Когда стихли шаги врача, я вернулась к мытью посуды. Обида на мужа клокотала во мне с неутихающей силой. Как он мог такое сказать! Почему, стоило ему начать тренировать меня, он завел такие обидные речи? То я была молодец, что пошла за ним и таки оказалась здесь, теперь же я стала глупа и бесполезна, как подушка, набитая пухом. Её бьют, а она и защититься не может. Конечно, адекватно я понимала, навыков в драке у меня - никаких, из опыта обращения с оружием, только ружьё, да и то стреляла я из него пару раз, и справиться со мной не составит труда, но всё равно, нельзя бить по больным местам. Нельзя казнить человека, когда он выбрал единственно правильный путь. Я была настолько погружена в свои мысли, что, наверное, не заметила бы разверзнись земля у меня за спиной, куда уж услышать шаги. Поэтому почувствовав на своей макушке прикосновение губ, я вздрогнула.
- Ася, - позвал он почти шепотом, и его голос запутался в моих волосах становясь ещё глуше, я продолжила вытирать тарелки, стараясь не потерять той злости, которая норовила моментально испариться, стоило ему меня коснуться, - Ася, я дурак. Я самая большая бестолочь, которая только может быть, - борьба с собой мне явно не удавалась, решимость не прощать, таяла всё быстрее, с каждым словом, напоминая мартовский снег, согретый горячим весенним солнцем, - как мой язык только повернулся это произнести! Ты цветок, нежное создание, выросшее, не зная злобы и несправедливости. Откуда в тебе взяться умению воевать и агрессии. Ведь это из-за меня ты сейчас вынуждена постигать эту мерзкую, по своей сути, науку. Из-за меня учишься защищать себя, а чуть позже тебе придётся учиться убивать людей. Чёрт! Я так хотел бы оградить тебя от этого, чтобы ты не ведала ни боли, ни жестокости, но я только и могу, что научить всему, что умею. Почему я появился в твоей судьбе? Ей-богу мне было бы легче и спокойней, живи ты привычной жизнью в селе, чтобы даже не знала о моём существовании, чтобы твоё сердце не билось чаще, при мысли обо мне, - он взвыл со отчаяньем. Протянув руку, я, не оборачиваясь, погладила его по щеке, как знакомо мне было это чувство, когда готов вырвать себе сердце, лишь бы оградить любимого от всех бед. Как я хотела, когда шла сюда, сделать всё, чтобы его жизнь была легче, пусть даже я ему была бы не нужна. Это глупое, безотчётное желание счастья, близкому человеку, любой ценой. Мы как два озлобленных зверя сначала кусаем друг друга, а потом принимаемся зализывать нанесённые раны. Из-под моих ресниц покатились слёзы, одна из них предательски шлёпнулась на стол. супруг замер, заметив это.
- Милая, ты плачешь? - я замотала головой, разбрызгивая слёзы уже катившиеся градом. Он обошел меня и, наклонившись, заглянул в лицо, - Ася, - в его голосе было столько боли, будто это были не мои слёзы, а кровь из его свежей раны. Он опустился на колени, обхватив мои ноги и уткнулся лбом мне в живот, - любимая извини меня, - его голос стал безжизненным, как чудно, отстранённо подумалось мне, в закоулках сознания, его интонация и поведение меняется как погода осенью, на взморье. Я читала когда-то, что осенью на море может светить солнце, а через секунду небо заполоняют грозовые облака и начинается ливень. Вот и с любимым происходило так же, за последние полчаса я услыхала в его интонациях такую гамму эмоций: была и злость, и любовь, и отчаянье и вот отрешённость. Запустив пальцы в его непослушные вихры, я ласково перебирала их пальцами. Мне никогда не понять этого человека. Интересно, какой он был тогда, ещё до армии? Так ли быстро менялось его настроение? Я никогда не видела и не слышала, пока мы учились в школе, что б он был не в духе. Герман всегда улыбался, даже была шутка, рождённая отвергнутыми воздыхательницами: 'улыбка до ушей - хоть завязочки пришей'. Вот так мы и стояли, я, играя пальцами в его волосах, а он на коленях передо мной.
