Сыцанко Наталья Николаевна : другие произведения.

Портрет неизвестной

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть опубликована в региональном альманахе "Врата Сибири". Хотелось бы, чтобы её прочитали не только в Тюмени.

  
   Портрет неизвестной
  
   Я живу в шестом микрорайоне. Квартира на девятом этаже окнами в поле, за полем, на фоне леса, Патрушево виднеется. Здесь совсем неплохо живется, и работа рядом - приветливая музыкальная школа. Вот на дачу далеко кататься приходится: через весь город, через Туру, и дальше - на Велижанский тракт.
   Когда по мосту еду, стараюсь не смотреть в левое окошко. Там, на высоком берегу, стоял еще недавно деревянный дом с мезонином, который называли Серебряным. А для меня не был тот дом ни "серебряным", ни "золотым", он был родным, домом дедушки и отца, там детство прошло и ранняя молодость.
   Как рассказать о тебе, старый дом? Поставить снова у обрыва, пусть и мысленно? Взойти на крылечко? Тронуть шнурок - звякнет колокольчик, да отзовется ли кто?
   В последний год молчал дом. Только летом шла в нем жизнь, но не домашняя, а, скорее, дачная. Под окнами, на месте цветника, разбивались грядки, в саду боролись за место под солнцем вишня и крапива. Раньше, при отце, у крапивы имелась своя автономия: между сараем и кирпичной стеной, отделявшей наш сад от соседнего. А с вишней все как в детстве. По верхам кустов ягода средняя - на варенье замечательно шла, а позднее дозревали в глубине куста ягоды редкие и крупные, с маленькой розовой косточкой. Хорошо было под кустами прятаться, вишнёвый сок оставался на ладошках чернильными пятнами...
   Жаль мне детей, выросших в кубиках типовых квартир. В моем детстве было где поиграть - и в доме, и в саду. А на заднем дворе - амбар, над амбаром - сеновал, да еще каретный сарай, а над ним вышка-мастерская. Все эти службы, кроме мастерской, уже не использовались по прямому назначению, но сохраняли первоначальные названия. Сколько заветных уголков таила наша усадьба, чем только не населяло их детское воображение...
   Что за дома там теперь стоят, что за люди в них живут? - не знаю. Да и зачем знать...
   Эх, играть, так играть! Мемуары всерьез - это на потом, это еще успеется. А сейчас вот что: раз уж нет нашего дома, поставлю-ка я на его месте другой. Поставлю дом, какой мне нравится, белый и легкий. Не то, чтоб неприятен был мне красный кирпич - из него в Тюмени много хорошего построено - просто хочу, чтобы берегу было дом не тяжело нести. Людей в том доме поселю мне знакомых и, в целом, симпатичных. Только извиняйте, новые хозяева, жизни без приключений обещать не могу.
   Вот он, придуманный дом с ясными окошками, балкон второго этажа держат четыре тонкие колонны. Надо бы хозяев представить, да их пока дома нет. А по улице шагает их служащий, охранник.
   Интересно, есть ли охранники в теперешних состоятельных домах, или сигнализацией обходятся? Неважно, у меня будут.
   Фамилия одного из охранников - Китайцев, а имя можно и не придумывать - все Китом кличут. Киту такое прозвище должно нравиться, поскольку парень он субтильный и впрямь на китайца смахивает.
  
   На дежурство Кит заступал как обычно, вечером в девять. Необычным было лишь то, что находился он в некотором подпитии. Давненько не позволял себе такого, знал: заметит босс - не миновать неприятностей и со службы вылететь можно. А потому имел твердое намерение хозяину, Кимычу, на глаза не попадаться, а, если не дай Бог позовет, дышать в сторону. Смена "караула" на счастье прошла гладко. Напарник аромат учуял, но отнесся с пониманием. Сказал только:
   - Кимыча с Маргаритой дома нету, вернуться поздно должны. А тебе бы, Кит, кофейку пропустить, хорошо муть расшибает... Ну, бывай!
   Хороший мужик напарник, заложить вроде не должен. И насчет кофейку прав безусловно. Кит прошел на кухню. При всем обилии приборов, с разными блестящими ручками-штучками (не каждого назначение Киту даже было известно), при всем кафельном блеске, уютно здесь, на кухне. Салфетки - занавески самой хозяйкой шиты. Композиции из сухих, почти черных роз, тоже ее произведения.
   "А могла бы на кухню и не заглядывать, - одобрительно подумал о Маргарите Кит, - при кимычевых - то доходах".
   Он засыпал кофе в кофеварку, налил воды, достал чашку и пристроился у стола. Чашка была веселенькая, вся в красных сердечках, кофеварка ровно клекотала, и под этот клекот Киту хотелось уснуть. А спать на дежурстве нельзя, и с выпивкой надо кончать. Расслабишься так раз, другой, и окажешься на улице. Как папашка пойдешь за гроши тяжести ворочать, да как папашка же те гроши пропивать. Насмотрелся на старого дурака... Кимыч, конечно, охранникам платит не золотые горы, но жить можно. Все, завтра - пьянству бой. Хрен пойдет он по стопам папашки. Зарок.
   Кит поднял глаза. И тут же вскочил, схватился за кобуру. Посреди кухни стоял бомж в засаленной майке. Вокруг лысины волосы седые клочками, рожа отекла, щетина - просто вылитый папашка в разгар запоя. Однако не он.
   Мелькнуло: как забрался? Почему сигнализация не сработала? Так, а делать-то что с ним? Надо в ментовку звонить и сдавать. Надо... Позвонишь - приедут протокол сочинять. Главное, Кимычу придется объяснять, как попал в дом этакий злоумышленник. А как объяснить то, чего и сам не понимаешь? Бесшумно проникнуть сюда и настоящий ловкий ворюга не смог бы, это точно. А этот, похоже, и сам не понимает, где оказался.
   Пушку Кит на него наставил, а он ее как будто не видит, смотрит бессмысленно в темное окно. Знаком Киту такой запойный столбняк. И запах - как от дохлой кошки. Нет, объяснение одно: сменщик оставил открытой входную дверь, а этот забрел случайно... Нет, не должен босс узнать.... А если обнаружится, что и он, охранник "под мухой", все - финиш, службе конец.
   Кит скрутил старому пьянице руки и силком потащил к выходу. Тот не сопротивлялся, но ноги передвигать самостоятельно не желал. Кит тихо матерился, старик что-то невразумительно мычал. Дверь служебного входа была закрыта, как положено. Киту хотелось пинком спустить старика с невысокого крылечка, но опасение, что он здесь, у крылечка же, и вырубится, остановило.
   Пришлось аккуратно, как дорогого перепившего гостя, проводить бродягу подальше от крыльца. Когда Кит отпустил старика, тот медленно на негнущихся ногах зашагал прочь от дома. Кит поднялся на крыльцо, обернулся - старика не видно... А не жарко ему, должно быть, зимой-то в майке.
   Для верности Кит решил осмотреть дом. Мало ли что. Может, старый бродяга был не один, может, его появление только отвлекающий маневр, а настоящий вор где-то прячется? Осторожно обошел дом, комната за комнатой, поднялся на второй этаж, осмотрел спальни и вновь спустился. В столовой порядок, в кабинете босса - тоже.
   В гостиной остановился: большие напольные часы с хрипом начали отбивать удары - десять.
   Подумал: последнее время недели не проходит, чтобы Маргарита не привезла в дом какой-нибудь красивый хлам - антиквариат покупает. Одних часов уже три штуки прикупила. На кухне с кукушкой для красоты висят, кукушка в окошечке торчит, да не кукует. Другие, с золочеными барашками в спальне тикают, а эти - последнее приобретение - всякий раз отбивают время так натужно, что кажется: пружина в них вот - вот лопнет. Вот и славно бы...
   А рядом с часами, повыше, картина. Этой Кит еще не видел, вчера, видно, повесили. Всмотрелся: женщина в плаще с капюшоном. Красивая. Но, должно быть, стерва.
   "Да что это я, - плюнул Кит, - картина-то старая, вон и рамка облупилась, и дамочки этой давно в живых нет. Да и лица как следует не видно - отвернулась. Ни на одну знакомую, вроде, не похожа... Все равно стерва, замышляет что-то. А денег, поди, побольше, чем у Маргариты, тоже, может, когда антиквариатом увлекалась. А теперь - сама антиквариат".
   Кит вспомнил о кофе. И хотя теперь - то он себя чувствовал почти трезвым, отправился на кухню за чашкой с сердечками. Открыл дверь... и похолодел: посреди кухни стоял все тот же бродяга. Как будто не его Кит выдворил из дома четверть часа назад.
   Стоп. А с кухней-то что? Где блеск и чистота, где вся кухонная техника? Ничего. Впрочем, то, что есть, видимо, тоже кухня, только совсем другая. Стены выше, неопределенного цвета, краска местами облупилась. Раза в три кухня больше, чем у Маргариты. Почти половину места занимает русская печь - холодная, потрескавшаяся. Есть и плита, старая, газовая. Каких-то разномастных шкафов и колченогих столиков штук несколько. На полках - посуда, частью медная, частью в копоти, - тазы какие-то и сковородки. По углам темнота, маленькая лампочка освещает только середину...
   А бродяга - вот он, все так же стоит и тупо смотрит в окно, высокое окно с трещиной, заклеенной пластырем.
   Машинально Кит схватился за кобуру, но тут же понял: это какая-то чертовщина, и пистолет вряд ли поможет. Хотел спросить, но с перепугу громко крикнул:
   - Ты кто?!
   В груди старика что-то зашипело, он напрягся, напомнив Киту старые часы, собиравшиеся отбивать время, и с гордостью произнес:
   - Я Мечников!
   -Кто?
   - Мечников, Денис Александрович. Домохозяин.
   - А дом-то, что за дом? Откуда взялся?
   - Достался от отца. Мечникова Александра Лукьяновича.
   -А адрес? Адрес есть?
   - Без адреса-то как?
   Старик назвал адрес, и Кит сообразил, что это адрес дома Кимыча и Маргариты, дома, где он служит. Он помолчал, не зная, о чем еще спросить.
   - Слушай, а ты один здесь живешь?
   - Зачем один? У меня здесь еще мать проживает и брат с семьей.
   - А у тебя семья есть?
   - Как не быть? Была. Жена и двое ребятишек.
   - И что? Они тоже где-то здесь?
   - Нет. Лиза к матери своей уехала. Давно уже, лет десять как.
   - А ты, видно, крепко закладываешь?
   Похоже, вопрос старика оскорбил. Он подумал. И сказал так же значительно, как называл свою фамилию:
   - Независимо! У меня деньги есть!
   - Много?
   - Много.
   "Дурдом, - подумал Кит, - и старик, конечно, сумасшедший. Хотя деньги теперь у многих есть. Это только ему босс платит три жалких "лимона"... А, может, это я спятил? Скорее всего, так и есть".
   И неожиданно предложил:
   - Может, выпьем? За знакомство.
   - Независимо. Давай.
   - А у тебя есть? Или сбегать?
   Правильно спросил. Старик сейчас скажет: "Сбегай!". Он выйдет за дверь и снова окажется в нормальном мире.
   - Независимо! - снова сказал сумасшедший Денис, - пошли ко мне.
   - Это куда?
   - А в мезонин ко мне подняться надо. Подсоби.
   И Кит послушно вышел за стариком из полутемной кухни в коридор, где было вовсе темно. Поддерживая Дениса под руку, морщась от запаха, которым он был пропитан, начал подниматься по лестнице, держась свободной рукой за невидимые перила.
  
   * * * * *
   Игорь принимал ванну. Уже полчаса лежал в воде, вдыхая хвойный аромат. Принимать ванну на ночь посоветовал доктор. Обычно Игорь ограничивался душем: бодрит. А на то, чтобы валяться в воде, да еще в одиночестве, и в прежние времена, когда в НИИ работал, не находилось ни времени, ни желания.
   Тогда, десять лет назад, они с Никоновым затеяли свое дело: начали торговать лесом. И торговля эта первое время ему самому казалась авантюрой. Все думалось: год, два, и эти экономические вольности прихлопнут. Ну что ж, прихлопнут, так прихлопнут. А он, Игорь Кимович, свое заработает. В то время пределом мечтаний казалась ему трехкомнатная квартира и "волга".
   Однако не прихлопнули, а дело пошло, появились партнеры в Москве, позже - в Германии. А потом Никонов неосторожно вмешался в чужие дела, ну и нарвался - припугнули. Тогда Никонову всего было мало, теперь хватает: инсульт - и ты никто, развалина, жена с ложечки кормит.
   Нет, он, Игорь, в свои сорок пять еще хоть куда. И дом, и семья - все у него в порядке. Только сон в последнее время что-то разладился. В три ночи просыпается и до пяти - хоть глаз выколи, - мысли крутятся вокруг дневных дел. А в семь - хочешь, не хочешь - вставай, и в офис с тяжелой головой. Врач сказал: "Пока лучше обойтись без снотворного. Ванна на ночь плюс пятьдесят граммов - вот весь рецепт".
   Ну, время вышло. Вот полотенце, душистое, пушистое, халат. Сейчас пятьдесят грамм - и спать, спать до утра, без всяких антрактов.
   Игорь взялся за ручку и вдруг увидел на двери вкривь и вкось нацарапанные буквы:
   Папа плохой, но и мама НЕЛУТШЕ.
  
   Написал какой-то ребенок. Но в доме нет детей. Никита что ли, семнадцатилетний оболтус, развлекается? Глупость какая. Позвольте, но здесь же было матовое стекло, а надпись нацарапана на фанере. Дверь ободрана, ручка была никелированная, а сейчас - медная.
   Игорь обернулся. Он всегда считал, что ванная комната великовата, теперь же она походила на узкий пенал. В конце, у окна, наполовину затянутого чем-то темным, деревянный куб с крышкой, рядом - фаянсовый писсуар. Поближе, у стенки, два сундука, огромные, один на другом. А над ними на стене, почему-то кольчуга. Настоящая кольчуга, как в музее.
   Игорь закрыл глаза: ну, с кольчугой понятно, Ритино приобретение. А остальное?
   Он повернул ручку и вышел в коридор. Здесь было темно, а из гостиной доносились приглушенные голоса и музыка. Хотел крикнуть Кита, но передумал. Все это, конечно, проделки сынка. Навел дружков, балда, теперь в гостиной развлекаются. Странно, всегда был парень как парень. Но за ванную он ответит.
   Игорь решительно отправился в гостиную. Однако то, что там перед ним предстало, явно не могло быть Никитиными шутками. В сущности, гостиной не было. Была совсем другая большая квадратная комната с лепными украшениями на высоком потолке. Заставлена беспорядочно. В глаза бросилось: массивный резной комод красного дерева, а рядом - железная кровать. Стены от пола до потолка являли собой фантастические шпалеры. Картины висели сплошными рядами, даже и под окнами.
   А рядом с граммофоном расположилась компания: отнюдь не Никитины друзья, а совсем иные персонажи. Их было четверо - старые грибы: тому, что помоложе, за пятьдесят, старшему - все восемьдесят. Пластинка кружилась и шипела так, как будто под иголку постоянно попадал песок. Шаляпин с рыданиями допевал какую-то элегию.
   Один из стариков, видимо, хозяин, поднялся и отвел тяжелый звукосниматель. Обернулся к старику в белом заношенном пиджаке:
   - Константин Васильевич, а ведь вы слышали Федора Ивановича не только в записи?
   - Да я уж как-то рассказывал. Еще до семнадцатого года было: ездил с отцом в Москву. В Императорском театре "Годунов" шел, и государь присутствовал. Я больше сцену безумия запомнил, да еще исполнение гимна перед спектаклем.
   И Константин Васильевич запел старческим несколько фальшивым тенорком:
   - Боже, Царя храни! Сильный, державный...
   - А мне царский гимн больше нынешнего нравится, - голос раздался из дальнего угла. Девочка, которой Игорь вначале и не заметил.
   Константин Васильевич растрогался, даже прослезился:
   - Вот видите, господа, ребенок - и тот понимает.
   - Ну, вот что, Константин Васильевич, вы мне ребенка не смущайте, - это хозяин вмешался, - поди-ка к себе, Наташа. Нечего тебе в темноте с книжкой сидеть да взрослые разговоры слушать.
   И девочка послушно вышла.
   - Николай Александрович! А я ведь всегда прихожу гравюры ваши посмотреть. Папочку извольте-ка, - это уже гость помоложе.
   Папку получил и углубился в созерцание. А Николай Александрович тем временем представлял гостям свое приобретение - радиолу "Люкс". Рядом с граммофоном она выглядела крупным достижением техники. Игорь вспомнил: эти громоздкие штуки, объединявшие радио и проигрыватель, выпускали то ль в конце пятидесятых, то ли в начале шестидесятых. Тревога прошла, он окончательно понял, что спит, видит сон, и сон небезынтересный.
   Николай Александрович рассказывал, как вез третьего дня из магазина свой "Люкс" на саночках, обложив для сохранности подушками.
   Тут в комнату вошла женщина, немолодая, невысокая. И гости выслушали рассказ о том, как возмутилась она, увидев эти подушки с грязными наволочками, а потом и саму радиолу. О том, что Коленька истратил на нее деньги, которые предполагалось пустить на покупку пальтишек девочкам.
   Гости покивали и посочувствовали, но заметно было, что солидарны они, скорее, с Николаем Александровичем, и радиола - вещь несопоставимая с какими-то там пальтишками.
   Принялись обсуждать достоинства покупки. Говорили, что приемник ловит и короткие волны, можно тихонько заграницу послушать. Однако заграницу "ловить" не стали, а снова завели пластинку. На этот раз запись была почище, а слушали какого-то итальянца. Как итальянца зовут, Игорь из разговора не понял: называли разные фамилии.
   - Эх, силен старик, - сказал гость помоложе, - прямо за шиворот тебя берет, можно сказать, потрясает.
   Сказать по правде, эта вокальная патетика Игорю не очень нравилась. Не любил он, чтобы его "брали за шиворот", а потому предпочитал в музыке восемнадцатый век. Но старики восторгались, и он подумал: подарить бы этому Николаю Александровичу современную аппаратуру, да и пальтишки девчонкам в придачу. И улыбнулся: каков спонсор! - его никто ведь здесь пока и не заметил.
   Он походил по комнате, заглянул через плечо гостя в папку с гравюрами, осмотрел на письменном столе чернильный прибор и канделябр. Светильник определенно во вкусе Маргариты: бегущая нимфа держит в поднятой руке электрическую лампочку. Лампочка смотрелась нелепо, наверное, прежде нимфа несла свечу.
   Итальянец отпел. И тут гость, которого называли Вениамином Петровичем, вспомнил, что пришел с подарком:
   - Вот к Рождеству, хоть и с некоторым опозданием.
   Подарок оказался пейзажем. Закат на картине пылал как-то тревожно и немного походил на пожар. Всполохи отражались в воде у деревянного моста. Игорь вспомнил: был ведь в городе такой мост, да лет тридцать назад развалился от старости. Говорили, мост просто опустился на воду вместе с автобусом, водитель которого вовремя затормозил. Точно, и мост тот самый, и вид с левого берега реки.
   Картину дружно хвалили, а Николай Александрович назвал даже подарок царским. Игорь понял, что Вениамин Петрович художник непрофессиональный, где-то на телеграфе работает. Картину он предлагал местному музею, но там ее не приняли даже в дар. И компания осудила музей за недальновидность: когда-нибудь виды старого города, даже и не великим художником писаные, будут иметь большую ценность.
   "А ведь правы, - подумал Игорь, - я бы купил".
   Заговорили о сюжетах картин, о том, что популярностью пользуются "портреты современников". И гость помоложе, тот, что разглядывал гравюры, предложил Вениамину Петровичу написать "что-нибудь в этом роде".
   - Что об этом говорить, - отозвался тот, - я портретов не пишу.
   Этот художник-телеграфист Игорю все больше нравился. Костюм он носил полувоенный: китель без погон и галифе. Были у него усы щеточкой и, единственный в компании, он курил, причем трубку. Не в комнате, конечно, выходил раза два. О других членах компании кое-что из разговора тоже выяснилось. Хозяин, счастливый владелец радиолы, был учителем рисования, старик Константин Васильевич приходился приятелем еще его покойному отцу, гость помоложе был фотографом.
   Из коридора послышался шум.
   - Это Денис, - сказала хозяйка, - к себе поднимается и пьян, должно быть, по обыкновению. Ох, боюсь я, сожжет он дом в один прекрасный день: печку топит, а на полу рядом мусора полно.
   Надо глянуть.
   Уже на пороге Игорь спиной почувствовал чей-то взгляд. Обернулся: портрет. Тот самый, что вчера жена повесила в гостиной. Нет, дама не могла смотреть ему вслед, она изображена в профиль. А как же он ее сразу не заметил?
   Игорь шагнул в коридор, закрыл за собой дверь. А коридор-то свой, в мягком рассеянном свете. И нет никого.
  
