На дворе стоит декабрь две тысячи двести двенадцатого года.
Календарно - зима; на деле - осень, заурядная затяжная осень. Зима явно не торопится в наши хлебосольные и гостеприимные края; в последние дни ноября зачастил дождь, уныние и скука сквозили вокруг; загадочным серым облаком застыл туман во густом бору средь елей и сосен. Если и сыпала вдруг с небо снежная крупка или шел, радуя душу и глаз снег, то сие белое великолепие таяло на глазах, растекаясь бескрайними озерами по тротуарам и мостовым; блекло-серые зеркала луж отражали низкое небо с хмурыми, неприветливыми облаками.
Чудо заказывали? Возьмите!
В первых числах декабря 2212 года погода наконец-то смилостивилась, с неба щедро повалили снега, и ударил мороз.
За ночь снега навалило почти до колен. Огромное белое, пушистое одеяло укрыло двор, расположенный внутри построенных кольцом высоток. Снег лежал всюду: на детской площадке с горкой и качелями, улегся в песочнице и на скамьях для отдыха; под массой выпавшего снега ветви деревьев склонились к земле; травяной газон стал удивительно похож на дикое поле. Машины на парковке снег превратил за ночь в причудливые фантастические фигуры.
Было в этом утреннем снежном пейзаже что-то едва уловимое, знакомое, но в тоже время, иррациональное и энигматичное.
Протяжно скрипнув дверными петлями, отворилась массивная дверь дворницкой; из неё вышел крупный мужчина с заспанным лицом.
- Матерь Божия Царица Небесная! - непроизвольно сорвалось с уст дворника Батожского ЖЭУ урожденного Усольцева Савелия Нилыча. Сорваться было готово другое, первое пришедшее в голову, но говорить первое, пришедшее на ум, Савелий Нилыч считал дурным тоном и недостатком воспитания; потому и произнёс фразу, адаптированную к культурной речи; по чести говоря, сам Савелий Нилыч не брезговал выразиться ёмко, витиевато и заумно, особенно, ежели был повод.
Дворник погладил рукой густую, завитую колечками черную бороду, она обрамляла его широкое лицо и с ручейками седины пышные усы. Про себя сказал не высказанное вслух, вдохнул полной грудью свежий, хрустальный с морозцем воздух, посмаковал и медленно выдохнул; слепил снежок и запустил в близь стоящее дерево. Снежок сбил с веток снег и тот осыпался жемчужной пылью.
- Красота! - довольно изрёк Савелий Нилыч. - Однако, и работы привалило.
Окинул деловым взором подведомственную территорию, высыпал из расшитого бисером кисета табачку на ладонь, втянул каждой ноздрёй поочерёдно.
Уж чихнул, так чихнул!
Забористо, с удовольствием; ум прояснился; сон как рукой сняло. Эхо от чиха долго отражалось от стен домов, пока не выпорхнуло свободной птицей в утреннее небо. Чих никого не потревожил; только стайка воробьёв вспорхнула и перелетела с одного места на другое.
Савелий Нилыч юрко нырнул в приоткрытую дверь. Отсутствовал дворник недолго; вновь явил себя заснеженному двору и зимнему утру во всей красе: на голове лихо заломлена каракулевая шапка-ушанка, ватник из вошедшего в обиход лет уж полтораста нано материала светло-серого цвета, передник с карманами из того же нано волокна, с непромокаемым и грязеотталкивающим свойствами. Слева на груди красовалась ярко начищенная медная бляха с номером 13, названием участка работы и Ф.И.О. работника; и только брюки были из простой шерсти, да ноги обуты в подшитые белые валенки-самокаты с галошами. На обоих валенках с наружной стороны красовалась незатейливая вышивка: солнце с лучами оранжевой нитью и надписью "Солнечный Магадан", красной и зелёной нитью соответственно.
В руках держал дворник метлу из натуральных берёзовых прутьев (пытались внедрить метлы из нано материала, да не прижились). Где-то хорошо оно "нано", а где-то и нет.
Вставил Савелий Нилыч в уши микротелефоны. Настроил портативное радио на волну "Родное Радио"; приготовился совместить приятное с полезным; в этот момент звучала песня:
Нано нам изменило жизнь.
Нано наша уже история,
С нано думы вперёд унеслись,
Не стоим мы на месте более.
Нано в светлое проводник.
Горизонты раздвинулись шире;
Слышу сердца правдивый крик:
- Как без нано мы прежде жили?
Сам себе говорю: - Держись!
С нано помощь приходит скорая,
Нано нам изменило жизнь,
Нано наша теперь история!
