в предыдущем, глупом и недальновидном предложении, значительно правильней, я бы даже сказал гуманней и политически перспективней было бы устроить не бани, а такие учреждения, где весь наш народ мог бы демонстрировать свою терпимость, и в то же самое время избавляться от избытков нетерпимости, от излишней горячности. Так сказать, вместо того чтобы пользоваться дармовым парком и блистать трудовой неотмытостью, народ сам выпускал бы парок, что на месте бань делать, очевидно, уместней всего. Я вижу, ваше превосходительство, вы меня правильно понимаете. Практически при той же затратности, что и в моём ошибочном варианте, отдача и публичное значение новых учреждений возрастает многократно. Не мне вам говорить о прибыли.
   Бирке. А как же общественный резонанс? А международный?
   Штах. Внутренний резонанс будет компенсирован как раз тем самым паровыпусканием, избавлением от излишков. То есть: кому захочется выходить на площадь, если на улицах по пути туда есть такие дома. Разумеется, надо будет сделать их более доступными для народных множеств, хотя бы на первых порах. Что касается иностранцев... Я думаю, они по справедливости отдадут нам должное, в частности, те самые свои излишки - они же тоже люди. Специально для них мы можем организовать как особые дни посещений, так и вообще особые, только для них предназначенные дома, обставленные с определённой роскошью. Мы предложим им, так сказать, туристические маршруты с непременным посещением наших учреждений, объявим об очевидном разряжающем, то есть оздоровительном эффекте и в коротком времени станем на всю Европу известны в нужном нам качестве - как несколько специфический, не без этого, но всё-таки курорт. А специфику нашу мы преподнесём как изюминку именно нашего типа оздоровлений. Наконец, заведения можно будет довести до такого уровня комфорта, что даже самый злобный критикан не позволит себе назвать их зазорными домами, как в какой-нибудь Голландии; а мы назовём их, например, домами толерантности. Я уверен, что о такую формулировку даже острейшие французские языки затупятся и покоробятся: что можно иметь против всеобщей толерантности?
   Бирке. Где намерены брать персонал?
   Штах Я просил бы ваше превосходительство дать мне день-другой для уточнения деталей и изложения их в письменном виде.
   Бирке. Даю вам три дня. Набирайте людей. Кредит вам откроют. Через три дня все бумаги у меня на столе. Посторонних до поры в известность не ставить. Это касается и ваших коллег-министров. Пока всё. Вот видите, Штах, как легко научиться смотреть на вещи с правильной стороны. Я вами доволен. Идите.

Штах удаляется. Входит Надель.

   Я думал, что твой родственник просто бездельник, а он - голова! Такую правильную мысль придумать с места не сходя. Талант! Впрочем, всё-таки бездельник. Он с ходу такое выдумывает, а что будет, если заставить его шевелить мозгами регулярно? Надо найти ему дело по мозгам. Кто там ещё?
   Надель. Начальник тайной полиции. По вызову государя.
   Бирке. Зови. О, этот уже не змей, у этого змеи на посылках.
  

Надель впускает Зюслоха, уходит.

  
   Зюслох. Прекрасный день, ваше превосходительство.
   Бирке. Нет, дорогуша, так не пойдёт. Почему все вокруг знают, что у нас есть тайная полиция? Она же тайная! Ну, Надель - он знает по службе. Но как об этом можно объявлять в этих стенах, прямо в эти уши! Вашу должность надо переименовать, не меняя, конечно, сути.
   Зюслох. Вы хотите, чтобы я сам себя переназвал? Я могу.
   Бирке. Нет, только не это! Вы и так у нас слишком сахарны для такой работы. Надо что-нибудь простое, неброское, привычное, не вызывающее подозрений. Вот, почему у нас есть министерство ино-странных дел и нет министерства собственно-странных? Почему мы так невнимательны к собственной стране? Давайте же бедем патриотами! Блестяще! Вы будете министром Странных дел. А? Голова? Ещё бы! Что скажете, Зюслох, я не прав?
   Зюслох. Правы, Абрам, правы.
   Бирке. Опять? При посторонних я тебе не Абрам, а ваше превоосходительство.
   Зюслох. Какие тут постороннние?
   Бирке. Стены, голубчик, всё ещё стены. Ну, хватит. Зачем пожаловал?
   Зюслох. Принц вызвал. Но я слышу - он занят?
   Бирке. Ради тебя он оторвётся.
   Зюслох. Ах, хотелось бы, но - увы, не могу и мечтать.
   Бирке. Я имел в виду - примет.

Зюслох рысью устремляется на звук веселья.

   Не там, не там. Стоять! Я позову. И буду рядом. Про стены не забудь!
  

Бирке без стука проходит в Большие Покои, выходит, жестом приглашает Зюслоха в альков, сам же садится за стол, приготовляясь писать.

  
   Зюслох. Я в алькове у принца. Сказка!
  

Входит полуодетый Принц, бросается на кровать, отдувается.

  
   Принц. Зюслох, как это понимать?
   Зюслох. Что именно, ваша милость?
   Принц. Что это за шум у меня под окнами все последние дни?
   Зюслох. Изволите видеть, ваша милость, с целью укрепления нашей государственности последние две недели нами проводится, и успешно проводится, акция общественного возмущения и неповиновения под общим лозунгом "Долой его милость!" Народ это мероприятие в целом искренне поддержал. Вашу милость активно пожелали свергнуть не менее четверти городского населения, включая предместья. В сельской местности бунтарей оказалось, к сожалению, несколько меньше. Но мы приложили особые усилия, провели разъяснительную работу с помощью специальных средств, что гарантировало нам быстрый и положительный результат. Особо следует отметить, что в рамках борьбы за чистоту и здоровье народа, значительная часть населения столицы наконец-то побывала на природе: в лесах, в полях, на прочем лоне.
   Принц. Так. Приблизьтесь.

Зюслох приобнимает столбик балдахина.

   Я ценю ваше усердие. Но крики "принц - дурак" и "принц - похотливый козёл" под окнами княжеской опочивальни, по-моему, немного чересчур. Вы не находите? Чуть слишком?
   Зюслох. Поверьте, ваша милость, это всё стихийное, неуправляемое творчество масс, которое нам, увы, не удаётся пресекать в зародыше. Никогда не знаешь, где именно родится. Народ, знаете ли... Но как только о содержании творчества было доложено мне лично, я тут же, сию же секунду принял меры самые решительные. Крикуны задержаны и уже вторые сутки беруть свои слова обратно. Поверьте, ваша милость, такого глубокого раскаяния даже я давно не наблюдал. Особенно там один мальчонка раскаивается... Если вы желаете лично убедиться...
   Принц. Нет, вы уж сами. Но это ведь не всё?
   Зюслох. Как вы могли подумать, ваша милость! Ах, это моя вина: я должен был добиваться уединенции, докладывать ежедневно...
   Принц. Верю, верю. Похвальное рвение. Продолжайте.
   Зюслох. Контрпропагандистская акция стороннников вашей милости, рождённая, так сказать, волей всего возмущённого народа, вывела на алощади самых горячих ваших приверженцев и обожателей, готовых за вас и в огонь, и в воду, и в медные... Только активных роялистов среди ваших верноподданных мы насчитали не менее 98 процентов. Недостающие десятые, я в этом уверен, были в момент выступления или при смерти, или уже мертвы, но даже их мнение мы приняли во внимание. Как говорили древние: от мёртвых или хорошее - или ничего. В целом говоря, следует признать, что подленькая акция некоторых оголтелых отщепенцев по отрешению вашей милости от власти захлебнулась в бессильной ярости и, можно сказать, в крови её участников.
   Принц. Как это - буквально в крови?
   Зюслох. (показывая бумагу) Нет, ваша милость, буквально - в бессильной злобе... пардон, в бессильной ярости. А на деле - конечно, в крови, а то как же!
   Принц. Ещё.
   Зюслох. Освещавший все эти события недостойным, я бы сказал извращённым образом бульварный листок, известный как вольнодумная городская газета, к нашему величайшему сожалению и - не побоюсь этого слова - удивлению, в одну ночь, в одночасье прекратил своё существование. Увы, увы, даже мы бессильны были помочь, невзирая на всё наше отвращение к этому псевдолиберальному изданию. От случайной искры, как от карающей молнии Зевса, но можете поверить, гораздо эффектнее, помещение редакции загорелось, как ворох соломы, и выгорело совершенно и полностью, я бы сказал - дотла, за какие-то пять минут. О, я видел это, и не было зрелища ужасней! Прах, пепел, руины. К счастью, редактор газеты не видел ни самого пожара, ни пепелища: к тому моменту он уже полтора часа как повесился от угрызений своей никогда не существовавшей прогнившей совести.
   Принц. Ещё приблизьтесь. Кто устроил угрызения?
   Зюслох. Есть у меня, ваша милость, один парнишка толковый, лучший специалист по угрызениям. Зубы - во! И всегда готов к услугам вашей милости. По службе уже повышен.
   Принц. Премию ему от меня. Именную. Абрам! У нас налог на премии есть?
   Бирке. Считайте, что уже есть.
   Принц. Считаю. Пиши указ... А помимо премии - ваше личное поощрение.
   Зюслох. Уверяю, ваша милость, он того заслуживает.
   Принц. Относительно редактора: что скажут соседи? Давление на прессу? Устранение инакомыслящих?
   Зюслох. Пусть только вякнут!.. Простите. Ничего не скажут. Мы уже создали целых три вольнодумных издания. Редакторы - наши, проверенные люди, отъявленные оппозиционеры. На днях выходит из печати откровенно либеральный, я бы даже сказал разнузданный букварь, в котором имя вашей милости упоминается не на каждой странице, как положено, а только через одну. Есть даже задумка кое-где напечатать его с маленькой буквы.
   Принц. Не стоит.
   Зюслох. Слушаюсь.
   Принц. Ещё.
   Зюслох. Хорошо идут в народе весёлые картинки с непристойностями в адрес вашей милости.
   Бирке. Доход - триста процентов!
   Зюслох. Все непристойности выверены и утверждены мною лично.
   Принц. Приблизьтесь, ещё, ещё.

Зюслох садится на краешек кровати.

   Достаточно. Там, надеюсь, ничего такого?..
   Зюслох. Обижаете, ваша милость.
   Принц. Не обижайтесь.
   Зюслох. Слушаюсь.
   Принц. Ещё.
   Зюслох. Девицы ветренного поведения распространяют... как бы от вас... прямо из вашей спальни...
   Принц. Тс-с, тише! (тихо) Что распространяют? Вам известен диагноз?
   Зюслох. (интимно мурлыча) Известен, но я молчу.
   Принц. И молчите.
   Зюслох. Молчу.
   Принц. Тс-с. Кто ещё знает?
   Зюслох. Есть один способный парнишка. Всё разнюхивает первым. Нюх на эти вещи - во! Уже повышен по службе.
   Принц. Премию ему от меня. Не именную. Поездку на родину. Лучше посмертно.
   Зюслох. Слушаюсь.
   Принц. И побыстрее. (в голос) Так что там наши девицы?
   Зюслох. Распространяют, ваша милость, слухи о силе вашей мужской невероятной. Сложенье ваше уподобляют Аполлону. Я как раз об этом хотел вас просить...
   Принц. Что? Не стесняйтесь.
   Зюслох. Не буду.
   Принц. Итак?
   Зюслох. (расцветая и заговариваясь) Я хотел просить вас принять на службу... Один новенький. Конечно, не соперник вам, при вашей чистоте. Совсем мальчишка, недавно из-за границы, глупенький такой, несмышлёный. Если бы вы, ваша милость, не чуждались наших невинных утех, вы и сами могли бы оценить... Пардон.
   Принц. Способный пранишка?
   Зюслох. Очень допытливый. Во всё, изволите видеть, желает вникнуть самолично. Такой ненасытный романтик!
   Принц. И всё у него в порядке, всё на месте? И со здоровьем?
   Зюслох. Прима! Обаяшка, умница. Совершенство!
   Принц. И слух, и зрение, и дикция?
   Зюслох. Что вы, само великолепие! Ну, слегка картавит, но это парижское, это шарм, это даже пикантно... Это только привычка, гулпая привычка, это пройдёт.
   Принц. Но - дефект?
   Зюслох. Я бы так не сказал... в общем...
   Принц. В общем заслуживает - чего?
   Зюслох. Чего?
   Принц. Исправления?
   Зюслох. Ваша милость, он молчалив и застенчив, почти незаметен...
   Принц. Или точнее - искоренения?
   Зюслох. Ваша милость, пощадите!
   Принц. Но ведь дефект налицо! Дефект - налицо?
   Зюслох. Ваша милость, что вы со мной делаете! Я прикажу - он умолкнет навеки.
   Принц. Но дефект надёжней сразу устранить, не так ли? Например, вырезать. Лучше под корень. Можно тупым предметом. Желательно ржавым.
   Зюслох. (падая на колени, сквозь рыдания) Ваша милость, умоляю, сжальтесь. Отправьте его доучиваться. Ах, он такой ещё несмышлёныш, а в Геттингене прекрасная философская школа. Уверяю вас, ваша милость, он никогда, никогда больше не появится в нашей просвещённой столице.
   Принц. Философия? Это такие толстые пыльные книги? Да, это его отвлечёт. Но! под вашу личную ответственность и неусыпный надзор. Встаньте.
   Зюслох. (поднимаясь и кланяясь) О, благодарю вас, ваша милость. Клянусь, я не спущу с него глаз.

Всхлипывает.

  
   Принц. Полно, полно. Вы знаете, как я вас ценю. Только - не частите с этим, с надзором. Не увлекайтесь. Вы нужны мне здесь. Понятно?
   Зюслох. Слушаюсь.
   Принц. Не частите.
   Зюслох. Не буду.
   Принц. Что ещё? Главное, главное!
   Зюслох. Если вас интересуют разоблачения...
   Принц. Прекратите! Вы знаете, что меня интересует.
   Зюслох. К сожелению, ничем не могу утешить вашу милость.
   Принц. Вы хотите сказать, что мой неприкаянный братец...
   Зюслох. Увы, след его пока что не найден. Мы не знаем, где он сейчас. Но поверьте, ваша милость, мы прилагаем все усилия...
  

В альков врываются две разнузданные Вакханки.

  
   Вакханки. Фриц, нам без тебя скучно, чем ты занимаешься! Идём скорей, мы такую забавную игру придумали!
   Принц. (жестом отпуская Зюслоха) Дела, дела. Государство на мне.
   Вакханки. А мы где?
   Принц. Они ещё спрашивают, проказницы! Ну, что вы там выдумали?
  

Бирке останавливает уходящего Зюслоха и с бумагами бежит за Принцем, увлекаемым Вакханками.

  
   Бирке. Ваша милость, ещё секундочку!
   Принц. (в дверях) Ну?
   Бирке. (подавая перо и бумаги) Акты о помиловании.
   Принц. Давайте.

Подписывает.

   Но пусть они опоздают.
   Бирке. Опять? Слушаюсь. Будете наблюдать казнь?
   Принц. Озорницы мои, на казнь посмотрим?

Вакханки мычат и морщатся.

   Ещё не решили, по настроению. Ну, всё уже?
   Бирке. Последнее. (подавая бумаги) Указы о назначении лейб-астролога, лейб-алхимика... лейб-цыганки.
   Принц. Что такое, Абрам? Куда ни сунь - сплошные лейбы!

Подписывает.

   А зачем они мне нужны? Нет, всё, устал. Много думать - не государево дело.

Исчезает с Вакханками за дверью.

  
   Бирке. Зачем они тебе нужны? Да, это надо придумать.

Плотно прикрывает за Принцем дверь, выходит к Зюслоху.

   Теперь ты, голубчик. Чего глаза прячешь? Хочешь, угадаю?

Медленно приближается к Зюслоху, тот так же медленно отступает.

   Две недели назад тебе было велено найти эту девчонку, Эдельвайс, а ты и пальцем не шелохнул. Принц об этом забыл, но я-то помню. Конечно, что тебе за дело до каких-то девок! Ты государственно думать когда научишься? Чего молчишь? Велено было тебе о ней позаботиться, велено?
   Зюслох. (ободряясь) Ах, я думал, ты о другом. Твоя проницательность, Абрам, не знает ни границ, ни дна. Я действительно не нашёл никакой Эдельвайс. Но может быть, тебя заинтересует вот эта малютка?

Достаёт из кармана кулон с портретом, осторожно подаёт Бирке.

  
   Бирке. (небрежно глянув и бросая кулон на стол) Когда это Магда взяла тебя в компаньоны?
   Зюслох. Фу, прошу без оскорблений! Это ещё вопрос, кто кому компаньон. Кто его милости доставляет это удовольствие? (жест в сторону алькова) Я вовсе не нуждаюсь...
   Бирке. В тёще ты нуждаешься, дармоед! Женю мерзавца!
   Зюслох. Всё, молчи, больше не надо, хорошо. Я нашёл её. Она никакая не Эдельвайс. До вчерашнего дня её звали Эделихт. Катрин.
   Бирке. Ты что, рехнулся? Что ты с ней сделал?
   Зюслох. Я - с ней? Фи!
   Бирке. Почему - звали?
   Зюслох. (присаживаясь на краешек стола, кокетничая) Абрам, ты меня разочаровываешь. Женщинам свойственно брать мужские фамилии, хотя мужчинами замужество никого из них, увы, не делает.
   Бирке. Это у нас не делает. Ты в России не был. Так, теперь коротко и ясно.
   Зюслох. Излагаю. Вчера в полдень девица Катрин фон Эделихт была обвенчана с графом Левенштерном в его домашней, то есть, точнее говоря, в замковой церкви.
   Бирке. Левенштерн... Это тот богач и домосед?
   Зюслох. Да. Однако став графиней Левенштерн, девицей быть она не перестала, поскольку в три часа пополудни во время свадебного пира граф что-то такое съел или выпил, что не позволило ему взойти на брачное ложе и уже наверное не позволит, поскольку тем же вечером граф помре, как очень правильно предположили близкие покойника - от страсти пылких предвкушений. Перегорел старичок, впечатлительный очень. Слишком сильное воображение в значительной дозе всегда плохо сказывается на сердце. Теперь графиня Катрин фон Левенштерн не только самая юная и свежая вдова в нашем княжестве, но и самая богатая невеста на тысячу миль в округе. И если ты скажешь, что я плохо о ней позаботился...
   Бирке. Момент! Воображенье графа пробудил, случайно, не маркиз Арсений?
   Зюслох. Я всех гостей по именам не знаю, но понимаю ваше беспокойство: оно напрасно. Тот, кто маркиза пригласил за стол, в Милан уехал этой ночью. Но ждёт дальнейших поручений и будет рад служить. Душевный человек!
   Бирке. Служба ему найдётся. А ты молодец!

