Светов Сергей : другие произведения.

Клин

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Композиция N 13: дерево, металл, камень

   Клин
   (Туманный лик ночного бога)
  
  
  
   "Между рождением и смертью вбит клин. Может быть, это называется иначе? Может быть, это - жизнь?
   Между вчерашним днём и днём завтрашним существует тонкая грань, рвущая ткань мира, разрезающая время надвое. Это острие клина - мгновение жизни.
   Всё остальное - смерть".
  

(Композиция N 13: дерево, металл, камень)

  
  
  
   ***Пролог***
  
   Что-то стукнуло о лобовое стекло и размазалось нелепой кляксой бело-зелёного цвета. Я попробовал смахнуть остатки насекомого дворниками, но видимость не улучшилась ни на йоту.
   Радио. Проклятое радио. Я не мог его выключить. Где-то замкнуло контакты, а мне было не добраться до проводов, чтобы выдернуть их из динамиков.
  
   "Местное время ноль часов тридцать минут. Передаём последние известия..."
  
   Хоть бы немного влаги. Сухой воздух врывался под капот и не мог остудить пышущий жаром мотор. Машине не нравилось ехать по раскалённому шоссе. Бензонасос постоянно перегревался и те капли топлива, так необходимые для сгорания, испарялись, не дойдя до цилиндров, где должны были умереть и превратиться в движение. В бегство. Во вращение колёс разматывающих ленту дороги, уносящих меня от страха и ужаса смерти.
  
  
  
  
   *** Всё было вчера ***
  
   Сначала пришла жара. Солнце превратило город в обжигающую зноем сковороду, на которой томились в пробках машины. Я ехал через центр. Чёрт дёрнул меня сунуться в это пекло. На втором часу стояния в очереди перед светофором это и произошло. Послышался металлический звон, болью отдавшийся в ушах, и мотор, издав прощальный скрежет, замолк. Сзади начали злобно сигналить, и я понял, что день загублен бесповоротно. Впрочем, в то мгновение мне показалось, что это касается и всей моей жизни. Где же то чудо, слетающее со шпиля Петропавловского собора? Где мой ангел смерти?
   Из магнитолы послышались заунывные звуки, и голос диктора строго произнёс:
   "Никогда не зовите зло, никогда не упоминайте его имени. Никогда, даже в шутку, не помышляйте о нём! Ведь оно может прийти. Вы готовы к встрече? Я думаю, что нет. Но даже зло - просто детская страшилка, когда приходит "нечто". Особенно, если его не ждёшь..."
  
   Смешно. Чего ждешь? Жду "нечто". Ну и как? Никак... Что-то "нечто" не идёт, не ползёт, не летит, не крадётся. Какое коварное "нечто"!
   Это сейчас я могу язвить. Тогда мне было не до смеха. Меня захватила бесконечность нелепого до судорог дня.
  
  
   ***
  
   Пятница. Баловни судьбы спешили за город, чтобы под комариный звон вдыхать аромат готовящегося шашлыка, пить теплое вино из раскалившихся в дороге бутылок и вести неторопливые беседы, сидя на песке у тихой реки или озера, заросшего тростником и кувшинками.
   А мне предстояло найти в стремительно пустеющем городе приятеля, который согласился бы отбуксировать мой ржавый хлам до какой-нибудь автомастерской. Фантастически захватывающий сюжет для нового рассказа, как мне казалось сначала.
   Радио после непродолжительного молчания опять разразилось пространной тирадой:
   "Вы тоже боитесь "нечто"? Оно мешает вам жить и не даёт умереть? Ах, это неуловимое "нечто"... Паранойя, возведённая в ранг религии. У каждого "нечто" своё. Что-то своё..."
   Рядом остановился "москвич". Его красный кузов как оспой был весь изъеден ржой. Я посмотрел на свою машину, которая после неудачной покраски на лужайке перед домом выглядела, как божья коровка-альбинос с оторванными лапками. Люди ездят на рухляди, выглядящей ещё хуже. И не боятся. Надо же...
   Мужичонка в панаме, из-под которой поблёскивали очки на резинке, подошёл, шоркая сандалиями, и, достав из кармана необъятных шорт сигареты, закурил. Я молча ковырялся среди трубок и проводов. Ни слова не проронил и он. Солнце палило неимоверно, пробка гудела на меня и на владельца "москвича". Тот не обращал ни малёйшего внимания на ругань, доносившуюся из ползущих мимо машин. Молчание затягивалось. Я тупо смотрел на мотор, мужичёк, видимо, решивший заработать деньжат, на меня. Мотор был мёртв, я ещё нет.
   В шаге от нас гусеница из автомобилей короткими рывками пробиралась через перекрёсток. Идиллия часа пик. Музыка, вырывающаяся из магнитол, рёв моторов и вентиляторов охлаждения. Странный дядька, окутанный сизой пеленой сигаретного дыма и выхлопных газов.
   Что-то с уханьем громыхнуло... и у мира заклинило мотор.
  
  
  
  
   ***
  
   Диктор размеренным голосом, словно читая проповедь, вещал из чёрных динамиков, встроенных в дверцы машины:
   "Я не призываю вас совершать массовый суицид. Ничего страшного в жизни не произошло. Иногда кажется, что "нечто" неуловимое, "нечто" чрезвычайно важное и нужное, как глоток воды на раскалённом шоссе, находится где-то рядом. Вы пытались ощутить "нечто"? Не надо... Никогда не делайте этого..."
   Из-под мостовой, сорвав крышки канализационных люков, взметнулись в пыльное небо гейзеры раскалённого пара. Контуры домов дрогнули и рассыпались на фрагменты, чёткие графики линий, рассеченные рябью штриховки.
   Лист мира с нарисованным городом. Я - плоский черный силуэт на поверхности дороги, озаренной ослепительным светом полдня. Грани, углы, биссектрисы, медианы - всё поплыло, оплавилось, съежилось и снова как будто из кусков собралось обратно. Обрело привычные формы, стало самим собой. Но мне показалось, что мир изменился.
   Высоко в небе, почти в зените, пылало чёрное солнце.
   "Ну, вот и началось..." - сказал мужичёк, быстро сел в свой тарантас - и был таков. Я остался стоять, не в силах отвести глаз от тёмного отверстия в пепельно-сером небе.
  
  
  
  
   ***Чёрная вода***
  
   У меня не проходило ощущение, что я сплю. Город погрузился, словно в пучину, в белую ночь. Я взглянул на часы: половина первого. По моим подсчётам не могло пройти столько времени! Чёрт знает что... Пропали день и вечер.
   Я стоял в Гавани и смотрел на то, как неповоротливое судно швартуется у причала. Нечто огромное, ревущее безнадёжным басом гудка, неуклюже пыталось протиснуться ближе к пирсу. Как я здесь очутился? В шаге от меня, к краю дороги была припаркована серая в белую крапинку машина с заклинившим мотором.
   Тогда мне стало жутко в первый раз.
   Из динамиков магнитолы донесся шорох атмосферных разрядов, и тихий шёпот продолжил обрывок фразы:
   "...обманывать - дурной тон. Жутики - уродливые создания, крадущие время, отпущенное на сон. Кто же не встречал их в детстве? В ночных сумерках, как чёртики из табакерки, они выпрыгивали из тёмных углов комнаты. Но их съедало доброе "нечто". Столь ужасное в своём человеколюбии, что страхи казались пушистыми и ласковыми по сравнению с ним. Доброта - страшная сила..."
   Я увидел, как лайнер на полном ходу рассекает форштевнем набережную, взламывает асфальт и ползёт, натужно вращая винты в месиве земли и воды, по краю Васильевского острова, подминая крутыми обводами маленькие кубики домов.
  
  
   ***
  
   После того, как тьма сгустилась и отступила, я понял, что нахожусь между каменными статуями огромных кошек, которые устало прилегли около Николаевского моста. Моя буриданова ослица, моя ржавая "антилопа гну", поскрипывая обивкой салона, сползла по ступенькам к Неве и припала к воде радиатором. Какая сила принесла меня сюда?
   Сумасшедший диктор странного канала произнёс сквозь треск помех:
   "...никогда не тревожьте сфинксов, ведь не зря они повернулись к вам гладкими задами. Они смотрят презрительно друг на друга отрешённо безучастные к остальному миру..."
  
   Страх прошёл. Осталось отчаянье от невозможности изменить судьбу, которая швыряла меня по жизни и наконец-то душным жарким днём избавилась от постылой ноши, подарив пасынка-неудачника белой вечной ночи.
   Диктор прокашлялся и произнёс:
   "Местное время ноль часов тридцать минут. В этот день... вернее, ночь, как было предсказано Нострадамусом, происходят странные события... Не хочу показаться банальным, но в мире постоянно что-то происходит. Нужно только уметь видеть скрытый смысл во всём. "Неужели, - спросите вы, - у Вселенной заклинило движитель, и никто этого не заметил?" Вряд ли. Просто некому было почувствовать, что произошло нечто необычное. Некому было видеть, как эта анафема вибрировала от смеха, вытворяя с планетой что-то невообразимое. Прокляни "нечто" и оно полюбит тебя. Полюби "нечто" и будешь проклят..."
  
  
   ***
  
   Я шёл по ночному городу и тащил на поводке-канате упирающуюся машину. Она ослабла и устала. Столько лет возить людей... Пытаться капризничать и получать кувалдой по заржавленным бокам. Ловить сочувственные взгляды иномарок и новеньких товарок, сверкающих пока ещё не потускневшим лаком.
   Плохо быть старым механизмом, предназначенным для одной постылой функции - работать.
   Мир устал бегать по кругу, как устала ползать по периметру кварталов моя машина. Доброе "нечто" решило им помочь. Осталось лишь выяснить - чем? И что для "нечто" зло?
  
  
   ***
  
   "Нечего пялить глаза на небо", - сказал кто-то за моей спиной. В серых сумерках белой ночи разлился запах перегара смешанный с вонью остывающего асфальта.
   Я обернулся и неприязненно посмотрел на нечто, отчасти напоминающее осколок человека. Существо неопределенной наружности весело скалилось щербатым ртом. Мне не оставалось ничего другого, как сделать постную физиономию и спросить: "Чего надо?"
   "Слышь, бродяга, закурить дай, а? И рубля не найдётся?" - затараторил бомж. Я вздохнул, высыпал в заскорузлую ладонь попрошайки мелочь, вечно болтающуюся в кармане жилета, и вежливо послал его подальше. "А закурить?" - жалобно канючил алкаш, трясущимися руками пересчитывая деньги. "Курить - здоровью вредить", - сказал я первую пришедшую на ум фразу и отвернулся. Бомж озлился и, изрыгая проклятия, пошёл по набережной, периодически оборачиваясь и грозя мне кулаком.
   Я сел на дорогу и устало прислонился к бамперу машины. Это меня и спасло. Воздух прорезал свист и мир вздрогнул. На том месте, где только что шел бродяга, уже курился паром кратер от метеорита.
   Никто, ни одна живая душа не выглянула из мёртвых окон. Город, словно побитый пёс, поджал хвост и затих. Не было слышно ни звука. Тишина ползла по улицам, баюкая немотой тусклые фонари.
   Пытаясь разбудить сонный город, я жал на сигнал до тех пор, пока не оглох. Но, похоже, кроме меня в этом городе живых людей нет, не было и не будет. Было пусто и жутко. Не осталось ни зверя, ни птицы, ни домового, ни лешего.
   Я выбрался из машины и подошел к решётке парапета. Внизу, почти у моих ног плескалась чёрная вода, по которой проплывали щепки, пластиковые бутылки и куски чего-то, что когда-то было чем-то. Созерцая отбросы большого города, я пытался вспомнить хоть одну молитву. Отражения домов причудливо искажались в ряби на грязной воде. Было тихо и покойно... В квартале от меня темнела выбитая метеоритом яма. Из неё хлестала чёрная жижа и растекалась тусклыми разводами по серому асфальту, Видимо, небесный булыжник, убив несчастного странника, разрушил трубы. Словно кровь раненого города, грязь текла, смешиваясь с водами канала.
   Радио скорбно произнесло:
   "Ничего особенного не случилось. Но нечто необъяснимое произошло.
   Смертельная усталость. Вы должны понять - это усталость от смерти. Когда вокруг всё мертво, то устаёшь жить. И очень боишься умереть.
   Смех сдувает пыль с потускневшего мира. И вся непотребность мироздания обращается в фарс. Страшиться жизни? Это удел инфернальных созданий. Пока есть силы надо жить! Даже если невмоготу. Даже если нестерпимо тяжело идти по шоссе в час пик. Даже если у тебя три туза на мизере и три рубля до зарплаты. Что ты теряешь, вступая в схватку с добрым существом, ненавидящим мир? Только себя..."
   Кузов машина дрогнул, и она завелась. Я вскочил на ноги - и вовремя! - автомобиль, словно негатив катафалка, едва не задавив меня, медленно двинулся по пустой улице. Я еле успел запрыгнуть в кабину и выровнять колёса. Машина пыталась протаранить чугунную решетку парапета и чуть не свалилась в мутную жижу канала.
   Ещё не хватало белой ночью утонуть в чёрной воде! Какой идиот сделал тротуар на одном уровне с дорогой?! Двигаясь с черепашьей скоростью, я ещё долго возмущался несовершенством мира, пока огибал Исаакиевский собор и ехал в сторону Дворцовой площади.
   Крылатые силуэты на вершинках башенок храма и ангел Александрийского столпа грустно наблюдали за моим коловращением и слабыми потугами справиться с заклинившим рулём. Моё противоборство продолжалось бы вечно, но тут я заметил, что в замке зажигания нет ключа.
  
  
   ***
  
   Неужели эта пытка бессмысленными проповедями никогда не закончится? Радио торжественным голосом изрекало:
   "Я спрашиваю, что такое это "нечто"? Это бог? Это сатана? Как просто жить в чёрно-белом мире! Белый свет никогда не сойдётся клином. Чёрный мрак не ослепит тьмой. Жаль, что в сером мире всё не так..."
   В магнитоле что-то замкнуло, и из неё пошёл вонючий дымок. Но окаянный диктор всё не унимался: "Не поверите?! И не верьте! Эти краски придумал сумасшедший художник. Как из оттенков этого цвета создать палитру? Оказывается, можно! Записывайте рецепт: городская пыль смешивается с лунным светом..."
   Серо-жёлтые дома стояли, нахмурившись балконами и портиками под пепельным небом. Серо-чёрная дорога упиралась в площадь, вымощенную серо-бурым гранитом. Я подумал: "Интересно, "серое" произошло от слова сера?" Неожиданно резко, невыносимо мерзко пахнуло сероводородом из люка канализации.
   Мне удалось сломать фиксатор, блокирующий руль, за мгновение до того, как мой тарантас собрался въехать по ступеням в Исаакиевский собор. Я вздохнул с облегчением. Одной проблемой стало меньше. Разобраться бы, что случилось с мотором. Неужели и здесь не обошлось без мистики? Но машина, скрипя подвеской и тихо шурша шинами, ехала по ночному городу. Рывками, плохо, бестолково, но ехала! Какая разница, что двигало ей? Может, после стольких лет работы ей было трудно остановиться?
   Радио, сводящее с ума заунывными звуками, продолжало завывать:
   "Кто бы объяснил, что нами движет, когда мы совершаем ничем не мотивированные поступки? "Нечто" и тут оставило след. Мы воображаем, что всегда заняты чем-то важным. Чушь! Мы просто движемся по линии времени, и ничто не может нас остановить. Если конечно существует "нечто" дающее нам силы жить. Если только это "нечто" сильнее "ничто".
  
  
   ***
  
   Куда я ехал? Не помню. Проклятие! Ведь была же у меня какая-то цель!..
   То, что я сейчас бездумно кружу по городу, опустевшему на время выходных, ничего не значит. Я встал утром в пятницу с твёрдой уверенностью, что мне надо не опоздать... Куда же я так спешил? Растерянно оглядевшись по сторонам, я не увидел в салоне машины ни одной подсказки. Похоже, у меня провал в памяти. Надо мыслить логически, успокаивал я себя, чувствуя, как по шее течёт холодный пот. Несколько глубоких вдохов и резких выдохов привели меня в чувство. Теперь можно было думать и, может быть, существовать.
   Я не торопился на работу, потому что находился в законном отпуске - первом за много лет и поэтому продолжительном, которого как раз должно было хватить на короткое северное лето. К родственникам я не мог ехать по простой причине - они жили в другом городе. Жена гостила у них... У меня была жена? Почему была?! Есть!
   Я ещё надеялся, что ступор, овладевший миром, скоро пройдёт. И город позволит мне выбраться из кошмара, в который я попал. Часы показывали половину первого. Время словно остановилось. Или я отстал от времени? Или наоборот живу в завтрашнем дне? Голова уже раскалывалась от этих дурацких вопросов. Половина первого. День выпал, утонул в белой ночи. В белесом полумраке между выходными. И сегодня не суббота, а воскресенье. Станет ли оно для меня воскресением?..
  
  
   ***
  
   Диктор торжественно, словно читая проповедь, продолжал нести бред:
   "Это придумали древние. Сумма трёх сил, раздирающих мир, как лебедь, рак и щука: Навь - правящая миром вчерашнего дня, Явь - то, что нас окружает. И загадочная притягательная Правь - наше будущее. То, что может произойти. Если "нечто" разрешит ему случиться. Если силы небесные и гады подземные позволят наступить завтрашнему дню".
   Неужели я нахожусь в этом призрачном, несуществующем мире завтрашнего дня? Но с другой стороны, если я не могу вспомнить того, что было вчера, то это ещё не значит, что прошлого не существует! Если со мною происходят странные вещи здесь и сейчас, то это не значит, что день, вернее ночь, прожита зря! Но наступит ли завтра? И как оно может прийти, если я уже в нём?! Дьявол. Мне захотелось глотнуть чего-нибудь крепкого. Глотнуть - это мягко сказано. Я почувствовал непреодолимое желание надраться до положения риз.
  
  
   ***
  
   Совсем близко, отраженный от серых витрин мелькнул огонёк ларька, встроенного в автобусную остановку. Светящийся неоном мираж из алюминия и стекла влёк меня - путника, потерявшегося в пустыне белой ночи.
   Что нужно человеку, заблудившемуся в жизни? Всего-то ничего: выпить. И совсем из области фантастики - найти родственную душу, такую же неприкаянную, носимую без руля и ветрил по волнам житейского моря. Но не дай бог нарваться на занудного любителя проповедей. Нет ничего тоскливее и безнадёжнее после энной рюмки водки, чем пустой трёп о смысле бытия. Какая кому разница - жив я или нет?! Как живу, с кем и где...
  
   Ведущий радиопередачи опять угадал мои мысли:
   "Перевод продукта, предназначенного дарить радость и веселье; и головная боль под утро. И меланхолия. Тоска оттого, что жизнь уходит. Медленно, по капле сочится сквозь разрез оставляемый скальпелем часовой стрелки. Время лечит?! Не смешите! Время предназначено для того, чтобы убивать. Может быть, поэтому мы с такой лёгкостью и равнодушием убиваем его?
   Но время - это всего лишь орудие в руках незримого палача, имя которого неизвестно, образ туманен и сам он, быть может, всего лишь марионетка и тень чего-то большего, более могущественного, чем он сам..."
  
   Пытаясь настроить радио на другую волну, я перестал следить за дорогой. Мне не удалось ни поймать другую радиостанцию, ни выключить радио. Чтобы отвлечься от проповедей сумасшедшего, я решил заняться на ходу диагностикой автомобиля.
   Что-то с машиной было не так. Все мои попытки определить неисправность ни к чему не привели. Я ехал бледной тенью по серым улицам, словно сухопутный корабль-призрак. Мимо промелькнули кирпичные неоштукатуренные стены и арки Новой Голландии - островного государства на портовой окраине - зарешёченного, окружённого глухим забором зданий, переплетением рвов и каналов, готового в любой момент отразить штурм неизвестного противника.
   Но кто же мой недруг? Нельзя победить неуловимого, призрачного врага. Нужна цель, чтобы её уничтожить. И какая же цель у меня в жизни? Если это пресловутое "нечто", которого все боятся и презирают, то я пропал. Мне предстоит вечно двигаться к ускользающему горизонту, к обители этой химеры, и никогда его не достигнуть, потому что нельзя достичь недостижимого.
   Бесполезно было анализировать то, что со мной происходило. Всё было запутано, непонятно и нелепо. Всем управляло провидение, слепой случай или же само пресловутое "нечто" - недоказуемое и недосягаемое.
   Но у меня появилось смутное предчувствие, что скоро оно меня найдёт. Мне надо лишь остановить кружение по ночному городу. Движение, столь похожее на паническое бегство, что реальность постепенно сходила с ума от мелькания кадров за ветровым стеклом. Может быть, центром безумия, охватившего мир, являюсь я?.. Но как же хочется водки!
   Послышался скрежет металла о поребрик, и машина, вылетев на тротуар, врезалась в угол дома.
  
  
  
  
   *** Тривиальная механика ***
  
   "Блудите ли вы, напившись дрянного вина, или плутаете в потёмках своего невежества, начитавшись дешёвых книженций.
   Кружите ли бесцельно по улицам, запутавшись в жизненных проблемах, не зная как разрубить гордиев узел семейных неурядиц.
   Или блуждаете, повинуясь воле ветра и пытаясь изучить Дао облаков.
   Всё равно вы находитесь под действием гнуснейшего предрассудка:
   движения - желанной победы над невзрачной действительностью - нет. Вы просто топчетесь на месте, задрав голову к небу, раскинув руки аки крылья и, высоко поднимая бёдра в гротескном беге, думаете, что живёте..."
  
