"Вот уже третий час кряду не отвечает домашний телефон и мобильник Жанны. Не сидится, не сидится на месте; не нахожу себе покоя. Друзья утешают, Дьяк, не волнуйся, ушла в магазин, телефон дома оставила. Женщина! - с ними такое часто случается. Тристан начал рассказывать байку про свою тёщу, но осёкся, поймав отрицательный взгляд Флориана. Езжай домой, пока доедешь, глядишь, она с покупками дома ждать будет. Поверь, повода для беспокойства нет.
Быстро собрался, вызвал такси. От услуг друзей добросить до дома отказался.
Водителя не торопил. Таксист сам, видя моё состояние, старался ехать на максимальной скорости.
На второй этаж взлетел, перепрыгивая через две-три ступени. Сердце ухало в груди, как молот. Ключ, как назло, никак не хотел входить в скважину. Наконец открываю дверь и с порога кричу: - Жанна! Тщетны мои усилия. Пространство квартиры отвечает молчанием.
Не снимая обуви, пробежал по квартире. Пусто!
В голову полезли отнюдь нерадостные мысли. Бросило в жар. Меж лопаток заструился противно и подло холодный пот.
Где, где она? Где Жанна?
Злость от отчаяния и безысходности завладела мной. Какого чёрта, куда она отправилась? Зачем?
Уселся на кухне на табурет, обхватил голову руками, закрыл уши ладонями, скрючился и начал от страха тихо подвывать-скулить, незаметно покачиваясь взад-вперёд.
Из состояния вневремённости вывело прикосновение к плечу. Остановился, поднял взгляд. Передо мной стояла Жанна с красными заплаканными глазами. Все те слова, злые, нехорошие, что готовы были сорваться с языка, испарились.
- Что, что случилось? - встаю с табурета и усаживаю на него Жанну.
Она отрицательно покачала головой, мол, ничего. А слёзы ещё сильней полились из глаз.
Меня затрясло от дурных предчувствий.
- Тебя обидели? Избили?..
Самые скверные предположения не хотел произносить вслух.
- Яшенька, - заговорила Жанна дрожащим голосом. - Я тебя не послушалась... Сама поехала к бабушке Евдокии... вовсе она никакая не бабушка и не целительница.
- И?!
- Она ничего не сказала. Указала только на дверь.
Новый приступ плача сотряс Жанну. Она уткнулась лицом в ладони и сбивчиво, не отнимая их от лица, рассказала во всех подробностях. Про всё: перевернувшееся ведро и пролитую воду; про сорвавшиеся с косяка подковы; про дощечки, бывшие иконами, про погасшие лампадки и рассыпавшиеся цепочки...
- Это дурной знак, Яшенька, - закончила она. - Яшенька, милый, мне страшно! - она вытерла слёзы руками, - три плохих знака подряд - не к добру!
Я попытался её успокоить. Объяснить, что хорошие, что плохие знаки, что разные приметы придумали сами люди. От скуки и от безделья. Когда голова забита непрошенными, дурными мыслями, они в итоге, исполняются. Мысли и пространство взаимосвязаны. Исполнившиеся плохие предзнаменования в итоге бывают простым совпадением.
- Вот и всё, дорогая моя жёнушка! - становлюсь перед ней на колени и поцелуями убираю слёзы с её лица.
- Точно? - не успокаивается Жанна.
- Как пить дать! - клятвенно заверяю я, подняв вверх правую ладонь".
"Март пролетел незаметно. Ещё быстрее сошел снег, оставив после себя большие лужи и грязь.
Жанна больше не возвращалась к теме посещений всевозможных ведуний, прорицательниц и наследственных знахарок, объявления коих занимали целые полосы в городских газетах. Она всецело погрузилась в работу, открыла в городском Доме Культуры кружок художественной вышивки. Первых учеников было пять - две старушки-пенсионерки, молодая мамаша на сносях и две девочки пятиклассницы. Через две недели кружок вышивания посещали тридцать человек.
Если март был сухим и тёплым, то апрель, ему в противоположность начался дождями. Мелкие, нудные, они моросили сутки напролёт. Пронизывающие ветра, которые, казалось, дуют сразу с четырёх сторон света, лишали желания выйти на улицу, подышать свежим воздухом.
Часто вечером, не зажигая света, стоя вдвоём у окна, мы наблюдали за улицей. Однотонное серое небо, унылое и безрадостное; хмурые тучи, беременные дождём; изредка одинокий прохожий, укрывшись под зонтом от дождя, пересекал двор, спеша скрыться в подъезде. Скука! Эти вечерние терапевтические сеансы заканчивались чаепитием с вареньем и сдобой при свечах. Жанна любила повторять, романтику должно всегда находить в любом природном состоянии. Настроение себе и мне поднимала в такие унылые вечера одним способом: включала магнитофон, вставляла диск, и в комнате звучал Вивальди.
Сны, не всегда радостные, после появления в моей жизни Жанны перестали сниться. Стал высыпаться. Утром просыпался бодрым и свежим. Чувствовал прилив сил. Это связывал со своей вновь обретённой любовью. И благодарил её за это. Жанна отвечала лаконично: - Дрiбне!
Совсем наоборот вышло в эту грозовую, тревожную ночь с субботы двадцатого на воскресенье двадцать первое апреля.
Жанна уснула перед телевизором на диване далеко за полночь.
Я, сославшись на усталость, лёг в спальне и сразу провалился в сон...
Высокие пирамидальные тополя, нанизавшие на свои пики сладкую вату облаков, росли по обе стороны заброшенной гравийной дороги. В перспективе она упиралась в пунцовый горизонт догорающего дня, превратившись в точку.