Открывает конторку, достаёт оттуда кошель с деньгами.

   Заработал.
   Зюслох. Ты знаешь, кому доверять.
  

Бирке протягивает Зюслоху кошель, тот тянется за ним. Бирке, позвенев монетами, вдруг резко прижимает Зюслоха спиной к столу, кошелем давя ему на шею.

  
   Бирке. Доверять? Тебе доверять? (тихо) Ну, говори, никто не слышит, ну! Где он? Говори!
   Зюслох. Абрам, Абрам, спокойней, ты меня помнёшь. ты делаешь мне больно!
   Бирке. Где он?
   Зюслох. Ай, вот так больно! Кто? Ай-ай!
   Бирке. А так больно?
   Зюслох. Ай-ай!
   Бирке. Где он? Помни, кто тебе платит. Ну?
   Зюслох. Ну ладно, ладно, отпусти.
   Бирке. Где?
   Зюслох. Хорошо!

Бирке его слегка приотпускает.

   На след его напали. Но пока не нашли. Ой-ой! Не нашли! Известно, что сейчас он в Саксонии. Завтра будет почта, завтра будет точнее. Всё!
   Бирке. (отпуская страдальца) Как только узнаешь - первым делом ко мне, бегом, пулей, хоть голышом через весь дворец!
   Зюслох. Узнаешь! Людей мало, денег мало. Дорога!
  

Бирке достаёт из конторки пачку кредитных билетов.

  
   Бирке. Не кривись, это не тебе, это людям. Твоё золото от тебя не сбежит. Но получишь - только когда найдёшь.

Вновь придавливает Зюслоха к столу, но уже неагрессивно.

   И принцу об этом знать не надо.

Отпускает.

  
   Зюслох. (отходя от стола) Сам понимаю. Нога болит! Изверг! Синяк будет. Абрам, ты жестокий. Не люблю тебя.
   Бирке. Не хватало ещё! Не плач, пройдёт. Иди.
   Зюслох. Я только насчёт моего нового подопечного: Гёттинген неблизко, а в дороге такая тряска!
   Бирке. Глупый совсем? Кому он нужен, твой подопечный! Принц уже забыл о нём. А я могу ему напомнить! Ладно, не бойся ничего. Иди. И помни, кто тебе платит!
   Зюслох. Не забываю ни на миг.

Исчезает.

  

Бирке берёт со стола и рассматривает портрет в кулоне.

  
   Бирке. Наивное милое личико. И сама, наверное, гладенькая и здоровенькая. Такую за месяц съедят, косточек не оставят. Зачем такой слабенькой сладенькой девочке сразу и титул, и красота, и богатство? Да ещё даром? Надо делиться счастьем с ближними, так, кажется, учат их пастыри? Такое наследство в таких ненадёжных руках! Нет, этого мы не позволим. Знаешь, Абрам, а ты вовсе не такой ещё старый человек, чтобы совсем ничего не хотеть. А в сравнении с покойным ты просто юноша во цвете сил. Тьфу на тебя, старый болван! О делах надо думать!

Бросает кулон на стол.

   Думать надо! Кого же я в Лондон отправлю?

Звонит в колокольчик. В ответ из-за двери алькова доносится взрыв истерического хохота.

   Надель, Надель!

Прислушавшись и подождав, Бирке уходит.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

  

Сцена первая

Ночь. Поляна в лесу. Неяркий костёр, на котором Ганс готовит барашка. Сам Ганс и сидящие рядом Князь и Дитрих в свете костра едва различимы; спящий неподалёку Йозеф вовсе не виден.

  
   Дитрих. А мы с Гансом где только не были! Ганс, где мы с тобой не были?
   Ганс. Это, в Тироле не были.
   Дитрих. Ну разве что. Походили, повидали - иному на три жизни хватит. Благословенная земля Германия! А разная какая! За одно и то же, буквально, за одну и ту же невинную шалость в одном княжестве тебя и колесуют, и четвертуют, и собаками дерут - спасибо, что не всё зараз; а вот уже в соседнем прямо наоборот: культурно и чинно вешают на торговой площади, при сочувственных придыханиях добрых бюргеров и к вящему умилению сердобольного пастора.
   Ганс. Это, просвещение.
   Дитрих. И расстояние между колесом и виселицей - какая-то сотня футов спорной земли, на которой ты, к своему вольноопределяющемуся счастью, можешь укрыться и от того, и от другого. Но всё равно не укроешься от костлявой, а помрёшь с голоду, потому что эта ничейная полоска земли за века владетельных междусобойчииков так вытоптана породистыми лошадками государей, что даже лопух на ней не растёт, и даже самая глупая коза или вот баранчик не забредёт туда попастись. И приходится нести на себе, то есть на Гансе, потому что какой бы ни был баран, а своим ходом на вертел - такой любви к твоему голодному пузу ожидать от него затруднительно. Так что баранчика на спину - и давай Бог ноги. Добежишь, отсидишься - твоё счастье. А нет - и подумать страшно: с одного боку граф со сворой борзых, с другого герцог с верёвкой и пастором. Одна остаётся дорожка, на небо, но туда почему-то не тянет. Куда меня занесло?
   Князь. На лесную лужайку, спасающую тебя от гнева Фемиды.
   Дитрих. Фемиды? Ну, что же, есть женщины, от которых и побегать не стыдно.
   Князь. Колёса, виселицы - странные вещи тебя занимают. Несмотря на баранчика, ты не похож на человека, которому это грозит.
   Дитрих. Это грозит всем и всегда. И зарекаться глупо: никто не знает, чем костлявая достанет.
   Ганс. Это, судьба.
   Дитрих. Дружище Ганс, а ведь пригорает. Готово, готово, я отсюда чую. Буди своего товарища, Вилли, снами сыт не будешь.
   Князь. С кем ещё ему здесь сытым быть?
   Дитрих. Ха-ха, верно. Вот вечно из меня выскакивает, как горох из мешка: то рифма, то теперь вот это, как его...
   Князь. Каламбур.
   Дитрих. Вот. Откуда что берётся? Вроде ничего туда не клал - а сколько оттуда всякого!
   Ганс. Это, почему ничего? Сейчас положим.

Тянется к Йозефу.

   Это, эй, просыпайся.
   Князь. Не надо, Ганс, не буди его: он устал в дороге. С утра поест.
   Ганс. Это, если останется.
   Дитрих. Ладно уж, оставим. Хотя, говоря откровенно, это будет непросто.
  

Подсев поближе, все трое начинают есть.

  
   Князь. (передавая Дитриху флягу) Бургундское.

Дитрих и Ганс восторженно мычат. Тот самый кинжал в руке Дитриха блестит вызывающе для этой трапезы.

   Какой у тебя кинжал... редкостный.
   Дитрих. Нравится? И мне, поверишь, с первого взгляда в душу запал. Сейчас таких не делают.
   Князь. У нас таких никогда не делали.
   Дитрих. А где?
   Князь. Дамаск, арабская работа. И лет ему не менее шестисот.
   Дитрих. Ого! А ты знаток, я гляжу. Но как это он из Дамаска - и тут оказался?
   Князь. Как обычно: рыцарь из Палестины привёз.
   Дитрих. Ну?
   Князь. Возвращались они со Святой Земли, а на прощанье шейхи менялись с ними оружием, или дарили. Мудрый восточный обычай: чтобы помнилось дольше, чем тебя не убили.
   Дитрих. (жуя) Ну-ну, а дальше?
   Князь. Дальше? Вернулся рыцарь домой, повесил оружие в замке своём на видное место, гостям показывал, сыну своему объяснял, что оно значит, беречь наказал. Сын и берёг. Но уже внук рыцаря со стены его снял: место ему понадобилось для портрета возлюбленной. И понесли этот кинжал через века: из зала в зал, из комнаты в комнату, среди прочего легендарного хлама. Никто и не помнил уже, ни откуда он взялся, ни что он значит. И сгинул бы он в чулане или в подвале, когда б одному молодому князю, вступив на престол, не взошло на ум пылью веков подышать, преданья семейные вспомнить.
   Дитрих. (перестав жевать) Так, и что же?
   Князь. Полюбился он князю, этот кинжал: очистил он его от грязи да ржи, положил на видное место в своём кабинете; а в минуты хандры любовался он на него да предков своих поминал... добрым словом.
   Дитрих. Складно. Так ты, может, знаешь, как он у меня очутился?
   Князь. Как? А ты, наверное, и есть тот самый князь, и кинжал этот твой по наследству.
   Дитрих. Я - князь? Ха-ха-ха! А пожалуй - чем я не князь? А, Ганс, похож я на князя?
   Ганс. Это, ещё бы! Князь и есть.
   Дитрих. А ты, Ганс, наверное, барон.
   Ганс. Это уж как придётся. Я не против.
   Дитрих. Да уж, Вилли, потешил. Здоров ты выдумывать. Князь! А скажи тогда, что же я, князь, делаю в этом лесу, среди ночи?
   Князь. Баранчика кушаешь.
   Дитрих. Охо-хо! Баранчика! Из княжеской овчарни! Ой, не могу, уморил.
   Йозеф. (приподымаясь на локте, спросонья) Ну что такое! Сыро, холодно, комары. Говорил же: дойдём до трактира, там заночуем. Нет: какая ночь, какие звёзды! Так ещё поспать не дают.

Засыпает.

  
   Дитрих. Но что же привело князя - меня то есть - в этот дикий лес, ночью, с единственным спутником, пускай даже с бароном?
   Князь. Это долгая история.
   Дитрих. Обожаю истории! Нам с бароном Гансом до рассвета спешить некуда.
   Князь. Да скучная, боюсь.
   Дитрих. Не всё же смеяться, можно и поскучать. Рассказывай.
  

Дитрих и Ганс укладываются у костра на плащи.

  
   Князь. Жил где-то в Германии князь, ничем он от других не отличался, бедноват был, одно лишь, да этим и отличаться как-то неловко. Всё как у всех: дворец как дворец, министры как министры, подданные - как везде. Детство, юность, ученье, взросленье - ничего замечательного, жил как жилось. А раз вдруг как будто глаза у него открылись: увидел, что не живёт он совсем, увидел, что сидит он в трясине, а вокруг него только коряги гнилые да вонь болотная, жабы лупоглазые - и все, как назло, на одну морду; пиявки в грудь и в живот впиваются и душу высасывают. И погружается он в эту трясину всё глубже и глубже, и уже хлебает ржавую тину, и задыхается... А появится вдруг будто лицо живое, он руку протянет, тронет - а там лишь мочало, лишайник да мох осклизлый. И хохот вокруг, всегда за спиной, куда он ни повернись, меленький, гаденький, словно мошка зудит. И сидит в нём занозой уверенность, что это судьба, что так ему и положено - утонуть в этой хляби. И растворился бы князь, и совсем бы исчез. Но тут на какой-то миг прояснился разум его, блеснуло что-то среди хвощей и гнилушек, словно душу сверху за ниточку дёрнули... Ухватился он за какую-то ветку, потянул - и выбрался. Пиявок отряхнул и пошёл себе по свету, по твёрдой земле. А вокруг него столько радости, что как он её раньше не ведал - сам не поймёт: лица живые, трава зелёная, и звёзды по ночам такие звонкие, как бубенцы. Вот уже третий месяц он ходит по свету, воздухом дышит горным, лесным - и надышаться не может. И любые болота - города да дворцы - десятой дорогой обходит.
   Дитрих. Да уж, история. А, Ганс? Спит.
   Князь. Скучно, вот и заснул.
   Дитрих. Ну, это кому как. А с кинжалом-то всё-таки что?
   Князь. А что с ним? Взял он его с собою в дорогу, чтобы на привалах не голыми руками...
   Дитрих. А если не так всё было? И скажу я тебе, что ножичек этот просто украден?
   Князь. Что ты говоришь! Не может быть!
   Дитрих. А вот представь себе: так он понравился... кое-кому, что тот прихватил его с собой заодно, для забавы: хабар невелик был, места хватало. Знаешь, что такое хабар?
   Князь. Да можно ли украсть любимую вещь у князя, прямо из кабинета! Кто на такое способен?
   Дитрих. Мало ли кто! Есть такие мастера - что ты! Сквозь любую дверь как к себе домой. Да ему и двери не надо. И замочек любой - будто его и нет. И всё это ночью, заметь: темень, жуть, а он замочки щёлк, щёлк, как орехи. И как это ему удаётся...
   Князь. Говорят, он как кошка, в темноте видит.
   Дитрих. Кто говорит? Нет, это врут. Разве такое бывает? Чушь. Ну, да почём мне знать, мало ли что болтают.
   Князь. Действительно, откуда тебе знать.
   Дитрих. Всегда так: кто-то брякнет спьяну - и понеслось по кабакам, по языкам, потом на рынок - и весь город чью-то глупость повторяет.
   Князь. А ещё говорят, он следов за собой не оставляет, и что силы он необычайной, и что в глаза его никто не видел...
   Дитрих. И что рога у него, и хвост, и копыта, и серой воняет. Слушай больше. Хотя - не всё же врут, что-то, может, и правда.
   Князь. Что, например?
   Дитрих. Да вот хоть про следы. Чистоту кто же не любит! Следы оставлять невежливо, и не только к хозяевам, но прежде всего к ремеслу. А бог ремесла - в мелочах. Так что, может быть, этот Дитрих просто воспитанный человек, уважающий своё дело.
   Князь. Стало быть, зовут этого гения Дитрих. Как тебя.
   Дитрих. Ну, зовут и зовут. Имя не шляпа, дали - носи.
   Князь. (растягиваясь на плаще) Но одним этот Дитрих всё-таки против ремесла погрешил.
   Дитрих. Это чем же?
   Князь. Слава о нём по всей Европе идёт, не так ли? И знают о нём не только господа, но и слуги; и я не удивлюсь, если они начнут прикрываться его именем, чтобы обобрать своих хозяев. Чем они рискуют? Следов никаких, как корова слизала. А в Дитриха, как в привиденье, поверят сегодня все, даже полиция. Где наше золото? А Дитрих унёс. (зевая) Легенда!
   Дитрих. Ты зря так дурно думаешь о слугах: они порой честней хозяев будут. Хотя... Соблазн велик, не стоит с ним шутить. И что же делать?
   Князь. (сквозь дрёму) Можно оставлять какую-нибудь метку, которую нельзя подделать. Вензель, рисунок на стене.
   Дитрих. Это ты здорово придумал. Надо что-то такое... приметное.
   Князь. Невероятно: я даю воровские советы самому ловкому вору Германии! Чего только не привидится ночью!

Засыпает.

Сцена вторая

  

Полуденный сон

  
  

Дорожка в дворцовом парке, беспорядочно утыканная вдоль и вдаль бледными статуями, толпящимися, как деревья в чаще. Вдали за статуями виден дворец. Посредине дорожки скамейка; статуй за нею особенно густо.

Беспощадный июльский полдень. Сухая тишина, взрезаемая изредка мучительным, постепенно приближающимся пением Хильды и парой-тройкой потных хлопков.

  

* Никакой музыки! Какая музыка во сне!?

  

* Господам артистам желательно ходить по сцене беззвучно, как по песку.

  

С противоположных сторон, на ломающихся в коленках ногах, появляются Штах и Надель, сходятся у скамейки.

  
   Штах. Чистый день, мой милый Руди.
   Надель. Чистый, Йоганн, да. Слава...

Озирается.

   Ну, знаешь, кому слава.
   Штах. Тебя можно поздравить?
   Надель. И тебя?
  

Штах оглядывается.

  
   Штах. Нас обоих можно поздравить, ты заметил?
   Надель. Заметил. Я бы даже рискнул сказать (озираясь), что это замечательно.
   Штах. Я бы не был так резок в оценках. (оглядываясь) Кому-то это может показаться не таким замечательным.
   Надель. Соглашусь.
   Штах. Но твоя двойня - это повод.

Резко оглядывается.

   Для радости.
   Надель. А твоя новая должность - это ли не повод!

Озирается.

  

Появляется "Ясновидящий", в лиловом балахоне, проплывает мимо.

  
   "Ясновидящий". Вижу, вижу!

Закрывает глаза, тычет пальцем в грудь Штаху.

   Тебя насквозь вижу: черно там и непроглядно. Покайся, несчастный!

Отплывает в сторонку, замирает возле "Дианы с оленем".

  
   Штах. Не обращай внимания - стукач.
   Надель. Да, этот не опасен: на ухо туговат. Но говорить о наших (озираясь) радостях всё равно лучше там...
   Штах. А ещё лучше там.
   Надель. (долго озираясь) Но лучше всего - в Берлине.
   Штах. (оглядываясь) Как там Оливер?
   Надель. (шёпотом) Выздоравливает.
   Штах. Да-да, идём.
   Надель. Всё-таки - туда.
  

Штах и Надель уходят. "Ясновидящий" крадётся за ними.

  
   "Ясновидящий". Вижу, вижу... И слышу неплохо, не сомневайтесь. Но до чего полезная вещь - правильно нашёптанная репутация!

Уходит.

  

Резко входят Бирке и Зюслох. За Бирке едва поспевает огромный безмолвный Телохранитель.

  
   Бирке. Ну, хватит, здесь спокойно.

Садится на скамейку; Телохранитель становится сбоку от него, Зюслох остаётся стоять.