Наверное, я готова была так стоять вечность, но ноги заныли, напомнив о том, что находится долго без движения неудобно. Я, вытащив блокнот из кармана написала:
- Пошли, изверг. Надо дальше продолжать мою экзекуцию, - и примиряюще протянула ему записку. В ответ муж непонимающе уставился на меня.
- Или то, что ты показал мне с утра, было максимум твоего боевого мастерства? - от этой фразы, написанной на следующей бумажке, у него на губах заиграла весёлая мальчишеская улыбка.
- Давай, пожалуй, пойдём, постреляем. А то терпежа мне не хватает, тебя борьбе учить, а ведь ещё б с ножом надо выучить обращаться. Я наверно пока учить буду, поседею и облысею от нервов, - он встал и протянул мне ладонь, - моя хорошая, прости мои срывы, я, правда, очень за тебя боюсь.
Я, кивнув, послушно взяла протянутую кисть, а что тут ещё скажешь?
Стрельбище располагалось далеко от поселения, мы долго шли по лесу, наслаждаясь отступающим звуком человеческого жилья, в какой-то момент начало казаться, что в здесь больше никого нет, но это очарование быстро разрушилось громкими хлопками. Услышав их, сначала я даже вздрогнула, от неожиданности, Герман лишь крепче сжал мои пальцы. Мы вышли на редколесье, огороженное верёвкой, чтобы никто не полез, по незнанию или заплутавши, под пули. На деревьях хаотично были развешены мишени, какие-то высоко, какие-то на уровне человеческого роста, какие-то низко почти в траве.
- Тренируемся мы, стреляя краской, патронов не напасёшься, краску достать проще - тихо рассказывал мне муж, когда мы подходили, - наши умельцы постарались сделать так, чтобы и отдача от выстрела была как у обычной 'пушки', но всё же погрешность существует. Настоящими патронами можно будет пристреляться, но только раз или два. Покамест будем тренироваться так.
На небольшой прогалине стояли два молодых парня, лет по семнадцать, и негромко спорили, похоже, это их выстрелы мы слышали. Рядом была крохотная, сколоченная из трухлявых досок, будка, призванная скорее просто защищать содержимое от природных катаклизмов, нежели быть настоящим складом оружия. В одной из стен зияла неровная дыра, при ближайшем рассмотрении стало понятно, что возникла она не по какой-то неведанной силе, а была предусмотрена строителями.
- Август, - позвал Герман, подходя. Из дыры высунулась физиономия без возраста - похоже, это был мужчина, заросший сизой бородой почти до маленьких, хитрых глаз.
- Чаво тебе? - осведомилось существо.
- Пострелять мне, - в тон ему ответил муж.
- Чаво стрелять-то?
- Всяво мне стрелять, - диалог становился всё страннее.
- Ох, боже-ж ты мой. Усё ты не угомонисси. Прям всяво? - голова исчезла, и последние слова доносились из недр оружейной.
- Не, ну на всяво меня не хватит. Давай пукалку и ружо.
- Ох, екарный бабай! Ну, на, - из дыры дулами чуть ли не в живот Герману высунулось оружие: один небольшой, но весьма необычный пистолет, насколько я могла его себе представить, и что-то похожее на смесь винтовки и ружья, это я определила по тому, что ружьё-то я видела.
- Ты б поаккуратнее, - пробурчал Герман, опуская оружие стволами в землю, - пристрелишь, не ровен час.
- От, тебя пристрелишь, шайтан. Ещё всех тут переживёшь, демон, - пробурчало откуда-то из дыры, после этого существо, обитающее в этом странном домике, зашлось громким каркающим кашлем.
- Вы отстрелялись? - поинтересовался муж, направившись куда-то за будку и поравнявшись с парнями. Они сдержанно кивнули. Я потрусила за супругом, не поспевая за его широкими шагами.