   * * * * *
  
   Никита допоздна засиделся за книгами. Читал детектив, но не для развлечения. На столе лежали две книги: одна на русском, другая - на немецком. Прочитает абзац из немецкого детектива, потом берет перевод и сравнивает. Языком заниматься приходилось много. С разговорным у него порядок, и с немецким, и с английским. В поездках он бывал вдвоем с матерью, поскольку отца вечно не пускали дела. Там с общением проблем не возникало, обходились без переводчика. Мать Никитой гордилась. Сама она по-английски знала только "сенкью" да "окей", и везде эти два слова с удовольствием произносила. Отец за последние годы в языке поднаторел, а когда возникали затруднения, Никита его консультировал. Но одно дело язык бытовой, а по хорошему счету, до свободного владения еще вкалывать и вкалывать.
   Ночь. Тихо в доме. Даже Кит, наверное, уснул. Захотелось пить. Никита спустился в кухню, свет включать не стал. Открыл холодильник, достал пакет с соком.
   Что это?
   В углу кухни, где шкаф, лучик света из-под двери пробивается. Холодильник захлопнул, подошел к шкафу и потянул дверцу.
   Луч света ударил в глаза. Никита твердо сказал:
   - Кит, брось свои штучки, отведи фонарик.
   Луч прыгнул на потолок, теперь он мог кое-что разглядеть: чья-то голова на подушке, в руке, действительно, фонарик.
   Девчонка! Ну и хорош же Кит, девицу в дом притащил. Отцу сказать - и конец его карьере.
   - Ты кто? - вопрос прозвучал дуэтом.
   Девчонка, конечно, испугалась.
   - А ну-ка убирайся, сейчас отца позову! Зачем в дом забрался, воровать пришел?
   Никита соображал: шкаф, конечно, большой, в нем при желании и жить можно. Но тут не шкаф.
   Луч задрожал на потолке и прыгнул на стену. Окно. Откуда окно в шкафу?
   Девчонка села в кровати.
   - Кому говорю, проваливай! Сейчас закричу.
   Никита возмутился:
   - Давай, кричи! Отец - мужик строгий: не поздоровится тебе и твоему хахалю.
   - Тише, ненормальный, я поняла: ты не вор, ты псих. Не ори, Ленульку разбудишь!
   Глаза Никиты привыкли к темноте: действительно, еще одна кровать и еще одна девчонка. Первой - лет пятнадцать, вторая - маленькая, лет семи. Спит. Да, тут что-то не то. Ничего похожего на эту спальню в доме нет. Дозанимался: галлюцинации начались!
   Ну что ж, будем бредить дальше.
   - Успокойся, барышня, я не вор, я из параллельной реальности.
   - А, может, ты пришелец? Из космоса?
   - Напрасно иронизируешь. Может, я пришелец, а, может, ты видение.
   - Да нас-то, как видишь, двое. За стеной - родители и гости. Все мы с вечера были вроде нормальные.
   - Нормальные в постели с фонариком не сидят.
   - Да это я читаю с фонариком, чтобы Ленульку не разбудить. И родители запрещают читать по ночам. Если лампу включить - мама заметит. А фонарик я одеялом прикрываю.
   - Логично... Ты вроде кричать собиралась? Кого-то на помощь звать? Давай, не стесняйся, или раздумала?
   - А я еще успею закричать.
   - Может, и не успеешь. Что, если я маньяк и девушек по ночам в постелях душу? Не боишься?
   - Не боюсь! Ты не маньяк, ты лунатик. И одет как-то странно.
   - Как инопланетянин?
   - Нет, как иностранец.
   - Очень возможно. А ты-то в неглиже и очень славненько выглядишь.
   - Не подходи! - она быстро натянула одеяло до подбородка.
   - Ага, испугалась! Ну, раз уж я тут оказался, давай познакомимся. Никита - лунатик, он же иностранец. Теперь давай ты представляйся.
   - Однако ты оригинальный способ знакомства выбрал: забрался ночью в чужой дом... Ну да ладно, меня Наташей зовут.
   - Уясни себе, Наталья: никуда я не забирался. Как тебе это втолковать? Фантасмагория здесь какая-то. Я всего лишь шкаф у себя на кухне открыл, а в нем... С ума сойти.
   - Тебе, Никита, с ума сходить не требуется. Ты и так с большими прибабахами.
   Фонарик внезапно погас. Может быть, она нечаянно нажала на кнопку? Темно.
   - Наташа? - молчание.
   Никита протянул руку: полки, коробки - шкаф.
  
   * * * * *
  
   Когда Никита вышел из кухни, откуда-то из-под лестницы донеслась музыка и обрывки разговора. Ну да, она что-то говорила о гостях и родителях.
   Дверь в гостиную открылась, и вышел военный. На ходу достал трубку из кармана галифе, прошел мимо. Никиту как бы и не заметил.
   Никита шагнул через порог. Ну, так и есть: компания за столом незнакомая, и сама комната чужая.
   - Позвольте, Николай Александрович, что же это?
   Никита подумал, что вопрос старика в мятом белом пиджаке имеет отношение к его появлению. Но старик встал и, опираясь на палку, обошел стол. Почти наткнувшись на Никиту, проковылял к дальней стене. Шел, сильно наклонившись вперед, как будто поклонился кому-то, а выпрямиться забыл.
   - Точно помню: здесь над комодом висели. Тарелочки-то ваши французские с портретами Людовика и фаворитки - то ли Ментенон, то ли Дюбарри, запамятовал я.
   Никита посмотрел туда, где, по словам старика, были прежде эти тарелочки. Тот, кого называли Николаем Александровичем, начал объяснять, что тарелки пришлось продать:
   - Знаете, я ведь ногу ломал, да неудачно сложили, лежал долго. Деньжата понадобились...
   Но этого Никита уже не слушал. Над комодом овальная рама. И она, дама в домино, тот самый портрет, что вчера он помогал матери повесить в гостиной. Тот же профиль, те же прозрачные пальцы на ручке сложенного веера. Только черты как будто мягче, наверное, оттого, что освещение слабое - потолок высокий, а люстра маленькая.
   Он присел на край кровати. Ясно, здесь его не замечают.
   Гость, которого Никита принял за военного, вернулся. Старик, интересовавшийся тарелками, тоже пристроился у стола. Место ему досталось неудобное - под елкой. Невысокая елочка стояла на тумбе, и ветка царапала старику макушку. Он, впрочем, долго того не замечал, а когда заметил, удивился:
   - Что это вы елочку не уберете? Чай, и Новый год, и Рождество давно минули.
   Хозяйка рассмеялась:
   - А у нас, Константин Васильевич, елка до марта стоит. Коленька сам всегда наряжает и больше девчонок радуется. А потом убрать ее ему то жаль, то некогда.
   - А вот, Николай Александрович, к слову, про "некогда", - это сказал тот, что был похож на военного, - для школы стенгазеты с профилями вождей стряпать время находите, а начатый пейзаж так и не допишете.
   Хозяина опять опередила жена:
   - В школе, Модест Петрович, на Николае Александровиче только что воду не возят. Он и парты красит, и стенгазеты к праздникам и плакаты к демонстрациям рисует. И все - за спасибо!
   - Ну-ну, Марусенька, села на любимого конька. Конечно, в школе на учителя рисования смотрят как на оформителя. Отказываться неудобно, ну и делаешь. И не всегда "за спасибо": за парты - то заплатили. А лето придет - сад и пчелы, все времени требует. Вот на пенсию выйду, тогда рисовать начну. Так, конечно, для собственного удовольствия. Художник-то я дрековый.
   - Не скажите, вон пейзаж с церковью на Парфеновском кладбище - вполне недурен.
   Все посмотрели (Никита тоже) на пейзаж и искренне подтвердили: недурен!
   А хозяин похвалой тронутый, рассказал, как одна дама, разбирающаяся в живописи, приняла этот пейзаж за работу Серова.
   - Ну, да я тогда неженат еще был, и она за меня, вроде, выйти рассчитывала.
   Посмеялись.
   Никита решил утроиться поудобнее: перебрался в кресло у печки. Чувствовал себя при этом, как сказочный герой в шапке-невидимке. На стене рядом с креслом увидел отрывной календарь. Все правильно, 21 января.
   Ага, вот оно, год 1959! Может, опечатка? Две последние цифры местами поменяли, и все дела? Сейчас - то год 1995... Нет, это не в календаре опечатка, это он, Никита угодил в какую-то странную историю. Получается, на тридцать с лишним лет назад ухнул. А если бы не календарь, можно подумать, и на все сто: не дом, а какая-то лавка древности.
   Ну, как бы там ни было, а выбираться надо.
   Уже у дверей обернулся: вот она! А ведь вчера еще, когда увидел портрет, почувствовал что-то таинственное и, пожалуй, недоброе. А сейчас? - она и не она... Вспомнил и другое лицо, фонарик вспомнил дурацкий.
   В коридор шагнул и вздохнул облегченно: дома!
   Наверху хлопнула дверь. Кто еще там?
   По лестнице спускался Кит, ступал нетвердо, бормотал невнятное... Ушагал в служебную комнату. А Никита пошел к себе.
  
   * * * * *
  
   С чего бы начаться этаким странностям в приличном доме? В семье, где нет никаких скелетов в шкафу, и все домочадцы нормальнее нормального. Отчего прошлое, ничего общего с семьей тюменского предпринимателя не имеющее, вдруг пожелало воскресать и картинами своими эту семью озадачивать и мучить? За что им эта напасть, - вечно занятому Игорю, спокойному парню Никите, а тем более Киту, вообще никакими воспоминаниями не обремененному? Не могу объяснить, не знаю. А только в январе девяносто пятого года как появился в доме портрет неизвестной дамы, так и началась эта история.
   Таинственная связь видений и портрета каждому была очевидна. Сразу она им не понравилась, красавица в домино. Кит про себя называл ее не иначе, как "стервой", Игорь - "пиковой дамой", а Никита, тот просто избегал смотреть на портрет. И только Рите незнакомка была симпатична, ведь благодаря ей удалось познакомиться с Анной Ивановной.
   В последнее время Рита немного заскучала. Дом, который с таким азартом обживала и украшала, уже устроился. Никита вырос. Она старалась не думать, что сын скоро уедет учиться куда-то за тридевять земель. Игорь был по-прежнему внимателен к ней, но дела занимали большую часть его времени. В общем, начала ощущаться некоторая пустота. И Рита даже подумывала: не начать ли снова работать? Но пойти как раньше в библиотеку, казалось делом невозможным, а бизнес-леди из нее вряд ли получиться.
   И вот как раз в это трудное время в ее жизни появилась восхитительная тайна.
   Когда первый раз, войдя в кабинет мужа, Рита увидела показавшийся театральной декорацией интерьер и ее, Анну Ивановну, у камина, удивилась, но почему-то не испугалась. Помнится, приняла ее старушка за племянницу, которую ожидала в гости, называла Лидочкой, очень была приветлива. Потом поняла, что с гостьей что-то не так, изумилась и пришла в восторг. Ах, она, Анна Ивановна, всегда знала: нечто подобное может случиться, могут встреться люди из разного времени. Тут же, ахая, захотела познакомить Риту с невесткой. Знакомство, однако, не состоялось: невестка Риту попросту не увидела. С тревогой слушала Анну Ивановну, кивала, но смотрела недоверчиво.
   - Где ваша гостья, мама? В кресле, говорите, сидит? Давайте-ка, померим давление. Думаю, лучше бы вам прилечь.
   Когда невестка ушла, Анна Ивановна вздохнула:
   - Видите ли, дорогая, Марусенька у нас несколько прозаическая, жаль, но видеть ей вас - не дано.
   Часа два они тогда беседовали. Больше говорила Анна Ивановна: о себе, о доме, о семье, и Маргариту о том же расспрашивала. А когда невестка снова вошла, Анна Ивановна притворилась, что задремала в кресле. Та посмотрела, успокоилась и вышла.
   С тех пор чуть ли не ежедневно, Рита навещала хозяйку старого дома. Делалось это так: подходила к портрету дамы в домино, долго вглядывалась, а потом быстро шла к двери Игорева кабинета. Закрывала глаза и, помедлив, входила. Иногда это не срабатывало, и она, войдя, оказывалась в кабинете мужа. Но чаще получалось. Вот и теперь, еще в дверях, Рита услышала:
   -А, это вы, Риточка. Прошу, прошу. Пожурить вас надо - два дня у старухи не бывали.
  
   * * * * *
  
   В жизнь Игоря, Риты, Никиты и Кита эти чудесные явления вторгались около полугода. Прошлое само назначало им свидания. Рите регулярно, Киту - пореже, а с Игорем и Никитой месяца два после того январского вечера не случалось ничего особенного.
   Никита теперь нет-нет, да и задумывался: было, что той ночью или померещилось? Начал следить за собой: не обнаружатся ли какие признаки умственного расстройства? Потом успокоился: сумасшедшие-то, как он слышал, считают все себя нормальными. А, коль скоро, он к себе с подозрением относится, - не свихнулся, значит, пока.
   Жизнь текла как обычно. Развлечений немного: бассейн да теннис. В прошлом году одноклассницы устраивали вечеринки почти еженедельно. А в этом, кого родители поприжали, а кто сознательно, как сам Никита, за учебниками да за компьютером усердствовали. Конечно, трое - четверо из пятнадцати выпускников их частной гимназии были таковы, что никакие родительские строгости на них не действовали. Ну да эти - "золотая молодежь" - компанию всегда найдут. А классные вечеринки стали редкостью.
   Кит как-то сказал Никите:
   -И что это, Ник, ты все над книжками чахнешь? Мне бы твои возможности.
   -Не сомневаюсь, уж ты бы развернулся. А скажи-ка, Кит, что бы ты с этими возможностями делал?
   -Ну, мало ли чего... Рестораны, девочки.
   -Конечно - выпивка, а лучше, травка. Небогата твоя фантазия.
   Как-то под вечер, возвращаясь домой, Никита проезжал мимо домика в соседнем квартале. У калитки бабулька в платке. Машину в гараж поставил и назад пешком вернулся. Район у них, по местным понятиям, фешенебельный, дома новенькие. Одни, как дом родителей Кристины, похожи на затейливые теремки из красного кирпича, другие, как Никитин, ближе к европейскому стандарту. Старье все посносили, бывшим обитателям дали квартиры на окраинах. Один этот домишко торчит как гнилой зуб.
   У покосившегося крылечка Никита поздоровался с бабулькой.
   -Здравствуй, здравствуй, милок. Ты из какого "картежа"-то будешь? А, знаю, видела - из того, что на усадьбе Мечниковых выстроен.
   -Точно, бабушка, я об этом и спросить хотел. Интересуюсь историей города. Кто они были эти Мечниковы?
   Старушка оказалась словоохотливая. Никита узнал, что дом Мечниковых был построен еще до революции. Старый Мечников, которого старушка мало знала, хозяин был "справный". Имел семью - трех дочек, да двух сыновей.
   -Дочки вскоре замуж повышли, а сыновья тут жили. После войны, как умер старый Мечников, в доме жена его хозяйствовала. Старший сын ей помогал, учителем был, походил на отца - такой обходительный. Семью имел. А младший горький был пьяница, первый в городе алкоголик. Тот бобылем жил. Жену учителя звали Мария Степановна, я с ней хорошо знакома была. Теперь Мария Степановна у дочери живет, в благоустроенной квартире.
   -А дом, бабушка? С ним что стало?
   -Сгорел дом. Года три, почитай, как сгорел. Может случайно, а может, и поджег кто. Бульдозером потом спихнули под берег бревна горелые. И ваш "картеж" на том месте построили. Строят - то быстро теперь. Вот и я уезжаю. К дочери, как Мария Степановна. Мне и квартира не нужна. А за домишко денежную компенсацию обещали. Господин Цаплин - его контора тут все строит, - аж тридцать мильенов сулит. Как думаешь, не обманет? А здесь еще один "картеж" построят. Места, правда, меньше тут, чем у Мечниковых - там дом был комнат шесть или семь, да сад при доме большой.
   Хорош был дом лет пятьдесят назад. После, конечно, ветшать стал. Мария Степановна последнее время за водой на колонку ходила, водопровод у нее испортился. А, как весна, ребятишки из художественной школы с альбомами на берегу устраивались, все дом рисовали... Хороший был дом. А книг, картин, да всяких диковинных статуэток много имелось - старик любитель был, а после старший сын собирал.
   -Значит, три года назад дом сгорел?
   -Подожди, счас точно скажу. Никак больше уж - почти четыре. В апреле горел. Горел жутко, пламя высоченное. Мы боялись, на другие дома перекинется. Да ничего, ночь без ветра была, тихая. Из людей в доме не было никого, Мария Степановна в гости к дочери уехала. Собака в доме, как потом оказалось, заперта была. Та сгорела.
   Никита пожелал бабушке хорошей жизни на новом месте.
   -Спасибо, милок. Ох, и скучно мне здесь. Прежние соседи - кто умер, другие разъехались. А новые, из ваших - то домов, со мной не разговаривают. Ты один. Да и о чем со старухой беседовать? Они новые русские, а я уж - шибко старая. Да никто за день, почитай, по улице и не пройдет, все на мерседесах.
   Никита шел домой и думал: эту дочь учителя звали Наташей. Значит, Мечникова Наталья Николаевна. Хотя, фамилия, скорей всего, теперь другая. И лет ей, как минимум, пятьдесят...
  