   Господи, как я желал заткнуть этот проклятый приёмник эфирного бреда! Я выбрался из разбитой машины, и в сердцах хлопнул дверцей. Она сорвалась с петли и косо повисла, словно сломанное крыло. Наконец-то всё разрешилось. Я остался без средства передвижения, мир стал самим собой - отвратительным, тупым и бездушным куском дерьма, в котором мне предстоит барахтаться до скончания веков. Злой, как тысяча чертей, я побрёл по бульвару, слыша удаляющийся голос диктора, повторяющего мои мысли: "Вы никогда не доберетесь до желанного горизонта. Но есть один способ справиться с этим. Надо дать ему прийти к вам..."
   Чего хочу я достичь в жизни? Опустившись на скамью, приютившуюся у края бульвара, я попытался припомнить хоть одну мечту, ставшую явью. И не вспомнил ни одного случая, когда исполнение желаний принесло бы мне хотя бы малую толику счастья.
   Колдовство белой ночи студило чувства, каменные громады домов невыносимо давили, чёрные силуэты деревьев казались руками, ободранными до костей. Мне стало невыносимо страшно оставаться одному. Собрав остатки воли, я всё-таки поднялся и пошёл к тускло светящейся витрине ларька.
   Идти было легко и приятно. Мои страхи постепенно улетучивались в тёмное небо. Звуки шагов эхом возвращались, отражённые от серых в причудливых потёках стен, испещрённых сеткой трещин. На лохмотьях отставшей от штукатурки краски виднелась осевшая из тысяч выхлопных труб гарь. В воздухе разлилась жаркая и влажная ночь. Она обнимала меня и кружила голову. Я начал сомневаться, хочется ли мне напиться. Но ларёк был в пяти шагах и я, махнув на всё рукой, подошёл и забарабанил в закрытое окно, на котором белела бумажка "Стучите! Сплю..."
  
  
   ***
  
   Как же я забыл о том, что в ларьках не продают водки?! Тихая музыка, звучащая из маленькой стеклянной будки, выкрашенной изнутри белой краской, прервалась, и голос диктора радостно произнес:
   "Местное время ноль часов тридцать минут! Похоже, наступил завтрашний день. Нам всем должно быть радостно, что пятница, тринадцатое июня две тысяча третьего года канула в медленных водах реки под названием Лета. Да, кстати, лето в этом году выдалось на удивление жарким, поэтому плановое отключение воды в некоторых районах нашего города никак не повлияло на чистоту наших тел. Чего нельзя сказать о наших душах..."
   Я вздохнул и ещё раз постучал в окно ларька. Внутри кто-то завозился и засопел. Окошечко открылось, и угрюмый женский голос сказал: "Ну?.." Я замешкался и наконец-то присмотрелся к полкам, на которых был выставлен товар. Наверное, днём мне напекло голову. Господи! С витрины в меня вперились глаза, плавающие в склянках всевозможных форм и размеров. Моргнув, я попытался убедить себя, что наваждение сейчас пройдёт. Но глаза смотрели внимательно, настороженно и как-то очень пристально следили за каждым моим движением.
   "Так вы берёте что-нибудь? - раздался равнодушный голос из окошка. - Если будете так стоять и молчать, то я вызову охрану".
   Я взял себя в руки и решительно произнёс: "У вас глаза в формалине? Или это всё-таки спирт?"
   Скрип несмазанных петель резанул слух, и в проеме показалась косматая голова, которая долго вглядывалась в меня, а затем строго спросила: "Ты пьян, что ли? Или читать не умеешь? Видишь на ценнике написано - "копии экспонатов Кунсткамеры"... - голова помолчала и добавила: - Заспиртованные муляжи глаз по сто рублей за пол-литра".
   Из моей груди вырвался вздох, напоминающий стон. Порывшись в карманах, я достал мятую купюру и, получив взамен недоуменно глазеющую на мир склянку, сунул приобретение в карман жилета. Отойдя от киоска, я оглянулся, чтобы прочитать название фирмы - спасительницы полуночников, но было поздно. Раздался сухой треск, и молния превратила ларёк в пылающий факел. Я попятился, с ужасом таращась на быстро разрастающийся пожар. В дыму и пламени что-то с хрустом лопалось, и по асфальту растекалась лужа горящей жижи, в которой плавали обугленные стекляшки глаз.
  
  
   ***
  
   Все, кого бы я этой ночью ни встретил, умирали. Я уже отчаялся понять логику событий, меня несло по волнам белой ночи и очень хотелось куда-нибудь пристать. Залезть в узкую тараканью щель и не высовываться оттуда до рассвета. Если, конечно, он когда-нибудь наступит.
   Незаметно тяжёлые тучи обступили город, и белая ночь превратилась в густую муть мелкого, словно серебристая пыль, дождя. Иногда слышался громкий гул, после нескольких мгновений глухоты приходила вспышка, и я подумал, что в этом странном городе всё перевернуто с ног на голову.
   В этом сумеречном мире причина постоянно менялась со следствием. Гром гремел до молнии. Люди умирали, чтобы родится. Дети били родителей, чтобы стать хорошими людьми. Слабые унижали сильных. И мёртвые правили живыми.
   Но смысловые перевертыши касались только людей и неба. Что-то случилось с нами и нашими богами. Ведь Нева всё также текла по илистому руслу. На засыпанных болотах громадами, незыблемыми тяжёлыми параллелепипедами с вычурными фасадами всё также покоились дворцы и храмы. Почему всё стало неузнаваемым? Почему я оказался в завтрашнем дне, в вымершем городе, среди жутких смертей и бед, которые пока обходили меня стороной? Доколе это может продолжаться? Не пора ли самому прервать это бессмысленное занятие - волочиться по краю дороги? Ведь "час пик" уже миновал. Может статься, что просто нет смысла жить.
   Я вздрогнул от отчаянного крика, послышавшегося с крыши дома.
  
  
   ***
  
   И всё же не успел... Мокрая ржавая кровля была пуста.
   Я обогнул дом и, разбрызгивая лужицы, антрацитом блестевшие на влажном асфальте, подбежал к упавшей девушке. Её лицо было мертвенно-бледным. Она лежала, запрокинув голову и сипло дышала. С уголков её губ вперемежку со слюной текла кровь. На шее виднелся порванный шнурок. Недалеко в луже чернел сломанный бинокль с разбитыми линзами. У стены валялась слетевшая туфля на высоком каблуке. Босая нога девушки была вывернута под неестественным углом, а грудная клетка вздыблена сломанными рёбрами. Я попытался вспомнить, чему меня учили в школе спасателей, но понял, что бессилен хоть чем-то помочь.
   Чёрт бы побрал этих самоубийц, шляющихся по крышам в дождь! Я беспомощно оглянулся, пытаясь разглядеть сквозь сетку мороси телефон-автомат, но увидел только серые дома, стоящие на страже у ленты проспекта и тянущуюся вдоль них линию газона с редкими островками кустов и деревьев. Строго расчерченная графика города была изуродована лежащим передо мной комком умирающей плоти.
   Девушка захрипела и попыталась что-то сказать. Я наклонился и услышал, как она повторила несколько раз: "Ангелы... Их больше нет... Ангелы... улетели..." Дыхание её стало прерывистым, по телу прошла судорога, и она умерла, разметав по асфальту пепельные волосы, сбившиеся в грязные колтуны.
   Внутри меня всё занемело. Во рту стоял горький привкус, и я понял, что плачу. Дождь смывал слёзы со щёк. Капли падали на тротуар и смешивались с кровью разбившейся девушки. Я даже не знал, как её зовут. И никогда не узнаю. Но это было не важно. Что изменилось бы, если передо мной лежал человек, которого я любил? Ничего...
   Надо было найти хоть кого-нибудь в ближайших домах. Я зашёл в парадную и позвал на помощь. Никто не откликнулся, двери квартир были заперты. Звонки дребезжали в безмолвных прихожих, чуть дёргая током мокрые руки.
   Мне показалось, что эти звуки по отрывистым нотам соединяются в мелодию; что я - единственный человек, оставшийся в странном городе завтрашнего дня, - играю реквием по жертвам этого каменного чудовища, перемалывающего человеческие жизни, будто огромный жернов.
   Дверь одной из квартир неожиданно подалась и, тихо скрипнув, отворилась на ширину ладони.
  
  
   ***
  
   В середине длинного узкого коридора белела закрытая дверь в комнату. В прихожей было темно, лишь дальний конец её мерцал тусклым светом, падающим из кухонного окна. Резкий кислый запах от висящей на вешалке одежды. Ветхие половики на грязном полу. Всё говорило о том, что в квартире живут старые люди. Дух бедности и отчаянья смешивался с безнадежностью сумерек запутавшихся в выцветших сатиновых занавесках, подвешенных на толстой леске. Невидимое радио играло скрипичный концерт, и я подумал, что, быть может, сюда ещё не проникло безумное занудство ночного диктора. Прозвучал последний аккорд, и стало тихо. Я позвал хозяев, но никто не ответил.
   Стоило мне ступить на скрипучий паркет и сделать несколько шагов, как я услышал позывные ночного канала, после которых диктор бодро произнес: "Местное время ноль часов тридцать минут..."
  
  
   ***
  
   Я сидел на кухне и пил спирт. Водопровод не работал, поэтому мою микстуру от отчаянья пришлось разбавить протухшей водой из чайника. Вкус был отвратительным, но мне было всё равно. Передо мной на изрезанной и залитой чем-то липким клеёнке лежала толстая тетрадь, исписанная на четверть ровным ученическим почерком. Рядом с ней стояла бутыль, из недр которой на меня укоризненно смотрел стеклянный глаз. Я так и не смог достать его, но был рад этому. Всё-таки мне нужен был хоть какой-нибудь собеседник. После прочитанного и выпитого меня мутило. Я не ел почти сутки, а в пустой квартире еды не было. Если не считать ополовиненной бутыли "огненной воды".
   Радио выдавало очередные философские банальности, но я его не слушал. Прочитав дневник разбившейся девушки, я понял, что смерть - слишком лёгкий выход. Но она его нашла. Кристи, как она себя называла в начале записей, жила в завтрашнем дне почти неделю. Так что мои измышления по поводу пятницы тринадцатого и злой судьбы несостоятельны. На самом деле всё было гораздо хуже.
   Алкоголь и последовавшее скоротечное забытьё с кошмарами и навязчивым бредом позволили мне вспомнить, куда же я так спешил в тот злополучный день.
   Я хотел покончить с собой.
   Самое обидное - мне было совершенно непонятно, почему я собирался это сделать. Что являлось причиной моего желания свести счеты с жизнью? Видимо были какие-то обстоятельства, раз мной заинтересовалось "доброе нечто".
   Проклятая память не давала мне добраться до глубин, как будто там скрывалось что-то чудовищное. И его стоило уничтожить вместе с жизнью. Но что же это было?! Какая разница. У каждого есть нечто своё. Что-то своё, от чего он хотел бы избавиться, но не может. В этом вывернутом наизнанку городе я упрямо пытался найти то, от чего мне наверняка надо откреститься; позабыть и никогда больше не вспоминать.
   Почему я хотел узнать прошлое, ведь оно уже свершилось? Было, да всплыло. Сгорело в горниле дней, утонуло в невыплаканных слезах, минуло и поросло быльём. Почему мне надо было это знать? Неизвестно. Надо полагать, чтобы разобраться в том, что со мной происходит. А может быть потому, что был слишком пьян.
   Я плюнул в раковину, но не попал. Глаз таращился на плевок, сползающий по запачканной стене, и не желал общаться. Пришлось взяться за бутыль и добавить дозы в стакан. Глаз начал мечтательно пялиться в потолок, перекатываясь в остатках спирта. Плохо, что этот экспонат не настоящий. Очень хотелось есть. И поговорить.
   Радио тут же отозвалось длинной тирадой: "Господа! Наш круглосуточный супермаркет расположенный рядом со Смоленским кладбищем предлагает гостям и жителям нашего города отличные продовольственные товары по сниженным ценам".
   Я прикинул, сколько до него идти, и решил, что куплю чего-нибудь в ближайшем ларьке. Если мне позволят это сделать.
   "Непозволительная роскошь жить..." Пришлось запустить в приемник стаканом, который брызнул осколками, но на некоторое время унял это исчадие ада.
   Мне показалось, что глаз косится на меня и, вылив остатки мутной жидкости в рот, я пристально посмотрел сквозь узкое горлышко бутылки в его стеклянное нутро. Черная бездна зрачка вобрала душу и выплюнула обратно в иррациональный мир.
   После того, как я очухался от последней ударной дозы алкоголя, меня привлёк шум за окном. Девушка была права - ангелы, населяющие крыши и купола города, куда-то пропали. Но не улетели, а спустились на землю. Один из них шагал по проспекту, и что-то искал, медленно ворочая металлической головой на короткой ангельской шее.
  
  
   ***
  
   Ливень прошел. Ветер разогнал облака и быстро высушил капли на окне. С веток деревьев летели листья от обрушившегося на город шквала. Я стоял, упершись лбом в стекло, и смотрел на ангела. Дождь смыл с тротуара пятно крови. С высоты второго этажа я наблюдал, как ангел, увидев труп девушки, скрежеща концами крыльев об ограждение, перелез на газон. Его ступни тут же скрылись во влажной земле.
   Я был уже изрядно пьян, поэтому воспринимал появление бронзового ангела как должное. Всё, что меня окружало, было и так чертовски мистично и божественно сложно. Подумаешь, ещё одно чудо - ангел из табакерки.
   Металлический гость подошёл к окну квартиры, в которой я пытался скрыться от превратностей судьбы, и посмотрел на меня. Затем наморщил лоб. На его загаженный голубями ангельский нос посыпался лак, устилая щеки маленькими чешуйками. Я показал ангелу язык и глупо хихикнул. И, похоже, добавил вслух какую-то непристойность. Брови ангела недоуменно поползли вверх. Туманный взгляд пустых, печально смотрящих на мир глазниц, проник мне в душу. Огромная голова приблизилась к окну, и я испугался, что с уст ангела сейчас сорвется проклятие, которое измельчит меня в порошок, испепелит на месте, сотрет с лица земли.
   Я зажмурил глаза, чтобы не видеть, как начнет сбываться анафема. Что-то внутри моей головы щёлкнуло, и раздался радостный голос: "Местное время ноль часов тридцать минут!.."
   "Не-е-е-т! Только не это!!! - взвыл я, царапая лицо, пытаясь избавиться от навязчивого кошмара, преследовавшего меня с самого начала моих злоключений. - Как ты, мерзкая статуя, смеешь так издеваться надо мной!"
   Губы ангела сложились в улыбку, затем металлическое лицо медленно расправилось, и мой странный гость сказал: "Ты хотел собеседника. Ты его получил на всю оставшуюся жизнь".
   "Не хотел! Ты сам это придумал! - крикнул я, надеясь, что происшедшая метаморфоза, всего лишь неудачная шутка. Пьяно, навзрыд заплакав, я взмолился: Дяденька! Ну, разве можно так издеваться над живыми людьми!"
   "С чего ты взял, что живешь?" - равнодушно спросил он.
   Я оторопел, не зная как ответить. В самом деле, живые люди не ездят на машине с заклинившим двигателем, не попадают в межвременье завтрашнего дня и не разговаривают с ангелами. Живые люди спят, едят, ходят на работу, радуются жизни и не хотят закончить жизнь самоубийством.
   "Но где я? - голос мой дрожал. - Что со мной происходит?"
   "Где? - ангел недоуменно посмотрел на меня пустыми глазницами, в которых плескалась темнота. - В полпервого ночи. Именно тогда ты начал убивать себя. Разве ты не помнишь, как гнал по набережной с бешеной скоростью? Разве ты не помнишь, как наглотавшись снотворного жал на педаль газа?!"
   "Это было лекарство... - я постепенно, по кусочкам вспоминал тот день, полный злоключений и несчастий. - Но мне непонятно, почему я не умер?!"
   "Потому что ты понравился "нечто". Оно полюбило тебя..." - сказал ангел и, развернувшись так, что заскрежетал металл по асфальту пошел прочь. Не оборачиваясь, он крикнул: "Убей "нечто"! Если сможешь!.."
   Я подумал, что во сне врага убить невозможно.
   "Убей его! Нам всем надоела его доброта!" - ангел захохотал, подошёл к трупу девушки и, наклонившись, исчез в ослепительной вспышке, унося с собой тело Кристи.
   Я подумал, что врага во сне убить невозможно. Если только не стать им наяву. Я не знал, удастся ли мне стать врагом.
  
  
  
  
  
   ***Тьма египетская***
  
   Я шел по дну океана белой ночи и размышлял о том, что было бы, если бы ничего не было? То есть мира, вовлечённого в бессмысленную гонку от центра Большого взрыва до следующего коллапса, никогда бы не существовало? Не было бы луны, висящей тонким ломтиком - долькой яблока среди взбитых сливок облаков; не было бы тёмных громад домов, бесстрастно смотрящих на пустой город провалами окон. Не было бы меня, шагающего по изъеденной оспой рытвин и глубоких трещин панели; спешащего неизвестно куда, чтобы понять неизвестно что, оказавшись неизвестно где.
   Чтобы изменилось, если бы я умер? Неужели этого мира не стало? О, боги! Только не это...
   Луна рывком проскочила по небу ещё четверть своего диаметра и исчезла, заслоненная тенью Земли. Сразу стало темно. Пройдя пару перекрестков, я заметил, что тьма сгустилась и начала изливаться из арок дворов-колодцев. Её молчаливое и неотвратимое наступление заставило меня ускорить шаг. Я почти бежал, пытаясь вырваться из узкого ущелья проулка.
   Тьма выдворила меня на середину проезжей части, на вздыбленный трамвайными путями асфальт и погнала по нему, волной накатываясь на стены домов. Белая ночь превратилась в противоположность - в безнадёжную влажную муть черного тумана. Я никогда ещё не видел такого. Но я никогда и не скитался по городу завтрашнего дня! От голода кружилась голова, силы кончались, и я боялся лишь одного - что судорога свалит меня на рельсы и по злому стечению обстоятельств какой-нибудь шальной трамвай переедет меня в тишине черной ночи.
   Мне не надо было об этом думать.
  
   Во всём, что меня окружало, пребывало что-то сверхъестественное. Почему мои мысли тут же трактовались, как призыв к действию? Кого я мог так разозлить своими желаниями? Все мои нелепые думы, неявные вожделения, даже те, которые я прятал не только от мира, но и от самого себя, становились по какой-то мистической причине явью, настоящим, мрачным мгновением бытия, которое я ненавидел, но не мог понять за что.
  
   Мне не нравилось зависеть от судьбы.
   Я строил жизнь по принципу противопоставления себя окружающему миру. Неужели за это невинное желание всегда и везде быть самим собой мир стал мне мстить? Проклятие... Или еще одно свидетельство существования неких сил, воздействующих на мироздание. Может, поэтому я хотел пустоты - не думанья, не деланья, не жизни? Сумасшествия, отрешённости... смерти?
  
   Вой электромотора вынырнувшего из-за угла трамвая, скрип подвески, скрежет колес о дуги рельс заставил меня забыть о философствовании и отчаянно попытаться спасти свою никчемную жизнь. Быть сиюминутно раздавленным железным призраком не входило в мои планы. Я еле успел отскочить, и трамвай проехал, обдав меня запахами разогретого масла и старой краски, раскалившейся на солнце.
   Я не стал вдаваться в подробный анализ своих ощущений, потому что на встречных путях из тьмы показался ещё один трамвай. Сквозь пелену страха застившего мне глаза я заметил, что в кабине никого нет. Впереди мелькнула тень, послышался удар и короткий вскрик.
   Тусклые фары разгоняли мрак, вихрем закрученный от земли в темное небо. Туннель и свет в конце призрачной трубы. Смерть. Сломанные ребра, раздавленная от удара о кабину грудная клетка, раздробленные кости ног. И руки, скребущие в агонии по жирному, в потеках масла асфальту. Визг тормозных колодок... и что-то тащится впереди замедляющего ход вагона. Что-то темное, отдаленно напоминающее человеческое тело.
   Я стоял, бессмысленно глядя на то, что секунду назад было человеком. Нечто опять меня спасло, подсунув под трамвай кого-то другого.
   В кабине погас свет, и вагон утонул в сумраке, белея полосами грязной краски чуть выше колесных пар, молчаливо нависнув над трупом, не смея продолжить движение.
   Шагнув в сторону и сойдя с трамвайных путей, я опустился на дорогу, и, обхватив ноги руками, зарыдал от отчаянья. Почему? Почему всё время кто-то гибнет?! Почему эти страшные смерти вершатся рядом, словно кто-то старается меня убить, но постоянно промахивается? Что это, как не издевательство надо мной, в минуту слабости решившим умереть, но по какой-то причине остановившимся на полпути? Вернее кто-то меня остановил, выдернул из привычного, осточертевшего мира и сунул как котенка в это дерьмо. Будто кто-то всё время пытался мне сказать: "Смотри, что с тобой будет, когда тебя не станет. В тот миг, когда случится то, чего ты так добиваешься. Тогда, когда смерть поглотит твою душу, оставив тело неприкаянно скитаться по городу белой ночи, по городу завтрашнего дня. Дня смерти".
  
  
   ***
  
   "Тьма египетская, происходящая не от противопоставления свету дня, а находящаяся внутри каждого из нас.
   Тьма египетская - это тонкая плёнка эгоизма, не пропускающая свет истины к нашим сердцам.
   Нам ещё повезло, что мы живём в сером городе белесой мглы, опускающейся на улицы с заходом солнца. Значит, тьма, на которую обречено человечество, только краем касается наших душ. Но и этого достаточно для того, чтобы навсегда испоганить видение мира, умертвить всё человеческое в человеке, сделать его марионеткой страстей раздирающих душу на тонкие лоскутки желаний и несбывшихся надежд..."
  
   Чокнутый диктор разошёлся не на шутку. Я болезненно поморщился как от зубной боли. Радио, пожалованное мне металлическим ангелом, не переставая бубнило внутри моей пустой головы. Чтобы окончательно не сойти с ума я представил, что это работает маленький радиоприемник с вечными батарейками. Звуки гасятся тканями мозга, превращаясь в колебания моей души.
   Но подсознательно я пытался скрыть от себя ужасную догадку, которая зрела во мне с того момента, когда я первый раз услышал этот голос, льющийся из динамиков, встроенных в двери машины, - что если это не радио, а мои мысли?
  
  
   ***
  
   "Как же всё-таки мы зависим от памяти. Если не помним - значит, и не было. Никогда прошлое не переступит границу дня сегодняшнего, если оно не отпечаталось где-то в нейронных связях, в потоке химических реакций, изменяющих наше видение мира, нашу матрицу мышления. Где же скрыты воспоминания? И как избавится от них?"
  
   Душа дрогнула, прикоснувшись к тьме. Микроскопический триггер нейрона переключился, и откуда-то из глубин памяти всплыло воспоминание о том злополучном горном походе по Азии.
   Я хотел вспомнить то, что надо было забыть? Что ж теперь роптать...
  
