Размышляя над этим впоследствии, она так и не смогла понять, почему произошедшее так устойчиво связывалось в её сознании с каплями. Капли не имели в этой истории абсолютно никакого значения. И всё-таки...
Всё началось именно с них.
Спеша с обеда, она в густом потоке людей выходила с Комаровки. Откуда-то капало, и толпа, замедляя движение, осторожно обтекала натёкшую сверху лужу.
Не то чтобы стояла откровенная оттепель, но в воздухе явно было слишком много влаги. А ощущение влажности само собой порождало ощущение гулкости. Вот это-то сочетание капель и гулкости, думается ей, и было первичным толчком. Что-то такое застучалось в её сознание ещё тогда. Но время было неподходящее. Ей 'было некогда', а потому прозрения тогда не произошло.
Подходящего времени пришлось ждать до выходных. Она как раз наливала чай в глиняную чашку, когда в голову её вернулась эта мысль.
Вернулась, но так просто даваться в руки не захотела. Ирина, взволнованная предчувствием, попыталась сосредоточиться. Долго, растянуто долго смотрела на тонкую струйку чая, льющегося из заварника. Струйка, перекручиваясь жгутиком, изгибалась, истончалась и постепенно угасала. Но продолжала настойчиво и гулко стучать о поверхность жидкости. От удара образовывались пузыри и разбегались к краям, тесно лепясь там к предшественникам. И вот струйка иссякла. То есть сначала распалась на отдельные капли. Капли, догоняя друг друга, падали в чашку и по прогибающейся под ними поверхности к краям катились упругие круговые волны. Десять капель. Пятнадцать. Последняя капля. Нет, ещё одна. И через долгий-долгий интервал - ещё. Всё, теперь всё.
В последний миг рука дрогнула. Последняя капля упала с большей, чем предыдущие, высоты. Рассеянно, точнее с сомнамбулической пристальностью проследив за её погружением, Ирина подумала, что ТАМ, пожалуй, высота была ещё большей.
И тогда в Ирининой голове как-то сами собой вдруг всплыли стены. Оклеенные старыми, выцветшими и незнакомыми обоями. Незнакомый запах незнакомого жилища густо пропитывал воздух здесь. А где-то за своей спиной Ирина услышала звук капли, с незнакомой высоты падающей в рукомойник. И всё.
Стало тревожно.
Нервно сцепив руки, Ирина зашагала по комнате.
И тогда ещё кое-что вспомнила.
Этот дом на Немиге, вспомнила она, видимо планировался под снос. Жильцов давно выселили, и эта давность многократно усиливала ощущение заброшенности места.
Она однажды днём проникла туда ребёнком. Просто так, из любопытства (знаете ведь это детское любопытство, когда во всём мерещится тайна, а за каждым углом ожидаются потрясающие открытия, ночью долго не дающие уснуть?)
Итак, она кралась по этому дому, в страхе шарахаясь от каждого скрипа. Вот тогда-то она и услышала звук падающих в рукомойник капель.
А рядом была дверь в следующую комнату. В ту самую комнату. Где она что-то такое нашла. Или спрятала... Да, там точно случилось что-то очень важное. Но вот что именно?!
Что особенно поразило её - это что некоторые комнаты дома в высоту были больше, чем в длину. Крохотные советские клетушки, но если представить их большими...
В общем, необычность пропорций этих пустых, поставленных на попа коробок сразу выбила её из обыденности.
А ещё грязная, обсыпанная выгоревшими кружочками конфетти, вата между стёклами одного из окон. Она не знает, почему.
А ещё скрип половиц и дверей.
Всё там так скрипело на разные голоса, как будто переговаривалось. Это напоминало запущенную на чудовищно медленной скорости запись общения душ. Но сейчас, сжатая временем, запись вдруг зазвучала с нормальной скоростью. И теперь Ирина стояла и слушала этот разговор - поражённая, взволнованная, дрожащая. Ибо детство, вообще-то способное и к восприятию, и к удивлению, именно в силу привычки удивляться непрерывно, иногда проходит мимо вещей действительно поразительных и воспринимает их спокойно и бесстрастно, как нормальное.
Нет, стоп-стоп-стоп, мы сейчас не об этом! Там, в этом доме, случилось что-то очень важное. Надо вспомнить. Нужно попробовать сначала.
