Никто точно сказать не мог, когда в нашем городе появилась баба Хрыстя или Хрыся, как иногда к ней обращались. Но все сходились в одном: сколько себя помню, она всегда была здесь.
Так и было на самом деле.
Баба Хрыстя находилась на своём месте возле входа в магазин Љ 15 городского ОРСа изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год.
Всегда в одной и той же одежде: в несколько слоёв, капустой, халатов из ситца, хлопка и темно-бардового из вельвета сверху; поверх вельветового халата серый жилет ручной вязки ниже пояса; подпоясана клетчатым льняным передником с большими оттопыренными карманами. На голове два платка, повязанные под подбородком и сильно скрывающими лицо: белый батистовый и зеленый с узором из шерсти.
Зимой гардероб дополнялся видавшей виды сильно поношенной, но чистой фуфайкой.
Баба Хрыстя всегда стояла с протянутой правой высохшей рукой, опираясь левой на самодельную отполированную временем клюку из массивной ветки.
Прохожие клали в высохшую руку копейки и, отвернувшись, быстро уходили либо заходили в магазин.
Баба Хрыстя в ответ на подаяние благодарно кивала головой, клала копеечку-монетку в карман передника, проводила рукой по халату, как бы разглаживая несуществующие складки. При этом никого не осеняла крестным знамением, как это делают нынче ново-русские профессионалы-попрошайки, выклянчивая подаяние хорошо поставленными слезливыми голосами. И никогда от нее не пахло...
Баба Хрыстя молчала; молчала всегда, только двигала постоянно впалым ртом, словно что-то пережёвывая или беззвучно говоря.
- Ромочка, внучек мой золотой, - говорит мне бабушка, мы возвращаемся с рынка домой дорогой возле магазина, - возьми копеечку, дай бабе Хрысте.
Я беру копеечку, подбегаю и кладу монетку, не глядя в лицо бабе Хрысте; испуганно бегу к бабушке и прячусь за ней. Бабушка улыбается, гладит меня по голове:
- Не бойся Хрыстю, Ромочка, она тебе ничего плохого не сделает.
Уехали с родителями и братом из города; в отпуск приезжали редко; в один из приездов шел из магазина с покупками, как всегда с бабушкой, беседовали о чем-то, как я снова увидал бабу Хрыстю возле входа в магазин на её месте; посмотрел на бабушку, та мне кивнула:
- Дай копеечку, золотой, дай копеечку Хрысте!
Подхожу, ложу монетку в высохшую коричневую ладошку и пытаюсь заглянуть в глаза старушке. Она поднимает лицо; наши взгляды пересекаются; вижу в её глазах бездонную пустоту отрешённости и отчаяния.
По телу поползли гадкие омерзительные мурашки, ноги словно приросли к тротуару, руки задрожали.
С большим трудом сдвинулся с места.
- Что так долго, внучек? - бабушка встретила подружку и ушла далеко вперед. Увидела мой растерянный вид, догадалась о его причине и сказала:
- Не бойся Хрыстю, Ромочка; она тебе зла не причинит.
О бабе Хрысте поинтересовался дома у бабушки, и она поведала.
Появилась Хрыстя в городе через три месяца после освобождения Донбасса от немцев. Откуда пришла? Кто такая? Ничего не было о ней известно. Только имя её - Хрыстя. Говорили люди о ней разное, потому она такая нелюдимая и замкнутая, что на её глазах немцы мужа и детей сожгли в хате; над нею издевались, когда насытились, отпустили. Но с того момента была Хрыстя не в себе. Поселилась на окраине города, недалеко от больницы, в маленькой, чудом уцелевшей хате из самана. Была ли у нее инвалидность, неизвестно; но ни дня она не работала, сколько ее знаю; передвигалась по городу как тень; людям в глаза не смотрела. Идёт ей навстречу большая шумная компания, старается перейти на другую сторону улицы; если такой возможности не было, останавливалась, сжималась в комочек, голову втянет в плечи, укроется платком и ждёт-выжидает, когда компания удалится и быстро-быстро домой поспешает.
Жила Хрыстя бедно, бедно и скромно.
Чем питалась, одному богу известно. Вынесут ей продавцы из магазина стакан молока, кусочек колбаски "Докторской", хлебушка, сжалятся над старушкой, так Хрыстя молоко кошкам нальёт в баночку; собак дворовых колбаской накормит; хлеб воробьям накрошит. Сама же себе ни крошки-глотка не оставит.
Когда ей клали деньги, она говорила: - Монетку, копейку дай! И низко наклоняла голову.
За счет фабрики ей свет провели и воду во двор; однако, Хрыстя электричеством не пользовалась, жгла лучины; люди говорили, не дай бог, займется дом и Хрыстя с ним сгорит.
Когда Хрыстю стали звать "баба Хрыстя", уж и не вспомню; незаметно это произошло; это как погода, сегодня дождливо, завтра - вёдро.
- Бабуль, а про ее семью, правду говорили? - спрошу я.
- Как сказать, внучек; сама Хрыстя ни с кем бесед не вела; люди же говорили, а люди они всегда всё знают, услышат что, передадут, так немного и приврут. После войны много хуторов да сёл заново не отстроилось; где фашист всех жителей истребил, где пожёг дома и на работу в Неметчину отправил, а оттуда не вернулись; где фронт был - только степь, перепаханная снарядами, и осталась. - Бабушка вздохнула тяжело и задумалась, дедушка тоже с той войны не пришел домой, остался лежать где-то в поле.
Прошло ещё время.
Я окончил школу; приехал в город, поступил в техникум, летом направили на практику. В конце августа, перед началом учёбы вышел в город, побродить по улицам и привели меня ноги к магазину Љ15; возле него, слева от входа стояла баба Хрыстя с протянутой рукой.
Подошел к ней и положил в руку полновесный советский бумажный рубль. Вдруг она отталкивает мою руку и громким шепотом произносит:
- Монетку, копейку - дай!
Я хватаю рубль, залетаю в магазин и размениваю на медяки; выхожу и высыпаю ей в ладошку горсть мелочи; монеты падают на землю со звоном, разлетаются в разные стороны; я наклоняюсь и собираю мелочь; бросаю мельком взгляд на бабу Хрыстю; как и тогда, много лет назад, наши взгляды встретились. Яркий проблеск радости увидел в ее старческом потухшем взоре и крупные слезы, оставляющие на морщинистом лице две мокрых полоски.
Окончил техникум и уехал работать по распределению. Домой приезжал редко и ненадолго. В короткие моменты приезда не всегда удавалось встретиться с друзьями, не то, что вспомнить какую-то там бабу Хрыстю.
И вот теперь, когда уже сам стал дедушкой, приехал погостить в родные пенаты.
Прошел почти год, как моя бабушка почила в бозе, и мне не у кого было поинтересоваться о судьбе бабы Хрысти. Спросил у сестры, она отмахнулась: - Давно ее не видно, очень давно; умерла, наверное.
Жарким июльским днём сидел в летнем кафе в парке, потягивал неторопливо пиво и наслаждался природой.
- Рома, в печень литр самогона, привет! - Веселый окрик вывел меня из Нирваны. Это оказался старый друг Сашка.
Уселся Сашка за столик, и потекла неторопливая беседа о житье-бытье, так как давненько с ним не виделись. Вспомнили всех, кого знали: совместных знакомых и знакомых шапочно, а также тех, кого знали, но умудрились забыть об этом. В разговоре наступил перерыв; Сашка пил кофе, на удивление стал убежденным трезвенником, я - пиво.
- Саш, помнишь, жила у нас в городе баба Хрыстя? - задаю ему вопрос.
- Ну, да, - отвечает Сашка, - что тебя о ней интересует?
Я посмотрел на него в упор и произнёс:
- Всё о последних днях...
Саня задумчиво, насупив брови, посмотрел по сторонам, затем на меня.
- Да умерла она, насколько я осведомлён, где-то, через год-другой, как ты уехал по распределению. И странно, как-то умерла... Стоит она себе стоит на своём месте у магазина; кладут ей монетки в ладошку, мимо проходят, не замечая её; через день-другой обратили внимание, горка монет в руке растёт, а баба Хрыстя их в передник не убирает. Дотронулись до неё, а она на землю, как доска, плашмя и рухнула. Вызвали милицию, скорую... Оказалось, стояла баба Хрыстя мёртвая три дня. Представляешь, Ромка, три дня, а люди мимо ходили и ноль внимания на неё! Похоронили за счет горсовета, родных то у бабы Хрысти не было. Вот такие, Рома, дела; мама не горюй!
Допил Сашка свой кофе и поднялся:
- Поскакал я, Рома; мне в ночную; нужно хотя бы часика три кемарнуть. Бывай! Созвонимся!
- Как в песне: - Давайте созвонимся, давайте трубку снимем? - уточнил я.
- И-мен-но! - произнёс Сашка по слогам, делая на каждом ударение, и потряс в воздухе указательным пальцем.
После ужина сидели во дворе собственного дома, и пили пиво.
Вечерняя прохлада вытеснила дневную жару; смолкли звуки дня, пришли на смену шумы ночные: заиграли сверчки, начали брехать друг с другом отдохнувшие от зноя дворовые псы, вызвездилось ночное небо, колышимая ветром, загадочно и таинственно зашептала листва - спокойствие и безмятежность разлились вокруг.
Зазвонил мобильник; звонил Сашка.
- Да! - отозвался я на звук зуммера.
- Ромыч, завтра в двенадцать...
- Ночи? - ёрничая, интересуюсь я.
- Какой ночи? дня! Так, не сбивай с волны эфира; в двенадцать встречаемся там же, где встретились сегодня.
- Зачем?
- "Будет день и будет пища, жить не торопись". До встречи!
Сашкин звонок меня заинтриговал.
На рандеву пришел раньше, заказал чай с жасмином и лимоном и стал ждать Сашку. Ждать себя он не заставил, появился из-за спины.
- Алкоголишь? - весело поинтересовался Сашка.
- Чаёвничаю, - в тон ему отвечаю я.
- Допивай и пойдём.
- Куда?
- Дупой резать провода. Допивай, не мешкая, и пойдём!
Мы стоим перед домом бабы Хрысти; забора нет, обветшавший и сгнивший штакетник лежит на земле; уцелевшие, стоят два столбика...
- Здесь жила баба Хрыстя. - тихо произнёс Сашка.
- Угу; в курсе, - шепчу я, на душе тревожно и смутно.
Легкий ветерок играет в кронах одичавших вишен и яблонь.
- Через год после смерти Хрысти играла детвора во дворе; хозяина нет, прогнать и отругать некому. Видишь, Ром, вход в погреб? Он сейчас разрушен... О чём это я? Да, так вот, детвора залезла в погреб и нашли там... в общем, позвали детишки родителей; те - участкового; участковый - криминалистов и представителя Ощадбанка. Зачем, не хочешь спросить, Ромка? - Сашка посмотрел мне прямо в глаза.
- Не тяни кота - продолжай.
- Слушай и молчи. Когда менты и сотрудники банка спустились в погреб, то ох ... э-э-э... онемели несколько... На полках, расположенных вдоль стен на стеллажах в три яруса стояли трехлитровые бутыли с монетами, залитыми растительным маслом и укупоренными жестяными крышками, а чтобы крышки не ржавели, есть такое удивительное свойство у металла при контакте с водой, были крышки смазаны салидолом. В одних банках находились монеты по одной копейке, таких банок было почти два десятка; по две, три и пять копеек отдельно - немного поменьше; совсем ничего - бутылей с монетами по десять, пятнадцать и двадцать пять копеек. Рома! Можешь себе представить? Деньги укупорены в банки с маслом, как консервы!?
- Нет!
- И я - тоже; но так и было, Рома, не окажись в нужный момент газетки! Были в бутылях и дореформенные деньги и бывшие советские, образца 1961 года. Скудно жила баба Хрыстя, побиралась, милостыню просила; деньги с маслом закатывала в банки на тот случай, если придёт тяжкая година, то можно будет воспользоваться накопленным добром...
- Погоди-погоди, Сань! - перебиваю его. - Ты не фантазируй! она не доедала, как некоторые объедки в столовой, не рылась в бачках в мусоре! Саша!!! Ей давали молоко и хлеб, а она кошечек и птичек кормила - побирушки так не поступают! - уже не говорю, почти кричу с надрывом, словно выступаю в суде защитником бабы Хрысти, нет, я защищал тех женщин, кого война лишила не жизни, а смысла в ней. - А то, что деньги собирала и консервировала в банках, так хотела сохранить их, она, Хрыстя, никогда - слышишь? - никогда не брала бумажных купюр, только медяки! Саша, неужто забыл? Мы же не знаем, что с ней в войну случилось, как она жила с этой болью?
- Не забыл, Рома, не забыл; сам ей давал деньги не раз, а она кланяется и шепчет, как заведённая: - Монетку, копейку - дай! А медяки ей, выходит, вот для чего нужны были...
- Сашка, она тронутая умом была, что правда, то правда; и не нам быть ей судьями.
И в этот момент почувствовал спиной, как вонзаются в кожу острые ледяные иголки; Сашка почувствовал то же. Оборачиваемся вдвоём - из-за спины, мимо нас медленно прошла серая тень, приблизилась к порогу, остановилась и обернулась.
-Баба Хрыстя!.. - в унисон прошептали мы с Сашкой. Как и тогда, много лет назад, ноги налились свинцом, тело и руки задеревенели, когда впервые встретился взглядом с взглядом бабы Хрысти.
- Монетку, копейку - дай! - услышали мы с ним тихий шепот, отразившийся звонким эхом во дворе.
- Ромочка, внучек мой золотой, возьми монетку, дай Хрысте! И не бойся - зла она тебе не причинит. - Внутри меня зазвучал голос бабушки.
В этот момент, глухо вздохнув, просела вовнутрь крыша дома, обвалился потолок, сквозь проёмы окон и верх дома полетела пыль; следом раздался треск и грохот - обрушился свод подвала и раздался протяжный долгий звук, похожий на вой пурги в зимнюю ночь; земля под нашими ногами содрогнулась и успокоилась.
- Ну, что, пойдём, что ли? - прервал молчание Сашка.
- Да; пойдём, - проговорил я. - Предоставим мёртвым заботиться о мёртвых; нам хватит забот о живых...