  
   ***
  
   В начале путешествия, ещё на подходах к высокогорной зоне, парнишка из нашей группы начал ловить на металлическую коронку передачи о футболе. Высота была где-то около трех километров над уровнем моря, поэтому мы изрядно повеселились, зубоскаля над ходячим радиоприемником, и всё списали на горную болезнь и усталость.
   Рюкзаки у нас были килограмм по пятьдесят. И выматывались мы за день так, что падали вечером без сил и проваливались в черный омут беспамятства: без сновидений, без мыслей о том, что завтра предстоит всё та же унылая тропа под жарящим напропалую солнцем. Всё та же дорога в небо, в марево горных миражей, когда та вершина, к которой идёшь, кажется уже всю жизнь, отодвигается с каждым шагом всё дальше и дальше к изломанному хребтами горизонту.
   И усталость накатывала не оттого, что каждый шаг налитых свинцом ног, существующих отдельно от сознания, давался с трудом, а оттого, что цель постоянно отдалялась. И всё, чем жил, к чему стремился, становилось вдруг бессмысленным, и красоты окружающие тебя, идущего по узкой тропке над бездной, наполненной месивом камней, змеями и скорпионами, прячущимися в клочках редкой растительности, казались блеклым подобием жизни.
  
   "Зачем нам даны воспоминания? Неужели не проще забыть о том, что было? Пусть прошлое само сгрызает себя, медленно умирая в прожитых днях, месяцах, годах".
  
   По-мальчишески геройское желание умереть достойно, блистательно и именно в горах могло бы исполниться в одно мгновение, когда я, шагнув за очередной изгиб хребта и попав в складку склона, увидел нацелившеюся на меня кобру, стоящую на хвосте и готовую к прыжку.
   Что это? Судьба, сжалившаяся над уставшим до изнеможения путником? Или уже тогда доброе "нечто" взяло меня под свое невидимое крыло, упредив удар кобры? Пока я молился о спасении и пытался уйти с линии броска, камень - огромный валун лежавший на поросшей травой морене внезапно качнулся и в одно мгновение разрезал на две части мою раскинувшую складки кожи и злобно шипящую смерть. Оскалившаяся голова змеи на вмиг укоротившемся туловище, судорожно сворачивающемся в мелко дрожащие кольца, все пыталась, когда я проходил мимо, достать мою ногу, но не могла. С кончиков острых зубов тягуче тянулась кровь, смешанная с ядом, предназначенным для меня.
   В то лето я в первый раз пожалел о том, что не умер. Может быть, смерть от укуса змеи избавила бы меня от пожизненного чувства вины. Не знаю. Вряд ли. Все религии мира твердят об обратном...
  
   Моё персональное радио выдало в эфир очередную цитату:
   "Загробная жизнь, если она есть, не предназначена для того, чтобы забыть дела земные. Какая-то сволочь придумала так, что даже там, за чертою, мы должны помнить о том, что натворили здесь. Как будто нам не хватает того, что мы, пока живём, храним память о своих дурных поступках. Как будто кто-то пытается навечно продлить наши земные мучения, наслаждаясь ими..."
  
   Неделю спустя после того происшествия наша группа, двигаясь в плотном тумане по испещренному трещинами и закрытому свежим снегом леднику, сорвалась в горное озеро.
   Я не мог их спасти. Ведь спасение должно было придти извне, так нас учили. Я не мог их спасти всех, поэтому вцепившись из последних сил в край ледового ада глубиной в сотню метров, я сделал то, что, быть может, сделал бы любой другой, оказавшись на моем месте. Я обрезал туго натянутую веревку, на которой болтались, истошно воя, пять человек, об острую кромку ледоруба.
  
   "Освобождаясь от вервий - канатов толщиной в руку, связывающих нас с действительностью, - не забывайте о спасении души. Отрекитесь от неё. Пусть она свершает свой путь в одиночестве, среди звёзд, пока ваше тело опускают в последний приют под заунывные звуки оркестра и нелепый плач родственников и притворных друзей".
  
   Я кивнул, соглашаясь с умолкнувшим диктором.
   Из пяти человек мне удалось спасти только одного. Через час после катастрофы, настигшей нас, я выловил его с нижнего края ледникового озера, там, где высота была всего лишь с полверевки. Ему удалось избавиться от рюкзака после того как связка, пролетев почти сотню метров, рухнула в озеро. Может быть это, а может и то, что ему очень хотелось жить, его и спасло. У меня не было иллюзий, что удастся совершить невозможное. В чуть зеленоватой воде, прозрачной, как слеза, подернутой тонкой пеленой тумана, в глубине озера виднелись останки моих друзей. Но, как оказалось позже, из бездны выплыл мой враг.
  
  
   ***
  
   Я сидел на парапете стрелки Васильевского острова и жевал черствую булку, поклеванную голубями. Как она попала в завтрашний день, мне было всё равно. Когда я пытался проглотить очередной пахнущий плесенью кусок, сухие крошки драли обожженное спиртом горло, но было лень спускаться по пандусу к реке. Пить вонючую жижу вперемешку с сине-зелёными водорослями, воду, смешанную с нечистотами, текущими из труб, скрытых выше по течению под поверхностью Невы, мне не хотелось.
   Тьма постепенно поднималась вверх. Внизу, у прибоя мерещилось какое-то копошение, но меня так захватили болезненные воспоминания, что я не обращал внимания на драму, разворачивающуюся на берегу.
   Радио молчало, и мне почудилось, что диктор внимательно слушает мой монолог. Мне было все равно перед кем изливать душу. Даже если бы сейчас из тьмы материализовалось коварное и беспощадное "нечто" в виде ангела в белых одеждах с крылами, рогами и с подкованными медью копытами, я все равно бы продолжил эту исповедь. Но это не было покаянием. Это было что-то вроде предсмертной записки. Так я решил для себя.
  
  
   ***
  
   "Небо. Черное от горя небо. Даже не так. Не та прослойка из кислорода, азота и скопления газов в мизерных количествах, отделяющая нас от мрака и холода вакуума, а предчувствие рая, адского холода того места, куда все так стремятся. Но даже те, кто спешит в ад, не подозревают о том, что он находится тоже там, в бездне Вселенной. Мир устроен так, что тут поделаешь. Грешников, наверное, удивит то, что преисподняя расположена не в недрах Земли, а на кометах - этих странницах небес, хвостатых вестницах смерти, которые приходят на небо, чтобы забрать души умерших. Именно там, во мраке космоса находится человеческий ад. На мёрзлых обломках неудавшихся звёзд. Их миллионы миллионов бороздят просторы галактики. Места хватит всем..."
  
   Я криво ухмыльнулся. Тебе ли, милый диктор, знать, что такое адский холод? Ты всю жизнь провел в душной комнате, уставленной аппаратурой, греющей так, что впору было опасаться теплового удара. Знаешь ли ты, болтун, что такое холод в горах? Когда внизу, всего лишь в нескольких десятках километров, почти в прямой видимости стоит марево от раскалённых на жаре камней и растительность чахнет от недостатка воды, испаряющейся тут же от соприкосновения с высохшей потрескавшейся землей? Но это там, внизу, в райских кущах, в заброшенных садах. Среди узкой полоски абрикосовых деревьев, нависших над бешеным потоком горной реки, несущей мутные воды в пустыню. Вверху всё было не так.
   Я, после того как вытащил из ледникового озера будущего врага, попал в персональный ад, состоящий из маленьких обломков льда, крошечных осколков того, что было когда-то моей жизнью.
  
   После возвращения из Азии, мысленно проживая бессонными ночами те дни, которые так круто изменили мою судьбу, я удивлялся своему тогдашнему хладнокровию. Это было невозможно понять. Неужели люди так меняются в моменты кризиса? Когда ничего из прожитого до этого, как казалось бы правильного поступка, до этого рокового мгновения уже нельзя изменить, а будущее до того туманно и неопределенно, что лучше не думать о том, что же будет в следующие пять минут, пять дней, пять лет...
   Пожалуй, нет. Человеческую природу нельзя перекроить в одночасье. Где-то в глубине души, в прозрачной чуть зеленоватой воде, подернутой тонкой пеленой тумана, лежали на дне отчаянья тела моих друзей. А я всё спрашивал себя в безнадёжной тишине ночей: неужели ничего нельзя переписать в том трагическом сценарии?
   Неужели нельзя сделать так, чтобы кто-то другой, не обращая внимания на крики ужаса, не слыша полузвериный вой и приглушенные проклятия, пытался из последних сил, рвя связки и выворачивая суставы из впившейся в тело страховочной системы, резать веревку об острый край ледоруба, чтобы остаться в живых. Чтобы затем попытаться спасти хоть кого-нибудь, хоть кого-то, кто хотел выжить вопреки смерти. Я спрашивал себя: почему этот жребий выпал мне? Почему?..
  
  
   ***
  
   Радио, бывшее до этого излишне многословным, прошипело эхом сбившейся с настройки волны лишь несколько слов: "На всё есть воля человеческая. Кто-то волен, а кто-то - раб. Ничто не поможет тебе в познании глубин горя. Только ты сам. Да, и нет уже давно этого самого "ничто". Осталось только "нечто"...
  
   Двигаясь на ощупь вдоль гранитного парапета в непроглядной удушливой мгле, я пытался унять дикие боли в горле. Гортань словно наждаком драло при каждом судорожном глотании вязкой горчащей слюны. Пить. Хоть глоток воды. Хоть чуть-чуть влаги. Я опрокинул рукой пластиковые стаканчики, которые скатились, дребезжа, мне под ноги и, уже осторожно ощупывая край гранитной плиты, наткнулся на недопитую алюминиевую банку с какой-то жидкой дрянью, приторно пахнущей карамелью. Вылив в рот эту мерзость, я крепко сжал зубы, потому что понял - меня сейчас вырвет.
   Как назло, снизу, с пандуса стрелки послышался визгливый речитатив и шелестение голосов, вторящих тонкому надтреснутому говору невидимого в темноте человека.
   Издалека настороженно прозвучал короткий гудок самоходной баржи и тьму прорезал хилый луч прожектора. В мимолётной вспышке света я увидел на краю пандуса полукругом стоящих голых людей и человека в белых одеждах, держащего лист бумаги и пытающегося в непроглядной тьме при свете тускло горящего налобного фонарика читать, как мне сначала показалось, литанию.
   Черта с два! Это была не молитва. Это было заклинание или какой-то бессмысленный набор слов. "Расширим наш священный круг... Пусть люди мира... Дьяволы света... Квадраты ада..." Сквозь приближающийся рокот баржи, ползущей по ночной Неве и раздвигающей носом тёмные воды, я услышал заунывный голос новоиспечённого адепта одной из модных вер. Он призывал людей, склонивших перед ним головы, наконец-то закончить жизненный путь и уйти вслед за ним в мир иной, в котором они могут продолжить своё сподвижничество и оттуда творить добрые дела, спасая заблудшие души соотечественников, погрязших в адской юдоли болот действительности.
   "Что за бред?" - подумал я, наблюдая за тем, как человек в белых одеждах развернулся и сделал шаг в воду, скрывшись в ней по пояс. Следом за ним вошли в реку и остальные люди, растянувшись цепочкой вдоль гранитного спуска. Послышалось хлюпанье волн, слова бессмысленного апокрифа и ещё долго в темноте был виден луч налобного фонаря, от которого вода светилась бледно-зелёным светом. Последний вскрик, восхваляющий царство счастья, захлебнулся в быстром течении, и всё стихло.
   Через некоторое время фонарь снова разогнал мрак и я увидел, что человек в белом приплыл обратно, тяжело выбрался по ступеням из воды и снял с себя грязную, заляпанную водорослями хламиду. Затем воровато оглянулся и начал рыться в одежде, оставленной поборниками неизвестной религии. Выбрав подходящее одеяние, он, что-то недовольно бормоча, начал раскладывать по карманам бумажники, кошельки и украшения, выуженные из тряпья. Я был поражен этой подлостью. Но всё же попытался успокоить себя предположением, что, быть может, увиденное мной - всего лишь часть какой-то мистерии. Может быть, люди любят ночами купаться в Неве. Мало ли...
   Но вдруг что-то пошло не так. Баржа стремительно надвинулась на берег и, скрежеща днищем по каменистому дну, едва не столкнулась с гранитным пандусом. Поднявшаяся гигантская волна накрыла лжепророка, и после того как с шумом схлынула, я увидел, что мокрый уступ пуст.
   Муть, поднявшаяся со дна желудка, всё-таки нашла выход, и меня вырвало на пахнущие птичьим помётом раскалённые плиты парапета.
  
  
   ***
  
   Стоя на коленях над чёрной водой, я спрашивал себя: во что верить? В торжество человеческого разума? В справедливость и доброту сил, правящих миром? Не тем гротескным отражением реальности, в котором я по воле обстоятельств оказался сейчас, а тем миром, в котором действительно живут люди. Ведь именно в нём вынуждены нескончаемым потоком идти по острию клина те, кто ещё не решил, что из двух зол меньшее: не спеша двигаться от рождения к смерти или одним махом приблизить финал трагикомедии под названием "жизнь".
  
   После трёх дней в горах наедине с врагом и больной совестью, я уже никогда не был самим собой. Мой внутренний мир был расколот трещиной: где-то далеко сияло беспечальное "до" и через глубокое ущелье, наполненное болью и отчаяньем, громоздилось нелепое "после". Но внешне я изменился мало, лишь стал горбиться, и взгляд моих серых глаз уже никогда не был весел. Седые волосы я стриг коротко. И дрожащие руки старался без нужды не доставать из карманов, в которых среди прочей мелочёвки хранил, как талисманы и вечное напоминание о событиях того проклятого лета, две крохотные вещицы: засаленный кусок верёвки длиной с фалангу пальца и брелок с откидывающейся крышечкой и тайным отделением. В нём хранилась выцветшая, покоробившаяся от воды и времени фотография моей жены.
  
   Диктор сонным голосом, мучительно пытаясь скрыть зевок, произнёс:
   "Возлюби врага своего, словно он брат тебе. Ведь если бы не было врагов, то, как бы ты узнал, кто твои друзья? Как бы ты отличил, кто враг, а кто друг? И под маской друга может скрываться недруг, и враг неожиданно может придти на помощь, избавив тебя от страданий и бессмысленного цепляния за то, что ты по ошибке называешь жизнью".
   Иногда мне казалось, что диктор знал обо мне всё. Страх прошёл, осталось лишь любопытство. Кем же был этот всеведущий незнакомец? На этот вопрос я, наверное, никогда не найду ответа.
  
  
  
  
  
  
   ***Ничто не вечно***
  
   "Давайте поговорим о так называемом "ничто". В моём понимании - эта абстрактная категория не может присутствовать в сущем, потому что, как только возникает "ничто", так "нечто" пытается его заполнить. Если говорить по-простому, то выполняется третий закон термодинамики и четвертый закон Дядюшки Слу. О термодинамике рассуждать скучно, нет смысла повторять то, что написано в учебниках. Хочется подробнее рассказать об эмпирических законах, выведенных одиозной личностью, известной в узких кругах под этим странным прозвищем. Так вот, первый закон Дядюшки Слу гласит о том, что..."
   Это радио когда-нибудь сведёт меня с ума. Если я не лишусь рассудка раньше. Если я уже не сумасшедший. Все симптомы душевной болезни сплелись в моём бреду: странные видения, голоса... вернее, радиоголос, нашёптывающий мне всяческую заумь. И бесконечное чувство вины, вот уже пять долгих лет терзающее меня. Хотя, если разобраться, в чём я виноват?
   Мой инстинкт самосохранения, загнанный в угол стыдом, уже не просто верещал, он вопил о том, что я, не смотря ни на что, был прав. Что я всегда в экстренных ситуациях, когда надо сделать беспощадный выбор, бываю прав! И поступки мои логичны и выверены.
   Ну, да. Всё именно так. Эгоизм, возведённый в степень, выручал меня всегда. И доброе "нечто", потакавшее мне, баловавшее моё самолюбие, не раз помогало выкарабкиваться из немыслимых авантюр - просто брало за шкирку и, как слепого котёнка, волокло по ухабам единственно верной дороги, той, по которой мог пройти только я один. И никто другой. Все мои чудесные воскрешения когда-то должны были закончиться. Похоже, всё шло по какому-то неизвестному мне плану и, подчиняясь чужой нечеловеческой логике, швыряло меня из одной безнадёжной ситуации в другую. Всё было именно так. За исключением того, что я вчера хотел покончить с собой...
   Упёршись невидящим взором в мутную даль небес, распростёртых над городом завтрашнего дня, я помимо своей воли до мельчайших подробностей восстановил в памяти те дни в горах, проведённые наедине с обезумевшей совестью. Прошло пять лет, но для меня они промелькнули как одно мгновение. Если только под мигом понимать вечность.
   Проклятая память зло подшутила надо мной. Я не помнил того, что было вчера. Но то, что случилось после того, как я, сделав выбор, обрезал верёвку и погубил этим друзей, врезалось в мои извилины так, словно было выгравировано на камне.
   То, что произошло после того, как я спас из ледникового озера моего старого приятеля - Степана, я вспомнил до минуты, до секунды. Это была моя заезженная пластинка, "идея фикс", по совместительству работающая запалом к нынешнему безумию.
  
  
   ***
  
   Был уже вечер, когда я вытащил потерявшего сознание Степана на узкую полоску фирна, зажатую с двух сторон глубокими трещинами. Сил у меня осталось только на то, чтобы содрать с пострадавшего покрытую коркой льда одежду и, найдя в рюкзаке фляжку со спиртом, растереть ему ноги и руки до красноты. Приговаривая: "Эх, ты Стёпа - недотёпа", - я, не обращая внимания на подбирающийся холод, пытался привести его в чувство, но не мог. Мне казалось, что он вот-вот умрёт от болевого шока. Отчаянье моё было настолько сильным, что я не замечал, что сам скоро погибну, так как все тёплые вещи - те, что были на мне и те, что нашёл в рюкзаке - надел на него, а сам остался в футболке и мокром заледеневшем комбинезоне.
   Кровоподтёки и глубокие ссадины я обработал, оставалась только рана на голове. Пока бедняга кувыркался по склону у него, видимо, слетела каска. Осторожно очистив затылок от крови, я наложил тугую повязку. Цвет его лица сливался с цветом бинта. Проклятие! Передо мной лежал и медленно умирал единственный выживший в этой катастрофе человек, а я ничем не мог ему помочь. Вернее, я сделал уже всё, что мог; всё, что в моих силах; но нужно было ещё одно, последнее чудо, запас которых у меня на сегодня был исчерпан.
   Я отрешённо подумал о том, что все мои усилия тщетны. Мне ни за что с таким грузом, да ещё в одиночку, не спуститься по ледопаду. Если не повезёт и сорвусь, то меня спасать будет некому. Спасатели обречены по определению. Ведь, если спасают они, то кто спасёт их?
  
   Туман растворился в фиолетовом своде небес, испещрённых сеткой перистых облаков, причудливо подсвеченных заходящим солнцем. Ледник, покрытый слоем пушистого снега, громадным амфитеатром спускался в долину. Его поверхность ниже по склону была разорвана глубокими поперечными трещинами.
   Справа и слева лёд вплотную прижимался к покатым скальным сбросам, переходящим в изрезанные кулуарами стены хребтов, зажавших в тиски ледовое поле с длинным, узким озером, притаившимся в трещине. Внизу, у края небольшого пологого уступа, на котором ютились мы, начинался ледопад. Язык ледника величаво сползал гигантскими ступенями в долину, покрытую месивом камней и грязными сугробами подтаявшего снега, из которых текли горные ручьи, сливающиеся в скальной теснине в бурный поток. Мне предстояло спуститься в связке с умирающим другом, преодолев до истока реки километр льда, поставленного почти вертикально и разодранного глубокими пропастями. Безопасней было бы прогуляться по Луне.
   Я немного приободрился, увидев, что к краям ледопада трещины становятся уже и через них можно перепрыгнуть. Зачем нас тогда понесло на середину ледника? Тот, кто знал ответ на этот вопрос, лежал, тяжело дыша, и не мог ответить. А остальные... Я прикусил губу до крови... За что им такая смерть? Меня то ли от холода, то ли от нервного напряжения начал бить озноб. Дрожащими руками я попытался разогнуть стоящую колом смёрзшуюся ветровку - единственное, что у меня осталось из защиты от стужи - и закутаться в неё. С трудом мне это удалось сделать. Затем одним глотком я влил в себя остатки спирта, и огненная волна вмиг прокатилась по нервам.
   Кто мне поверит, если я начну рассказывать о том, как всё было на самом деле? Я сидел на рюкзаке, брошенном на снег, и отчуждённо смотрел на белые вершины гор, медленно покрывающиеся розовой коркой заката...
  
  
   ***
  
   В моём странном городе, отдалённо напоминающем Санкт-Петербург, время намертво вцепилось в ноль часов тридцать минут. Я не мог сдвинуть стрелки часов, вызвать другие цифры на электронном дисплее, хоть как-то повлиять на течение времени. Мне благосклонно дали возможность скитаться по безвременью, иногда встречаясь с такими же ничего не понимающими в мире завтрашнего дня людьми. Они, вероятно, тоже искупали собственную карму, грехи или что-то иное, то, ради чего без сожаления отдали бы жизнь, лишь бы исправить непоправимое.
   Видимо моё душевное состояние вылилось вовне, затопив безысходностью непреходящего горя вселенную. Или город, почувствовав моё отчаянье, решил подыграть мне, исполняя на струнах проводов и органных трубах проспектов печальный реквием. Сочиняя его на ходу, отдавая последнюю дань блудному сыну, познавшему изнанку сути, вернувшемуся к тому естеству, что составляет основу мира и потерявшему по дороге самое ценное, что у него было - самого себя.
   Радио молчало. Да и был ли нужен мне духовный поводырь, искажающий прописные истины, ввергающий меня, уже и так запутавшегося в жизни, в огненную клоаку сомнений в истинности мотивов моих поступков? Что если и тогда, на леднике, и сейчас, посреди пустого города, я пытаюсь противопоставить мирозданию, безжалостному макрокосму своё ничтожное "я"? Есть ли у меня шанс победить "нечто", незримым конвоиром сопровождающее меня по жизни, калечащее мою душу навязанными извне догмами, которые обыкновенному человеку чужды? Как было бы просто всё объяснить моим безумием...
   Как всё-таки просто быть разумным. Рождаться, когда настал черёд родиться; умирать, когда настал черёд умереть. Не раскачивать клин, вбитый между рождением и смертью, уменьшая время, отведённое на миг бытия. Просто стоять на острие клина, на стрелке Васильевского острова и смотреть на набегающую, текущую издалека, из возможного прошлого, чёрную воду, которую остров режет остриём гранитного ската на две половины: на то, что было и на то, что могло бы быть. Где верная сторона? Справа? Или слева?..
  