Царит повсюду тишина. Штиль. Не шелохнётся лист. Не шуршит трава. Легко катит моя бричка, запряжённая кобыла без понуканий, ударов хлыста и подёргиваний поводьями держит темп. Серебристая пыль, размолотый жемчуг дороги, летит из-под колёс и копыт; повисает в воздухе прозрачными белёсыми облачками, показывая путь.
Сладко дремлется. Равномерный бег брички убаюкивает; погружаюсь в то пограничное состояние, зыбкое, как утреннее зарево, и тонкое, как острие иглы - ещё не сон, но уже не явь.
Резкий порыв ветра освежает холодными прикосновениями сильных дланей, прогоняет дрёму. Потревоженные, взволнованно зашептались тополя, перебрасываясь скупыми словами-жестами между собой. Ветер усиливается. В воздухе на хрупких хрустальных цепях повисло прочное ощущение приближающейся грозы: мягкая, как мех куницы сырость и тонкий аромат застоявшейся воды, тины, загнивающих водорослей.
Кобыла резко тормозит. Приседает на задние ноги. Меня бросает вперёд, назад... откидываюсь, больно ударяюсь спиной о задний борт брички, она отзывается забытой болью зимней простуды. В чём дело? Первая мысль, пришедшая спросонья. Кобыла прядёт ушами, закидывает голову, хрипит, перебирает ногами. В угнетающей пустоте пространства раздаётся громкое жалобное ржание. Кобыла пятится, будто увидела приближающуюся опасность.
Новый сильный порыв ветра срывает шляпу с головы, колышет из стороны в сторону старую бедную бричку; она горестно скрипит с тихим скрежетом рессор. Приподнимаюсь, чтобы рассмотреть, что так напугало животное. И снова сильный шквал ветра; он меня выбрасывает из брички. Лечу на дорогу. Мне вдогонку - острые клинья ледяного ливня. Стихия разбушевалась.
Барахтаюсь в воде. Стараюсь удержаться на плаву. Знаю, мои старания тщетны. Пловец я аховый. Но работаю, работаю... руками и ногами, шлёпаю по воде.
Свинцово-тёмные, медленные воды реки хватают своими тонкими руками-струями за мои отяжелевшие намокшие одежды. Они тянут настойчиво вниз, борются со мной; крепкими путами судорог пытаются закрепостить, обездвижить тело. Я вступаю в неравную схватку со стихией. Силы ещё не на исходе и порох сух в пороховницах.
Высокая волна с оскалившимся в злобной усмешке хищным ртом, подминает меня и устремляется, обняв, вниз. Барахтаюсь, силюсь перебороть упорную настойчивость стихии, так сильно возлюбившей меня.
Чувствую толчок снизу. Ощутимый. Холод от него сильнее студёной воды. Что-то объёмное, похожее на корягу или бревно, выталкивает меня на поверхность. Живо цепляюсь за эту спасительную соломинку. Жадно хватаю ртом, наполненный влагой воздух. Мысленно благодарю бога. Утираю лицо. Рассматриваю предмет моего спасения. От увиденного в ужасе, отталкиваю его.
Это труп девушки. Спокойное молодое лицо, не обезображенное тлением; глаза в умиротворении закрыты, тонкие изящные кисти рук с переплетёнными пальцами покоятся на груди. Во всём её виде - непоколебимая вера в лучшее, не потревоженная смертью. Коса из золотистых волос обвита вокруг головы.
Подплываю к трупу, внимательно рассматриваю девушку. Её не истлевший красивый наряд колышет вода. На лице - мне кажется? - появляется улыбка. Дрогнули веки. Открываются глаза...В панике бешено молочу по воде, стараюсь отплыть от неё подальше, но меня снова что-то толкает снизу. Оказываюсь на деревянном длинном ящике. Гроб! "Чтоб меня! - мелькает в голове. - Чур! Чур!" Соскальзываю в воду. Гроб распадается. Доски плывут по течению. На поверхности колышется то, что когда-то было живым человеком: полуистлевшие останки, ветхие чёрные простые одежды, небогатые украшения, позеленевшие от времени на костяшках пальцев и груди. "Что за...", - шепчу посиневшими, замёрзшими губами; дальше - произношу про себя. Дрожь, не холодная, сковывающая, огненная пробегает по телу. Краем глаза замечаю один за другим появляющиеся на поверхности реки предметы. Трупы!.. В гробах и без. Вешняя вода размыла кладбище.
Вокруг меня, как сор, трупы, трупы, трупы... от такого соседства становится не по себе.
В окружении мертвецов, и истлевших, и только подвергшихся тлению совсем не обезображенных на пиршестве червей телами и лицами, плыву, влекомый неспешным движением вод.
Стук от соприкасающихся тел раздражает слух, словно кто-то вгоняет в череп гвозди уверенным ударом молотка.
Бросаю взгляд на проплывающие мимо скорбные берега. Они, подмытые сильными водами, обрушены. Высохшие ракиты склонились в покорном поклоне, отражаются в воде, расчерчивают хрупкими ветвями чёрные воды. Мимо проплывают заброшенные поселения с разрушенными деревянными избами, руинами церквушек и покосившимися крестами на погосте.
Без того бурное, моё воображение разыгрывается всё сильнее.