   * * * * *
  
   Тайну посещений старого дома каждый держал про себя. Киту и в голову не приходило откровенничать с кем-то из хозяев. Он навещал Дениса почти каждое дежурство. Видел и других обитателей дома: то брат Денисов в саду копается, то мамаша их, Анна Ивановна, или девчонки в коридоре встретятся. Вначале их опасался, но потом перестал и по дому расхаживал свободно: не замечают его родственники Дениса. Иногда Кит сомневался, замечает ли его и сам старый пьяница? Очень может быть, что сам с собою или с бутылкой беседует. В эти бессвязные речи Кит внимательно вслушивался, была у него на то веская причина.
   Он старался быть осторожнее: не набирался, как в первое посещение, да и трудно было бы водку хлестать с Денисом наравне. Однако чтобы поддержать компанию, приложиться нет-нет, да приходилось. И странное дело, после этих фантастических выпивок хмель проходил не сразу. Очутившись снова в кимычевом доме, он сторонился даже Маргариты, с которой отношения были не то, чтобы дружеские, но не без приязни.
   "Интересно, - думал Кит, - почему мне сходят с рук выпивки с Денисом? Я ведь тогда, в первый раз, спустился от него на бровях, можно сказать, Ник видел, это точно. Положим, за ночь в служебке проспался, но ведь амбре должна была Маргарита почуять... Нет, что-то с ними неладно, малахольные какие-то ходят, как будто ждут чего. Нечисто здесь в доме, надо бы другую работенку поискать. Не с руки мне с привидениями якшаться... Независимо... Ну вот, подцепил словечко. Что он там еще молол этот Денис? В мозгах у него, конечно, полный туман и несвязуха. Костерил какого-то Мишку, хвастался дочкой, руки свои трясущиеся тянул, объясняя, что они золотые. А кто я таков, да откуда взялся, даже и не спросил. Да еще нес какой-то бред про клад и ротмистра. Дескать, ротмистр ему одному тайну доверил. Заносился, пыжился, на меня с презрением смотрел... Туфта это, про клад".
  
   * * * * *
  
   Сгоревший дом и его обитатели вспоминались Никите особенно часто по вечерам. Пару раз он даже пытался реконструировать события двадцать первого января: спускался в полночь на кухню и открывал дверцу шкафа. Тщетно; шкаф оставался шкафом, а его брала досада, - что за глупое желание воскрешать призраки? И на кой черт сдались ему эти Мечниковы?
   На столе у Никиты ксерокопия газетной страницы. Вчера додумался зайти в библиотеку, в зал периодики, полистать подшивки городских газет за апрель 1991 года. И не ошибся, в трех номерах нашел заметки о пожаре. И фотографии: на одной обгоревший остов дома, другая, видно, сделана незадолго до пожара. Дом на снимке выглядит обреченным: опасен крен ворот, в окне мезонина бельмом фанера. Запустение. Но и красота.
   Интересно, где окно комнаты Наташи и Ленульки? Тогда, в январе, за окнами была темнота. Он и не знает, куда выходило это окошко...
   Газета писала: "Тюмень лишилась одного из самых интересных памятников деревянной архитектуры: в ночь на субботу сгорел дом, который специалисты называли "серебряным". Другого подобного особнячка в Тюмени нет. Он был уникален с точки зрения архитектуры: дом с мезонином имел центрическую композицию. И была на нем та неповторимая резьба, коей славится Сибирь. Кому принадлежало сокровище в прошлом веке? Врачу Никольскому, он построил его на берегу Туры, откуда открывается прекрасный вид. А кто занимал сей дом в наше время? Осталась в нем одна одинешенька Мария Степановна Мечникова. В ночь с 14 на 15 апреля бабуля не осталась в своих "хоромах". На другой день пришла - головешки одни от дома остались. Сгорели пожитки, старинная редкая мебель, документы Марии Степановны. Беда".
   Заканчивалась статья так: "Широкая общественность не прольет скупую слезу по случаю уничтожения памятника. Все чаще звучит от обывателей и некоторых специалистов мнение - пора сносить старое. Лишь узкий круг неравнодушных специалистов доказывает обратное. Время работает против нас. Было в Тюмени 243 памятника, стало - 242".
   "Ну, хватит, - с досадой сказал себе Никита, - до экзаменов осталось чуть больше двух месяцев, уже март идет к концу, хватит думать попусту. Пора в библиотеку".
   Он отправился в ванную, открыл кран: воды не было, а сам кран непостижимым образом исчез. Вот оно, снова наехало.
  
   * * * * *
   Никита оказался в туалете сгоревшего дома, подивился кольчуге, распятой на стене, прочитал нацарапанную на двери фразу и открыл щеколду. Где-то недалеко играли на скрипке, и звуки нельзя было назвать приятными.
   Наташа стояла у пюпитра, водила смычком по струнам - музыка получалась бессмысленная и довольно фальшивая. На пюпитре вместо нот стояла книга. Тихо вошел Никита:
   - Здорово музицируешь.
   Она вздрогнула и обернулась:
   - А, это ты.
   Не очень-то она удивилась, приняла как старого знакомого.
   - Я думала, мама. Видишь ли, у меня завтра зачет Родители требуют, чтобы занималась, а я зачиталась и оторваться не могу. Читаю и для отвода глаз звуки издаю. Ахинею несу, а им лишь бы играла.
   - А я тут у вас туалет посетил. Кольчуга просто класс. И на двери надпись хорошая - твоя работа?
   Она обиделась:
   - Я уж как-нибудь без ошибок бы написала. Ленулька нацарапала, зимой еще: "Папа плохой, но и мама нелутше".
   - А на самом деле как? Кто лучше, кто хуже?
   - Оба нормальные, а что до Ленулькиных каракулей, так случай такой был. Могу рассказать.
   - Давай.
   - Однажды я выглянула в окно, и представляешь картинку: Ленулька в саду по сугробам прыгает в шубке и в моих новых туфлях. Туфли-то на каблуке, мне первый раз такие купили. Естественно, я туфли отобрала да ей тумака дала. Она мне возьми и крикни: "Жид, жид, жид по веревочке бежит!". А отец услышал и разошелся: "Это что за гадкое слово! Оскорбляя другого, унижаешь себя!" Прямо в ярость пришел, я его таким никогда и не видела. Кричит: "знаешь ли ты, что говоришь?!" А Ленулька и правда не знала. Думала, что "жид" - это просто жадный человек. Мать ее еще и подшлепнула. Ленулька на весь свет обиделась: не поняла, за что пострадала. В рев пустилась и в туалете заперлась - вот тогда надпись и появилась. Не знаю, чего отец так раскипятился. Будь сам еврей - еще бы понятно, так у нас до седьмого колена все русские.
   - А у меня, между прочим, отец еврей.
   - А сам ты тогда кто? Говорил бы: я еврей.
   - Нет, дело такое, он мне неродной. С тем мать разошлась, когда мне года два было, я его и не помню вовсе... А я даже, можно сказать, жалею, что не еврей. У отца, знаешь ли, голова.
   - Жалеть глупо. Я вот тоже могу пожалеть: на скрипке Марик и Борька точно лучше меня играют. Я думаю, всякий хороший скрипач немного еврей.
   - А я тебе здорово сочувствую: меня мать тоже музыкой донимала лет до десяти. Но я рояль терпеть не мог, и ее терпение, в конце концов, иссякло.
   - Ну, у моего отца терпение не иссякнет! Дедушка мой, видишь ли, по - любительски играл, а отца учить почему-то не захотел. Теперь я должна отдуваться.
   - Понимаю, родители, они такие. Если сами о чем мечтали, да не вышло у них, через детей свои мечты реализовать стараются. А тебе не нравится - так брось.
   - Да не могу я сказать, что не нравится. Учитель говорит: "Ты, Мечникова, лодырь, черновой работы не любишь. Зато если текст расковыряешь, потом с тобой над исполнением можно и не работать. Чувствуешь музыку"... А я, было, думала, ты мне зимой приснился. Раз не приснился, давай, рассказывай о себе.
   Никита и рассказал. Из рассказа вытекало, что его дом стоит на том самом месте, где прежде стоял дом Наташи. Он ждал вопроса о судьбе Серебряного дома. Но она не спросила, Никита понял: она не хотела этого знать.
  
   * * * * *
   -Никита! Что это тебя не дозовешься?
   Игорь вошел в комнату сына, Никиты здесь не было. Когда успел уйти? Ладно, он и без Никиты найдет этот словарь. Да вот же он, на столе: яркая двухцветная обложка... Рядом копия газетной полосы. Интересный особнячок... Через минуту стало ясно, что этот самый особнячок стоял прежде на месте его дома. Четыре года, как сгорел. Игорь почувствовал тревогу. Он ведь почти убедил себя, что виденное зимой было лишь сном. Задремал в ванне - только и всего. Надо бы поговорить с Никитой, с чего это он занялся архивными изысканиями?
   Игорь отправился к себе в кабинет. Но когда спускался по лестнице, свет внезапно погас. Нащупал дверь, толкнул... И наваждение повторилось. Теперь-то он знает, куда попал. Это Серебряный дом, тот, что четыре года назад, если верить газете, пеплом разлетелся.
   Та самая комната, которую Игорь видел зимой, сейчас залита солнцем. А портрет "пиковой дамы" зачем-то сняли со стены. Прямо в рамке стоит на мольберте. И солнечные лучи на него не падают: вреден хорошей живописи солнечный свет.
   Девчушка, гораздо младше той, что Игорь видел в прошлый раз, стояла на письменном столе. Приняв позу пловца пред прыжком, скомандовала себе:
   - Пли! - и нырнула в кресло-качалку, метра за полтора от стола.
   Кресло отчаянно закачалось, девчонка вцепилась в ручки своего странного спортивного снаряда и нараспев, в ритме его движений выкрикивала:
   -Иногда бывает да! Ино-гда бывает да!
   Пылинки клубились в солнечном луче, лишенная смысла фраза звучала восторженно, потом потише, поспокойнее. Качалка остановилась. Девчушка снова вскарабкалась на стол.
   "Вот обезьянка, - подумал Игорь, - а кресла жаль. Еще один прыжок - и плетеная соломка спинки прорвется, и так уже продавлена".
   Игорь вышел из комнаты. Тогда, зимой, этого оказалось достаточно, чтобы очутиться у себя дома. Однако коридор оказался чужим, широкий, полутемный.
   Ага, вот еще одна дверь.
   В кресле у камина дремала старушка. Очки упали на колени, в корзинку с цветными клубками. В этой комнате чувствовался стиль: резная дубовая мебель, тяжелые портьеры на окнах и на двери. На каминной доске по сторонам две фигуры, выполненные несколько топорно с античного образца. Стенка над камином в кафельных изразцах под потолком увенчана лепной гирляндой, в центре которой голова какого-то сердитого божества. Помпезное сооружение...
   Старушка проснулась:
   - Это вы, Риточка? Нет, показалось... - щипцами пошевелила догоравшие в камине головешки.
   Игорю стало неловко. Получалось, он как бы подглядывает. Надо бы выбираться.
   Он вышел в коридор с решением открывать все двери, в конце концов, где-то должен быть выход. Вынужденная экскурсия дала представление о внутреннем устройстве особнячка: дом оказался более просторным, чем можно было подумать, глядя на фотографию в газете.
   "Пожалуй, по размерам вполне сопоставим с моим, - подумал Игорь, - комнат в нижнем этаже всего четыре, плюс кухня. Зато они пообширнее, и потолки выше чуть ли не вдвое".
   Кроме девочки и старушки здесь, внизу, больше никого не оказалось. Игорь поймал себя на том, что испытывает некоторое сожаление. Интересно, кого это он рассчитывал встретить? Пожалуй, телеграфиста или учителя.
   Он поднялся наверх. Мезонин состоял из двух комнат. В той, что побольше, на диване спал какой-то опустившийся тип. Здесь пахло перегаром и черт знает, чем еще. Игорь вспомнил разговор о Денисе, который мог спалить дом.
   Что ж, очень вероятно, он и спалил.
   Он снова спустился вниз. Что, если попробовать выйти из дома? В сад можно было попасть через кухню или через веранду, примыкавшую к комнате учителя. Дверь из темного коридора вела на улицу. Игорь отправился в сад,
   Мартовское солнце прямо на глазах расправлялось с островками снега, лежавшими еще под кустами, тихонько журчала вода, собираясь лужицами на дорожках, звенькала какая-то птаха. Идти по грязной дорожке Игорю не захотелось. К тому же сад, лишенный листвы, и так просматривался насквозь.
   Дом - Игорь вспомнил статейку - имел центрическую композицию. Подобным же образом и сад разбит. В центре цветник, среди голых пока клумб три скамейки, над одной из них дерево. Рядами, аллейками цветник окружают кустарники. Ближе к заборам - яблони. Н-да, недурно было бы такой сад у дома сохранить.
   Игорь прикинул, получалось, что на месте этой усадьбы теперь, кроме его собственного, построен дом Феодориди и еще один, на двоих хозяев. Плотно участок застроен. Не то что сада, газона путем негде разбить.
   Раздался скрежет. Открылась створка наверху сарая в дальнем углу сада. И в это окно было видно, как учитель принялся строгать что-то на верстаке.
   Игорь поколебался, стоит ли туда отправиться. Но посмотрел на грязную дорожку, вспомнил о работе, ожидавшей его на письменном столе. Повернулся и через молчащий дом прошел к парадному выходу. Откинул крюк на двери, спустился с деревянного крылечка... И увидел под ногами жухлый после зимы газон у стены своего дома.
   * * * * *
   - Удивляюсь я тебе, Никита. Пытаешься научно объяснить, как это выходит, что мы с тобой видимся. Про какие-то дыры во времени и пространстве толкуешь, теорию относительности приплел. Я думаю, никакого объяснения этому не найдешь, да и искать не надо. Знаешь, как у Гофмана: живет человек своей обычной жизнью, и вдруг сквозь нее начинают прорастать чудеса.
   - Это где же ты видишь чудеса? Я не чудо, и ты не чудо - оба вполне реальные. Только что-то сдвигается во времени, и хоп - я у тебя в гостях. Должен быть какой-то механизм. Представляешь, если его найти, какое получится открытие.
   - Сомневаюсь, что получится. Ты лучше скажи, почему это я с тобой разговариваю, а бабушка и остальные, кроме Ленульки, даже увидеть не могут? Не значит ли это, что ты моя фантазия? Хотя, правду сказать, на фантазию ты мало похож.
   - Это точно... Послушай, чей это портрет? Вон там, в овальной раме?
   - Нравится?
   -- Не особенно.
   - Зачем тогда спросил?
   - А чтобы разговор поддержать... Ну, ладно, скажу. Этот самый портрет недавно приобрела моя мать, и я собственноручно повесил его у нас в гостиной. В январе текущего, как говорится, 1995 года.
   - Да ну? Постой-ка, я, кажется, поняла: дама тебя заворожила и увлекла за собой вглубь времени. Ты влюбился в нее против воли.
   -Ну и терминология у тебя: "влюбился", "зачаровала". И потом, даже если бы дама мне понравилась, как это возможно, заниматься любовью с чьим-то изображением?
   - По-твоему нельзя, а, по-моему, - можно. Может быть, ты сам пока не осознаешь, а все-таки влюбился. Ладно, не хмурься... А то, что "терминология" у вас изменилась, я заметила. Как ты сказал, "заниматься любовью"? Любовью заниматься нельзя, это она тобой занимается.
   -Вот еще. Чтобы я позволил какой-то дури собой заняться... Ну, а насчет портрета, ты, видимо, не в курсе?
   - Не в курсе. Автор неизвестен и модель тоже. Отец картину у Трусихи купил. Та тоже ничего не знала.
   - Трусиха, это кто?
   - Старушка, вдова какого-то купца. Трусихой ее бабушка называет, а по-настоящему она - Трусова.
   - Может быть, на портрете сама Трусиха в молодости?
   - Смеешься? Отец говорил, картина в самом начале прошлого века написана. К тому же дама на тюменскую купчиху не похожа, она аристократка, это очевидно.
   - Ну, шут с ней, с этой дамой. Закрыла бы ты дверь в сад, какие-то цветы пахнут у вас просто одуряюще.
   - Жасмин. У бабушки тоже от него голова болит. А я ничего, я из всех запахов только трубку Вениамина Петровича не переношу.
   - Смотрю я на этого Вениамина Петровича - какой-то он ненатуральный. Не вяжется полувоенное обличье с вкрадчивыми манерами. Я тут слышал, как он с Ленулькой разговаривал: "Какая, Лена, у вас распрекрасная кукла, да какие у вашей куклы распрекрасные бусы" - и дальше в таком роде патоку разводил.
   - Вот это ты напрасно, он просто с детьми разговаривать не умеет, у него своих нет. Он и меня на "вы" называет. Ни к кому на "ты" обратиться не может. Родители как-то говорили, не для наших ушей, конечно: он, Вениамин Петрович, любит одну замужнюю женщину. Надежды на взаимность у него никакой - вот и живет один.
   - Ха, нашла, чем восхищаться. Когда так, он просто ископаемое, Вениамин Петрович. Согласно твоей теории, позволил любви собой заняться.
   - Конечно, ископаемое. На свете нет деликатнее человека. По сравнению с многими толстокожими, он, конечно, ископаемое.
   - Это на кого намек? Насчет толстокожих?
   - Это ни на кого не намек. Это констатация.
   - Ладно, толстокожие не обижаются. Пусть любит свою замужнюю женщину во вред здоровью и домишки покосившиеся рисует. Мне, кстати, его пейзажи нравятся. А о двух других приятелях своего отца, о них что скажешь?
   - Петр Иванович фотограф, человек, по-моему, не особенно интересный. Он не так давно с отцом познакомился. Жена у него больная, ревматизм, кажется. Ей доктор посоветовал пчелиными укусами лечиться. Вот он к отцу и обратился.
   - Ну, и как? Помогли укусы?
   - По-моему, не очень. Только с отцом они подружились. Он книги свои редко кому доверяет, а фотографу дает почитать. А Константин Васильевич уже очень старенький. Он еще с дедушкой был в приятельских отношениях. Видел, какой он худой? Но съесть за один раз может ужасно много. Потому за глаза бабушка называет его так смешно: "чужая ужина". Только ты не думай, это она не со зла. А, в общем, все они славные люди, немного чудаки, но разговоры их очень интересные, я люблю слушать.
  
   * * * * *
  
  
   - Собираешься куда?
   Игорь остановился в дверях спальни. Жена сидела у зеркала в неестественной позе: плечи задрапировала чем-то прозрачным, волосы взбила высокой волной, пристально себя разглядывает.
   - К Шестакову в студию еду. Портрет заказала.
   - Что за Шестаков, фотограф?
   - Художник. Модный, можно сказать. Я думала, ты о нем слышал. Сегодня на второй сеанс еду.
   - Так ведь ты уж раз заказывала и получила: один глаз на месте, другой - там, где ухо должно быть. Художник долго объяснял, что так видит. Где у тебя, кстати, тот шедевр?
   - На антресолях лежит. Не выбрасывать же, денег кучу стоил. А этот Шестаков портретист нормальный. Я видела, он у Кротовых Лизу нарисовал. Она лучше и моложе, чем на самом деле получилась. Манера у него такая романтическая.
   - Ну-ну. Раз желаешь увековечиться, успеха тебе.
   - Подожди минутку, я художника к нам пригласила, хочу ему овальный портрет показать. Он заинтересовался, когда я ему даму описала, надеюсь, меня в той же позе нарисует. В субботу вечером зайдет. Ты, если свободен, познакомься с ним. Человек интересный.
   - В какое время придет?
   - В шесть.
   - Ладно. Буду дома, посмотрю на твоего живописца.
   Игорь ушел, а Рита посидела еще у зеркала. Немного развернула правую створку трельяжа. Пожалуй, так она выглядит более эффектно... А хорошо бы посоветоваться с Анной Ивановной, до сеанса еще есть время.
  