  
   ***
  
   На горы опустился холодный промозглый вечер. Видимый кусок неба, обрамлённый хребтами и пиками, был наполовину скрыт рябью облачности. Склоны гор утонули в густых сумерках, провалами фиолетовой тьмы резко оттенились снежные карнизы и висячие ледники, готовые в любой момент сорваться с круч.
   У меня возникло очередное препятствие - как переместить пострадавшего по узкой кромке отколовшейся пластины льда к укрытию, которое я сделал под большим плоским камнем, лежащим на толстой ледовой ножке и похожим издалека на "гриб". Лёд тает, образуя канавку около края упавшей на ледник каменной плиты, нагретой за день солнечными лучами. Через несколько лет, если не происходит резкой подвижки ледника, образуется ниша, отсвечивающая голубым льдом. В ней и соорудил я убежище от ночной стужи, прикрыв щель, в которую едва мог протиснуться человек, куском полиэтилена.
   Я надеялся, что мои усилия по спасению Степана не будут напрасными. Он уже начал ровно дышать, и я пытался убедить себя в том, что всё обойдется. Только бы у него не началось воспаления лёгких, тогда - смерть. Высота убивает от простуды моментально. Сначала - легкое покашливание. Через день - самый обыкновенный бронхит, который в течение несколько часов превращается в отёк лёгких. И затем следует неминуемая гибель, если только вовремя не придёт помощь.
   Каким богам молиться, чтобы не случилось худшего?
   У меня после непродолжительного купания в ледяной воде признаков простуды не было. Только сильно болела голова от навалившейся горной болезни. Но это ничего. Скоро пройдёт. Едва справляясь с головокружением, я из последней оставшейся верёвки протянул до каменного гриба перила и, прицепив к страховочной системе Степана, осторожно начал переправу - долгий путь с этого берега застывшей ледовой реки на тот.
  
  
   ***
  
   Муки голода пока ещё не наступили. Но в моём рюкзаке кроме бензина, примуса и увесистого мешка с крючьями, карабинами и прочим альпинистским снаряжением, ничего не было. Ни крошки сухарей, ни пакетика с супом или картофельными хлопьями. Лишь остатки перекуса из горсти изюма, урюка, орехов и сушёных слив. Если нам предстоит спускаться по леднику дольше трёх дней, то мы умрём от истощения.
   Это было очередным испытанием. Чёрт бы побрал эти трудности. В дне пути вниз по долине находилась хижина, в которой, если повезёт, нам удалось бы у пастуха выменять на кусок верёвки немного еды.
   Продвигаясь маленькими шажками по пористому льду, тонко хрустящему, когда я изо всех сил вгонял в него передние зубья кошек, я тащил завернутого в полиэтилен Степана по расширяющемуся клину ледяного пера и старался не смотреть вниз. Там, в кромешной тьме, в глубине трещины притаилась смерть. У меня с ней были свои счёты. Слишком много она мне задолжала, чтобы я мог просто так, без боя сдаться.
   Вот только великой битвы скорее всего не получится. Всё произойдет тихо и для меня неожиданно. Неверное движение и - короткий полёт; вырванный из трещины крюк или вытаявший изо льда ледобур; прилетевший со склона камень или кусок смёрзшегося снега - да мало ли способов расправится со мной, стоящим над бездной. Лишь бы костлявая миновала того, кого я чуть было не погубил.
   Горько осознавать теперь, как я тогда ошибался.
  
  
   ***
  
   В маленькой тесной нише под камнем холод почти не чувствовался. Около полуночи, когда я устроил Степана на полиуретановом коврике и разжёг примус, начался снегопад. Осколки снежинок шуршали по полиэтилену, медленно и верно закидывая наше убежище пригоршнями будущего дождя. Но ливень хлынул бы там, в долине, до которой отсюда как до луны. А здесь, на горе сыпал мелкий град.
   Тоска, накатившая от мерного жужжания огня, вырывающегося из форсунки примуса, от меланхолического шороха снежинок, осыпающихся с полиэтилена, сжала сердце и заставила беззвучно завыть от отчаянья.
  
   "Горы. Место, где спасение отнюдь не на небесах. Тратя силы на движение вверх, ты только приближаешь неизбежное поражение. Когда-нибудь твоё везение кончится. Стоя на вершине и испытывая непередаваемое счастье, ты всё равно с надеждой смотришь вниз. И только спустившись, оказавшись среди зелёных лугов с пахучими травами и журчащими по ним ручьями, ты понимаешь, что в очередной раз смерть прошла стороной".
  
   Вчера я избежал её. Ценой четырёх жизней. Но, господи! Я не виноват! Я сделал, то, что сделал! То, что смог сделать!
   Как заезженная пластинка, как закольцованный трек на студийном магнитофоне, я повторял снова и снова: "Я не виноват!"
   И, наверное, произнёс это вслух. Сквозь полумрак, чуть скрадываемый слабым огоньком примуса, я увидел, что Степан лежит с открытыми глазами и с ужасом смотрит на перебитый кусок верёвки, который я забыл отвязать от страховочной системы. Первыми словами моего будущего врага были: "Зачем ты нас убил?!"
  
   Мне, наверное, надо было начать оправдываться, задавать риторические вопросы, искать виновных, но я не проронил ни звука. Пламя примуса освещало, словно лампадка, бледное лицо Степана, и я усмехнулся. Чёрные зрачки глаз, чёрные брови, чёрная окладистая борода. С него бы сейчас писать икону. Мученика Степана.
   Он по-своему понял моё молчание и тут же успокоился. Вальяжно вытянув ноги и упёршись зубьями кошек мне в бок, с усмешкой сказал: "Спасибо, дружище, что спас ". Я дёрнулся от боли и исподлобья посмотрел на него. Что-то произошло в окружающем мире. Словно включили мощный генератор, и стены ледяной пещеры заискрились от разлитого в воздухе заряда.
  
  
   ***
  
   Диктор не выдержал слишком длинной паузы и хорошо поставленным голосом произнёс отрывок из какой-то пьесы:
   "В те времена ещё не знали, что такое электричество. Всем правила магия. И что интересно, колдуны или как их ещё называют - маги, различались только цветом одежды, цветом волос и намерениями. У кого помыслы были дурными, становились чёрными магами и подчиняли себе тёмные силы, а те, кто посвятил себя служению светлому, доброму, вечному, соответственно назывались белыми. Всё бы ничего, но в одной семье злых волшебников родился мальчик с белыми волосами..."
   "К чему бы это?" - спросил я диктора, но он, разумеется, не ответил. Так для меня и осталось тайной, что же случилось с ребёнком, родившимся не у тех родителей.
   Мне до чёртиков надоели эти намёки, тайные знаки и недосказанность в коротких интермедиях диктора. Я уже начал замечать за собой напыщенность в речах, какие-то нелепые обороты, нескладные и неуместные сравнения. Если триста тридцать три раза сказать "халва", то во рту, наверняка, станет сладко. Если тебе всю жизнь говорят, что белое - это чёрное, чтобы не потерять рассудок, единственным выходом будет признать тот факт, что нет ни белого, ни чёрного. Есть лишь серое. Треклятая серость компромисса.
  
  
   ***
  
   - Так это я вас убил? - мой голос дрогнул, но Степан этого не заметил.
   - Ты! - он улыбался сквозь густую бороду, но глаза его были чёрными пустыми провалами.
   Чёрт знает что! Разговор длился уже полчаса, но у меня сложилось мнение, что мы топчемся на месте. В очередной раз, немного переиначив, я спросил:
   - Степан, какого лешего тебя понесло на середину ледника? Какого хрена мы связались верёвкой на пологой части, когда через полкилометра нам надо было вешать перила для спуска? Какой из тебя, к чёрту, руководитель, если ты не мог этого предусмотреть и выбрал заведомо кривой маршрут?!
   - Это интервью? Или допрос?! - уже не скрывая сарказма, он издевался надо мной, отвечая вопросом на вопрос. Меня это выводило из себя, раздражало, бесило, но надо было расставить точки над "и". У меня возникло подозрение, что Степан всё спланировал заранее. Я не верил этому, никто в здравом уме не может желать смерти себе, но что-то было не так. Меня просто хотели подставить. Или убить, пожертвовав группой.
   Весельчак Серёга; угрюмый, вечно сомневающийся во всём Антон; Толик, у которого недавно родилась дочка; и странный, занимающийся с детства йогой, Михаил. Никто из них не выжил. Остались только мы - два скорпиона в банке, накрытой куском полиэтилена. Злодей, по какой-то причине решивший угробить всех и жертва - невольный соучастник и исполнитель этого приговора. Степан, шедший впереди. И я - замыкающий, вечный последний - в мои обязанности входило помогать отстающим, сдёргивать верёвки на спуске, организовывать страховку. Идти в хвосте связки. Оконечное звено, за которым никого нет. Я - тот, кто должен был всех спасти, но не спас.
   - Позволь-ка, не согласится с тобой, - я помолчал, обдумывая дальнейшие слова. - Мне кажется, ты решил свести счёты с жизнью, но придумал для этого не совсем удачное место и компанию. Для меня до сих пор остается загадкой: из-за чего? В чём причина? И не проще ли было вскрыть себе вены в тёплой ванне или самому кинутся с крыши дома, не утаскивая за собой нас? А? Что скажешь ты, наш славный руководитель?!
   В конце обвинительной речи я всё-таки не сдержался и повысил голос. Степан скривился и произнёс:
   - А, вот как ты заговорил, милейший друг!.. Пытаешься выжать из меня чистосердечное признание? Не получится! - он перевёл дух и продолжил. - Но есть для тебя одна зацепка. Ниточка, потянув за которую, ты можешь распутать клубок загадок. Ведь реальность для тебя до сих пор остается чем-то таинственным и непонятным - вещью в себе? Не так ли? Ты настолько погрузился в эзотерические искания, что ничего не замечаешь вокруг? Что солнце садится и встаёт, что после лета приходит осень, а за ней зима? Что твоя жена уже давно любит меня, но боится ранить тебя разводом. Да и куда ей бедной деться, если мой враг считает меня своим лучшим другом?! И мы с ней очень, - его взгляд стал испуганным, - очень боимся тебя...
   В его голосе не осталось ни тени насмешки. Вот тогда я и подумал в первый раз о том, что кто-то из нас двоих всё-таки сошёл с ума. Надо было кинуть монетку, чтобы решить, кто из нас чокнулся? Не смешите. Сумасшедшим был явно не я.
  
  
   ***
  
   Давнишнее проклятие цыганки. Как всё банально и пошло. Тысячу лет назад или двадцать, какая разница? Бредя по заснеженному пустырю и пытаясь в уме подсчитать - хватить ли мне денег до стипендии, если куплю у знакомого томик "Агни Йоги", я не заметил, как оказался в толпе цыган. На вопрос о том, верю ли я в судьбу, я машинально ответил, что не верю. "Ай! Какой молоденький, а уже мертвяк! - цыганка стрельнула глазами и быстро нараспев заговорила. - Погадать надо. Ждут тебя, мой серебряный, трудности в жизни, но какие - не скажу. Позолоти ручку! Если паспорт есть, то так и быть, про всё поведаю".
   Я как во сне достал паспорт и, крепко держа его в руках, раскрыл на странице с фотографией. Цыганка подула на него и, видимо, удостоверившись, что в паспорте денег я не храню, насупилась. "С горем ты встретишься, серебряный, тьма тебя будет преследовать до кончины преждевременной, любовь тебя предаст, и будешь ты в жизни одинок и неприкаян. - Она ловко отобрала паспорт и быстро его пролистала, беспрестанно фукая на каждую страницу и брызгая слюной. - Позолоти ручку! А то гадание плохим будет! Дай пять копеек, прошлое покажу! Не мне деньги нужны - тебе. Погадаю - вернется во стократ". Я полез в карман и достал два медяка. Если сойдётся гадание с прошлым, то и не жалко.
   "В бумажку надо завернуть! На, возьми медяки. Сам заверни. Как заворачиваешь, так и прошлое к тебе завернётся!"
   На меня что-то нашло. Я выудил из кошелька мятый рубль, хотя точно помню, что собирался достать кассовый чек. И начал как под гипнозом заворачивать в деньгу медяки.
   "Крепко держи, изо всех сил держи! Как хотел удержать любимую, да не смог. Как думал, что желание сбудется, да не сбылось. Ни денег у тебя нет, ни квартиры. Лишь казённый дом, да дороги дальние. Лишь стужа вечная, да пустота в душе. От ума все беды. Стань глупым да удачливым. Не гонись за мечтой, да в Бога веруй!"
   Я словно очнулся ото сна. Деньги уже давно были надёжно спрятаны в многочисленных цветастых юбках цыганки. Или, скорее всего, были переданы товаркам, которые скорым шагом быстро растворялись в ранних зимних сумерках. Я схватил цыганку за рукав: "Постой, какого чёрта ты мне тут наплела! Я и так всё знал без гадания. Что было... - я усмехнулся. - Что было я и без тебя знаю, ты мне скажи, что будет или деньги верни".
   "Злой ты человек! - плаксиво заголосила цыганка. - Так и знала, что гадать тебе не надо. Жить тебе недолго осталось, ты это хотел знать?!"
   Я оторопел от такого натиска. "Сколько мне жить, я уж сам решу, не тебе карга старая пророчествовать. Отдай деньги, у студента украла!"
   Но цыганка приблизилась ко мне и, тяжело дыша, хрипло спросила: "Хочешь, врага твоего вековечного покажу? Вижу... по глазам вижу, что хочешь! На! Смотри! - и сунула мне в лицо маленькое зеркальце. - Что? Видишь?! Любуйся, голубчик! Да смотри, кто у тебя за левым плечом прячется!"
   Я вгляделся в зеркальце, и что-то почудилось мне в его мутной глубине. Словно тень от крылатой фигуры. Словно чёрная хмарь собралась и отступила, растворившись в морозном воздухе. Цыганка и сама была напугана до смерти. Она в ужасе отшатнулась и, не сводя с меня глаз, начала пятится, вытянув раскрытую ладонь в мою сторону. Я попытался догнать её и вернуть деньги, но цыганка сыпала проклятиями и быстро уходила в окружении примолкших подруг. Я оглянулся, но не увидел ничего странного. На пустыре, выглаженном позёмкой, никого не было. Цыгане тоже покинули его, оставив меня смотреть на то, как две вороны дерутся из-за куска заплесневелого, твердого как камень хлеба.
   Я остался без денег, покупка книги откладывалась на неопределённый срок. Злой, я шёл домой и ругал себя за доверчивость и бестолковость.
   Но на этом история не закончилась. Через два дня я прочитал в газете, что пожар уничтожил поселение цыган в пригороде. Были жертвы и трупы увозили на нескольких скорых.
  
   "Кто кого проклял?" - спрашиваю я у волн, отражающих небо свинцового цвета. То, что в зеркале я увидел врага, так же отчетливо, как сейчас в сумерках белой ночи вижу ладонь, для меня не было никаких сомнений.
   Я увидел там себя.
   Но кто или что пряталось за моей спиной? Не знаю. И, наверное, уже никогда не узнаю. Может быть, это и было "нечто"? Туманный лик ночного бога?
  
  
   ***
  
   "Можно пожелать смерти врагу. В мире ничего не изменится, ибо это всегда взаимно. Отрицательные энергии проклятий складываются и дают в результате ноль - зеро - пустоту".
  
   Я кинул камушек в воду и стал смотреть на разбегающиеся круги.
  
   "Можно пожелать смерти миру. Скорее всего, мир развалится, исчезнет, растворится в огненном вихре. И ты будешь, как Творец в последний день разрушения парить среди вакуума в раздумьях о том, какой мир построить на обломках умершей вселенной. А может ничего и не произойдёт. Что для космоса твои желания? Ноль - пустота - ничто".
  
   Круги на воде причудливо исказились в застывших волнах. Откуда на Неве мёртвая зыбь?
  
   "Это привычная, естественная мечта человека, обречённого жить среди людей в несовершенном мире. Но я спрашиваю... Взываю и не слышу ответа! Пытаюсь осознать и не могу... Как можно желать смерти себе?!"
  
   Всё так, мой милейший проводник по закоулкам моей души, по хаосу белой ночи. Всё так, да не так. Мне всегда казалось, что мечты о хорошей жизни, успехах и прочем из той же коробки сладостей не приводят ни к чему.
   Недостаточно только грезить, надо ещё и пытаться осуществить мечту. Хоть что-нибудь делать - потихоньку, маленькими шажками продвигаясь к цели.
   Но желания несчастий, бед, смерти - обычно исполняются тут же, мгновенно, словно тетива уже натянута и палец дрожит на спусковом крючке. Как я понял, стоит за этим не что иное, как пресловутое "нечто".
   Всю жизнь я пытался разгадать секрет моего проклятия и не мог. Остался лишь один способ подловить вездесущее - доброе - невидимое "нечто".
   Я решил вчера пожелать смерти себе.
  
  
  
   ***
  
   - Странные вы оба, - сказал я, поправляя съехавший полиэтилен и пытаясь заткнуть дыру, в которую несло холодом. - Как дети малые. Что ж меня бояться? Я страшный маньяк-убийца? Грозный чародей? Наёмник-домушник? Всего-то надо было - поговорить со мной по душам. Что? Что-то не так?! - я заметил, как Степан дёрнулся и попытался забиться в угол ледяной пещеры. - Испугался, что нагадил там, где ешь? Ничего, бывает. В этом мире случаются вещи гораздо омерзительнее, чем измена жены с лучшим другом. Так что вы от меня хотите? А... понял. Каким-то образом вы сопоставили мои занятия оккультизмом со смертями, в которых я будто бы повинен. Ну, что же. В чём-то вы правы... Да... Но у тебя вроде бы тоже рыльце в пушку? А? Черный брат Стефан?
   Лицо Степана стало землистого цвета. Он протянул в мою сторону ладони и начал речитатив какого-то заклинания. Я улыбался, глядя на эти детские забавы. Под камнем было тесно, поэтому горе-маг из подвалов Дома офицеров на Литейном, мог только навредить себе. Взяв его за руки и насильно разведя их, я посмотрел в широко раскрытые от ужаса глаза и сказал:
   - Хватит маяться дурью. Ты хотел меня убить? Когда-нибудь это у тебя получится, не сомневаюсь. Ты хотел убить себя? Что ж, тоже похвально. Но причем тут в нашей сваре те четверо хороших парней, что лежат сейчас на дне озера?! Ты подумал о том, что натворил?!
   Степан зарыдал, размазывая слезы, сопли и кровь по лицу.
   - Я не думал, что ты это сделаешь! - его голос срывался на крик. - Ведь ты всегда был таким высоконравственным уродцем! Ненавидящим подлость, ложь и предательство! Зачем ты меня спас?! Зачем?!
   - Потому что ты, гнида, очень хотел жить. Только ты выплыл к нижней части озера. Только ты взобрался на уступ и там потерял сознание. Все остальные не выжили после падения. Если бы они не утонули, то тогда бы ты смотрел им в глаза и оправдывался не только передо мной. Герой-любовник хренов! Маг - недоучка...
   Степан сник и, сгорбившись, сидел в своём углу. Меня мутило то ли от голода, то ли от отвращения при виде этого слизняка, которого когда-то я считал другом. Воздух нагрелся от работающего примуса, и было душно. Я достал из клапана рюкзака кружку и, откинув край полиэтилена, вылез наружу.
   Набрав фирна для пустого чая, который хотел сварить из пары изюмин, я опустился на снег и увидел небо. Сколько звёзд! Где-то там, среди адского холода космоса летели души друзей, проклиная меня, проклинающего тот день, когда выпало несчастье появиться на свет.
   Серебряный? Что ж... Я с рождения был седым.
  
  
  
   ***
  
   Горы. Лёд, камни и синее небо. Я думал, не бывает такой синевы, пока не взобрался на первую в своей жизни вершину.
   Из-за пота застилающего глаза я всё никак не мог разглядеть путь подъёма. Надо было протереть захватанные мокрыми перчатками линзы, и я снял солнцезащитные очки...
   Запрокинув голову, я стоял и до головокружения глядел в водоворот замёрзших капелек воды, который тонкими полосами возникал из разряженного воздуха и свивался в облако. Сквозь эти нити, разрывы нарождающегося циклона проглядывала фиолетовая глубина. Бесконечный космос был рядом, и, казалось, до него можно было дотронуться рукой. Коснуться Вселенной. Ради этого стоило пройти трудный гребень, рассечённый расщелинами и вздыбленный пилой жандармов - скал и камней над пропастью, в которую обрывались склоны горы.
   Лиловый цвет в зените постепенно переходил в белесую дымку над раскалёнными холмами предгорий. Купол неба, шатёр из облаков поддерживался мной, стоящим на острой кромке снежной вершины. Воткнутый ледоруб с петлёй самостраховки и молчаливые соседи - партнёры по связке, взирающие со смешанным чувством страха и восхищения на эту красоту. Смущённое покашливание инструктора. Он тоже помнил свой первый взгляд с вершины в зенит.
   Но в этот миг триумфа, к которому шёл долгие месяцы тренировок и укрощения неистового желания бросить всё и уехать в горы, диссонансом просквозило в разреженном воздухе, ухнуло сорвавшейся с соседнего склона лавиной и сошедшем вслед за ней камнепадом чьё-то незримое присутствие. Словно кто-то чужой наблюдал за мной, снисходительной усмешкой коверкая свой светлый лик, ожидая ночи, чтобы прийти завыванием вьюги и адским холодом, накрывшим маленькую площадку нашего бивуака.
   Что могло произойти дурного после такого чудесного дня? Ведь нам казалось, что цель достигнута. Что все опасности остались позади. А впереди лишь спуск по гребню и традиционное чествование в столовой альпинистской базы нашей группы новичков. Посвящение в альпинисты. Неизменный набор шуточных испытаний и дружеских тычков в плечо - мол, вы круты, как склоны горы пройденной вами!..
   Посреди ночи послышались судорожные шевеления в соседней палатке и приглушённые споры, заглушаемые раздражённым голосом инструктора. До рассвета мы так и не заснули. Шорох слов из рации, тревожное шелестение эфира. И предгрозовая тишина, нарушаемая шёпотом: "Он не выживет до утра..."
   С восходом солнца мы вместе с группой мастеров поднявшихся к нам из альплагеря участвовали в спасательных работах. Равнодушное светило протянуло длинные тени от камней, когда мы нашли его на склоне горы в сотне метров ниже нашей стоянки. Расстёгнутая страховочная система и мерзкий запах, исходящий от трупа... Гора не прощает ошибок. Желания - как примитивная физиология, так и высокие порывы души - не только движитель и мотив, который заставляет нас совершать поступки. Желания ещё и наша погибель. Нелепо и смешно умереть засранцем...
  