Мне кажется, я слышу, мертвецы беседуют со мной. Рассказывают истории из своей долгой или короткой жизни. Делятся своими радостями и бедами. Сетуют на своё незавидное нынешнее положение. И корят кого-то, корят... Хлопают дружески по плечу костлявыми руками, предлагают как-нибудь заглянуть на огонёк, в один из ненастных поздних осенних деньков, когда разыграется непогода в кости со снегом, выпить кофейку с корицей или чего-нибудь покрепче горячей водицы. И подмигивают хитро глазницами-провалами, и улыбаются гнилыми щербатыми оскалами зубов...
Стук трупов друг о друга учащается. Впереди вижу, вынырнув из воды повыше, огромную воронку, куда устремляются останки тел, толпятся, толкаются, будто спешат на королевскую вечеринку, боятся опоздать.
Ток воды ускоряется. Разворачиваюсь, пытаюсь преодолеть напор воды. Но лишь больше усугубляю своё шаткое положение. Вода смыкается надо мной, с трудом пробиваюсь наверх, сквозь плотные ряды трупов. Разворачиваюсь лицом навстречу воронке, ненасытной глотке водоворота. Оттуда раздаётся громкий резкий свист, скрежет зубов, демонический смех. Нет! Я не хочу туда! Начинаю снова борьбу с водой. "Я не хочу - мне рано, у меня вся жизнь впереди! - в мрачное царство теней!"
Но затягивает, затягивает всё настойчивее в воронку. По большому кругу, кольца спирали уменьшаются, я лечу в приятном обществе трупов вниз. Я вижу их лица. Они радостно улыбаются. Протягивают руки в приветствии руки. Вот я уже один из них. Я потерян для жизни. "Смерть, слышишь, я иду в твои костлявые объятия, опаляющие хладным жаром! Вот он я! Принимай меня!"
Не в силах больше сопротивляться, расслабляюсь. Что проку идти против природы?
Сильно ударяюсь грудью о что-то твёрдое, покрытое вязкой мокрой глиной. Я лежу сверху чьего-то последнего пристанища в вырытой могиле. Барахтаюсь в грязи, тщусь подняться. Руки-ноги скользят. Цепляюсь за стенки ямы. Земля, раскисшая от дождей, оплывает. Падаю на спину, меня заливает жидкой грязью с головой. Протираю лицо, глаза. Смотрю вверх и вижу, небо удаляется. Могила растёт вглубь. Ниже и ниже. Глубже и глубже. Паника разрывает мою психику на клочья. Взрывная волна выбрасывает их наверх вместе с моим отчаянным криком о помощи...
- Яшенька, - тормошит меня Жанна. - Яшенька!..
Открываю глаза.
- Что тебе приснилось? Что-то страшное, да? - она заботливо утирает платком с лица крупные капли пота. Взгляд ее, меня успокаивает.
Тяжело дышу, шепчу на выдохе:
- Да.
И снова проваливаюсь в сон. Сквозь него доносится голос Жанны, она говорит мне, спи, мой дорогой, спи, мой сладкий. А я тебе спою колыбельную.
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль".
"Я входил в неё с её высочайшего разрешения, как входят под своды величественного, прекрасного храма с душевным трепетом и волнением в душе. От торжественности момента дыхание становится прерывистым, взволнованным и частым, грудь стесняет неведомое доселе чувство лёгкой благоговейности; на глаза, наполненные видением красоты, набегают радостные слезы. Взор покрывает тонкая дымчатая пелена очарования, сквозь которую с трудом различаю её удивительный рельеф: возвышенности, взволнованные чувственным вниманием прикосновений, низменности, освежённые росой страстных поцелуев, ровные долины и луга, поросшие редкой прозрачной белёсой растительностью, спокойные до тех пор, пока их кажущееся равновесие не нарушится моим новым вторжением..."
- Это кто и куда входит? - оказалось, Эмма давно стоит за спиной и слушает меня, а я почему-то именно эти строки решил прочитать вслух.- Проша...
- Воздушный шарик любимого цвета входит в горшочек и выходит.
- Ну, воздушный шарик очень большой, - поддерживает шуточный тон Эмма.
- А мой - входит и выходит, - повторяю я.- Знаешь, дорогая, дошёл до этих строк и, что-то дёрнуло меня, не знаю, что...
- Не оправдывайся, - успокоила жена. - Так и будешь читать без обеда и ужина до полуночи?
-Не может быть! - поднимаюсь с кресла, смотрю на часы и свищу. - Вот это зачитался!
- Не свисти - денег не будет, - пошутила Эмма".
***
Как случилось, что мир остыл,
Мир теней и дорог пустых?
Жаль не светит в пути звезда.
Нарисована, что ли,
Нарисована, что ли? Да.
***
"От бумажной рутины - проверял отчёт бухгалтера и просматривал платежки - отвлекла песня. Она показалась знакомой. Звук, убавленный до минимума, заставлял напрягать слух.
И когда весенней вестницей
Вы пойдёте в светлый край
Сам Господь по белой лестнице
Поведёт вас в светлый рай.
Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьёт поклон
И метёт бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.
Коротко стукнув, в кабинет вошёл Флориан. И только собрался раскрыть рот, опережаю его вопросом, эта песня - колыбельная? Он дослушал последний куплет, не поленился, добавил громкость. Удивился, Дьяк, какая же это колыбельная! Исполняет Вертинский, посвящена актрисе Вере Холодной. Да? озадаченно говорю я, а мне её пели как колыбельную. Интересно, кто же, язвит Флориан, уж не мама ли развивала в младенчестве твой вкус. Нет, задумчиво говорю, совсем недавно. Во сне. Тут Флориан хохотнул коротко, ну, ты, Дьяк, даешь - во сне! Даже во сне "Гимн России" можно исполнить вместо колыбельной. Послушай, Дьяк, я пришёл вот с каким вопросом.
