Аннотация: Символы безграничной власти - печати и штампы - были его мечтой и страстью...
Виссарион Штамп, потомственный служащий и чиновник до глубины души, перед рабочим днем успокаивал расшалившиеся нервы. Он рвал на полоски страницы из книги Кафки и скатывал из них рулончики. Руки его при этом дрожали, а на чисто выбритом холеном лице, казалось, навсегда поселилось страдальческое выражение, словно Виссарион невзначай проглотил что-то невкусное, опасное для здоровья, а может быть даже и для жизни.
Бросив взгляд на закрытое окошко уютной, надежно укрытой со всех сторон конторки, он с шумом выдохнул и втайне порадовался, что посетителей с утра нет. Можно немного подремать в тишине. Но от этой мысли вздрогнул и заерзал на стуле. Нет! Только не это! И вновь вернулся весь ужас вчерашнего сна.
...Сон начинался радостно и безмятежно. Сидя на высоком подбитом бархатом стуле, Виссарион любовно гладил кончиками пальцев торчащие из кармана рукоятки. Символы безграничной власти - печати и штампы - были его мечтой и страстью. И было тех печатей ровно семь. Особенно нравился ему большой массивный штамп с исходящими номерами и реквизитами организации, в которой он проработал уже без малого двадцать лет. Но и крошечная печатка, похожая на пуговку, с мелкими буквами его инициалов тоже не терялась среди своих сестричек.
Единственное, что пугало и казалось странным - вокруг не было стен. До горизонта простиралось открытое пространство, наполненное маленькими фигурками людей. Некоторые из них несли в своих ручонках малюсенькие листочки, испещренные неразличимыми значками. Виссарион наметанным глазом сразу определил - это посетители. Но они были столь незначительны и жалки, что он, хихикнув, представил, как бы было замечательно припечатать кого-нибудь из них штампом. Ведь даже самого махонького хватило бы. Он застыл, неестественно выпрямившись на стуле. А ведь верно. Что заставляет этих назойливых насекомых лезть к нему со своими убогими проблемами?
Он почувствовал, как по ноге кто-то ползет, издавая тоненький писк. Брезгливо скинув человечка со штанины, Виссарион наклонился, чтобы рассмотреть настырного посетителя. Тот совал ему бумажку и пищал о своих делах и заботах, но чиновник не смог разобрать ни слова. Однако заметил краем глаза спонтанно образующуюся очередь к ножке стула, и ему стало дурно. Будучи еще молодым служащим, он с начала карьеры невзлюбил очереди. В очередях - этих рассадниках вольнодумия - посетители обычно сбиваются в группки и шёпотом обсуждают недостатки его деятельности и, что самое страшное, - почем зря бранят государство, приголубившее его, кормящее его, взрастившее его и миллионы подобных ему чиновников. А это нехорошо. Это надобно прекращать. И глаза Виссариона недобро блеснули.
Как бы невзначай, не по злому умыслу он наклонился еще ниже и позволил маленькой печати вывалиться из кармана. Она упала точно посередине очереди, разделив ее на две части, похожие на извивающиеся половинки червяка. Но пока Виссарион занимался упражнениями производственной гимнастики, роняя средства труда, с другой стороны стула выросла еще одна внушительная очередь. Метнув в неё печать с надписью "Для документов", он проделал значительную брешь в гнусной толпе просителей. Но они все прибывали и прибывали. Некоторые карабкались по ножке стула, а один ухитрился забраться в карман и там возился, издавая восторженные вопли, с азартом ставя печати на свои бессмысленные бумажки. Этого Виссарион не смог стерпеть. Словно разъяренный молотобоец, он выхватил из кармана массивный штамп и начал неистово колотить им по ненавистным человечкам, возомнившим себе, что им всё дозволено. В горле его возник клекот, переросший в звериный рык при каждом удачном ударе, от которого разлетались брызги чернил, перемешанные с внутренностями и осколками человеческих костей.
Тут он проснулся и, падая с кровати, больно ударился затылком о край тумбочки. Весь в поту долго лежал, вперив взгляд в темноту ночи, пока не забылся тяжелым сном без сновидений. Утром болела голова и скверно ныла шишка на затылке.
...Звонок телефона вывел его из оцепенения. Он всегда боялся этого хищного аппарата, стоящего на возвышении среди вороха бумаг. Обычно, когда он звонил, ничего хорошего не происходило. И вот сейчас, ах, как некстати! Виссарион с опаской, двумя пальцами поднял трубку и произнес глухим голосом: "Алло...". Звонила секретарь самого главного и просила зайти к нему в кабинет. Виссарион вздохнул, тяжело поднялся с жалобно скрипнувшего стула, тщательно прикрыл дверь в конторку и побрел по бесконечным лестницам и переходам в сторону кабинета начальника.
В приемной секретарша даже не взглянула в его сторону, и он совсем стушевался. Промямлив вопросительно: "Ну, я зайду?" и, получив в ответ только кивок, Виссарион взялся за раскалившуюся от неизвестно чего ручку двери и тихо вполз в просторный кабинет.
Речь начальника была гладкой, как бильярдный шар. Слова вылетали из начальничьих уст стайками птиц и порхали по кабинету, рассаживаясь на шкафах и на картинах, покрытых тонким слоем пыли. Единственное, что понял Виссарион из сказанного начальником, это то, что из-за всеобщей компьютеризации всех отделов и ввиду того, что принят на самом высоком уровне закон о цифровой подписи, его сокращают. То есть абсолютно, навсегда вычеркивают из жизни организации - увольняют с работы. Ему сделалось совсем плохо и, уже ничего не соображая, он без разрешения встал и поплелся в сторону двери.
За его спиной стало тихо, а затем громоподобный голос произнес: "А что это у вас на затылке?!". Виссарион от испуга присел и начал лихорадочно тянутся к голове неповинующимися руками. Прикоснувшись к затылку, он почувствовал знакомое тепло деревянной рукоятки и замер от ужаса. Но голос, раскалывающий мир на куски, продолжил: "Вот и славно, мне как раз надо поработать!" Огромная рука схватила Виссариона Штампа, а затем припечатала теряющего сознание потомственного служащего к листу бумаги.
В последний момент ему удалось разглядеть стремительно приближающийся огромный лист с надписью: "Приказ об увольнении Штампа В."