На-но-о-о! На-но-о-о! На-а-а-но-о-о!!!
Поплевал Савелий Нилыч на ладони, взял метлу в руки, и закипела работа.
В крепких, сильных руках дворника метла описывала большие полукруги, освобождала от снега двор.
- Вж-ж-жик! - раз! - Вж-ж-жик! - два! - только и слышится в утреннем воздухе. Облака снежной пыли медленно оседают на землю, весело искрясь всеми цветами радуги в свете не выключенных фонарей и светильников над подъездами.
На машинах дворник снег оставил, чтобы хозяева с утра размялись вместо утренней гимнастики; также не тронул снег на детской площадке, то-то будет ребятне потеха снежную бабу слепить и снежками друг в друга пошвыряться.
Ну, вот работа и завершена; снег собран в большие кучи. Савелий Нилыч вытащил на божий свет из аппаратной агрегат переработки снега в воду АПС-12, прозванный работниками комунхоза ласково "Таюша". Ловко орудуя лопатой, дворник загружал в снегоприемник снег, который таял и переливался по шлангам в резервуар в подвале; полученную таким образом воду впоследствии использовали для технических нужд. Летом водой поливали двор, цветочные клумбы и деревья; ещё использовали воду для мытья парадных и лестничных клеток.
Начавшее было проясняться небо, снова затянулось плотной шалью серых туч, из которых полетел снег скупыми, мелкими и колкими хрусталиками. Разнеженные небеса пылали хладом; тучи радостно искрили снегами.
- Эх, мышка-кошка, в суп поварёшка! - дворник не зло выругался от досады. - Коли снег идёт, с ним бой держать, всё одно, как супротив ветра ссать!
Савелий Нилыч занёс в кладовую инструмент; вынес под навес дворницкой старинной работы кресло, на сиденье которого с внутренней стороны стоял чётко сохранившийся штамп: "Частное мебельное производство Штеерсона Теодора Вильгельмовича. Год 1912 май 17". Кресло в превосходной сохранности находилось в дворницкой с давних пор; каким чудесным образом там оно оказалось, Савелий Нилыч не знал и попусту таким вопросом не задавался. Кресло Савелий Нилыч немного усовершенствовал, так как имел привычку после работы, сидя в кресле читать прессу или книги, курить, пить душистые травяные чаи или просто дремать. Модернизация заключалась в том, что Савелий Нилыч пошил из войлока накидку; он ее надевал на спинку кресла и подлокотники с сиденьем. Таким образом, накидка защищала летом от сквозняка и холода в остальные времена года, богатые непредсказуемыми погодными флюктуациями.
Снег под навес залетал в исключительно редких случаях и потому, никак не мог помешать отдыху дворника.
Савелий Нилыч переоделся: теперь на нём был одет азям с широким поясом по талии, на голове ручной вязки из толстой пряжи белая шапочка с тремя шариками на нити; на ногах те же валенки в калошах. Дворник расположился в кресле; укрыл ноги овчинным тулупом, сам укутался в мохнатый плед и увлёкся чтением утреннего выпуска газеты "Державный Вестник". Шестидесятилистовая центральная газета на тридцати листах выражала мнение официоза и близких к нему кругов; на оставшихся тридцати подавалась всевозможная информация разнообразных по характеру новостей, вымыслам и слухам, рекламе, благодаря чему получила в народе второе, более точное название "Державный Сплетник". В одном флаконе было всё: мнение власти о народе; мнение народа о власти. Информация представлялась обширнейшего диапазона. Главный редактор газеты Федотов Владимир Фёдорович в одном интервью так обозначил концепцию своего детища: "Не хочу показаться нескромным, но интересы нашей газеты распространяются на все стороны жизни нашей страны, элиты, звёзд, деятелей искусства и простых жителей; нравится им это или нет. Было бы неосмотрительно выставлять напоказ только рафинированные, выхолощенные, отполированные и разрешённые цензурой новости. Для этих целей достаточно других издательств и их гламурной, глянцевой продукции. Если есть общество, есть проблемы и болезни - мы, журналисты, врачуем его словом. Главная цель, преследуемая нами, показать, как она есть, без прикрас, жизнь граждан страны от премьер-министра и до золотаря; показать гражданам граждан в ярком свете их достоинств и недостатков".
Навело шуму это интервью! но из песни слов не выбросить. Преподнёс себя Вовчик в любимой щадяще-скандальной манере, мол, не хлебом-де единым; ничего не скажешь...