   * * * * *
   Комната Анны Ивановны выходит на север. Всегда здесь сумрачно и прохладно, даже летом. В простенках между окнами на высоких жардиньерках растения с темно-зелеными листьями цветут белыми лилиями. Анна Ивановна вообще предпочитает белые цветы. Вот и светлые шапки пионов в вазе уже осыпаются. Лампа большой перевернутой чашей висит над круглым столом. Дело к вечеру, и, хотя еще не темно, без нее не почитаешь. Анна Ивановна новыми книгами не интересуется. Перечитывает, и не по разу, Дюма, Купера, а главным образом, - пухлые разваливающиеся томики безвестных ныне авторов, бульварные романы конца прошлого века. Тот, что читается сейчас, называется "Пандурочка" и повествует о сердечных делах юной жены офицера Пандурского полка. Книжки Анны Ивановны донельзя растрепаны, совсем не то, что у старшего сына.
   О библиотеке Николая Александровича Рита думала с уважением. Солидные тома с золотым тиснением на корешках хранились в удивительном порядке, составлявшем контраст общей сумбурности быта. А ведь невестка Анны Ивановны посвящала хозяйству целые дни. Так, скажем, грязное белье складывалось прямо на пол в невидном уголке, между комодом и кроватью, и место это называлось почему-то "конюшней". А портрет, который Рита привыкла называть своим, красовался прямо над этим укромным уголком.
   Нет, у Анны Ивановны порядка побольше. Каждая вещь занимает свое место. Рита, большая любительница перестановок мебели, попробовала прикинуть, нельзя ли по-новому здесь что-нибудь скомбинировать. И решила: нет, нельзя. Так завершенно, так окончательно обставлена старушкина комната.
   Первое время знакомства они с Анной Ивановной подолгу беседовали. Теперь многое переговорено, старые фотографии не однажды рассмотрены, но в шкафах у старушки всегда найдется что-нибудь интересное. Анна Ивановна читает свою "Пандурочку", а Рита рассматривает журнал мод начала века.
   Старинная модница на журнальной картинке ведет за руку мальчика в матросском костюмчике. Стан модницы манерно выгнут, затянут в корсет, складки юбки сзади пышно собраны, на взбитых волосах - шляпка затейливым гнездом. Кукольное личико смотрит озабоченно, прямо таки написан на нем старый постулат: "Ради красоты стоит потерпеть".
   "Вот мученица, - думает Рита, - это надо же так себя заковать".
   Рядом стайка девушек. Если бы не подпись под картинкой: "Изящныя домашния туалеты", можно было бы подумать, что девушки собрались на бал. Листаем дальше... Выкройка чепчика с розеткой сложного устройства на темечке. Неужели предполагалось спать с этой штукой на голове?
   - Анна Ивановна, а вам приходилось носить... - Рита не нашла другого слова, - эти упаковочки?
   - Как удачно вы выразились Риточка, именно упаковочки. В таких нарядах чувствуешь себя, как кукла с конфетной коробки. Было несколько платьев с очень тесным корсажем, еще к свадьбе сшитых, но вскоре мода изменилась, и одевались мы уже посвободнее.
   Скрипнула дверь.
   - Тук, тук, Анна Ивановна, а вот и я, извините, что задержался. Показывайте вашу поломку.
   На пороге молодой человек примерно Никитиного возраста.
   Анна Ивановна теперь Риту никому из своих не представляла, поскольку выяснилось, что не только "прозаическая" невестка, но и никто другой эту симпатичную гостью видеть не может. Вот и теперь молодой человек направился к стулу Риты, абсолютно ее не замечая. Неизвестно, что бы вышло, если б он сел к ней на колени, так как Анна Ивановна, ловко прихватив паренька за рукав, увлекла его к секретеру. Ремонта требовала откидная крышка. Молодой человек достал инструмент из портфеля и справился с поломкой в два счета. Теперь крышка откидывалась как положено, образуя небольшой столик, обитый зеленым сукном.
   За труды мастера полагалось напоить чаем. Пока Анна Ивановна ходила за чайником на кухню, Рита рассматривала молодого человека. А молодой человек рассматривал в красном углу икону с лампадкой. Равнодушно прошел мимо фарфоровых статуэток на этажерке, у зеркала задержался и пожал бронзовую руку. Эта тонкая, темная кисть лежала на подзеркальнике ладонью вниз и служила Анне Ивановне для хранения колечек - удобно, не надо рыться в шкатулке. Рита и колечки как-то рассматривала, не показались они ей особенно ценными.
   Старушка вернулась, достала из буфета чайную посуду и варенье.
   - Зачем это вы, Анна Ивановна, три чашки поставили? Еще гостя ждете? - удивился паренек.
   Анна Ивановна попеняла себе за рассеянность, однако, чашку не убрала. Разговор свелся в основном к благодарности за починку секретера.
   - Уж вы извините старуху, Юрочка, что к вам со своими бедами обращаюсь. У Николая и без того работ по дому хватает, а Дениса попросить ни о чем нельзя - за все выпивку требует. Мне бы и не жалко этой дряни, но своими руками усугублять его состояние не хочу.
   - Странный он какой-то у вас, Денис Александрович. Я тут недавно такую сцену наблюдал: он по лестнице поднимался и говорил, как бы к кому-то рядом обращаясь: "Не под деревьями, не на клумбах... ротмистр был не дурак...шиш им, шиш!"
   - Да что на его разговоры внимание обращать, я уж тоже замечаю, заговаривается он. Видно, алкогольный психоз начинается... Вот, Юра, для молодого человека урок. Денис ведь в молодости многое обещал, да слишком компании любил - вот и затянуло.
   - Вы знаете, Анна Ивановна, я к спиртному равнодушен. Думаю, спивается тот, кто в жизни твердой цели не имеет.
   Юра за чаем засиделся недолго. Когда ушел, Рита узнала, что этот положительный мальчик - ученик Николая Александровича и в доме частый гость.
   - То статуэтку, то вазу какую у Николая копирует, в художественное училище поступать собирается.
   * * * * *
   Умение судить о людях категорично далось Игорю с трудом. Никонов, вот кто обладал этим качеством в полной мере. Игорю пришлось в свое время принять его критерии отбора сотрудников и партнеров, и теперь, встречая нового человека, он привычно оценивал его согласно этим устоявшимся представлениям.
   В ряду отрицательных людских качеств, по Никонову, первое место занимали два, которые формулировались как "созерцательный склад личности" и "недостаточно высокая самооценка". Эти два греха не искупались ничем: ни опытом, ни профессионализмом, ни кристальной честностью. Последнее свойство, впрочем, не заносилось в реестр достоинств и недостатков, да и, сказать по правде, никогда не встречал его Игорь в чистом виде. Считалось, условия сейчас таковы, что эта самая "кристальная честность", едва ли тождественна глупости. Конечно, отъявленного мошенника он бы в своей фирме не потерпел, но такие ему и не попадались. А скорей всего, порядочность в отношении босса и общего дела выгодна для каждого. Может быть, когда-нибудь эта "честность для внутреннего употребления" раздвинет свои рамки, станет возможной и во внешних отношениях.
   "Может быть, все может быть, - думал Игорь, - а пока что приходится увольнять хорошего парня. Тот самый случай, когда "простота хуже воровства", да и поставить себя среди других не сумел. Скверно, что никудышным работником оказался старый знакомый, коллега еще по институту. Долго придется сожалеть, что Никонова нет рядом, дела такого рода, как отказы и увольнения при нем не превращались в проблему. А что, если бы не он, а этот хороший и никудышный, оказался у Мечниковых? Уж он бы там пришелся ко двору, - мысли Игоря теперь нередко принимали такой оборот: от реальности на сгоревший дом сворачивали. - Этот сумел бы наладить контакт и с телеграфистом, и с учителем".
   Игорь вспомнил минувшее воскресенье. Полдня провел "в гостях": затягивает старый дом, как болото, все длительнее становятся посещения.
   Время там иначе течет, что ли? Положим тогда, в пятидесятых, городок был невелик, движения немного. Но эти уж очень неспешно живут. Читают помногу все, кроме Дениса, музыку не между делом слушают. А эти долгие разговоры... Во всем доме спешат только часы. Николай Александрович специально их минут на десять вперед ставит, чтобы, если собираться куда, во времени запас был.
   "То ли осуждаю я их, то ли завидую? И если учитель часа полтора в воскресенье провел в саду на скамейке, наблюдая за неутомимой деятельностью пчел, чем я был занят это время? Созерцал это созерцание. Мог уйти, но не хотелось".
   А к вечеру того дня пришли гости, все те же трое. Игорь слушал одновременно два разговора, благо, беседовали неторопливо.
   Константин Васильевич разъяснял фотографу сюжеты гравюр. Сюжеты были по большей части библейские и мифологические. Рассказывал про вакханалии и пожар во дворце Сарданапала, про то, кто такая была Сусанна и что от нее понадобилось старцам.
   Из сада вошла Ленулька, заинтересовалась, пристроилась рядышком. Константин Васильевич быстренько перевернул изображение Сусанны, а также другое, где Леда обнимала лебедя. И речь пошла в соответствии со следующей гравюрой о всемирном потопе и чудесном спасении на горе Арарат.
   Тем временем Николай Александрович и Вениамин Петрович играли в шахматы. Игорь слушал про Ноя и следил за партией. Болел за телеграфиста, но игра учителя была посильней. Партия складывалась интересно. Ему ненадолго показалось, что у телеграфиста есть шанс свести ее вничью. Однако дело кончилось победой учителя.
   Пока расставляли фигуры для следующей партии (фигуры были металлические: всадники - зеленоватые и медного оттенка), Вениамин Петрович спросил партнера, как у него дела со здоровьем.
   Тот сказал:
   - Спасибо, терпимо. Ходит моя нога, хоть и покороче стала.
   А потом добавил негромко, наклонившись над доской:
   - Представьте себе, когда в декабре в больнице лежал, ко мне в палату подсадили особиста.
   - Не может быть, те времена прошли, вам показалось, - так же тихо ответил Вениамин Петрович.
   - Утверждать, конечно, не возьмусь, но по повадкам был именно он... Да, времена меняются, может, и показалось. Мы-то с трудом меняемся... Вот Юра уже другой, и дорога у него впереди хорошая.
   - Хотите сказать, с ним не поступят как с вами, когда для поступления в художественное оказалось недостаточно пролетарским ваше происхождение.
   - Да, и это. Хотя, в конце концов, они ведь меня приняли, только не по живописи, на полиграфическое взяли. И лет было уже около тридцати... А потом война...
   Заговорили о военной службе. Служили оба друга связистами, но на разных фронтах. Николай Александрович рассказал, как в Риге, в развалинах, нашел томик Пушкина и до самой демобилизации таскал его с собой в вещмешке.
   Телеграфист сказал:
   - Видел я у вас этот томик. Это не столько томик, сколько томище, - и припомнил поговорку: - "солдату и иголка - ноша".
   А фотограф услышал разговор и удивился:
   - Зачем сдался вам этот том, Николай Александрович? Можно подумать, до того у вас Пушкина-то не было.
   - Как не быть, как не быть, - учитель обдумывал очередной ход. - Но тут издание редкое, иллюстрации прекрасные, я, Петр Иванович, после вам покажу.
   Ситуация на шахматной доске обострилась, Вениамин Петрович предпринял героическое усилие, и ему удалось на сей раз свести дело к ничьей. Он очень был доволен, сказал, что Николай Александрович много его превосходит, как-то, еще до войны даже выиграл первенство города.
   * * * * *
   Кит смотрел в окно. Стекло мутновато, поперечная трещина заклеена лентой пластыря. Хозяев-то в доме много, а кухня - на всех одна. Должно быть, никто не брал на себя труд выставить зимние рамы да промыть стекла.
   Сад за окном пестрел, день был солнечный. Киту хорошо виден ближайший улей, затейливый, с фальшивыми зеркальными окошечками. Над летком облачко: пчелы снуют туда - обратно. А по дорожке со скакалкой прыгает Ленулька. Не первый раз наблюдает Кит ее игры. Родители к подружкам редко отпускают, приходится девчонке самой себя развлекать. Отсюда не слышно, но Кит знает: она не просто скачет, а в ритме прыжков своих рифмы выкрикивает - звонко да бессмысленно.
   "И как это пчелы ее не трогают, - думает Кит, - у самого улья скакалкой машет".
   Остановилась. На скамейку присела. Большущую раковину к уху приложила, слушает, улыбается.
   И где такую раковину взяли, больше Ленулькиной головы?
   Раковина уже на дорожке валяется, а Ленулька с лопаткой под липой.
   А, это последняя затея: "секретики" называется. Ямку выкопает, постелет на дно фольгу или лоскуток какой, по нему стеклышки цветным узором выложит, сверху большим стеклом прикроет, да земли насыплет. После приходит - землю отгребает, на клад свой любуется. Стеклышки везде с собой таскает в банке из-под монпансье.
   "Секретиков" этих в саду штук пять наделала. Один - прямо на дорожке. Отец наступил - всю красоту подавил, да еще и выговорил, зачем стекла в сад таскает. Теперь в укромных местах тайники устраивает. У липы на "секретик" полюбовалась, к скамейке вернулась.
   Гляди-ка, под скамейкой копает, видно, новый клад устраивает. А это? Что это у Ленульки в руках? Из земли металлическую коробку среднего размера достала. Смотрит удивленно. Открыла. Эх, жаль, Киту не видно, что в том ящичке. Крышку захлопнула. Игрушки в охапку - умчалась.
   Понял Кит: вот он, клад, не соврал Денис! А как спрятали-то, неглубоко, да надежно. Скамейка чугунными лапами в землю глубоко ушла. Как дом построили, сад разбили, так и стоит, не сдвинешь.
   Все это он уже на бегу соображал. Через заднее крылечко выскочил в сад, обогнул дом. У дальнего угла остановился, осторожно выглянул: Ленулька уже обратно бежит. Игрушки на веранде бросила, а ящичек, слава богу, - в руках. По центральной дорожке с подскоками мчится и считалочку по слогам выкрикивает.
   Ага, к сараю свернула, оглянулась: не видит ли кто? И в темный проем скользнула.
   Кит к двери. Дверь сарая кособокая, с петель съехала, всегда открыта. За ней и притаился, хотя зачем притаился, не ясно: девчонка-то его видеть не может.
   Сумрачно в сарае, а все же видно ему: Ленулька лодку большую попыталась перевернуть, да где ей? Силенок не хватило, так и осталась лодка вверх днищем лежать. Осмотрелась, лопату ржавую в углу нашла и принялась копать у лодки. Пол в сарае земляной, раньше здесь, видно, конюшня была. Слева три стойла: лошадей когда-то держали.
   Вдруг Ленулька лопату бросила, из сарая вылетела. А ящичек, вот он, на лодке лежит. Кит хотел схватить металлическую шкатулку, да вовремя одумался.
   Нет, не такой он глупый. Возьмешь ящичек, а он, фью, - и испарится. Пока что это все видение: и Ленулька, и конюшня эта бывшая, и клад... Нет, он станет действовать иначе.
   А Ленулька вернулась. Принялась копать дальше уже своей лопаткой. Пыхтит от усердия, подземный ход под лодку прокладывает... Все - докопала. Ящичек взяла - и в яму. Ручонка по плечо под лодку ушла. Яму землей засыпала, по рыхлой земле попрыгала, утрамбовала. Напоследок зачем-то встала на колени, подняла испачканные землей руки и тихо сказала:
   - Крибле, крабле, бумс!
   Ну, наконец-то упорхнула. "С фантазией девчонка", - подумал Кит.
   А теперь - действовать. Нет, копать он не будет, надо найти какой-то ориентир, что-то такое, что было на усадьбе Мечниковых и сохранилось во дворе Кимычева дома... Есть! Пенек, бывшая липа, под которой Ленулька устраивала свой "секрет".
   Кит отправился в центр сада, встал под липой лицом к сараю и к солнцу, взглянул на часы. И пошел по прямой к бывшей конюшне, к лодке, под которой зарыт клад. Шел, считая ровные шаги, безжалостно ступая по клумбам.
   * * * * *
   - Она жила анахоретом, - продекламировал Никита, - что-то, как ни придешь к тебе, все ты в одиночестве. То читаешь, то скрипку терзаешь. Сегодня вот пишешь что-то, не иначе, стихи сочиняешь.
   - Ну, стихи-то я сочиняю только смешные, что называется, "на случай". А если б ты пораньше явился, то и гостей бы застал. День рождения у меня.
   - Да ну! И сколько стукнуло?
   - Пятнадцать.
   -Поздравляю! Замечательно сохранилась, молодо выглядишь. Между прочим, получается, что по гороскопу вы с Кристиной - "близнецы".
   - Гороскоп - это какое-то средневековое предначертание судьбы?
   - Вроде того, знак, под которым родился. Сейчас много дребедени по этому поводу пишут. Кристинка все подряд читает, ну и меня просвещает. "Близнецы" - люди в общении легкие, талантов должна быть уйма, но в то же время могут быть непостоянными и двойственными.
   - Это как? Двуличные мы с этой Кристинкой что ли?
   - Да шут его знает, ты всерьез это дело не воспринимай. Представляешь себе, сколько народу за месяц каждый год рождается? Не могут же все быть друг на друга похожи.
   - Не могут... А не такая уж это дребедень, что-то здесь есть. Вот, если можно так сказать, меня - точно двое.
   - Так нельзя сказать. Объясни-ка.
   -Трудно объяснить, сама только сейчас соображаю... Я одна - хлопотливая и легкомысленная, как бабушка, я другая - вроде синего чулка. Ничего в жизни ей не надо, кроме библиотеки.
   - Раздвоением личности, значит, страдаешь? Желаю тебе, чтобы первая вторую победила. "Синие чулки", они редко кому нравится.
   - Это у тебя взгляд мужской. Почему обязательно надо кому-то нравиться?
   - Лукавишь, матушка, - то, что она ничего не спросила о Кристине, Никиту почему-то задело, - а давай-ка, проверим, я ведь могу отыскать тебя в своем времени, хочешь, узнаю: где ты, кто ты и какая?
   - Попробуй! Может, ничего из этого и не выйдет? Не так просто человека через тридцать с лишним лет отыскать.
   - Найду, не сомневайся. Есть у меня кое-какие каналы... А что это ты тетрадку прячешь? Секреты?
   - Ничего я не прячу, хочешь - возьми да почитай.
   Никита взял тетрадь.
   - Ну, как я не догадался: дневник. Разрешаешь?.. Ого, да тут у тебя какой-то сумасшедший роман описывается. А говорила: нравиться никому не хочу... Зачем о таком писать? Не понимаю. Не боишься, что родители ознакомятся?
   - Не боюсь. Они чужие бумаги читать не станут. Ленулька, может быть, и прочтет, но она пока только по - печатному умеет... И потом, видишь ли, этот роман не настоящий, выдумка это, фантазия. Ты назад перелистай, там еще один. Его тоже на самом деле не было.
   - Ну, ты даешь! Это кто же так дневники пишет?
   - Я думаю, все так и пишут - правду одну неинтересно писать. Хотя я иногда пишу и правду. И вообще, я не историческое лицо: те, наверное, меньше привирают.... А я попишу, попишу, да и сожгу все это в камине у бабушки.
   - И хорошо сделаешь: кому эти твои враки нужны?... Постой, вот тут интересно, о каких-то фамильных драгоценностях пишешь. Вот: "Нынче я нашла их в кармане у Венеры", - тьфу! Какие могут быть у Венеры карманы? Тоже все вранье!
   - Про карманы я, конечно, неудачно выразилась. Но это не совсем вранье. Так, наполовину.
   - Давай рассказывай, как это наполовину?
   - Ну, может, и побольше... Как ты думаешь, в нашем доме можно найти клад или другое что-нибудь, удивительное?
   - Место подходящее. Я и сам думал, если бы жил здесь, поискал что-нибудь по чердакам и закоулкам.
   - Вот видишь, а я искать не хочу. То ли найдешь, то ли нет. Я потому сама тайник с драгоценностями соорудила: собрала старые побрякушки и спрятала в бабушкиной комнате над камином. А в дневнике написала, что случайно нашла и они страшно драгоценные.
   - Слушай, я впервые вижу человека, который сам себя мистифицирует.
   - Почему сам себя? Я потом Ленульке покажу, она поверит. И тебе я правду напрасно рассказала. Тоже можно было, как ты выражаешься, помистифицировать. Поверил бы? Как миленький. Я, было, и про портрет, о котором ты спрашивал, хотела сказать, что это моя прабабушка.
   - Да, интересно будет с тобой взрослой познакомиться. Авантюристка из тебя, а не синий чулок получится. По жизни тоже завираешься, как в своем дневнике.
   - Вот по жизни-то я никогда не вру... или почти никогда.
   * * * * *
   - Поразительно, Маргарита Павловна, но ваша незнакомка в домино - моя старая знакомая. Копировал я ее когда-то, мальчишкой еще. Как же, скажите, оказался у вас этот портрет?
   Очень лестно было Рите, что портрет произвел на художника впечатление.
   - У знакомой выменяла. Купить хотела, да та ни за что не соглашалась. Вы ее знаете: Кротова Зоя. Она у какой-то старушки приобрела - по дешевке, должно быть. Я, как эту картину увидела, так ею и заболела. Деньги Зое за нее предлагала приличные, и так и этак упрашивала, - не уступает. Пришлось обмен предложить - браслет для дочери. Я из Италии браслет привезла, недешевый, между прочим. Да я им уже наигралась, не жалко. Что скажете, Юрий Максимович: не напрасно я с браслетом рассталась?
   - Я ведь не ювелир, Маргарита Павловна. Впрочем, и браслета вашего не видел. А картина, скажу вам, стоящая. Я всегда к ней с уважением относился.
   Опускаясь в кресло, художник обратился к Игорю:
   - Можно похвалить вкус вашей жены, Игорь Кимович, удачное она сделала приобретение.
   - Я так понял, Юрий Максимович, что вы уже встречали где-то этот портрет?
   - Встречал. И даже глазам своим не сразу поверил: такое здесь любопытное совпадение.
   - Ну и заинтриговали вы нас, - воскликнула Рита, - расскажите, что за история!
   Игорю показалось, что художник колеблется. Изменяет ему привычный, видимо, апломб. И Рита подумала: что-то гость смущается. Странно, такой импозантный, всегда уверенный в себе маэстро - и смущается.
   Игорь предложил выпить. Художнику и себе налил коньяк, Рите, зная ее предпочтения, - белое вино.
   - Ну, что ж? - маэстро покрутил между ладонями пузатый бокальчик, - если хотите, вот вам мои мемуары... Лет тридцать пять назад на месте вашего дома стоял другой, деревянный особнячок с мезонином, старый, еще дореволюционной постройки. Кто-то из художников, писавший старый город, назвал его Серебряным. Название понравилось и так за домом и утвердилось... Место тут у вас прекрасное: берег высокий, вид на реку великолепный. Теперешними постройками, конечно, все подпортили. Налепили на месте усадьбы три дома, и все три как из-под штампа. Видно, за прибылью строители гнались... Впрочем, извините, может быть, вам неприятно.
   - Нет, я и сам думаю: тесновато дома расположены. Когда свой приобретал, поздно было что-либо менять: два другие уже были заложены.
   Про себя, однако, Игорь подумал: свысока художник судит, сколько там дамочки ему за портреты ни платят, а дома такого на те деньги не купить. Завидует, должно быть.
   - Так вот. Жил в том доме Николай Александрович Мечников, мой учитель рисования. Добрый был и чудаковатый, на искусстве просто помешан. В школе у нас его уважали, но на уроках проказили беззастенчиво: он, что называется, дисциплину держать не умел. Не мог как-то в классе себя поставить, хотя знаниями обладал уникальными. Такой библиотеки, как у него, я после никогда не встречал. И картины кое-какие имел, не первостепенных авторов, конечно, однако интересные. Была среди них и эта - "Дама в домино". Надеюсь, теперь вам мое удивление понятно.
   Меня, как парня со способностями, Николай Александрович всегда отличал. В старших классах рисование уже не велось, так он приглашал меня к себе. Я тут и с натуры писал, и копировал. Опекали меня тогда и сам учитель, и его друзья. Особенно Барышев. В то время я и читать серьезно начал, тоже не без их влияния.
   Дом Мечниковых уже тогда начал ветшать. Была в нем какая-то атмосфера запустения и чудаковатости, что-то диккенсовское, только на русский манер. И в доме это чувствовалось, и в обитателях. Каждый, особенно к старости, начинал понемногу чудить. Старушка, мать учителя, читала день и ночь какие-то авантюрные романы. Брат его спивался, и "крыша" у него ехала основательно. Выскочит перед тобой где-нибудь в темном коридоре, схватит за рукав: "Все вынюхиваешь, знаю, знаю. А Николаю - шиш!" Как -то раз осенью мы с Николаем Александровичем в погребе были, он туда на зиму пчелиные ульи убирал - меня помочь попросил. Вдруг голова этого Дениса в подвал свесилась: "Ищите, да не там!", - и с хохотом крышку захлопнул...
   А сам Николай Александрович к старости становился этаким Плюшкиным. Страсть к собирательству, которая всегда в нем была, как-то извратилась, обратилась на пустяки и хлам... Впрочем, все это было довольно безобидно. Пожалуй, я сейчас как лучшее время жизни вспоминаю те два года.
   Рита мысленно сравнивала: импозантный художник и худощавый паренек в очках, - неужели это тот самый Юра?
   Игорь спросил:
   - И что стало с этими чудаками?
   - Умерли все. Лет-то ведь сколько прошло. Сначала Денис, можно сказать, сам себя угробил. Я в тот день у Николая Александровича был и в свидетели этого дела попал. Потом в Москву уехал, учился. Получил письмо, учитель писал, что мать скончалась. А лет десять спустя умер и он сам. Так что из всех, кто тогда в Серебряном доме жил, только дочери его остались. Но их я смутно помню.
   А что до дома, то он сгорел. Я как раз тогда снова в Тюмень перебрался. Решил посмотреть на старый дом. На три дня опоздал, - попал уже на пепелище. Остался от дома черный остов. Крылечко парадное совсем сгорело, проем в коридор зияет. Мезонин тоже полностью сгорел. На кухню вход завалило, потолок рухнул. Три комнаты внизу я обошел: стены обуглены, стекла расплавились. В комнате старушки, матери Николая Александровича, камин был, так его кто-то разобрать попытался. Но вряд ли что унес, разве каминную решетку. Фигуры, которые по бокам камина стояли, раскрошены, железные прутья на их месте торчали... Удивительно, что в маленькой комнате шкаф обгорел, а книги многие сохранились, грудой на полу лежали. Не знаю, чьи книги, только не Николая Александровича: он таких не держал. Сверху "Капитал" марксов лежал. Я еще подумал: "Вот вечная книга!" И о чем больше всего сожалел, что дом в свое время почти не писал: лишь пару неважных набросков сделал. А надо было: особенно в старушкиной комнате хорош был интерьер.
  