Договорить ему не дал звонок телефона. Взял мобильник, смотрю, два пропущенных вызова от Жанны; надо же, заработался, не слышал звонков. Отвечаю, ладонью остановив речь друга.
- Слушаю, Жанна! Извини, занят был.
В трубке раздался мужской голос.
- Дах Яков Казимирович?
Я осёкся, сразу почувствовал что-то неладное.
- Да...
- Моя фамилия Роднин, - сообщает мужской голос. - Я следователь...
Перебиваю вопросом, чувствуя что-то необратимо-неизбежное.
- Что с моей женой?
- Вам необходимо приехать в Первую Городскую больницу...
Повторяю, срываясь на крик:
- Что с моей женой? Слышите вы?
Я видимо изменился в лице, потому как увидел округлившиеся глаза Флориана.
- Её сбил автомобиль.
Коротко бросаю в трубку:
- Еду.
Обращаюсь к другу, ты на авто, он кивает, срочно в Первую городскую, Жанну сбила машина.
"Гони! Гони!" - подгонял всю дорогу Флориана, хотя видел прекрасно, как он выжимает из своего "Пежо" все силы. Через сорок минут, плюя на пробки, через дворы, светофоры - я кляну всё на свете - подъезжаем к крыльцу больницы. Автомобиль ещё продолжал ход, я выскочил из него и бегом вверх по лестнице".
"Увидев капитана, Яков быстро проскочил в дверь и по лестнице вверх. Капитан еле поспевал за ним, успев сообщить, что Жанне сейчас делают операцию в хирургии, на пятом этаже.
В хирургический блок их не пустила медсестра. "У меня там жена", - проговорил, запыхавшись Яков. Сестра ответила, что он ей сейчас ничем не поможет. Операцию делает опытный хирург, так что, переживать зря не стоит и скрылась за дверью отделения.
Капитан Роднин пригласил присесть, в ногах правды нет. Согласился с ним Яков. Сели на жёсткие больничные сидения. Едва сели, раздаётся звонок. Тристан. Он подбодрил Якова, держись, дружище, всё будет в порядке. Спросил, что да как. Яков ответил, толком не знаю. Рядом следователь, сейчас расскажет. Ну, ещё раз, удачи! Пожелал друг. Писк из телефона сообщил, пришло сообщение. От Флориана. "Что?" Яков извинился перед капитаном, ответил, делают операцию. От Флориана услышал слова поддержки и ободрения.
- Я вас слушаю, товарищ следователь, - обратился Яков к Роднину, закончив разговор.
- Жанну Терентьевну сбил грузовик, когда она переходила дорогу. По словам очевидцев для пешеходов горел "зелёный".
Дьяк сказал, Жанна очень законопослушный человек. Правила никогда не нарушала.
Очень хорошо, продолжил Роднин, автомобиль появился внезапно, нёсся не снижая скорости на "красный" свет светофора. Всё произошло мгновенно. Я думаю, ваша супруга даже не заметила опасности. Автомобиль ударил её бампером. Каким-то образом она зацепилась за бампер пальто. Очевидцы говорят, удар был сильным, а вот чтобы женщина закричала, никто не слышал. Автомобиль проехал ещё двести метров, остановился, выехав на тротуар и сбив фонарный столб. Всё это время, Яков Казимирович, ваша жена была под автомобилем, он её проволок за собой и силу удара о столб она приняла на себя тоже.
- А водитель, что с ним? - поинтересовался Яков.
- Пьян был водитель, - ответил Роднин. - Обмывали на работе рождение сына. Водки оказалось мало. Он поехал за добавкой.
- Видите, какая правда жизни: родился у человека сын, он дал ему жизнь, а у другого человека - забрал. - Устало произнёс Яков. - Вы считаете это справедливо?
- Не понимаю, - отвечает следователь, - куда вы клоните.
- Что ж тут непонятного, - Яков растирает руками лицо, - один родился, другой должен умереть. Равновесие.
- Чего? - не понял Роднин.
- Равновесие или баланс, как хотите, живой массы в природе.
Дверь операционного блока открылась. Оттуда санитары выкатили тележку. Яков поднялся и увидел Жанну. Шагнул навстречу. Вышедший следом доктор остановил его, сказал, ей сейчас нужен покой и она, всё равно находится под действием наркоза. Яков спросил доктора, она будет жить. Он посмотрел и ответил, мы сделали всё от нас зависящее. А независящее, спросил Яков. Доктор покачал головой, это не к нам и показал движением вверх на потолок.
Доктор ушёл, оставив напряжение. Его сняла медсестра, извинилась за доктора, пояснив, что операция была очень тяжёлая, множественные переломы рук, ног, повреждён позвоночник, сильная травма основания черепа. Яков повторил вопрос, заданный доктору, Жанна будет жить? Вы верите в бога, сменила тему медсестра. Яков не нашёлся, что ответить. Тогда молитесь, посоветовала она.
- Я могу побыть с ней в палате?
- Через час перестанет действовать наркоз. Если придёт в себя, то недолго. Пять минут. Не больше.
- Спасибо! - поблагодарил Яков".
"Следователь оставил меня одного. Сказал, по данному факту возбуждено уголовное дело. Я спросил, что это изменит. Как что, удивился следователь, водителя накажут. Накажут, повторяю я, время назад этим не вернёшь, у сына вы заберёте отца... Я махнул рукой, горло сдавил спазм, из глаз впервые за всё время потекли слёзы. Я плакал не стесняясь. Плачь, тихим эхо разносился по пустому коридору.