Официоз Савелий Нилыч принципиально оставлял для чтения на "белом коне", безапелляционно утверждая, что утренняя процедура, таким образом, проходит незаметнее и веселее; с плохо скрываемым нетерпением окунулся в мир новостей, пыхтя ароматным самосадом собственноручно изготовленной "козьей ножки". Кстати сказать, из-за этого пристрастия к табаку и покинула Савелия Нилыча жена, Аполлинария Аркадьевна, много лет назад уйдя к лучшему другу сантехнику Грине Воротынцеву, со следующими словами:
- Ты не думай, Савушка, что я тебя разлюбила; нет, что ты! Просто терпеть табак этот проклятущий не могу!
- Коли не можешь - не терпи, - экзистенциально изрёк Савелий Нилыч. - Уходи, раз такая инсинуация вышла; зла не держу.
И ушла Аполлинария Аркадьевна к сантехнику, слезу проливая горючую, обожая, по всей видимости, благоговейное пристрастие сантехника к вину.
Дворник на жену зла, действительно, не держал, однако, другу-сантехнику лицо на пару деньков сделал профнепригодным для публичного созерцания, осерчав малость и, впоследствии, душою отойдя.
Суд учёл мятущееся душевное состояние Савелия Нилыча и, приняв во внимание его чистосердечное раскаивание, отправил врачевать нестабильное душевное состояние в поселок Ягодный, расположенный неподалёку от Магадана; вверив его тело и душу в надёжные руки пенитарциарных докторов.
Проведя три замечательных года на золотоносных приисках в окружении не менее прекрасных и интересных личностей, воротился в родной "город, знакомый до слёз" убежденным холостяком. Так ли сильно на него повлияла суровая северная природа или сказалась трехлетняя изоляция в сугубо мужском коллективе - сказать трудно. Одно твёрдо решил для себя Савелий Нилыч, в этом мире есть вещи, более привлекательные и занимательные, чем женщины. Посему круто, без излишних рефлексий отказался от заманчивых интимных развлечений и нашёл занятия для души, полностью забыв о теле.
Хотя, положа руку на сердце, три раза искренне и глубоко поддавался нахлынувшему чувству Савелий Нилыч, не в силах с ним совладать. Что поделать: плоть слаба, дух - немощен! Три раза находясь в любовном бреду, делал Савелий Нилыч опрометчивые поступки - предлагал выйти за него замуж. И ведь ему отказали - три раза. Как оказалось, время лечит и, по- прошествии лет, Савелий Нилыч был бескрайне рад этим отказам. И был благодарен этим трем решительным и бесстрашным женщинам.
Вопреки обычаю брать отпуск в то прекрасное время, когда "уж небо осенью дышало", Савелий Нилыч, поддавшись непонятному чувству, взял отпуск в июне 2039 года, купил путёвку и махнул на мотоцикле "Урал" на озеро Селигер.
На берегу живописного озера, средь сосен был разбит палаточный лагерь, где находили приют все души, желающие отдыха и единения с природой.
По воле случая, палатка Савелия располагалась вблизи с палатками группы туристов из Польши; весёлые, жизнерадостные ребята, целый день шутили, смеялись, пели песни под гитару и аккордеон, усевшись вечером вокруг костра. Расходились спать славянские гости по своим палаткам далеко за полночь. Невольным свидетелем и участником их веселья оказался и Савелий. Поначалу, он просто наблюдал за весёлой компанией, радовался вместе с ними и особого внимания на девушек не обращал. До поры, пока его внимание не привлекла одна симпатичная паненка: Малгося, так ее называли друзья. Блондинка с сине-зелёными глазами и завораживающим голосом. Польский Савелий не знал, но когда слышал голос польки, ему казалось, он понимает всё, ею говоримое. Однажды необыкновенной красоты паненка поймала на себе восхищенный взгляд Савелия, улыбнулась, поправила прическу и что-то прокричала, приветливо махая рукой. Из-за шума Савелий ничего не разобрал, но покраснел густо и быстро нырнул в палатку, успокаивать дыхание и учащенное сердцебиение.
Солнце поднялось, природа спит. Савелий заканчивал гимнастику, стоя перед палаткой. Уф! Ещё пара дыхательных упражнений и зарядка закончена; Савелий взял полотенце и пошел на озеро освежиться после зарядки и прогнать сон. Ранней пташкой, как оказалось, был не Савелий; он разглядел в воде голову пловца, приближающегося к берегу. Савелию стало как-то не по себе, предательски задрожали колени и холодный ком льда появился внизу живота. На вялых ногах Савелий продолжил путь к озеру. Навстречу Савелию из воды, сверкая в лучах восходящего солнца каплями воды, выходила понравившаяся ему полька. Она приветливо улыбнулась и протянула руку:
- Здравствуй, я Малгожата Штерн!
