Густая зимняя ночь, между небом и землей - привычная морозная пустота поглотила ветер. Тишина стала по-настоящему колкой. Часть неба была скрыта тяжелой, многослойной тучей, непрестанно сыпавшей свои снежные перья, а другая часть неба была темна и чиста, точно глубокий омут, из которого головой чудища глядела луна.
Снега вокруг поместья были ровны и неприкосновенны в своем совершенстве, разве что только в одном месте около расчищенной дорожки, черная фигура, безжизненно распростертая на снегу, нарушала пустынную гармонию. То была женщина в распахнутой собольей шубе. Вокруг нее - россыпь рубиново-красных капель крови. Дыхание женщины было шероховатым, еле слышным.
"Снег, снег, снег, снег..." - медленно и безжалостно повторяло ее гаснущее сознание, в то время как снежинки, касавшиеся ее лица, медленно таяли и холод земли все глубже проникал в ее тело, в ее кости.
Луна светила необычайно ярко и склонилась необычайно низко, будто желала видеть умирающую, точно жаждала ее душу, будто хотела впитать последние искры ее жизни, чтобы добавить огня своему мертвенному свету и удалиться с небосвода, отдалиться, исчезнуть до нового возвращения
.
Безжизненно-радужными бликами переливалось на шее умирающей бриллиантовое колье; в серебристом свете поблескивали железные нити ее темного платья. Раззолоченный кинжал убийцы утонул в каком-то сугробе, прежде толкнув к воротам небытия свою жертву.
Арки, колонны, мрамор...она видела поместье так близко, так ясно...Сознание ее, медленно погружавшееся во тьму, яростно цеплялось за то, что так недавно представало во всей своей роскоши перед ее глазами, теперь обращенными к бездонному небу. Она хотела подняться, она хотела жить, она жаждала мести... Но через несколько мгновений она уже не желала ничего...
***
Ничто не нарушало пряного спокойствия роскошно обставленной гостиной; сухо потрескивали поленья в камине, приятный жасминовый пар вился над чашкой чая. Невесомость и безмятежность уюта, сохраненного от зимних холодов, бушевавших за окном, словно обволакивала. Даже сквозняки стихли, затаились где-то в портьерах.
У дубового кресла чинно зевала русская борзая. В кресле же сидел ее хозяин - по всему - бывший военный. Четверть жизни он отдал Индии и лишь теперь наслаждался покоем в обществе своей собаки, богатства и одиночества. Он с удовольствием оживлял воспоминания свои чаем с жасмином, хотя видел себя со стороны и, усмехаясь, думал о том, что ему престало сидеть с бокалом какого-нибудь изысканного вина и вспоминать былые заслуги в кругу знатных лиц.
На его счету было не так уж и много злодеяний. Всего два, оба в прошлом, одно на службе, одно - в жизни. Его не пугало ни одно, хотя другой на его месте и стал бы опасаться зимних вечеров хотя бы из-за воспоминаний. Но полковник был выше этого. Сильнее этого. Смелее, чем чьи бы то ни было домыслы и суеверия. Он вернулся. И его раззолоченный кинжал снова занял свое место на каминной полке.
С легким скрипом открылась дверь, так что ворвавшееся ледяное дуновение пошатнуло пламя в камине. Борзая тут же вскочила и кинулась было к двери, но замерла. По-своему, в своем цвете, она видела высокие сапоги с узким мысом, мраморно-белые руки, поддерживающие мокрый, тяжелый подол, видела, слышала, как вошедшая скинула тяжелую шубу. При всей своей кровожадности и смелости, достойной своего хозяина, борзая не решилась подойти - лишь зарычала.
Полковник обернулся, но не увидел никого. Он собирался встать, но внезапно почувствовал, как чьи-то ледяные руки обвили его шею. Он попытался освободиться, но услышал лишь тихий смех. Незваная гостья прошла между креслом и столом, смахнув чашку. Чай разлился по ковру горячей влагой, завился паром; звук бьющегося фарфора вспугнул борзую.
- Последний поцелуй, любовь моя, - сказала гостья, - последний.
В то же мгновенье полковник почувствовал, как ее ледяные губы прикоснулись к его губам и будто с привкусом крови был ее поцелуй. Холод пронизал все его существо, сковал душу. Небытие приняло его, и та, что мстила, залилась замогильным смехом.