   Что он может знать?
   Зюслох. Достоверно - ничего. Но если ему позволить расследовать...
   Бирке. Это моя забота. Миланская тропинка должна так густо зарасти, чтобы никто, ни одна живая душа!..
   Зюслох. Не пройдёт.
   Бирке. Где он?
   Зюслох. Его приведут сюда. Я к принцу.
   Бирке. Лучше спрячься да послушай. Что тебе принц?
   Зюслох. Мне перескажут. А принц... Они там приобщаются к высокому: вдруг он туда заявится, а там все такие возвышенные, рыхлые, тёплые...
   Бирке. Ты прав, иди туда. Я сам.
  

Зюслох уходит. Входит разгорячённый Штрайх.

  
   Штрайх. Ваше превосходительство, чрезвычайное дело!
   Бирке. (лениво и расслабленно) Какие сегодня дела? Не шумите, сядьте.
   Штрайх. Дело не терпит отлагательства, ваше превосходительство. Надо действовать, пока следы не остыли...
   Бирке. Да вы сами-то остыньте. Сядьте. Зачем так кричать?
   Штрайх. Если вы, ваше превосходительство, не расположены заниматься делами, я вынужден буду обратиться непосредственно...
   Бирке. Ну, чёрт с вами, давайте. Бумаги давайте, я посмотрю.
   Штрайх. Бумаги? Ваше превосходительство, пусть это выглядит как жалоба, но вы должны знать: я написал уже два донесения - они пропали в ведомстве Зюслоха, словно их и не было, тарарам! А если принимать во внимание, что есть веские основания предполагать, что сам Зюслох причастен к этому убийству...
   Бирке. Что вы всё Зюслох да Зюслох! Он действительный тайный советник и министр - имейте уважение. И опять этот ваш тарарам - сколько можно! Воспитание...
   Штрайх. Простите, ваше превосходительство, мне не до этикета. Дело идёт об убийстве!
   Бирке. Что? Убийство? Какие убийства могут быть в закромах? Кошка воробья закогтила? Или мышь, наконец-то, попалась в одно из ваших хитроумных устройств?
   Штрайх. Убийство дворянина на его собственной свадьбе - это вам воробьи!? Не на дуэли, слышите, на свадьбе! Я понимаю, что вам как человеку новому в нашем обществе это может быть непонятно, может быть, вам вообще нет дела до жизни нашего общества, может быть, вам вообще ни до чего нет дела - я иду к государю.
   Бирке. Стойте вы, стойте!

Вскакивает, задерживает Штрайха.

   Зачем же так сразу. Ну, говорите, кого там ещё убили? Ну?
   Штрайх. Убит граф Левенштерн.
   Бирке. Что? Что вы выдумываете! Он скончался апоплексическим ударом, как это там? - в истоме сладких предвкушений, от избытка чувств. Вы Амура намерены обвинить?
   Штрайх. Будут основания - обвиню. А граф не от истомы умер, тарарам! Он отравлен! За собственным столом! растудыть! на собственной - её туда же! - свадьбе!
   Бирке. Послушайте, Фердинанд, почему вы занимаетесь не своим делом? Вы расскажите всё Зюслоху, я прикажу - он вас внимательно послушает...
   Штрайх. Вы что, сговорились? Я вам твержу, что Зюслох сам к этому причастен, а вы... Туда вас и туда же! Пустите!
   Бирке. (преграждая Штрайху путь) А вот хамить не обязательно. Я понимаю, вы заслуженный ветеран, но я ведь тоже не вчера родился, я в конце концов канцлер. А Зюслох - что Зюслох? Он тоже не мальчик, хотя и любит себя беззаветно. Но вы влезаете в его компетенцию, конечно, ему обидно. Вы просто скажите, что именно вам показалось - и он немедленно примет меры, я сам прослежу.
   Штрайх. Ваше пре... Позвольте пройти!
   Бирке. Куда вам идти, Фердинанд, такая погода... Я ваш начальник, я вам запрещаю!
   Штрайх. Я служу не вам, а государю!
   Бирке. И плохо ему служите, плохо. Почему вы занимаетесь не своими делами? Вы министр чего? Недр. Где наши недра? Почему они так пусты? Где наша медь, я вас спрашиваю? Вы не цените оказанного вам доверия.
   Штрайх. Да пропадите вы с вашими недрами! Я тридцать лет верой и правдой... И всех у меня отняли! Всех отдали этому содомиту! Да мне двух толковых ребят - мы за неделю это дело раскопаем! Руки прочь!
   Бирке. Содомит? Кто содомит? Это диффамация! Вы знайте меру.
   Штрайх. (хватаясь за шпагу) Дай дорогу, Абрам!
   Бирке. Нет, пожалуйста, конечно, вот, какая широкая тропинка, всегда можно обойти... (вдогонку уходящему Штрайху) И забудьте ваше всякое копаю-раскопаю - эксгумацию мы вам не позволим!

Штрайх уходит.

   Копать в такую жару - замучишься пыль глотать. Какой настырный!

Садится на скамейку.

   Иди, иди, будет ему до тебя дело, сейчас!
  

Едва уходит Штрайх, к Бирке, расфуфыренная, с утробным гуденьем, приближается фрау Моргеншлаф, но встретив отпор Телохранителя и шипение Бирке "Мадам, прошу вас!" - ретируется.

Мимо скамейки проходит "Астролог", приостанавливается перед Бирке.

  
   "Астролог". Звёзды не молчат: они мудры, они глаголают. Услышьте звёзды! Предсказать чего-нибудь?
   Бирке. Очумел, что ли? Иди работай!
  

"Астролог" удаляется. Тишина. Потом, невдалеке, всплеск искреннего хохота, сразу вслед за тем - визгливое "во-он!" - и снова тишина. Отдуваясь и вытирая пот со лба, появляется Зюслох, присаживается на скамейку.

  
   Зюслох. Ф-фу, едва-едва, по ниточке прошёл. Но ещё одна такая двусмысленная шуточка - и на меня начнут косо смотреть. Поклонники от меня отвернутся, вот что страшно!
   Бирке. Отвернутся - нагнём. Не томи меня, я и так потею.
   Зюслох. Фи! Заведи платок.
   Бирке. Что там?
   Зюслох. С позором изгнан, под хохот присных и двора. Едва не облит лимонадом. Лишён лица, доверия и чести.
   Бирке. Что он успел сказать по существу?
   Зюслох. Да ничего, над этим и смеялись. Там принимают солнечные ванны - наш бедный Тарарамчик так смутился! Бежал, обливаясь потом и хохотом. Обошлось.
Бирке. Ничего не обошлось! Он этого не оставит.
   Зюслох. Кто его теперь будет слушать!
   Бирке. Уши всегда найдутся. А у некоторых к ушам приделаны длинные языки, а мозги не приделаны. Надо решать.
   Зюслох. Может, его ко мне под крылышко, под присмотр? Пусть занимается чем умеет. Будем держать его, как собачку, натравливать на кого потребуется, по следу пускать.
   Бирке. А намордник ты ему какой наденешь? Нет, это слишком близко к сердцу. Ясно?
   Зюслох. Не дурак. Так что с ним делать?
   Бирке. Что делать? (растекаясь в снисходительности) Жара на старичка гнетуще действует: потеет, быстро устаёт - но это возраст. Пора ему на покой. По возможности полный. Желательно - вечный. Хорошо бы прямо сегодня. В идеале - не выходя из парка. И уж наверное - ни с кем не общаясь.
   Зюслох. Потребует немалого... искусства.
   Бирке. Все изыски оплатятся с лихвой! Но только чтобы никаких концов - сработать нужно тонко.
   Зюслох. До вечера день долог, найдём и ювелира. Кстати, принц требует тебя.
   Бирке. С чего бы это?
   Зюслох. Надо юное дарование золотом осыпать.
   Бирке. Ха-ха.

Достаёт пачку банкнот.

   Идём, пошелестим.
  

Бирке, Зюслох и Телохранитель уходят. Появляется "Медиум".

  
   "Медиум". Духи веющие, духи реющие,
   не стареющие, не хиреющие,
   вездесущие, всемогущие,
   завидущие, загребущие -
   о, явитеся, появитеся,
   воплотитеся, обратитеся!..

Пригинается.

   Нет, вот оборачиваться не стоит.

Выглядывает.

   Достаточно того, что я вас вижу.
   Дух места этого, явись из ниоткуда!..
   Ну, пора на покой.

Скрывается в толпе статуй.

  

Возникает Гость.

  
   Гость. Кто звал меня? Я здесь, и я готов... А звали-то зачем? Вот люди! Что за манера вызывать без дела! Им баловство - а ты шатайся меж мирами.
  

Появляется Маркиз.

  
   Маркиз. Ах, вы опять от меня убегаете. Позвольте же мне рассказать... О, пардон, сударь, кажется, я обознался.
   Гость. Немудрено.
   Маркиз. (разглядывая Гостя) Я вас не узнаю. Вы у нас недавно? Вы наш гость?
   Гость. Гость? Пожалуй. Саксонский гость.
   Маркиз. И голос ангельский! Прелестно! Саксонский гость. Венецианский купец, Севильский цирюльник, Мадридские тайны, Аттические вечера... Очаровательно. Как ваше имя, незнакомец?
   Гость. Пожалуй, Леонард фон Бандхельм.
   Маркиз. Ах, вы инкогнито! Как мило. Впрочем, простите мне моё настырство, я бестактен. Маркиз дю Шанкре, к вашим услугам. (игриво) Практически к любым.
   Гость. Любые мне понадобятся вряд ли: я не настолько плотян. Но - идёмте: вы мне расскажете...
   Маркиз. Да, я вам расскажу. Я всё ищу, кому бы рассказать, с кем посоветоваться - тут и вы так кстати. Сюда.

Берёт Гостя под локоток, уводит.

  

Вбегает Катрин, одетая по последней придворной моде, то есть полураздетая. За нею - Мартин, во всём облегающем, обшитом блестящей чепухой.

  
   Мартин. Постой, куда же ты!
   Катрин. Я не могу это больше выслушивать! Эти сальности, эти намёки. Как гадко! Я не привыкла... Я хочу домой. Оставьте меня, сударь!
   Мартин. Да постой же, постой! Мы наконец-то встретились - и ты сразу убегаешь. Это жестоко.
   Катрин. Не трогайте меня! И не смейте мне тыкать! Высшее общество - какая вульгарность. Не смейте, слышите, я графиня!
   Мартин. Катрин, ты меня не помнишь? Тогда, на маскараде? Я Мартин.
   Катрин. Мартин? Мартин. Где же ты пропадал, Мартин?
   Мартин. Я искал тебя. Но не нашёл. А ты выходила замуж. А я... у меня тоже было... я тоже... выходил... Почему ты одна? Где твой благоверный старец? Ты же вышла за него...
   Катрин. И сразу овдовела. Я вдова.
   Мартин. Но это ведь... но это здорово!.. Прости. Прими мои...
   Катрин. Ты снова поздно: я опять невеста.
   Мартин. Ты шутишь. Этого не может быть! А как же я?
   Катрин. А что - ты?
   Мартин. Но мне казалось... Я подумал...
   Катрин. Где ты был, пока я была вдовой?
   Мартин. Я искал... Я не мог. Мой покровитель... Но я с ума сойду! Зачем - опять невеста? Кто тебя заставит? Нет, этого не будет. Я теперь могу! Мой покровитель - у меня есть покровитель - я попрошу, я буду требовать! Ему сказать одно лишь слово - ему никто не смеет отказать! Он запретит любую свадьбу! Мой покровитель - ого-го! Он сила, ты не представляешь.
   Катрин. Ах, Мартин, я думаю, мой покровитель твоего покроет.
   Мартин. Пусть рискнёт! А впрочем, мой будет только рад. Да брось: во всей стране лишь двое тех, кто его воле мог бы восперечить. Ты понимаешь, только двое!
   Катрин. И мой жених как раз один из двух.
   Мартин. Но это невозможно! Я бы знал. Такие слухи у нас мгновенно... Постой-ка, ты - графиня? Так это на тебе собрался жениться этот?..
   Катрин. А говорил, не знаешь.
   Мартин. Но кто же знал, что это ты! Но как - опять старик?! Ещё такой противный! Нет! Потерять тебя второй раз, отдать тебя вот так? Теперь? Нет, этого не будет! Катрин, Катрин, ну разве он хоть что-то значит для тебя? Скажи!
   Катрин. Не значит.
   Мартин. А я, скажи, тебе я дорог хоть немного?
   Катрин. Ты видишь сам.
   Мартин. Тогда ничто нам больше не помеха! Никто нас не удержит! Ты молода, прекрасна, ты свободна. Так кто тебя заставит идти за эту немочь злобную? Я молод, я силён - сбежим отсюда! Мир огромен: кому охота будет нас искать? Да если и найдут - пускай! Я никому не дам тебя в обиду. Я никому тебя не дам! Никто на свете не посмеет тебя коснуться. Я буду драться! Ты мне веришь? Нам здесь нельзя, мы здесь погибнем. Я уже погиб, я по уши в своём... Но, Катрин, видишь, я могу воскреснуть! Бежим?
   Катрин. Я так хочу, чтоб это было правдой. Как ты сейчас прекрасен, Мартин!
   Мартин. Тогда бежим!
  

Юные безумцы готовы сорваться с места - но в этот миг перед ними вырастает "Жрец", в тунике и с лавровым венком на оскорбительно плешивой голове, и торжественно проходит рядом с ними.

  
   "Жрец". Так воспоём же, эа пэан!
   Что бы воспеть нам? - Страсть воспоём!
   Чувство младое, крови бурленье,
   матерь восторгов и упоенья,
   кубок, кипящий вином и любовью.
   Что бы ещё нам такое воспети?
   Эа пэан - воспоём всё на свете!
   Мир так огромен - его воспоём.

Многозначительно удаляется, сверкая плешью.

  
   Катрин. Мы забылись. Мы в Элендбурге. А я невеста.
   Мартин. А мой покровитель... Он такой внимательный! Недавно подарил мне вот этот костюмчик. Мне идёт, как ты находишь?
   Катрин. (сквозь слёзы) Очень красиво. Это что за штучки? Золотые? Можно?

Трогает.

  
   Мартин. (сдерживая слёзы) Ещё спрашиваешь - конечно. Нарочно так придумано... Здесь всё так нарочно придумано: подчёркивает стройность бёдер. Смотри.

По-балетному вытягивает и напрягает тот одну, то другую ногу - действительно, очень стройные.

   Франция!
   Катрин. Ах, как блестит. Чудесно.

Проводит рукой по бедру, успокаивается.

   Вот выйду замуж - одеваться буду только по-парижски.
   Мартин. А я там жил четыре года.
   Катрин. Завидую. Расскажешь?
   Мартин. Конечно. Как-нибудь потом... Увидимся... Я вообще подумал: вот, ты выйдешь замуж...
   Катрин. Выйду.
   Мартин. А я подумал - ну, одним колечком больше.

Берёт Катрин за руку.

   Все кольца мира - сделают ли они эту руку прекраснее, чем она есть! А что изменится в тебе? Ведь ничего? Что может изменить какой-то золотой плевочек?
   Катрин. Но к нему приложен муж.
   Мартин. А что он может изменить? Он может быть помехой чувству?
   Катрин. Нет?
   Мартин. Чему вообще может быть помехой какой-то муж!
   Катрин. Мой, наверное, может?
   Мартин. Нет, ну что ты! Да и что он знает о нашем чувстве? Ты ведь ему не скажешь?
   Катрин. Не скажу.
   Мартин. Вот видишь. Зачем кому-то знать о нашем чувстве, о нашем чистом чувстве, которое нам удалось донести с момента нашей первой встречи... удалось сохранить, уберечь от соблазнов...
  

* На этих словах автора затошнило. Желательно, чтобы артисты вызвали в зрителях сходный позыв.

  
   Неужели это не стоит награды - верность нашему чувству?
   Катрин. Наверное, стоит.
   Мартин. Но кто же нас наградит? Если о нашем чувстве никто не знает?
   Катрин. Кто?
   Мартин. Кто? Я знаю! Мы ни у кого не попросим наград! Мы сами наградим друг друга.

Целует Катрин руки.

   Катрин. Наградим.
   Мартин. За верность.
   Катрин. За верность.
   Мартин. Муж-то своё и так получит.
   Катрин. Получит?
   Мартин. Хотя и не заслуживает того.
   Катрин. Тогда не получит.
   Мартин. Получит. Так надо. Приличие требует: муж должен что-то получить.
   Катрин. Приличие? Тогда надо.
   Мартин. Но ведь не всё, только самую малость.
   Катрин. Малость.
   Мартин. Чуть-чуть.

Он уже добрался губами до ушек.

  
   Катрин. Так жарко!
  

Входят двое Слуг, одновременно кашляют. Катрин и Мартин не обращают на них внимания.

  
   1-й Слуга. Графиня, канцлер просит вас уделить ему несколько минут.
   2-й Слуга. А вам, сударь, просили напомнить, что вы на службе. После службы - пожалуйста, сколько угодно. А теперь - извольте!
   Мартин. (отрываясь и рыча) Нет жизни! Я неипрощаюсь, счастье моё. День сегодня долго не закончится.
   Катрин. Такой день не смеет кончаться.
   Мартин. Я ему не позволю.
   Катрин. Не пропадай.
   Мартин. (Слуге) Ну, веди, узурпатор.

Хлопает Слугу по седалищу.

  
   2-й Слуга. Я-то что: мне сказали, я передал. А руки нечего распускать.
   Мартин. Поговори ещё, недотрога. Распускать! Я тебе распущу! Иди, иди, вот я тебя!
   1-й Слуга. Прошу сюда, графиня.
  

Все четверо уходят. За Катрин пытается увязаться фрау Моргеншлаф, но 1-й Слуга решительно окорачивает её: "Мадам, прошу вас!"

Появляется "Духовидец", с большим кристаллом в руках.

  
   "Духовидец". Мир полон духов - светлых и не очень,
   мерцающих из глубины вещей,
   дающих знать себя немногим мудрым,
   подобно мне, в их сущность заглянувшим.
   Все тайны мира духи открывают -
   но к ним сперва попробуй путь открыть!
   Вот ключ, к замку любому подходящий, -
   магический кристалл, один из трёх на свете...
   Или семи? Пожалуй, семь вернее..
   Ладоней жар его не отогреет -
   в нём холод вечности, в нём лёд всепроницанья...
   Жара, нет сил!