Савелий, как великое сокровище, взял её мокрую ладошку в свою:
- Савелий... Савелий Усольцев. Очень приятно... Малгожата!
- Ты купаться? Да? вода - прелесть, парное молоко. Давай вместе искупаемся! - Малгожата схватила Савелия за талию и увлекла в воду.
В воде Савелий обнял Малгожату, та сделала вид, что уворачивается от его объятий.
- Я тебя люблю! - произнёс Савелий хриплым голосом. - Полюбил с первого взгляда.
- Смотри, не ошибись, первый взгляд бывает ложным, - ответила Малгожата ему поцелуем. - Пойдём, а то я что-то продрогла. И ребята могут хватиться.
На берегу Малгожата провела рукой по щеке Савелия:
- А ты отважен, шалунишка!
Палаточный городок постепенно просыпался...
Из сладких воспоминаний Савелия Нилыча вывела потухшая самокрутка; он свернул новую, закурил от спички и снова окунулся в грёзы.
Нос к носу Савелий и Малгожата встретились в лесу ближе к полудню. Савелий замешкался.
- А в воде ты был отважнее, храбрый портняжка, - улыбнулась Малгожата, обняла Савелия и поцеловала в губы. - Пригласишь пани вечером на ужин? А? Это ничего, что пани сама напрашивается, а то пани видит, пан совсем растерялся и проглотил язык.
Савелий, в самом деле, растерялся; он собирался прогуляться по лесу, но молодая полька выскочила из-за толстой сосны, как чёрт из табакерки, немного напугав. А язык, да, только его Савелий не проглотил, язык просто присох к гортани от волнения.
- Испей водички, - полька протянула стаканчик с водой, - родниковая. Здесь недалеко родник бьёт из-под земли, местные говорят, вода целебная...
Савелий махом осушил стакан.
- Спасибо, Малгожата!
- Можно Малгося...
- Малгося, я ... и сам, хотел...
- И это принимается, - в глазах польки плясали весёлые чёртики. - Ну, скажи ещё раз!
- Что? - удивился Савелий.
Малгося хлопнула его по груди ладошкой. Савелий крепко обнял Малгосю, она вскрикнула, и поцеловал её.
- Я тебя люблю! - сказал Савелий, отдышавшись.
- Жди на ужин! - Малгося растворилась в дымке леса.
Савелий долго стоял на месте и вытирал рукой обильно выступающий пот, то холодный, то горячий.
Вернувшись в палатку, составил план действий. Весело урча двигателем мотоцикл "Урал" понёс ездока в сторону ближайшего городка.
- Можно? - Малгожата убрала в сторону полог палатки и вошла.
- Пожалуйста! - Савелий привстал с кресла.
Посередине приличных размеров палатки стоял небольшой круглый пластиковый стол; посередине разместились шампанское и мартини, отварные крупные креветки в соусе "Песто", канапе с языком и бужениной, два бокала и два стакана, вазочки с виноградом и яблоками стояли на углах стола по правую руку от хозяина и гостьи. По углам палатки, в глубоких стеклянных полусферах в воде горели ароматические свечи.
У Малгоси радостно вспыхнули глаза:
-Сава, как тебе это удалось?
Савелий уселся и развел руками:
- Да, вот так, как-то, непринуждённо...
Малгося уселась на своё кресло; обвела взглядом палатку:
- Твоё жилище больше походит на шатёр.
Затем ещё раз окинула мельком стол и резюмировала:
- Молодец! Пани довольна! Вино убери; предпочитаю вот это!
Только сейчас Савелий заметил, что Малгося держит правую руку за спиной и заинтригованно смотрит ему в глаза.
- Это! - и Малгося поставила на стол литровую бутылку "Дар Поморья". - Пятьдесят семь градусов крепости! - сказала так, будто явила миру долго искомый Грааль.
- Ну, что ж, раз наши души бьются в унисон, - Савелий встал, убрал со стола вино и вытащил из рюкзака, как нечто ожидаемо обыденное - двухлитровую банку с янтарного цвета жидкостью. - Самогон; домашний; на травах и грецком орехе! Семьдесят два градуса возможного обзора! Вуаля!
- Вуаля, так вуаля! - уважительно произнесла Малгося . - Что ж ты, Сава, скромничал-то? Деньги зря на ветер выбросил... слушай, давай, я вино подружкам отдам или ты против?