   * * * * *
   - Ну что, узнал?
   Она сидела в глубоком кресле, ноги подобрала, в бабушкину шаль закуталась. В руках что-то розовое и длинное.
   - А ты еще и вяжешь?
   -Так, нитки путаю... Ну что, видел?
   Никита представил, что если б ему кто так рассказал о будущем. Ей, понятно, и любопытно, и боязно.
   - Ну, что молчишь? Может, меня там и нет уже? Умерла что ли?
   - Нет, не умерла. Видишь ли, она, то есть ты... уехала.
   -Куда?
   - В Америку к дочери. Недавно.
   - Ух, ты! Так у нее есть дочь?
   - Даже две. Уехала к старшей.
   - И что эта дочь в Америке делает?
   - А замуж вышла.
   - Слушай, а к дочери она как уехала, в гости или насовсем?
   - Не знаю. Похоже, она и сама еще не решила.
   - Жаль, если насовсем. Как она там будет без своего книжья?
   - А ничего, вязать, наверно, будет.
   Никита присел на низенькую скамеечку у кресла.
   - Слушай, а вяжешь ты что?
   - Шарф. Сначала хотела кофточку, да там петли считать надо, а я не люблю. Я и шарф уже два раза распускала.
   Никита посмотрел на вязание: неровное, где вытянуто, где сморщилось.
   - Да, кофточку тебе не потянуть. Ничего, научишься.
   Она принялась, было, за спицы, но тут же отложила.
   - Знаешь, а две дочери - это хорошо. Я думала почему-то, что у меня детей не будет.
   -Напрасно думала. Уже и внук есть, Сашкой зовут.
   Она задумалась. Наверное, представляла себе этих дочерей, а может быть, Сашку.
   Никита смотрел снизу вверх. Подумал: да, как с Кристиной тут дело не пойдет: девчонка явно принца ждет. И с некоторым злорадством представил этого ее принца: дядька, должно быть, лет пятидесяти, лысый, толстый и в очках. Взял Наташину руку и поцеловал. Она улыбнулась:
   - А ты никак со мной роман решил закрутить? И внук мой тебя уже не смущает.
   Что-то не хотелось Никите смеяться, а пришлось.
   - Внук - дело, конечно, святое... Знаешь, кого я видел у себя в гимназии? Ленульку.
   - Ленульку! Ну, и как она?
   - Ты не поверишь, солидная дама. Она приходила к нам на защиту рефератов.
   Наташа расхохоталась.
   - Потрясающе! Ну, и какую же оценку она тебе поставила?
   - У нас за такие работы оценку не ставят. Обсуждение проводится, и рецензию пишут.
   - Ты реферат - то, на какую тему писал?
   - "Антиутопические тенденции в творчестве Уэллса и Булгакова".
   - Уэллс - это понятно. А кто такой Булгаков? Новый писатель?
   - Какое там новый? А тебе, как любительнице Гофмана, должен будет понравиться.
   И Никита заново защитил свой реферат, подробно излагая коллизии "Собачьего сердца".
   - Как бы я хотела сама почитать. Жаль, ты не можешь книгу принести.
   - Да, это не получится. Я хотел тебе одну вещь подарить. В кармане специально носил все время, но, когда к вам попал, она как испарилась.
   - Правда? И что за вещь?
   - Побрякушка из янтаря, вроде амулета.
   - Как жаль... Послушай, бабушка ушла, а с утра она сегодня пирожные пекла. Пошли к ней в комнату, угостимся. Заодно и тайник мой покажу.
  
