Каждый раз, когда приближается очередная новогодняя ночь, через частокол ушедших лет я вспоминаю ту незабываемую новогоднюю морозную звездную ночь. И то переплетение судеб и событий, которое случается только раз. И тот опасно накренившийся и сошедший с путей шлаковоз со сверкающим в ночи багрово-красным расплавом. И те ночные тревоги и волнения, и тот потрясающий все мое существо озноб на морозном ветру. И теплоту человеческого общения.
***
В свои тридцать лет я был назначен на должность руководителя службы автоматизации и механизации металлургического завода, и таким образом стал самым молодым руководителем в ранге начальника цеха. Мой новый статус позволял мне участвовать в оперативных мероприятиях, которые проводило высшее руководство завода, а также выступать от имени предприятия на различных партийно-хозяйственных форумах за его пределами. Мое назначение произошло в отсутствие директора - он в это время находился в Крыму на излечении по случаю микро инсульта - и носило оттенок некоего демарша со стороны молодого главного инженера и набирающей силу его команды.
По истечению времени, необходимого для реабилитации после его директорской болезни, он вернулся к делам бодрый, здоровый и посвежевший. На появившиеся в его отсутствие ростки либерализации он смотрел с олимпийским спокойствием, и уверенной рукой вскоре все вернул на круги своя. На мое появление он вначале никак не реагировал. Но впоследствии, имея в виду определенные успехи моей службы, занял позицию жесткого отца - воспитателя, который выводит в люди проявившего резвость теленка. Наблюдавшие этот спектакль на лезвии ножа мои добрые друзья и покровители в кадрах в течение двух лет держали меня в исполняющих обязанности. И только после какой-то высокой комиссии, обнаружившей нарушение закона, подготовили приказ сразу на целую компанию гуляющих в исполнении обязанностей.
Постепенно складывались правила игры, которые устраивали обе стороны. В своих докладах об успешно разрешенных производственных проблемах мы неизменно отдавали пальму первенства руководителю и нагло утверждали, что в своих конструкторских решениях следовали его указаниям. Старик смягчался и умиротворенно ворчал:
- Вот вы всегда так, молодые. Вам пока не подскажешь, не расскажешь, вы не возьметесь за дело. Ну, вот я еще поработаю немного - и уйду на пенсию. Что вы тогда будете делать?
Как все диктаторы, он наивно полагал, что с его уходом все рухнет, пропадет и рассыплется в прах. Как правило, в такой ситуации я не находил нужных слов и своим молчанием как бы солидаризировался со своим наставником.
В течение ряда лет директор начинал диалоги со мной с традиционной фразы: "Вот, вы молодой человек..." И все сразу становилось по своим местам. Коллеги посмеивались, молодой экстремизм упреждался. Как это было характерно для государственной машины в целом, в директорской команде за все время его правления не было ни одного молодого выдвиженца. Это можно было бы объяснить боязнью конкуренции абсолютной властью, но мне кажется, что наш честолюбивый лидер больше всего боялся молодых насмешливых глаз в моменты, когда он учил нас жить.
Все проходит. И молодость тоже. Однажды в пятницу во время очередного недельного рапорта директор докладывал о своем участии в большом совещании, которое проводил боготворимый им Косыгин. Когда речь пошла о техническом прогрессе, он неожиданно поднял меня и, адресуясь ко мне лично, начал втолковывать, какое большое значение придает наш премьер внедрению новой техники. На мою попытку вставить фразу, что мы движемся в этом направлении, он нервно прервал меня и с ожесточением произнес:
- Вы уже не такой молодой и малоопытный, чтобы не понимать, какую грандиозную задачу ставит перед нами наше правительство. То, что мы сегодня с вами делаем, это не тот масштаб, я бы сказал, ограниченное понимание тех сдвигов, которые ожидает наше производство.
После этой фразы все присутствующие повернулись в мою сторону и сочувственно заулыбались по поводу моей ушедшей молодости. А у сидящего напротив моего коллеги и хорошего товарища, уже не молодого, но недавно пришедшего на руководящую должность, заплясали чертики в глазах. По всей видимости, оживление в аудитории не прошло мимо внимания руководителя, и он, человек твердых правил, до конца нашей совместной работы больше никогда не напомнит о молодости или неопытности и все больше будет сокращать дистанцию в должностной субординации.