Под утро проснулся от острожных прикосновений к плечу. Дежурная медсестра.
- Мужчина, ваша жена пришла в сознание.
Вскакиваю с кресла. Медсестра предупреждает, максимум общения пара-тройка минут. Состояние у неё критическое.
В палате сумрачно. Ярко горят огоньки аппаратов, от которых тянутся проводки датчиков, закреплённые на Жанне. Её не узнать. Вся забинтована. Сажусь рядом на стул, беру её руку и целую. В голове вертится уйма слов, но все они пустые. Глупо спрашивать "Как ты?", когда жена лежит на кровати в гипсе и бинтах.
- Яша, - слышу тихий шёпот. - Яшенька...
- Я рядом, Жанночка, рядом, - наклоняюсь над ней, чтобы увидеть её глаза. В них едва теплится жизнь. - Молчи, пожалуйста, тебе нельзя говорить.
Она чуть заметно сжимает мою руку; лёгонько пожимаю её.
- Прости, Яшенька, меня, - снова шепчет она.
- За что, милая?
- Глупо получается, да? - она старается улыбнуться сквозь бинты. - Только встретились и снова расстаёмся.
- Нет, нет, что ты, - шепчу горячо, сам чувствую страх, поднимающийся в груди. Мороз, струящийся по спине, в затылке тяжесть.- Не расстанемся! Ты обязательно поправишься!
- Ты в это веришь, - кашель прервал её слова.
- Да, да, Жанночка, верю! - целую её руку. - Конечно, верю!
- Прости меня, Яшенька, - снова повторяет она, - а у нас должен был быть ребёночек... Да, Яшенька... - она снова закашлялась. - Ты прости, Яшенька. Мне пора... Меня уже ждут.
Резко, нагнетая тревогу, запищал аппарат, красное сердечко показывавшее пульс остановилось, синусоиды на дисплее выпрямились. Рука Жанны расслабилась и безвольно повисла.
"Ребёнок... - повторяю раз за разом. - Ребёнок..."
Не выпускаю руку Жанны, глажу, что-то шепчу про себя, чувствую, дух мой улетает далеко-далеко. Вокруг нас снуют доктора, медсёстры. Суетятся. Меня попросили отойти.
Облокотился спиной о стену; стою покачиваясь. Мир вокруг перестал существовать. Я вдруг осознал, что тот водитель погубил не только Жанну и нашего ребёнка. Он ещё вычеркнул из списка живых и меня.
Сильная судорога сотрясает моё тело. Я падаю на колени, жутко и яростно рыча.
- А-а-ай-ы-ы-ы-ы! - бился я об пол головой.
Я кричал; я выл; я стенал. Медики опасались ко мне подходить, не знали что делать.
А я...
Я криком выплёскивал свою боль!
Я воем выплёскивал свою боль!
Я болью души выплёскивал свою боль!
Из ран текла кровь, заливая мне лицо. Я продолжал биться об пол и кричать, не обращая внимания на кровь!
Я кровью выплёскивал свою боль..."
"Все расходы, связанные с похоронами Жанны друзья взяли полностью на себя. Когда Яков заикнулся о возмещении, они сказали, что это не по-дружески. Они сказали, что делают это в честь светлой памяти Жанны, которую тоже любили и уважали. И считают это не долгом и обязанностью, а обычным человеческим отношением к другу и к его горю. Яков пожал им руки. Ты бы, Дьяк, поплакал, что ли. Полегчает. Поверь, мне моя бабушка всегда так советовала, сочувственно произнёс Тристан. Не можешь выплакаться прилюдно, выплачься наедине с собой. Слезами горю не поможешь, возразил на это Дьяк. Это мне моя бабушка говорила.
Действительно, после смерти Жанны Яков не пролил ни слезинки. Даже когда в палате он бился головой об пол, слёзы не оросили его лицо.
Душевная опустошённость наполнила существо Якова. Он будто впал в продолжительную прострацию. Весь мир потерял вкус и цвет; жизнь стала пресной и однообразной.
Траурную церемонию назначили на двадцать шестое апреля, пятницу. Как и зима тринадцатого года, так и весна была дождливой и затяжной.
С утра моросил мелкий дождь. Из похоронного бюро траурная процессия отправилась в десять утра. Оркестранты и друзья поместились в один автобус.
Дьяк сразу попросил друзей, чтобы на похоронах народу было мало. Это не свадьба, большое скопление людей не даст сосредоточиться на прощании с Жанной. Как быть с батюшкой? Приглашать? Нет, отказался Дьяк, не надо. Заплатите сколько надо, пусть панихиду отслужат в церкви. Не по-людски, Дьяк, сказали друзья. В смерти нет ничего гуманного, тем более в насильственной. Спорить с ними не было резона.
Всё шло по заведённому плану. Отзвучал лёгкой фальшью оркестровой траурный марш. Короткая цепочка из друзей и их жён попрощались с Жанной. Яков подошёл последним. Долго смотрел на любимое лицо. Тревожить его не хотели, но напомнили, пора заканчивать погребение. Да-да, произнёс задумчиво Яков. Да, пора. Мёртвые идут к мёртвым, живые возвращаются к живым.
Едва гроб закрыли крышкой, как Яков попросил в последний раз взглянуть на жену. Гробовщики нехотя исполнили просьбу. Яков наклонился, поцеловал Жанну в лоб. "Прощай, моя любовь! До скорой встречи!"
Гроб опустили на полотенцах, которые бросили туда же.