Прикладывает кристалл ко лбу.

   Когда его вот этой гранью
   к очам своим подносит мудрый...
   Или вот этой гранью? Да, вот этой...
   Он видит сквозь и в глубине его -
   то радугу, то кустик вверх тормашками,
   и радуется как младенец...
   Устал! И вправду вдруг видения начнутся. Ну вот!
  

Входят Маркиз и Гость.

  
   Маркиз. А вот, изволите видеть, один из проницательнейших людей в нашей стране.
   "Духовидец". Наконец-то живая душа! А то сплошные духи, духи. Отчего вы так сияете, маркиз? Трубочиста встретили?
   Маркиз. Какие многозначительные намёки! Впрочем, о трубочистах я как-то ещё не думал. Это упущение - ах, я себя корю. Они ведь, должно быть, тонкие, гибкие, ловкие... Однако - сажа! Но их всегда же можно отмыть, верно?
   "Духовидец". Интересно посмотреть, как вы бы их отмывали.
   Маркиз. Не сегодня, мон шер. У меня родился прожект, я несу его принцу: надеюсь, он со мной разделит мою слегка нескромную мечту. А пока развлекаю нашего гостя: он такой внимательный слушатель, и такой понятливый!
   "Духовидец". Какого гостя?
   Маркиз. Очаровательного!
   "Духовидец". Ну, началось! Пардон, маркиз, мне надо в тень. И вам советую туда же.

Быстро уходит.

  
   Маркиз. Зачем нам тень, когда так много света! На чём остановился я? Вам интересно? Не правда ли, я вас заинтриговал?
   Гость. Да, интригующе, волнительно, да что там: я просто потрясён терпимостью, царящей в вашем княжестве. Заповедник всеобщей терпимости!
   Маркиз. Ах, далеко не всеобщей, ещё надо многое сделать - и то ли будет, вот увидите. На это как раз и направлен мой прожект. Он уже получил одобрение в узких кругах посвящённых, теперь я ищу пониманья широкого, в обществе. Вы готовы к пониманию, Леонард?
   Гость. Я многое вмещу.
   Маркиз. Тогда присядем тут. Здесь пониманью нашему никто не помешает.
  

Садятся на скамейку.

  
   Гость. (указывая на статуи) А эти?
   Маркиз. Ах, что вы - это камень: холодный, мёртвый призрак плоти. Иллюзия.
   Гость. Иллюзия порой живее жизни.

Поднимает с дорожки камень, бросает себе за спину не глядя; одна из статуй вскрикивает и исчезает.

  
   Маркиз. Ну, перестаньте! Мне не терпится поведать. Услышьте, Леонард, глубинный смысл и прелесть моего прожекта: преодоленье одиночества для брошенных, покинутых сердец, для душ, годами жизни утомлённых, для тех, увы, не столь прекрасных внешне, но внутренне и трепетных, и стройных. Одна лишь цель, одно лишь утешенье для тех немногих, кои непохожи на грубое тупое большинство, не постигающее тонкостей натуры всех тех, чья чувственность превыше предрассудков. Не правда ли, гуманистично? И даже сердобольно? Расширить нашу толерантность до пределов фантазии, до горизонта чувств. Сбросить панцири и вериги, всё с себя сбросить - и проникнуть пониманием в глубь каждого, коснуться сердца, возжечь пожар в коснеющей душе, раскрепостить и выпустить на волю таимое в глубинах существа. Сияющая цель! Вершина жизни!
   Гость. Да, это стоит бессонных ночей и трудов неустанных.
   Маркиз. Вы поняли меня? Душа ролная!

Пытается обнять Гостя, но проваливается в пустоту.

   Вы сомневаетесь в осуществимости прожекта? В его реальном воплощенье? И напрасно. Начнём хотя бы с малого: расширим репертуар курортов наших. Пусть терпимость учитывает вкусы не только серой малочувственной толпы, но и людей благородных, претендующих на изысканность запросов и оригинальность устремлений, людей с возвышенными пристрастиями, рождёнными на высотах их происхождения. Очевидно, такой оттенок вкуса привлечёт на наши курорты самые тонкие сливки европейского общества, титулованных особ прежде всего. Я знаю свет, поверьте, я не ошибаюсь: в самом скором времени у нас зарябит в глазах от карет с гербами и от юных, но уже многое понимающих пажей. Вы верите мне?
   Гость. Вам трудно не поверить, как невозможно не поверить страсти.
   Маркиз. Я счастлив!

Пускает слезу; устав искать руками Гостя, обнимает сам себя.

  

Мимо скамейки тяжело, но быстро проходит фрау Моргеншлаф, подгоняемая Слугой.

  
   Слуга. Прошу вас, мадам, прошу вас, наконец. Мы все вас просим, мы уже устали вас просить.

Уходит вслед за фрау Моргеншлаф.

  
   Маркиз. (вставая возмущённо) Ну что такое! Нет прокоя! Ах, где же нам продлить минуты счастья? Идёмте, Леонард, я знаю место.
  

Маркиз и Гость уходят. Появляется Бирке с Телохранителем и Надель с бумагами. Бирке садится.

  
   Бирке. (делая знаки руками) Сюда их давай, поближе. (Наделю) Ну?
  

Ручейком вытекают "особые люди канцлера": "Астролог", "Ясновидящий" и прочие - образуя разноцветную лужицу невдалеке от скамейки.

  
   Надель. Из консистории, от пастора. Увещевание.
   Бирке. Что-что?

Берёт бумагу, просматривает.

  
   Надель. Увещевает вас. Работа у него такая.
   Бирке. Вместо того чтобы меня увещевать, лучше бы ему жизнь свою убогую увещивать.

Надель почтительно хихикает, "особые люди" одобрительно потрескивают.

   Увещевание! Слово-то какое... шипучее. У-у, змеи, змеи - одна у них порода. Он мне ещё советует, смотри!.. Что? Умеренность? Ты на пузо своё погляди! Нет, какой наглец! Ни гроша ему, Надель, ни гроша! Ты посмотри на эту бумагу - он мне ещё об умеренности. Какая бумага, а?
   Надель. Да, хорошая.
   Бирке. Хорошая... Дорогая! Бесценная! Вот такую бумагу да в нужное место, да на святое дело чистоты пустить - этот и будет умеренность и государственный подход.

Бирке мнёт письмо, бросает на дорожку. "Особые" потрескивают.

   Так и передай этому пастору. И ни талера, слышишь!
   Надель. Я всё понял.

Поднимает письмо, разглаживает; Бирке его отнимает.

  
   Бирке. Змеи! Заклюют же! Ничего не надо передавать - сплетня быстрее дойдёт. И надёжней. Всё?
   Надель. (подавая бумагу) Специальное представление Зюслоха. Очень нужный человек. Срочно.
   Бирке. А где он сам?
   Надель. Трудится.
   Бирке. Пошути мне ещё! А почему через тебя? Да ещё на гербовой?
   Надель. Официальность, строгость, ритуал - он это полюбил.
   Бирке. Ого! В ранге министра! Любвеобильный наш. Вот где любовь-то, Надель, вот где страсть. Ну, пускай. Так, думай, что у нас ещё не охвачено министерским глазом? Вчера мы кого назначили?
   Надель. Министра Исполнения решений.
   Бирке. А, палач. А позавчера?
   Надель. Министра Бесполезных ископаемых.
   Бирке. Это что, смотритель кладбища, что ли? Вовремя. Чтобы не копали кому не лень.

Прихлопывает комара на шее.

   А, проклятый! Изведут у нас наконец эту дрянь? Вот, пускай займётся: пиши его министром Борьбы с летучим гнусом. Что ещё?
   Надель. Не стоит вашего внимания. Я сам управлюсь.
   Бирке. Ну, сам так сам. Свободен.

Надель удаляется; Бирке ему вдогонку.

   Надель, ты смотри. потом покажешь!

Подзывает к себе "Астролога", презрительно.

   И что там сегодня звёзды говорят?
   "Астролог". Вам? Всё то же: деньги, деньги.
   Бирке. Порадовать меня тебе, я вижу, нечем.
   "Астролог". (суетясь) Порадовать? Сию минуту.

Листает инкунабулу.

   Пожалуйста, если вы хотите радости...
   Бирке. Ну-ну.
   "Астролог". Вот... Ну что я сделаю: опять деньги! Только много, очень много, больше всех.
   Бирке. Издеваешься, дармоед?
   "Астролог". Что - я? При чём тут я! Звёзды! Смотрите, вот она ваша - Антарес, ваше огромное солнце, колючая беспощадная звезда над южным горизонтом...
  

Бирке хватает "Астролога" за балахон, пригинает к своим коленям.

  
   Бирке. Беспощадная - это точно.

Отпускает страдальца.

  
   "Астролог". А что я? Они на всё влияют, всё они.Что я могу?
   Бирке. Ты можешь наконец начать работать? Ра-бо-тать, понимаешь? Влияние должно быть взаимным: ты мне - я тебе, они на тебя - ты на них.
   "Астролог". Я - на звёзды?
   Бирке. Всё в мире взаимосвязано - твои слова?
   "Астролог". Я попробую... Но что конкретно?
   Бирке. Чтобы завтра же прежсказал мне семейное счастье. Публично. Чтобы все слышали!
   "Астролог". Ой, всего-то! Такие мелочи у звёзд в довесок даются. Сколько угодно, хоть трижды за ночь.
   Бирке. С-скотина! Думай, кому предсказываешь! Глупый совсем? Трижды за ночь мой дедушка может, чтобы он был здоров.
   "Астролог". О-о, тут звёзды умолкают.
   Бирке. Мотя, хватит трёпа, давай по делу: кто, что, кому? В какой интонации?
   "Астролог". По делу - увы.
   Бирке. Уволю дурака! Вернёшься в свой Мистфлюссихдорф, пирожками с собачатиной торговать. Марш!
  

"Астролог" убегает. К Бирке без приглашения подходит "Цыганка".

  
   "Цыганка". Ай, какой ты грубый, мой брылянтовый, уже вот она я! Ай, дай-таки погадаю, яконтовый мой, шоб ты не кашлял и не был такой грубый.
   Бирке. (отдёргивая руку) Фира, Фира, так же нельзя. Я вам говорил: уберите этот жуткий акцент, вы дискредитируете всю идею. Где вы такое слыхали?
   "Цыганка". А шо? Или среди этих (звеня монистом) нету наших?
   Бирке. Фира, вы меня убиваете.
   "Цыганка". Шо я могу изделать? Я в такую жару и в этом балахоне забываю сам текст, а не то шо как там буквы выговаривать.
   Бирке. Нет, я не могу, я не могу это слышать. Фира, златокудрая вы моя - вы завалите мне такое дело! Всё, я понял, хорошо: никакая вы не цыганка, нет...
   "Цыганка". Ещё б я была! Вот бы Ицик посмеялся, шоб он лопнул.
   Бирке. Нет, вы не цыганка, слушайте сюда: вы - Сивилла, провидица и пророчица. Акцент у вас уже есть, текст почти тот же самый, только за руку хватать не надо. Всё, идите, скачите, Фира, козочка, переодевайтесь.
   "Цыганка". Шо он говорит? Я - пророчица? Ицик таки лопнет от смеха, а я наконец отмучусь и найду себе нормального мужа.
   Бирке. Фира, идите уже: вы так хотели снять с себя этот карнавал. Идите!
   "Цыганка". (удаляясь) О, благодарю Тебя, Боже, я уже избавлюсь от этого балахона, гореть ему не сгорать, но я таки сожгу его в первом же камине, хотя где вы у нас найдёте нормальный камин, и кто станет переводить дрова в такую жару! Нет, вы слышите, я уже вся вспотела!

Уходит.

  
   Голос из группы статуй. Она вспотела! А как можно работать на таком солнце голышом, вы мне скажите? Я уже весь обгоревший и чёрный, как тот цыган.
   Бирке. Цыц мне там! А то зимой стоять стоять оставлю.
   Голос. Ну хорошо, считайте, что ой.
   Бирке. Тунеядцы! По делу у кого-нибудь есть что сказать?
  

К Бирке подходит "Ясновидящий", наклоняется, шепчет на ухо.

  
   Бирке. Так и сказал - выздоравливает? Ай, как хорошо! Штих действительно знает своё дело. Но эти конспираторы! Ну Надель, ну!.. Ладно, поговорим ещё. А ты молодец, бди дальше. Вечером зайдёшь получишь. Учитесь, бездельники!

"Ясновидящий" оттекает к лужице.

   Есть ещё у кого? Всё? Тогда чего стали? Работать, работать! Брысь!

"Особые" разбегаются, остаётся только Гость.

   А ты кто такой? Я тебя вроде не нанимал.
   Гость. Я гость, я по призванию. Меня призвали.
   Бирке. Похвально. (вставая и потягиваясь) Побольше бы таких призваний - что за жизнь началась бы! У тебя уже есть подопечный? Идём, я тебя приставлю кое к кому.
  

Бирке и Гость уходят направо. В ту же секунду слева появляются Магда и Гость. Магда изумительно пьяна и виснет на Госте, как шарф.

  
   Магда. Все хотят иметь трёх любовниц вместо одной жены. Говорят, обходится даже дешевле, а удовольствия - не сравнить. И престиж, видите ли. Престиж их волнует. Но от любовниц детей не заводят! Соврала, конечно, не обращайте внимания, у меня бывает. Профессиональное. Иногда заводят, а иногда они сами заводятся, дети. Но их ещё надо признать! А признать ублюдка своим отпрыском и наследником - надо иметь какое-то мужество. А где вы видели мужество у теперешних, всех этих сладеньких и холёсеньких? Вот вы, я чувствую, настоящий мужчина, поверьте, я разбираюсь: вы рыцарь и повелитель, и там, где надо, у вас то, что надо, а не облако или кисель - большое мужское сердце. А они не хотят. Любовниц ещё хотят, как умеют, а жену - нет. Упрямые как бараны! Вот откуда такое упрямство - и такая одновременно вялость? Да ты женись, а сладенького захочешь - разве я тебе не доставлю! Тебя бы на жену хватило - а туда же. Я ведь тоже не проста, понимаю: год-другой после свадьбы - куда там до девочек. Какая ещё жена попадётся; бывает, и вовсе охоту на сторону отобьёт. А через год и помнить забывают, где та Магда, где те девочки: дети пошли, пелёнки-погремушки, няньки-засирушки, кормилицы-постирушки - и ага! Примерный семьянин и достойный член... сссоциума. А не окрути я его: сколько бы он ещё развратничал да потом по водам ездил, насморки лечил? А теперь у нас у самих - воды. Не нужна стала Магда. Какой там венец, когда рядом на каждом шагу курорты, курорты. Это тебе не старая сводня, это - фабрика, мануфактура. Туда очереди стоят! Вы видали эти очереди? Да их только раз увидишь - охота жениться сама пропадает. Вот, канцлер собрался, спасибо ему. Так ведь он кто?
   Тс-с! Об этом тс-с. Вот из-за этого тс-с я опять в стороне. Не нужна. А кто эту девочку на свет божий вывел, кто на тёплое престарелое местечко устроил? А теперь меня побоку? Это по-вашему честно? Честно? Где она, честь? Покажите пальцем, не стесняйтесь, у нас теперь никто не стесняется. Вырождаемся, одно вам скажу - вы-рож-да-ем-ся. Помяните моё слово: лет через сто ничего от нас не останется. Выдохлись. Уксус. А если порода наша так вяла, почему бы не укрепить её плебейской кровью? Да хоть мещанской, хоть крестьянской, хоть жидовской... Вы не того, не тс-с? Не обижаетесь? Нет, вы, я вижу, наших кровей. Понимаете, порода требует жертв. Фамилия не вопрос, бумага всё стерпит, а на роже титулов не рисуют. Ну да, нос, даже так - нос! Но через пару поколений всё будет в норме. Хотя вы можете ручаться, что через пару поколений такой вот нос не станет нормой? Вспомните тогда Магду, вспомните! Не слушались старую мудрую Магду - и оставайтесь с носами.

Очередной взвой Хильды раздаётся где-то совсем близко, и звучит он на сей раз громче и дольше.

   Вырожденцы! Как мне дурно. Но что мне делать?
   Гость. Ты девушка? Иди в монастырь.
   Магда. Я девушка? Да, я девушка. Но это же не выход! Что - монастырь? Ваше рукоблудие, госпожа аббатесса! Разве это выход? А где выход? Где здесь выход?
  

Магда рыдает. Гость уводит её направо. В ту же секунду слева выбегает содрогающийся Гость и догоняющий его Маркиз.

  
   Маркиз. Куда, куда вы, Леонард?
   Гость. (замирая) Постой, дай дух перевести.
   Маркиз. Что с вами?
   Гость. Со мной? Не пой, красавица, при мне, не надо!
   Маркиз. Ах, это! Что вы хотите, Леонард - женщина. К тому же первая певица, приходится терпеть.
   Гость. А как же Тильда? Я слыхал её не раз.
   Маркиз. Она в Милане, лечит связки. Потом, как водится, Неаполь, Рим. Голос её требует поправки... на широту.
   Гость. Да, эта широта не для неё.
   Маркиз. Оставимте. Идёмте, я вас посвящу ещё в одну пикантную деталь.
  

Маркиз и Гость уходят направо. В ту же секунду слева появляются Зюслох, Мартин и Гость - между ними.

  
   Зюслох. Умоляю, нет разочаровывай меня. Ты знаешь, как ты мне дорог: не заставляй меня...
   Мартин. Ну, что опять? Чего ты хочешь? Больше, чем есть, я дать тебе не могу. Всего уже отдал, ничего себе не оставил. А что ты мне дал? Вот эту тряпочку?

Пытается порвать трико на груди.