Савелий пожал плечами - отдавай, мол, что добру пропадать.
- Итак, с чего начнём? - Малгося хитро уставилась на Савелия.
- С моего, - тоном, не терпящим возражения, ответил он.
- Почему? - сделала выпад Малгося.
- Потому, что кончается на "у", - парировал Савелий и разлил самогон по стаканам. - За что пьём?
- Не смешно. - Делая ударение на "е" надула деланно губки Малгося. - За нас - этим вечером пьём только за нас! - и маленькими глотками, осторожно и деликатно, словно пила не самогон вовсе, а божественный нектар, почти не морщась, выпила самогон и перевернула стакан вверх дном. - Вот!
- За нас! - повторил, как эхо, Савелий и залпом осушил стакан и закусил креветкой. - Что дальше?
Малгося села на колени к Савелию и начала расстегивать рубашку.
- Дальше? - переспросила Малгося, когда управилась со всеми пуговицами. - Вот, что...
Не двигаясь, дыша в унисон, Савелий и Малгося лежали на просторной надувной кровати и смотрели сквозь полог шатра на звездное небо. Особый материал, из которого изготавливали палатки, позволял ночью любоваться звездным небом, днём - надёжно защищал от солнечного света; при этом из палатки видно было всё, творящееся вокруг, а снаружи она была полностью непрозрачна. Вот и сейчас, ночью, Савелий и Малгося любовались ночным небом...
- Ой, Савушка, смотри, звезда падает! Быстрее загадывай желание! - Малгося рывком поднялась на кровати, следя за звездой. - Всё! упала...
Что загадал ты? - Малгося повернулась к Савелию.
- Нельзя говорить, не исполнится, - вполголоса произнёс Савелий, любуясь Малгосей.
- Предрассудки! - отрезала она.
Савелий привлёк к себе Малгосю и зарылся лицом в её волосах.
- Тогда, скажи своё...
- Я первая спросила, - растягивая гласные, будто исполняя песню, промолвила Малгося.
Их беседу прервал звонкий девичий голос:
- Малгоська, пся крев, бросай своего русского и иди к нам!
- Пошла в дупу, Агнешка! - не заставила себя ждать Малгося и что-то ещё добавила, что именно, Савелий не понял, как и половину прежде сказанного.
- Ой-ёй-ёй, какие мы грамотные! Думаешь, медведя за юлду схватила...
- Засунь язык в дупу! - перебила Малгося Агнешку.
- Земляки ждут, не дождутся? - улыбнулся Савелий.
- Нет, - Малгося перешла на русский. - Интересовались, как дела.
- Кстати, откуда так хорошо знаешь русский?
- Я филолог, журналист. Два года проходила практику в Москве, Новосибирске, Владивостоке.
- Вона что!.. - протянул удивлённо Савелий и заметил движение Малгоси. - Уходишь?
- Останусь до утра. - Малгося легла, покрутилась, пока не нашла удобное положение. - Ничего, что к тебе спиной, просто так мне очень хорошо. Сава, обними меня крепко-крепко и не отпускай! - и уже шепотом, на грани сна. - Матка Боска, же робе, зваровалам (что я делаю, я сошла с ума)!
Весь следующий день Савелий провёл на озере, переходя с места на место вслед за солнцем. Только ближе к вечеру палаточный городок наполнился шумом: кто вернулся с экскурсии, кто из туристического похода.
Савелий сидел в палатке, пил чай с изюмом и черносливом и поймал себя, впервые за много лет, на мысли, что его тяготит одиночество. Он слышал, как рядом громко разговаривали между собой поляки, потом шум утих. Через щель в полах палатки Савелий видел высокое яркое пламя костра, расположившихся вокруг него соседей-поляков; Савелий увидел Малгожату и сердце противно заныло. Поляки между тем, угомонились, и послышался звонкий голос гитары и обволакивающий звук аккордеона. Соседи хором исполняли песни; были они и грустные и веселые. Время текло незаметно. В городке со всех сторон неслась музыка - туристы отдыхали и веселились.
Савелий попытался уснуть, однако, ничего не получилось; повертелся с боку на бок, сон не шёл; не давали покоя мысли о Малгосе. "Всё, иду к полякам, - решил про себя Савелий. - Прогонят, так тому и быть".
Появился он из темноты внезапно, освещённый пламенем костра был похож на древнего идола; поляки вскрикнули от испуга, кто-то выругался - Савелий разобрал только "чёрт".
- I am sorry, - начал Савелий, вспоминая английские слова. - Э-э-э...may I keep still your company?