   * * * * *
   Ленулька сидела под столом в бабушкиной комнате. Тяжелая гипюровая скатерть свисала до пола, создавала уютный полумрак. Ленулька воображала, как после долгих странствий они с Катериной нашли пещеру. В горах непогода, дождь хлещет, а в пещере сухо, тепло и немножко пахнет пылью. Она посадила Катерину на перекладину стола и достала из кармана фартучка красный карандаш. Катерина была кукла заслуженная: ее когда-то еще Наталье подарили. Руки, ноги и туловище Катерины матерчатые, а голова из фарфора. Платье новое с оборками, а голова порядком повыцвела: не раз приходилось кукле под дождем в саду ночевать.
   Бледный вид Катерины вызывал у Ленульки сочувствие. Старательно навела карандашом румянец на фарфоровые щечки. Теперь кукла выглядела глупо и неблагородно: стала похожа на матрешку.
   -Катя, Катя, Катерина - нарисована картина - ни чернилом, ни пером, а из печки помелом, - спела кукле Ленулька. И краем фартучка начала стирать вызывающий румянец.
   Дверь скрипнула: ага, Наталья с Никитой - жених и невеста. Должно быть, бабушкины пирожные таскать пришли. Ленулька приготовилась с воплем из-под стола выскочить - напугать. Но раздумала, решила послушать.
   Наталья уселась в бабушкино кресло, а Никита рядом стоял, камин разглядывал.
   - Вот они, античные девушки. Слушай, а чего они такие зеленые? Которая из них твоя, с карманами? А скульптор, должно быть, нравственный был: до пояса дамочки голые, в ниже - покрывало накинул.
   Тут Наталья на кресло встала, и что-то блестящее из гипсовых складок достала.
   - Вот серьги... А кольца-то нет, Может, закатилось куда? - обыскала Венеру тщательно, - ...странно, нет кольца, кто бы мог взять?
   - Да кому нужны твои побрякушки? Слушай, а это кто? Ну да, Наполеон.
   - Пирожные? Точно, так и называются.
   - Не пирожные. Вон фигура на полке: руки скрестил, из-под треуголки мрачно глядит.
   - А, статуэтка. Он, конечно. Это дедушкины вещи. Мне фрегат нравится. Видишь, бутылка на боку лежит, а в ней - корабль с парусами. Я раньше всегда удивлялась: как это его в бутылку засунули? Горлышко-то узкое? У бабушки тоже много всяких интересных штучек... Ладно, - потянула она Никиту за рукав, - давай по пирожному возьмем и пошли.
   - Жаль, - сказала Ленулька Катерине, когда они вышли, - не выскочила, а надо было: то-то бы они вздрогнули.
   Только собралась из-под стола выбраться, снова открылась дверь. Ленулька думала: бабушка, оказалось - дядя Денис, тоже, наверное, за пирожными.
   Однако дядюшка к столу не подошел, а отправился зачем-то к зеркалу. Минуту постоял - Ленульке только ноги видны в старых башмаках - и обратно ушел.
   - Катерина, хочешь пироженку? Давай съедим напополам, бабушка не рассердится.
   Ленулька выбралась из-под стола и взяла кремовую полосочку. Тут в парадном колокольчик зазвонил, и она побежала открывать. К отцу пришли гости: Константин Васильевич и Вениамин Петрович. Ленулька вежливо поздоровалась, сказала, что папа в саду, а сама вернулась в бабушкину комнату. На кресло взобралась, встала на цыпочки и достала серьги.
   Ах, какие красивые: красные граненые камушки на цепочках. Жаль, уши не проколоты. Ну, да ничего. Ленулька взяла нитки, старалась привязать как-нибудь серьги. Нет, не получается.
   *****
   Ну, вот, еще один кандидат на увольнение, - из открытого окна кабинета Игорь следил за странными действиями Кита: тот пинал полусгнивший пенек.
   - Независимо, так-растак, твою такую-то, растакую-то. Найдем - туда-то им, растуда-то им. Шиш всем ротмистрам и денисам! В натуре!
   Встал не пенек, как на пьедестал, и раз, два, три, - пошагал к дому Феодориди. После десяти счет Игорь уже не слышал, но сам невольно досчитал неровные шаги Кита:
   Двадцать один - все!
   Кит уперся в стену и прямо-таки взвыл. Игорь поморщился: он эту ненормативную лексику с детства горячо не любил. Казалось бы, со всех сторон слышишь, пора бы и привыкнуть, а вот - не мог.
   Судьба Кита решена. Тут и думать не о чем: сегодня же выпну... Нет, не сегодня, сначала разберусь, что за поиски у дома устроил, мерзавец.
   *****
   - А ну-ка, внучки, признавайтесь: кто из вас взял кольцо?
   Первый раз видела Рита, как гневается Анна Ивановна. Наташа и Ленулька сидели рядом на диванчике, выглядели виновато. Ленулька старалась выковырять бусинку из углубления стеганой обивки дивана. Наташа смотрела в окно.
   - Смелее, барышни! Знаете, я врак не терплю, отвечайте: чьих ручек дело? Чувствую, обе что-то знаете. На пару кольцо спрятали, так?
   - Нет, не на пару, - Ленулька явно готовилась зареветь, - я бабушка не знала, что вы кольцо в саду закопали. Вы не сердитесь, я сейчас принесу.
   Она спрыгнула с дивана.
   - Ленулька, подожди, нет там кольца в твоей жестянке... Я взяла.
   - Что-то не пойму я вас. Отвечайте, как на духу! Кто взял кольцо у меня с подзеркальника? Вон там, вместе с другими на руке было колечко со светлым камнем, старое мое кольцо, еще на свадьбу тетушкой подаренное.
   - Нет, там я не брала!
   - И я не брала! - сказали по очереди девочки.
   - Что-то голова у меня от ваших выдумок кругом идет. Давайте по порядку. Что это вы про сад и какую-то жестянку мелете! Сначала ты, Ленок.
   - Я, бабушка, нашла кольцо в саду. Копала под лавочкой - и нашла. Жалко его было насовсем выкапывать. Я на веранду сбегала, кольцо в свою коробочку из-под леденцов спрятала, а в этот ящичек стеклышки насыпала - и снова закопала.
   - Постой, постой, что ты закопала? Кольцо или свои стекляшки?
   - Стеклышки, только в том ящичке из-под кольца. А оно у меня в шкафу за книжками лежит.
   - Лежало, - мрачно сказала Наташа, - бабушка, это колечко, оно очень ценное? Я не знала, думала так: медяшка со стекляшкой.
   - О его ценности, голубушка, после поговорим. Я так поняла, что кольцо ты у Ленульки забрала. Догадываюсь, куда спрятала. Там, над камином оно было, вместе с сережками?
   - Да, только недавно заглянула: сережки на месте, а его нет. Может, завалилось куда?
   - Никуда оно не завалилось. Я пыль на днях протирала и его обнаружила. Потерялось-то кольцо давным-давно и вдруг нашлось вместе с глупыми твоими сережками. Я, было, обрадовалась, так нет, - снова исчезло.
   - Я, бабушка знаю, кто взял кольцо, - робко сказала Ленулька.
   - Ладно, я и сама знаю, - махнула рукой Анна Ивановна, - один в доме есть человек на это способный. А скажи, Ленок, кроме дяди Дениса еще в комнату кто-нибудь заходил?
   - Тогда еще к папе пришли Константин Васильевич и Вениамин Петрович. Но они в комнату не заходили.
   - Нет, это, конечно, нет. И поделом мне: нечего было кольцо на виду оставлять. Теперь - пиши, пропало! Я, было, надеялась, что одна из вас взяла по глупости... А что-то, Наталка, я в ум не возьму: зачем ты кольцо с серьгами к Венере в подол упрятала?
   Наташа помялась:
   - Вы только не смейтесь. Конечно, я их туда положила, но как будто не я. Это у нас были фамильные драгоценности, ну, как бы понарошку, понимаете?
   Ленулька поняла моментом:
   - Вот здорово! Все думали, что их украли, а они - раз, и нашлись!
   - Ох, и мудреные вы девицы, - улыбнулась Анна Ивановна, - ладно, ступайте с Богом.
   Когда выходили, Ленулька сказала:
   - Раз ты такая, Наташка, сережки теперь - мои. Ты бы у меня колечко не вытащила - оно бы и не потерялось. А сережки гораздо красивее!
   * * * *
   - Денис Александрович! - Кит выбрал момент, когда собутыльник уже достаточно выпил, но еще не впал в прострацию. Спросил уважительно, очень хотелось ответ получить, да не очень приходилось на это рассчитывать.
   - Денис Александрович! А ротмистр вас, видно, крепко уважал, раз такую тайну доверил! Головастый мужик был ротмистр, как пить дать.
   - Мужик! Эх, что с тебя взять? Не мужик, а брат мой двоюродный - вот кто был ротмистр. Николай спал, вот здесь кроватки наши стояли, - и все в доме тоже спали. Я услышал: в коридоре половицы скрипят. Глядь, а ротмистр с подоконника на крышу собрался прыгать. Ночь была.
   - Так, может, этот ваш брат клад с собой унес? Почему думаете, что в саду закопал?
   - Я знаю что думать. Он меня тогда увидел, обернулся и сказал: "Не спишь, Дениска? Вот знай: не все товарищам-стервятникам достанется, самую ценную вещь до времени в саду спрячем. Только, чур, молчок!" - сам на крышу выпрыгнул и в сад спустился.
   Кит внутренне ликовал: добиться от Дениса столь связного рассказа, было большой удачей.
   - Денис Александрович, а этот клад, он был в небольшой металлической коробке?
   Денис подозрительно прищурился:
   - Откуда знаешь? С Николаем сговорился, подсматривал?
   Большого труда стоило Киту успокоить эти подозрения.
   "Что толку, - думал он, - оттого, что видел я этот чертов клад? То место, куда пацанка коробку перепрятала, где лодка еще валялась, - оно сейчас под соседним домом. Поди, как сарай сносили, так коробку и выковырнули. Глубина там была - с гулькин нос. Незадача, блин".
   Денис уснул, уронив голову на стол. Одна рука свесилась почти до пола. И увидел Кит на мизинце этой красной с обломанными ногтями руки колечко, простое на вид, со светлым камнем.
   Потянулся снять, но сразу опомнился и долго сидел, глядя на совершенно неподходящую для украшений руку. Чувство было в точности то, что испытывала, согласно известной басне, лиса в винограднике.
   * * * * *
   - Наверное, сегодня я к вам не вовремя, Анна Ивановна? Неприятности у вас?
   Анна Ивановна вздохнула:
   - Что вы, Риточка, всегда вам рада. Неприятность, конечно, колечко пропало.
   - Я слышала ваш разговор с девочками. Загадочная история у вас с этим кольцом.
   - Да, загадка, даже и для меня кое в чем. Давайте-ка, расскажу, вам ведь интересно?
   - Еще бы, - Рита устроилась в уголке дивана.
   Историю своего замужества Анна Ивановна ей как-то уже рассказывала и теперь во многом повторялась, но слушать было все равно интересно.
   Свадьба состоялась в "пятом" году. Невесте только минуло шестнадцать: недавно гимназию закончила. Воспитывала ее тетка в большой строгости. Рита вспомнила фотографии, показанные прежде Анной Ивановной. На одной - две дородные дамы и девочка в пелеринке со сложенным зонтиком. Поза юной Анны Ивановны на фото не слишком естественна. Личико застыло как-то испуганно. На свадебных фотографиях очень серьезны невеста и жених. Анна Ивановна выглядит старше своих шестнадцати.
   Жених, Александр Лукьянович, тетке очень нравился. Положение его тогда было не слишком значительно, но лет-то всего двадцать пять, а главное, старший брат мог оказать хорошую протекцию, поскольку служил главным управляющим у богатейших купцов Колмогоровых.
   - А Саша тоже служил у Колмогоровых приказчиком. И хотя сосватали нас, моего согласия особо не спрашивая, сорок лет прожили, можно сказать, счастливо.
   Что брак Анны Ивановны оказался удачным, тоже подтверждалось старыми фотографиями. На сделанных после свадьбы уже не та, замуштрованная теткой девочка, мягче, веселей смотрит. Рите больше других нравился снимок, запечатлевший Анну Ивановну с годовалым сыном на руках.
   - А венчались мы тут недалеко, в Знаменском соборе. Гостей много было, все больше люди с положением. Пришли, конечно, из уважения к деверю, к Павлу Лукьяновичу. А еще скажу, хоть и нескромно, потому, что считали нас очень красивой парой.
   Так вот, кольцо это злосчастное с бриллиантом в день свадьбы тетушка мне подарила. А в остальном приданное мое было очень скромное: от родителей покойных мало что осталось. Впрочем, жили мы после свадьбы хоть не роскошно, но и не бедствовали. Наследство небольшое Саша получил да и работал рук не покладая. Я у тетки золушкой ходила, а тут наряжаться научилась, украшения он мне дарил. Не такие дорогие, конечно, как это кольцо. А я, сказать по правде, кольцо это не очень-то и любила. Оно у меня все больше бронзовую руку украшало.
   В семнадцатом начались революции - передряги, но до нас, до Тюмени они позже дошли. Как раз тогда Саша купил наш теперешний дом у Никольского. Нравился он ему, да и тесноват стал наш прежний на Тычковке: четвертого ребенка ждали. А в девятнадцатом власти у нас поменялись. Многих знакомых тогда поразметало: кто за Колчаком на Восток ушел, кто и неизвестно куда подевался. Мы думали: вернутся скоро, у многих и семьи в городе остались. Павел Лукьянович, Сашин брат, человек был не воинственный, осторожен очень. Они тогда с женой собрались, что было ценного с собой, прихватили, да куда-то в Башкирию, под Оренбург уехали.
   А власти-то новые, как в городе воцарились, начали доследовать, кто куда подевался, да добро свое кто куда подевал. Вот тогда в сентябре и пришли за Сашей. Забрали, посадили, все о брате допытывались. А в доме обыск не делали, фисгармонию только зачем-то взяли. Саша больше всего за скрипку свою боялся, ее одну и спрятал...
   Ох, и натерпелась я тогда.
   Вечером, недели через две после того, как Сашу забрали, пришел потихоньку ко мне племянник, сын Павла Лукьяновича. Он был офицер и Саше моему почти ровесник. Не знаю уж, как вышло, что в городе он остался. Вот здесь сидели мы с ним вечером, ставни пораньше закрыли. Плакала я, в полной была растерянности: одна с четырьмя детьми да еще на восьмом месяце с последней дочкой. Виталий меня и надоумил. "Сходите-ка, - сказал, - Анюта, к этим товарищам, соберите все золотые, серебряные вещи, отдайте, может, посочувствуют вашему положению, отпустят Александра. А мне утром из города надо уходить, к своим пробираться. Я для вас гость опасный".
   Здесь, на столе, я свою шаль расстелила и серебро, какое было столовое и украшения все свои в узел связала. Виталию постелила наверху, в маленькой комнате мезонина, рядом со спальней мальчиков. Решили мы, что так безопасней: если придут, то через окно с крыши в сад, а там дворами можно будет бежать. Однако ночь прошла спокойно. А под утро, часа в четыре, постучал Виталии, простились мы, и ушел он берегом. С тех пор ничего про него не слышали: сгинул безвестно...
   Ну, а я, попозже уже, узел под мышку, да, перекрестясь, в страшную контору. Недалеко здесь было, на Орджоникидзе, так теперь Ишимская называется. Не знаю, то ли вид мой был столь жалостен -- ревела-то я без просыху и долго, то ли узелок роль сыграл. Они на живот мой с опаской поглядывали, думали, верно: не разрожусь ли у них прямо в приемной. Ничего мне не пообещали, выпроводили поскорей, а только назавтра Сашу отпустили. И то, ничего ведь вредного он им не сделал. Про Павла, куда тот уехал, конечно, не сказал. Да и странно было бы.
   А кольцо, оно было в том узелке. Чекисты при мне узел не разворачивали, сразу в другую комнату унесли, сказали: опись составят, государству сдадут. Но очень может быть, что и по себе растащили.
   Вот с тех пор уже сорок лет прошло, о кольце я и не вспоминала. И вдруг на прошлой неделе взялась протирать пыль над камином и нашла кольцо и какие-то грошовые сережки. Удивилась безмерно, потому что хоть и нечасто, а протираю я изразцы над камином и фигуры эти. А перед Пасхой и Рождеством всегда мыльной водой промываю, иначе, они уже закопченные стояли бы.
   Если думать, что тогда, сорок лет назад, кто-то из ребятишек кольцо из узла достал да спрятал, так давно бы оно обнаружилось. Вот она и загадка.... Хотя она почти разрешилась. Вы слышали, Ленулька кольцо в саду откопала, а Наталка тайник с "драгоценностями" устроила. А вот как оно в сад попало?
   Ну, а дальше ясно мне как Божий день. Я кольцо на подзеркальнике оставила, и раз девчонки его играючи не взяли, значит, Денис, больше некому... Ох, Рита, если б вы знали, как тяжело видеть, что сын твой в такого клошара превратился.
   - Надо бы вам, Анна Ивановна, с Денисом поговорить. Может быть, вернет кольцо, не пропил еще? Или даже так: как уснет, поискать у него в комнате.
   - Да уж, видно, придется.
   * * * * *
   Июньское солнце разогрело жесть на крыше, босой ногой и не ступишь. Со стороны реки есть какой-то ветерок, а у подветренной стены мезонина - жарко, как на сковородке. Здесь Наташа расстелила большое покрывало и устроилась с книгой загорать.
   От стен мезонина до края крыши - метра три. Никита обошел мезонин вокруг, осторожно ступая по кровельным листам. С противоположной стороны - тень, вид на реку широко открывается; за рекой, сколько видит глаз, - маленькие домики. Фабричная труба слегка чадит, лесок на горизонте.
   Никитина комната теперь на эту сторону выходит, та же панорама из окна открывается. Домишки у дальнего берега многие и сейчас сохранились, труба тоже торчит да не дымит уже. А леска не видно: многоэтажки Заречного района горизонт справа закрывают. С крыши мечниковского дома виден пляж у пологого дальнего берега, детский визг по воде разносится. Из своего окна ни разу не видел Никита, чтобы кто-нибудь в речку полез: грязная теперь вода.
   Он прошел дальше. В окно было видно: Денис за столом сидит. Кавардак у него, конечно, жуткий, а комната просторная, окнами на три стороны выходит.
   Никита вернулся на ту сторону, где загорала Наташа.
   - Здравствуй, - она подняла голову от книги, - садись, загорай. Кеды - то снял бы, жарко. Подожди, я сейчас до главы дочитаю.
   - В кроссовках, конечно, жарко, да по железу босиком не походишь. А у нас сегодня дождь льет.
   Никита присел на край покрывала, смотрел на читающую Наташу. Она разморилась на солнышке, прядки на висках мокрые. Подумал: у Кристины с фигурой дело обстоит получше.
   Снизу, из сада, донесся разговор. Там под липой сидел старик в канотье и пиджаке, некогда белом, Константин Васильевич. Рядом с ним на садовой скамейке портрет в сумрачных тонах, а, напротив, у мольберта - парень, Никите еще не знакомый. Разговор шел о поступлении в художественное училище. Парень говорил:
   - Через месяц в Строгановское махну. Конкурс там сумасшедший, да чем черт не шутит, вдруг примут.
   Старик кивал и соглашался:
   - Рискнуть надо.
   -А нет, так в Омск через год: туда точно возьмут.
   Старик покивал:
   - Точно...
   Вот поднялись оба, по дорожке к дому идут.
   - Кто таков? - спросил Никита, - что-то раньше этого парня я не видел у вас.
   - Ученик папин Юра Шестаков, способный, говорят. Он довольно часто приходит, некоторые картины копирует. С одной особенно долго возился, со "Святым семейством", отец ее всегда так называл. А потом решил отдать в музей на атрибуцию, так называется экспертиза, когда устанавливают автора, сюжет, время создания. Так вот, написал ее какой-то испанец в восемнадцатом веке, а с названием вышло забавно. Она называется не "Святое семейство", а совсем наоборот, "Искушение Святого Антония". Отец теперь это "Искушение" продавать собирается: нам последнее время денег не хватает. А Юра сейчас над Рембрандтом корпит.
   - Но есть как, над Рембрандтом? - изумился Никита, - откуда Рембрандт в Тюмени?
   Она засмеялась:
   - Ну, не подлинник, тоже, конечно, копия. Немец, отец его имя называл, да я забыла, сделал ее давным-давно. Отец говорит: "Добротно написал. Юре пока не то, что до Рембрандта, а и до немца далеко". А, по-моему, похоже у него получается. Это портрет мушкетера, отсюда не видно: он там с бокалом шампанского, такой гуляка в плаще, в темном камзоле. Очень даже бравый мужчина.
   - На дЄАртаньяна похож?
   - Скорей, на Портоса.
   - Так, мушкетер тебе, значит, нравится. А Юра этот, я отсюда не очень рассмотрел. Он, вроде, тоже ничего?
   - Ну что ж, и Юра нравится. А мушкетер больше. Юра-то скоро уедет, а мушкетер никуда не денется. Отец его обратно пристроит - высоко над французским окном.
   Она снова взялась за книгу. Никита смотрел на соседний дом: за деревьями на приличном расстоянии виднелась его затейливая крыша. Фигурная жесть походила на чешую, выкрашенную ярко-зеленой краской.
   - Слушай, а в том тереме кто живет?
   - А, никто не живет. Недавно еще первый секретарь обкома жил, вернее, несколько секретарей по очереди. Я мимо по берегу в школу раньше ходила, так там всегда милиционер стоял. Дом красивый: нижний этаж из кирпича, а верх деревянный. А теперешний секретарь где-то рядом со своим обкомом живет. Видно, не захотел на берегу поселиться: ему в квартире удобнее.
   - Ну, и дурак этот секретарь, я бы отсюда не уехал... А дом этот, между прочим, до нашего времени дожил. Там теперь знаешь что? Лаборатория. Анализы сдают на СПИД.
   - На что?
   - Да, ты не знаешь. Болезнь такая неизлечимая и венерическая к тому же.
   - Серьезно? А я думала, со временем болезней будет меньше. Вот рак, лечат его у вас?
   - Лечат. Да не всегда вылечивают. И рак есть, и СПИД, и много еще чего. А секретаря с его обкомом нету.
   Он ждал, что Наташа спросит, куда делся секретарь. Но она не спросила. Задумчиво вдаль смотрит: там, над редкими крышами домов, над кронами деревьев - церковные купола.
   - Послушай, а церковь, она каменная, не должна сгореть. Там до недавнего времени хорошо звонили по праздникам, а сейчас перестали: запретили, вроде. Указ какой-то, чтобы автомобили на улицах не гудели и в церквях не звонили. А мне, знаешь, нравилось... Жива церковь-то?
   - Стоит. Сейчас все в Бога резко поверили, церкви восстанавливают и священникам отдают. А в этой, Знаменской, - снова звонят, только не могу сказать, что мне очень нравится; может, разучились, а может, с колоколом что. Как по рельсе...
   Никита осекся. Крик, сдавленный, но явный крик донесся из дома. Не внизу, здесь кто-то, в мезонине. Он бросился к окну Денисовой комнаты. Увидел: Денис на полу лежит, у печки. Через подоконник перемахнул, к Денису бросился, поднять попытался, - не вышло. Корчится Денис на полу, затылок в крови, и глаза кровью налились, выкатились. В сторону открытой двери тянется:
   - Кольцо... Догони...
   А дальше только хрип. Внизу шум, на лестнице топот. Выпрямился Никита, оглянулся беспомощно: на подоконнике Наташа, почти одновременно в дверях Наташины родители и другие, все, кто в доме был. Дениса окружили, помочь пытаются, а тот уже в агонии. Несколько минут - и кончено.
   * * * * *
   На широком подоконнике веранды сидела Рита, смотрела, как Анна Ивановна методично, ягодка за ягодкой, обрабатывала крыжовник для варенья. Маникюрные ножницы ловко удаляют стебельки и засохшие остатки цветков. Растет горка чистых ягод в глубокой фаянсовой полоскательнице. В записной книжке у Риты уже несколько рецептов: Анна Ивановна с ней кулинарным опытом делится.
   - А я бы на вашем месте, Анна Ивановна, веранду застеклила. Тогда здесь и по вечерам можно будет сидеть, а так, наверное, комары заедают.
   - Комары? Да, чай, милая, тут не болото, их и вечером немного. Веранда при постройке открытой была задумана, незачем и теперь рамы лишние городить. А вечером и в комнаты уйти можно... Так вот, пишите Риточка: ягоды лучше на ночь с вишневым листом замочить... Что это? Переполох какой-то в доме. Случилось что?
   С трудом разгибая спину, старушка поднялась с низенького стула, засеменила в комнату сына. Рита за ней. Там, у открытой двери в коридор, стоял встревоженный гость Константин Васильевич.
   - Господь с вами, батюшка, что это вы нас пугаете?
   - Да стукнуло что-то наверху, и крикнули, вроде.
   - Боже мой, никак Денис что уронил?
   И старушка заспешила наверх, вслед за сыном и невесткой, выбежавшими из кухни. Рита постаралась поддержать Анну Ивановну на лестнице, но та перестала ее замечать, и наверх, нельзя сказать, чтобы взлетела, но поднялась неожиданно быстро.
   Денис лежал на полу между столом и печкой. Рита постаралась не смотреть на эту голову в крови на грязных газетах, разбросанных по полу. Вокруг него началась кутерьма. Через минуту в эту суматоху включились Константин Васильевич и Вениамин Петрович, этот прибежал с кистью в руке. Что-то силился сказать Денис, да только хрипел. Продолжался ужас минут, наверное, пять. А потом - все, затих Денис, и все оцепенели на мгновенье.
   Вбежал Юра. И тут же его отправили звонить в скорую и в милицию. Стало плохо Анне Ивановне. Все сгрудились у дивана, на который упала старушка. Наташа помчалась за бабушкиными сердечными каплями. Вернулась, запыхавшись, не одна: вместе с ней фотограф вошел. В дверях остановился, смотрел ошарашенно.
   - Несчастье - то какое у вас.- Да, дикий случай, - отозвался Николай Александрович, - пьян, видно, Денис был, запнулся, упал, голову расшиб о печную дверцу... Всегда я говорил, что с пьянкой этой плохо он кончит! Вот и накаркал.
  
   * * * * *
  
  
  
   В то самое время, когда Никита с Наташей беседовали на крыше, а Рита с Анной Ивановной обсуждали рецепты варенья, Игорь стоял за спиной Вениамина Петровича. Следил за его кистью и соображал, в чем разница между домом Мечниковых и его изображением на холсте. Пожалуй, дом нарисованный выглядел поновее. Может быть, такое впечатление возникало оттого, что картина невелика и художник не прописал мелких деталей. Вон деревянное кружево карниза изображено одной волнистой линией, не видно, что кое-где фрагменты резьбы повывалились. И наборные планки ставней на картине выглядят ровно, и прямо стоят столбы массивных ворот.
   Впрочем, главное художник точно ухватил. Это главное - тон древесины, как будто светится дом изнутри. Игорь с деревом не первый год дело имел: обшивка осиновая, краски никакой. Но, то ли строители пропитку особую знали, то ли время так над домом поработало: добавило дереву суховатой седины.
   С парадного крылечка спустился учитель, подошел к приятелю, сидевшему перед картиной на складном стуле. Постоял, всмотрелся:
   - А знаете, Вениамин Петрович, дом у вас вышел, каким при отце был, помоложе, что ли....
   - Может быть, может быть. Я ведь много лет написать его собирался. Вроде с натуры работал, а получилось воспоминание... А метко ваш дом Серебряным окрестили. Похож на ларец потемневшего серебра с крышкой-мезонином. Давненько стоит, лет шестьдесят.
   - Побольше, пожалуй... А насчёт названия думаю так: чья-то память сработала, может, и неосознанно. Улица наша не всегда Советской была, раньше-то она называлась Серебряковская... Ремонт по-хорошему дому нужен, да где таких денег взять?... А жара какая нынче стоит. Надо в погреб сползать, кваску достать.
   Ушел. Вениамин Петрович продолжал работу, подолгу смотрел на дом, изредка наносил мазки, очевидно, последние.
   Смотрел на дом и Игорь, мысленно добавляя ему лет тридцать. Вспомнил газетную фотографию. И сам на себя удивился. Что это он, вину, вроде, какую-то чувствует, будто сам его поджег? Мало разве домов в центре стоит на месте сгоревших? И Серебряный когда-то был новым, и его тоже не в чистом поле построили. До него здесь стояла какая-нибудь постройка, с точки зрения знатока, вероятно, более ценная. Город в старину выгорал не домами, а улицами, и та историческая избушка, конечно, была сметена пожаром. И её, наверное, кому-то было жаль... Что делать, дерево - материал не вечный.
   Вдруг Вениамин Петрович обернулся, как будто кто его позвал. Улыбаясь, всматривался. Вот оно! Сейчас увидит, и можно будет заговорить. Как долго ждал этого Игорь...
   Но тут что-то его развернуло и повело к реке, так и не состоялось знакомство.
   Берег крутоват, но спуститься можно. Там у реки мальчишки рыбачат.
   * * * * *
   Когда оказался у воды, никаких рыбаков не увидел. Надо бы обратно, но как? Берег стал отвесным, в глиняных оползнях. Чертыхнулся: вовремя видение кончилось!
   Пришлось по узкой кромке вдоль воды дойти до моста, и там уже по бетонным плитам карабкаться наверх.
   Ругая себя, Игорь пробирался к дому. Издалека точно видел: его это дом, стены светлые. Но когда ступил на крыльцо, мраморные ступеньки под ногой затрещали. Глядь, а крылечко-то мечниковское, деревянное. Мольберт телеграфиста на лужайке стоит, как стоял. А рядом милицейская машина.
   Плачет кто-то в доме. Вошел: все двери в коридор открыты. В комнате Николая Александровича хозяева и обычные гости. А у стола какой-то милицейский чин:
   - Ну, что же, товарищ Мечников, похоже, брат ваш, как вы и сообщили, в состоянии алкогольного опьянения упал и нанес себе смертельную травму. Ну да следствие покажет, случай редкий - экспертиза требуется.
   По лестнице спускались двое с носилками. Игорь понял: под простыней Денис.
   Милиция уехала. Потом разошлись гости.
   Тишина в доме, только не такая, как два часа назад.
   На портрет можно было не смотреть, и так Игорь помнил неприятную усмешку, прятавшуюся в уголке губ неизвестной красавицы. И все же он поднял глаза: портрет излучал совершенно неуместную безмятежность.
  
