Дом, в котором мы поселились, был полутораэтажным. Мы - это мама, я - старший, и еще четверо моих братьев и сестер. Слава Богу, на полуэтаже мы жили недолго, потому что в комнате под нами помер старый Гносик. Он приходился нам каким-то родственником - наш городишко мал именно настолько, чтобы все были друг другу какими-то родственниками, но не настолько мал, чтобы родственные связи были простыми и памятными. То ли одна из моих сестренок была дочкой Гносика, то ли мамина мимолетная мачеха приходилась ему бывшей женой - не помню и не знаю. Мама тоже не помнила.
Мы унаследовали всё его движимое имущество и найм на комнату. Движимое имущество в виде мобильника, телевизора, троих порток, пинжака, пары штиблет и прочего хлама она подремонтировала, подлатала и продала. Вместе с остатками от платежа за наше верхнее недожилье как раз хватило на оплату нижней полноэтажной комнаты - на три месяца вперед. Пришлось и потратиться. Мама всегда говорила, что полезные родственные связи хорошо завязываются на свадьбах и поминках.
Мама не имела постоянной работы. Выездным её бизнесом была возня на чужих приусадебных участках и уборка в домах на чуть более богатых окраинах городка, а домашним - шитье. Не сказать, чтобы нам хватало, но вокруг жили и похуже. Я потихоньку подворовывал и понемногу учился. Мама говорила, что в жизни пригодится и то, и другое. Младших мама учила сама и заставляла учить меня, ибо зачем платить за всех. Дословно: 'Ученье - не хлеб, поделишься - не убудет'.
Полутораэтажный дом принадлежал Крапкому Полужиду. Он был пришлый, чернявый и чертовски хорошо играл в карты. Дом он выиграл в очко. Старый хозяин дома ту игру оспаривал и дрался с новым хозяином раз в неделю, благо что жили они друг над другом. Новый выше - из публично высказанного, весьма резонного опасения. Попробуй посели проигравшего наверх! Вдруг верхний из пьяной вредности решит помочиться не в окно, а прямо на пол - то бишь, потолок для нижнего... Но от судьбы не уйдешь. Старый хозяин по пьяни утонул в общественной уборной - в парке, на центральной площади...
В доме - восемь комнат. Доход приносят четыре. Иногда три. Пять никогда. Кто-то всегда в запое, в долгах или в загуле (то есть отсутствует). Старый хозяин, пока не утоп, например, не платил принципиально. Мама, наоборот, платила вперед, потому что срок нового платежа, который никто не записывал, просто забывался. Чем дальше вперед заплатишь - тем позже вспомнят. Вплоть до никогда.
Добыть деньги 'вдруг' и в достаточном количестве под такой платеж для мамы не было проблемой. Ни фактической, ни моральной. Мама - красивая. Это признают все до сих пор, а тогда и до того - и подавно. Пятеро детей не испортили ни её лицо, ни фигуру. Ни даже характер. Мама, смеясь, убеждала подружек и соседок, что дети у неё получались только по любви. Если не по любви - не получались. Следовательно, ей можно не предохраняться. Разве только от стыдных болезней, но какие болезни в нашей непроезжей дыре, куда за три года попали три новых человека более-менее надолго и тридцать - проходя. Даже триппер у нас почти вывелся к радости разврата.
Бабы-товарки маме не верили и считали её недалёкой: сколь раз дала, столь раз понесла. Если бы так - нас бы дивизия была! Ну, или полк...
Деда я помню смутно - кто-то усатый и пахнущий маслом. Дед работал в гараже. Говорят, что я похож на него. Не знаю ... усы у меня еще не скоро вырастут. Бабку не помню - и не могу помнить. Она удрала из нашего городка еще до моего рождения - случай необычный и вопиющий. Из-за бабки мамино прозвище - Гулёвана. Говорят, что моя мама похожа на бабку. Не знаю ... мама от нас никуда не удерет. Она нас любит. Отцов наших знает только мама - и никому не называет. Интересно, они сами о нас догадываются? Некоторые мужики постоянно пытаются меня угощать конфетами. Чорт их знает что у них на уме. То ли потенциальное отцовство, то ли пидарасное педофильство, как говаривал Гносик...