  
   Зюслох. Как ты можешь! Я всё для тебя!
   Мартин. Почему ты не хочешь мне помочь?
   Зюслох. Я не всесилен, а там уже без меня решено. И подумай: как мне тебя разделить, потерять...
   Мартин. Очень просто! Привыкай к этой мысли, если не хочешь ничего для меня сделать.
   Зюслох. Ты... Милый, не вынуждай меня!
   Мартин. Давай, топи меня, вешай, трави - что ты ещё умеешь?
   Зюслох. Зачем же так грубо? Всё может быть тоньше и проще: одна маленькая операция, лучше сказать коррекция - чик! Был Мартин - стала Марта. Две буквы, а какая перемена в положении! И в статусе, и в обществе, а главное - в постели.
   Мартин. Пошляк, животное!
   Зюслох. Нежное, мягкое, с бархатистою шёрсткой.
   Мартин. Невыносимо! Как я тебя терплю!?

Уходит направо.

  
   Зюслох. Не вынуждай меня, милый.

Уходит следом.

  
   Гость. (им вослед) Так не доставайся ж ты никому!
  

Гость уходит со своей репликой. Тут же слева появляются Бирке, Катрин и Гость - между ними. Молчание.

  
   Катрин. Скажите что-нибудь.
   Гость. Я...
   Бирке. После свадьбы говори мне "ты".
   Катрин. Я подумаю.

Молчание.

   Это всё?
   Гость. Я...
   Бирке. Я думаю. Тебе понравились цветы?
   Катрин. Вот эти?

Указывает на клумбу между статуй.

  
   Бирке. Нет, те, что я послал тебе сегодня. Ты получила?
   Катрин. Дорогие?
   Бирке. Они не дороже тебя... Как это говорят? Пошляки. Как можно сравнивать, оценивать?
   Катрин. Нет, не понравились: они были мёртвые. Их убили, и ты, дорогой, заплатил за их гибель. Деньгами заплатил. А вот эти живые, можешь понюхать. Нет, ты посмотри, вот так выглядят живые цветы. Только руками не трогай - не то они пахнуть перестанут. Из них не делают букетов и не платят за них. Деньгами! Придумаешь, что сказать, дорогой - пришли-те за мной. А теперь - оставь-те меня в покое!

Уходит.

  
   Гость. Оставить тебя? Как я тебя оставлю? На кого я тебя оставлю?

Уходит следом.

  
   Бирке. (сорвав с клумбы пучок цветов) Деньгами! А чем ещё можно платить?

Нюхает.

   Маленькая глупая девчонка таскает тебя за нос, как кошка мышку, а ты даже не пищишь!

Выбрасывает цветы, отряхивает ладони.

   Они были слишком красивы, чтобы долго прожить.

Совсем близко раздаётся всплеск гаденького хохота.

   Кого на этот раз?

Уходит.

  

Появляется Луиза, её догоняет Гость.

  
   Луиза. Старуха! Я - старуха? Что теперь делать? Это же про меня! За что?

Плачет.

   Это всё, что я заслужила? Куда теперь? Кому я нужна?

Рыдает.

  
   Гость. (подавая платок) Утешьтесь, вы прекрасны, а они - ослепли.
   Луиза. (мгновенно оборвав рыдания) Вы так добры! У вас знакомое лицо. Вы на кого-то странно так похожи.
   Гость. Вам показалось.
   Луиза. Да, привиделось. Бывает, знаете, когда-то снилось - потом вдруг видишь наяву, и кажется знакомо.
   Гость. Что ж, в этом мире всё друг друга проницает: сон проникает в явь, реальность - в привиденье.
   Луиза. Ах, это правда. иногда помстится мне такое - как наяву, как вживе, вот как вы сейчас... Вы слышали о Сведенборге?
  

Луиза и Гость уходят. Появляется Принц со свитой. Благородные Вакханки, с которыми Принц уже подчёркнуто пренебрежителен, одеты более чем антично. Хильда скромнее: самое привлекательное всё же прикрыто. В свите выделяется златокудрый подросток безупречного сложения, в тунике.

  
   Принц. И куда подевалась наша нервическая Луиза? Где эта увядающая, но всё ещё утончённая натура, не переносящая грубых шуток?

Придворные хихикают.

   Я устал её догонять: она не пастушка, да и я не похож на Фавна. Ой, как тут всё у меня антично, сколько ту всего! Но не будем уподобляться статуям: нечего нам стоять на такой жаре, не то как они - иссохнем и окаменеем.

Придворные хихикают. Принц садится на скамейку.

   Хотя кое-что у нас должно всегда быть как солдат в строю, не так ли, дамы?

Придворные хмыкают уже снисходительно.

   Да и окаменеть этому кое-чему не мешало бы.

Визжит.

   Но только не в том положении, как у этих.

Щёлкает Аполлона по причинному месту.

   Какие-то сморщенные мраморные улитки.

Визжит. Придворные молчат и покашливают. Принц обижается.

   Что такое? Ну что?
   Штах. Ваша милость изволят шутить?
   Принц. Да, изволю.
  

Придворные смеются дружно, даже заливисто.

  
   Штах. Улитки!
   Вакханки. Мраморные!
   Хильда. А французы улиток едят.

Все умолкают в неловкости.

   Я пробовала - они так скрипят на зубах!
  

Истерический хохот придворных.

  
   Принц. Вот так-то лучше. И впредь: если у вас возникает сомнение, шучу я или нет, вы переспрашивайте, не стесняйтесь. Переспрашивайте. Нечего стыдиться, если вы не понимаете государевых шуток - их не только вы не понимаете.
  

Появляется Бирке.

  
   Бирке. Вы всё шутите, государь?
   Принц. Шучу. А вот они не понимают.
   Бирке. Не всем дано. Где вы - и где они.
   Принц. Я на скамейке - а они стоят.

Визжит.

  
   Бирке. Да, стоя ваших шуток не понять. Да им и понимать не стоит; их дело исполнять. Но вам не жарко истязать несчастных? Ваш юмор беспощаден, как солнце этим летом.
   Принц. Жалко? Почему я должен жалеть? Я тоже взмок.
   Бирке. Видите, вы и себя не щадите.
   Принц. Так кто беспощадней - я или солнце?
   Бирке. Как можно, государь! Вы сами солнце!
  

Пауза.

  
   Принц. Какой ты льстец, Абрам, бесцеремонный. Мне неловко.
   Бирке. Я исправлюсь.
   Принц. Не пугай, мне не страшно.
   Бирке. Даже не думал.
   Принц. А тебе не мещало бы!

Визжит.

  
   Бирке. Я поробую.
   Принц. Да уж, доставь нам удовольствие. Хотя бы такое, какое нам доставляет наша несравненная Хильда. Она сегодня в голосе. Хильда, вы хотели сменить обстановку - вот вам Греция. Неужели она вас не вдохновляет? Спойте нам что-тот античное, Хильда.
   Бирке. Спойте нам, Хильда, спойте.
   Гость. Свойте нам, Хильда.
   Придворные. Свойте нам, Хильда, милая, свойте.
   Хильда. Что же вам спеть?
   Гость. Ох, Санта Лючия!
   Принц. Прекрасный выбор!
   Придворные. Прекрасно - "Санта Лючия"!
   Бирке. (шипя) Святая Люська.
   Хильда. Но мне всё-таки надо настроиться.
  

Пока Хильда настраивается, двое Придворных, стоящих позади всех, обтираясь рукавами, обсуждают прислонившегося к статуе прежнего Канцлера, изнемогшего в своём полном парадном облачении.

  
   1-й Придворный. Ещё один удар. Какое солнце!
   2-й Придворный. Вот наша жизнь - и ведь уйти нельзя.
   1-й Придворный. Что делать - служба. Надо пережить.
   2-й Придворный. Но право же - невыносимо!
  

Входят двое Слуг, поднимают стекающего по статуе Канцлера, уносят.

  
   1-й Слуга. Выносимо! У нас всё выносимо.
   2-й Придворный. Пожалуйста! Вот так мы все закончим.
   1-й Придворный. А это уж судьба.
  

Хильда внезапно взвывает рефрен "Санта Лючия, Санта Лючия" - и обрывает на полузвуке, опадая в реверансе. Аплодисменты, крики "браво", "волшебно", "неподражаемо". Пока толпа ликует, те же двое Слуг уносят вяло упирающегося 2-го Придворного. Навстречу уносимому входит Клико, одетый не по-шутовски, в чём-то сером и грубом. Его не замечают.

  
   Клико. Ах, вот вы где.

Кланяется Гостю.

   Здравствуй, твоё величество. Ты как здесь?
   Гость. Я, как видишь, тенью. Инкогнито. Мне кланяться не стоит.
   Клико. В такую жару только тени и можно кланяться. Тем более - кроме некому.
   Гость. Ты не меняешься, Клико.
   Клико. Мне поздно.
   Гость. А почему так мрачно?
   Клико. Я устал смеяться.
   Принц. Видите, Хильда, как мы вас ценим. Ну зачем вам Вена? Там вас не будут любить так, как здесь.
   Хильда. Ах, государь, вы опять. Нет, не уговаривайте меня: опера - мечта всей моей жизни.
   Принц. Но зачем непременно Вена? Хотите, мы устроим вам оперу здесь? Мы построим театр! Абрам, нам нужна опера, ты нам её построишь.
   Бирке. Почему - нужна вам, а строить должен я?
   Принц. Что такое? Ты канцлер или кто?
   Бирке. Канцлер, да. Но я на то и канцлер, чтобы хорошо считать наши деньги в вашем кармане... то есть в казне.
   Принц. Мои деньги, Абрам, ты слышишь - мои!
   Бирке. Ваши, ваши, ваша милость, я же не спорю, я так и хотел сказать.
   Принц. И не спорь!
   Бирке. И не спорю.
   Принц. И построишь театр! Сказали - надо театр. Изволь!
   Бирке. Слушаюсь, ваша милость. Однако театр за два дня или, там, даже за неделю не построить. Нужно таки немного времени. Место надо выбрать, архитектора привезти... А пока туда-сюда то да сё, может быть, нашей прекрасной приме отправиться в какую-нибудь гастроль? По европейским дворам? Или она не заслужила себе гастроль? А в гастроли можно и набраться опыта, и набрать себе подходящую по вокалу труппу, и так достойно представить наше славное княжество, до сих пор чуть-чуть однобоко славное... Надо же миру знать, что мы - это культурный центр, то есть у нас есть вот такая культура, как Хильда. А мир это всегда оценит: будет такой резонанс - хоть уши затыкай, это я вам говорю.
   Хильда. (с обожанием) Гастроль! По Европе! Государь, умоляю!
   Принц. (кисло) Гастроль? Это ты хорошо придумал. Но ведь это надолго?
   Хильда. Ну что вы, государь - только пока построят театр. Месяц-другой, не дольше.
   Принц. (усаживая Хильду рядом с собой) Я не дождусь. Я буду скучать! Как можете вы оставить меня без вашего дивного дара! Вы это сделаете? Жестокая!
   Хильда. Поверьте, государь, мне это тоже будет непросто. Я уже стрпдаю оттого, что доставляю страдание вам. Но искусство требует самоотвержения! Чего стоят все наши чувства пред зовом Муз!
   Принц. Но это так долго! Я не вынесу расставанья...
  

Принц и Хильда переходят к воркованью, мало слышному даже близ лежащим Вакханкам. Радостно появляется Зюслох, отводит Бирке в сторонку.

  
   Зюслох. Две новости.
   Бирке. Ну?
   Зюслох. Штрайх отправлен по нужному адресу. На покой.
   Бирке. Тс-с! Тише! Молодец. Но до вечера не мог подождать? Уши кругом!
   Зюслох. Теперь это, наверное, неважно. Вторая новость: его нашли.
   Бирке. Что? Это точно? Ты лучше не шути!
   Зюслох. Если я говорю об этом вслух...
   Бирке. (подпрыгивая) Ого-го!! Какой день сегодня! А, Зюси, не зря прошёл? Что ж ты не рад?
   Зюслох. Я рад.
  

Клико подвигается поближе к Принцу.

  
   Гость. Побереги себя, Клико.
   Клико. Поздно.
   Бирке. Так радуйся! Чего бояться!? Почему так тихо? Радость должна бить, как фонтан. Прочь эти пробки, зытычки и кляпы! Надо кричать: господа, ваша милость - Штрайх отправлен на покой! Слышите - Штрайх отправлен! Радость-то какая, ваша милость!
   Принц. Абрам, что с тобой? Ты не пьян? Пить по такой погоде...
   Бирке. Ты же знаешь, ваша милость, я не пью.
   Принц. Тогда что происходит? Что значит этот тарарам?
   Бирке. (заливаясь идиотским хохотом) Тарарам! Точно, ваша милость - Тарарамчик!
   Принц. Объяснись немедленно!
   Бирке. А можно - не немедленно? Можно медленно?
   Принц. Господин канцлер!
   Бирке. Да уж, канцлер.
   Клико. (выступая вперёд) Позволь, твоя милость, я объясню?
   Бирке. А, шут, ты уже выздоровел? Опять поплясать захотелось?
   Принц. А ты здоров, Абрам?
   Бирке. Как никогда, ваша милость.
   Принц. Значит, уши не болят, со слухом порядок? Вмешательства не требуется? Хирургического?

Бирке продолжает танцевать, но уже беззвучно.

   Говори, Клико; он всё равно не слышит.
   Клико. Не слышишь ты, что говорит,
   чему так рад Абрам.
   А он так рад, что Штрайх убит,
   наш добрый Тарарам.
   Принц. Что ты несёшь! Абрам?
   Бирке. Почему сразу "убит"? Зачем эта грубость, эти злые однозначные слова? Прекрасный день, всем хорошо...
   Принц. Абрам!
   Бирке. А вы про какое-то убийство. Не убит он, а отправлен на покой. На давно им заслуженный вечный покой.
   Принц. Слышал, Клико? Отправлен на покой, всё в порядке.
   Клико. Ты слышишь себя, твоя милость? С тобою-то что?
   Принц. (взвиваясь) Всё, хватит, надоело! Испортили такое!.. Такой момент! Идёмте, Хильда, нам надо так много успеть перед разлукой. Надо дать друг другу залоги... (увязавшейся за ним свите) И не ходите за нами! Вы только портите всё! Вот вам Клико - Клико, весели гостей!
  

Принц с Хильдой удаляются. Бирке садится на скамейкув самой вальяжной позе - он по ней растекается, как смола. За спиной у Бирке вырастают двое Телохранителей; Вакханки укладываются в ногах его; Придворные к нему склоняются; и кажется, что сами статуи вокруг придвинулись к нему плотнее. Клико один - и пасть толпы придворной обращена к нему.

   Бирке. Ну, шутёнок мой, чем будешь развлекать?
   Гость. Не губи себя, Клико.
   Клико. Сегодня - правдой. Редкое для тебя развлеченье. Ты убийца, Абрам. Ты убил Штрайха. Можно смеяться.
   Бирке. Неужели? Не может быть! Как я жив до сих пор! Как сквозь землю не провалился! Спасибо тебе, шут, ты отверз мне очи. Ха-ха-ха.
  

Придворные смеются.

  
   Клико. Правда же, это смешно, господа? Это вас развлекает?

Придворные смеются.

   Он убийца, господа! Правда же, это так смешно: наш канцлер - убийца.

Придворные хрюкают от смеха, кое-кто хватается за сердце и приседает на траву. Это настоящий, искренний смех.

  
   Придворные. Да ведь он не понимает! Как - он не понимает? Не понимает!
   Бирке. (сквозь слёзы) Скажи, Клико, ты и вправду не понимаешь?
   Гость. Беги, клико, пока не поздно.
   Бирке. (успокаиваясь) Тебя, говорят, министром хотели сделать? Так вот тебе от меня: даю тебе званье Придворный Дурак. Носи на здоровье.
   Клико. Я поношу, мне к дураку не привыкать. Но и ты уж не прячь свою каинову печать.
   Бирке. Ну, рассмешил он нас, господа? Рассмешил. Похлопаем ему? Похлопаем.

Придворные аплодируют.

   А как дерзок-то он, как он смел! Ступай, отважный шут - трудись, мечтай, твори. С фантазией поосторожней. Иди, иди. Ты думал что - мы тебя того, и сразу на тебе венец терновый и слава мученика-правдолюбца? А нам - смешно. А вот такие мы незлые, такие мы великодушные сегодня. Иди себе. И научись шутить.
  

Клико уходит под хруст Придворных.

  
   "Ясновидящий". Мудрое решение, господин канцлер. Однако моя способность видеть людей насквозь подсказывает мне, что эту правду он захочет внушить не только нам. А от других наивно ждать великодушья.
   Бирке. Кто такой? А, снова ты и снова и молодец. Что же нам делать, господа? Смотреть ли нам, как шут распространяет эту правду? И ждать, что кто-нибудь в неё поверит?
   Придворные. Нет-нет, такого глупо ждать. Кто же у нас поверит в правду!
   Бирке. Тогда - казнить его? За что? за эту малеьную смехотворную правдочку, в которую не верят даже дети?
   Придворные. Нет, это чересчур, хотя по здравом размышленье - а почему бы не казнить? Мы слишком либеральны к наглецам. Дышать уж нечем от правдоискателей. Да как он смеет! Правду - вслух!
   Бирке. Нет, господа, давайте будем проще. Я решаю: в холодную его, в кандалы! К крысам его!
   Придворные. В тюрьму! В тюрьму!
  

Вакханки хлопают и попискивают от радости.

  
   Гость. Шута в кандалы! Вот это хохма!
   Бирке. Это что ещё?
   Гость. (громовым голосом, на который вздрагивает только Бирке) Кто подобен Абраму сему? Даны ему уста, говорящие гордо, и дана ему власть.
   Бирке. Что это? Кто это? Кто это здесь?
   Придворные. Что с вами, господин канцлер?
   Гость. Так кто же подобен Абраму сему? Он низвёл нам огонь золотой с небеси. Имеющий ухо да слышит!
   Бирке. (расталкивая Придворных) Кто здесь? Ты кто такой? Да я тебя!..

Ловит Гостя, но проходит сквозь него.

   Нет, теперь уж постой, я тебя узнал! Куда? Стоять! От меня не уйдёшь!
  

