*** Это все очень непрофессионально, то, что я сейчас здесь напишу... То, как я думаю... Как поступаю...
Вот снайпер, засевший на крыше опустевшего Белого Дома - он профессионал. Он четко выполнял данные ему указания...
Обычное задание - картинка, факты и никаких эмоций. Мои коллеги увлечены, с азартом короткими перебежками передвигаются между двумя противоборствующими сторонами - теми, кто в форме и с оружием, и теми, кто без оружия и кому опостылело это форменное безобразие.
Мне сейчас не надо думать, надо также на полусогнутых в толпу. И примеряться и выискивать сочнее, колоритнее, чтобы крупно, чтобы пугающе... Не забыть про детали - затоптанный портрет, несломленный тюльпан, продырявленное тело...
Во мне должен кипеть азарт - пробьется ли толпа сквозь оцепление, свершится ли очередной переворот. Пару часов назад мои безэмоциональные коллеги вроде ставки делали. У меня с собой не было наличных...
В ушах грохот, перед глазами слезы - да нет же, не от чувств, от газа. Рядом с моей прической сыплется мраморная крошка, под каблуками камни и гильзы. Чувство реальности исчезло минут сорок назад. Когда мимо протащили мальчишку с мозгами наружу.
Словно из небытия, вдруг выползают выхолощенные голоса дикторов. Такие правильные без изъянов, как и их прически на пустых головах. Они всегда говорят правильные и красивые слова. Особо красиво звучит из телевизора "цивилизация", "демократия", "гласность", да мало ли хрени вылетает из их ртов...
Уменьшаюсь до размеров муравья и просто хочу покинуть это пахнущее грязью и смертью место. И никакой профессиональный долг меня не остановит. Кому я должна как профессионал? Тем, кто так же, как и мои приятели-журналисты делали ставки, с разницей только в суммах выигрыша... Это им я должна предоставить качественную картинку? Чтобы они в подробностях рассмотрели нюансы происходящего, быть может, улыбнулись и пожали друг другу руки... Женщине, что завтра получит тело своего сына в морге? Может, эта картинка для нее?..
Важные для страны информационные сайты блокируются, гаснут один за другим, словно окна многоэтажного дома после последних новостей. Остается всего один незабитый канальчик для общения, в который лезут все, кто не попадя, чтобы отметиться. И взахлеб рассказывают, и сплетничают, и подсчитывают потери, и просчитывают ходы. Ах, милые баловники... У каждого своя работа. В смысле, деньги и имя каждый зарабатывает по-своему...
Я не хочу ни денег, ни имени. Я вообще ничего не хочу. Только накрыться с головой одеялом и уснуть глубоким сном. В моей голове слишком пусто. Даже более пусто, чем у дикторов, читающих буквы с экрана суфлера.
Моя профессия - показывать людям правду. Я должна быть беспристрастной и объективной. Я не справляюсь...За всю свою жизнь я не встречала ни одного объективного человека.
*** Айдар вырос на джайлоо. На высокогорном пастбище - где полно эдельвейсов и ветер такой, что на него можно ложиться всем телом, он выдержит. Где гордо вглядываются в синепрозрачную даль длинношерстные яки и скачут галопом необъезженные рысаки.
Где посреди синего ледяного озера еще гнездятся черные аисты. А воздух чист и свеж. Где люди счастливы и неторопливы. Где за один единственный день можно наблюдать сразу все времена года со всеми прилагающимися природными явлениями: снегом, дождем, градом, солнцепеком и неизменным ветром.
В семь лет Айдар равноправно помогал деду и отцу ставить юрту. В десять - сам резал барана и знал каждую косточку в его мягком организме, никогда не ошибался в ритуальной раздаче лакомых кусочков старшим членам семьи. В двенадцать - вместе со старшим братом ходил на волков.
Айдар всем своим существом любил эту плодородную землю с красивейшими закатами и восходами, и часто, засыпая, и глядя в ночное небо сквозь тундук юрты, мечтал о своем собственном коне и прекрасной девушке. Сколько красивых легенд рассказала ему бабушка, перебирая гладкие камушки. И в каждой обязательно был конь и прекрасная Асель.
Зачем семья бросает родную деревню, Айдар не спрашивал. Родителям не принято задавать вопросов. Только мода такая появилась на селе - продавать баранов и ехать в столицу. Все равно куда, хоть на самую окраину в глинобитную хибарку. Туда, где в домах водопровод и, стыдно сказать, туалет, где ночью повсюду горят огни, где мужчины носят костюмы и галстуки, а девушки распускают косы и надевают короткие юбки.
Кое-как на купленной за всех баранов земле слепили домик. Так себе домишко, не сравнить с тем, что был у них в деревне под горами, и уж тем более не сравнить с уютной юртой на джайлоо. Вроде обживаться стали. Мать промыла, прочесала, покрасила овечью шерсть - ковры сделала. Отец забор поставил. Камни таскали всей семьей целое лето из высохшего канала. Все ноги сбили до крови, на руках мозоли - до смерти, видать, не пройдут.