Тишина висела недолго.
- Присаживайся, Савелий, - Малгося первой взяла себя в руки. - И, говори, пожалуйста, по-русски. Мои друзья, как и я, филологи, и знают русский. Некоторые даже лучше меня.
Савелию уступили место; он сел и представился:
- Савелий.
- Павел, Пётр, Хенрих, Агнешка, Гелена, Анна, - послышалось со всех сторон. Мужчинам Савелий жал руку, паненкам дружелюбно улыбался.
- Разрешите аккордеон? - спросил Савелий.
- Умеешь играть? - спросил, кажется, Пётр.
- Учился в музыкальной школе. - Савелий под себя подогнал ремни, размял пальцы, прогнал гаммы по клавиатуре, пару раз глиссандо и без остановки исполнил полонез Огинского "Прощание с родиной".
- Подхалимничает, - Савелий узнал по голосу Агнешку.
На неё зашикали.
- А что я-то? - удивилась она.
- Савелий, сыграй ещё что-нибудь, - на этот раз попросила Малгожата. - Ну, что помнишь... Да, ребята? - она обратилась за поддержкой к друзьям.
- Да, да! Савелий, исполни; у тебя хорошо получается.
Долго упрашивать себя Савелий не дал и над поляной, вслед за искрами от костра в ночное небо полетели волнующие звуки вальса и вдруг Савелий запел:
Тихая осень
Пустошь полей,
Над головою
Семь журавлей,
Дали прозрачны,
Дали чисты,
Где в этих далях
Затеряна ты?
Выйду на берег
Черный, крутой,
Кто-то отчаянно
Машет рукой,
Кто-то кричит
Мне слов не понять.
Плечи твои
Мне сейчас бы обнять.
Зазвучал проигрыш и все присутствовавшие увидели низкое осеннее небо; журавлиный клин, тающий вдали; речной обрыв и тёмные речные воды, как внезапно музыка оборвалась...
Савелий, не мигая, уставился на огонь, задумавшись о чём-то.
- Савелий, - Малгося осторожно тронулась пальцем его плеча, - Сава, что с тобой?
- Ничего, - пальцы Савелия снова побежали по клавишам.
Тихо погладить
(Ты вся вздрогнёшь),
Зябкого тела
Почувствовать дрожь,
И прошептать тебе
В карий прищур:
- Будь беззащитной,
Я защищу.
Тихая осень,
Пустошь полей,
В небе растаяли
Семь журавлей.
Дали прозрачны.
Дали чисты.
Где в этих далях
Затеряна ты?
Восхищённые взоры друзья устремили на Малгосю, они догадались, для кого предназначалась эта песня.
- Кто автор? - поинтересовались у Савелия.
- Музыка моя, - ответил Савелий, - был грешок, баловался сочинительством; а вот чьи слова - не знаю; нашел в одной книжке меж страниц листок с рукописным текстом.
Поздней осенью, когда ветви деревьев покинул последний лист и с низкого, угрюмого неба падала редкая снежная пыль, в дверь дворницкой раздался робкий стук. Савелий удивился, с визитом никого не ждал; отворил дверь, за нею стояла Малгожата.
- Ну, здравствуй, это я! - радостно сказала она и обняла Савелия за шею.
- Здравствуй, а это - я! - Савелий нежно поцеловал в щёку, пахнущую холодом и осенними зарницами, Малгосю.
Она прошлась по квартире, одобрительно кивала головой и изредка говорила: "Надо же!", остановилась перед книжным шкафом.
- Надо же! - снова удивилась Малгося. - "Тибетская книга мертвых", Ницше, "Так говорил Заратустра", "Метафизика половой любви" Шопенгауэр. А ты знаешь, весьма неплохо. Нечто подобное я себе и представляла; плохо только то, что чувствуется, живешь ты один. Савелий, так нельзя!
- Переезжай ко мне.
- Это невозможно; приезжай, лучше, ты ко мне в Варшаву; Савелий, я же вижу, ты не глуп. Дворник - это протест. Против чего? Не розумем...
- Против чего протестую.
- Именно, против чего протестуешь? - не унималась Малгося.
- Против того, против чего протестую, - упорствовал Савелий.
- Если песня хороша, начинай сначала, - в голосе Малгоси послышалась обида. - Налей, чаю, что ли...
Вечером, после ужина, Савелий скрутил самокрутку и рассказал Малгосе, что счёл нужным.