Бирке убегает за Гостем, хватая руками воздух. Гость остаётся среди придворных.

  
   Придворные. Куда вы, господин канцлер? (хором) А нам что делать?
   Зюслох. (разрастаясь) Нам главное - не суетиться. Держать себя в руках и не пугаться призраков. Есть вещи пострашенее, уж поверьте. Я-то знаю!
  

Из-за статуй на дорожку выбирается заспанный "Медиум".

   "Медиум". Что за служба! Нет покоя! Только задремал...
   Духи веющие, духи реющие,
   вездесущие, всемогущие,
   из глубин бытия восстающие:
   вспомните, кто вы, вспомните, где вы!
   В прах из праха и дух из духа -
   из мира тленья - в миры забвенья.

Проходит мимо Гостя.

   Вот тебе зеркало - кто ты?
   Сгинь, рассыпься, тебе говорю!
  

Гость с воем исчезает. Мир содрогается. Падают и рассыпаются несколько статуй. Вакханки визжат и прячутся в мантиях "Астролога" и "Ясновидящего". Штах крестится левой рукой. Зюслох хохочет.

  
   Зюслох. (перекрикивая всё вокруг) Я же сказал: не надо бояться призраков!
  

Всё стихает.

  
   "Медиум". И так каждый раз: сболтнёшь что-нибудь спросонья - и начинается всякая мистическая дребедень. Дадите мне выспаться? Не надо меня будить, не надо!

Уходит.

  

Парк проваливается в сырой и холодный мрак. Во мраке слышится шёпот Йозефа: "Проснись, государь, проснись!"

Сцена третья

Шумный и дымный кабак. Князь и Дитрих пьют пиво. Ганс, которого почти не видно в клубах дыма, не столько пьёт, сколько курит и вслушивается в разговор.

  
   Дитрих. Да что ты всё - любовь, любовь... Женись - и снимет как рукой.
   Князь. Из тех болезней, что так просто не проходят.
   Дитрих. Вот наказанье! Болезнь она и есть болезнь. Всё лечится.
   Князь. Но ведь счастливей нет болезни!
   Дитрих. Скажи ещё, что нет её полезней.
   Князь. Скажу, пожалуй.
   Дитрих. Но тогда ответь: ты от неё хотел бы умереть?
   Князь. Не от неё, а за.
   Дитрих. Вот бред-то! В чём разница? От этого, за это - смени предлог, и ты уже готов...
   Князь. Предлог, вот именно!
   Дитрих. Предлог для дураков!.. Не обижайся, я не так сказал. Но кто из нас от этого сбежал?
   Князь. Но я ведь не затем... Ты тоже думаешь, что это трусость?
   Дитрих. Я думаю: какая муть в твоей высокородной голове! Вот Ганс - простой надёжный парень, из деревни. Скажи нам, ты любил свою жену?
   Ганс. Это, колачивал, бывало. Шутя, конечно.
   Дитрих. А вот однажды двинул не шутя. С тех пор со мной. И тоже ведь любовь! Простые люди и простые чувства, и ясно всё практически без слов.
   Князь. Вот я чего не знаю!
   Дитрих. Чего ещё?
   Князь. Вот их.

Обводит рукой выпивающее сообщество.

   Чем все они живут? И как живут? К чему стремятся?
   Дитрих. Забудь. Узнаешь - только дурно станет. Уныло там. Вот - главное веселье. А прочее - тоска.
   Князь. Нет, взялся - расскажи.
   Дитрих. Да не о чем расказывать! Живут. С утра проснулся - за работу. Жену потискал вечером - и спать. Дети пойдут - одень, обуй, накорми, ремеслу обучи, в мир отпусти не с голым задом. Одного спровадил - другой из-под юбки глядит. Так и вся жизнь: утро - вечер, встал - лёг. Только обернёшься - как раз помирать пора. Мир так устроен: зима - лето, снова зима - скучно? А поди поспорь!
   Князь. Это не скучно, это страшно. Люди все разные, а выходит - одно и то же у всех? Есть же какой-то смысл, у каждого свой!
   Дитрих. Да не то чтобы смысл... Судьба. Вроде как борозда по полю. Дал тебе сошку Господь - и веди, пока не упадёшь. Есть у тебя ремесло: работай тихонько и проживёшь легонько. Лишнего не бери, ближнего не дури. И будет тебе достаток и уважение. А что сверх того - то от лукавого. Скучно? Ещё бы! Но только в сторону от судьбы шарахнешься - всё, пропал. Знаю таких: всё им мало. Не живут, а бесятся, бьются, как мухи в стекло. Жужжат, что судьба им чего-то недодала. Мечутся, спать не могут: где бы повыгадать да кого обмануть; хитрят, завираются - а кого ты обманешь? Разве ты голый, голодный? Что же ты Бога гневишь? За суетой-хитротой этой и ремесло потеряешь или в кружке утонешь. Сколько их по дорогам бродит, кто судьбы своей испугался, кому скучно стало, лишнего запросил.
   Князь. А если это судьба - бродить?
   Дитрих. Ну да, циркачи, трубадуры, цыгане - я их повидал! Но эти с детства к дороге привычны, дня на месте не усидят. Остановятся - всё, ложись помирай. Та же судьба.
   Князь. А как же воля? Я что же, привязан? Разве я не свободен?
   Дитрих. Свободен. Ты - совершенно свободен. Можешь лететь на Луну. Хочешь на Луну? Сел на метлу - и фьюить. Эй, хозяин, метёлку сюда, мы на Луну полетим! То-то же: у всякой воли своя межа. Одну никак не переступишь, другую переступишь - смерть.
   Князь. Ладно, судьба. Но тех в борозде кусок хлеба держит, дети, жена. А если князь, например, уйдёт бродяжить - он тоже судьбу обманет?
   Дитрих. У князей вообще нет судьбы.
   Князь. Как это, ты же сам говорил...
   Дитрих. Человеку что-то даётся, а что-то отнимается: дали тебе власть над другими - нет тебе власти над самим собою. Мудрецы эти ангелы Божии, что ты! Дай человеку полную волю во всём - он и на небо глядеть забудет. Загордится. Так что правы церковники: князья пасут народы, Господь пасёт князей. Кто травку щиплет и тучнеет, кому не нравится - худеет и дохнет с тоски; а кто по глупости в лесок убежит - того волки дерут. В общем...
   Ганс. Это, жизнь такая.
   Дитрих. В общем, не место тебе здесь, Вилли, ступай-ка ты домой.
   Князь. Как тебе не страшно! Говоришь - Бог, а что твоя жизнь? Чем ты её наполнил? Сам-то ты кто?
   Дитрих. Ты меня не лови! У меня мечта есть! Она сильнее меня: схватила - и понесла по свету, и несёт, и несёт.
   Князь. Что за мечта? Расскажи!
   Дитрих. Ладно, тебе расскажу. Думаешь, зачем мне столько денег? Каким кнутом меня в эти проклятые ночи гонит? Зависть, думаешь, жадность? Я остров хочу купить. Ну, если не остров, так землю в Америке. Я узнавал, сейчас всё можно купить. И вот туда, на остров, собрать тех, кто здесь себя потерял, понимаешь, кто борозду свою не нашёл, не знает, к чему себя приспособить, или вбок его повело, падает он. Собрать - и начать всё с пустого поля, с чистой страницы. Чтобы по-честному всё, чтобы неважно, кем ты родился, а важно - на что ты годен, сам что ты можешь. Хочешь - землю паши, вот тебе земля. Хочешь - сапоги шей, вот тебе шило. Хочешь - песни пой, вот тебе музыка. Хочешь...
   Князь. Деньги копи и в лихву давай.
   Дитрих. Нет, ну зачем так сразу! Сбил ты меня. Я сам ещё не всё придумал. Но сперва-то нужен остров. И он у меня будет.
   Князь. Красивая мечта, позавидовать можно.
   Дитрих. Ты - мне завидуешь? Ты точно болен. Я пока только мечтать и могу, а ты хоть сейчас можешь сделать всё, что угодно. Ты в полном праве, у тебя всё есть, а ты... Домой, Вилли, домой!
   Князь. А как же болото? И жабы?
   Дитрих. Что тебе жабы? Хлопни рукой - их и нету. А все эти сопли, бред романтический - тьфу! Вот куда они тебя завели.

Обводит рукою кабак.

   Этого тебе не хватало? Я свободный человек, за мой никого нет. А за тобою люди, целый народ. Не знаешь, что делать - делай, что должно. У тебя такой груз на плечах, а ты нагибаешься, чтобы цветочек сорвать. Ты понюхаешь, да, а они расшибутся. Ай, меня не любят, меня не понимают... Ты князь или трубадур?!
   Князь. Да какой же я князь, если у меня ни на что даже права нет! Есть у меня право? Могу я любить, ненавидеть, сходить с ума?
   Дитрих. Можешь. Но сначала сними корону. Пока она у тебя на макушке - она твоя голова. А корона не может сойти с ума! Она не умеет любить, и ненавидеть ей некого. Сними корону - потом безумствуй.
   Князь. Я так и сделал!
   Дитрих. Нет, ты - сбежал! И корона у тебя за спиной, в дорожном мешке: звенит, заснуть не даёт. Ты - сбежал.
   Князь. Выходит, я трус?
   Дитрих. Выходит - да.
   Князь. Я - трус?

Бьёт себя кулаком по лбу.

   Что же мне делать?
   Дитрих. Да что угодно! Женись для начала, чтобы этот угар любовный развеять. На самой породистой стерве женись! Пусть рожает наследника - а там хоть в монастырь. Министров парочку повесь, чтобы боялись, чтобы помнили, кто в доме хозяин. Нет, этого я говорил. Лучше канал какой-нибудь прокопай, дорогу насыпь, сад насади или рощу выруби, театр заведи, в конце концов. Господи, я советую князю, что ему в государстве делать!

Князь роняет голову на стол.

   Эй, Вилли, что с тобой?
   Князь. (вставая) Я трус!

Разбивает кружку об пол.

   Вы слышите - я трус!
   Дитрих. Потише, Вилли, потише.
   Князь. Боже мой, где я? Что я здесь делаю? Кто эти люди? Сколько времени прошло? Три месяца! Домой, скорее домой!
   Дитрих. Проснулись, здрастье!
   Ганс. Вот, это, молодец.
  

Вбегает Йозеф с пачкой газет в руках.

  
   Князь. (бросаясь к Йозефу) Как там? Что там?
   Йозеф. Плохо, так плохо - сказать не могу.
   Князь. Не надо, я сам всё увижу. Домой, скорее домой! Собирайся!
   Йозеф. Слава тебе, Господи! Исцелился!

Собирает вещи свои и Князя.

   Как возвращаемся? Надо бы написать, чтобы карету навстречу послали.
   Князь. Нет! Дилижансами доберёмся. Вернёмся так же, как уходили - надо застать их врасплох... Спасибо тебе, Дитрих: я твой должник. Будешь у нас - заходи не таясь. На моей земле тебе нечего бояться.
   Дитрих. Спасибо, Вилли...

Встаёт.

   То есть - спасибо, ваше величество.

Снимает с пояса кинжал.

   Возьмите, это ваше.
   Князь. Нет, не возьму. Он твой: ты рисковал ради него и ты его не прятал. (тихо) Друг мой, дарить хозяину украденную вещь - дурного тона жест. Учись манерам: на твоём острове они тебе пригодятся. (в голос) Хоть чести научить нельзя, но можно быть достойным чести. Так будь его достоин: не обнажай напрасно эту сталь. Прощай.
   Дитрих. Постой!

Снимает с пальца перстень.

   Возьми.
   Князь. Но это ведь опал.
   Дитрих. Да я не суеверен. А тебе - тебе ещё моя удача пригодится.
  

Князь обнимает Дитриха.

  
   Князь. Пусть и тебя удача не оставит. Прощай, мой добрый Ганс.
   Ганс. (потупливаясь) Прощайте, это, ваше...
   Князь. Идём скорее, Йозеф, нам надо поспешить.
  
   Князь с Йозефом уходят. За ними следом выходят двое Серо Одетых Людей.
  
   Дитрих. Кто мог знать, что среди князей есть благородные люди.
   Ганс. Это, величество...
   Дитрих. Постой, дружище Ганс, мне спьяну показалось или нет: вот эти двое - мы их видели вчера?
   Ганс. Это, на дороге.
   Дитрих. А сегодня?
   Ганс. Они сюда сразу за нами вошли.
   Дитрих. Топтуны. (вскакивая) Так это же по его душу! Скорее, мы должны опередить! Хозяин, получи! Эх, только бы успеть!
  

Схватив в охапку вещи, Дитрих и Ганс убегают.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Сцена первая

  

Кабинет Князя. Бирке сидит за столом и пишет, бормоча себе под нос. Входит Принц.

  
   Принц. (скучным голосом) Я шёл к тебе... Зачем я шёл? Ты звал меня?
   Бирке. Нет, но зашёл ты кстати. Ты мне должен наконец ответить...

Принц подходит к столу и шевелит на нём бумаги.

  
   Принц. Готовишься к свадьбе?
   Бирке. Да, такая морока. Давай наконец обсудим...
   Принц. А по какому обряду ты намерен венчаться? Она всё-таки христианка.
   Бирке. Ой, Фридрих, вроде ты не понимаешь, что по какому обряду ни женись, результат один. Что обряд? Неужели наш ребе что-нибудь для меня не придумает! Или ваш пастор не позарится на дукаты? Я даже думаю, что случится и то и другое. И не удивлюсь, если они договорятся между собой. Не в обряде дело: графиня Левенштерн не может выйти за просто Абрама, она не может стать фрау Бирке.
   Принц. Да, не может. Конечно, какая там графиня, однако - ноблес оближ!
   Бирке. Оближи своё ноблес! Дело надо делать. Фриц, не надо ёрзать! Где мой титул? Ты что мне обещал?
   Принц. Я обещал? У меня стало плохо с памятью: зачем я к тебе пришёл?
   Бирке. Фриц, в конце концов!
   Принц. Зачем тебе титул, Абрам? В синагогу без него не пускают?

Принц вяло визжит.

* Тема Бирке прорастает и разрастается

причудливо, сказочно, витиевато, как

орнамент, непохоже на себя саму.

  
   Бирке. Нет, в синагогу как раз удобней без титула - там не такие широкие двери.
   Принц. Ну, объясни!
   Бирке. Вот подумай: это ведь только здесь, в нашем благословенном княжестве, я особа, приближённая к твоей милости, большой человек, уважаемое лицо, мне кланяются графы, а их графини передают мне такие пикантные записочки через своих камеристок! Если бы ты их видел! Да нет, не камеристок, записочки: слова будуар и альков там встречаются чаще, чем грамматические ошибки. Да, здесь, у твоего трона, я главный грамотей. А отъехать уже в соседнее герцогство - и кто я там? Жидок придворный, вошь, которую к ногтю - и вони меньше. Деньги? Да. Деньги - да! Люди везде любят деньги. Но не их обладателей. Людей с деньгами рассматривают именно как мешок с дукатами: не прохудился ли где, не посыплется ли через дырочку? А может, мешочек пальчиком поковырять? Или лучше ножичком? Ты никогда не чувствовал себя мешком, в котором каждый хочет сделать дырку? Мешку с дукатами трудно себя защитить. Нет, себя я как-нибудь защищаю. Вот голова, да, она тут не просто так. Ну, ещё под камзолом у меня всегда есть кое-что, я тебе даже покажу, что: этот маленький, но очень острый стилетик. Хоть шпага и положена мне как канцлеру, но еврей и шпага - две вещи, которые вместе не существуют долго: любой дворяшка проткнёт меня, как баранчика - я и не пикну. А с титулом - о! я стану настоящий значительный человек! Барон Бирке! А? Барона пальчиком не колупнёшь. Честь, достоинство, герб таки - это не шутки. Над гербом не посмеёшься. Я выпишу себе художника из Италии, он мне нарисует, а я ему заплачу такие деньги, что никому будет не до смеха. И всё благородное сословие Европы будет на моей стороне, что бы я ни делал. Куплю себе новый замок - о, это замок барона Бирке! Буду проезжать в новой карете - о, это карета барона Бирке! А являюсь я, скажем, в Лондон, и король подаёт мне руку и ведёт за эту руку во дворец; так потом с этой рукой я могу идти в любой банкирский дом - или мне там не учтут самый безнадёжный гойский вексель?! Барон Бирке - о, это уже не Абрам, это - Авраам, это родоначальник, это патриарх и его потомство, как песок морской и звёзды небесные. Он уже не ростовщик из какого-то Франкфурта, внук самого нищего зеленщика в еврейском квартале; он человек с какой-никакой родословной, и дети его с пелёнок могут рассуждать о своём благородстве. О, не понаслышке узнают они - от отца своего узнают они, что такое честь старинного рода!..
   Принц. Абрам, Абрам, то есть - барон: стилет стилетом, но что же, ты шпагу вообще никогда в руках не держал?
   Бирке. Нет, а зачем?
   Принц. Ладно, будет тебе баронство, я напишу императору. А ты не поскупись и найми себе учителя фехтования, самого дорогого. Хотя бы для своих благородных детишек. Кстати о детях: услуга за услугу.
   Бирке. Что такое?
   Принц. Я вспомнил, зачем к тебе шёл. У меня неприятность, Абрам, я не знаю, что делать. Дело такое... личное, я не хочу, чтобы это имело огласку...
   Бирке. Фриц, мальчик мой, к кому же тебе идти, как не ко мне! Что случилось?
   Принц. Видишь ли, одна моя... близкая знакомая, она... Ну, чего там: она от меня брюхата. Избавляться она не хочет - третий месяц пошёл.
   Бирке. Так. Кто ещё знает?
   Принц. Она говорит, пока никто.
   Бирке. У неё претензии? Она хочет всем объявить? Чего она хочет?
   Принц. Откуда я знаю! Чего они все в таких случаях хотят? Она же не думает, что я на ней женюсь из-за какого-то брюха!
   Бирке. Как правило, хотят именно этого. Но иногда хотят просто денег. На ребёнка.
   Принц. Какого ребёнка!? Никакого ребёнка быть не должно!.. Но я не могу ничего поделать - она виконтесса, её знают в свете... Абрам, Абрам, я знаю, ты умеешь убеждать, у тебя талант, у тебя должно получиться... уговорить её, приструнить, поставить на место, в конце концов! Кто она - и кто я! Что-то же можно сделать!
   Бирке. Может, её просто - того? Или сослать куда-нибудь далеко?
   Принц. Я не знаю, не знаю, может, и сослать, может, и того, но я не хочу о ней больше слышать! Избавь меня, Абрам, прошу тебя.
   Бирке. Есть у меня родственник, ну, родственник не родственник, но где-то родня, потому что он Мотя Застенкер - чудо ювелир, ювелир от Бога, или от чёрта - я не спрашивал, а сам он не уточняет. Так вот, из унции золота Мотя делает украшений на три унции, а то и на все четыре. Смотря, конечно, кому делает. Если своим кому-нибудь или дочке на приданое - так из унции больше унции не выходит, ну, может быть, чуть-чуть больше, самую капельку сверху, но кто бы возражал - это как налог на привычку: привычку же надо уважить, а то потеряешь принцип - и где твоё ремесло? Был Мотя Застенкер, чудо-ювелир, а стал какой-то Маттеус какой-то Мюллер, золотых дел, наверное, честный, но совсем безыскусный мастер. Оно кому-нибудь надо - потерять чудо-ювелира и получить взамен золотых дел мастера?
   Принц. К чему ты всё это говоришь?
   Бирке. К тому, что спрятать от посторонних глаз виконтессу, у которой, конечно же, есть родня, - это стоит каких-то денег. А спрятать ту же виконтессу, но уже почти как невесту принца - это стоит уже серьёзных денег. А избавить этого принца от нежеланного, что поделать, но такого вероятного наследника - это стоит уже таких денег! А я не Мотя Застенкер, я не умею из унции золота делать четыре.
   Принц. Что ты говоришь! Да у тебя денег куры не клюют!
   Бирке. Конечно, не клюют, кто же им даст.
Принц. А титул! Разве титул ничего не стоит!
   Бирке. А где он, титул? Где?
   Принц. Вот, пожалуйста, я сажусь и пишу императору. Видишь, уже пишу.

