Ему не спалось. Не то чтобы причиной бессонницы был морок последних дней - навалившиеся невзгоды вконец вымотали его, но сон не шёл. Ноябрьский ветер гнал по заливу волну и шумел в кронах прибрежных сосен. Телефон молчал. За три дня бессмысленных переговоров и бесконечных звонков с угрозами старик понял, что в этот раз всё серьезней, чем дрязги с соседями из-за упавшего дерева.
Что ж... Пожил изрядно. Надо было как-то подготовиться к приходу тех, кого могли послать по его душу. Но как? Он не знал. Не в его правилах сдаваться без боя. Еще бы быть уверенным в том, что тебе не выстрелят в спину. Он поморщился, вспомнив звонок внука. Откуда у пацана такая хватка? Малец, то льстя, то пугая, уговаривал его продать хибару. Но не мог он вот так просто согласиться отдать дом этим скоробогачам и переехать в город. Сдалась деду эта развалюха на берегу Финского залива. Сдалась... Ветер тоскливо выл в трубе старой голландки, словно пытался, как верный пёс, по-своему оплакивать хозяина домишки.
Но что с того, что не смог убедить городскую родню оставить его в покое? А, может, и зря он так цепляется за право на одиночество. Ведь в смерти все одиноки. Вечная зима в бескрайней вселенной.
Берег с полосами снежных заносов на темном песке был еле виден сквозь начавшийся снегопад. Старик подумал, что со стороны дюны, наверное, сподручней будет подобраться незамеченным. Но это была лишь отговорка. Он любил смотреть на залив. Хорошее место, не зря же ему сулили немалые деньги, если он подобру-поздорову отдаст дом. И этим чертовым покупателям было не понять, что старику, дряхлому и немощному, было жаль не полуразвалившегося финского сарая с покосившимся крыльцом. Ему было жаль памяти. Она не стоила ничего, но это было всё, что он нажил за долгую жизнь. Только берег знал, как тяжело становится на душе, когда волна смывает следы прошедших по нему людей. И выносит из пучины осколки прошлого, и прячет на дне залива то, что было здесь пережито.
***
- Шашлык сегодня - просто объедение!
На песке валялись пустые бутылки из-под вермута, где-то в вышине загорались звёзды, а вдали, над горизонтом тускло горели огоньки Кронштадта.
- Завтра у Вали свадьба, - рассеянно обронил он, вороша веткой догорающие угли. Искры сыпали из отверстий мангала, освещая всполохами коряги, на которых сидели его друзья. Молчание достигло звёзд, мерцающие точки на чаше неба начали потихоньку гаснуть в предутренней сырости. Волны, шипя, набегали на берег, их плеск действовал не успокаивающе, а наоборот - заставлял душу тревожиться и тосковать. "Это продлится вечно. Стихия воды всегда будет гасить желания, а свой неуёмный пыл разбивать о неприступную твердь земли", - подумал он и устыдился банального пафоса слов. Слишком много вина.
- Да, шашлык сегодня на удивление, - он посмотрел на друзей, почему-то решивших, что в этот день его нельзя оставлять одного. - Но огонь скоро погаснет. Пойду, прогуляюсь и поищу дровишек.
Осоловевший друг детства, прикорнувший у мангала, поднял голову, поглядел на него мутным взором и опять уткнулся головой в теплые колени супруги. Та посмотрела на него с нежностью, затем попыталась освободиться из цепких объятий мужа и беспомощно развела руками.
- Я бы составила компанию, но...
- Не надо, - он усмехнулся и добавил: - Спасибо, что приехали. Получился очень душевный вечер.
Подбросив остаток хвороста в огонь, он пошёл вдоль берега, чувствуя тревожный взгляд жены Виктора и слыша его затихающее посапывание. Ветер раздул угли, и сухие ветки вспыхнули ярким пламенем, выхватив из тьмы одинокую фигуру и продлив от босых ног длинную тень, теряющуюся в дюнах.
"Всё именно так, как должно быть", - он вздохнул и ускорил шаг. Ветер дул в лицо, холодя мысли. Тень попыталась дотянуться до горизонта, но утонула в чёрных водах залива. Распалённое воображение рисовало картины завтрашней свадьбы Валентины. Любимой, о которой грезил всю жизнь. Теперь поздно. Замужество. Она будет "за мужем", и появится еще одна преграда. Но пусть. Пусть будет счастлива! Жаль, что не с ним. Его, конечно, пригласили, как старого друга, но с надеждой, что всё-таки откажется. Он не отказался. Но и не сказал "да". Также как и она. Никогда ему не было так больно, как в то лето. Боль жила где-то в глубине, разъедая душу изнутри, медленно убивая и калеча.
Никогда... Это слишком страшное слово. Вот так брести по мокрому, пахнущему тиной песку - и никак не решиться сесть на последнюю электричку и уехать в город. Или войти в холодную воду и плыть прочь от постылого берега, на котором он нашел счастье и потерял.
***
Он очнулся от дрёмы. Старческий сон приходит не вовремя, усталость от жизни берет своё. За окном ветер совсем по-зимнему гнал позёмку вдоль кромки воды. Ноябрь и остывающая печь, в чем-то похожая на него - со сквозным отверстием в сердце. Что с того? Что ещё надо судьбе, чтобы сломать его? Вывернуть наизнанку душу, которой нет? В который раз испоганить само воспоминание о сумасшедшей ночи под белесым майским небом, и счастливое лицо Валентины, и его безумные несбывшиеся мечты о счастье?