Айдар не привык сиднем сидеть. Сходил в школу неподалеку, вернулся, вымыл калоши и босиком на улицу с мальчишками в альчики играть - боулинг дворовый, вместо кеглей костяшки бараньи. Игра увлекательная. Только сколько играть можно? Отцу бы помочь чем... Не идет ему климат городской, задыхается он чего-то, кровью кашляет...
Сообразили с братом тандыр. Печка такая, что и лепешки пеки, и самсы, и мясо. Все вкусно получается. Сестра старшая на колонку бегает за водой, мать тесто ставит, лук рубит и мясо. Дело кипит. Айдар по окраинам ходит дрова собирает, по ночам деревья валит. Днем дорого выходят дрова. Штраф - штука неприятная.
Самсы знатные получаются. Во всей округе прославились. Из центра за ними приезжать стали. Айгуля-апа, мясо, поди, сама выбирает на базаре. Не отбросы какие, только самое лучшее. Жир курдючный не жалеет. Что за самсы, объедение! Не справляются вместе с сестрой, соседку позвали помогать. Та и рада-радехонька. Сыну обувь справила. На физкультуре видишь-ли нельзя в калошах бегать. Кеды какие-то еще подавай!
Жизнь-то налаживаться стала. Положили отца в больницу, легче ему стало вроде бы. Лекарства стоят недешево. Но пока тандыр кормит, справимся!
(и покатилося)
Чернее тучи неделю ходил Айдар, не рассказывал матери да сестре про условия, что поставили ему люди в форме, да с дубинками. Половину отдавать, а не то разнесут его печку глиняную.
Отказался Айдар, просчитав всю невыгоду. Не останется на лекарства отцу. Ночью на дорогой машине неизвестные-то приехали да и раздолбили тандыр его, да в придачу окна в доме маленьком и сарай сожгли деревянный.
Пошел утром Айдар в милицию. Заявление его приняли, посмеялись, отвернувшись.
Погоревал он немного, снова за тандыр принялся. Согласился на условия бандитские. Да Айгуль-апа поскромнее на базаре стала. Ничего плохого в жилах нету-то.
Вроде можно жить и в ползаработка. Только новая появилась беда незваная. Землю, что купил отец, да построили они тут, дом свой маленький, отбирать взялись. Вор продал ее...
И погнали их, словно скот какой, плеткой стукая, угрожающе. Зарыдала мать, замерла сестра. И в больнице вдруг умер их отец.
По лицу Айдар поразмазал грязь, слезы жгучие да горячие, и пошел шатаяся, помощи просить у избранника у народного. Не пустили деревенщину в кабинеты под Европу ремонтированные, на галоши указали, мол, опомнись, рвань неученая, не поймет языка твоего бедного человек большой.
А когда потом ночью темною с другом он сидел у отстойника, рассказал ему друг из города, что не примут нигде Айдарку глупого, что не того он рода-племени, не на том краю республики уродился он на беду свою...
Дядька в городе взвыл как волк в горах, поотрезали электричество, нету сомиков, чтоб оплачивать. И идут толпой отбирать нажитое. И законами тычут в рожу прям...
Собрались окраины, город поднялся. И вопросов тысяча накопилася. Выйди к нам, ответь, наш герой с охраною! Обещай нам жизнь, накажи воров, что же ты молчишь, что же прячешься!
Люди с ружьями, люди с танками вышли ровною толпой нервною. Не пускают-таки народ к Главному!
И Айдар пришел и стоит в ряду. Первый хочет он, говорить с Большим. Оттеснили его люди в шлемах и с броней. Да не уж-то я слова не скажу!
И открыл он рот и вперед рванул. Только для чего? Снайпер меткий был...
*** Все сказалося - детство бедное, зависть в юности и амбиции. Очень хочется счастья каждому - для одних оно только в золоте. И спешил вперед и по трупам шел. Собирал в мешок все зеленые. И копил, видать, на вторую жизнь. Распродал все то, что увидел глаз. Отодвинул всех и продал задешево. И дите взрастил ой да жадное, ай да жадное, да жестокое.
Руки выросли загребущие у дитя его ненаглядного. И давай они вместе все мести, да и складывать под подушкою...
Что украсть не мог, то он в долг просил и все кланялся, да раскланивался. То на западе улыбается, то восток ему - колыбель его. Не бывает так, чтоб сосать везде, мамки разные, да не дружные...
Поднялась волна, захлестнет уже. И пора бы уж образумиться. Ай да нет, давай, дурак, спорить с морем он, с океянами...
А теперь сидит как лиса в избе, и, поджавши хвост, угрожает все. Щас как выйду я, щас как выскочу, пусть земля моя, кровью моется...
*** Утро сонное после пуль в ночи, и рассвет вином заливается. Нету свежести, запах пороха. Все разрушено, все поломано. Шакалье по норам разбежалося. Нужно дальше жить и растить детей, так природою уж задумано.
За дорогою, в детском скверике, где качели и песок лежит, малыши в земле ковыряются. Гильзам радуются, в карман складывают.
Я стою опять, как пришибленная и все думаю, где найти слова, если спросят вдруг: "Для чего стрелять ночью дяденькам?"...