Громко хлюпая, комья разжиженной глины ударили по крышке. Удары болью отозвались в голове Якова. "Прекратите! - закричал он. - Немедленно! Ей же больно!" Растолкал могильщиков и прыгнул в яму. Лёг на гроб и начал руками убирать землю с крышки, крича шепотом: "Неужели вы не слышите, она просит не стучать. Не мешать. Ей больно!"
Присутствующие ахнули. Некоторые перекрестились. Раздались тихие голоса, мол, плохая примета самому ложиться в могилу.
Могильщики сгрудились, нерешительно топчутся на месте. Растерялись и друзья. Усилился дождь. Под действием влаги края могилы обрушились и накрыли Якова. "Похороните меня вместе с ней!" - послышалось из могилы. Никто не ожидал такого поворота событий.
На выручку пришёл мужчина, на соседней линии провожали в последний путь пожилого человека.
- Что стоите? - закричал он, стараясь перекричать ветер и дождь.
Молния огненным ножом вспорола брюхо чёрных облаков. Дождь перешёл в ливень.
- Быстро вниз, вынимайте человека, - и сам спрыгнул в яму, следом два могильщика, привыкшие к сырости могил, в силу выбранной профессии, не обладающие довлеющими над другими предрассудками.
Якову скрутили руки и подали наверх. Его приняли. Дождь быстро смыл с него грязь. Расторопно закопали могилу, сформировали холм, поставили крест с фотографией. На нём возле креста поставили в пластиковом фонарике зажжённую свечу.
- Вы идите, я немного постою, - сказал Яков.
- Без глупостей? - поинтересовались друзья.
- Да.
- Не убедительно, - засомневался Тристан, Флориан поддакнул.
- Я же сказал...
- Яков, не чуди.
- Клянусь...
- Мы подождём в автобусе.
- Хорошо. Я ещё немного поговорю с Жанной.
Из задумчивости Якова вывел шум приближающихся шагов по гравийной дорожке. Спиной он почувствовал его. Он стал немного позади Якова; в руках букет цветов.
- Прости, Жанночка, - расслышал Яков слова Тихона. - Прости, не уберёг..."
"Чем заполнить пустоту, появившуюся после ухода Жанны, я не знал. Полная отрешённость внутри и абсолютное безразличие к окружающему. Часто сидел, следя за стрелками часов, повторяя мысленно вслед за ними "тик-так, тик-так, тик-так".
Задерживался подолгу перед зеркалом. Смотрел, не мигая в отражение своих глаз, старясь проникнуть в их глубину. Иногда получалось на малое мгновение нырнуть в заманчивую бездну. Необычайная невесомость и свобода в теле наполняли моё существо трудно передаваемым звериным восторгом. Падение... полёт прекращал резко, не пролетев и четверть пути. Бездна манила. Она и одновременно отталкивала, возвращала назад, туда, где я стоял перед зеркалом и смотрел в пустоту глаз, взором, насыщенным бездной.
Как-то совершая очередное медитативное погружение вглубь себя посредством мысленного прыжка через свои глаза, я вспомнил слова пожилого могильщика. Он подошёл ко мне после ухода Тихона. Похлопал меня по плечу рукой, синей от наколок и сипло произнёс: - Всё ништяк, браток. Тяжело приобретать, ещё тяжелее терять. На моём веку было много того и другого. И каждый раз казалось, всё, конец. Но проходила ночь затмения рассудка, и наступало прозрение утра разума. Однажды ко мне откуда-то сверху, изнутри меня, я услышал этот голос внутри своего калгана... - могильщик постучал согнутым грязным пальцем с отросшим серым ногтем по черепу с редкой седой щетиной, - он произнёс слова, запомнившиеся на всю жизнь: все мы стрелы жизни, томящиеся по другому берегу, где покоится смерть".
Я вздрогнул на последнем слове. Посмотрел на него и не увидел в его взоре сострадания. "Всё ништяк, братишка!" - ещё раз прокашлял хрипло могильщик и ушёл, закинув на плечо лопату, облепленную землёй".
Задремал. Из расслабленных рук выскользнула тетрадь. Тихо шелестя страницами, упала на пол. Еле заметное покачивание в кресле-качалке ввело в гипнотическую дрёму. Она, мягкими движениями тонких сильных пальцев, массируя шею и плечи, погружала постепенно в астральный транс. Маленькая точка тепла из копчика, увеличиваясь в размерах и продолжая нагреваться, раскручиваясь и расширяясь сильным уверенным движением, преодолевая соматическое сопротивление позвонков и дисков, устремляется вверх.
Вверх через позвоночник к мозгу. По пути преодолевая сопротивление, не тепло. Жар пускает разветвлённые корни. Они одними своими окончаниями удерживаются и закрепляются в жизненно-важных органах; другими продолжают оккупационную деятельность моего организма.
Приятный сладкий сон. Нежусь в его теплых водах. Я отрешён от всего. Внешние звуки остались за пределами внутреннего; внутренняя гармония оптимизирует скрытые, дремлющие резервы.
Организм спит. На страже его дозорные. Они не дремлют. Бдят.
Резко вздрагиваю, вдыхаю свежий воздух, на лице нечувствительное прикосновение ветра. Не открываю глаз, знаю, через плотно закрытое окно ветру шансов пробиться ноль. Чувства обостряются. Нервная дрожь пробежала по спине - ощущаю чьё-то присутствие. Не телесное.
Приоткрываю веки. Через вуаль ресниц вижу в отражении стекла стоящего за спиной мужчину.