- Август у нас существо забавное, но не злобное, - даже Герман рассуждал о нём как о чём-то бесполом, - он почти всю жизнь прожил в уединённом доме в лесу, но в пылу очередного сражения, Общество спалило его халупу. И как они туда попали, а главное, зачем, остаётся для меня загадкой. Забавность Августа в том, что он изъясняется на весьма странном диалекте, как ты успела заметить, и наотрез отказывается понимать что-либо другое. Однажды кто-то попросил у него пистолет, старик перевернул всю свою клетушку, ругался и не мог найти. Просивший не выдержал и стал помогать. Когда Августу предъявили пистолет, он заявил, что: 'Это ж пукалка!' и 'Никто тут ни черта не знает!' попытки объяснить и переучить ничего не дали. Так до сих пор не понятно, куражится он или от природы такой дурной, но службу свою несёт ответственно и верно, если с ним общаться на его языке, - любимый остановился у пня и положил на него стволы, - смотри, вон там цель. Видишь? - я кивнула. Он взял пистолет и, прицелившись, нажал на курок. В центре мишени появилось круглое пятно, - ну, собственно, всё. Попробуй, - он протянул мне оружие.
Моя первая пуля, из-за отдачи, ушла в молоко. Последующие хотя бы попадали ближе к намеченому, это не могло не радовать, но я воочию убедилась, что та моя, удачная охота, была просто колоссальным везением. Стреляла я долго, Герман несколько раз заполнял ствол краской. На предложение пострелять из ружья, я отвечала отказом, во мне проснулась какая-то упёртость, вот уж в чего в себе не замечала. Я должна была научиться делать хоть что-то одно, но хорошо. К концу тренировки результаты улучшились.
- Хватит на сегодня, - сказал любимый, когда сумерки плотным покрывалом начали наползать на лес. Видимость пропала почти мгновенно, вот я вижу мишень, а вот уже только чернота перед глазами. И как повстанцы умудряются ходить, не вытягивая руки перед собой, чтобы во что-нибудь не врезаться?
Супруг собрал оружие и пошел к будке, я, уцепившись рукой за его ремень, дабы ни во что не врезаться, последовала за ним. Домик вырос перед нами будто из-под земли. В этот раз диалога, как такового, не получилось. Муж сунул стволы в дыру, оттуда, в ответ, что-то буркнули.
- Ну что, остались силы на Кару? - спросил он, когда мы двинулись дальше, я кивнула, а потом задумалась, как он спиной чувствует мой ответ? А ведь чувствует как-то.
Он безошибочно вышел к лечебнице и остановился:
- Я, пожалуй, подожду тебя здесь. Напомни Каре, что говорить лучше не громко, - он провел своей шероховатой, натруженной ладонью, по моей щеке, я улыбнулась ему и пошла в лечебницу.
Когда я вошла в палату подруга просияла, будто бы я была счастьем всей её жизни:
- Как дела? - написала я ей, присев на край кровати.
- Да как? Всё без изменений. Недавно заходил Риши - попрощаться. Считает, что меня через пару дней отпустят, всё-таки мне будет спокойнее рядом с тобой. А чем ты занималась, целый день? - я закрыла моську ладонями и покачала головой из стороны в сторону.
- Что случилось? - переполошилась мулатка.
- Это кошмар какой-то. Драться не получается - Герман бесится и перестаёт следить за языком. Стрелять тоже не удаётся толком, - взгляд девушки, читавшей записку, стал несчастным и скорбным
- Он тебя обижает?
- Да не то чтобы обижает. Скорее рвёт себе сердце. Выдаст что-то, а потом сам себя грызёт за это.
- А ты?
- А что я? Молчу, - когда я писала это, улыбка волей-неволей расползалась на моей моське, так глупо звучало это слово от меня, - да и что тут скажешь. Пожалеть его надо.
- Мне грустно, что так складывается.
- Не расстраивайся. Хорошо всё, мы же все люди. Да и скучно было б, если пришла и всё - рай. Человек же долго не может, если хорошо всё, сам себе беды придумывать начинает.
- Если так, то да, конечно, - подруга выглядела растерянной, обдумывая сказанное.
- Расскажи мне что-нибудь, а то у меня писать сил нет никаких, - передав ей записку я прикрыла глаза, неожиданно, тяжелым грузом, придавила меня усталость, казалось, что я окаменела, даже моргать было для меня непосильной работой.
- Да что рассказывать. Торчу тут одна, как сыч. Как сложно ничего не делать! Последние несколько лет ведь ни дня бездействия не было. Вот выпустят меня отсюда, буду хоть готовить вам, вон ты, какая усталая, а тебе ещё ужин сообразить надо, - голос мулатки звучал всё дальше и только перед тем как забыться сном, я вдруг поняла, что засыпаю, сегодняшний день был слишком богат на эмоции и физическую нагрузку.