И вскоре произойдут последующие события. В канун Нового года мне позвонит старший диспетчер завода и сообщит, что я включен в состав ответственных дежурных по заводу в праздничные дни, а посему не должен отлучаться за пределы города, а также должен сообщить телефоны, по которым меня можно найти во время праздника. А за день до праздника мне сообщили, что директор заменил первого по списку коммерческого директора на мою фамилию. Так что этот знаменательный новый год мне предстояло встретить в главной диспетчерской завода. Оказанное мне доверие щекотало самолюбие, а предстоящая ответственность вызывала глубокое волнение. Плюс к этому позвонила корреспондентка заводской газеты и сообщила, что она планирует материал о самоотверженном труде диспетчеров, и поэтому Новый год будет встречать вместе с нами. Кроме того, она хотела бы пополнить информацию о достижениях в области разработки и внедрения новой техники.
Очевидно, для полной ясности читателю следует напомнить, что в прошлые времена повсеместно была распространена практика дежурства в праздничные дни ответственных руководителей, в обязанности которых входила помощь действующему персоналу в случае чрезвычайных обстоятельств и оперативная информация всех уровней государственной структуры. Таким способом государство страховало себя от происшествий и сбоев производства, а сотни оторванных от праздничных столов ответственных партийных функционеров и госслужащих куковали за дежурными столами и молили Бога, чтобы в их дежурство ничего не случилось. Надо думать, что эти мольбы доходили по назначению, а нелепая по замыслу и организации система срабатывала вследствие активизации синдрома бдительности.
Что же касается нашего спецкора, то мы должны ее представить как непримиримого борца с рутиной и несправедливостью в масштабах нашего предприятия. Смелая и независимая в пору своего профессионального становления, видная и временно свободная дама она не тушевалась перед руководителями любого ранга и ранила их самолюбие тем больнее, чем больше они пытались продемонстрировать свое мужское превосходство. Прекрасно владея словом и репортерским искусством, она была неистощима на эмоционально окрашенные и возбуждающие интерес опусы. Особенно ее увлекали тема технического прогресса и среднего возраста интеллигенты, которые его творили. Так как она была готова отражать любую волнующую тему, то любой глубокий специалист мог обнаружить в ее репортажах торчащие уши поверхностного дилетанта. Как заметил один не обойденный ее вниманием коллега, ее сочинения сильно пахли духами. И под патронажем этой дамы мне предстояло провести самую ответственную в моей жизни новогоднюю ночь.
К восьми вечера я прибыл в диспетчерскую и принял свой пост за столом старшего диспетчера. В пространстве между мной и главным пультом управления кипела предпраздничная суета. Начальники основных цехов и отделов приоткрывали дверь, чтобы бросить прощальный взгляд на диспетчера и получить его молчаливое согласие отбыть по домам. Первые помощники и заместители директора курсировали по коридору, чтобы не пропустить момент, когда директор покинет свой кабинет, и можно будет хлопнуть дверкой их персональных машин.
Наконец, в половине девятого директор вышел из приемной и направился в диспетчерскую. Он приблизился к пульту диспетчера и вполголоса дал какие-то последние указания. Затем повернулся в мою сторону и сказал:
- А вы проследите за отгрузкой продукции и сбросом порожняка.
Уже у двери он общим кивком ко всем присутствующим попрощался, и весь собранный и сосредоточенный на каких-то своих мыслях отбыл на отдых. Никаких поздравлений и пожеланий - сегодня мы на работе.
Озадаченный я перелистал все записи в журнале за последние годы, но ничего похожего на мое поручение не нашел. Диспетчер, не отнимая двух телефонных трубок от головы, участливо поглядывал в мою сторону, и, как только появилась возможность, посоветовал:
- Позвоните дежурному министерства. Там сегодня дежурит ответственный работник транспортного управления, он как раз будет заниматься вашим вопросом.
Дежурный по министерству приятным голосом представился и поприветствовал меня тоном человека, который рад любому живому звуку в этой пустыне. Он посоветовал мне обращаться к нему в случае необходимости и докладывать о нештатных ситуациях.
К счастью нам не пришлось обращаться к нему за помощью - мы с диспетчером справились с поставленной директором задачей самостоятельно. Как выяснилось, это была одна из главных ночных забот диспетчера, и этот старый волк непроизвольно подключил меня на всякий случай себе в помощники.