  
   ***
  
   Что же мне делать с моей порцией вселенского дерьма, в которое я вляпался и тогда в Азии, и сейчас? Эта ноша уже не по силам мне. Нумерология придает всему тёмное очарование. За пять секунд на высоте пяти тысяч метров решить: жить или нет пяти человекам. А затем пять долгих мучительных лет тешить себя иллюзией, что всё забудется, рассосётся, порастёт быльём и уйдёт как вода в песок.
   Кого я обманывал всё это время? Не себя. Я обманывал ту, которая не дождалась любимого. Возлюбленного, который выбрал трудный путь предательства. Стоит ли боготворить подонка? Не знаю. Могу лишь догадываться, как тяжело осознать человеку, влюблённому в идеал, созданный в распалённом жаждой обожания мозгу, что всё в мире не так, как хотелось бы видеть. Мне было откровенно жаль мою жену. Но кто бы хоть когда-нибудь по-настоящему пожалел меня...
  
   Попив пустого чая, я отобрал у Степана спальник и отдал ему взамен рюкзак, набитый железом. Говорят у праведников крепкий сон? Что ж, тогда и на острых рёбрах ледовых крючьев ему будет тепло и уютно. Я пожелал моему сопернику спокойной ночи, на что он огрызнулся и послал меня к чёрту. Сквозь мутный полиэтилен пробивались лучи растущей луны. Там, снаружи они скользили призрачным светом по склонам заиндевевших ночных гор; по леднику, застывшему от стужи близких звёзд. Я заворочался, устраиваясь удобнее на жёстком фирновом ложе. Сон никак не шёл. События этого долгого дня прокручивались калейдоскопом, состоящим из обломков фраз, жестов, движений, звуков. Чтобы случилось, если бы ничего не произошло? Жить с камнем за пазухой и ждать удобного случая? Или пожаловаться доброму "нечто", которое тут же кинулось бы меня защищать. Не разобравшись в тонкостях взаимоотношений закадычных друзей - заклятых врагов. Кажется, я опять сказал это вслух.
  
  
   ***
  
   Нервное напряжение дало толчок моему словоблудию. Я всё больше убеждался в том, что проклятое радио, терзающее меня бессмысленными проповедями, на самом деле гротескное отражение моего эго. Нельзя было придумать для человека более страшного, изощренного наказания, и в то же время по-детски наивного, чем снабдить его двойником, от которого нельзя избавиться. Что может быть хуже, чем лицезреть в зеркале, слушать самовлюблённого болвана, кичащегося какими-то потусторонними связями; думающего всё время о том, что не он должен миру, а Вселенная обязана ему по гроб жизни за то, что он существует, коптит небо и являет собой венец творения.
   Я об этом дурацком радио. А вы о ком?
  
   "Что же такое эго? Как ни странно звучит, но эго - это я. Второе "я" называется alter ego. И если вам кажется, что второе ничем не отличается то первого, то смею уверить вас - это величайшее заблуждение. Это нелепый повод думать, что всё в жизни просто и однозначно. На самом деле всё в этом несовершенном мире подчинено логике и тривиальному принципу целесообразности. Две половинки никак не могут быть одинаковыми. Вы не пробовали разорвать яблоко руками? Попробуйте. Ровно на две половинки... ну? Не получилось, я уверен в этом. А теперь одной рукой раздавите сушку - обыкновенное маленькое колечко запечённого теста - на три части. Опять ничего не получилось? Не переживайте. Есть один секрет. Сушку надо ломать сильным нажатием в одну точку. Тогда получится третий - расчудесный кусочек..."
  
   Третий лишний. Какая разница будет ли это третий, четвертый, пятый... энный. В увеличении порядкового номера людёй, предметов, явлений нет никакого смысла. Врагов должно быть двое. Влюблённых - тоже. Остается выяснить, кто же избыточен среди претендентов.
   Но любопытно - почему бог любит троицу? Видимо перед ним не стоит задача определения, кто же бесполезен в триаде. Или я ошибаюсь? И сын человеческий - этот вечный изгой, постоянно умирающий в наших душах - был лишним? Отец не позволил избавиться от святого духа - прошлого. Но с лёгкостью пожертвовал сыном - будущим. Это странно только на первый взгляд.
   Правь умирает, потому что Явь очень любит Навь. Это чувство у Яви и Нави взаимно. Навь цепляется за настоящее, потому что хочет, чтобы её помнили всегда. Явь не может прожить без Нави, ведь нельзя же всё время быть лезвием и тонкой линией, кромкой и краем. Явь - настоящее знает, что когда-то станет Навью - прошлым. Будущего нет. Правь и её правда никому не нужны, пока миром белой мутной ночи правят две сестры - уродливые богини. Они созерцают мир, стоя на гранях клина. Одна рядом. Вторая чуть дальше. Они смотрят тяжёлым взглядом равнодушных судий, наблюдая, как я барахтаюсь в ряби воспоминаний, болоте вязких чёрных мыслей. Им всё равно. "Нечто" тоже никак ещё не проявило себя. И это неудивительно, ведь мне пока никто не угрожает. Все мои враги умерли. Все, кроме одного... Того, которого я увидел в зеркале у цыганки.
   Меня может спасти только чудо. Или я сам.
  
  
  
  
  
   ***Лик врага***
  
   Острая песчинка кольнула ладонь, и я очнулся на краю парапета стрелки Васильевского острова. Шея и спина затекли от неудобной позы, но я был рад, что удалось хоть немного вздремнуть. Вот только чувствовал я себя совсем разбитым. Кратковременное забытье принесло лишь смертельную усталость. Голод усилился до такой степени, что мне было всё равно - явись сейчас передо мной скатерть-самобранка или мусорный бачок.
   Погода вновь испортилась, и над городом ползли низкие тучи, цепляясь за крыши домов. Острые иглы шпилей Адмиралтейства и Петропавловского собора - как занозы в небе, как шипы в плоти вселенной - впивались в косматые облака, из которых тяжелыми каплями падали на гранит набережной дождинки. Слёзы тех, кто бродил по краю белой ночи и не мог вырваться из безумия завтрашнего дня.
   Метастазы воспоминаний всё глубже проникали в память, терзали и мучили моё больное сознание, отравленное неизбежным приближением смерти. Ведь я так хотел свести счеты с жизнью. Жажда самоубийства неотвратимо превращалась в желание захлебнуться кровью, превратить белую ночь в чёрное ничто. Моё сумасшествие незаметно для меня прогрессировало.
   Теперь я понимал Кристи. Она, забравшись на крышу, искала людей в пустом городе, чтобы не умереть в одиночестве. Но город, наполненный шорохом дождя и беспросветной мглой, не мог ей помочь. Он тоже был обречён на бессмысленное скитание между полуночью и восходом солнца. Этот прорыв в будущее, которое он совершил с помощью доброго "нечто", не привёл ни к чему.
  
   Диктор прокашлялся и произнёс:
   "В будущем нет людей. Человек устроен так, что живёт лишь настоящим.
   Некоторым удаётся отстать от времени и существовать в прошлом, цепляясь за былое, блуждая среди рушащихся домов по обветшалым кварталам, пока мир вчерашнего дня не канет навсегда во тьме Нави.
   Тем счастливчикам, которым выпал случай якобы побывать в будущем, тоже уготована незавидная участь. Всё это обман. Нет никакого завтра. Оно отдано на откуп доброму "нечто", которое вершит суд над всем сущим. Кого винить, если люди сами дали ему власть, веруя в то, что мудрый защитник, всесильный и ловкий, должен всегда спасать их от душевных невзгод и опасностей?
   Кому молиться и кого благодарить за то, что "нечто" выручало тебя не раз? Его самого?! Этого чопорного равнодушного негодяя? Ты никогда не задумывался о том, скольких оно погубило, в слепой ярости расправляясь с твоими врагами?.."
  
   Слепо глядя в белую ночь, я кивнул, соглашаясь с безумцем. К сожалению, я - худшая часть мира, невольный источник его бесчисленных бед. Вина моя в том, что мне всегда было покойно находиться под покровительством высшей силы, у которой, к несчастью, скверные помыслы. Оставшись наедине с собой, в последние часы жизни я сделал правильный выбор. И нашёл просчет в мотивах своих поступков. Ошибка состояла в том, что, убив себя, я не уменьшу влияния на мир доброго "нечто" творящего зло. Убив себя, я не верну мертвецов к жизни, их удел - Навь. Убив себя, я не истреблю бессмысленного желания людей обращаться к богам за помощью в изведении врагов. Убив себя, я не смогу победить "нечто".
   Иначе - зачем тогда умирать? Стоит ли тратить жизнь на движение к смерти? Ведь смерти нет.
  
  
   ***
  
   Память вернула меня на пять лет назад.
   Тихий перезвон льдинок, слышимый сквозь уходящий сон. Он показался мне очень громким. "Дзинь - дон - дон - дон..." - пел металлическим голосом под ударами молотка крюк, входя в рассекавшую скалу трещину.
   "Какой хороший сон..." - подумал я и открыл глаза. Шляпка каменного гриба, под которым мы провели ночь, покрылась в студёном воздухе утра иглами изморози. Холод пробирался в пуховый спальник и мешал спать. Серое утро не предвещало ничего хорошего. Непогода в горах может длиться долго. День, два мы ещё продержимся, но неделя шторма, когда ураганный ветер выдувает остатки тепла из ненадёжного убежища и несёт крупинки снега со скоростью пули, убьёт нас. Мысли о выживании отодвинули на задний план отчаяние и терзания вчерашнего дня. Надо было жить. Тело сопротивлялось и не хотело умирать среди угрюмого безмолвия гор. Душа молчала.
   Я подумал, что, наверное, был не прав, когда вчера так зло выплеснул накопившийся гнев на Степана. Бог ему судья. И мне. И всему миру. Отправляясь в горы, мы знали на что идём. Риск есть всегда. Только в горах его немного больше, чем внизу. Не намного больше. Самое главное - уговорить себя и забитый под завязку адреналином организм, что опасности нет. И тогда становится легче жить. Но умирать всё так же трудно.
  
   О Степане зря я думал плохо. Ведь пока, нежась в тёплом спальнике, я пытался бороться с холодом и дурными мыслями, он уже вешал верёвки для спуска.
   Нехорошее предчувствие появилось в тёмной половине моей души. Что-то всё слишком складно получается. Как будто не было вчерашней стычки, невольного признания и неприкрытой злобы в словах друга. Оглядевшись, я убедился, что он забрал с собой всё снаряжение.
   Ах, какой же я дурак! Меня словно током ударило. Быстро натянув на себя выстывшую одежду, я начал ввинчиваться в узкий лаз между кромкой камня и льдом. Но не успел. Лишь конец верёвки мелькнул за перегибом, выпав из петли крюка, вбитого в скалу у кромки ледопада. Я одиноко стоял над обрывом и смотрел на прорезанный сдёрнутой верёвкой след в смёрзшемся снегу. Теперь точно планы Степана осуществятся. Я уже на полпути к смерти, потому что мне суждено остаться здесь навсегда. В горах. На леднике. У края ледяной стены, обрывающейся на километр вниз до крохотной долины.
   Такого крика отчаянья и последовавшего за ним отборного мата окрестные горы уже не услышат никогда. Может, это и к лучшему. Люди иногда не понимают, что творят. Я был не прав, дав волю чувствам. Мой вопль обиженного идиота оборвал перестук камнепада, и ярость вернулась ко мне лавиной.
  
  
   ***
  
   Эта белая бесшумная смерть. Ты видишь клубящееся облако, надвигающееся с бешеной скоростью, и понимаешь, что тебе не уйти. Куда можно сбежать с узкого клина льда, огранённого трещинами?
   Куда можно уйти, ускользнуть, сорваться с места и лететь сломя голову - прочь от самого себя, если лавина чувств, мыслей и воспоминаний подминает и тащит в прошлое, наполненное до краёв болью и горечью потерь? Никуда.
   Остается лишь ждать гибельного удара и следующего за ним ухода в нирвану. В то мягкое обволакивающее безумие, в котором смерть кажется избавлением от страданий и горьким лекарством от жизни, от нелепого и хаотичного движения по извилистому пути из пункта "А" в точку схода встречных составов, пущенных по условиям задачи неведомым "нечто".
   Почему я полагаю, что оно выбрало именно меня? Может, у него многосторонний договор с человечеством, и оно не отбирает осознанно одного единственного счастливчика из тысяч претендентов, а просто кидает кости? И в этот раз на гранях кубиков выпало число самое маленькое и... невозможное. Ноль-ноль... Зеро...
  
   Кувыркаясь в лавине, я молил всех забытых, сущих и будущих богов о спасении. "Нечто" криво ухмыльнулось и, протащив меня по ледопаду, швырнуло в неглубокую трещину, забитую обломками льда и засыпанную свежевыпавшим снегом. Это меня и спасло. Гибкая, как тело змеи, туша лавины только краем задела то место, где я стоял, готовясь к смерти, и, перескочив через трещину, унеслась вниз по краю ледника вместе с глухим перестуком сорванных камней и оглушительным шипением снежных струй, раскатами эха запрыгавших по ущелью.
  
  
   ***
  
   "Где же находится обитель врага твоего? Среди горных вершин, на неприступной скале? В пучине морей, на дне океана? В толще земли, у кромки пекла? Нет, нет и ещё раз нет! Загляните в глубины души своей. Там увидите под наслоениями обыденных дел и мыслей того, кого вы так ненавидите. Зачем искать врага? Ведь вы его творите сами каждый день..."
  
   Кто бы знал, как мне надоели эти занудные проповеди. Нелепицы и неверные выводы из безупречных тем выливались мутным потоком рем, сонмом звуков, напоминающим... мой голос. Я понял это только сейчас. Это я разговаривал сам с собой. Проповедовал, учил жизни. Мучил бессмысленными тезисами глупых апокрифов. Неужели он-я, alter egо, прав? И права была цыганка, сунувшая мне в лицо зеркало? Я - враг себе. А то, что стояло за левым плечом там, на пустыре - всего лишь тень моей второй сущности. То самое "нечто", всесильное и жестокое; кажущееся справедливым, но приносящее лишь смерть.
   Я поднялся с холодных как лёд гранитных плит, от которых несло могильным запахом затхлости и увядших цветов; с камней, облитых на прощанье перед уходом с кладбища водкой и притворными слезами. Клин Васильевского острова с мачтами Ростральных колонн, здание Биржи, Северный и Южный пакгаузы - всё поплыло перед глазами. Рябью волн Невы расчертило лист города и собралось в оригами низких облаков, на которых я увидел смеющуюся маску с бубенцами, рассечённую двумя провалами бездонных глазниц.
  
  
  
   ***
  
   Что есть я? На этот вопрос нет ответа.
   Что есть окружающий мир? Он - лишь слабое отражение той вселенной, тех страстей, которые скрыты во мне.
   Туманный лик ночного бога - это, как мне кажется, не что иное, как олицетворение тех глубинных мыслительных процессов, которые исподволь тревожат мою душу, ведут её от мира грёз в реальный мир, наполненный ужасами обыденности и признаками разложения. И она, отчаявшись обрести покой, слепо следует за ними.
   - Здравствуй, приятель! - голос, как две капли воды походил на мой хриплый баритон. - Ты запутался в жизни. Тебе что-то в ней не нравится? Что ты хочешь? Избавить себя от врагов? Облегчить своё существование до маразматического следования предначертанному пути? Что ты хочешь?! Всё исполнится, только пожелай...
  
   Я стоял на стрелке Васильевского острова и смотрел на колышущийся неясный образ. Чего желал я, и чего ждало существо, которое иногда подменяло меня в этом вселенском балагане?
   Мои желания сосредоточились не на мести. Сколько можно обрекать на страдания и погибель тех, кто помогал мне, пусть даже в том, что их жажда моей смерти, их проклятия, могли ведь когда-нибудь исполниться и избавить мою жизнь от пустоты прозябания.
   Мне предстояло попросить о невыполнимом. На это не хватило бы сил ни у пантеона всесильных божеств, ни у самого Аид. Я хотел попросить спасти меня, мчащегося по шоссе и уже мёртвого, потому что бессилен был сделать это сам - моя душа не могла вырваться из полпервого ночи, была заперта на стрелке Васильевского острова. Я хотел, чтобы не было того злополучного падения в ледниковое озеро. Я хотел... Но тут меня прервал громогласный голос.
   - Ты алчешь многого. И это похвально. Мне есть из чего выбрать. Но всё-таки больше всего ты жаждешь убить меня! - туманный лик стал чётче на фоне облаков, и факелы его бездонных глаз заклубились чёрным огнём. - Что ж. Пусть будет так! Я посмеюсь над твоим поражением. Ведь ты намереваешься сокрушить себя!
   Провал его рта выбросил две молнии, зажегшие Ростральные колонны, и, нависнув надо мной, касаясь вод Невы призрачными бубенцами, он прошептал:
   - Оружие - на твоё усмотрение. Встреча - на Большеохтинском мосту. Как только будешь готов, за тобой придут.
   Грохот обвалов шпиля Петропавловского собора и Александрийской колонны отвлекли меня, и я не заметил, как истаял лик врага.
  
  
  
   ***
  
   ...Зажмурившись, я лежал в трещине ледника и пытался вздохнуть, но смерзшийся, спрессованный лавиной снег не давал мне дышать. Сделав отчаянное усилие и разодрав руки о ледяные осколки, я разгрёб небольшое отверстие, и мой первый вздох был как вскрик новорожденного. Везение или помощь всесильного божества, какая разница! - я был жив. Лавина не убила меня. Свет, пробивающийся сквозь снег. Крохотная крупица серого неба. И холод. Жар в окровавленных руках. И смрадное дыхание зверя.
   Я пошевелился и от дикой боли в плече потерял сознание...
  
   ...Всё, что остается у человека, вышедшего на извилистую тропу жизни, - надеяться на чудо. Что дорога не приведёт к смерти. Что судьба сжалится над ним и выпрямит путь, закрученный тугим жгутом, лентой Мебиуса, замысловатым лабиринтом, по которому всё равно придётся идти. Ведь другого пути ему никто не дал...
  
   Пятнистая лапа с угрожающих размеров когтями взрыхлила снег, пленивший меня и скрывший в недрах ледника мою будущую могилу. Усатая морда с умными, но обжигающими холодом расчётливости глазами просунулась в отверстие и пасть с клыками, способными перекусить за один раз шею горного козла, схватила меня за рукав и потащила наверх. Я узнал своего спасителя, а может быть и палача. Это был ирбис - снежный барс.
  
  
   ***
  
   "Спасения, как все мы жаждем получить его от друзей... и как огорчаемся, когда оно приходит от врагов. Кто придумал это наказание? Зачем оно нам? Ведь не всё, что мы желаем, должно исполняться беспрекословно. И очень жаль, что спасение иногда оборачивается гибелью..."
  
   Бедный, несчастный болтун. Твои выводы, иногда парадоксальные, иногда безумные, ещё ни разу не попали в цель, не были правдивой и достоверной истиной.
   Радио замолчало, и я прошёл по полукругу гранитной набережной. Меня заинтересовал работающий в сумерках художник, расположивший мольберт перед большим каменным шаром, лежащим на постаменте. Человек, одетый в бархатную накидку, держал на отлёте палитру, на которой жирно поблёскивала чёрная краска. Другой рукой, сжимающей тонкую кисть, он, беспрестанно поправляя широкополую шляпу. Живописец что-то бормотал и, советуясь, то ли с самим собой, то ли с незримым собеседником, отходил на шаг в сторону и приближался к холсту, на котором темнел чёрный квадрат - образ круглого шара.
   Похоже, безумен был не только я. Обогнув художника, сменившего кисть на скребок и подчищающего что-то на картине, я начал подниматься по пандусу, скользя на влажном булыжнике дорожки, пока меня не остановил послышавшийся сверху хруст осыпающихся чешуек лака.
   Чёрный ангел Александрийского столпа, упавшего после того как бог белой ночи решил запугать меня, уничтожив в старом городе то, что было выше ржавых крыш, загораживал проход и равнодушно смотрел, как я испуганно попятился и сбежал вниз. Ещё одного подарка, такого как радио в моей голове, я бы уже не пережил. Переведя дыхание, я постоял, вслушиваясь в шорохи ночи, а затем пошёл, беспрестанно озираясь, к другому подъёму.
   У второго каменного шара расположился ещё один живописец - точная копия первого. Я знал, что рисует он. Оставалось лишь проверить мою догадку. Идеально ровный гранитный шар, тускло отсвечивающий в свете факелов Ростральных колонн, на холсте превратился в уродливый красный квадрат с вытянутым углом, словно искажение формы подразумевало появление перспективы, ограниченной серым полем картины.
   Оглянувшись, я увидел золотой отблеск ангела Петропавловского собора, который преградил мне путь наверх. Восемьдесят шагов до ржавого кольца, вмурованного
   в ступень гранитного спуска к воде. Восемьдесят шагов до черного квадрата. Сто шестьдесят шагов призрачной свободы без надежды на спасение...
  