   * * * * *
  
  
  
   Игорь решил собрать семью для разговора, пригласил Кита.
   Ни с чем несообразные речи пьяного охранника, копия газетной статьи на столе сына наводили на мысль: ребят надо допросить, Кита припугнуть, если понадобиться, но до истины докопаться. Оказалось, пугать никого не надо. Не то, чтобы очень охотно, но оба рассказали о своем знакомстве с Мечниковыми.
   Игорь осторожно пробовал расспрашивать о сгоревшем доме Настену, приходившую помогать Рите по хозяйству, и второго охранника. Но по равнодушным ответам понял: эти двое старый дом не посещали.
   С Ритой заговорил обиняками, боялся: переполошится, захочет какого-нибудь психотерапевта пригласить разбираться в его фантазиях. Но жена не только не переполошилась, но гораздо более связно чем Кит или Никита, рассказала то, что ей было известно о доме Мечниковых. Странно, но дружба с Анной Ивановной представлялась ей, по-видимому, делом естественным.
   Итак, все собрались в гостиной. Глядя, как они устраиваются в креслах, Игорь думал: все трое не просто наблюдали жизнь Серебряного дома, но и свели знакомство с его обитателями. Только он оказался в роли стороннего наблюдателя. Обидно.
   -Уважаемые! - он сказал это так, как будто вел совещание сотрудников своей фирмы. - Я бы не стал вмешиваться в ваши фантастические контакты, но событие произошло нешуточное: убийство. Если, конечно, Никита правильно понял последние слова Дениса... Пользы в ваших контактах мало, это факт. Никита, видимо, думает, что поступление в университет ему обеспечено, и вместо того, чтобы совершенствовать немецкий, разыгрывает роль романтического персонажа.
   - Какого, какого персонажа? - Никита даже подпрыгнул.
   Не стал с ним Игорь спорить. На Риту посмотрел, и ничего не сказал. Ей дружба с Анной Ивановной явно ничем не повредила.
   - А с тобой, Кит, хуже всего. Знаешь ведь: пить нельзя, наследственность плохая, а с Денисом связался. Ну, да для тебя, может, и лучше, что старого алкоголика тюкнули... Вернемся к делу. Милиция тогда особенно, как я понимаю, не копалась, расценила ситуацию как несчастный случай. Но мы-то с вами знаем: не сам он, помогли. Вопрос: кто? - и в точности как на совещании спросил: - Какие будут мнения?
   Рита поежилась:
   - Для такого дела ловкость нужна. Может быть, Юра? Хотя думать так не хочется. Хорошо бы это вообще оказался человек со стороны.
   - А я согласен с ментами, - заявил Кит, - сам Денис грохнулся и череп себе раскроил. А то, что он там перед смертью хрипел, Ник неправильно понял. Может быть, это был бред.
   - Если бред, то где кольцо? Оно-то ведь было.
   -Было, - неохотно согласился Кит. Я сам у него это кольцо видел, накануне правда.
   - Я думаю: это фотограф, - сказал Никита, - скользкий он какой-то. Или телеграфист. Вежлив прямо до приторности.
   Кит зло прищурился:
   - Ну, конечно, Ник, - это телеграфист, на мокрушника здорово похож! А я так думаю: Наталья твоя в окошко влезла, старика по макушке огрела и колечко увела.
   Игорь прикрикнул:
   - Кит, уволю! Давай серьезные версии.
   Рита сказала дельное:
   - Прежде чем версии выдвигать, разобраться бы надо: кто в момент убийства где находился. Сопоставить надо толком, что каждый из нас в тот день видел.
   - Правильно, - Игорь взял карандаш. - В доме находились: Николай Александрович, его мать, жена, старшая дочь. Константин Васильевич, Вениамин Петрович и Юра были неподалеку. Вот по порядку и разберемся. Пишем: "Анна Ивановна".
   - Анна на веранде была, крыжовник резала. Я там с ней сидела: рецепт варенья она мне диктовала. Да и так, Игорь, что за глупость: не думаешь же ты, что она сына могла убить?
   -Конечно, не думаю. Может, видеть кого могла?
   - Она то же, что и я видела. В саду Юра картину копировал, рядом с ним Константин Васильевич сидел. Потом вместе в дом ушли.
   - Так, Юра и Константин Васильевич в саду. Задолго до несчастья в дом ушли?
   - Боюсь, точно не скажу, минут за десять - пятнадцать.
   - Скорее, за десять, - подумав, сказал Никита, - мы с Наташей на крыше читали, их оттуда хорошо видно было.
   Кит не упустил случая подколоть:
   - Роман читали? Интересный, поди?
   - Увлекательный. И ты прав, Кит, в окошко она влезла, только Денис уже при смерти был.
   -Так, - Игорь чертил на листе то ли план, то ли схему. Уж такой он был человек, ничего не решал с кондачка, все варианты просчитывал. - Так. Теперь Николай Александрович. Здесь я могу свидетельствовать. Сначала он с Вениамином Петровичем разговаривал. Тот на берегу очередной пейзаж рисовал: дом Мечниковых с фасада. Об архитектуре беседовали. Потом учитель сказал: "Пойду-ка я в погреб, кваску достану".
   Кит продолжил.
   - Точно, в кухню прошел и в подвал спустился.
   - А тебе откуда известно?
   - Я там был, рядом с ним. Подвал большой, по стенкам полки. А у дальней стены - шкаф с деревянными решетками, он там наливку свою держит. Боится, видно, что Денис заберется да вылакает. На замок запирает.
   Никита съехидничал:
   - Денис-то теперь уже не вылакает, а вот ты неслучайно, видать, в погребе ошивался.
   - Да он, Николай-то Александрович, шкаф в тот раз и не отпирал. Квасу из жбана в кувшин налил, отпил маленько, а потом на бочонок присел, от жары отдыхал.
   - Значит, не повезло тебе, как надеялся?
   Игорь постучал карандашом:
   - Не отвлекайтесь! Значит, учитель в подвале. А потом?
   - Потом на кухне с женой разговаривал, пока визг не раздался. Кстати, голоса Юры и горбатого старика я до того тоже слышал. Они в кухню, видимо, из сада вошли и с женой учителя несколькими словами перекинулись.
   - Куда потом пошли, не видел?
   - Нет, я же в погребе был.
   - С Николаем Александровичем всё просто. Дальше - его жена. Здесь тоже просто, на кухне стряпней занималась, - Игорь изобразил на бумаге какой-то значок. - Кто еще остался? Телеграфист.
   Рита напомнила:
   - Этого в доме не было. Ты сам знаешь, картину он писал на улице.
   - Я, видишь ли, когда Николай Александрович ушел, решил к реке спуститься - это сейчас обрыв отвесный, а тогда хоть и с трудом, но можно было. Спустился посмотреть на пацанов, которые там рыбачили. Я мальчишкой сам туда бегал рыбу ловить. Мелочь ловилась, но съедобная...
   Никита с удивлением подумал: а ведь, пожалуй, отец самого себя у воды рассчитывал встретить. Вслух, однако, ничего подобного не сказал.
   Игорь продолжил:
   - Ну, а вернулся, - Вениамина Петровича у мольберта нет, в доме уже милиция... Последний у нас фотограф. Этот где был?
   Никита сказал:
   - Фотограф в Денисову комнату последним прибежал. Говорит: внизу никого нет, он в мезонин и бросился... Потом милиция приехала, выставили всех. Тело, как положено, зафотографировали и увезли. На следующий день вызывали всех, показания снимали. Вывод следствия: упал, о чугунную дверцу головой ударился. Мне Наташа рассказывала: Мечниковы всегда думали, что Денис плохо кончит. Так и вышло. Несчастный случай, все в этом уверены.
   - Уверены, да не все! - жестко сказал Кит. - Один точно знает: не так было. Тот, кто Дениса убил и кольцо присвоил.
   - Подведем итог, - Игорь снова взял карандаш, что-то обводил кружочками. У него на бумаге уже красовалась довольно стройная таблица. - Наташа, Николай Александрович, Мария Степановна и Анна Ивановна наверх попасть не могли.
   Рита возразила:
   - У Марии Степановны возможность сбегать в мезонин была, пока муж в подвале находился.
   - Значит, только трое. Остальных надо проверять. Вениамин Петрович, пусть жена учителя, Юра и Константин Васильевич, - где они в доме находились, никто из нас не видел. Ну, и фотограф, конечно, тот мог: дверь-то в парадном была открыта. В мезонин пробрался, дело сделал - и обратно. А потом: вот он я, последним пришел, что тут было, ведать не ведаю!
   - А как бы он в дом незамеченным прошел? - спросил Никита. - Дверь парадного видел телеграфист, он ведь, как ты говоришь, с фасада дом рисовал.
   - Телеграфист мог ненадолго отлучиться... Согласен, это маловероятно.
   - Ещё бы! Трудно было фотографу или кому-либо ещё в дом проскользнуть незаметно. Если из сада через кухню - с мамой Наташи должен был встретиться, если через веранду - с бабушкой. Хотя, подождите! На крышу еще по приставной лестнице можно было попасть, а оттуда - в окно. Лестница нам не видна была из-за угла мезонина.
   Рита обрадовалась:
   - Ну, вот же, я так и думала. Кто-то в сад через забор перелез, по приставной лестнице на крышу забрался и быстро тем же путём убежал. Кто угодно это сделать мог!
   Игорь хмурился, чертил уже не кружочки, а ромбики.
   - Лестницы, к твоему сведению, в тот день совсем не было. В этом всё и дело.
   Рите пришлось согласиться, она и сама вспомнила, что в тот день, пока не допекла жара, сын Анны Ивановны с этой единственной высокой лестницы ремонтировал крышу сарая. Преступник со стороны отпадал. Рита поразмыслила и сказала:
   - Напрасно мы затеваем эту игру в детектив. Положим, выясним, кто Дениса убил, а дальше что, Игорь? Под суд ведь не отдашь, их и в живых-то большинства уже нет.
   Кит подхватил:
   - Точно! Кому теперь какое дело, Игорь Кимович, что тогда с Денисом случилось. Вот если бы кольцо можно было отыскать, дело другое.
   Игорь не ответил, он вертел карандаш и смотрел на портрет. На устах прелестной дамы снова что-то легонько змеилось...
   На портрет посмотрел не только Игорь. Все четверо замолчали, как будто ожидая ответа от незнакомки.
   - Слушайте, а с портретом-то как получилось! Как он попал в наш дом?
   - Ты прекрасно знаешь, Никита, я приобрела его у знакомой. Хотя в том, что он оказался именно у нас, есть что-то мистическое.
   Вертел, вертел карандаш Игорь, да и сломал. Рассердился:
   - Как раз в этом ничего мистического не вижу. Может быть, его продала твоей Зое жена учителя. А возможно, украл кто-нибудь, когда пожар начался. Совпадение -- это да.
   И он завершил "совещание" такой речью:
   - Пожалуй, я имя преступника мог бы уже сейчас назвать. Однако делать этого не буду, надо иметь полную уверенность... Конечно, если бы мы могли свободно проникать в любой момент прошлого, все было бы просто. Но аномалия, с которой мы имеем дело, такова, что воскресает оно помимо нашей воли. Закономерностей в периодичности этих явлений нет, а потому приходится ждать. И каждый из вас, как в Серебряном доме окажется, обязан будет наблюдать и расспрашивать. Жаль, действовать придется в одиночку. Вы, как я понимаю, в комнате Дениса при его кончине все трое присутствовали, а друг друга не видели.
   * * * * *
   Но случилось так, что больше попасть в Серебряный дом никому не удалось. Как внезапно начались эти удивительные посещения, так внезапно и кончились. Может быть, только Никита перед отъездом в Германию сумел попрощаться с Наташей. Но, даже если такой визит и состоялся, расследование там вряд ли велось.
   Прошлое кануло туда, где ему положено быть. И не захотело открывать Игорю, который вошел было в роль детектива, свои тайны. Позволю себе высказать предположение: случилось это оттого, что Рита перевесила портрет. Пока "Дама в домино" находилась в гостиной, она занимала в пространстве то же место, что и прежде, когда украшала комнату учителя. И как только это совпадение было устранено, угасли какие-то флюиды, вызывавшие смещение во времени. А с перевешиванием портрета дело было так.
   - Игорь, иди-ка сюда, посмотри.
   В кресле портрет, в другом - сама Рита.
   - Что скажешь, похожа?
   Сходство было несомненным. Светлые глаза и бровки домиком, складочка на левой щеке, конечно, это она, Рита. Только выражения надменности, явно читавшегося на портрете, никогда в жизни Игорь у жены не замечал. Он невольно взглянул на "Даму в домино": ничего похожего, ни в позе, ни в облике. Но обе - и "пиковая дама", и блондинка с нового портрета - как будто держат про себя тайную мысль, и сознание этой тайны заставляет их свысока поглядывать из своих рамок. А рамки похожи, и формат совпадает.
   -Почему молчишь? Неужели не нравится?
   - Мастерский портрет... Улыбка только какая-то для тебя нехарактерная. Прямо Джокондой смотришь.
   - Неужели это так плохо?
   - Почему плохо, просто на Джоконде я вряд ли бы женился.
   Она огорчилась:
   - Это ты Юрия Максимовича недолюбливаешь. Чувствую, подозреваешь, что именно он виновник той истории с кольцом и убийством. А я сегодня выяснила: это вовсе не он.
   - Я разве сказал, что мне портрет не нравится? Это, во-первых. А во-вторых, Рита, как ты сумела узнать, мы же договорились напрямую никого не расспрашивать.
   - Я и не расспрашивала, он сам рассказал. Пришла я утром за портретом, жаль, ты не видел его мастерской. На первый взгляд, кажется: беспорядок, а потом присмотришься - беспорядок этот замечательно организован. Драпировки, гобелены, огромный старый глобус, какие-то кресла и креслица - оно вместе и пестро, и гармонично.
   - Представляю себе, надо же ему чем-то заказчиц привлекать.
   - А еще он оружие коллекционирует, сабли на стене, а отдельно на возвышении - палица, знаешь такая тяжелая штука с шипами. Я заинтересовалась, и он рассказал, как ее раздобыл. А потом вдруг сказал: "Эх, жаль, не мог я в свое время купить кольчугу у Николая Александровича. Денег тогда не имел. Думаю, учитель не очень ею дорожил: висела она в месте мало подходящем. Можете себе представить, в туалете. После музею продал. Вот из-за этой кольчуги я тридцать с лишним лет назад чуть не пострадал".
   И тут он рассказал мне о том дне, когда Дениса убили. Кое-что мы и так знали. Было воскресенье, он пришел к учителю поработать: писал в саду под липой. Рядом на скамейку подсел любопытный старик с разговорами. День был жаркий, и часа через полтора пошли они отдохнуть. Константин Васильевич устроился в комнате Анны Ивановны, где в любую жару было прохладно, а Юра отправился, так сказать, "по нужде".
   Всегда ему хотелось кольчугу поближе рассмотреть. И в тот раз он снял ее со стены и даже решил примерить. Был он в то время парень худощавый, и хотя кольчуга оказалась невелика, пришлась она ему в плечах как раз впору, только была коротковата. Вот так минут десять он с кольчугой и развлекался.
   Внезапно услышал крик. Слышал: все, кто в доме были, наверх бегут. А поскольку стаскивал кольчугу и снова на стене развешивал, получилось, что прибежал в комнату Дениса позже всех, не считая фотографа. Описал то, что увидел, считает, как и все, смерть Дениса несчастным случаем.
   Следствие тогда какое никакое все же велось, и следователь его, Юру, с особым пристрастием допрашивал. Все допытывался, что он так долго в туалете делал? Уж не расстройство ли желудка с ним приключилось, и не мог ли он за это время к Денису наверх попасть? Пришлось Юре рассказать, как дело было. Следователь специально приходил на кольчугу посмотреть. В конечном счете, он парню поверил. Трудно было себе представить, что он про маскарад с кольчугой историю выдумал. И я тоже верю: не он Дениса убил.
   - Интересно, почему именно тебе рассказал? И можно ли верить: все это только его слова.
   - Я не сомневаюсь, он сам рассказал, я его за язык не тянула. А почему мне? Почувствовал, наверно, мой интерес.
   - Правдоподобно... Слушай, а он сейчас как живет, твой Юрий Максимович? Женат?
   - Женат, только почему-то с женой врозь живут: он здесь, а она в Москва. В гости друг к другу ездят.
   - Да, оригинальная личность, твой художник.
   - Напрасно ты все время повторяешь, что он мой.
   - Ну, не меня ж он нарисовал. Чей портрет -то?
   - Да, портрет. И куда же мне его повесить?... Ой, Игорь! Я тебе одну важную вещь сказать забыла. Когда я уже собиралась уходить от Юрия Максимовича, случайно глянула наверх. Ты знаешь, как у художников освещение устроено? Через рамы в потолке. И вот там, наверху, я увидела физиономию нашего Кита. Он был зачем-то на крыше и мастерскую сверху разглядывал. Художник ничего не заметил, и я ему ничего не сказала.
   - Правильно сделала. Вот еще, Пинкертон нашелся. Скорее всего, решил за художником проследить. Подозревает, что кольцо у того в мастерской спрятано, дурачина.
   Игорь и Рита вернулись к портрету, обсуждали, где ему висеть. Поспорили. В конце концов, решили "Неизвестную" переселить в комнату, где хозяйка занималась иногда рукоделием. А портрету Риты - занять ее место. Так и сделали. Игорь, правда, в шутку предлагал поступить со старым портретом, как Мечниковы с кольчугой. Рита посердилась, тоже не очень всерьез, она относилась к портрету, как и раньше - тепло.
   * * * * *
   С этого дня все странные явления в их доме прекратились. Как ни расстраивала Риту невозможность попасть в гости к Анне Ивановне, как ни влек Игоря старый дом и беседы учителя с телеграфистом, все - захлопнулась дверь в прошлое. Первое время они надеялись, что не совсем захлопнулась, но время шло, и месяца через три с трудом верилось, что бродили они по сгоревшему дому, слушали разговоры его обитателей и даже стали свидетелями драматичной истории. С Никитой созванивались каждую неделю. Иногда получали открытку или фотографию, собирались поближе к Пасхе слетать в Гейдельберг.
   Что до Кита, то он пропал. И про странное его явление на крыше художникова дома не успел Игорь расспросить. На очередное дежурство охранник не пришел. Послали узнать, не заболел ли? Нет, он съехал с квартиры, где жил и столовался.
   Игорь заехал сам, побеседовал с хозяйкой, женщиной средних лет и внешности. И судя по обиде, которую она не скрывала, решил: Кит здесь не только столовался.