Что с того? Всё прошло. Растаяло в дымке тем страшным летом. Осталась только печаль. Он не уехал в город. Дойдя до мыса, далеко выдающегося в залив, долго сидел и слушал плеск волн. В Маркизовой луже утопиться невозможно. Устанешь идти по илистому дну сотни метров, пока вода не скроет тебя. Устанешь жить пока не дойдешь до желанной глубины, за которой смерть. А, может быть, он давно мертв? Может, поэтому слетелись стервятники, чтобы разорить его логово, потому что в нём труп? Фигурально выражаясь и положа руку на сердце, пусть даже оно ссохлось и не трепещет как прежде. Потому что нет слез, чтобы оживить его. Потому что кроме возможности жить, необходимо ещё и желание влачить жалкое существование. Без цели и даже намека на неё.
***
Следователь был недоволен. Во время допроса часто наливал воду в стакан. И постоянно облизывал губы. И спрашивал, допытывал, выведывал подробности той ночи, а что поделаешь - работа такая, хоть и мерзкая, противная, но надо кому-то ей заниматься.
Ему было жаль паренька. Битых три часа тот пытался выбить из него чистосердечное признание, что он якобы прибыл в город на последней электричке и вернулся назад на первой. А в промежутке - подстроил аварию, перерезав тормозной шланг, но по-иезуитски не до конца, а сделав надрез.
Он сидел и отрешенно смотрел на капли дождя, ползущие по стеклу.
"Нет..."
"...на берегу всю ночь".
"Почему его никто не видел?"
"Видели".
"Почему его не было дома?"
"Был".
"Почему..."
Почему не спас любимую. Почему уснул на берегу. Почему метался во сне, когда почувствовал, что случилась беда. Почему проснулся, когда понял, что Валентина мертва, что её нет среди живых. А потом, под вечер позвонили из города и сказали, что по дороге в ЗАГС Валя с женихом разбились. Машина снесла гранитный парапет и рухнула в Неву.
Она пришла к нему следующей ночью. Они сидели на берегу и говорили о том, чего уже не будет никогда. Не было страха её потерять, он её уже потерял. Не было испуга от мертвенной белизны её лица, он чувствовал, что тоже умер. Вместе с ней. Утонул в Неве, и только вместо воды внутри плескалась горькая мутная боль от потери. В утренних сумерках она попрощалась и больше никогда не тревожила его.
***
Воспоминания... То, что было полвека назад. Их никто не собирается отнять у него, но так ли важно, что они связаны именно с этим берегом? С каменной косой, уходящей в залив, с ивой растущей рядом с покосившимся от времени и ветров домом. Кого это волнует. Старость - это состояние мира, который устал от твоего слишком долгого присутствия в нём.
Звук мотора вплелся в шуршание прибоя. Тиканье ходиков стало оглушительным, словно молоточки начали отбивать последние секунды жизни. Он выключил свет, оставив только в крохотной прихожей, постоял у окна, наблюдая, как подъехала машина и из нее вышли четверо. Ну, что же... В механизме часов что-то хрустнуло и зашипело. Пробило полночь. Что же эти сволочи тянут? Один остался у машины, копаясь в огромном багажнике, а трое, оглядываясь, двинулись к дому.
Ему вдруг показалось, что из-за дюны вышла еще одна фигура. На фоне темного неба и черной воды резко выделялась белая одежда, словно призрак Валентины вернулся и безмолвно шел вслед за убийцами. Падающий снег скрыл её, но это видение наполнило душу радостью вперемешку с горечью. Зачем он столько ждал и мучил себя и мир никчемной печалью? Цепляясь за то, что ему никогда не было на самом деле дорого, никогда не волновало и не тревожило его душу. Что он искал в закатах, сидя на берегу? Что он хотел увидеть во мраке ночи, вглядываясь в сливающуюся с морем полосу горизонта? Только её. Хотя бы так - призрачной дымкой над берегом.
Они ворвались, выламывая протяжно скрипнувшую дверь и впустив в дом холод ночи, наполнили угрожающей суетой маленькую комнатку, роняя книги, расшвыривая стулья и сметая на пол неубранную после вечернего чаепития посуду. Нависли, дыша перегаром, громко матерясь и тыча в него короткими стволами пистолетов.
Он сидел, сгорбившись на стуле, и улыбался. Они не видели его улыбку и подумали, что он мертв; что грязную работу, на которую они нанимались, сделало время. Ведь старику было почти столько же лет, сколько и дому, который их хозяева хотели снести и построить на этом месте очередной особняк на побережье. Досадное препятствие на пути к мечте. Всего лишь еще одна никчемная жизнь доживающего свой век одинокого пса.
Но он шевельнулся. Тут же ему в спину уперся ствол. На столе появилась папка с бумагами.
"Подпиши и можешь сваливать в город. Последняя электричка через час. Успеешь".
"А место в багажнике?" - ухмыльнулся тот, что стоял слева.
"Всё нормально, подпишет, если хочет жить" - сказал равнодушно человек со шрамом и пододвинул бумаги.
За окном ему почудилось движение. Никто не обратил внимания на то, что ветер стих и снег повалил тяжелыми хлопьями, присыпая ветки старой ивы, узкую тропинку, ведущую к берегу, и темный силуэт машины.
Водитель появился в дверном проёме, все обернулись к нему, а он попытался что-то сказать, но бросился вон из дома, увидев старика, который держал в руке гранату и смотрел сквозь залепленное снегом окно на пустынный берег.
И в последнее мгновение перед взрывом старик видимо нашел то, что напряженно искал, привстал и сделал шаг прочь от пожирающего дом огня. Шаг к сияющей белой фигуре, уходящей по темному берегу к черной воде.