- Я тебя понимаю, - Малгося погладила Савелия по щеке, потом по голове. - Прекрасно понимаю, - и добавила, - но не одобряю, выход есть всегда. Поэтому ещё раз говорю, поедем ко мне в Варшаву; нет, я просто настаиваю на этом!
- Пойми меня, Малгося, - как-то удручённо начал Савелий, - есть обстоятельства, против которых человек совершенно бессилен.
Через неделю Малгося уехала домой. На прощание повторила сказанное в первый день:
- Прошу тебя, Савелий, подумай хорошенько и приезжай ко мне в Варшаву; ты инженер-строитель - с такой профессией не пропадёшь; дворник - последняя дверь...
- Я в эту дверь уже вошел, - сказал Савелий, когда такси с Малгосей выехало со двора.
Воспоминания немного разбередили старую душевную рану; Савелий Нилыч вошел в дворницкую, выпил стопку водки и закусил солёными лисичками. "Хорошо! - подумалось ему вдруг. - Очень хорошо!" и мысленно добавил с глубокой досадой: - Эх, Малгося, Малгося!.. - и пропел слова из забытой польской песни: - Ты една и нема чебе дрожей...
Кресло устало скрипнуло и вместило в себя Савелия Нилыча; самокрутка нещадно дымила; сизый табачный дым большими клубами исчезал в высоте. Газета мирно покоилась на коленях.
В памяти остался аромат ландыша и сирени; аромат Малгожаты.
Воспоминаний пенная волна нахлынула на песчаный берег памяти...
Лето 2043 года выдалось капризное и плаксивое, как избалованное вседозволенностью дитя. На сине небо резко набегали тучи, небо куксилось, лил скоротечный холодный ливень и мгновение спустя, летнее небо сияло умытой бирюзой с лёгкими тенями солнечных зайчиков. Но вот наступил август; Илья-пророк остудил в водоёмах водицу; незаметно стали дни короче; заметно удлинились ночи...
Во время очередной прогулки после дождя по городу, Савелию попался на глаза небольшой в клетку тетрадный лист, приклеенный скупыми кусочками скотча к доске объявлений. Написанное средним шрифтом объявление гласило:
"Уважаемые дамы и господа! Впервые на рынке туристических услуг! Наше предложение предназначено для вас - любителей отдыха в стиле экстрим! Две недели незабываемого отдыха в реконструированном лагере для заключенных вдали от цивилизации, посреди глухой сибирской тайги. За символическую цену вы на себе испробуете все тяготы и лишения другой стороны жизни. Узнаете, каково было жить людям в этих суровых северных условиях".
Далее шел телефон, адрес, где можно было приобрести путевки.
Каково жилось в тяжелых северных условиях, Савелий знал; тайга под Магаданом мало чем отличается от тайги под Красноярском или, например, в Якутии; зимой крепчайший мороз, плюнешь, слюна замёрзшей падает на землю и дивно шуршит выдыхаемый воздух. Летом - адская жара и гнус, от которого не спасает ни "Дэта", ни что-либо ещё. Но в молодости Савелий был в тайге по государеву решению - это одно; сейчас же была возможность освежить воспоминания за деньги - а это совсем другое.
Решив: "Один раз живём!", Савелий отправился по указанному адресу.
В агентстве Савелия приняли очень любезно. Предложили кофе-чай на выбор, шоколад. После непродолжительной ознакомительной беседы с турагентом, Савелий приобрёл путёвку в зону экстремального отдыха.
- Надеюсь,- улыбнулась на прощание агентесса жемчужной улыбкой, - вы будете в восторге от нашего предложения; полноценный отдых от докучливых благ цивилизации и суеты; таёжная романтика и прочая сопутствующая атрибутика.
Тихо пропел над дверью колокольчик, тихо за Савелием закрылась дверь, в который раз разделив жизнь на "до" и "после".
До Минусинска через перевалочную базу в Красноярске группа туристов экстремального отдыха вместе с Савелием добралась поездом; везли туристов в теплушке, сквозь щели в хлипких досках свободно гулял сквозняк, распевая удалые этапные песни.
Динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный;
Динь-бом, динь-бом, звон сибирский дальний.
Динь-бом, динь-бом слышно там и тут -
Нашего товарища на каторгу везут...
От Минусинска до деревушки с названием Незатейливо, где и располагался лагерь, скомплектованные группы везли в кузове грузовика на дощатых лавках, набив людей как в бочку сельдей. Солнце, пыль, комары - да здравствует желанная экзотика!
