Водка - особенная русская оптика, 
потому что она прозрачна, как факт.
То же, что дёрнуть рыбу и вытянуть реку,
оставив рыбёх трепыхаться подобно 
всклокоченным мыслям во рту. 
Бурая же плоть, например, виски 
выравнивает цветовой, ценностный баланс 
и проч., и проч.

Наблюдение это я озвучил 
своему другу - петербуржцу, 
сидя в непрограммном кафе на Арбате,
где, собственно, жидкие линзы и пились. 

Обсуждали метафизику места, как, в общем, 
и полагается людям экстремально культурным 
и водку, при этом, пиющим:

- В Москве, - говорю, развивая образ, - 
никакой реки не было, что, словом, 
подтверждает малое число водоёмов. 
Здесь рыбы сразу отрастили ноги,
а котелки отрастили рыбы чуть позже... 

- Какая-то компиляция образов Магритта. -
Резонно подмечает мой сотрапезник.
- Хуи́та. - С не меньшей точностью парирую я. 

- Эти сложные, виньеточные концепты 
имеют только художественное обоснование,
не кажется? - Метко, как в урну бычок. 
О, мне кажется, как ни казалась Медее 
её правота правотой! 

Я ведь долгое, словно ревер, время 
посвятил размышлениям над 
природой страха и вывел два основных
критерия - периодичность, необъяснимость. 

Вообразите себе коридор 
прямой и слабоосвещённый, как совесть,
где в тихих конвульсиях - человек. 
Он видит, как вы, захлопнув дверь номера, 
идёте в общую кухню гостиницы, и быстро
уходит, как энергия из либеральной среды. 
На следующий день - та же сцена,
и всё это, согласитесь, вызывает 
бурление в органе жути. Теперь 
поменяйте все символы на 
что-либо ещё, оставив стеклянный корсет. 

Но всякий концепт - кастрюля на голове! 
Я озвучил тебе эту глупость, когда 
ты лежала в том номере изящная, как соловей, 
конечная, как города. 

А утром смотрел, как мельчаешь к станции, как осень
швыряет плевки голубей в небо тугое.
Начиная из раза в раз, я осмыслил не то чтоб очень,
но мне не страшно, это что-то другое.

Это да, это да... Что ещё? 
Обсудили журнал, погоняли за жизнь, 
распустив одну на двоих 
провинциальную самость. 
После домой, а утром 
разбились очки.