   Может и хорошо, что сам уехал. Не придется увольнять. Игорь вспомнил тяжелый разговор, который вышел с неисправимым бывшим коллегой по институту, а теперь и бывшим сотрудником фирмы... Ну, Кита-то он уволил бы без всяких разговоров.
   * * * * *
   Прошло около года с того памятного дня - 21 января. Игорь и Рита получили от сына письмо.
   "Привет, и как дела? Надеюсь, в праздники вы, дорогие родители, не скучали. О себе могу сообщить: повеселился умеренно. На Рождество ездили за город, там домик у родителей Курта. Пришлось мне разок сыграть роль Санта Клауса. Ну, об этом мы и по телефону поговорим.
   А сейчас вот что. Неожиданный гость ко мне приходил: представьте себе, Кит наведался. Позвонил, сказал, что в Гейдельберге на несколько дней по делу, и постоянно теперь в Германии проживает. Я вспомнил: когда-то он на русской немке жениться хотел, чтобы заграницу свалить. Оказалось, однако, он за кордон выбрался иначе.
   В общем, встретились мы в ресторанчике. Я нашего Кита не сразу и узнал: таким он франтом заявился. Думаю, подольше здесь поживет, попроще одеваться станет, смокинг для исключительных случаев побережет. В Гейдельберг он вряд ли по делам приехал. Показалось: ради разговора со мной заглянул. Захотелось теперешним лоском блеснуть, а заодно порассказать, как он, Кит, выгоду даже из миража сумел извлечь и каким, напротив, я оказался недотепой. Я так понимаю, тайной своего преображения хотелось ему именно со мной поделиться: любой другой принял бы его за сумасшедшего.
   Ну, а я с большим интересом выслушал, думаю, и вам любопытно будет узнать. Помните тот день, когда Дениса укокошили? Я лично вспоминаю редко и без удовольствия. Так вот, каждый из нас должен был тогда вспомнить, что он видел в Серебряном доме. Все так и сделали, а Кит часть своей информации утаил. Сказал, что в подвале находился. Сначала действительно так и было, а потом неинтересно ему стало за учителем наблюдать. Из подвала выбрался, на Марию Степановну с ее пирожками поглядел и в мезонин к Денису, дружку своему, направился. По лестнице поднимался, и вот здесь-то услышал крик.
   Тут же увидел: навстречу бежит... Кто бы вы думали? Старик Константин Васильевич! Наклонившись бежит, как будто боднуть Кита собирается. Посторонился Кит, старик мимо него по лестнице кубарем слетел и в комнату учителя юркнул. Дверь осталась полуоткрыта. И увидел Кит: старик платком набалдашник своей трости протирает, а на платке - кровь. Платок в карман, а трость - в угол. Огляделся и закричал.
   Дальше, вы знаете, домочадцы сбежались. Он им: "Что-то наверху у Дениса случилось. Стукнуло, похоже, и крик раздался". Они наверх устремились, а старик в комнате задержался. К комоду подошел, ящик нижний выдвинул, встал на него и дотянулся до рамы известного вам портрета. Раму слегка повернул, что-то нажал, и в раме тайничок открылся. Видит Кит: старик достает из кармана кольцо и платок с пятнами крови. Кольцо в платок завернул и тайник захлопнул. Убежал. Не ожидал Кит от старика такой прыти.
   Слышно было, в коридоре с Вениамином Петровичем встретился, вместе наверх побежали. А Кит, оставшись в комнате, тайничок проверил. С трудом плашку нашел, так же, как старик, на нее нажал и сдвинул. Кольцо рассмотрел, но брать не стал. Он уже имел опыт: одну из безделушек Анны Ивановны в карман сунул, а когда в реальность вернулся, карман пустым оказался. Поэтому оставил все, как было. Трость старика на руке взвесил: тяжелая!
   Я понял, почему мне тогда, наверху показалось, что Константин Васильевич вот- вот упадет. Он с Вениамином Петровичем наверх без трости поднялся: она ему, видно, руки жгла. Позже домой он уже с палкой ушел, и никто не заподозрил, что она-то и была орудием убийства. Да и об убийстве речи не было: так похоже было все на несчастный случай. А кольцо вернуть старик потом рассчитывал.
   Но уж тут, человек предполагает, а Бог располагает: на следующее утро встать не смог, паралич его разбил. Возраст его не такой уже был, чтобы безнаказанно страшное дело провернуть, - это я вам уже соображения Кита излагаю. Кит считает также, что воспользоваться кольцом старик как следует не сумел бы. И вообще, то, что кольцо ему, Киту, досталось, - проявление высшей справедливости.
   Рассказывал он все это, конечно, в расчете на черную зависть с моей стороны. И, надо сказать, зависть - не зависть, а некоторое сожаление я почувствовал. Думаю, вы меня поймете, когда представите, как он, уже в нашей гостиной, доставал из тайника эту ценную штуку.
   Где и за какую сумму кольцо продал, не рассказал. Хвастал только, что деньги выгодно вложил, и они уже удвоились. Так оно, скорее всего, и есть, хотя вряд ли бизнес его легальный. Встрял, вероятно, здесь на Западе в не совсем законную структуру: уж очень переигрывает в стремлении выглядеть респектабельно.
   На прощание сказал: "Ты не переживай, Ник, между прочим, портрет, в рамке которого кольцо столько лет пролежало, тоже стопудовая вещь. Мне это доподлинно известно". И держался очень загадочно. Интеллектом он и раньше не был изуродован, а теперь крыша совсем поехала, вообразил себя таким Монте Кристо. Прощаясь, попытался меня по плечу покровительственно похлопать, но это уж не прошло, пришлось ему удовлетвориться рукопожатием.
   Ну, хватит про Кита. На каникулы, если вы не против, приедем вдвоем с Куртом. Он мечтает побывать в России. Я тоже. Пока! Звоните! Никита".
   * * * * *
   Дважды перечитали письмо Игорь и Рита.
   -Ну, вот, все и разъяснилось, а я ведь фотографа подозревала. Кто бы мог подумать! Старик Константин Васильевич - "чужая ужина". Его в доме своим человеком считали, всегда Анне Ивановне руку целовал. А о кольце мог слышать от ее мужа, с которым дружбу водил.
   - Вряд ли. То есть о существовании кольца знать мог, в прошлом даже мог и видеть. Но старый Мечников считал, что оно ушло вместе с другими ценностями в качестве выкупа за его освобождение. Во всяком случае, из твоих бесед с Анной Ивановной это вытекает.
   - Как думаешь, Игорь, откуда Константин Васильевич узнал, что кольцо не покинуло дом и, в конце концов, оказалось у Дениса?
   - Видишь ли, на дурные Денисовы речи Мечниковы привыкли не обращать внимания. А Константин Васильевич, с его дотошностью и любопытством, возможно, о чем-то догадывался. Что более удивительно, как он узнал о существовании тайника в раме портрета? Об этом не знал даже хозяин, Николай Александрович. Кстати, пойдем-ка, глянем на этот тайничок.
   Они отправились в комнату, куда был сослан портрет. Игорь снял его со стены и перевернул раму:
   - Видишь, когда знаешь, что искать, обнаружить это - плевое дело.
   Он сдвинул планку: под ней открылось небольшое, с детский кулачок отверстие. Сейчас это "дупло" было пустым.
   - Как представлю себе, сколько лет здесь пролежало кольцо... Знаешь, а я, кажется, поняла, как узнал старик, что кольцо у Дениса. Ленулька рассказывала бабушке, что видела дядюшку у зеркала, где он, видимо, снимал колечко с бронзовой руки. А сразу после его ухода зазвонил колокольчик: пришли Вениамин Петрович и этот, "чужая ужина". Так вот, если они, прежде чем позвонить, хотя бы пару минут постояли на крыльце, могли видеть в окно, что происходит в комнате. Вениамин Петрович, даже увидев Дениса, не придал этому значения, а старик рассудил иначе.
   - Узнать кольцо издалека было вряд ли возможно.
   - Конечно, но он за Денисом решил проследить. А какой из алкоголика конспиратор? Рассмотрел старик в конце концов, что было взято с подзеркальника.
   - Да, скорей всего так и было... А, знаешь, до меня только сейчас дошло, мог тогда следователь заподозрить старика. Достаточно было выяснить, слышен ли в комнате Анны Ивановны крик из мезонина? Он ведь говорил, что там отдыхал. А крик туда донестись не мог, это точно. Иначе его первыми должны были услышать учитель с женой: кухня ближе в к лестнице и дверь там всегда открыта была. Однако родственники Дениса сбежались не на крик сверху, а на зов Константина Васильевича.
   - А старик рисковал: какая могла быть уверенность, что Денис после удара не очнется?
   - Не думаю, чтобы особенно рисковал. Во-первых, если Денис стоял спиной к двери, да еще и пьян был, мог и не заметить, кто нанес удар. А если, падая, как-то увидел, кто ему поверит? Ты же знаешь, даже Анна Ивановна считала, что у сына алкогольный психоз начинается... Нет, но каков Кит! Мог бы я попытаться достать его там, в Германии: кольцо-то в сущности, принадлежало нам. Только вряд ли что докажешь.
   - Ты думаешь? Не нам, а Наташе с Ленулькой - вот кому принадлежало кольцо.
   - Если так, то и портрет тоже принадлежит им. Сбегай, отдай!
   Нет. Портрет принадлежал ей, в этом Рита была уверена. А кольцо? Бог с ним, может и лучше, что оно теперь где-то у чужих людей в Германии.... Во всяком случае, спорить им с Игорем не о чем.
   Конец истории.
   * * * * *
   Игорь тоже считал, что история завершилась. Однако она получила, - нет, не продолжение - скорее, эпилог.
   Вернувшись из очередной поездки в столицу, он позвонил портретисту Шестакову. После обмена приветствиями сказал:
   - Я, Юрий Максимович, портрет дамы в домино в Москву возил. Показал его между делами одному знающему человеку.
   Художник с ответом помедлил:
   - Ну да, конечно, а я, было, удивился вашему звонку... Теперь понятно. Хотите со мной побеседовать? Что ж, я не против, хотя смысла особого в этом не вижу.
   И вот теперь они втроем - Игорь, Рита и художник - снова рассматривали портрет.
   Рита улыбнулась:
   - Только сейчас дошло до меня, что у нашей "незнакомки" на уме. Знаете, что бы она сказала, если б могла? "Ах, как славно провела я вас, мои дорогие! А обижаться нечего: на то и бал-маскарад".
   - Никто и не обижается, - отозвался Игорь, - Вот только хотелось бы узнать, что за розыгрыш был устроен?
   - Это к даме вопрос или ко мне? - вяло пошутил Юрий Максимович.
   - К вам, конечно! Игорь картину на экспертизу сдавал.
   - Строго говоря, мог бы я вам ничего и не рассказывать: картину-то не я вам продавал. Ну, да ладно. История занятная, хоть мне чести и не делает. Расскажу. Только сначала кое-что спросить хочу, чувствую: вы порядочно о старом доме знаете. Я правильно догадался, вы с кем-то из Мечниковых знакомы? С одной из дочерей Николая Александровича, а, может быть, с обеими?
   Игорь и Рита переглянулись.
   - Нет, Юрий Максимович, не знакомы. Старушка тут одна, соседка, рассказала. Никита заинтересовался, старые газеты нашел. Да вы не беспокойтесь: претензии вам предъявлять никто не будет.
   - На этот счет я абсолютно спокоен. Если и есть у кого претензии - доказать уже ничего невозможно. Да и, в конечном счете, ничего я не выиграл... Давайте-ка для начала попробую угадать, что вам эксперт по поводу портрета сказал. Думаю так: "неумелая копия, выполненная лет тридцать-сорок назад с портрета, считавшегося утерянным". Так, Игорь Кимович?
   - Почти. Он копию неумелой не называл, сказал: "ученическая".
   - Да это ведь одно и тоже. А насчет оригинала просветил вас?
   - Просветил. Оригинал считается утерянным при пожаре какого-то дворца. Интересно, знал ли ваш учитель, что обладает довольно ценной картиной?
   - Нет, определенно, нет. Приобрел-то он ее здесь, в Тюмени, за смешные деньги. Не знал и я, когда "Даму" копировал, о ее, так сказать, происхождении. Но в том же году ездил весной в Питер на каникулы: тетка у меня там жила. Взял несколько своих работ и тетушкиному соседу - он хранителем в музее работал - показал. Тот всполошился: "Где это вы, Юра, Аргунова копировали?" Я сказал, что работал по репродукции. Ему мои рисунки понравились, даже покупателя на них найти предлагал. Ну, я отговорился.
   Домой вернулся, и в один прекрасный день пошел к Мечниковым, прихватив с собой копию "Дамы в домино". Дело было уже летом, незадолго до несчастного случая с Денисом. Заменить портрет моей копией оказалось делом несложным. Книгу попросил почитать, с ней меня в комнате учителя надолго оставили. Хозяева чем-то в саду занялись.
   - И вы рассчитывали, что Николай Александрович подмену не заметит? Видно, самомнения у вас и тогда через край было, - сказал Игорь.
   - Точно. Однако я не столько на свое мастерство, сколько на слабое зрение учителя ставку делал. Картина высоко висела, освещение было довольно тусклым. А днем Николай Александрович шторы закрывал, старался картины от солнца беречь. Чтобы подмену обнаружить, ему надо было совсем близко портрет рассматривать. Я надеялся, что если это и произойдет, то не скоро. Одно меня смущало: казалось, Вениамин Петрович что-то заподозрил. Но тот деликатен был просто патологически, наверное, предпочел не верить своим глазам.
   - И что же вы сделали с портретом? Продали?
   - Нет, представьте себе. Положил в папку, где прежде была копия. Позже, в студенческие времена, такое искушение было, но и тогда не продал, предпочел поголодать.
   - А вы, вроде бы, на сочувствие с нашей стороны рассчитываете?
   - Мне ваше сочувствие, равно, как и осуждение ни к чему. Все, что можно мне сказать в связи с этой историей, я сам себе уже сказал... Что делать? Желание обладать портретом, оказалось сильнее всего остального.
   - Значит, вы и теперь папку каждый день открываете и портретом любуетесь? - спросила Рита.
   -Неужели вы думаете, что будь портрет у меня, рассказал бы я вам эту историю? В том все и дело, что его украли. В августе прошлого года обокрали мою квартиру. На первый взгляд обокрали банально: из одежды кое-что унесли, магнитофон, мелочи кое-какие... А в папку заглянул, - нет портрета. Все остальное на месте, а он пропал. Я думаю, рассказал кому-то Вениамин Петрович о портрете.
   Игорь насторожился:
   - Когда, говорите, кража произошла?
   - Могу точно сказать: двенадцатого августа. Я в милицию заявление написал, о картине умолчал, конечно. Думал: найдут вора, сам вытрясу. Однако не нашли. Сейчас таких нераскрытых краж предостаточно... Вижу, что вы думаете: поделом ему... вор у вора... и так далее.
   - Кажется, Юрий Максимович, мы знаем, кто был этот второй вор. Тогда, в августе, у нас пропал служащий, охранник. А накануне двенадцатого я его у вашего дома видела.
   - В самом деле? И что же он, этот ваш охранник, в живописи разбирался?
   - Напротив, довольно темный парень был.
   - Тогда маловероятно. Тот, кто выбрал среди моих рисунков этот портрет, должен был разбираться. А если предположить, что "Дама" ему приглянулась, он и у вас портрет стащить мог. То есть не портрет, мою копию. Хотя... Где он теперь, ваш темный парень?
   - По некоторым сведениям, в Германии, и, к тому же, не бедствует.
   - Тогда, может статься, и он - картина - то стоила порядочно.
   - Скажите, Юрий Максимович, когда вы делали копию портрета, старик Константин Васильевич рядом с вами находился?
   - Конечно, этот почему-то всегда рядом терся. Я тогда работал в комнате учителя, днем там было хорошее освещение. Николай Александрович снимал для меня портрет, на мольберт его ставил. Думаете, старик мог подмену заметить? Вот его-то я вовсе не опасался. Подслеповат был, если картину рассмотреть хотел, только что ее не обнюхивал.
   А после того, как я портрет поменял, только раз еще довелось ему в Серебряном доме побывать, в тот день, когда случилось несчастье с братом Николая Александровича. Должно быть, случай этот старика потряс. Ночью с ним сильнейший инсульт приключился. Месяца два еще прожил, но стал недвижим и говорить не мог. Старик не при чём... Подождите, а ведь я вам о старике прежде не говорил, как вам стало о нем известно? И сын ваш, он тоже, как я слышал, сейчас в Германии.
   - Вот об этом вы напрасно подумали. Никакого отношения к исчезновению портрета Никита не имеет.
   - Да ничего не изменится оттого, будем или нет мы друг другу верить... Картину уже не вернешь.
   * * * * *
   Теперь, после рассказа художника, удивлялась Рита, как не заметила она, что портрет в доме Анны Ивановны был другим. Ох, и повезло Киту. Попал в старый дом именно в те моменты, когда старик прятал кольцо, а Юра подменил портрет.
   А как у них все просочилось между пальцами, у этих Мечниковых! Кольцо поныряло, поныряло да и кануло. Ценность портрета так и осталась невыясненной. Но ведь не только кольцо с портретом покинули дом незаметно для хозяев. Так же незаметно прошло мимо них убийство Дениса и, если называть вещи своими именами, подлая проделка ученика. Старый приятель дома так и остался лишь чудаком, "чужой ужиной", а Юрой гордились, теплые письма ему писали... Кто знает? Может, и лучше для Анны Ивановны, что все так вышло.
   Рита вздохнула: невесело. Все одна да одна, Игорь совсем заработался. А девушку эту фальшивую в домино надо снять, подарить кому-нибудь, чтобы не напоминала...
   Впрочем, дари - не дари, оно не забудется. Только глаза закрыть, - и плывет: мечниковская веранда, полуденный зной, мохнатые ягоды крыжовника...
  
   ...летняя благодать. Бесконечными июльскими днями дом больше и вспоминается.
   Что я тогда читала - на крыше-то? Пожалуй, это Гоголь был, "Петербургские повести".
   Ученик отца в тот день "Мушкетера" копировал, это точно.
   Мама с бабушкой вареньем занимались.
   Вечером отец с приятелем в шахматы играл, как всегда, тихо беседовали.
   Вот убийства никакого не было. Ни в тот день, ни до, ни после.
   А кольцо было. И семейное предание с ним связанное. И кольчуга была. Раз ученик ее натянул, а отец похохатывал: "Коротка, говоришь, кольчужка?... На этом следует поставить точку, добавив, что работа над повестью помогла мне в своё время выбраться из неприятного состояния.   
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"