  
   ***
  
   Ирбис - серебристый пятнистый кот - сидел на уступе, и слизывал кровь с лапы. Почему он меня не прикончил, для меня до сих пор остаётся загадкой.
   Землетрясение сорвало ещё несколько висячих ледников. Я слышал гул и скрежет проносящихся рядом обвалов, и возникало лишь одно желание - слиться с отсвечивающей бирюзой стенкой трещины и не быть. Стать частью этого грохочущего ада, пылинкой, языком холодного пламени, чтобы не было так жутко от неизбежности небытия.
   Снежного барса эта какофония звуков, доносящая сверху, из зева трещины, похоже, совсем не трогала. Он сидел и пристально смотрел на меня, иногда мигая третьим веком. Тяжёлый взгляд его жёлтых глаз мне не нравился, но я ничего не мог поделать. У меня была вывихнута рука. Видимо при падении в трещину или когда меня тащило лавиной, я налетел на камень, вмёрзший в лёд. Любое движение причиняло нестерпимую боль. Ирбис это чувствовал и просто ждал, когда я ослабну. Зачем охотиться, если добыча сама скоро умрёт?
   Я попытался найти хоть какое-нибудь оружие, но кроме острых кошек на ботинках ничего подходящего у меня не было. Ирония судьбы - отбиваться от большого пятнистого кота парой кошек...
   Улыбка у меня превратилась в гримасу боли, и ирбис, обнажив клыки, глухо зарычал, шерсть на загривке встала дыбом, и он, легко поднявшись на длинные лапы, начал нервно стучать хвостом по комьям смёрзшегося снега.
   Проклятие! Я никогда не умел обращаться с кошками. "Кис-кис!" - сказал я ирбису и неожиданно громко закричал, срываясь на хрип. Этого было достаточно, чтобы зверь, присев на задние лапы, легко выпрыгнул из трещины, взмыв на три метра в грациозном прыжке.
   Я опять остался один. Я всегда остаюсь один, когда призрачное дуновение смерти от ветерка, вызванного движением моего невидимого покровителя, настигает меня. Лишь пятнистый страж бродил опасливо по краю трещины, изредка свешивая голову с кромки льда и внимательно наблюдая за мной. Гадко чувствовать себя маленьким кроликом, которому вместо морковки подсунули питона.
   Оглядевшись, я увидел узкий ледяной выступ, по которому можно было выбраться наверх. Если бы не проклятая рука...
   Вскоре ирбис ушёл. Он, видимо, решил поохотиться неподалёку, а я, не теряя времени, осторожно пополз к узкой полке на ледовой стене, моля о том, чтобы снежный мост подо мной не обрушился и я не оказался заклиненным в щели глубоко в чреве ледника.
   Мне повезло. Когда я выбрался на поверхность ледопада, ирбиса нигде не было видно. Я гадал, что же могло его спугнуть? Оказалось, что его постигла та же участь, что и всех, кто когда-либо угрожал моей проклятой жизни - зверь лежал, с переломленной спиной в нескольких десятках метров ниже по склону. Неудачный прыжок. Он был слишком самонадеян, или отчаянно невезуч. Впрочем, как и я.
  
  
   ***
  
   Так же, как и тогда на леднике, мне надо было придумать, как справиться с неприятностями в пустом городе. Я подумал, что сейчас всё не так и плохо - стоит лишь найти несуществующее оружие против мнимого врага. Тогда, в горах дела обстояли гораздо хуже. Мне нужно было спуститься без снаряжения по отвесной стене. Это тяжелее, чем преодолеть вплавь Неву от стрелки до Дворцовой набережной. Хотя... как на это посмотреть. Мне всегда везло как утопленнику.
   Мои беды в завтрашнем дне не закончились - мосты со скрежетом, далеко разносящимся над спокойной водой, вознеслись над рекой, отрезав меня от города; Васильевский остров стал неприступной твердыней. Город не знал, что ещё этакого сотворить со мной - безмозглым мягкотелым идиотом, стоящим на острие клина омываемого со всех сторон чёрными водами Невы. Со мной, уныло готовящимся к схватке с сумасшедшим "нечто".
   Лучше бы я пять лет назад упал в ледниковое озеро или сломал себе хребет, свалившись с километровой высоты там, в горах, где снег не тает, даже если солнце выходит из-за туч.
  
  
   ***
   Солнце вышло из-за туч и осветило блеклым неровным светом клинья трещин наполненных мертвенной пустотой. На узких перемычках, свисающих в пропасть, тускло заблестели иглы вытаявших из снега льдинок, обозначая кручи и гигантские сбросы. Клочья тумана превратились в лохмотья облаков и поднялись вверх, к дневному божеству. Его лучи заскользили по склонам гор, и я как на ладони увидел путь спуска.
   Когда-то надо решиться пройти дорогу до конца. Будет ли это апофеоз колеи или завершение жизни - всё равно.
   Когда-то надо остановиться, чтобы посмотреть вдаль и собраться силами перед заключительным рывком. Но длительный привал подобен смерти. Вернее так - если сдался, почувствовал вкус к покою и "не движению", отсутствию встречного ветра и препятствий, то сначала медленно, а затем всё быстрее начинаешь умирать. И пролежни становятся похожими на трупные пятна, и блаженная улыбка постепенно превращается в маску смерти. Но банальное: "движение - есть жизнь" может мгновенно стать антитезой, если движение - это полёт в пропасть. Надо осторожно ступать по острию клина и чертить свой путь отважно и равновесно.
   Всё именно так. В теории...
  
  
   ***
  
   Я ступил на снежный мост, тут же осевшим подо мной с хрустом и уханьем, и перебрался ближе к обрыву, началу моего спуска в зелёный рай, находящийся в двух днях пути по долине. Меня шатало от голода, но я упрямо вбивал зубья кошек в крошащийся лёд и потихоньку спускался в раскрытую пасть трещины. Была бы у меня верёвка и то снаряжение, которое мой заклятый враг прихватил с собой - спуститься по ледопаду не представляло бы никакого труда. Было бы тяжело и, скорее всего, пришлось бы заночевать где-нибудь на склоне. Но даже с вывихнутой рукой и разодранной в клочья душой я смог бы пройти этот ад.
   К сожалению, я мог надеяться только на свои силы, которых осталось чертовски мало. Было бы нечестно отказаться от борьбы, свести всё к банальному самоубийству - замёрзнуть или, сорвавшись в трещину, сломать себе шею.
  
  
   ***
  
   "Почему же ты вчера решил покончить с собой?" - спросило меня радио. Оно уже не маскировалось под доброго советчика, решившего утешить меня впотьмах белой ночи. Я пожал плечами и промолчал. Мне надо было ещё многое вспомнить, и у меня не было времени отвечать на глупые вопросы, на которые я всё равно не знал ответа.
  
  
   ***
  
   Почему-то я не испытывал к Степану ненависти. Я даже беспокоился, что его могло сбросить в пропасть пронёсшейся по ущелью лавиной. Наверное, это был особый род эстетствующего мазохизма, который я по ошибке принимал за благородство. Машина моего организма исправно работала на вертикальном льду, а мои мысли были далеко внизу, за тысячи километров от этих чёртовых гор. Как могла та, которую, как мне казалось, я любил больше всего на свете предать меня? Я не понимал этого. Быть слепцом на празднике зрячих - это ли не унижение? Это ли не позор, который я ещё никогда в жизни не испытывал?! Они любили друг друга, прятались, скрывались в тайниках большого города, пока я - несчастный недоумок - тешил самолюбие обладанием философского камня и действием абсолютной защиты. С её помощью мы должны были обрести счастье и вечную любовь. Даже после смерти одного из нас.
  
  
   ***
  
   Проклятье... Кажется, я понял, в чём причина наших бед. Это было неизбежным следствием моих безумных идей. Каким же я был кретином целых пять лет! Я только что произнёс ключевую фразу, из-за которой погибла группа, и продолжают гибнуть люди здесь, в городе завтрашнего дня. Сидя на ступеньках, уходящих в чёрную воду, я повторил вслух, правильно ставя акценты: "...даже после СМЕРТИ одного ИЗ НАС"... Это касалось только её и меня.
   Плохо быть глупцом. Но ещё хуже быть премудрым слепцом...
  
  
   ***
  
   Настороженный взгляд из-под прикрытых век. И полная истомы и неги линия очертаний тела. Словно вензель "S" под небрежно накинутой простынёй...
   Я так любил её и так ненавидел расставания. "Будь проклят тот, кто выдумал разлуки - уходят никуда и в пустоту протянутые для объятий руки..."
   Как долго продолжались мои поиски формулы вечности? Наверное, с тех пор, как мы встретились, и я понял, что светлая часть меня умрёт от тоски и отчаянья, если что-нибудь случится с ней - моей ночной богиней. Кто мог предвидеть тогда, что сеть преломлений в перекошенном зеркале мироздания подстроит нам ловушку?
  
   Если что-то случится с ней, то меня не станет.
   Если что-то случится со мной... то меня спасёт моё проклятие - мой таинственный неистовый доброжелатель. Я знал об этом, но не сказал ей. Зачем было тревожить её неведение?
  
   Поток смертей можно было свести до ручейка, если бы я сообразил в тот день, что был не прав. Зачем скрывать от любимого человека свою судьбу? Если только в ней не таится постыдная тайна. Но в чём бесславность проклятия - невидимого неслышимого недосягаемого "нечто", несущего смерть врагам? Личный дамоклов меч. Разумный цербер, который умнее хозяина. Талисман, управляющий мной и моими поступками.
   Я боялся когда-нибудь разлюбить её. Слово сказанное - есть дело сделанное. Моё неосторожное желание её смерти - и тогда мне не избежать собственной кончины. Поэтому подразумевалось, что мы будем любить друг друга вечно. Господи, какими же безумцами становятся люди, когда любят...
   Узнав о том, что я провёл инициацию формулы, она долго молчала, тревожно вглядываясь мне в глаза, будто искала но не находила там хоть крупицу здравого смысла. Затем задала незначащий вопрос и отвернулась к окну. Тёмное облако проплыло низко над крышей соседнего дома, и громыхнул раскат грома. Марево заструилось над черепицей и устремилось ввысь, в грозовое небо.
   "Правда ли, что браки заключаются на небесах?" - спросила она, зябко кутаясь в пуховый платок.
   "Нет, - попытался я отшутиться. - Но расторгаются они в аду".
   "Жаль... - сказала она после долгого молчания. - Ты говорил, что ад - это там, наверху?"
   Я уклончиво ответил, что не знаю, где находится ад. И ни разу - ни вверху, ни внизу - его не видел. Но рай для меня там, где она, потому что я её люблю. Она с сомнением посмотрела на меня и ушла на кухню. Послышался шум кофеварки, заглушаемый телевизором. Из-за закрытой двери звучали астматические придыхания героев одного из многочисленных телевизионных сериалов. Я упёрся лбом в запотевшее после ливня стекло и вызвал из непроглядного мрака виноградную гроздь молний. Мне было грустно и тоскливо, словно я совершил благоглупость, но раскаяние, как рефлексия на угнетенное состояние, никак не наступало. Я стоял и смотрел, как гроза рвёт и калечит облик города. Тёмная половина моей души в тот вечер была довольна и грохотала раскатами грома. Сверкания молний выхватывало из мглы сумерек моё отражение - человека с белой головой и чёрными мыслями.
  
  
   ***
  
   "Назовите мне хоть кого-нибудь, кто понимал своих родителей? До конца, до самого донца? Не напрягайте извилины, не морщите лоб, нет таких людей. Вы думали, что с возрастом придёт постижение того, что движет родителями в их безумной любви к ненаглядным чадам, но летели годы, и ничего не прояснялось. Только накапливалось раздражение оттого, что никуда не деться, не свернуть со стези, начертанной для вас. И чтобы вы ни делали, к чему бы ни стремились, всё равно вас исподволь направляли на истинный путь. Вот только был ли он исконно вашим?
   И душа стремилась к доброму и вечному, и хотелось остаться в веках достойным и человеколюбивым. Но..."
  
   Но охранные заклинания срабатывали помимо моей воли, и гибли ни в чём неповинные люди. И становилось жутко от неизбежности бед и смертей, причиной которых являлся я.
   Тьма всегда сопровождает того, кто стремится к свету. Моя судьба с самого рождения была переплетена с ней. Единственное, что меня выделяло из толпы - серебро седины. И плохо скрываемое отвращение к мерзостям мира. "У злых волшебников родился мальчик с белыми волосами?" Как верно угадал автор пьесы мою внешность и судьбу. Вот только не было ничего магического в моих родителях. Всё дело было во мне.
   Была моя бесконечная любовь к той, кто меня предал. Хотя, я сам виноват в этом. Нет никакого "нечто". Есть лишь мой не знающий границ эгоизм и божество, играющее с миром, бросающее кости на гранитные плиты площадей города белой ночи.
  
  
   ***
  
   Я торопился спуститься как можно ниже до темноты. Блуждания по лабиринтам отколовшихся ледяных глыб вконец вымотали меня. Отдыхая на ребре очередной пластины льда, отошедшей от материнского тела ледника, я любовно взращивал семена мести. Заиндевевшие камни злобы и ненависти прятал за пазуху, и они холодили моё сознание. Формулу проклятия, тщательно продуманную, я берёг, чтобы обрушить её на того, кто так подло бросил меня умирать среди хаоса вечной зимы. Посреди огромного мира, который никогда не вынесет одновременного нахождения в нём меня и его - моего врага.
  
   Что для меня схватка с призрачным "нечто"? Если я давным-давно сжёг душу в поднебесном аду. Продал её духам, живущим на горных вершинах. Заложил в трещину скалы, как последнее средство для спасения и замена снаряжению, которого у меня не было. Пара кошек на горных ботинках и подобранный длинный узкий камень с острым концом, которым я научился крушить лёд. Осколок базальта служил мне подобием ледоруба и ненадёжной опорой на крутых склонах бесконечного ледопада. Боль в вывихнутой руке и обмороженные пальцы, судорожно сжимающие шершавую рукоять моего оружия. Я поклялся, что острый шип камня обагрится кровью врага. Мысли мои становились всё бессвязнее. Безумие, спасительное сумасшествие овладело мной на миг или навсегда. Кто знает, что было скрыто в моём распалённом сценами возмездия мозгу. Я кричал, визжал в истерике и пытался убедить себя, что умею летать. Что я всемогущий волшебник. Что стоит только напрячь силы, и сразу же включится левитация... я перенесусь за одно мгновение домой и спрошу жену, которая ждёт, увы, не меня: что я ей сделал плохого?! Что я сделал скверного миру, который пытается уничтожить меня холодом, голодом и нехваткой воздуха? Что я сделал дурного людям, которые боятся меня из-за того, что все беды случаются именно с ними, а я прохожу мимо их несчастий с улыбкой на лице? На лице больше похожем на маску, потому что мне горько сознавать то, что я изгой среди них, чужой на празднике жертвоприношений в честь доброго божества по имени Случай.
   И жизнь моя похожа на клин, острием вошедший в плоть мира. И вселенной больно и неудобно от этой занозы, от счастливчика, издевающегося над смертью, которая никак не может одолеть его, смеющегося над сумеречным царством белой ночи. Готового сразиться с "нечто" - с этим шутом, глухо бряцающим бубенцами, сделанными из человечьих черепов, одетым в колпак паяца и незримо присутствующим на всех представлениях, где сочится сквозь щели сцены не пот актёров, а ручьи крови, тускло мерцающие при блеклом свете луны никогда не заходящей в городе завтрашнего дня.
  
   "Местное время - полпервого ночи!.. А теперь - реклама!..
   Если вам не спится, то наш выездной круглосуточный гипермаркет можем предложить на выбор: ключ от чердака высотного дома, крепкую верёвку и кусок мыла, тупую бритву и ванну тёплой воды, а также - хит сезона! - электрический стул с подставкой для ночной вазы! Звоните по телефону..."
  
   На горизонте, ограниченном Арсенальной набережной, едва угадывающейся в лёгкой дымке стелющегося над Невой тумана, появилась чёрная точка с маленькой искоркой, от которой по воде протянулся длинная дорожка света. Фарватер, несмотря на разведённые мосты, был пуст. Но кто-то плыл по течению, подгоняемый тёплым ветерком, постепенно превращающимся в шквал. Я сидел, погружённый в гнетущие воспоминания и безумие лета. Мне было всё равно - кого или что носит по волнам реки, пусть даже самого Харона.
  
  
  
  
  
  
   ***Клин***
  
  
   Плавно скользя в разрывах между тучами, большая чёрная птица широкими кругами приближалась к леднику со стороны долины. Мощные крылья дрожали под порывами ветра, воздушные потоки несли её вдоль скал хребта, изредка швыряя на покрытые снегом утёсы, и тогда она снижалась, чтобы набрать скорость и взмыть к близким лохмотьям облаков. Птица кружила в сузившемся просвете ясного неба и с высоты выглядывала жертву, обессилевшую и готовую на всё. Где-то внизу, на сбросах ледника, на ребристой поверхности пологой плиты её дожидалась добыча - комок ноющих нервов и плоти, в которой каждая клетка выла о том, как прекрасна смерть. Ничего уже не чувствовавший сгусток порванных мышц и растянутых сухожилий приближался к верхней точке нависающей над пропастью глыбы льда. Жертва грезила об одном - чтобы её убили. Быстро и безжалостно. И после пиршества на раздробленных костях долго бы разматывали по грязному льду окровавленные внутренности...
  
   Иногда до безумия хочется смерти. Какие-то механизмы срабатывают, запускаются химические реакции, и цепенеет тело, хотя шанс избежать смерти - ничтожный, ускользающий, призрачный есть всегда.
   Комплекс жертвы. В полном соответствии с теорией и практикой психоанализа. Вот только живодёров может быть больше чем один. А может быть и ни одного. Тогда это презираемое всеми самоедство. Духовный каннибализм хуже, чем обыкновенное пожирание сердца врага. Потому что изощрённее в методах. Но когда одиночество, наполненное мыслями о былом, наваливается со всех сторон. И не на кого вылить поток горечи и разочарований, не у кого вырвать из души кусок оптимизма и трепещущего жизнелюбия. Тогда остается одно - самоедство. Почему бы не открыть охотничий сезон? На добрые порывы души.
   Я добрёл до умирающего ирбиса, который целеустремлённо полз к пропасти в надежде найти смерть в бирюзовой глубине провала, и свалился без сил рядом с ним. Отдышавшись, я добил его камнем. Тело зверя дрогнуло, и когти в последний раз царапнули подтаявший снег.
   У меня была еда. И, значит, я выживу. Если только не стану жертвой. Нет, не стану. Я всегда был палачом. Так сложилась судьба. И мне наплевать на тень, упавшую с небес. Жертв... хватит... на всех...
  
  
   ***
  
   Чух-чух... Мотор яхты отстукивал ровный ритм. Лодка на свежем ветру боролась с волной в сумерках ночи. Около Литейного моста движок издал несколько фыркающих звуков и заглох. На крохотной палубе началась суета, и парус пополз вверх. Когда он развернулся и набрал полную грудь ветра, мне почудилось, что зелень речных водорослей перешла на тугой бок выгнувшегося под шквалом полотнища.
   Алые паруса дальтоников. Может так приходит старость? Отсутствием романтических порывов души и горьким цинизмом мыслей? Не знаю. Похоже, до старости мне не дожить. Если этот кораблик за мной, то времени у меня осталось мало.
   Ветер усилился, и на гребнях волн появились барашки. Дождь упал первыми осторожными каплями, словно пробуя место для приземления десанта с небес. Акватория Невы покрылась маленькими лунками с взлетающими вверх отскочившими шариками воды. Прогремел гром, и следом над всем горизонтом полыхнула молния. Всё было именно так, как должно быть. Я лежал на гранитных плитах и смотрел на обвисший под дождём парус. Он загораживал палубу и стоящего за штурвалом человека. Посудина медленно двигалась по течению к бывшему причалу около Биржи. Теперь она маячила у Заячьего острова, обходила мель у пляжа Петропавловской крепости. А может, хотела пристать и забрать с него таких же, как я - временных жителей странного города. И капитаном на судне был... Как же звали паромщика? Я ведь давным-давно знал, но забыл его имя...
  
  
  
   ***
  
   Дождавшись момента, когда гриф опустится на лёд, я замер чтобы не спугнуть птицу. Ягнятник настороженно посмотрел в мою сторону, но я не пах смертью. Я был соперником, а добыча лежала неподвижно и издавала пьянящий запах крови. Хотя, гриф ошибался. Я не был врагом. У меня просто не было ножа, чтобы освежевать ирбиса.
   Вечерний холод полз с горных вершин. Солнце уже давно скрылось за хребтом, протянув длинные тени от жандармов. Изредка среди провалов между ними появлялись лучи заката и освещали противоположную стену ущелья. Гриф, широко расправив крылья, уселся на окоченевший труп снежного барса и вспорол мощным клювом тонкую кожу брюха. Всё получилось так, как я хотел. Периодически я отгонял стервятника и пытался грызть жёсткое мясо. Смерть питала жизнь.
  
   Радио прервало поток воспоминаний:
   "Может быть, после смерти, мы: наши души, мысли и выплеснутые во внешний мир чувства накормят кого-то, напоят кровью страданий, спасут от неминуемой гибели хоть кого-нибудь. Ведь не зря же мы жили, любили и умирали. Нет, не зря..."
  
   В тишине упавшей в ущелье ночи послышался голос. Вверху зажигались холодные звёзды. Внизу тот, кто безуспешно пытался меня убить, разговаривал сам с собой. Было жутко слышать монолог сумасшедшего. Но я вспомнил, как безумствовал утром, и усмехнулся. Нет, не только у меня были галлюцинации и временное помрачение рассудка. Моего врага тоже не миновала чаша сия. Боги обычно любят безумцев. Так что же они говорили ему? И что он говорил им?
  
  
   ***
  
   Крик человека доведенного до отчаяния вспорол ночь и заметался затихающим эхом по отрогам хребта. Я сел на выпотрошенную тушу ирбиса и стал ждать продолжения спектакля. Степан или ломал комедию, надеясь, что я выжил и слушаю его, или ему на самом деле было плохо, и он решил выговориться в пустоту, рассказывая звёздам, горам и леднику о том, что творится в его душе. В любом случае это было фарсом, я не верил в показушное раскаяние. Может быть, зря...
   Гриф не хотел терять добычу. Сделав круг по ущелью, он вернулся и, нахохлившись, уселся рядом. Подозрительно косясь на меня, он занялся чисткой перьев. Пусть. Птице будет полезно знать, как сходят с ума люди.
   Неясное, еле слышимое за перегибом склона бормотание опять перешло в крик:
   "Ты! Тот, которому я посвятил жизнь без остатка! Кому доверил я сердце своё, кто принял душу мою в дар. Как ты можешь сейчас отвернуться от страдающего чада своего?! Я выполнил желание твоё! Сделал так, что скоро твой противник умрёт, если уже не умер. Быть может, он лежит безмолвным мешком переломанных костей где-то в глубине трещины, достигший дна, но не постигший суть. Что же ещё?! На какие жертвы я должен пойти ради смерти той, которая отвергла меня!"
   Последняя фраза застала меня врасплох. Если это было правдой, а я не мог сомневаться в искренности чувств и интонаций, с которыми она была произнесена, то тогда всё было хуже, чем я думал. Бог с ней, с этой изменой. Я бы простил жену, если бы любил её чуть меньше. Сейчас разговор не об этом. Подтвердилась моя чудовищная догадка о том, что Степан задолго до поездки в горы замыслил и почти успешно осуществил дьявольски хитроумный план...
  