Дежурил сегодня бывший диспетчер доменного цеха, человек большого опыта, хорошо знающий директорский стиль управления и коротающий эти беспокойные ночи в диспетчерской завода ради какой-то эфемерной надбавки к пенсии. Он периодически прикладывал руку к беспокоившей его печени, морщился и артистически парировал попытки ушлых цеховых диспетчеров навесить ему лапшу на уши. Отшив очередного хитреца, он цветисто поругивался и глазами призывал в свидетели свою помощницу оператора Надю. Та, не отрываясь от записи в журнал, прыскала от смеха и укоризненно поглядывала на своего старшего коллегу. В бешеном ритме диспетчерской ночи это давало им минутную разрядку и облегчение.
Как только появилась пауза, диспетчер сообщил мне, что в конце рабочего дня в прокатном цехе травмировался наш наладчик, и теперь срочно надо определиться, сколько он будет болеть. Если до трех дней, то травма считается не учитываемой министерством, о ней не нужно будет докладывать в суточной сводке, а также на недельном рапорте у директора. В самый последний момент перед отправкой сводки позвонил, наконец, мой помощник и сообщил, что врач считает рану не опасной, а пострадавший обещает выйти через три дня. Та же ситуация происходит с рабочим ремонтного цеха, и его начальник висит на телефоне, тоже надеясь на прощение грехов.
В двадцать один час прислушиваюсь к министерскому докладу диспетчера: учитываемых травм и аварий нет. Слава богу, пронесло.
Если честно, то авария была. Уже вторую смену не работал аварийно остановленный рудный перегружатель, но начальник ремонтного цеха заверил, что к утру он аварию ликвидирует. А теперь дневная бригада ремонтников ушла на отдых, прошло больше трех часов, но смена не появлялась. И все ремонтные начальники как в воду канули. Диспетчер скрипел зубами, хватался за свою печень и обрывал их телефоны.
В двадцать два тридцать по домашнему телефону доложили обстановку на данный момент главному инженеру. Вопросов не было. Диспетчер ухмыльнулся какой-то своей мысли и положил трубку на аппарат. Мельком глянул на большой циферблат часов и, ласково глядя в сторону оператора, произнес:
- Надя, через пятнадцать минут докладывать шефу, а ты еще царапаешь химанализы. У тебя что, руки замерзли?
- Не руки, а мозги расплавились, Андреич!
- А это да. В нашей профессии это случается.
Без пяти минут одиннадцать диспетчер завертелся в кресле и попросил:
- Возьми телефоны на себя, а я тем временем напою шефу ситуацию.
Долгих сорок минут он зачитывал результаты химических анализов по пяти доменным печам, температурному режиму, загрузке печей топливом и исходным сырьем, времени выпуска металла, составе и температуре выпускаемого шлака и многим другим, сугубо специфическим показателям доменного процесса. Затем он в общих чертах охарактеризовал основные показатели других подразделений завода. На поставленные шефом вопросы последовали краткие и исчерпывающие ответы диспетчера.
Все. Докладчик расслабленно откинулся в кресле, и как гроссмейстер, который сделал запланированный ход и стал хозяином на игровом поле, задумался, что ему предпринять дальше. До утра, если не случится что-то совсем сверхординарное, он стал единственным распорядителем этого огнедышащего металлургического монстра.
Для неискушенного слушателя могло показаться уму не постижимым, для чего человеку, который собирается отойти ко сну, нужен этот сонм технических показателей, которые непрерывно изменяются, и к утру, к моменту его пробуждения, примут свои новые непредсказуемые значения. Но здесь шла игра сродни русской рулетке. На следующий день при анализе положительных показателей ночной работы, директор будет учить доменщиков и остальных причастных, как надо грамотно вести процесс производства чугуна. Если же будут получены неутешительные и позорные результаты, что случалось сплошь и рядом, то директор при всем народе организует жестокое избиение нерадивых доменщиков и наглядную демонстрацию всем присутствующим, как получается плохо, когда не слушают его указаний и советов. В этом плане часто перепадало и плохо сориентировавшимся диспетчерам.
Пока наш Дмитрий Андреевич находился в раздумье, скрипнула дверь, и в диспетчерскую вошла неуместно воодушевленная специальная корреспондентка заводской газеты. Она как-то излишне радостно произнесла свое "здравствуйте товарищи" и засверкала своими большими и неотразимыми темными глазами.
- Здравствуйте, - за всех ответил диспетчер, что в его тональности звучало как "только вас тут не хватало".
- Я не буду отвлекать вас от работы и потихоньку присяду вот там у окошка.
- Присаживайтесь.
Как бы опомнившись после минутного расслабления, он схватил трубку давно и настойчиво звонившего телефона и начал затяжную войну с диспетчером транспортного цеха по поводу срыва отгрузки холоднокатаного металла.
Алла Андреевна, корреспондент, ненавязчиво поглядывала на каждого из нас, прислушивалась к нашим разговорам и что-то помечала в своем блокноте.
Время приближалось к полуночи. И когда телефоны окончательно осатанели, зазвучали кремлевские куранты. Алла открыла свою сумку и извлекла из нее бутылку шампанского и конфеты. В необычной для этого места ситуации все немного растерялись: принимающая сторона была совершенно не готова к встречному жесту. Оператор, удерживая трубку в левой руке, правой шарила в тумбочке и извлекала на свет стаканы и чашки индивидуального пользования. Алла взяла свою бутылку, сняла обертку с горлышка, затем передумала и передала ее мне: мол, пусть эту операцию исполнит двигатель технического прогресса. Я как обычно открутил проволочный крепеж на бутылке и в ожидании, когда окончится праздничный спич, на мгновение потерял бдительность. Последовал хлопок, пробка сильно стукнула в только что обитый финскими плитами потолок и, отразившись, затарахтела по клавишам пульта диспетчерского управления. Содержимое бутылки прекрасного артемовского разлива густой пенистой струей вырвалось из горлышка и низверглось на страницы диспетчерского журнала. Все кроме меня начали успокаивать друг друга, что ничего страшного нет, и журнал до утра просохнет.
Мы торопливо выпили за Новый год, новые успехи и, пожелав друг другу счастья, возвратились на свои места. Наша гостья еще немного посидела для приличия и затем откланялась.
На душе было не уютно. Я чувствовал себя так, как будто вылил бутылку чернил на белое платье невесты. Сидя в своем углу, писал всякую ерунду в журнал ответственного дежурного и время от времени поглядывал в сторону оператора. Она тоже временами поднимала голову от своего журнала, ободряюще смотрела в мою сторону, и в ее глазах читалось утешительное: не волнуйтесь, коллега, все будет нормально. Мне было видно, как она ладошкой расправляет страницу и не без труда делает свои записи, и тревога нарастала. Наконец, я встал и подошел к ее пульту. Состояние журнала не оставляло никаких надежд. Намокшие нижние страницы подпитывали верхнюю, а последняя по мере усыхания морщилась и сокращалась как шагреневая кожа. Не могло быть и речи о том, чтобы с этим документом идти утром на доклад к директору. Еще больше расстроенный я вернулся на свое место и начал лихорадочно соображать, что же тут можно предпринять. При этом мой рассеянный взгляд уже не покидает пульта оператора. Через какое-то время бесплодных раздумий я замечаю, как Надежда, не отрывая трубки телефона от левого уха, наклоняется и правой рукой выдергивает из нижнего ящика новую амбарную книгу. Она укладывает ее рядом с подпорченным журналом и начинает запись сначала, одновременно внося оперативные данные в старый журнал. Конечно, написать журнал заново - не бог весть, какая сложная задача. Но решиться на то, чтобы в оставшееся до утра время вести параллельно два журнала, не отрываясь от оперативной работы, это, конечно, был подвиг. Я это осознал и проникся еще большей симпатией к этой отважной женщине. Ее демарш не прошел мимо внимания диспетчера.
- Надя, - сказал он строгим голосом, - я тебя убью, если ты мне не положишь утром на стол новый журнал.
-Когда мне предлагают: кошелек или жизнь, я выбираю жизнь, - пошутила она, и все дружно заулыбались.
Часы пробили час нового года. А рудный перегружатель стоял без движения, и ремонтники не подавали признаков жизни. Ситуация становилась критической.
- Ну, что смелая девушка, будем будить господина главного механика?
- Будем будить супругу.
- Алло, здравствуйте! Это диспетчер завода. Анатолий Васильевич дома?
- Да, он сейчас отдыхает.
- Дайте ему, пожалуйста, трубку,- голосом, не допускающим возражений, изрек диспетчер.
Послышался шорох, вздыхания и недовольное ворчание, а через минуту прозвучал бодрый, по-бабьему злой голос механика:
- Я вас слушаю, Дмитрий Андреевич.
- Анатолий Васильевич, докладываю, работы по ремонту рудного перегружателя прекращены вчера в шестнадцать часов, телефоны ваших помощников не отвечают. Ситуация становится критической.