Короткий ёжик волос. Выразительные серо-синие глаза. Развитые кисти рук. Он поправляет узел галстука. Матово блестят изумрудно-лазурные камешки недешёвых светлого металла запонок в манжетах.
- Да что уж там! - язык заплетается как с бодуна. Пытаюсь подняться с кресла-качалки.
Сильные руки вдавливают меня нечеловеческой силой обратно. Мужчина стоит передо мной; чувствую исходящую от него мощную энергетику - защипали мочки ушей, и появилось покалывание в подушечках пальцев.
Расслабляюсь, выбрасываю руку вперёд и ловлю пустоту. Он снова стоит за спиной. Руки расслабленно лежат на моих плечах. Он, улыбаясь, говорит, удивлены. Поборов минутное головокружение от происходящих метаморфоз, отвечаю, не очень. Он продолжает улыбаться, держит за плечи. Он молчит. Улыбка не сходит с уст. В голове слышу его голос: - Представляться, надеюсь, нужды нет. Мысленно отвечаю: - Пустое, Яков Казимирович. Прекрасно, восклицает он, что хотя бы некоторые узнают тебя не имея чести быть с тобой знакомым. Почему же, возражаю в ответ, я с вами очень даже знаком. Ой, ли, радостно восклицает Яков. Смотрю, с журнального столика поднимается в воздух тетрадь, минуту назад лежавшая на полу. Не переставая удивляться происходящим чудесам, замечаю своего нежданного гостя стоящим передо мной, держащим рукопись в руках. Посредством сего мадригала, спрашивает он и громко смеётся.
Делаю предостерегающий жест рукой, тише, может услышать жена. Яков не обращает внимания ни на меня, ни на жесты. Батенька вы мой, дорогой Прохор, смеясь, изрекает он, это же глупо, по тексту, написанному в минуты душевного отчаяния создавать портрет, пусть мысленный, человека. Ну, совершенно незнакомого вам. Пустяки, говорю в ответ, вовсе не глупость и не заблуждение. Отнюдь, отвечает Яков, как часто те, с кем мы на короткой ноге, оказываются для нас белым пятном. Всё, что нам о них известно - фикция. А тайное и неизвестное - открытая книга.
Повторяю попытку взять тетрадь. Она исчезает вместе с гостем. Он оказывается за окном. На уровне плеч висит в воздухе тетрадь. Сквозь безразличный лёд стекла чувствую жар его взгляда.
Ну, как, спрашивает он, это тоже пустяк. Вот начинает двигаться вперёд, вот он проходит через стекло, как в открытую дверь.
Закрываю глаза и, как молитву, истово шепчу: это сон, всего лишь сон... Вжимаю голову в плечи: это сон... Стискиваю кулаки до боли в ладонях: это сон... Линчую сознание бичами материализма: это сон... Открываю глаза. Свободно вздыхаю. Пригрезилось... Уф! Бросаю взгляд на окно, в нём отражается Яков. Он держит в руках тетрадь и внимательно инспектирует страницы. Заметив моё внимание, отвлекается от чтения. Надеюсь, сейчас вы поверили в реальность моего существования.
Хочу поверить и одновременно не могу. Глаза могут лгать. Мало ли какую реальность создаёт мозг, упражняясь в изощрённости. В то, что сплю, верил безоговорочно. Знаю из прочитанных книг на тему сновидений, такие фантастические превращения происходят именно во сне! Нет, отвечаю, Яков Казимирович, вы - сон. Вы пришли в него без приглашения и морочите мне голову всякой ерундой! Ерундой? Протягивает ладони, возьмите и убедитесь, я не сон, не призрак, не фантом и эйдолон. Я щипаю себя за ухо, больно-больно, стискиваю пальцы, как клещи, в глазах круги плывут. Дах не исчез. И после этого будете утверждать, что я сон или наведённая галлюцинация. Да! Резко выкрикиваю и повторяю горячо, да, сон, да, галлюцинация! Просто прелесть, как превосходно, восхищается Дах. А как вам вот это и хлопает в ладоши. Тишина на лоджии нарушается голосом моей жены. Она с кем-то мирно беседует. Заметно напрягаюсь, обостряю внимание, превращаюсь в одно большое ухо. Эмма! вскидываюсь я, Эмма. Да, кивает головой Яков, она рассказывает о ваших сыновьях, каких они достигли успехов и что вы очень гордитесь обоими. Слышу голос собеседницы. Она сетует, что бог не дал им с мужем такой радости - детей. Мы свыклись, говорит она, и на него не в обиде. Устремляю вопросительный взгляд на Якова. Он улыбается, что, будете, Прохор, и дальше утверждать - я сон. Машу рукой - полноте! И спрашиваю, с кем моя жена. Вы не догадались, удивляется Дах, очень странно. Меня вдруг пронзает мысль: это ваша... Яков не даёт закончить. Моя жена Жанна. И, заметьте, дорогой мой, женщины быстрее нашли общий язык, чем мы, мужчины.
Журавлиная трель мобильного телефона отвлекает от разговора. Смотрю на телефон, разминаю руки, растираю пальцы. Жду. Долго прикажете ждать, спрашивает мой незваный ночной гость. Может, это личный звонок, оппонирую ему. При посторонних... Дах указывает на тетрадь. Понимаю, какой он посторонний, если знаю о нём практически всё. Нет, не могу, уклоняюсь от действия. Что ж, не сено за коровой, Дах протягивает указательный палец в направлении телефона, заливающегося непрерывной трелью. Палец удлиняется, становится тонким, полупрозрачным и еле уловимо нажимает клавишу ответа.
- Здорово, Проша, это Гурий, - раздаётся из динамика чересчур раскрепощённый голос друга, - хрен голландский...