Перед воротами лагеря машина резко затормозила, сидевшие в кузове сбились в кучу; кто-то постучал по кабине и прокричал: "Не дрова везёшь!", за что получил в дыню кулаком и в повисшей враз тишине раздался сиплый каркающий голос:
- А ну, без баловства тут!
Савелий молчал; это было ему до сладкой истомы в сердце знакомо. Он втянул ноздрями воздух и негромко прошептал:
- Зона, блин; настоящая зона!
Все сидевшие в кузове уставились на него с неподдельным интересом и удивлением.
- Что, браток, больно? - спросил Савелий мужичка, получившего в репу кулаком, и добавил тоном бывалого человека: - Это что! Это цветочки; нет, ягодки; а впереди - сбор урожая! - и довольно заржал, не сдерживая вырывающийся наружу смех.
Перед строем вновь прибывших туристов расхаживал одетый в гимнастёрку, приталенную ремнём, с погонами майора и галифе низкорослый полноватый человек; ярко на солнце горели начищенные до блеска сапоги; на круглом, маловыразительном лице на носу красовались очки с крупными стеклами. Майор постоянно снимал фуражку, вытирал внутри платком, затем выбритую голову и шею и после этого возвращал на лысый череп фуражку. Операцию с вытиранием повторял регулярно, не забывая при этом смотреть на огромный циферблат часов, свободно болтающихся на левой руке.
- И-и-и-так! - резко оборвал майор последний слог, басовито выводя каждое слово. - Товарищи туристы! На ближайшие две недели вы с головой окунётесь в доселе неизвестный для вас мир. Пусть вас ничего не смущает; проволока по периметру, охранники с пулеметом на вышке, патрули с собаками и прочее достоверно воспроизведено, чтобы вы в полной мере на собственной шкуре ощутили лагерную жизнь. Нары в бараках, матрасы с сеном, застиранное латаное белье - это все для полноты ощущения. Также для этой полноты рядом с вами будут находиться инструкторы, в самом деле, тянувшие срок в разных местах; они любезно согласились быть вашими гидами в этой новой для вас жизни.
Приятного отдыха, дорогие товарищи зека! Сейчас вас накормят обедом. - майор указал пальцем на военврача. - Товарищ доктор зачитает вам меню обеда. После обеда - обязательная регистрация и размещение по отрядам; в блоке карантина пройдёте процедуру медосмотра, затем получите робу; гражданскую одежду сдадите каптенармусу. Желающие могут за отдельную плату купить вип-барак. Комнату с отдельным входом, душем и сортиром, койкой вместо нар. Однако, не советую, так как не сможете вкусить всю полноту от ожидаемых ощущений! Доктор, вам слово!
Доктор, полная противоположность майора, тонкое лицо интеллигентного вида, усики щеточкой, бородка-эспаньолка; высокий, худой, в белом халате он был похож на ангела. Наглаженные брюки мягкими складками спускались на начищенные туфли, загадочно и матово сияющие неземным светом.
- Ну, что ж, господа-товарищи, любители острых ощущений! Сегодня у нас на обед, - доктор сделал небольшую паузу, оглядел строй внимательным взглядом умных глаз, - суп гороховый из концентрата, двести грамм; каша перловая с тушенкой - двести грамм; компот из сухофруктов - двести грамм; хлеб из муки грубого помола - двести грамм.
Удивительным голосом произнёс, не сказал, пропел а ля речитатив:
- Все вы прибыли сюда практически здоровыми; но, если возникнут жалобы по моей части, обращайтесь. Милости прошу. Медпункт находится в здании администрации лагеря, второй этаж.
Помещение, где проходила процедура расставания с цивильными вещами, медосмотра и регистрации, было карантинный блоком: пол укрыт метлахской плиткой, вытертой и потрескавшейся местами; стены облицованы белым кафелем, там, где он отпал, зияли мутные пятна белой краски, с потолка свисали плафоны с лампами дневного света.
Три стола, шесть стульев, три ящика для документов; за столами три девушки в форме сержантов медицинской службы.
Процедура регистрации проста, как грабли; садишься, представляешься, записывает твои данные сержант; далее - выдают робу неопределённо-серого цвета, полоску белой материи с личным номером, ботинки на резинке - и вперёд!
Савелий сел на стул; он подозрительно скрипнул; Савелий решил встать, но его движением руки остановила регистратор:
- Эти стулья, лучшее, что есть.
Имя, фамилию - все занесла сержант в карточку, но когда Савелий назвал год рождения, девушка улыбнулась и попросила минутку обождать. Вышла в соседнюю комнату и поговорила по телефону. Вернулась, села за стол, ещё раз улыбнулась и произнесла: