Интригующее, трудно поддающееся описанию чувство свободного полёта прекратилось быстро, будто пробка вылетела с хлопком и дымком из бутылки шампанского.
Тяжело подобрать слова для передачи ощущений, каково оно, в чужом теле. Невероятно непривычно и свободно! Как нога болтается в сапоге большого размера. Собрался, подпрыгнул и не достиг верхней планки. Да, тот в ком я теперь нахожусь, наверняка, выше стандартных моих "выше среднего роста". От непривычки слегка кружится голова и не желает рассеиваться мгла, серая и вязкая на ощупь, как туман после утреннего дождя.
Так! Попробую-ка я пошевелить руками... Вдруг стало светло... Это я - он, в котором я, - открыл глаза. Интересно, что же меня окружает? Ага... Ангар, самолётный, большой и длинный, рассеянный матовый свет идет от плафонов с лампами дневного света. Небольшие группки людей в белых халатах суетливо перемещаются от штабелями сложенных... тел! Тел!!! Нет, тела свалены в беспорядке одно на другое. Апофеоз чьего-то безумства... Огромное количество тел. Молодых и старых: юношей, девушек, женщин и мужчин. На них праздничная одежда, но она в грязи и в чем-то непонятном и буром.
В воздухе висит неприятный запах смерти - удушающе-сладкий, спертый запах крови.
Кто-то трогает меня за рукав пальто:
- Как это всё понимать? Ведь клятвенно обещали не доводить до кровопролития. Утверждали, обойдёмся без жертв. А, милый?
Поворачиваю голову вправо. Это моя, его, жена. Она держит меня под руку, ей слегка за сорок, невысокая. Тёмно-рыжие волосы с серебряными нитями седины стянуты черной вуалеткой. Из бирюзово-зелёных глаз скупо катятся мелкие слёзы-бисеринки, оставляя на припухлых щеках тонкие мокрые дорожки.
Я понимаю. Я знаю, эта женщина для меня дороже всего на свете.
Наклоняюсь к ней и шепчу:
- Знаешь сама, обещать не значит выполнять...
Тут меня прерывает подбежавший, различаю звёзды на погонах, капитан. Не отдышавшись, начал:
- Извините, товарищ...
- Прекратите, - останавливаю его, - покажите, где я...
Капитан минуту в замешательстве пялится на меня, потом его взгляд озаряется пониманием, и он торопливо, будто боясь куда-то опоздать и что-то забыть, тараторит, стараясь скрыть дрожь и, в тоже время не смотрит на меня:
- Вот здесь...сюда, вот...видите? Ах, нет...в следующей... Я, как только узнал, сразу доложил по команде... Поймите меня правильно...
Кажется на миг, его нервную скороговорку не остановить, но он внезапно замедляет шаг. Всё также стоя ко мне спиной, показывает на кучу тел:
- Вот, левая нога...ваша, с биркой на большом пальце левой ноги...
Я стою и смотрю в указанном направлении. И меня вдруг посещает мысль, а почему у меня порваны носки? Жена за этим всегда следила и штопаных носок дома не держала.
Капитан, сутулясь, как будто держит непосильный груз, так и стоит спиной. Не оборачивается и будто не дышит вовсе.
Жена уткнулась мне в плечо и мелко затряслась в рыдании. Проходит минута-другая, она, успокоившись, сквозь слёзы спрашивает:
- Как же это так случилось? Как? Ведь ты...
Мягко глажу её по плечу:
- Сейчас разберёмся. Во всём досконально разберёмся. Кто прав, кто виноват...
Отпускаю её, подхожу ближе к куче тел и действительно, узнаю свою ногу, сквозь дыру в носке выглядывает окровавленный большой палец с привязанной к нему грязной бечевой пластиковой биркой.
- Где обувь? - обращаюсь к капитану.
- Не могу знать! - отрапортовал тот, и стал "смирно".
- Вольно...- отдаю команду. - А кто знает?
- Не могу знать! - повторяет капитан, не меняя позы.
Не обращая на нас внимания, люди в белых халатах ходят от одной кучи тел к другой, что-то записывают в блокноты, вешают на одежду или на тела бирки с надписями, негромко разговаривают между собой.
- Кто это? - киваю на них головой.
- Войска химзащиты, - отвечает капитан.
Мы химикам совершенно не интересны.
Нас в ангаре, будто совсем нет. Мы, как тени, мимо нас проходят, пугая безразличием, нас обходят, завораживая отстранённостью, нас упорно не замечают - классика игнорирования!
Жена подошла ко мне, снова взяла меня за руку. Она больше не плачет; её красные глаза говорят красноречивее слов.
- Капитан, можно узнать, как это случилось? - не теряю самообладания, без дрожи в голосе справляюсь у него. - Как именно со мной это произошло! - Указываю рукой на расположенные вокруг тела, уточняю: - До других мне нет дела.
- В общем, дело-то обычное...
И капитан поведал, что я, по гражданке, прогуливался воскресным днём по Цирковой площади, любовался весной, слушал пение птиц, смотрел с живым интересом на молодых женщин (при этих словах, жена ощутимо ткнула меня в бок). Именно происходящее на ней, площади, и привлекло моё внимание. Огромное скопление масс, в руках у многих транспаранты с требованиями и обращениями к власти, с клишированными лозунгами; у многих девушек и женщин в руках яркие воздушные шары, которые так и стремились вырваться из рук и улететь в небо. Все без исключения одеты празднично, лица светлы, воодушевлены и немного красны от волнения. В руках плакаты с лозунгами: "Свобода. Равенство. Братство", "Долой беспредел в ЖКХ!", "Нет - дуракам во власти! Да - хорошим дорогам!", "Реформа образования - массам достойные знания!", "Бесплатное медобслуживание - да! Достойная зарплата медикам!", "Чистые выборы, чистые помыслы, чистая совесть!" Заметно выделяются из общей массы представители субкультуры: мрачный макияж на лице, унылый, гнетущий взгляд, черные одежды из кожи - готы; представители эмо - пурпурно-розовые тона в одежде и взгляд с неизгладимой неизбежностью в отрешённых глазах. Самые яркие представители - члены "молодого" движения сексуальных меньшинств со словами на транспарантах радужной расцветки: "Писбоев - первый президент транссексуал!", "Прочь - чёрная дума! Даёшь - думу голубых кровей!", " Если не я, то кто же мою пропальпирует кожу!"
Я подошел к собравшимся и спросил первую попавшуюся на глаза девушку-активистку, держащую в руках толстую пачку листовок, с какой целью здесь собрались горожане. Только она открыла рот, как со всех сторон митингующих окружили сотрудники спецназа в черных масках и с оружием наизготовку и начали разгонять людей. Я, видимо, вмешался...
- На каком основании вы разгоняете митинг? - спросил у близко стоящего ко мне офицера.
Он смерил меня презрительно с ног до головы через прорези в маске и грубо отплевался:
- Шел бы ты, папаша, домой. Не ровён час, попадёшь под раздачу.
- Как вы разговариваете? Кто вам дал такое право? - и пытаюсь взять офицера за рукав куртки.
Что тому померещилось, бог весть, но он как заорёт с хрипотцой:
- Ты что, пердун старый, русский язык не понимаешь? Пошёл на...отсюда!
Затем размахивается и бьёт меня в грудь прикладом автомата. Палец, лежащий на спусковом курке, рефлексивно сжимается. Раздался характерный звук, и длинная очередь ушла в сторону спецназа.
- Твою мать!..- только и успел сказать офицер.
Сметающий всё на своём пути огонь из автоматов и пулемётов из подъехавших БТРов понесся в нашу сторону.
Офицер выронил автомат, сделал ко мне по инерции шаг, затем другой, в его глазах ясно читались растерянность и удивление. Я расслышал его шепот: " Больно..." И он рухнул на мостовую.
Я хотел было ретироваться к стене дома и укрыться в подъезде, но в этот момент крупные тяжелые свинцовые жёлуди долетели и до меня, разодрали моё тело, исковеркали внутренности и, шипя от ненависти, упали на площадную брусчатку. От внезапной боли потемнело в глазах...
- Что было дальше? - интересуюсь я. - Мне важны детали...
Дальше...
Митингующие смешались. Выстрелы значительно проредили ряды. В массу народа на полном ходу врезались БТРы, выдавливая колёсами из митингующих сок жизненного духа, щедро сея вокруг свинцовые плевелы. Камни мостовой обильно окрасились кровью...
- Достаточно, - вдруг остановил рассказ капитана на полуслове. - Что собираются делать с этой массой трупов? Какие даны указания? Кстати, сколько погибших?
- По самым скромным подсчётам, около трёх миллионов двести человек, - быстро ответил капитан, как будто ждал, когда его спрошу об этом.
- Как вы выразились...по самым скромным подсчётам, - грустно усмехнулся я и покачал головой.
Капитан продолжал докладывать и сообщил, что часть трупов решено кремировать в городских крематориях; но в виду их недостаточного количества приняли решение развернуть за чертой города передвижные полевые крематории для ускорения процесса кремации. И поинтересовался сразу, что намерен делать я со своим...телом. Я ответил, что тело кремирую индивидуально.
По знаку капитана подбежали двое рядовых в белых халатах, сноровисто вытащили моё тело из общей массы, с трудом сломали закоченевшие члены, придали транспортабельный вид, где надо, связали верёвкой и упаковали в чёрный пластиковый пакет.
Мой труп люто скорбел по жизни, несвоевременно разлучённой с ним. Жизнь печалью тяготела по телу, не успела радостью напоить его.
Уже по моему знаку пакет уложили в багажник автомобиля.
Водитель медленно выехал из ангара.
Улицы города выглядели угнетающе: они были пусты и зловещи, по тротуарам ветер гнал обрывки газет и мелкий мусор с пылью напополам, окна домов заклеены бумагой, двери подъездов глухо закрыты. Поражает отсутствие птиц и бездомных собак, которые всегда на виду.
Автомобиль быстро ехал по пустой трассе. Краем глаза заметил отблеск солнечного зайчика, накрыл собою жену и крикнул, срывая связки, водителю: - Гони что есть мочи!.. Без остановки!..
Трель дверного звонка разорвала утреннюю тишину и, сразу с порога раздался задорный весёлый девичий голос:
- Ну, ты и спать!.. Смотри, не проспи всё на свете!..
Слышны звуки сбрасываемой обуви с ног и шлепки босых стоп по линолеуму.
- Кофе будешь пить или сегодня снова табуированный день? Ничего до и после?
Со свистом вырывается вода из крана. Зашипела газовая горелка, пожирая алчно кислород и давясь от жадности пропаном.
- Ты определился - кофе или чай? "На" на "возьми" менять не собираюсь!.. Что молчишь?
Через оптический прицел четко видна девушка в джинсовых шортах и линялой футболке. Микрофон улавливает её милую болтовню с клиентом. Речь идёт о каком-то пойле. Ещё пара минут и поступит приказ об отмене ликвидации. Трудно отпускать курок, когда палец сросся с ним. Тяжело отвечают напряженные мышцы, пронзая острой болью предплечье, плечо и сведя шею каменой неподвижностью. Оладья-блин! Я здеся не один... Пронзительный писк перелопачивает мозг и доносится издалека, из глубины подсознания плоская команда: - Отмена.
Никогда у верхов нет чёткой задачи, для них "нет - нет" и "да - да", это из области выпадения цифр генератором случайных чисел. А вот трусливое движение мозговых извилин "а что будет, если..." или "что подумают те, кто нам..." свойственно всем. И полная аутентичность к примеряемому времени на себя.
Из кухни раздаются звонкие шлепки, дублируемые отражённым эхом, стоп по итальянскому кафелю, хлопанье дверец шкафов, свист чайника, плеск воды в кружку...
Тик-так, тик-так - размеренный времени ход электронных часов.
- Соня-засоня, подымешься сам или завести будильник?
Раздражающий звонок вернул из мира грёз в мир яви.
Необычайная лёгкость в теле, движение мысли похоже на полёт шара, наполненного гелием.
Попытка пошевелить плечами печальна и пуста.
Путы тяжкие сковывают движение.
Знойное солнце выжгло всё вокруг дотла: синее небо похоже на дряхлый лоскут козьей кожи, земля, истосковавшаяся по влажной ласке, истончилась в пыль, корявые ветви и сучья деревьев вызывают сожаление.
Укрывшись в тени руин старого дома, стоит небольшая кучка людей. Перед ними на возвышении - мужчина лет тридцати. Одежда его проста, на нём длинный серый хитон, подпоясан верёвкой. Но как светлы его глаза! Но как просты и понятны его речи!
"Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?" "Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы". "Просите, и дано будет вам; ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам". "Итак, бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш придет". "Если вы любите любящих вас, какая вам с того корысть?"
С большим трудом вывернулся из одеяла, в которое завернулся, словно в кокон. Сел на диване, потянулся, помахал руками, подушечками пальцев помассировал голову, затем пошевелил пальцами ног. Левой ноге что-то мешает.
Наклонился. Рассмотрел и удивился увиденному: на большом пальце, выглядывающем из дыры в носке бардового цвета, красовалась привязанная пластиковая бирка. На ней чёрной краской, корявым шрифтом неумело выведена цифра... "32"...