Необычное ощущение потери себя овладевает мной; каждой клеточкой ощущаю, через меня проходит некая чужая субстанция; на мгновение теряю сознание, слепнут глаза, отключаются внешние раздражители. Длится это мгновение. Проходит быстро, как от включённой лампы слепнут глаза, так затем возвращаются чувства, зрение, дыхание...
В колышущейся темноте пространства за окном медленно удаляется серый силуэт прямо идущего мужчины. Заметно вздрагивает крона дерева, попавшегося ему на пути; осыпается снег.
"Поговорите с другом, ему одиноко. Он нуждается в вас". Читаю написанное на стекле послание.
- ...что молчишь, - неугомонный друг не прекращает лить слова, - от радости язык проглотил? - не унимается Гурий.
- Слышь ты, хрен голландский, - торможу процесс пока что обратимого действия, - с чего ты звонишь среди ночи?
Он втягивает шумно воздух ртом, словно перед длительным погружением.
- Написал рапорт на увольнение. Выслуга лет, то да сё. Молодым открываю перспективу роста...
- А всё-таки?
- Устал, Проша, - вдруг серьёзно, без ёрничанья и куража, отвечает Гурий. - Устал до чёртиков.
- У тебя ведь и в мыслях не было.
- То-то и оно, - заключает уныло друг. - Выйду на пенсию; перееду на дачу, буду цветы на продажу выращивать. Сам знаешь, желают наши пенсии...
- Стой-стой-стой! - обуздываю его горячий нрав. - Ты не шутишь?
- Не до шуток. Дали месяц сдать дела, подготовить неоперившегося птенца после юрфака, помочь стать орлом.
- Ага, - заключаю многозначительно, - как быть с делом Даха?
- Плюнь!
- Не юродствуй, Гурий, - меня начинает раздражать тон друга.
- Дело закрыли за отсутствием состава преступления.
Останавливаю его, прошу немного подождать, выбегаю на кухню. Эмма пьёт чай и смотрит телевизор. Взглянув на меня, спрашивает, чего это я такой взъерошенный. Как одесские евреи, вопросом на вопрос, ты одна. Эмма с недоумением отставляет кружку и спрашивает, а с кем мне прикажешь быть. Где Жанна, понимая, мелет ерунду, спрашивает Прохор. Эмма просит объясниться, какая Жанна. Уже никакая, померещилось, оправдывается Прохор и прямиком на лоджию.
- Алло?
- Ту, что там уснул? - вяло спрашивает друг, явно, дремля. - Я тут сижу, пью...
- Слушай, а если я завтра представлю доказательства существования Даха, живого и невредимого?
На другом конце связи возникает пауза.
- Теперь настал мой черёд спросить, ты это серьёзно?
Вкратце пересказываю беседу с Дахом. Ты, случаем, не спал, в друге проснулся профессионал. Ведь кроме твоих слов нет никакого документального подтверждения. Да в том то и дело, разочарованно тяну я. Надпись! взрываюсь криком. Какая? последовательно спрашивает друг. На окне; он оставил надпись пальцем на окне и читаю ему текст. Очень интересно, делает ударение Гурий на первом слоге. Докажи, что писал не ты. Меня всего передёргивает, ну, что, мне надо волос его представить на экспертизу или слюну. Отпечаток пальца вполне сгодится, успокаивает друг, но его у тебя нет. Вот, зараза! ругаюсь мысленно, а ведь он прав. Отпечаток пальца был бы сейчас в самый раз. Тусклый огонёк огарка привлёк внимание; готов поклясться, свечи не зажигал. Заскользила по огарку горячая прозрачная слеза. Она стекает на бумагу на столешнице небольшой лужицей. Господи, я думал с чудесами на сегодня покончено. Ан, нет! В парафиновой лужице появляется, судя по размеру, отпечаток большого пальца. Застывший слепок легко читается и бумага с парафином повисает в воздухе. Челюсть моя отвисла. "Вот доказательство моего существования, - слышу голос Даха. - Дайте другу, пусть проведёт экспертизу и успокоится". "Ну, да, - иронизирую. - Ваше лицо исчезло со всех снимков. А отпечатки странным образом должны появиться в базе данных МВД!" О снимках побеседуем позже, пообещал Яков. Свеча погасла. На миг лоджия погрузилась в темноту, которую следом развеял свет люстры из зала. Чего это ты сидишь в темноте, бережёшь деньги? Звонил Гурий, говорю Эмме. И ты, поэтому выключил свет? Киваю головой и спрашиваю: Эмма, ты действительно пила чай одна, никому не рассказывала о наших сыновьях, не делилась радостью за их успехи. Да ты чего, Проша, возмущается жена. Ничего, задумчиво отвечает Прохор и смотрит в окно, а ведь он был здесь... И ушёл... Обещал вернуться.
"После смерти Жанны без особой грусти и печали я покинул стройные и весёлые шеренги витафилов с их светлыми радостными стягами; я перешёл в стан оппозиции - влился в тесные, сплочённые ряды танатофилов, принял всей душой их строгие правила, задумчивые взгляды на происходящие события; остановился и обрёл прочную опору и надёжную поддержку на новом месте. Выпил чародейственное вино посвящения и ощутил устойчивую фобию ко всякому живому.
Мой внутренний мир, неофита новой религии - преобразился: ощущения обострились, восприимчивость чувств стала пронзительней. То, что раньше было сокрыто за пологом таинственности, внезапно гостеприимно раскрыло тяжёлые двери, и я вошёл под сумрачные своды...