В жизни нашего переулка имени Коминтерна произошло два заметных события, которые заставили его обитателей поволноваться, о многом задуматься и о многом поговорить.
Первое событие состояло в том, что после оккупации немцы устроили прямо в центре города, на территории, которая по традиции называлась Казенный сад, аэродром для двух легких самолетов. Сад там был до революции, а расквартирован там был кавалерийский полк, где служил мой дед. К приходу оккупантов это уже была очищенная от насаждений площадка, которая им и пригляделась. Самолетики эти для горожан были большой сенсацией и служили предметом обсуждения для лиц мужского пола малого и преклонного возраста. Так и осталось до сих пор не выясненным, название "Стрекоза" было кличкой или фирменным названием этих неказистых летательных аппаратов. Больше всего возмущало и вызывало кривотолки и прямые скабрезности то обстоятельство, что немцы веревкой как собак привязывали эти летательные аппараты на ночь к специальным столбам, чтобы их не унесло ветром. Пилотировали это чудо техники какие-то очень важные и преисполненные собственного достоинства военные. Утром они улетали в неизвестном направлении, а к обеду с немецкой пунктуальностью возвращались на место своего базирования. Инвалид с неудачной молодости дядя Петя, который теперь проводил свою жизнь на завалинке дома, даже проверял по этому свои карманные часы и отправлялся на обед. Наш переулок примыкал к упомянутому Казенному саду, поэтому все его обитатели считали себя сопричастными к тому, что происходило на аэродроме.
Второе знаковое событие состояло в том, что у верхнего соседа, проживающего в непосредственной близости от аэродрома, с некоторых пор поселилась некая дама выдающейся наружности, не то родственница, не то квартирантка. Эта дама имела статную фигуру, пышную рыжую прическу и красиво нарисованное лицо. По переулку она двигалась вызывающе гордой и независимой походкой и не удостаивала своих сограждан хотя бы небольшим взглядом. По всему было видно, что она ведет беспорядочный половой образ жизни. А в наше время это строго осуждалось. В общем, в условиях оккупации от нее можно было ожидать, что угодно.
Так оно и вышло. Ее стали замечать в компании пилотов нашего аэродрома, а затем стало известно, что она вышла замуж за одного самого нелицеприятного для наблюдающей публики и высокого как жердь пилота. Было там венчание или нет, не известно. Но они стали вызывающе прогуливаться по переулку, как высоко достойная и любящая пара. Он церемонно поддерживал ее под локоток. А она вышагивала важная и самовлюбленная как принцесса Баварская и совершенно не замечала никого вокруг. Все это вызывало предельную напряженность в обществе, и так оно бесконечно продолжаться не могло. Как скажет много лет спустя один известный классик: "Так дальше жить нельзя".
В один из погожих осенних дней влюбленный пилот возвращался из очередного задания и ровно в 13-00 завис над аэродромом. А его возлюбленная супруга, уже приученная к пунктуальности, спешила его встретить на месте приземления. Но в силу еще не изжитого славянского синдрома слегка запаздывала. Чтобы сократить путь, она побежала поперек поля аэродрома. А в это время совершающий последнюю фазу посадки самолетик настиг ее, ударил колесом в голову и убил наповал.
И вот траурная процессия медленно двигалась по переулку. Впереди ехала машина с установленным на ней гробом. Следом в длинной нелепой шинели, без головного убора, высокий и несгибаемый как стиральная доска, с устремленным в никуда скорбным взглядом вышагивал немецкий офицер. На небольшом удалении от него шли несколько военных и несколько сермяжных, очевидно близких с ее стороны. Она лежала такая же, как всегда, яркая, немного вульгарная и безразличная ко всему окружающему.
Жители переулка вопреки традиции не вышли на улицу и не стали шпалерами, провожая в последний путь и своим присутствием выражая сочувствие родным усопших. Сейчас они настороженно наблюдали происходящее с огородов и крылечек своих домов. На просветленных лицах женщин, которые берегли себя для своих далеких мужей и возлюбленных, можно было прочесть простое человеческое соболезнование и извечное женское "есть Бог на свете!" Молодящаяся и тайно завидовавшая усопшей Дуся стояла в проеме калитки и жестко сказала вослед: "Так ей и надо!" Знающие Дусю соседи ожидали, что она скажет еще одно свое любимое крепкое слово, но она воздержалась.
На выходе из переулка процессию повстречал старожил переулка дед Рахуба. Он уже успел отметиться на станции и двигался в плавающем режиме. У него была одна замечательная привычка размышлять и разговаривать с самим собой на ходу. Когда в его затуманенном парами мозгу слова выстраивались в какую-то законченную мысль, он останавливался, многозначительно поднимал палец в небо и произносил свое самое короткое в мире философское умозаключение: "О!" Сейчас он стоял припертый к увитой хмелем изгороди, и на его лице отражалась напряженная работа мысли. Когда все прошли мимо, он поднял палец и заключил: "Бог шельму метит!"
А процессия вышла на центральную улицу и, обходя железную дорогу, покатилась под мост туда, где царит вечное успокоение и отпущение наших грехов.