   Как я понял, сначала он хотел узнать всё о моей сделке с "нечто". Моего врага интересовали условия инициации формул, которыми "нечто" снабдило меня в награду за то, что я больше никогда ни при каких обстоятельствах не вмешаюсь в его дела.
   Степан чувствовал, что спрашивать меня об этом бесполезно, значит, оставалась жена, которая после стольких лет совместной жизни нечаянно обнаружила, что живёт бок о бок с одним из отражений существа - проклятия этого мира. Непросто однажды понять и принять спокойно то, что любимый человек по совместительству работает ангелом смерти...
  
   Затем ему необходимо было подстроить так, чтобы я погиб и заодно умерла бы свидетельница его планов, связанная жизнью с моим никчёмным существованием. Моя жена была единственным человеком, кто мог бы рассказать о том, что натворил Степан. Свершил, пытаясь противопоставить себя "нечто". Он не мог убить её, потому что боялся моего проклятия. Но меня не могло не радовать стремление врага лишить себя жизни.
   И всё шло бы по его пошлому сценарию: все жили кто как - кто счастливо, а кто не очень. И умерли бы в один день... Проклятие! Я должен жить! Я обязан, во что бы то ни стало, выжить! В волнении я вскочил на ноги, и, стараясь не шуметь, нервно прошёлся по крохотной площадке, расположенной на вершине глыбы, нависающей над бездной.
  
   Я осознал свою ошибку, и понял, каким был глупцом, когда провёл инициацию - включение формулы связи двух душ: моей и её. Сделал её заложницей своей дурацкой жизни. Любой бы на её месте обиделся. Я бы просто убил человека, который, прикрываясь чувствами, так беспардонно распорядился мной. Пожелал бы ему смерти... так... без приказа...
  
  
   ***
  
   Маленькая чёрная пирамидка. Она лежала около моего лица на мокром граните ступеней уходящих в воду. Я протянул руку и взял её, чтобы рассмотреть поближе. Пять граней. Пять вершин. И три прослойки из тёмного кварца рассекающие плоскости из шунгита - минерала, которому два миллиарда лет. Сколько же лет доброму "нечто"? Сколь долго оно издевается над миром, заставляя корчиться от судорог совести поколения за поколениями людей, доверивших ему свои помыслы, искалеченных предложенным простым решением их проблем - враг должен умереть.
   На одной из граней прослойки пересеклись. В камень была заключена искривлённая буква "Н". Дождь падал серебряными пулями и разбивался о пирамиду. Капли скользили по её граням, оставляя неровные дорожки на чёрном блестящем камне.
   Я знал, каким будет моё оружие в поединке с "нечто". Оно будет состоять из угольно чёрных нитей, сплетённых вокруг гарды. Оно будет сверкать острием разящего меча. Оно всегда было во мне, и я был его орудием. Я только что понял, каким смертоносным оружием обладал. У него блестящая оболочка и тусклое имя. Моим спасением в последней схватке станет ненависть...
  
  
  
   ***
  
   Судёнышку оставалось пройти всего ничего, когда над волнами протяжно и тоскливо зазвучал охотничий горн. Луч прожектора упёрся в парапет, и я ослеп на мгновение. Пока кораблик лавировал под струями дождя, пытаясь поймать мокрым парусом хоть немного ветра, его понемногу сносило течением. Может, я зря испугался? Может быть, эта лодка приплыла не за мной? Но северный ветер, соперничавший с южным ураганом, зарождающимся над зелеными, замшелыми крышами, решил всё по-своему.
   Два шквала столкнулись в яростном смерче, поднявшем брызги и водяную пыль. Они спорили за место под луной, которая с усмешкой смотрела на светопреставление, устроенное двумя стихиями ради того, чтобы не дать третьей - мне - стать убийцей их хозяина. Почему я так решил? Мне понравился этот поэтический образ. Я наблюдал за тем, как огромные волны, небывалые по величине, пытались утащить вниз по течению ладью перевозчика. Не дать ему выполнить напрасную работу. Ведь я был бессмертен. По крайней мере, мне так казалось...
   Я стал свидетелем того, как Ладога столкнулась с Финским заливом. Две волны, гонимые вихрем навстречу друг другу, сошлись, обдав меня веером брызг, смешанных с ливнем, струи которого рвал и закручивал шторм. Неминуемо неотвратимо приближалось наводнения. Всё указывало на то, что ещё немного и город утонет в мутных потоках чёрной воды.
   Жестом я остановил ветры и отослал их прочь: северный - на запад, а южный - на восток. У каждого должна быть своя тюрьма. Даже если она находится внутри произнесённых заветных слов.
   "Штормовое предупреждение! - провозгласило радио. - Если вы находитесь на улицах города, то мой вам совет - бегите до ближайшего подвала и открывайте двери и окна первых этажей. Может быть, вам повезёт, и вы утонете, не дожив до рассвета каких-то несколько минут. Обидно? Ничуть... Зачем обижаться на стихии, ведь они и предназначены для того, чтобы..."
  
  
   ***
  
   Эта ночь в горах, казалось, будет длиться вечно. Я пытался греть обмороженные руки в складках шкуры ирбиса, но холод предательски подбирался со спины и обжигал меня прикосновениями ледяного ветра. Похоже, у меня начинался жар. Окрестные хребты, черными громадами стоящие на страже такого близкого и такого далёкого неба, обрушивались нескончаемыми камнепадами, струились лавинами и пытались добраться до меня, застывшего над бездной.
   Глухое бормотание Степана за перегибом постепенно переходило в речитатив заклинания. Что он мог противопоставить вселенной, смотрящей на нас с брезгливым участием? Все его попытки свести счеты со мной, такие безнадёжно глупые и жалкие, все равно окончились бы ничем. Нет никаких противоборствующих богов, один из которых избрал меня, а другой сделал его своим орудием мести. Всё гораздо проще и страшнее. Это оно - единое, неделимое и грозное "нечто" - решило снова разыграть партию древней игры. Той, в которую оно играет вот уже не один миллиард лет. И лишь идиот не сможет понять простой истины: надо либо положить жизнь на алтарь служения этому "нечто", правящего миром исподволь и непрямо - через избранных слуг своих. Или готовится к смерти. Альтернативы нет, так ведь, бессмертные?..
   Темнота, заполнившая ущелье после исчезновения луны, начала плескаться в глубине трещин. Облака, накрывшие долину, напоминали поле покрытое снегом. Они бугрились застывшими волнами и медленно колыхались от дуновения ветра, лениво сползающего с заснеженных вершин. Звёзды мерцали, то скрываясь в дымке перистых облаков, то появляясь в просветах между длинных полос невиданных по размаху дорог-путей, разбегающихся по куполу неба от далекого центра циклона. В воздухе пахло грозой.
  
  
   ***
  
   Движение. Бег теней. Словно кто-то крадётся, прячась в складках ледника. Я потерял равновесие спросонья или это снежный барс шевельнулся подо мной? Ягнятник, старый гриф сидел изваянием и изредка громко вскрикивал скрипучим голосом. Ему не нравились призраки ночи. Сильная птица испуганно жалась к моим ногам. Нас обступали со всех сторон видения, которые могут присниться только в бреду. Но я не спал. Передо мной было заурядное колдовство. Нет, не так. Это было примитивное и тривиальное волшебство. Чему учили этого недоучку? Или он возомнил себя всемогущим магом? Зря. Никогда не переоценивай себя и не недооценивай врага. Сколько раз эта банальная мудрость спасала мне жизнь? Если это и была формула, то она лежала намного глубже нагромождений нелепостей, называемых обманщиками с одной стороны и идиотами с другой - магией. Всё просто в простоте своей. Не надо придумывать лишние сущности. Всё уже и так есть в самой природе вещей, как материальных, так и тех, что мы не видим, но ощущаем их присутствие. Лишь иногда приходит озарение и тогда слова, обыкновенные фразы складываются в формулы, вязь огненных букв. И при прочтении их вслух в мире что-то меняется. Иногда изменяется слишком многое. Я это прочувствовал на своем горьком опыте.
   Формулы. Набор звуков и вибрация эфира. Всё просто и в то же время чрезвычайно сложно. Инициация формулы даёт всё и не даёт абсолютно ничего. И винить в этом некого. Одни и те же слова, сказанные, брошенные, как камень в воду, разбегаются по поверхности пруда реальности, уводя некоторые участки бытия за пересечения невидимых неосязаемых волн, в иные миры, где правят другие законы. Не играйте с огнём рядом с порохом. Степан, видимо забыл об этом. Что он думал, когда пытался запугать меня фантомами, я не знал. Да и вряд ли теперь об этом узнаю...
  
  
   ***
  
   Эти бесплотные существа, так похожие на клочья тумана, окружили меня и безмолвно стояли в трех шагах от обрыва, над бездной. Если бы у меня возникло желание дотронуться до кого-нибудь из них, то в следующее мгновение я полетел бы вниз и сломал себе шею после падения на нижний уступ ледника. Поэтому я сидел, не шелохнувшись, и наблюдал за призраками. Они тоже замерли, словно чего-то ждали. Бормотание Степана стихло, и в разреженном воздухе заискрилась изморозь.
   Гриф не выдержал первым. Сорвавшись с места, он расправил огромные крылья и попытался упасть в пропасть, но мгновенный бросок призрака испепелил его перья и полыхающий комок визжащей плоти скрылся за перегибом. Следующим, наверное, буду я, если не предприму что-нибудь, чтобы избавится от очередной напасти.
   Мёртвый ирбис шевельнулся явственней и попытался подняться на сломанные лапы. Я вскочил и попятился от него. Призраки передвинулись вслед за мной, отрезав путь к отступлению. Почему-то мне показалось, что если я не разберусь с ними ночью, когда они видимы, то днём они меня точно прикончат. Смешно слушать рассуждения о том, что привидения бродят только по ночам. Днём они становятся гораздо опаснее, потому что невидимы. Откуда я это знал? Хм, наверное, черпал сведения из информационного поля Земли, как принято говорить в оккультных газетёнках. На самом деле - простая логика и немного здравого смысла. Степан наслал на меня этих выродков неспроста. Видимо честный, благородный поединок был ему не нужен.
   Снежный барс подполз ко мне и укусил за ногу. Я сбросил его в пропасть. Порыв ветра принёс снежный заряд, и я не увидел начало атаки....
   Три бесплотные тени пронзили снегопад и попытались напасть на меня с разных сторон. Они не учли, что я не был жертвой и никогда ей не стану. Сделав выпад рукой, я шагнул им навстречу и три фантома исчезли в ослепительной вспышке. Этого я не ожидал. Яркий свет, сияющий после ночной тьмы, ослепил меня, и следующие атаки призрачных бестий слились в мерцающий вихрь. Формула. Мне нужна была универсальная формула охотников за привидениями. Я улыбнулся и провёл серию захватов и свёрток из мелькающих, словно в калейдоскопе, теней.
   Противников стало вполовину меньше, но и сил у меня почти не осталось.
   Шорох. Резкий разворот и ещё одна тень, искрясь, исчезла за границей реальности. Белесые фигуры ночных кошмаров мельтешили перед глазами, то расплываясь, то собираясь в невообразимые видения. Устало отбивая атаки, и не доводя их до смертельного для себя исхода, я с тревогой наблюдал за тёмным клубящимся облаком, поднимающимся из долины. Если это то, что я думаю, то жить мне осталось немного. Но отчаянно хотелось жить. Раскрыв формулу стеклянной спирали, я потянулся сквозь космос, сквозь чёрные дыры, сквозь белые карлики, сквозь облака звёздного газа до самого центра галактики. Мне нужна была горсть пыли, щепотка праха единорога с планеты, населённой поющими ветрами. Прошло мгновение... минула вечность...
   Послышался хрустальный перезвон льдинок. Небо очистилось от облаков, и лучи луны скользнули холодным светом по дальним вершинам. Еле слышимый скрип хрустнул под ударом колокола бронзового ветра.
   С первого раза у меня, конечно, ничего не вышло. Грозовое облако наполнило чашу долины. Его клубящаяся верхушка была усыпана розовым отсветом всполохов молний, пронизывающих её насквозь.
   Свет далёкой звезды, канувшей в вечность. Она превратилась в сверхновую, но я нашёл способ поймать поток фотонов, тонущих в чёрной дыре и сплести из них тонкий шнур, протянутый от рождения вселенной до её гибели. Я был готов к встрече с облаком.
   Грохот разряда. Молния вонзилась в скалу. Мне повезло, что окрестные горы были ржавого цвета. Я, собрав силы, ударил по шнуру. И над вершинами, ледником, облаком поплыл низкий звук. Мир дрогнул.
   Резонанс. Важно было рассчитать всё до миллионных долей. Учесть обертоны, вызвать именно ту ноту, которая отозвалась бы в этой части мира волной чистоты, света и добра. Мне это удалось. Гул, еле слышимые мощные колебания основ мироздания. Инфразвук словно мягкая лапа исполинского зверя разметал мрак, заполнивший ущелье, и тьма схлынула, обнажив ледник. Снизу послышался крик ужаса, и я ощутил, как боль пронзила моего врага в тот момент, когда призраки вернулись к тому, кто их создал. И злоба существа, которое скрывалось в грозовой туче, нашла выход в слепой ярости, направленной на того, кто вызвал его из нирваны абсолютного ничто.
   Как просто и легко работать со светлой стороной мира. Степан не учёл одного. Основа всего - тёмная материя, разлитая по вселенной, имеет одно очень нехорошее свойство. Под давлением света звёзд она ищет спасения в душах людей, обремененных злом. Но сколько тьмы может вынести душа? Немного...
   Под ярким фонарём выползшей на ночной небосклон луны я продолжил спуск.
  
  
  
   ***
  
   - Ваши документы.
   Я молча пошарил в карманах и вытащил права и техпаспорт на машину. Брови милиционера сложились домиком, и улыбка растянулась до ушей. Смотреть на эти метаморфозы было неприятно, поэтому я отвернулся и стал наблюдать за кружащей над мусорной кучей чайкой.
   - Ваша фамилия действительно Серебряный? - улыбка всё-таки доползла до ушей, и человек в форме уже не говорил, а издавал квакающие звуки.
   - К сожалению, да, - ответил я.
   - Почему же "к сожалению"? - не унимался сержант, брови которого выгнулись обратной дугой и поползли вниз к губам, превращаясь в роскошные усы.
   - Потому что "Золотой" было бы гораздо лучше, - зло сказал я и спросил: - С кем имею честь вести столь содержательную беседу?
   - Ах, да! - смутился милиционер. Затем приложил руку к вырастающему из виска козырьку и представился: - Сержант Хороший.
   Я с недоверием посмотрел на глянцевый разворот его удостоверения, но всё совпадало. Чёрт. Хоть бы он в тартарары провалился, Хороший... Не хватало ещё тратить время на разбирательства в отделении.
   - Вы задержаны! - радостно сообщил мне сержант и с удивлением уставился на погружающиеся в гранит начищенные до блеска ботинки. Горестно вздохнув, он ругнулся и утонул в мостовой, которая утробно чмокнула, всасывая незадачливого блюстителя порядка...
   Город мерцал огнями. Ещё одна маленькая трагедия, разыгравшаяся в его чреве, никак не отразилась на угрюмых ликах дворцов и не поломала перспективы проспектов.
   Но я вспомнил, как меня зовут. Хотя, какое это имело значение для мира, в котором никого нет? Для мира, который только готовится к тому, чтобы быть заселенным людьми? Для мира завтрашнего дня.
  
  
  
  
   ***
  
   Шаги по воде. Мой первый опыт хождения по тонкой плёнке над чёрной бездной. Всё дело в замороженном времени. Полпервого ночи помогло мне найти способ выбраться с опостылевшего острова и пройтись по Неве. Более странной прогулки я ещё не совершал. К застывшей среди туч луне медленно приближалась, то скрываясь за облаками, то прячась на тёмном участке неба, её сестра-близнец. Тусклая Лилит - луна, от которой у людей никогда не бывает тени, ползла по небосклону, медленно приближаясь к Селене. Почему-то мне стало жутко, и я вздрогнул. Тут же нога провалилась в мягкую вязкую жижу изменённой воды. Я сосредоточился на движении. Шаг за шагом. Против течения Невы. Вдоль гранитных набережных. Следя за чистотой помыслов и отсутствием мыслей. Кто хочет идти, тот всегда идёт.
   Преодолевая застывшие волны моей маленькой льдины. Плоскости, которая перемещалась, скользя по поверхности и не соприкасаясь с ней. Я шёл по фарватеру, не сворачивая к желанному берегу. Кому-то очень не хотелось, чтобы я оказался на суше.
  
   "Свободны ли мы в своём выборе? - сказало радио и сделало эффектную паузу. - Это иллюзия. И чтобы мы ни делали, это всего лишь подготовка к следующему шагу. Движению помимо нашей воли. К неконтролируемому полёту вдоль оси времени. От начала и до конца. Где начало того конца, которым... ну, не важно... Что-то всегда движет нами. Или кто-то... Но не мы..."
  
   Сзади послышалось знакомое "чух-чух". Капитану судёнышка всё-таки удалось запустить мотор, и яхта медленно нагоняла меня. Тень, идущую посередине реки.
  
  
   ***
  
   Парус был снова спущен и закреплён на гике. Запотевшие стёкла надстройки отражали фонари Дворцовой набережной и казались кривыми зеркалами в потёках капель дождя. Капитан, завернувшись в мешковатый прорезиненный плащ, курил трубку и молча смотрел, как я пытаюсь преодолеть застывшую рябь реки. Яхта шла тихим ходом чуть впереди меня и раскачивалась на мелкой зыби.
   Я устал бороться со скользкой поверхностью воды и с надеждой поглядывал на близкий борт лодки. Но за проезд надо было платить. Так полагалось делать во все времена. И за билет в один конец рано или поздно угрюмый паромщик всё равно потребует две монеты, которые обычно кладут на глаза покойнику именно для этого.
   Но тут у меня образовалась небольшая проблема. Я ещё не был усопшим и не собирался им стать в ближайшие тридцать лет. Если только я смогу помочь себе. Мне всего лишь надо вернуться в полночь предыдущего дня, и вытрясти у идиота, мчащегося к точке "зеро", к финишу, к чёрной финальной ленте, признание: из-за чего - чёрт возьми! - он гнал навстречу смерти?!
   Шквал бросил меня в сторону судёнышка, я схватился за осклизлый борт и едва удержал равновесие. Кэп вынул изо рта трубку и, ничего не сказав, скрылся в рубке. Мне пришлось самостоятельно выбраться из воды, которая внезапно отказалась меня держать, и забраться, трясясь от холода, по висящей автомобильной покрышке на фальшборт.
   Судя по всему - кораблик всё-таки приплыл именно за мной. Первый раз я не был рад тому, что меня кто-то ждёт. После того как я устроился на баке скрытый под палубой движок сразу же заурчал и нос яхты повернул к правому крылу Троицкого моста, которое гордо впилось в серое лохматое небо.
  
  
   ***
  
   Ледник тихо постанывал, осыпаясь мелкими камнями и кусками льда в чашу долины. Я выбрался на очередной рассечённый поперечными трещинами ледяной клин и шёл по нему, медленно переступая по острому гребню, изо всех сил пытаясь сохранить равновесие - единственное, что у меня осталось из арсенала выживания. Всё остальное за неполные два дня я успел растерять, обронить в бездонные пропасти, испепелить ненавистью и пустить по ветру. Натренированное сотнями восхождений тело пока справлялось с титанической работой, а может быть, просто не хотело умирать. Я не мешал ему брести к темнеющей на фоне льда фигуре. Она была неподвижна, и я подумал, что Степан спит, утомившись биться в истерике. Помутнение рассудка, в очередной раз настигшее меня после того как я нашёл труп разбившегося снежного барса, прошло. И мир уже не был столь волшебно странным, а представлял собой обыкновенный бездушный кусок мироздания, который, во что бы то ни стало, надо было подчинить себе. Иначе он был бы только рад влачить моё заиндевевшее тело вниз, в долину. По одному метру в день. Со скоростью течения льда.
   Но что-то было не так. Словно не хватало там, впереди движения. И медленный полёт снежинок замирал, превращая их падение в кружение метели вокруг скорченного врага.
   Почему в этом дурацком мире всё выглядит иначе, чем есть на самом деле? Почему всегда думаешь о хорошем; представляешь, что всё идёт отлично - на твердые "пять баллов", но за поворотом тебя ждёт тяжёлый обух. Или пыльный мешок.
   Слова, готовые сорваться с языка, встали горьким комом поперёк горла, и я задохнулся, физически ощущая удушье, словно не у Степана, а у меня в шею врезалась тугая петля верёвки. Я заспешил по расширяющейся части клина, почти соскальзывая в пропасть. Не веря глазам, но видя, как чуть покачивается тело, повисшее на страховке. Это можно было списать на несчастный случай. При спуске бывает и так, что трос может захлестнуть, понести ветром. Но... Я увидел правильный узел Линча, завязанный на обледеневшем куске верёвки, аккуратно сложенной ровными кольцами на снег рядом с запорошенным рюкзаком. Другой её конец был закреплен на ледовом крюке, ввинченном в отливающий синевой лёд. И словно змеи Лаокоона - петли намотанные на шею покойника - портили картину простой подготовки к спуску с очередного уступа.
   Я долго сидел, бездумно глядя вниз и наблюдая за тем, как утренний ветерок разгоняет облака над близкой осыпью с тихо журчащей под валунами застывшей ночной рекой. Она через несколько часов после восхода солнца превратится в поток мутной воды, бегущей вдаль и смешивающейся с сотнями таких же рек, чтобы потом исчезнуть в раскалённых песках пустыни.
   Иногда всё так нелепо кончается...
   Я снял закоченевшее тело, чертыхаясь из-за боли в вывихнутой руке, и попытался развязать затянувшийся узел. Пришлось просто обрезать трос. Куртка Степана была прожжена в нескольких местах. Судорога исказила его лицо. Нейтральная маска смерти не получилась, хоть он и старался. Что-то произошло на этом узком клине. У меня было только одно более-менее реальное объяснение случившемуся. Слишком много металла. Я перевернул рюкзак и убедился в том, что и он похож на решето из-за маленьких прожженных в ткани отверстий. Чёрт! Каким же надо быть идиотом, чтобы обвешавшись железом лезть среди грозы в самое сердце облака! А потом, мучаясь от жестоких болей, покрывшись коркой ожогов от жалящих молний, из-за болевого шока пытаться покончить с собой. Сразу и в один миг прервать бессмысленные страдания. Не веря в то, что может подоспеть помощь, ненавидя себя больше, чем врага - меня, готового придти и спасти того, кто предал...
   Что-то было зажато в его руке. Я достал ледоруб из рюкзака, с трудом разжал сведенные судорогой пальцы покойника и мне на ладонь упал брелок. Маленькая поделка с потайным отделением, в котором я нашёл покоробленную от влаги фотографию моей жены. Жар пронизал меня и засел ледяной иглой под сердцем.
   "Трудно жить с камнем на душе..." - скажете вы.
   Не смешите. Я вздохнул с облегчением. Всё было кончено.
  