Итак, капли... А потом дверь в эту комнату... Вот комната приближается к её мысленному взору, и...
Ирина даже всерьёз сделала несколько шагов в ту сторону, где в её памяти помещалась дверь. Заглянула за неё и обомлела.
За столом спиной к ней сидела высокая седая женщина. Мускул, среагировав первым, едва заметно дрогнул на дрябловатой, но полной достоинства шее.
Ещё миг, женщина, убедившись и прочими чувствами в чужом присутствии, вздохнула и медленно начала поворачиваться.
Что Ирина помнила об этой женщине? Моложавая, высокая, статная, тонкая. Узкие плечи, длинная шея, острые лопатки. Одета во что-то невыразительное.
И ещё спина очень чуткая. Всё вокруг заражающая чуткостью метра на три в диаметре. Очень чуткая. Немудрено, что женщина сразу же обернулась.
Она обернулась и что-то сказала ей тихим величественным голосом. Что-то очень важное. Очень. Но что?
Она назвала ей завтрашнее число.
Завтрашнее.
Тогда, в детстве, это было неважно, потому что ужасно нескоро, но сейчас...
Завтра, понимала Ирина, должно в её жизни случиться что-то невероятно важное. Завтра. Только вот что? Что?
Всю ночь она не спала, ходила по комнате и думала. От ветра дребезжали стёкла. По небу в разрывах облаков неслось небывало синее небо. Наручные и настольные часы, тикая вразнобой, упорно пытались сбить друг друга с ритма. А с ритма сбивалось её сердце. Надо успокоиться, твердила себе она, надо немедленно успокоиться, иначе... Или она забыла больницу?!
Так что же сказала ей женщина? Что-то трагическое или наоборот - хорошее. Надо попытаться вспомнить хотя бы свои эмоции. И она упорно пыталась. Но смогла вспомнить только, как за спиной хлюпнула и упала ещё одна капля.
Нет, никак. Вообще ничего. Пустота.
Уже и хотела бы перестать теребить свою усталую память, махнуть на всё рукой как на глупость, дурацкую нелепицу, но поздно, механизм был уже запущен на полную, уже разогнался, уже вращался бешено.
По небу в разрывах облаков всё быстрее неслось небывало синее небо. Наручные и настольные часы, тикая всё громче, упорно пытались сбить друг друга с ритма. Сердце, бедное её сердце, колотилось где-то в горле. Она, как безумная, металась по комнате, внезапно застывала от неожиданно пришедшей мысли, в волнении запускала в волосы пальцы, вскидывала лицо точно на внезапный свет, опускала руки, расправляла плечи. То со вздохом гасила электричество, то почти в панике бросалась снова его включать.
Когда в доме напротив начали зажигаться окна, Ирина, неожиданно застигнутая совсем новой мыслью, остановилась.
Почему всё это происходит именно сейчас? - подумала она. Это ведь могло быть любое другое время. Ей могли назвать любой другой год, девочке было всё равно, разницы бы она не почувствовала. Но что-то привлекло какие-то силы и сгустило их именно в этой точке.
И Ирина сразу же увидела её, эту точку внутренним зрением.
Точка была не вогнутой, как место падения капли, а выпуклой, как будто капля ударилась в поверхность с той, другой, стороны. Этот бугорок виделся ей так отчётливо, так ошеломив её, что Ирина сразу же всё поняла.
Надо, - поняла она, - перевернуть картинку. Она всё время пыталась вспомнить, что чувствовала девочка, а надо было наоборот. Надо было вспоминать женщиной.
Высокая, строгая, нервная, с красиво сцепленными длинными пальцами и чуткой спиной стояла она у окна. Ей даже не пришлось оглядываться, чтобы угадать миг, когда в дверях появилась девочка.
А ещё дальше, в соседней комнате, сначала булькнув, в раковину упала капля.
Круг замкнулся. Концы сошлись с концами, и воспоминание неожиданно ожило.
Так что же сказала она девочке после того, как назвала завтрашнюю (уже часов шесть как сегодняшнюю) дату?
Она сказала... Удивительно, но Ирина явственно услышала завибрировавший в её собственной груди величественный, глубокий голос...
Женщина сказала, что девочке не нужно знать, что тогда произойдёт, потому что это может только помешать. Просто девочка должна быть готова. И ничего не бояться. Тогда всё выйдет как надо.