- Ладно, - коротко бросил главный и положил трубку.
Вскоре вышел на связь заместитель главного механика по ремонтам и молодым веселым голосом затараторил:
- Андреич, высылай дежурку на проспект Металлургов, буду по домам собирать архаровцев!
Они явились шумной возбужденной толпой, разобрали оставленную предшественниками амуницию и, прогремев по коридору, ушли в ночь и мороз оживлять перегружатель.
Пользуясь относительным затишьем, диспетчер взял сигареты и вышел в коридор покурить. Надежда вздохнула и тихо проговорила:
- Не уважают и не жалеют люди друг друга.
Пока диспетчер отсутствовал, мы, войдя в непосредственный зрительный контакт, побеседовали на разные случайные темы, а когда он вернулся, снова сосредоточились на своей работе. Диспетчер вольных разговоров не поддерживал, а на вопросы отвечал коротко и односложно.
Заняв свое место у пульта и, сняв трубку, он долго слушал чей-то доклад. По его голосу и репликам я понял, что разговор идет о какой-то неприятности. В течение всех предыдущих часов он относился к моей миссии скептически и старался не загружать меня обычными оперативными подробностями. Но сейчас он обратился ко мне как уполномоченному руководства предприятия и доложил, что на дальних отвалах сошел с пути шлаковоз и перекрыл путь для продвижения составов. Было видно, что он придает серьезное значение этой аварии, озабоченно несколько раз запрашивал доменного диспетчера, но тот каждый раз сообщал, что прибывшие специалисты не могут справиться с возникшей проблемой. Наконец, он обратился к своей боевой советчице:
- Ну, что, Надя, доложим своему начальнику?
Он имел в виду старшего диспетчера - в недавнем прошлом начальника транспортного цеха, переведенного в диспетчеры за какие-то производственные упущения. Тот незамедлительно прибыл, как всегда смеющийся и жизнерадостный, абсолютно не удрученный тем, что его подняли с постели.
Втроем мы отправились в громыхающей и холодной летучке к месту происшествия. Стоял необыкновенно крепкий мороз, и по путям гулял пронизывающий северный ветер. На путях, слабо подсвеченных качающимися на ветру фонарями, накренившись, мрачно высилась громада шлаковоза, доверху заполненного жидким горячим шлаком. На некотором расстоянии пыхтел маневровый тепловоз, который транспортировал шлаковоз. Вокруг суетились тени озабоченных, замерзших на ветру людей. Подъехав, мы присоединились к ним, и старший диспетчер несколько самоуверенно дал рекомендации, как действовать дальше. Под колеса шлаковоза заложили башмаки и какие-то хитроумные накладки, тепловоз пришел в движение и сильно ударил по тележке. Шлаковоз несколько сдвинулся с места, сошедшие с рельс колеса перекатились, и еще больше ушли в мерзлую землю. Окоченевшие от холода эксперты теряли способность что-то соображать и начали давать противоречивые рекомендации. Конец дискуссии положил диспетчер доменного цеха:
- Надо звать Николая.
- Да вот, он уже идет по путям, - с радостью в голосе, вылезая из-под шлаковоза, сообщил мастер пути.
К нам подошел неказистый небольшого роста мужичок в не пропорционально большой шапке - малахае. Он поправил свою шапку и скептически произнес:
- Шо, не слухае зараза? Сейчас мы ее попросим.
Он полез под шлаковоз, долго там возился, прилаживая свои приспособления, и страшно матерно ругался. Затем он вылез наверх и скомандовал машинисту:
- Сдай назад. Еще. Еще немного. Вот это в самый раз. А теперь гони вперед.
На средине пути он весь собрался и злым командным голосом заорал на машиниста:
- Гони, я тебе сказал!!!
Машинист прибавил скорости и, закрыв глаза, всей массой своего локомотива врезался в тележку шлаковоза. Послышался протяжный как крик отчаяния скрип колес. Шлаковоз дернулся вперед, качнулся вправо и всеми своими колесными парами встал на рельсы. Из-под корки подстывшего в ковше шлака вырвались синие языки пламени, а порывом ветра нам в лицо снесло облако горячей пыли.
Пробормотав что-то невнятное в наш адрес, мастер своего дела поправил малахай и, по-английски не попрощавшись, ушел в темноту ночи. Собравшаяся группа людей, обескуражено улыбаясь, разошлась по своим делам. Старший диспетчер дал своему доменному коллеге какие-то строгие указания. А мы, продрогшие насквозь, вскочили в свою летучку, которая, отчаянно раскачиваясь и подпрыгивая на наледях, понесла нас к теплу цивилизации.