  
   ***
  
   Укрывшись от пронизывающего ветра скомканным стакселем, я смотрел на приближающуюся громаду Троицкого моста.
   Радио опять изрекало что-то о конце света, но я не слушал. Оглушённый воспоминаниями, впав в оцепенение от пережитого ещё раз ужаса, вернувшегося оттуда, из далёкого прошлого, вмерзшего в ледник, я не мог отделаться от мысли, что всё это было не со мной. Не я, после того как похоронил Степана в трещине, спускался вниз. Не я, почти теряя сознание, шёл по морене - месиву льда вперемешку с камнями. Не я мучительно долго искал начало тропы среди пересохших рукавов реки. Это был другой человек. Тот, кем я был до того злосчастного лета, умер, погиб в ледяном аду. Сжёг снежные мосты над чёрной бездной трещин. Застуженная душа ныла, когда я вернулся в город.
   Меня пытались лечить врачи. Они прекрасно справились с ранами тела. Обошлось без ампутации обмороженных пальцев рук и ног. И порванные сухожилия на вывихнутой руке срослись. Но кто мог вылечить мою душу?! Она лохмотьями свисала с оплавившегося огарка потухшей свечи. Это был я. Она пыталась бороться с апатией и зимним солнцем выстывшего города. Всё было тщетно.
   Как мог я смотреть в глаза тем, кто меня жалел? А тем, кто меня ненавидел? Они молчали. Люди, которые были когда-то давным-давно, в прошлой жизни, моими друзьями пытались меня не замечать. Для них я умер. Жена встретила меня в аэропорту, и в её глазах я увидел только жалость и затаённую скорбь по тому, кого она любила. Мне иногда казалось, что Степан всё выдумал. Была его неразделённая любовь и ревность ко мне. Любовь убивает. Также как доброта. Он погиб сам и утащил за собой еще четверых. Стоило ли мне пытаться добиться от жены признания и ворошить прошлое? Да, черт возьми, в этом ли дело?!
   Я выжил, а они погибли. Те, кто уходил вместе со мной в эти проклятые горы. Те, кто остался там, в вышине, среди снегов. Я не выдержал ненависти и жалости. Я просто сбежал в другой мир. Это было легко сделать в большом городе. Стоило лишь сменить место работы, переехать в другой район и выключить проклятый телефон, звонок которого так напоминал мне перезвон льдинок - осколков застывших слёз, падающих со стенок трещин и соскальзывающих по крутому боку ледника...
  
  
   ***
  
  
   - Ты должен мне за проезд, - лица под капюшоном не было видно. Вернее, я видел только рыжую бороду и короткую трубку, из которой вился желтый дымок.
   - Какую же гадость ты куришь, "нечто"! - сказал я и попытался поймать взгляд капитана.
   - Смышленый... браво! - сказал он и ухмыльнулся. - Цветы асфодела, как ты уже догадался. Если пожелаешь, то могу предложить на пробу. У меня есть еще одна трубка. Как раз для таких сообразительных, как ты. Если хочешь получить забвение, то лучшего средства не найти.
   - Не надо... - я помолчал и продолжил: - Ты - Харон? Я прав? Слово твое - приказ для меня? Скольких я привел к борту твоей лодки? Скольких я лишил жизни по твоей прихоти?!
   - Не так уж и много. У других моих слуг урожай богаче. Их серпы усердней жнут колосья жизней и вяжут снопы во стократ толще, чем твои. Ты мне не нужен. И мне не нужна твоя досада. И твоя избранница тоже, если ты о том, что последний мой приказ остался невыполненным. Ты должен был разлюбить её еще пять лет назад. Она тебе мешала. А теперь поздно. Почему ты не исполнил моё повеление?
   - Потому что я не обязан убивать свою любовь!.. А, черт! - меня согнуло в три погибели.
  
   Я вспомнил, куда направлялся вчера. Я ехал встречать жену. Но на середине пути, перед зданием Биржи я узнал из выпуска новостей, что вблизи Воронежа произошла авиакатастрофа. Через полчаса стояния в пробке, будто сквозь толщу воды я услышал по радио, как диктор ещё раз подтвердил, что самолёт - он назвал номер рейса, на котором должна была прилететь моя жена - разбился... На месте падения лайнера работают спасатели, но...
  
   "Моменты, о которых лучше не вспоминать... Зачем нам нести в сердце то, что надо забыть?.. Зачем пытаться изменить мир, который нельзя изменить? Зачем?.."
  
   - Не-е-ет! - мой вопль вспугнул чаек, которые мерно качались на невской волне. Чёрная Лилит почти догнала серебристую Селену. Капитан устало поморщился и положил мне на плечо тяжёлую ладонь.
   - Прекрати... Старик Слу понял тебя. Это нехорошо, что ты меня называешь "нечто", Хароном, слугой Аида и прочими постыдными прозвищами. Разве достоин я столь оскорбительных имён? - он остановился у фальшборта и нагнулся, чтобы выбить трубку.
   Мне захотелось выбросить его за борт. Всё кончено. Мне незачем себя спасать. Как всё глупо и нелепо... Та, которую я любил... Даже если эту любовь я придумал, что в этом плохого! Та, которую я любил, умерла...
   - Любопытно наблюдать за отступниками, - капитан сидел на рубке и складывал в маленький кожаный мешочек трубку. В сыром воздухе пряно пахло сушёными цветами и где-то далеко, за гранью мира, слышался перезвон колоколов. Я наконец-то увидел его лицо. На месте глаз зияли пустые глазницы.
   - Дядюшка Слу... - запел я, едва сдерживая рыдания. - Дядюшка Слу, пойдём-ка пить чай... Будем трепаться о том и о сём...
   - Вечер пройдёт, мы крепко заснём, - подхватил он с улыбкой. - Добрый дядюшка Слу-у-чай! Хм, я не знал, что ты вспомнишь эту песню. Сколько лет прошло, малыш? Жутики тебя больше не тревожат? - он уже хохотал во всё горло. - Да и врагов у тебя уменьшилось! Можно сказать, их совсем не стало. Жаль, что их у тебя и было мало. Это моя недоработка. Мне из завтрашнего дня многого не видно. Не обессудь...
   Я смотрел на веселящееся существо, живущее в странном мире, где никогда не бывает утра, и проклинал тот день, когда мне пришло в голову попросить у него защиты.
  
  
   ***
  
   Бабка-колдунья осмотрела меня со всех сторон и спросила, обращаясь к моей матери: "Часто это у него?" Заплаканная мама и сердитый отец стояли у зашторенного тяжёлыми портьерами окна, и с тревогой наблюдали за действиями колдуньи. Я сидел на табурете посреди маленькой комнатки, пропахшей нафталином, и болтал ногами. Всё происходило днём, и мне было не страшно, поэтому я с любопытством разглядывал большой хрустальный шар, в котором отражались перевёрнутые амулеты, обереги и прочая дребедень, вынутая из сундука и разложенная вокруг меня на грязном полу.
   "Его сглазили!" - мать произнесла это таким тоном, что я испугался, представив огромный влажный глаз, который надвигается на меня и проглатывает тьмой зрачка.
   Колдунья промолчала и оценивающе поглядела на отца, видимо прикидывая, сколько попросить денег. Я тогда ещё не разбирался в этих бумажках, и мне было любопытно - моё излечение будет стоить дороже, чем мороженное, обещанное мне за то, что мы сходим к одной тёте, и она избавит меня от моих ночных кошмаров, или нет.
   "Ладно, - сказала бабка и приказала родителям: - Подождите на кухне. Похоже, я возьмусь за него. Только упаси вас бог! - она мелко перекрестилась, а я замер, нахохлившись. - Не ходите больше к врачам! Эти изверги искалечат ваше чадо! Я не всесильна, но парень справится сам, а я ему помогу".
   Она обошла вокруг меня, осторожно ступая между знахарскими безделушками, и выпроводила родителей за дверь. Потом подошла ко мне и погладила сухонькой сморщенной заячьей лапкой по моим седым волосам. "Бедный ты бедный... - вздохнула она и затараторила свою колдовскую тарабарщину. - За тёмный дол, за бурную реку... - пламя свечи дрогнуло, и она начали коптить, - звери злые, страхи ночные, с сердца смойтесь, в полях укройтесь... - хрустальный шар завибрировал и треснул, но колдунья не заметила и продолжила, повышая голос, - уйдите-развейтесь, не мучайте сердце, голову седу, глаза усталы, дайте покою..."
   Я увидел, как вокруг неё возникает свечение, и тёмный ангел встаёт за левым плечом. Открыв рот, я хотел было крикнуть, предупредить её, но не успел. Амулеты и обереги взвились вверх и закружились вокруг меня. Из углов комнаты выползли тени, словно сейчас не день, а ночь - время, когда странные создания приходили ко мне и острыми, похожими на иглы зубами, рвали сон на куски, пока я не просыпался от крика, будя воплями родителей и соседей по коммунальной квартире.
   "Кто-нибудь! - безмолвно кричал я, но меня никто не слышал. - Спасите её!"
   Темный ангел расправил крылья, туманом наполнившие комнатку ведуньи. Речь её стала бессвязной и она, схватившись за сердце, повалилась на пол. Мне уже было тошно смотреть на бешеный вихрь маленьких фигурок из камня и дерева, мельтешащих перед глазами. Страх обездвижил меня. Такого ужаса я за свои неполные семь лет ещё не испытывал. Я закрыл глаза и заткнул уши ладонями. И увидел, как сквозь серые сумерки ко мне подходит улыбающийся старичок. "Дядюшка Слу", - представился он. Я не произнёс ни слова, так я был напуган происшедшим. "Как ты думаешь, - он посмотрел мне в глаза, и взгляд его был очень недобрым, - тетеньке стоит жить?"
   Я заплакал и замотал головой.
   "Отлично, - сказал дядюшка Слу и жестом отослал тёмного ангела прочь. Затем прошептал пару слов, и воздух в комнате дрогнул, вслед за этим исчезли тени жутиков. Он помолчал, окинув взглядом комнатку и, обернувшись ко мне, сказал. - Ну, что ж, тогда надо придумать несчастный случай. Например, падение тяжёлого предмета..."
   Треснувший хрустальный шар сорвался с подставки и свалился на голову колдуньи. Громкий хруст проломленного черепа я буду помнить до смерти. Когда дверь открылась, мои бедные родители увидели меня, сидящего с широко раскрытыми от ужаса глазами и лежащую в крови колдунью.
   Дядюшка Слу не обманул. Жутиков я больше не видел. Никогда.
   Он научил меня заветным словам. Что надо человеку, чтобы почувствовать власть над миром и людьми?.. Только ощущение всемогущества, только саму возможность вершить чужие судьбы. Волей случая, силой дядюшки Слу...
   Лишь потом, в зрелом возрасте я начал задумываться о том, что есть для меня эта сила и правильно ли во имя добра творить зло? Это было началом моего разрыва с добрым "нечто", с дядюшкой, вербующим несчастные души, отбывающие в нашем несовершенном мире, наполненном вечной борьбой серости с тьмой, срок до ухода, - нет, не в райские кущи! - в нирвану абсолютного ничто.
  
  
   ***
  
   - Что же ты намерен делать? - спросил капитан, сосредоточенно работая штурвалом и на малом ходу швартуясь у маленького причала, притулившегося у спуска с набережной, расположенного через дорогу от Летнего сада.
   Я промолчал. Судёнышко мягко ткнулось бортом в навешенные покрышки, коротышка в засаленной робе принял швартовый конец и ловко накинул его на причальную тумбу. Мы сошли на шаткие доски и поднялись по гранитным ступеням. Дождь прошёл, и ветер гнал по небу лохмотья туч, отражающихся в ряби разлившихся по асфальту луж.
   Вынув из кармана кусок веревки, брелок и пирамидку из шунгита, я последним достал стеклянный шарик и всмотрелся в его мерцающую поверхность, пытаясь разгадать своё будущее. Грядущее было тёмным и походило на зрачок печального артефакта, который я держал в руках. Капитан протянул ладонь, и я отдал ему глаз.
   - Ну, вот... Наконец-то я увижу тебя, - он вставил стекляшку в глазницу и моргнул веком без ресниц. Глаз засветился дьявольским светом и угас. - Что ты мне ещё притащил? А... - протянул он. - Кусок верёвки висельника, красивую безделушку, внутри которой скрыт образ красивой финтифлюшки и огранённый кусок метеорита, которому два миллиарда лет. И всё?! Это всё твоё оружие в битве с всемогущим "нечто"?! Ах, да... ещё твоя ненависть...
   Моя апатия проросла сквозь гранит набережной и пустила в нём корни. Слова звучали, сотрясая воздух, но не трогали душу. Моя любовь умерла. Если и стоило жить на свете, то только ради любви. Вся ненависть мира не стоит того, чтобы ради неё ударить пальцем о палец. И я, мчащий в полпервого ночи, в приступе безумия от безысходного горя, всё делал правильно. Моя смерть должна быть искуплением за слепое подчинение этому исчадию ада, прикрывающемуся словоблудием и банальной софистикой. Он сидел сейчас так близко от меня, что я мог запросто задушить его голыми руками.
   - О! Твоя ненависть опять просыпается! - он наблюдал за мной, прищурив нормальный глаз и широко раскрыв пустую глазницу, на дне которой плескалось чёрное пламя. - Кстати, я пошутил... Чем-то ты мне нравишься, малыш... Ты живой. Остальные слуги, к сожалению, только кажутся живыми, но они мертвы. Они никогда не жили. Может быть, потому что никогда не любили... - он помолчал, глядя на то, как поднявшийся ветер качает кроны деревьев за решёткой Летнего сада. - Твоя любовь не умерла. Она жива. Я ничего не смог сделать! Слышишь, ты - червь презренный! Я ничего не смог сделать... Я не смог убить её...
   Мир дрогнул и расползся на тонкие полосы штриховки. Сквозь отдалённый гул набирающего силу шторма я уже почти не слышал, что говорит мне существо, откуда-то взявшееся в нашем мире и развлекающееся с его обитателями от скуки, либо ради какой-то иной, тайной цели. Пытающееся найти в этой игре зерно истины, глядя в нас, как в зеркало. И что-то ищущее в своём гротескном отражении.
  
   Она жива. Мир поплыл у меня перед глазами. Опоздав на самолёт, который попал в катастрофу, она взяла билет на поезд. Утром она будет в городе, но я уже буду мёртв. И это произойдёт полпервого ночи.
   - Я не буду тебя убивать. Ты будешь вечно жить в мире завтрашнего дня.
   - Нет, - я не узнал свой голос. Он звучал глухо в белесом воздухе среди картонных кубиков домов.
   - Что же... выбор твой. Спасай себя, если сможешь...
   Рядом с нами остановился чёрный автомобиль. Я сел за руль и посмотрел на приборы. Они показывали, что всё в порядке. Только не в порядке была моя душа. Полпервого ночи. Время, когда я начал убивать себя. Я вышел из машины и остановился перед гранитной скамьёй, на которой лежали: кусок верёвки, брелок и пирамидка из шунгита. Дядюшка Слу отвернулся, чтобы не мешать мне, пока я делаю выбор. Я потянулся к черной пирамиде, но на полпути передумал и подхватил со скамьи брелок. Небо начало стремительно темнеть и, сев обратно в машину, я включил фары.
   "Местное время ноль часов двадцать девять минут!" - сказал радио и умолкло. Я надеялся, оно заткнулось навсегда. Медленно начали зажигаться фонари на набережной, и в сыром воздухе повисла лёгкая дымка тумана. Разрывая её тонкую пелену, мимо меня пронеслась белая девятка со смешными пятнами по всему кузову. Человек, сидевший на водительском сиденье сжал руль так, что побелели костяшки рук. Его взгляд был направлен вперед, туда, где была лишь смерть.
   Время остановилось. Взлетев на мостике, дугой нависшем над Фонтанкой, белая машина замерла в искрящемся воздухе.
   "Мы все любили тебя... Прощай..."
   Я нажал на педаль газа и безумная гонка началась.
  
  
   ***
  
   Литейный мост и труба тоннеля стремительно надвинулись, и я мельком глянул на спидометр. Сто километров в час. Аптеки. Почему они продали ему - мне снотворное? Но я всегда храню в бардачке запас лекарств... Всё было давно предусмотрено. Мной - им. Какого чёрта спасать того, кто желает смерти?!
   Брелок болтался на зеркале заднего вида, дребезжа по стеклу. Мне надо спасти его - себя! Ради неё... Нет. Не себя. Только его. Того, кто мчит, вцепившись в руль немеющими руками, у кого осталось единственное желание - проломить педалью газа ржавый кузов. Меня спасать не надо. Зачем вытаскивать с того света тёмную половину души? Нет смысла. Но и здесь, среди призраков вечной ночи я не останусь. Нет резона. Я выжал из машины всю мощь, и мы бампер в бампер вылетели из тоннеля на набережную Робеспьера.
   Мой двойник. Моё второе "я".
   Слева показалась лежащая фигура сфинкса, темнеющая на фоне Крестов. Случайно или нет, лицо сфинкса было повёрнуто ко мне, и половина с оскалом смерти впилась взглядом в стремительно приближающиеся машины. Человеческая половина была искажена гримасой ужаса.
   Мимо... всё пролетало мимо, и уже невозможно было остановить стремительный полёт болидов, разрезающих дымку тумана, стелющуюся над узкой полосой асфальта. Сто сорок. Он вырвался вперёд и вильнул, не давая обогнать себя. Или это уже действие лекарства. Мне надо было, во что бы то ни стало остановить его, но он выжал из своего старого хлама сто сорок пять. И мы летели безмолвными тенями, белым и чёрным ангелами по сумеречному городу. Разрывая шорохом шин и рёвом моторов тишину июньской ночи.
   Если мы войдём в поворот Смоленской набережной на такой скорости, то нас просто снесёт в Неву. Это будет красивый полёт, ввысь над разделительной полосой и вниз в чёрную воду реки.
   Нет.
   Я перестроился слева и со скрежетом упёрся в крыло девятки. Так. Надо просто удержать его в повороте. Подставить чёрное вороное крыло белой уставшей птице, чтобы она вынесла безумца из этого кривого пути на простор проспектов и площадей, и увидела сквозь переплетение проводов край восходящего солнца и белые башни облаков...
   Но как трудно удержаться на дороге!
   Купола Смольного собора и нелепое желание прочитать молитву, на которую только и осталось времени. Дуга стала пологой. Большеохтинский мост двумя длинными пролётами напоминал чайку, гигантскую птицу, раскинувшуюся от берега до берега.
   Где моя ненависть?
   Моё желание расквитаться с миром и с самим собой?!
   Я увидел, как внизу, под мостом плещется тьма. Впереди на дороге мелькнул чёрный отблеск, и в то же мгновение колесо девятки налетело на острый шип пирамидки из шунгита... Машину дёрнуло, и я чуть было не выпустил руль. Два автомобиля бок о бок стремительно приближались к парапету, ограждающему спуск с моста на набережную. Мгновение растянулось в жизнь...
   Сколько можно испытывать судьбу, когда за левым плечом пропасть прошлого, а за правым - сумрак будущего? И нет выбора, кроме того, что изначально предначертан. Есть лишь путь по лезвию жизни, и я шёл по нему, изрезав в кровь душу...
   Пора.
   Пусть это будет моей молитвой: я не хочу во тьму "ничто", я не хочу быть прежним.
   Пусть моему двойнику повезёт больше чем мне.
   Ведь у него есть любовь.
  
   Резкий поворот руля и удар. Я успел увидеть взмывающую ввысь белую машину, когда гранитный клин смял чёрный кузов и с неизбежностью судьбы...
  
  
  
   Эпилог
  
   Под порывистым октябрьским ветром пара шла через мост, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть и полюбоваться виднеющимся в просветах между деревьями Смольным собором. Они чем-то неуловимо напоминали друг друга - наверное, это иллюзия усиливалась тем, что у них были седые волосы и взгляд, который бывает у людей испытавших недавнее горе. Людей, проживших не один год вместе, не растеряв в долгой дороге между зим и лет то, что их связывало - любовь. Согласитесь, это бывает сейчас так редко.
   Мужчина нёс трость и немного горбился, пытаясь скрыть старую боль, с которой он давно свыкся. Женщина с тревогой смотрела на него и улыбалась, когда он хмурил брови, заметив, что она слегка поддерживает его при сильных порывах ветра.
   Они шли рука об руку через мост. И в переплетениях стальных балок гудел ветер; и мир вздрагивал, когда по мосту проходили трамваи; и мимо них проезжали машины, безучастные к тем, кто передвигался пешком.
   У спуска на набережную мужчина остановился и, морща лоб, словно пытаясь что-то вспомнить, долго смотрел на отколовшийся кусок гранитного парапета. Его так и не убрали с проезжей части, а только отодвинули к обочине.
   Отчаявшись, и так ничего и не вспомнив, мужчина, что-то тихо бормоча, пошёл дальше, а женщина, облегчённо вздохнув, поспешила за ним.
   "Хочешь, я прочту тебе то, что сочинил вчера?" - спросил он, остановившись и тяжело опершись на трость. Женщина молча кивнула, но мужчина, с сомнением поглядев на неё, видимо передумал и, скомкав лист, бросил на дорогу. Ветер, развернув листок, понёс его по дороге, кружа среди опавшей листвы, и оставил белым пятном у корней обгоревшего дерева. Начавший накрапывать в ранних сумерках дождь намочил бумагу, и строчки оплыли, растаяли в осенней сырости. Осталось четыре, которые ещё можно было разобрать. Подслеповатый ливень, сожалея о безвозвратно утраченном, прошумел их раскатами далёкого грома:
   ...Только вечная полынь...
   ...Только ветка вербы в ней...
   ...Только в небе сером клин...
   ...Улетевших журавлей.
  
  
  
  
  
  
   *
  
   (2004-2005)
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"