Садится за стол, макает перо в чернильницу, разгребает бумаги. Непонятно отчего колышутся шторы, хлопает окно.

   Откуда у нас сквозняки?

Берёт со стола пачку кредитных билетов, бросает ими в Бирке.

   А сколько ты нажил за это время! Сколько ты...
   Бирке. Сколько мы!..
   Принц. Сколько ты нагрыз? Мало тебе?
   Бирке. А сколько я сделал! Для кого я делал? Всё же для тебя!
   Принц. Для меня? Отвечай, на сколько ты народ мой ограбил!?
   Бирке. А сколько я вложил! Всё же тут!

Суёт Принцу ворох бумаг.

   Смотри, считай - мне свои бы вернуть! Нет, ты считай, тут всё записано!
   Принц. Ты рехнулся? Мне копаться в этих бумажках?
   Бирке. Так и не начинай. Ах, Абрам, мне нужно то, мне нужно сё, построй мне театр... Кому из нас мало?
   Принц. Ладно, ладно. Чего ты хочешь?
   Бирке. Другой разговор. Я бывал на Востоке, там так много древних обычаев. Некоторые из них прекрасно привьются на нашей почве. Надо только правильно их преподнести, создать атмосферу, а там люди сами потянутся. Нужны будут кое-какие затраты, но из трёх четвертей прибыли я бы это затеял.
   Принц. Да Господи - что затеял?
   Бирке. Я не сказал? Курение опиума. Несколько уютных заведений в восточном стиле: ковры, баядерки, щербет - дело пойдёт, я уверен.
   Принц. И это всё? Больше ничего? И я об этой своей знакомой никогда не услышу? Никогда её не увижу? Об этом никто не узнает?
   Бирке. Считай, что её похоронили.
   Принц. Благодарить я тебя не буду: ты своё заработаешь... А знаешь, в чём-то Зюслох всё-таки прав: удовольствие то же самое, а проблем значительно меньше. И обходится гораздо дешевле.

Принц направляется к двери. Навстречу ему вбегает запылённый и грязный Топтун, коротко кланяется Принцу, подойдя к Бирке, шепчет ему на ухо, резко жестикулируя.

  
   Бирке. Почему раньше не сообщили? Да можно при нём.
   Топтун. Мы не знали. Мы не успели бы. Откуда мы знали, куда он идёт?
   Бирке. Ваша милость, важное дело! (Топтуну) Подожди за дверью.

Топтун выходит.

  
   Принц. Как мне надоели твои дела!
   Бирке. Теперь это скорее твои дела. Твой брат возвращается.
   Принц. Слава Богу, наконец я избавлюсь от этих забот, от этих бумаг, от этих послов, от этой... Ой, он как только увидит, что мы тут без него натворили - головы посыплются, как груши. И твоя полетит первой.

Вяло визжит.

   Да, но тогда - а когда он вернётся?
   Бирке. Может быть, сегодня.
   Принц. Мы же ничего не успеем! Надо же как-то встретить, как-то спрятать, что-то придумать... Я хочу в Италию!
   Бирке. Понял наконец? Спрятать! Сейчас нельзя прятаться - сейчас надо решать. Иначе всё рассыплется в прах, всё рухнет, ты понимаешь, всё, что мы строили: этот парк, эти статуи, эти фонтаны, этот дворец, весь этот променад с лимонадом. У тебя никогда не будет театра, и накакая Хильда к тебе не вернётся. И Зюслоха с его ангелочками тоже не будет. А тебя заставят жениться на виконтессе, и она родит тебе двойню. Девочек. Уа-уа!
   Принц. А что, а что мне делать? Что я могу?
   Бирке. Ты должен решить: ты хочешь, чтобы он вернулся? Или не хочешь? Подумай!
   Принц. Что? Что ты имеешь в виду? Нет! Нет, не надо, не надо мне говорить, ничего не надо мне говорить, я ничего не хочу слышать, я ни о чём не желаю думать!
   Бирке. Подумай!
   Принц. Я подумал: я ничего не хочу слышать! Я устал, я ничего не знаю. Пусть всё останется как есть. А я ничего не слышал! Не слышал!

Убегает.

  
   Бирке. Прекрасный слух, Фриц, отличный слух! Ничего не слышал. Великолепный слух! У него благородная глухота и какой-то ноблес оближ, а я должен решать? Ты рехнулся, Абрам? Что тут решать? О чём тут можно думать!

Подходит к двери, впускает Топтуна.

   Идём со мной, я объясню, что надо делать. Вы встретите его за городом...

Бирке с Топтуном уходят в заднюю дверь. Из-за портьеры выглядывает Дитрих.

  
   Дитрих. Это дурной сон. Или дурной спектакль. Кто такой этой Абрам? И почему он здесь что-то решает? И что он решил?

Достаёт из-за пояса тот самый кинжал, намереваясь положить его на место.

   Болван! Дубина! Встретят за городом - зачем!? И Ганс не успеет помочь. Перехватить, бегом!

Дитрих скрывается за портьерой. Снова колышется штора. Входит Бирке, расхаживает по кабинету, то пританцовывая, то потирая руки, то воздымая их к потолку. Незаметно вползают мохнатые летние сумерки, слизывая с окна остатки вечерней зари.

  
   Бирке. Ах, как складно всё получается! Кто совершил это страшное злодеяние? А разбойники совершили. Ух, какие злые у нас разбойники, на кого покусились! К ответу их немедля! Трам-пам-пам... Императору он напишет! Где нам взять такого императора... А что поделать! Как-то же надо... Но они же берут фамилию мужа! А нам что мешает? Чего нам смущаться?.. Авраам фон Левенштерн - звучит! Надо подумать, надо подумать... А что плохого сделала эта брюхатая наследником престола виконтесса? Почему бы ей не пожить в моём домике в Амстердаме? Она хочет рожать - пусть рожает. А попробуй потом не признать! Столько свидетелей!.. Канцлер, это, конечно, неплохо. Но воспитатель наследника престола - это уже так хорошо, как почти не бывает. А если помнить, что никакое величество не вечно... А тут пожалуйста - законный наследник. Ну да, бастард, ну да, ублюдок, но ублюдок-то самую малость. Всё-таки - плод благородной страсти, княжеской крови... Да, воспитатель наследника - это очень неплохо. Умеючи можно так воспитать! Трам-пам-пам... Но пока наследник годами юн, воспитатель вполне может побыть и регентом... Тс-с, тише, молчи, Абрам, молчи! Кто же такое вслух говорит! Молчи, несчастный, даже думай потише!.. А почему несчастный? С такой головой - и несчастный? Нет, такой роскоши я себе не могу позволить. Если есть голова, и руки всегда будут знать, за что ухватиться... Ай, Абрам, замолчи, спрячь эти мысли в кошель - и пусть они затеряются в золоте... А этим золотом можно заткнуть такое количество ртов!.. Ведь если малолетний наследник в малолетстве же и скончается скоропостижно, то регент граф Левенштерн, один из ближайших родственников покойного почти наверняка становится - кем? О, Боже мой, Боже, ты видишь - я только мечтаю, ты же знаешь, что на эту мечту у всех Бирке Германии не хватит золота! О Боже, почему мы так бедны, Боже! Когда ты уже позволишь нам не думать о деньгах, забыть о них навсегда!? Для этого, Боже, нужно ведь так немного!.. Я знаю, что для этого надо! Почему так темно?

Бирке зажигает свечу на столе, садится и пишет. Вздымается штора, звенит стекло, гаснет свеча. В потёмках из-за портьеры появляется силуэт человека в плаще. Человек наощупь проходит к столу, зажигает свечу.

  
   Князь. Кто здесь хозяйничает! Сколько хлама!
   Бирке. (шипя из тёмного угла) Ты!? Но тебя же нет! Ты призрак! Тебя не бывает!
   Князь. (оглядываясь) Кто здесь?

Снова сквозняк, снова гаснет свеча. Бирке бросается на Князя.

  
   Бирке. Тебя не должно быть!
   Дитрих. (выскакивая из-за порьтеры) Вилли, держись, я здесь!

На несколько секунд все трое сливаются в одну стонущую и шевелящуюся тень. Раздаётся крик, один силуэт отделяется, падает на пол; два других замирают с двух сторон от упавшего. Сразу становится очень светло: со свечами и канделябрами вбегают стражники и придворные; среди них выделяется Йозеф, всё ещё в дорожном костюме.

  
   Придворные. Что случилось? Кто кричал? Я так испугался! Почему кричали? Ваше превосходительство, с вами всё в порядке? Кто этот человек? Я уже почти спала. Кто это лежит? Йозеф, это вы? Наконец-то! Боже мой, это князь!

Бирке прячет стилет под полу.

  
   Дитрих. Как же так... Как же я не успел...

Дитрих роняет на пол кинжал.

  
   Бирке. Стража, берите его, вяжите его - это вор и убийца!

Йозеф бросается к Князю.

  
   Йозеф. Пустите! Пропустите меня!

Стража хватает Дитриха, тот не сопротивляется.

  
   Придворные. Убийца? Что? Князь убит! Какой князь?
   Йозеф. Тихо! Тихо! Замолчите все! Дайте свет!

Разрывает на Князе одежды, осматривает рану.

   О Господи!
   Князь. (очень слабо) Не бойся, Йозеф, это всего лишь кровь. Врач, который боится крови - это плохая шутка.
   Йозеф. Молчи, Вильгельм, молчи!
   Князь. Нельзя бояться, Йозеф, ничего не надо бояться.
   Йозеф. За что, Господи!?
   Князь. Прости мне, друг... Ты знаешь, какие у неё глаза? Я не видел, я не сумел, но конечно - они голубые, как небо... как небо...

Князь умирает. Вздох придворных. У Йозефа вырывается долгий отчаянный вопль. Ему помогают встать.

  
   Дитрих. Прости меня, я не успел.
   Йозеф. Дитрих? Почему ты здесь?
   Бирке. (скороговоркой) Что не успел? Всё ты успел. Всё ты успел, убийца, проклятый убийца! Я, я лично его задержал!
   Йозеф. (бесстрастно) Абрам? Что ты здесь делаешь?
   Бирке. (скороговоркой) Это неважно, это потом, это потом. Смотрите, это он уронил!

Поднимает с полу кинжал, показывает.

   Все это видели? Видели? Это кровь!

Отбрасывает кинжал, словно обжегшись.

   Ну, не жди себе лёгкой смерти, проклятый убийца! Уведите его!
   Йозеф. (тихо) Стойте! Он не мог убить. Он не умеет. Зачем ему убивать?
   Бирке. Как это зачем, как это зачем? Он пришёл воровать, его заметили - он и убил.
   Йозеф. Что за бред! Дитрих, как ты здесь оказался?
   Бирке. (закрывая Дитриху рот рукой) Молчи, молчи, проклятый убийца! Что он может сказать? Кто он вообще такой?

Оттаскивает Йозефа в сторону.

   Подумай, Йозеф, что ты делаешь! Я тут большой человек, я теперь канцлер, я почти что барон, моё слово здесь - ого-го. Я теперь сила! А теперь ты ещё будешь рядом. Да мы с тобой вместе!.. Не губи себя, Йозеф. Ой подумай, очень подумай! (страже) Ведите его, ведите уже!
   Йозеф. (очнувшись) Стойте! Он не убивал. Рана нанесена не кинжалом! Слышите? Отпустите его, я вам говорю.

Стража замирает.

   Я врач, я знаю, что говорю. Это рана от стилета.
   Бирке. Йозеф, что ты говоришь! Зачем? Молчи, глупый!
   Йозеф. Нет, Абрам, не замолчу. Вас здесь было трое. Значит - ты убийца, Абрам. Обыщите его!

Стража приотпускает Дитриха и подвигается к Бирке.

  
   Бирке. Он свихнулся, да он сумасшедший! Вы посмотрите на него!
   Йозеф. Берите его - он убил вашего князя.

Стража готова схватить Бирке, но тот вдруг разражается страшным, нечеловеческим хохотом. Стражники останавливаются.

  
   Бирке. Князя? Какого князя? Этого?

Толкает мёртвое тело ногой.

   Этого? Князя-то никакого нет! Слышите - нет! Вот это - князь? Фридрих ваш новый князь. (повелевающе) А я - его канцлер. И хватит спектакля! Стража, возьмите его, это сообщник.

Стража хватает Йозефа.

   Обоих в кандалы. И убирайтесь все вон из моего кабинета, вон отсюда! Вон!

Толпа бросается к двери.

   Эй, кто-нибудь, разбудите вашего князя! Сейчас я сам зайду его поздравить.

Кабинет пустеет, темнеет, горит лишь одна свеча на столе. Бирке стоит над телом Князя, заложив руки за спину и покачиваясь с носка на пятку.

* Сомневаюсь, возможен ли Marche funХbre в мажоре, но тема Бирке должна бы звучать в эту минуту

именно так - оскорбительно-торжественно.

Сцена вторая

  

Тоскливый серый день. Площадь перед ратушей. У одного края площади - три столба с кольцами и цепями на них. У другого края - широкая трибуна, обитая лиловым бархатом, под навесом; в середине её - княжеское место. По одну сторону от трона сидят Придворные, по другую - группа высоких Гостей с Востока, блестящая и журчащая.

Окружённый полудюжиной подростков-"Херувимов", входит Фридрих, теперь уже князь Элендбургский; нервно усаживается на место, поминутно глядится в зеркало и трогает что-то на своём лице. По бокам от князя Фридриха садятся Бирке и Зюслох.

  
   Фридрих. А где же плаха? Где виселица?
   Бирке. Ваше-ство, я подумал: что это мы всё вешаем, вешаем, головы рубим? У нас ведь какой-никакой прогресс, просвещенье - и мы стоим во главе его. Нельзя отставать от века. И вот я решил...
   Фридрих. Здесь я решаю! Миловать или не миловать - это моё, моё, моё право! Я буду решать!
  

"Херувимы" удерживают Фридриха за руки и утешают, поглаживая.

  
   Зюслох. Ваше, конечно, ваше.
   Бирке. Ваше-ство, вы дослушайте. У нас высокие иностранные гости (поклон Гостям), нам надо установить тесные связи с Востоком, многообещающие связи, насколько вы помните. Кроме того на нас смотрит Европа: надо поддерживать это внимание, этот живой интерес, приносящий нам... Мы у всех на устах, и это прекрасно. Плаха, виселица, колесо - архаика, такого добра везде навалом. А просвещение требует своего! Требует новизны. Так вот я решил: почему бы нам, уступая велениям времени, не вешать наших изменников и предателей, а расстрелять их?
   Фридрих. Расстрелять? А это забавно?
   Бирке. Ещё как! Современно, свежо, необычно.
   Зюслох. Я бы даже сказал - изощрённо.
   Бирке. Это могут оценить и подхватить в Европе. Это весьма либерально по отношению к нашим преступникам.
   Зюслох. Я бы даже сказал - гуманно.
   Фридрих. Да? А меня не забрызгает? Ну, хорошо, если будет примером для всей Европы... А почему, почему мы должны быть гуманны к этим заговорщикам, к государственным изменникам, почему?!
   Бирке. Просвещение, ваше-ство, просвещение. Все на нас смотрят.

Кланяется Гостям

  
   Фридрих. Смотрят?

Смотрится в зеркало, трогает лицо.

   Ну, начинайте, начинайте.
   Зюслох. Выводите!
  

Солдаты во главе с Офицером выводят перед трибуну Йозефа, Дитриха и Клико. Клико настолько слаб, что Дитрих и Йозеф его почти несут.

  
   Бирке. В согласии с требованиями просвещения и гуманизма, этим отъявленным злодеям, которым нет и не может быть прощения, предоставляется великодушнейшая возможность последний раз умолять государя о пощаде.
   Фридрих. Умоляйте, умоляйте меня быстрее. Ну, пусть уже умоляют!
   Зюслох. (Солдатам) Помогите им.
  