В диспетчерской нас ожидал кипящий чайник и заботливо разложенное нашей хозяйкой угощение на три персоны из остатков диспетчерского ужина. Без особых эмоций диспетчер расправился со своим чаем и молча включился в работу. Мы же с Надеждой еще немного задержались за столиком - чай то был горячий. Она заботливо подливала заварку и по глазам пыталась угадать, достаточно ли сахару. Наша взаимная симпатия становилась заметной невооруженным глазом. Пусть простит нам господь это невинное увлечение на рабочем месте, поскольку мы были молоды, и наша кровь не хотела слышать голос нашего рассудка. Закончив трапезу, мы торопливо навели порядок на диспетчерском столике и вернулись к делам. Проходя мимо ее рабочего места, я заметил, что на столе уже лежит один свежий диспетчерский журнал. Теперь, переходя к очередной записи, она будет лукаво поглядывать в мой угол: зря волновались, товарищ.
В пятом часу утра особенно тяжело бороться с дремой. Тело расслабляется, и сознание брезжит в ожидании. Именно в это время раздался долгий и настойчивый звонок транспортного диспетчера.
- Андреич, у нас ЧП. На станции Восточная под поезд попал человек. Состав сдавали задним ходом в прокатный цех под погрузку.
- Человек жив?
- Какой там? Пополам.
- Наш? Чужой?
- Похоже, чужой. Ага, вот несут документы. Не наш, с поселка, сокращают себе мужики путь в город, а заодно и жизнь.
- Ну, Ваня, действуй по отработанной схеме, у тебя это не в первый раз. Вызывай скорую и всех остальных.
Диспетчер торопливо берет сигареты и спички и идет в коридор покурить.
- Волнуется, - говорит Надежда, - а ему нельзя волноваться. У него своих проблем достаточно.
Около шести начинается всеобщее оживление, просыпаются телефоны, забегают по пути в свои службы ранние начальники. Сознание освобождается от тягостного ожидания - ночь позади.
В семь прибывает диспетчерская смена. Они пришли на час раньше, чтобы соратники побыстрее могли попасть в свои новогодние семьи. Операторы сдают дела, и сменщица говорит Надежде:
- Ну, беги уже домой, тебя там заждались.
Она торопливо одевается и уже в дверях говорит всем "до свидания" и в последний раз весело улыбается в мой адрес. Несколько замешкавшись, я отвечаю "до свидания" в уже закрытую дверь и начинаю осознавать, что буду не против, если в следующий раз меня снова определят в ответственные дежурные.
В восемь пятнадцать в коридоре послышались знакомые тяжелые шаги - прибыл директор. Занятый какими-то важными делами он против обыкновения не приглашает диспетчера на доклад, и мы томимся в ожидании до десяти утра.
Наконец оживает прямая связь, и мы отправляемся в приемную.
- Посидите здесь, - говорит мне Дмитрий Андреевич, - если понадобится, я вас приглашу.
Минут через двадцать томительного ожидания он появляется в дверях с охапкой не сложенных своих бумаг и на ходу бросает мне:
- Зайдите к директору.
Я захожу и, стоя, замираю у стола. Директор изучающе смотрит на меня и спрашивает:
- Как, все в порядке?
- Да, - отвечаю я, - ночная отгрузка продукции прошла нормально...
- Я знаю, - прервал он меня. - Вы свободны, можете идти.
Лучше бы он меня ударил или хорошо отругал! С чувством какой-то болезненной неудовлетворенности иду на свой любимый чешский трамвай и усаживаюсь у окошка с надеждой подремать. Но сон не идет, ночное возбуждение не дает умиротворения. В состоянии полудремы с закрытыми глазами я прокручиваю события прошлой ночи и задаю себе болезненный вопрос: почему в нашей жизни все устроено так, чтобы человеку было плохо?
На спинке переднего сидения кто-то острым ножом вырезал большую полосу светлого дерматина. А на обнажившейся металлической основе какой-то неуч черным фломастером пляшущими каракулями начертал: "Здесь были Алик и Юля" и римскими цифрами - дату. Каждый раз, когда трамвай резко тормозил, я открывал глаза, и при виде этого художества у меня возникало острое желание дать по башке этому вандалу Алику.