Весна бушует в нашем городе. Зелень и птицы. Цветы и запахи.
- Эй, Гулёвана, возьми там в корзине моё белье! Постирай!
Это Крапкой Полужид пытается эксплуатировать маму, у которой, по его мнению, срок платежа уже прошел. Однако, у мамы другое мнение, и она не реагирует. Швейная машинка из нашего открытого окна стучит то быстрее, то медленнее, и в одну из пауз Полужид орет снова - на тональность пониже:
Вопросительное 'А?' звучит убедительно для мамы, и она высовывается из окна: 'Если трусы засранные - не то что стирать не стану, просто выкину!'
- Машка! Побойся Бога! На твою стирку никаких трусов не напасешься!
- Пипифакс изобрели для того, чтоб в него сморкаться?
- Ладно... Трусы откладывай - сам простирну... Гулёвана-а-гулёвана! Выходи за меня! Будешь трусы по обязанности, а не по доброте стирать!
- Размечтался... Я за каждую стирку неделю из квартплаты вычитаю. Скоро завяжу с благотворительностью - мне столько не прожить!
Машинка продолжает свой дыр-дыр-дыр.
Полужид подбивает клинья под маму уже давно. На свадьбах, поминках и на других мероприятиях он пытается подлить маме побольше и увлечь её куда-нибудь. Чаще всего потом мама оказывается с синяком под глазом, а Полужид с расцарапанной мордой. Соседки не понимают, почему. Полужид мужик видный, не какой-нибудь местечковый еврей - чего бы Гулёваной ему не дать. Другим же давала - и дает.
Полужид потихоньку звереет. Последнее время маму даже Машкой стал звать. Если Марией назовет - надо делать ноги. Дальше - только зарезать.
Мама-Мария только смеется: 'Йоське - слабо! У меня вас - пятеро. Вырастете - на ремни его распластаете. Он про такое свое будущее хорошо понимает, но не резать же ему вас, мальцов, со мной вместе.'
Мои братья-сестры Крапкого не боятся и постоянно лазают по растущему у стены клёну в его окно. Воруют из сундучка конфеты. 'Темна нiч'. С мармеладом внутри. По моим расчетам, они перестаскали оттуда с полтонны! Ей-ей, конфеты у Полужида плодятся почкованием - иначе откуда им возникать в сундуке снова и снова. Я не беру у малых даже излишки. Во-первых, не маленький уже. Во-вторых, пошли они все со своими конфетами! Я в его 'Ямаху' за эти конфеты сахару в бензобак подсыпал. Думал, не справится с пакостью. Справился... Понятно, почему - он, хитрован, с моим дедом успел познакомиться, технического ума поднабраться.
'Дыр-дыр' перестало, и мама показывается под козырьком общей двери. Грудь вперёд - и потя-я-я-яну-у-у-уться. Кошка кошкой - вот-вот замурлычет! Даже боком о косяк потерлась - как почесалась! Весеннее солнце светится в её желто-русо-пегих, давно некрашеных волосах крупными пятнами.
Она подходит к корзине, выставленной на порог отдельной двери, ведущей к Полужиду, запускает туда руку и вытаскивает изношенную до полупрозрачности, клетчатую красно-синюю ковбойку. Мама мнет её в руках и вдруг подносит к лицу, зарываясь в неё носом. Мур-р-р... Она стоит так некоторое время, потом бросает рубашку назад, в корзину и, покачивая бедрами, медленно втягивается-всасывается в чужую дверь. Скрипят ступени наверх...
Я взлетаю на тополь на другом конце двора. Оттуда прекрасно видна внутренность хозяйской комнаты - кроме угла, заслоненного клёном.
Полужид стоит посредине комнаты. Мама напротив него в трех шагах. Оба склонили головы чуть набок и смотрят друг на друга. Взгляда мамы я не вижу - я вижу только его взгляд. Когда я вырасту, я женюсь только на той, на кого буду смотреть так - как Полужид на маму!
Через год мама родила нам маленькую сестренку - по любви. Нас к тому времени переселили в скворешню, а мама с Йоськой и самой-малой устроились в нашей старой комнате. На верхнем полуэтаже им было - не жить. Дом ходил ходуном почти каждую ночь и грозил развалиться...