Солдаты бьют приговорённых в спину, сбивают их на колени.

  
   Клико. (безумно) Хотел ишак жеребчиком стать - иго-го! Вскочил на дыбы, кобылку покрыл - иго-го! И родился у них мул, а потом ещё один мул. И ещё один мул, и ещё. Мулы - му-му.
   Фридрих. Какие мулы? Что за мулы? О чём он просит? Он умоляет или нет?
   Бирке. Это от избытка чувств, ваше-ство. О чём ему умолять? Ему уже ничего не надо, он всем доволен. Вы видите, как он доволен?
   Фридрих. А эти почему молчат? Эй, ты, умоляй меня.
   Дитрих. Слов не нахожу, ваше ничтожество.
   Придворные. Ах, какой негодяй!
   Фридрих. Что? Обижать меня! Он меня обидел, обидел меня!
   Зюслох. Утештесь, ваше величество. Он будет наказан. ("Херувимам") Мальчики, утешаем его величество.
  

Зюслох делает знак солдатам, те бьют Дитриха в спину; Дитрих падает лицом на панель.

  
   "Херувимы". Ваше величество, что вы, не слушайте его, он злой.
   Фридрих. (смотрясь в зеркало) Я раскраснелся, правда? А это что? Опять появились?
   "Херувимы". Нет, ну что вы, ничего не видно.
   Фридрих. Всё равно, дайте пудру.

Пудрится.

   А этот лекарь - почему не умоляет?
   Бирке. Ну, Йозеф, это последний шанс. Давай! Тут иностранные гости (поклон): проси пощады - и государь не сможет тебе отказать.
   Фридрих. Почему не смогу? Я всё могу!
   Бирке. Не сможет, не сможет - на глазах у гостей, на виду всей Европы. Ну же, проси!
   Йозеф. До чего же ты себе нравишься. Как же ты себя любишь. Попроси у Фрица зеркало.
   Бирке. Вы видите, господа: приговорённые отказались от милости. Все видели?

Придворные кивают.

   Они сознают, что пощады им быть не может. Государю стоит лишь повелеть - и карающая десница... Велите, ваше-ство.
   Фридрих. Моё величество велит.
  

Приговорённых поднимают с колен.

  
   Клико. Мене, мене, текел, упарсин. Мене, мене, текел, перес!
   Фридрих. Почему непонятно? Что это значит?
   Йозеф. Это значит, что у тебя были негодные учителя. И ты дрянной ученик.
   Фридрих. Меня опять обижают?
   Зюслох. Нет, ну что вы, ваше величество. Мальчики!
   Бирке. Вы видите, это уже агония, судороги сознания, раздавленного чудовищностью их преступлений. Ведите их! Офицер, командуйте!
  

Приговорённых отводят к столбам и привязывают. Солдаты строятся в шеренгу.

  
   Офицер. Гтовьсь!
  

Солдаты снаряжают ружья.

  
   Фридрих. А может быть, лекаря всё же не надо? Мне нужен хороший врач!
   Зюслох. Надо, ваше величество, надо. Мы завтра же доставим вам другого врача. А этот - он сделает только хуже.
   Бирке. Свершается правосудие! Сейчас пробьёт полдень, и с последним ударом колокола карающий мечь Фемиды опустится на их злодейские головы...
  

Колокол на башне ратуши начинает медленно отсчитывать удары.

  
   Йозеф. (в промежутках между ударами) Послушай, Абрам, я хочу, чтобы ты услышал. Слушай меня! Слушай!

Закрывает глаза и говорит сперва еле слышно, но постепенно всё громче и громче, и наконец перекрывает звон колокола.

   Хоть связаны руки мои, но поднимаю руку мою к Господу Богу Всевышнему, владыке неба и земли и говорю: "Погибели предшествует гордость, и падению надменность." "Я собрал себе серебра и золота и драгоценностей, и сделался я великим и богатым, больше всех, бывших прежде меня... И оглянулся я на все дела мои..." "Серебро их и золото их не сильно будет спасти их в день ярости Господа. Они не насытят ими душ своих и не наполнят утроб своих; ибо оно было поводом к беззакониям их." "Вот - конец тебе; и пошлю на тебя гнев мой, и буду судить тебя по путям твоим и возложу на тебя все мерзости твои."
   Бирке. (с двенадцатым ударом) Двенадцать!
   Офицер. Цельсь! Пли!

Солдаты зажигают фитили, но ружья их лишь бессильно шипят. А колокол на башне бьёт тринадцатый раз и четырнадцатый, и продолжает бить. Гости и Придворные недоумённо ропщут. Офицер в смятении подбегает к трибуне.

   Не стреляют! Ружья не стреляют!
   Бирке. Что за бред! Прекратите панику! Попробуйте ещё раз.
   Йозеф. "О, меч! Поднимись на пастыря моего и на ближнего моего."
   Офицер. Гтовьсь. Цельсь. Пли!

Солдаты безуспешно пытаются выстрелить ещё раз. Офицер выходит из себя, пытается выстрелить сам, разбивает ружьё, подбегает к трибуне. На трибуне смятение.

   Я ничего не понимаю! Я ничего не могу сделать!
   Бирке. Прекратите истерику! Вы же офицер! Бегом - зовите палача, несите плаху. Бегом! И сделайте что-нибудь с этим звоном! Что там такое? Уберите его! (Придворным и Гостям) Минуту терпения, господа. Просто порох отсырел. Сейчас всё будет в порядке. Терпение!
  

Офицер бегом уводит солдат с площади.

  
   Придворные. Ну вот, опять плаха! Зря пришли - не на что смотреть. Да, пока принесут, пока всех троих уложат... Так и проголодаться недолго. А мой животик уже требует своего. Мой врач не рекомендует оставаться голодным дольше получаса: природа требует - дай! Тело своё, не чужое, за ним глаз да глаз. Скорей бы уже закончили.
   Йозеф. "Горе тебе, который подаёшь ближнему твоему питьё с примесью злобы твоей и делаешь его пьяным, чтобы видеть срамоту его! Обратится и к тебе чаша десницы Господней и посрамление на славу твою." "Тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере..."
  

К Бирке подходит Переводчик иностранных Гостей.

  
   Переводчик. Господин канцлер, высокие гости говорят, что эту книгу они читали, и просят напомнить, что они здесь не ради этого.
   Бирке. Конечно, конечно. Передайте высоким гостям (поклон), что плаху уже несут, а палач уже облачается. Буквально минуту терпения!
  

Пошептавшись с Гостями, Переводчик вновь обращается к Бирке.

  
   Переводчик. Высокие гости говорят, что плахи у них есть и дома. А в программе визита значится экзотическая казнь. Высоким гостям не хотелось бы напрасно тратить своё время. Они хотят безусловного исполнения всех пунктов программы. Если же это не будет возможно, то высокие гости весьма сожалеют, но они вынуждены будут требовать свои деньги назад и будут настаивать на выплате неустойки.
   Бирке. Что? Неустойки? Деньги назад? Ваше велическтво! Ваши гости...
   Фридрих. (пудрясь) Не отвлекай меня! ("Херувиму") Вот здесь ещё, да? Они тебя не смущают?
   "Херувим". Я их обожаю!
   Зюслох. Осторожней, мальчики, нежнее.
   Йозеф. Абрам, что ты думаешь: кто ты среди людей? Ты думаешь, ты лев среди зверей лесных? "Преклонился он, лёг, как лев: кто поднимет его?" А ты пёс, жадный душою, не знающий сытости. Не Пасхор нарёк Господь имя тебе, но Магор Миссавив - Ужас вокруг!
   Бирке. Как это - деньги назад? Чтот такие - назад? Да замолчите вы все! Замолчите! Прекратится когда-нибудь этот звон! И ты ещё - а, так ты не унимаешься! Умолкни, тебе говорю, умолкни!
  

Расталкивая Придворных, Бирке сбегает с трибуны, бежит к Йозефу, на ходу доставая из-под камзола стилет.

  
   Йозеф. Помни, Абрам, кто ты такой. Ты не лев - ты змей! Слышишь, ты змей на дороге, уязвляющий ногу коня. Змей, выползающий из-под камня, таящийся под корягой и жалящий подло в пяту. Змей ты - и голова твоя будет расплющена под копытом! Будешь искать смерти, но не найдёшь её, пожелаешь умереть, но смерть убежит от тебя.
   Бирке. А-а! Зато твоя от тебя не убежит! Умолкни, говорю тебе, умолкни!

Колет Йозефа в грудь и в живот.

   Я змей? Да, я змей! Смотри, вот моё жало!

Йозеф повисает на верёвках; Бирке продолжает колоть.

   Я - змей! А ты слабак, слюнтяй, ничтожество, позор! Слабак! Слабак!

Тычет в исступленье куда попало.

  
   Клико. (радостно) Туше, туше! Ещё туше!
  

Бирке отрывается от Йозефа, начинает беспорядочно колоть Клико.

  
   Бирке. И ты ещё тут? Так вы заодно! Вот и тебе! Вот тебе! На!
  

Клико обвисает; Бирке крошит столб над его головой.

  
   Дитрих. Мазила ты, твоё блядородие.
   Бирке. А ты ещё кто такой? Тебе тоже надо? Получи! Получи!
  

Дитрих умирает. На башне ратуши крик и возня. Звон обрываеится на время, но начинается вновь.

  
   Ганс. (с башни) Люди, люди! Убивают! Это, люди!
  

Иностранные Гости удовлетворённо, но сдержанно аплодируют. Придворные аккуратно присоединяются.

  
   Придворные. Да, сегодня получилось. Было на что посмотреть. Немного нервно. Затянуто, но забавно. Слов непонятных много - о чём это они? У меня такое странное чувство, будто всё это мне уже снилось.
  

Аплодисменты на миг проясняют сознание Бирке. Он роняет стилет, но очередной удар колокола сбрасывает его обратно в бездну. Бирке хватается за голову, падает, с воем катается у ног убитых.

   Бирке. Уберите этот звон! Не надо! Остановите его! Прекратите! Ну хватит, ну не надо! Уйди от меня, прочь, убирайся! Что это? Остановите это!
   Зюслох. (возвышаясь) Да, слабоват Абрамчик. Дорогие высокие гости! Дальнейшее едва ли заслуживает вашего внимания. Милости просим всех во дворец. Вас ждёт ещё много, много особенных впечатлений. Мальчики, ведите его величество.
   Фридрих. Да, идёмте, идёмте, моё величество так устало.
  

Придворные и Гости уходят. Шипя, рыча и плюясь, совершенно безумный, Бирке уползает за ними следом.

Колокол звенит не переставая, к звону его понемногу примешивается шум заморосившего дождя.

  
   Ганс. Люди! Люди!
  

Но на площади нет никого их живых. Занавес медленно опускается. Колокол бьёт упрямо и громко, как сердце. Но даже сердце когда-нибудь устаёт.

  
  

КОНЕЦ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

  
  

Кому-то эта история покажется страшной, жестокой, кому-то нелепой и глупой; кто-то, может быть, посмеётся, кто-то махнёт рукой, а кто-то и вовсе до конца не дослушает. А нам - покажется, не покажется - что за беда?

СКАЗКИ У НАС ТАКИЕ!

А хоть бы, скажут, и сказки - почто напраслину возводить? Ведь этого не было! А если и было, то не у нас.

А мы в ответ: что значит "не было"? Написано - значит, было. Тем более если не у нас: все эти сказки нам ещё предстоит пережить. И кто может сказать, что то, что случится "на самом деле", не будет паче написанного?

  
  

* Ах, едва не забыл! Надеюсь, и без ремарки понятно, что Зюслох - роль исключительно женская.

* Антракт наиболее уместен между сценами третьего действия.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

  
  

Под знаком * в тексте следуют примечания, одно из которых адресовано вероятным критикам, а другие - невероятным постановщикам пьесы, существующим только в воображении автора; но ежели кто-нибудь из настоящих режиссёров решится поставить её, не соблюдая данных ремарок, автору будет жаль. Да, жалко их будет, очень жалко.

Так же мысленно автор обращает внимание тех же воображаемых режиссёров на все ритмически упорядоченные фрагменты текста, особенно строчные, не бросающиеся в глаза: неспроста они, ох неспроста!

Пьесе в целом, действиям её и даже отдельным сценам автор хотел было предпослать несколько мудрёных и немудрёных эпиграфов, но так и не решил, а нужны ли они, а не придадут ли они тексту пьесы неприсущей ему весомости. Однако любому воздушному шару положен балласт, который можно было бы, при нужде, сбросить без сожаления, или же сожалея только о тех, на чьи головы этот балласт упадёт.

Любопытство любопытствующих да будет утолено.

  
  
  
  
  

ЭПИГРАФЫ

  

Случайные и неслучайные

К первому действию

  
   Там есть дворец из драгоценных плит,
   без крыши и дверей, всегда открыт;
   внутри же зеркала без искаженья
   любого отражают, кто войдёт:
   старик, дитя, красавица, урод
   вернейшее находят отраженье.

Вольтер, "Орлеанская девственница", песнь 6

  
   Придворные болезни тем и хороши, что двор покидают нечасто.

Руис Виво Савиола

  
   Молодость государя - источник многих крупных состояний.

Лабрюйер

  
   И мы ловить умели случай,
   и мы хватали через край,
   вдруг всё закрылось тёмной тучей,
   и славные деньки прощай.

Гёте, "Фауст", слова Парвеню

  
   Мы станем с ним, рука к руке
   два круглых дурака:
   один в дурацком колпаке,
   другой - без колпака!

Шекспир, "Король Лир", песня Шута

  
  

Ко второму действию

  
   И взад-
   вперёд гуляют дамы, господины,
   жандарм синеет в зелени, усат.

Бродский, "Двадцать сонетов к Марии Стюарт", III

  
   И был Авраам очень богат скотом, и серебром, и золотом.

Бытие 13, 2

  
   Невелика беда - услужить неблагодарному, но большое несчастье - принять услугу от подлеца.

Ларошфуко

  
   Иногда достаточно быть грубым, чтобы избегнуть ловушки хитреца.

Ларошфуко

  
   Увы! Мне - царствовать? Мне управлять страной?
   Когда мой слабый ум не управляет мной!

Расин, "Федра"

  

К первой сцене третьего действия

  
   Глядя на откупщиков, мы поочерёдно испытываем все мыслимые чувства: сначала мы презираем их, как людей безродных, потом завидуем им, ненавидим их, боимся, иной раз ценим, наконец уважаем; а поживём подольше, так, пожалуй, начнём им сострадать.

Лабрюйер

  

Ко второй сцене третьего действия

  
   Ещё один, более тонкий и сильнее занимающий нас аспект - интереса к власти, некоторго противоречивого тяготения к ней как раз свободного художника: это уже творческая проблематика, это уже тема слишком большая, чтобы здесь...

Битов, "Пушкинский дом"

  

К четвёртому действию

  
   Мне сладко спать, а пуще - камнем быть,
   когда кругом позор и преступленье;
   не чувствовать, не видеть - облегченье.
   Умолкни ж, друг, к чему меня будить?

Микеланджело, из Ответа Джованни Строцци

  
   Сад выглядит как помесь Пантеона
   со знаменитой "Завтрак на траве".

Бродский, "Двадцать сонетов к Марии Стюарт", III

  
   Дух (Пуруша) есть зритель, свидетель, гость - он одинок и страдателен.

Капила, основатель школы Санкхья

  
   И только один , Даниил, видел это видение, а бывшие со мной люди не видели этого видения; но сильный страх напал на них и они убежали, чтобы скрыться.

Даниил 10, 7

  
   Реальность страшнее любого сна. Но если наяву кошмары - лишь миг, лишь росчерк летучей мыши над головою, то во сне они могут продлиться вечность.

Вильям Даркбун, "Зеркальный замок для одинокого короля"

  
   Какой же бывает жар? Полуденный жар, в какой Еву полуденный бес искусил... А по полям, по степям, нету там, папаша, живой души, одни видения...
   Закричал тут Оська дурак не своим голосом и помчал во весь дух, куда глаза глядят, - тем мы, папаша, и спаслись, тем только и спаслись, милый.

Бунин, "Полуденный жар"

  
   Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновенье, как он умер, он, сделав над собой усилие, проснулся.

Толстой, "Война и мир"

  

К пятому действию

  
   Посмотревши туда и сюда, и видя, что нет никого, он убил Египтянина и скрыл его в песке.

Исход 2, 12

  
   Да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира.

Лука 11, 50

  
   Когда принцу Игнатию не удавалось казнить птичку из игрушечной пушки, он завершал справедливую казнь государственного изменника с помощью перочинного ножа.

Гоффманн, "Житейские воззрения кота Мурра"

  

Ко всей пьесе

  
   Пока царь есть просто благородная и великодушная личность в центре всего - царство благоденствует без всяких особенных дел и событий.

Розанов

  
   Всё по чину Фигаро, - (как сказал великий Бомарше в своей комедии, дух французской революции - Фигаро-цирюльник) - сто собравшихся цирюльников зарезали короля и объявили себя "народом".

Розанов

  
   Тот, ктот помазан на царство, не имеет права добровольно сложить с себя корону - никогда и ни при каких обстоятельствах, ибо это равнозначно предательству задач, возложенных на него свыше.

Даниил Андреев, "Роза мира"

  
   Сокровиществование злата есть именно антитип, говорим: антихрист. Ибо чувственно антихрист должен придти, а мысленно он уже в миру.

Преподобный Нил Афонский Мироточивый

  
   Монах или мирянин, который даёт в лихву злато своё, если не отступит от такого лихоимства, будет погружён в глубоком тартаре.

Преподобный Нифонт, Патриарх Константинопольский

  
   И дале мы пошли - и страх обнял меня.
   Бесёнок, под себя поджав своё копыто,
   Крутил ростовщика у адского огня.

Пушкин

  
   Писать надо по возможности плохо. Писать надо так, чтобы читать было противно.

Венедикт Ерофеев, "Записные книжки"

  

Автор смеет надеяться, что выбор эпиграфов удовлетворит самым придирчивым и изощрённым вкусам.


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"